Заботник

                ЗАБОТНИК.
                (сказка)
 Только-только показало солнышко блестящий краешек свой из-за леса дремучего, только-только петухи на деревне песнь свою утреннюю затеяли, а пастух Захарка уже на ногах. Забота у него такая – ни свет, ни заря на ногах быть. Третий год уж Захарка мирское стадо пасет. Сперва с дедом Егором пас, а как тот преставился в прошлом году, так и один  пасти стал.
Заботливым Захарка на свет белый народился. Заботливым и добрым. До всего ему забота есть. Вот потому и поднимается он еще затемно. Другой бы непременно понежился на сеновале, пока хозяйки скотину после ночи управляют, а этот нет. По дворам заботник идет, чтоб поздороваться со всеми да узнать про каждую коровушку. Не занедужила ли какая? Спросит, выведает. Причем не просто так выведает, а  всё с улыбкой радостной непременно. И хозяйки заботливости этой тоже рады. Ни одна из них на Захарку косо не посмотрит, не фыркнет в сердцах. Даже наоборот, если нет у какой бабы покоя на душе, так сразу же ей от пастушьей улыбки вроде бы и полегче станет. Ни в одной деревне такого заботливого пастуха нет, да и не бывало, наверное, никогда.
Всех на рассвете обойдет пастух, всем слово доброе скажет, а вот задержится подольше только у одной избы. От избы Федота  Бехтеря отойти Захарке тяжело. Вроде изба, как изба, но живет в избе той Луша, Бехтерева дочь. Вот из-за неё, из-за Луши этой пастуху от Бехтерева  двора уходить никак не хочется. Мать-то Лушина занедужила чего-то и уж почитай со Светлого Воскресенья с печи не встает, а Луша теперь всё хозяйство одна правит. И получается у неё это на загляденье глаз. Вроде девчонка еще, а так споро все дела ладит, как другим бабам и не снилось.
Нравилась Захарке Луша. Еще с прошлого лета нравилась. С того самого дня, когда они вместе в ночь на Иванов праздник через костер ходили прыгать.  А в этом году, как стал он с ней каждое утро беседовать, совсем покоя парень лишился. Только про Лушу он и думает теперь всегда и всюду. На Троицу Захарка даже решился Кузьму Горшка попросить насчет того, чтоб тот к Бехтерю сватом сходил. Выпил два ковша медовухи для храбрости и попросил. А  мужик лишь рассмеялся на просьбу ту.
- Да где тебе голытьбе к Бехтерю свататься? – заржал он на всю околицу. -  Ты на себя сначала посмотри, а потом о Лушке думай. Разве Бехтерю такой зять нужен? Бехтерь-то мужик богатый и зятя себе в ровню возьмет. Он дочку свою абы за кого не отдаст. Не по себе сук рубишь парень. Не по себе.
И то верно. Считали все на деревне Лушиного отца богачом. За его умелые руки считали. Из соседних деревень за корзинами к Федоту приходили и, конечно же, приходили не с пустыми руками. Знатные корзины плел Бехтерь, таких никто в округе сотворить не умел. И прав, судя по всему Кузьма, не видать Захарке Луши, как ушей своих. Однако, несмотря ни на что, пастух о ней все равно продолжал грезить ежечасно.
Вот и сейчас, определив стадо на заливном лугу, улегся Захарка под ольховым кустом и в небо оттуда через листву частую смотрит. С наслаждением смотрит, потому, как видится в небе ему нарядный сельский храм, а из него они с Лушей под руку выходят. Всё в цветах кругом, птицы на все голоса поют и люди радостные. А на Захарке кафтан цвета клюквы спелой.  Видел он один раз такой, как раз в тот раз и видел, когда заблудившийся боярский сын по деревне их  проезжал. И зацепился тогда этот кафтан за душу Захаркину, как репей за собачью ногу. Вот хотелось ему венчаться в таком кафтане и всё тут. А Луша чтоб притом непременно в белом сарафане была, в таком белом, каким снег в Рождественское утро бывает.
Вздохнул тяжело пастух от видения приятного и побежал молодого телка из болотины выгонять. Выгнал из осоки глупую скотину, а затем поднял всё стадо да отвел его подальше от топкого места. На новом месте стал Захарка опять в небо смотреть. Только на этот раз привиделась ему там не свадьба веселая, а ухмыляющийся  дед Егорка. Смеется старик вроде бы над внуком своим и подмигивает как-то таинственно.
- Чего загрустил Захарка?
- Да как же мне не грустить-то  дедушка? - протяжно вздохнув, ответил видению пастух, - А о чем я грущу, ты и сам, поди, не хуже меня знаешь?
- Как же не знать-то? – продолжал смеяться дед. – Знаю, всё знаю. И потому совет тебе хочу дать.
- Какой еще совет?
- А такой. Ты, прежде чем грустить о кафтане красном да Лушке Бехтеревой, вспомни-ка, чего я тебе про разбойника  Кацибея рассказывал.
И тут Захарка так резво из-под куста вскочил, будто ошпарил его кто-то там  ненароком. Вот так дед Егор, вот так молодец! Подсказал парню, как удачу свою словить. И как Захар сам до этого не додумался? Просто всё так, а он вот не догадался.  Клад ему надо искать. Разбойника Кацибея клад. Дед часто вечерами рассказывал внуку про татя того и всегда в конце сказа своего повторял, что Кацибей где-то в здешних лесах несметные сокровища спрятал. Пастух, радостно улыбаясь, забегал между щиплющих сочную траву коров и бегал так до тех пор, пока не наткнулся на хмурого быка Мамая. Мамай сердито мотнул головой, слегка угодив своим острым рогом Захарке по боку. Пронзительная боль мигом прогнала из души всю радость, на место которой вновь проворно забралась грусть.
- А как же я клад тот найду? – чуть слышно прошептал пастух и звонко щелкнул для острастки перед носом быка кнутом. – Уж его многие искали да вот только не нашел никто. Вот беда-то, какая.
Лежать Захарке больше не хотелось и он, склонив голову, стал тихонько бродить вдоль кустов, как будто отыскивая чего-то в светло-зеленой траве. Долго он так ходил. До самого вечера головы от земли не отрывал. Даже от обеда, принесенного на луг деревенскими бабами, отказался. Те удивились, покачали головами, но ничего парню не сказали и унесли обед обратно в деревню. Не пропадать же добру.
А вечером в деревне ждала пастуха еще одна беда. Коробейник городской к ним пожаловал. Да ладно бы он просто так пришел, а то ведь стал стервец этот возле Луши вертеться. И самое обидное было то, что не гнала Луша от себя наглеца, а только смеялась звонко на разные выходки его. Тут еще мелкий противный дождь с неба посыпал.
Заскребли от смеха Лушиного да от хмурости погодной в Захаркиной душе черные кошки, и убежал он прочь от веселой деревенской околицы с жарким костром к темному оврагу. До оврага стремглав добежал, а потом дальше мчал, не разбирая дороги. Опомнился пастух от своей кручины только возле покосившейся избушки. Опомнился и испугался, а испугался оттого, что сразу признал в избушке той жилище колдуньи Малахи.
Боялись в дерене Малаху. Жуть как боялись, но тропка к её лесной избушке всегда проторенной была. Умела колдунья эта хвори разные излечивать, как людские, так и у животин бессловесных. Не все, конечно, излечивала, но многим уже на своем веку помогла. Пусть через колдовство своё, но помогла. Вот потому и шли к ней люди. Боялись, но шли.  А куда еще было людям деваться со своими болячками?
Потоптался Захарка возле покосившегося крыльца древней избушки и уж надумал было: от ворот поворот дать, но тут чья-то легкая холодная рука легла на горячее плечо пастуха. Он вздрогнул от неожиданного прикосновения, хотел охнуть, однако, обернувшись, вдруг онемел. Смотрела из тьмы на Захарку злая Малаха. Так страшно смотрела, как голодная лисица ранней весной на мышь полевую смотрит.
- Ты чего, бабушка? - судорожно сглотнув нахлынувшую в рот слюну, прошептал пастух. – Уйду я сейчас. Уйду. Заблудился я здесь. Прости меня бабушка, коли, что не так.
- Ишь ты, бабушка, - неожиданно засмеялась старуха. – Меня уж так лет двадцать никто так не называл. Скажет тоже – бабушка. Какая я тебе бабушка? Колдунья я.
- Это ты как хочешь, про себя понимай, - чуть осмелев, махнул рукой Захарка, – а я пойду. И прости ты меня ради Бога, что побеспокоил я тебя в жилище твоем. Прости.
- Подожди, - вновь нахмурив бровь, остановила парня Малаха. – Ты чего приходил?
- Я, я ничего. Заблудился я.
- Врешь. По глазам вижу, что врешь. К моей избе никто просто так не приходит. Нужно тебе чего-то от меня.
- Да ничего не нужно.
- Не ври, - взвизгнула старуха и больно ухватила Захарку за ухо. – Говори, чего тебе от меня надо. Говори, а то мигом обращу тебя в камень бессловесный!
Смутился пастух от слов колдуньи и рассказал ей всё. Ничего не утаил: и про Лушу поведал, и про коробейника, и про деда Егора с кладом.
- Клад, говоришь, тебе нужен? – потерла бельмо на глазу Малаха.
- Нужен, - кивнул Захарка и протяжно вздохнул. – Позарез он мне нужен, бабушка. Так нужен, что и не жить мне без клада того вовсе.
Старуха перестала тереть свой глаз, внимательно посмотрела на парня, повернулась в сторону черной чащи лесной и позвала пастуха за собой.
Шла колдунья по звериной тропе быстро, так быстро, что скоро у Захарки вся спина под рубахой огнем горела. Уж вроде привычный  был пастух к ходьбе скорой, но за старухой успевал еле-еле. Упал он дважды, щеку поранил, но даже мгновения не думая о боли, поднимался и опять за Малахой бегом.
 Шли они, шли по лесу и вот пришли на болото. Из-за черных туч выползла блеклая луна, освещая таинственным светом высокую осоку, поросшее темными листьями кувшинок озерко и серые заросли густых корявых кустов. Колдунья внезапно остановилась, прислушалась к чему-то, приложила палец к губам и позвала  парня к колючим кустам. Там старуха проворно сломила ветку, сделала из неё небольшую рогатину и нырнула в заросли. Захарка за ней.
Колдунья, низко согнувшись, медленно-медленно двигалась вперед,  внимательно разглядывая что-то у себя под ногами. Вокруг было на удивление тихо, и даже сухая грязная осока не шуршала под ногами путников. Должна была шуршать, но не шуршала. Вдруг старуха замерла, будто филин, заметивший добычу и мгновение спустя, метнулась вперед, так быстро, что Захарка даже икнул от подобной прыти своей спутницы. А колдунья между тем с кем-то сражалась в зарослях внезапно зашелестевшей травы. Пастух подскочил к ней и разглядел, что Малаха пытается ухватить за голову огромную змею. Старуха рогатиной прижала змеюку к гнилой коряге, но ухватиться рукой за сильное, бьющееся из стороны в сторону змеиное тело у колдуньи никак не получалось.
- Чего стоишь?! – сердито крикнула она через плечо Захарке. – Помогай!
И тот сразу же хотел метнуться на помощь, но ему вдруг до дрожи в коленях стало жаль ползучего гада.
- А она ведь тоже, поди, жить хочет? – подумал он, застыв над уже выбивающейся из сил старухой. – Она ведь тоже тварь божья. И больно ей сейчас, наверное? Рогатина-то жесткая, поди?
- Ну, чего ты?! – вновь завопила о помощи Малаха. – Помогай!
- Да отпусти ты её, бабушка, - вместо помощи прошептал на ухо колдунье пастух. – Ей ведь тоже жить хочется. Вон, какая она красивая и белая совсем. Я до сего дня белых змей и не встречал вовсе. Отпусти.
Старуха аж вздрогнула от тех слов. Вздрогнула, ослабила хватку, а змея, почуяв нежданное послабление, выскользнула из-под рогатины и юркнула меж густых корней кустарника.
- Да что же ты стервец делаешь-то? – взъярилась старуха на Захарку. – Да как можно так?! Испугалась она, затаится теперь. Что же ты наделал-то ирод?!
- Да не убивайся ты так бабушка, - попробовал успокоить Малаху пастух. – Уползла змеюка и бог с ней. Мало ли их в лесу нашем ползает?
- Ой, дурень ты, ой дурень, - и не думала униматься колдунья. – Да разве ж это простая змея?
- А какая же?
- Это же Белая Змея была. Она же царица змеиная. Стоит кому мяса  её вкусить, так тому сразу же все клады лесные откроются. Вот тогда бы я тебе и показала клад Кацибея. А теперь что? Да пропади ты пропадом дурень безмозглый!
Махнула старуха рукой и шагнула в кусты темные. Захарка за ней,  а Малахи в кустах уж и след простыл. А тут еще и тучи опять на луну набежали, дождь мелкий с неба накрапывать стал. Напасть за напастью на парня посыпались. Скоро и тропинку он потерял.
И шел теперь пастух наугад, пробираясь через колючую чащу, часто спотыкаясь, проваливаясь в чавкающую грязь и царапая лицо об острые сухие ветки. А когда бедолага и вовсе стал силы терять, он оступился вдруг, потерял опору под ногой и покатился куда-то по мокрой листве. Захарка так устал от злоключений своих, что даже и не испугался внезапного падения. Упал и упал, чего тут особенного? Испуг к пастуху потом подкрался. На дне оврага, вместе с шепотом шипящим настиг он Захарку.
- Спасибо тебе добрый человек, - шипел над ухом парня чей-то протяжный и вовсе нечеловеческий голос. – Спасибо, что дочь мою от верной гибели спас. Обозналась старуха. Дочь мою вместо меня поймать хотела. Спасибо тебе, что отвел ты от неё беду. Говори, чего хочешь? Всё я для тебя исполню.
- Всё? – сиплым голосом переспросил пастух.
- Всё. Я ведь царица змеиная. Мне в моем лесу всё по силам.
- Клад я хочу найти, - рассмотрев на трухлявом пне крупную змею, решился на просьбу Захарка. – Разбойника Кацибея клад. Сможешь такое желание исполнить? Сможешь заветное место показать?
- Конечно, смогу, - прошипела царица. – Иди сейчас домой и как наткнешься на куст бузины, так и знай, что под кустом тем клад разбойничий сокрыт.
- А как же я дорогу к дому-то найду, - осмелев, засмеялся пастух. – Я ведь и идти-то не знаю куда.
- Иди, и ноги сами тебя к нужному месту выведут, - ответила змея и неторопливо поползла  по черной листве прочь от изумленного собеседника.
К околице вышел Захарка скоро и как раз там наткнулся на куст бузины. Только сразу копать под кустом парень не стал. Светало уже. Некогда ему теперь клады искать, пора стадо деревенское на луг гнать. Вот там, на лугу весь день Захарка про клад и думал. Всё там порешил: и как деньги потратит, и как свататься пойдет, и где кафтан с сарафаном пошьет, и кого на свадьбу пригласит. Весь день думал да решал, а копать пошел уж по темному.
Думал, что быстро выкопает заветный сундук, да только не тут-то было. Где бы пастух ни копнул землю вокруг куста бузины, везде на камень наткнется. Лопату скоро Захарка сломал, пришлось за другой в деревню бежать, да только и та не долго продержалась. Вовсе из сил парень выбился, но не смог под кустом даже маленькой ямки вырыть. До утра бился, а толку – кот наплакал.
Пришлось следующей ночью еще раз за кладом идти. Однако и на вторую ночь не открылось сокровище пастуху. Захарка даже заплакал от обиды. Конечно обидно, знаешь, что клад под ногами зарыт, а взять его никак не получается.  Упал изможденный пастух  на оголенные корни бузины и лежал там, недвижим до тех пор, пока не забылся тревожным сном. И опять привиделся парню в том сне дед Егор.
- Чего Захарка - никак? – лукаво прищурил глаз дедушка. – А ты думал, что просто клады-то достаются? Их просто так не возьмешь. Здесь без риска никак не обойтись. Здесь страх свой начисто отринуть надо. Начисто.
- Как отринуть-то? – всполошился Захарка. – Ты только скажи мне дедушка, я мигом отрину. И страх отрину, и всё остальное прочее. Ты только скажи.
- А так, - подмигнул парню дед, - заберись-ка на сосну,  которая возле куста бузины растет. На самую верхушку заберись и прыгни оттуда на кусты бузинные вниз голвой.
- Да ты что дедушка, как так можно вниз головой-то? - попытался развести руками пастух и тут же проснулся
Как раз над кустами бузины сосна и росла. Высокая сосна. Такая высокая, что и верхушки Захарка во тьме не рассмотрел.
- Да как же с такой прыгнуть-то? – зачесал парень затылок. – Здесь если прыгнешь, то непременно шею сломаешь.
- А если не прыгнешь, то не видать тебе никогда клада, - заскрипела в ответ парню сосна. – Клады, они отчаянных любят.
- Отчаянных?
- Отчаянных.
- А может вправду прыгнуть? – подошел к сосне Захарка. – Вдруг на самом деле клад найду? А не найду - тоже ничего. Все равно мне без Луши не будет жизни на свете этом, а здесь уж всё разом.
Пастух протяжно вздохнул, почесал бок и проворно полез на сосну.
Прыгал Захарка с дерева с закрытыми глазами, ожидая мгновенной погибели своей. Прошептал он первую пришедшую на ум молитву, набрал полную грудь воздуха и ринулся вниз с криком.
- Эх, жизнь моя грешная! Да пропади ты пропадом!
 Только жизнь пропадом не пропала, и  внизу ни обо что жесткое пастух не ударился. Там будто вода какая была и вошел в неё бесшабашный парень, как горячий нож в масло. Без ущерба для себя вошел и очутился в просторной, но изрядно усыпанной камнями пещере. Откуда-то сверху падал на Захарку тусклый и вроде бы чуть голубоватый свет. Пастух попробовал разглядеть источник света, но не смог, а потому, махнув рукой на свое любопытство, стал осторожно пробираться меж россыпей крутобоких валунов. Спроси сейчас кто-нибудь Захарку, куда это тот ползет, он, вряд ли бы ответил, но куда-то полз. И очень скоро туда приполз. Очутился пастух возле поросшей темно-зеленым мхом стены, и пути от неё дальше не было никакого. Зархарка от обиды даже кулаком по холодной стене стукнул. Стукнул да провалился опять куда-то.
Упал теперь пастух уже не меж жестких камней, а на прелую солому. В новой западне было еще светлее, да к тому же был там Захарка не один. Прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки сидел перед парнем древний старик. Такой древний, что, пожалуй, древнее стариков в целом свете не бывает. Был сиделец тот сед, космат, морщинист, и глаза у него были мутные – мутные, такие мутные, что встревоженная болотная муть против них, словно ясное солнышко супротив лунного отражения. На плече сгорбленного старика сидела справная, упитанная и с лоснящейся шерстью крыса. Старик с крысой внимательно разглядывали пастуха.
- Тебе чего?! – глухим голосом просипел старец.
- Ясно чего, - тонко запищала крыса, не дожидаясь ответа Захарки. – Он, Кацибей, за сокровищами твоими сюда пришел.
- Как за сокровищами?! - встрепенулся Кацибей и глухо закашлялся.
- А так, - завертела острой мордой упитанная тварь, - ты всю жизнь собирал их, собирал, берег, а этот раз, и пришел на готовенькое. Давай, - говорит, - мне всё.
- Не отдам, - чуть слышно прохрипел старик. – Костьми лягу, а не отдам.   
- И не отдавай, - пропищала крыса и внезапно впилась острыми зубами в дряблую шею старика.
Старик охнул, осел, прислонившись к стене, а крыса громко причмокивая, стала сосать из него кровь.
- Да что же ты делаешь-то? - громко вскричал Захарка и, ухватив попавшуюся под руку палку, сильно ткнул ею крысу в жирный бок.
Крыса пронзительно взвизгнула, и тяжело переваливаясь с боку на бок, убежала в темный угол. Пастух бросился к Кацибею, усадил его поудобней и напоил водой из глиняной плошки.
- Вот спасибо тебе добрый человек, - чуть слышно прошептал старик. – Истерзала меня всего эта тварь. Каждый божий день кровушку мою сосет. Никакого спасу от неё нет.
- Так прогони же её, - посоветовал Захарка, перевязывая старику тряпицей еще кровоточащую рану на шее.
- Нельзя мне её прогонять, - пробормотал Кацибей, морщась от боли.
- Почему же нельзя-то?
- А потому и нельзя, что я без неё и вовсе здесь один останусь. Знаешь, как одному тяжело? Так тяжело, что уж лучше пусть она кровь мою пьет. Тоска смертная мне без неё будет.
- Так уходи ты отсюда, чего здесь тебе сидеть? – пожал плечами пастух. – Пойдем к людям.
- Нельзя мне отсюда уходить, - со стоном расправляя плечи, промолвил разбойник. – Все сокровища ведь без меня растащат. Нет уж, не уйду я никуда, до скончания века моего охранять добро свое буду.
- Да какая же тебе польза здесь от добра-то этого? - никак не хотел униматься Захарка. – Тебе ведь только мучения от него.
- Тебе не понять, - устало махнул рукой старик. – Нет у тебя ничего, потому и не понять. На вот тебе горшок с золотом. Бери с собой, может, и поумнеешь с ним. Здесь тебе на всю жизнь хватит. Вот поживешь в достатке и вспомнишь тогда меня, а как вспомнишь, так мы с тобой еще разок насчет добра моего поговорим.
Кацибей вытащил из-под серого камня большой горшок и вручил его пастуху.
- Зря добро своё разбазариваешь Кацибеюшка, - прошипела из тьмы крыса. – Не в те руки золото ты отдаешь. Не в те.
- А ты молчи, - огрызнулся старик. – Я сам знаю, что делать мне.
Пастух почувствовал в руках изрядную тяжесть горшка, хотел поблагодарить старика, но тут завертелось все вокруг, и оказался Захарка под развесистым кустом бузины. И горшок рядом с ним стоял. Светало. Парень быстро схватил свою добычу, и счастливо улыбаясь, побежал к деревне. Всё у него получилось, как хотел. Теперь вот и к Луше свататься смело можно. Бехтерь столько за всю свою жизнь не видел. Вот счастье-то, какое.
И тут столкнулся Захарка на тропинке с плачущей Лушей. Навзрыд девушка плакала, не замечая ничего вокруг себя. А следом за Лушей, понуро склонив голову, шагал заезжий коробейник.
- Чего она? – строго спросил пастух, ухватив коробейника за плечо. – Ты что ли обидел её?
- Да ты что?! – искренне смутился коробейник. – Да как же я её обидеть-то могу? Я ведь люблю её. Из-за отца она плачет. Не дает нам Федот благословения.  Сначала, - говорит мне, - двадцать рублей заимей, а потом и свататься приходи. А где мне двадцать рублей-то взять? Это же знаешь, какие большие деньги? Мне столько за всю жизнь мою не наторговать. Вот и решили мы с Лушей тайком убежать.
Луша обернулась к коробейнику и прижалась к его груди. Плечи девушки так жалостливо вздрагивали, что у Захарки у самого слезы из глаз хлынули. Вздохнул он тяжело да отдал коробейнику горшок с золотом, а сам побежал на деревенскую околицу стадо собирать.

Только-только показало солнышко блестящий краешек свой из-за леса дремучего, только-только петухи на деревне песнь свою утреннюю затеяли, а пастух Захарка уже на ногах. Забота у него такая – ни свет, ни заря на ногах быть. Пятый год уж Захарка мирское стадо пасет, и вся деревня им не нахвалится. Нет ни в одной деревне такого заботливого пастуха. А чаще всех хвалят пастуха коробейник Иван да его жена Луша. И не только хвалят, а как родного его  у себя в новой избе принимают. Только редко к ним Захарка заходит. Недосуг всё ему. Забота никогда ему покоя не дает. Другие люди от забот печалятся, а Захарка им всегда рад. Таким уж он на свет белый народился.

                КОНЕЦ.