Машина

[Здравствуйте. Я вообще обычно пишу стихи, а прозу как раз не пишу. Но решила попробовать. Поэтому я буду благодарна, если, дочитав до конца, ну или хотя бы до середины (если уж совсем плохо), Вы оставите какой-нибудь комментарий. Мне очень важно знать чьё-то мнение. Это не для рейтинга и баллов, а действительно очень нужно. Заранее спасибо.]



Эта машина работала весьма слаженно. Каждый день к ней, для обеспечения её работы, приходили люди, каждый со своими определёнными обязанностями и особой важностью. Все они на самом деле тоже являлись своего рода машиной, потому как обеспечивали один процесс и составляли один механизм. Но многие, обслуживающие машину, даже не догадывались о том, что они лишь необходимые запчасти в этом механизме, совершенно не важно, для чего именно работающем, и им было вполне хорошо жить в своём незнании. Были, однако, и такие, они составляли меньшинство, кто знал и видел, что вот идёт человек-болт, а вот человек-шестерёнка разговаривает с человеком-рукоятью, а человек-гайка весь день названивает кому-то по телефону. Они видели и знали также, что и сами они, например, люди-муфты, люди-передачи или люди-подшипники, и с этим знанием жить им было очень тяжело и грустно. Но так как эти люди отличались своей дальновидностью, они не могли не понимать, что и весь мир – это огромная машина, состоящая из множества больших, средних и маленьких машин, и потому уходить, собственно, было некуда. Вот и приходилось каждый день идти к той самой машине, на которой они работали, и добросовестно исполнять свои должностные обязанности, как бы это ни претило их свободолюбивому духу.

Были, конечно, и настолько свободолюбивые люди, что они однажды лишались своей работы, изгонялись из аппарата и вынуждены были продолжать своё существование в нищете и бедствии, наедине со своей гордостью и со своими амбициями, и бог знает, были ли они хоть каплю счастливее тех, кто оставался на своих насиженных местах ревностно служить общему делу.

Хотя стоит отметить, что дело это никогда общим не было. Каждый выполнял конкретную работу за конкретное вознаграждение, и обыкновенно никаких своих, особенных целей не преследовал и в дела других работников не вмешивался. В общем, каждый был сам за себя, каждый был по-своему поглощён машиной.

Однажды некий инженер, не то, чтобы очень уж хороший, но довольно сообразительный, предложил автоматизировать производство, то есть заменить человеческий труд трудом роботов-автоматов, управляемых с помощью специальных программ, которые этот инженер уже даже и создал и готов был немедленно их предоставить. Руководство тщательнейшим образом изучило данный вопрос и сделало небезосновательный вывод, что идея эта правильная, полезная и чрезвычайно важная, и даже удостоило инженера награды в виде премии и особой благодарности с отметкой в личном деле.

Процесс автоматизации был немедленно запущен, и вскоре половину той работы, которую выполнял своими руками человек, стали выполнять роботы-автоматы. Оказалось, однако же, что всех проблем этот прогрессивный шаг не решил, да и шагом-то он оказался довольно маленьким, потому как для управления автоматами, как позже выяснилось, тоже требовались специально обученные люди, и хоть работа их теперь становилась как будто проще, никого этот факт не ободрил, и люди продолжали оставаться недовольными. На них, на этих людей, вообще никогда не угодишь. Такие уж они ленивые создания. Но это и верно, ибо как тут не стать ленивым, если всю жизнь только и делаешь, что работаешь?

Рем был ярым противником работы, особенно если эта работа кроме денег ему ничего не приносила. Ему требовалось моральное удовлетворение. Вообще говоря, он считал себя писателем. И хоть он ещё не написал ни одной книги или даже крошечной статейки, он почему-то не сомневался в своём писательском таланте и свято верил в то, что очень скоро он создаст нечто ценное и вечное. О том, насколько это было возможно, мы говорить не берёмся, но отметим лишь, что в характере Рема действительно было что-то такое, что обычно свойственно творческим натурам, какое-то бунтарство, впечатлительность и умение тонко чувствовать, что, надо сказать, доставляло ему немало хлопот.

С виду Рем был серой и совершенно неинтересной личностью, собственно, как и все люди, его окружавшие, были неинтересными личностями с его уже точки зрения. Так происходило потому, что у него просто не было ни с кем общих интересов, и иногда ему казалось, что он какой-то неправильный, неполноценный, отщепенец, а иногда он думал, что это, наоборот, остальные люди неправильные, хотя что именно в них не так, и как тогда должно быть правильно, он не знал.

Жизнь Рема самому ему когда-то в далёком детстве представлялась куда лучше той, которую он имел сейчас. Многим обстоятельствам его теперешней жизни предшествовали определённые обстоятельства жизни прошлой, и если выстроить по памяти некую цепочку событий, она будет настолько логичной, что даже покажется, что это судьба, потому как именно самые логичные вещи мы и считаем судьбой, хотя сами склонны верить как раз в обратное, то есть что судьба выходит за рамки всякой логики. Верить в одно, а на практике применять или говорить другое – особенная черта человека, которую сейчас мы разгадывать не берёмся.

Итак, жизнь Рема являла собой нечто весьма скучное и безрадостное, полнилась меланхолией и не предвещала никаких счастливых моментов в ближайшем будущем, или даже вообще в каком бы то ни было будущем. Да и сам Рем выглядел совершенно беззащитным перед теми ударами судьбы, которые ему пришлось когда-то испытать, и перед теми, которые до сих пор неустанно сыпались на него, заставляя его ужасно страдать. Он был беззащитен перед самой жизнью, где всё вокруг казалось недружелюбным и каким-то очень от него далёким, и это бы давно погубило его, если бы не одна маленькая искорка, умудрявшаяся ещё гореть в его уставшей душе и дававшая ему новые силы дышать. Природу этой искорки не мог установить даже он сам, это была какая-то неведомая сила, отчаянно бившаяся в его груди и заставлявшая его продолжать свой одинокий путь, словно бы давая ему надежду на что-то. Но эта наивная сила, эта надежда, этот инстинкт, как позже выяснилось, оказалась недостаточно весомой, и в решающий момент потерпела поражение.

Случилось так, что однажды, пребывая в самом скверном расположении духа, Рем, по мнению большинства не способный ни на какие экстравагантные поступки, тайно задумал одно дело, можно сказать, совершенно непозволительное и даже грозящее, может, если и не уголовной ответственностью, то ответственностью административной. В ту пору Рем не думал о последствиях, так как знал, что в этом мире никогда ничего не происходило бы, если бы всему были известны последствия, или если о них слишком активно задумываться.
План этого дела был очень прост, и для его осуществления Рему не требовалось почти никакой специальной подготовки, а требовалась только решительность, которую он в себе вполне хорошо воспитал и готов был употребить немедленно.

Ночью, когда все добросовестные и многие недобросовестные люди спали, и дремал даже старый сторож, считавший, что его работа в полной мере соответствует его заработной плате, Рем незаметно прокрался к машине. Он некоторое время обследовал её, а потом, взяв необходимые инструменты, что-то в ней открутил, а что-то передвинул, а затем, поднявшись к пульту управления, нажал на какую-то кнопку. И тут же что-то включилось, заревело, задребезжало, задвигалось внутри неё, будто она страдала кишечными расстройствами. Потом что-то щёлкнуло, затрещало и заскрежетало, после чего быстро застучало, издало звук на подобие тяжёлого вздоха, и вдруг замерло и затихло, а над пультом замигала большая ярко-красная лампа, и залила всё вокруг алым светом.

Рему стало как-то не по себе и даже немного дурно. Он безумными глазами смотрел на эту красную лампу, словно загипнотизировавшую его, и ему казалось, что он даже чувствует запах крови, тот самый запах, который никогда не помнишь и не можешь описать словами, но всегда безошибочно узнаёшь, когда случиться его услышать.

Нет, Рему вовсе не было страшно. Ему было необычно, волнующе, захватывающе. Эти ощущения переполняли его всего, и он некоторое время не мог пошевелиться, а только всё глядел и глядел на кровавую лампу, и не мог оторвать от неё глаз. Но разум, казалось, заколдованный происходящим, вдруг очнулся, и Рем понял, что нужно бежать, не теряя ни минуты, что преступление совершено и что теперь он в опасности.И тогда он окончательно пришёл в себя, осмотрелся и заспешил прочь отсюда, от этой машины. Через чёрный выход он сбежал, так никем и незамеченный, и побрёл домой, постоянно оглядываясь назад, на тёмные очертания машины на фоне звёздного неба и мигающий свет красной лампы, разрывающий ночь и словно до крови безжалостно ранящий её.

Этой ночью Рем заснул на удивление быстро, но до самого утра его мучили кошмары, от которых он не раз просыпался весь мокрый от пота. Ему снилось, будто машина оживает, встаёт перед ним страшным великаном и пыхтит, как старинный паровоз, и ищет его. Её единственный глаз вращается, шарит вокруг в поисках Рема, и при каждом движении из него выплёскивается кровь и с липким звуком падает безобразными сгустками на пол и на стены, и даже на самого Рема попадают брызги и пачкают его волосы и его одежду. И вот машина, наконец, замечает Рема, и разевает свою железную пасть и хватает его, и острые треугольные зубы вонзаются в его тело, и он чувствует запах металла, смешанный с запахом его собственной крови и страха, и он кричит, и тут же просыпается, а в животе, груди, в руках и ногах колющая боль. Но боль скоро проходит, и остаётся только тревога, и Рем ворочается в своей кровати, пока не засыпает снова, чтобы вскоре вновь проснуться от жутких сновидений.

Нормально поспать удалось ему лишь пару часов, под утро. Он встал довольно поздно по сравнению с тем, как он вставал раньше, и подумал, что опаздывает на работу. А потом он вспомнил, что у него теперь нет работы, и даже хотел вернуться в постель и подремать ещё немного, но, пораскинув мозгами, решил, что стоит сходить и разведать, что стало с машиной, к тому же никто не знает, что это именно он сломал её сегодня ночью.

Быстро собравшись, он заторопился туда, куда он торопился каждое утро, но теперь он чувствовал разницу, теперь ему было любопытно оказаться там, и он даже забыл на время о своём беспокойстве. Когда он пришёл на место, он увидел, что здесь настоящий переполох: одни носятся туда-сюда с разными бумагами и чертежами, другие со всей тщательностью осматривают машину, третьи о чём-то оживлённо спорят в сторонке. На опоздание Рема никто не обратил внимания.

- Что случилось? – спрашивал Рем у всех, кто попадался ему на пути. – Что случилось?

И каждый рассказывал ему свою оригинальную версию, а некоторые вовсе отмахивались и спешили поскорей пробежать мимо. Из тех, кто всё же отвечал ему, кто-то говорил, что машину поломал вор, кто-то говорил, что это сделали террористы, а кто-то, и он был наиболее близок к правде, утверждал, что здесь орудовал просто какой-то сумасшедший.
Ввиду своей не очень важной по сравнению со многими другими должностью, необходимости в помощи Рема никто не испытывал, и потому он просто праздно шатался, прислушиваясь к разговорам людей и старательно пытаясь не смотреть на машину, потому что ему было страшно встретиться с ней взглядами.

Когда он пришёл на следующий день, все поломки уже были устранены, и машина работала в прежнем режиме. Но Рему вдруг почудилось, что все работники стали смотреть на него как-то иначе, не так, как раньше, и ещё будто они обсуждали его у него за спиной, а когда он подходил к какой-нибудь группе людей, все сразу замолкали, словно говорили сейчас о нём, а когда он ловил на себе взгляды, люди сразу опускали глаза в пол, как будто стеснялись. Рему показалось, что на его плечи взвалили что-то тяжёлое, и ещё давили сверху для пущей убедительности, и ему было сложно ходить и сложно дышать. И потом вечером дома он долго мылся под душем, потому что чувствовал себя невероятно грязным, и ему хотелось смыть со своей кожи все взгляды и все слова, брошенные в его сторону теми, кто совсем недавно дружелюбно здоровался с ним каждый день и улыбался ему. Рем догадался, что все всё уже знают, знают, что это он поломал машину, но просто молчат, и только лишь тычут пальцами ему в спину, когда он проходит рядом с ними. Это всегда так происходит: о нарушениях все знают, но все молчат.

Когда же Рем пришёл на работу и на следующее утро, он увидел, как всё снова изменилось. Люди уже не толпились по несколько человек, а сидели все на своих местах и занимались каждый своим важным и неотложным делом. И все взглядывали на него с каким-то измученным видом, но тут же прятали глаза, и на их лицах читалась усталость, и ещё страх.

«Они все бояться, - подумал Рем. – Они все запуганы».

Рему не пришлось долго ждать, когда его вызовут к начальству. Конечно, его уволят. То есть хотелось бы, чтобы просто уволили, а не оштрафовали или посадили в тюрьму. Начальство долго качало головой, потом ругало Рема, потом учительским тоном увещевало его о том, как плохо и некрасиво поступил «глупый и несчастный» Рем, а потом, ещё раз покачав головой, подало было лист, чтоб Рем написал заявление «по собственному», но затем вдруг разозлилось, снова стало кричать и выгнало Рема, устроив целое представление, так, что остальные работники содрогнулись ото всей этой сцены. И хоть все ненавидели машину и говорили о ней всевозможные гадости, никто не рискнул вступиться за Рема или даже втихаря лично подбодрить его. И Рем ушёл, униженный и разбитый, ушёл, в последний раз взглянув на погасший уже глаз машины, и зная, что этот глаз долго ещё будет сниться ему в его кровавых кошмарах, и что будет преследовать его всю оставшуюся жизнь.



Первое время накопленных средств Рему вполне хватало, хоть и не на безбедное, но более-менее достойное существование, тем более что он мог обойтись самым минимумом, потому что ему сейчас было не до материальных благ – он сел за написание книги. Он даже исписал своим мелким почерком целый лист с двух сторон, и был очень доволен написанным. Он считал, что это первый шаг по его творческому пути, заведомо отшельническому, но обещающему признание, быть может, не только народа его страны, но и народов других стран. Однако этим его надеждам не суждено было сбыться, вдохновение покинуло его так же быстро, как и пришло, и он остался наедине с собой, несчастный, никчёмный и никому не нужный.

В нём не исчезал страх, который подтачивал и подтачивал его каждый день, каждый час, каждое мгновение, и казалось, вскоре от Рема совершенно ничего не останется. Какие-то нелепые мысли и размытые видения не давали ему покоя. И как-то раз, опуская в чай последний кусочек сахара, он подумал вдруг, что у него действительно нет будущего, нет, как ни крути и что ни делай, и борьба не имеет смысла, потому что борьба – это удел воинов, а у него не было ни доспехов, ни оружия.

Нет, он не падал на дно – он проваливался в саму бездну. Он летел в её мрак, отчаянно размахивая руками, а вокруг него зигзагами носились призраки и чудовища, они влетали ему в живот и вылетали из спины, проникая сквозь его тело, и хохотали, и их хохот звенел сумасшедшим эхом в его ушах.

А где-то теперь далеко, у края бездны, повернувшись к Рему спиной, стоял мир, и, потупив взор, отсчитывал секунды, когда же несчастный этот человек скроется из виду, забирая с собой всю память о себе.

И Рему стало так горько, так невыносимо грустно и так больно, что он, обезумев, в один страшный час сорвался вдруг, выбежал из дома и побежал, побежал к единственному месту, о котором знал, что вблизи него никого нет, побежал так быстро, словно за ним гналась стая волков, и, может быть, ему действительно чудилось, что за ним бегут волки, и он подгонял себя, торопился, летел стремглав, расталкивая невидимых врагов своих.

Но когда он, наконец, взбежал на мост, он вдруг замер, застыл, вцепившись в перила так, что его руки, казалось, слились с металлом, вросли в него. Рем заворожено глядел вниз, где по камням нёсся шумный поток воды. Ему в голову неожиданно пришла мысль, явно запоздавшая и в этот момент даже несколько неуместная, хотя и очень здравая, что кидаться вот так с моста в реку – ужасная глупость, потому что есть большая вероятность не погибнуть, а только переломать себе все кости и наглотаться грязной и холодной воды. Эта мысль показалась ему мудрой, а через пару секунд – забавной. Он уже более спокойно глянул на реку и покачал головой. А потом подумал, что нет смысла в таких крайних мерах, что всё вообще не так уж и плохо, что для беспокойства и страха, собственно, нет особых причин, и что он хоть и отшельник, но, слава богу, не тюремный заключённый, и что ставить на себе крест нет никакой необходимости, и что его депрессия – всего лишь следствие пережитого стресса, и что вовсе не обязательно принимать поспешные решения относительно своих жизни и смерти. И тогда его сознание просветлело, он почувствовал себя лучше и как будто легче. Он посмотрел на пейзаж, раскинувшийся перед ним, и увидел в нём красоту, и увидел в нём само бытие, и на душе стало ни радостно и ни грустно, а как-то очень необыкновенно, как-то непривычно, как будто она превратилась вдруг в вольную птицу, и в её власти было целое небо.

Он вернулся домой, тихий и спокойный, и заснул крепким и здоровым сном, и ему не снились кошмары.

А со следующего дня, когда он чувствовал себя наконец отдохнувшим, он начал строить новые планы, аккуратно и внимательно, как строят хрупкий карточный дворец в несколько этажей. Он много гулял и много думал. Иногда он проходил недалеко от машины, и тогда он останавливался и смотрел на неё. Издалека она не казалась опасной и враждебной, а, наоборот, выглядела строго и правильно, и даже чуточку приветливо, словно звала к себе, манила заблудившегося странника. И Рем порой испытывал смутное желание подойти поближе, или, если это только будет возможным, даже вернуться назад, но в то же время он понимал, что это только иллюзия, что это мираж для жаждущего путника, и что за этим миражом скрывается настоящий монстр. И машина оставалась на своём месте, а он шёл своей дорогой.

Когда план Рема был почти готов, и были придуманы некоторые пути его выполнения, он внезапно заболел. Свалился, как подкошенная травинка, и так же скоро стал иссыхать, теряя по каплям свою жизнь. Никто не навещал его, потому что у него не было друзей. Он до самого последнего мгновения был один. Он почти всегда лежал, и вставал только налить себе стакан воды, да отрезать кусок чёрного хлеба. У него совершенно не осталось денег на лекарства, и рецепт, оставленный доктором, уже много дней лежал на столе нетронутым. Приезжавший доктор не назвал никаких определённых причин его недуга и, так и не поставив диагноз, уехал.

Рем потерял счёт времени, он то спал, то лежал в бреду. И лишь в редкие минуты сознание возвращалось к нему, но у него не получалось уцепиться за эти тонкие лучики света, и он вновь и вновь срывался во тьму.

Когда в последний раз он раскрыл глаза, в них были ясность и ум. Рему не нужны врачи для того, чтобы понять, что машина никого просто так не прощает и не отпускает. Нужно признать, что, конечно, она победила. Потому что эта машина была создана большинством, и им же поддерживалась, а большинство всегда одерживает верх, тем более если на его стороне власть и закон.

Для Рема всё закончилось так, как и должно было закончиться. Машина победила, а он умер, сражённый, но гордый. Хоть его геройство и оказалось никому не нужным, его душа ликовала, потому что однажды она нашла в себе смелость противостоять нетленному, противостоять самой сути и самой логике, противостоять огромной машине, съедавший, как дьявол, проданные ей души, но не заполучившей самой лакомой души – его души, свободной души Рема.