Байстрюки. Нацмены

   Нацмены

         Последний день в школе. Солнце слепит глаза, зовет на улицу, но нам не до игр и баловства. В классе идет торжественное собрание. Нас переводят в пятый класс. Объясняют, почему теперь нас будет учить не один учитель, а много, мы будем учить много новых предметов, в том числе иностранные языки:  кто захочет немецкий, а кто – английский или французский. Все сидят присмиревшие, примеряя себя к старшей школе. Наши одноклассники-переростки в школе вообще последний день. Они совершеннолетние и их определят на работу.
         После собрания Вера Владимировна оставила нескольких учеников, в том числе и меня, для отдельного разговора. Сначала она предложила мне пересдать русский язык и выйти в круглые отличницы. У меня по результатам окончания  начальной школы были две четверки. По русскому языку и поведению. Четверка по поведению в то время равнялась неудовлетворительному поведению в современной школе.
          Я была искренне возмущена, что меня  хотят заставить пересдавать нормальную оценку по русскому языку, уже приготовилась отстаивать свое право на свободу. Зная мой характер, Вера Владимировна начала разговор издалека:
         – Ты знаешь, Валечка, если в классе будет на одну пятерку больше, то мне добавят зарплату. Я знаю, ты умница (я затаила  дыхание  – меня же хвалят) и сдашь легко эту переэкзаменовку. Счастливая, что меня похвалили, назвали умницей (это вам не байстрючка Гали-пьяницы), я предложила свой вариант исправления оценки.
          – А зачем устраивать пересдачу, Вы поставьте пятерку и все. Я никому не скажу.
          – Я не могу, Валечка, это же будет обман. Меня могут уволить с работы. Ты вырастешь и будешь потом всю жизнь вспоминать, что  я тебя научила  поступать нечестно. И действительно, был такой момент в моей жизни. Живым укором зазвучал далекий тихий голос Веры Владимировны: – Я не могу, Валечка, это же будет обман. – В той ситуации  я могла обманом выиграть, но не смогла обмануть. Слова моей учительницы на всю жизнь определили мое отношение к мошенничеству.
         Мне стало жаль мою учительницу, я вдруг увидела, какая она старенькая, седая, как жалко трясутся у нее голова и руки.  Первый урок жалости к людям острой иголочкой кольнул сердечко. Я старательно выучила, заданные Верой Владимировной правила, получила свою пятерку, вскочила, готовая бежать на улицу.
          – Валя, я хочу с тобой поговорить о твоем будущем. Послушай меня. Ты хорошо знаешь молдавский. Твои мама и бабушка молдаванки. Ты – нацменка, а им в нашей стране отданы многие привилегии. Ты сможешь бесплатно закончить десять классов (в то время 8–10 классы были платными), получить высшее образование. У тебя будет все.  Больше заинтересованная последними словами:  у тебя будет все, чем обещанием получить высшее образование (тем более, что я не представляла, что обозначает это словосочетание), я спросила:
           – А что для этого надо? Я помогаю маме и стирать, и полы мыть, и, вообще, я могу уже работать.
          – Ничего этого не надо. Я же тебе говорю, ты хорошо знаешь молдавский язык, переходи в молдавский класс. Наше правительство заинтересовано, чтобы молдаване становились грамотными, хорошо знали свой родной язык, помогали своей республике развиваться.
          Нет, такая высокая материя была не для меня. – Я русская, –  заявила я, – и никаким нацменом не хочу быть, прозвище такое мне не нравится. Оскорбленная в своих лучших чувствах, я убежала.
          Жалела ли я о своем отказе – не помню.  Знаю об одном: никогда в своей жизни я не пожалела, что знаю молдавский. В различных жизненных ситуациях его знание мне помогало. И еще. В то сложное тяжелое послевоенное время правительство заботилось о национальных меньшинствах (нацменах), предоставляло им возможность развиваться. Голодные, полураздетые, мы получали в школе завтрак, два раза в год всем детям из бедных и неполных семей выдавали пальто, телогрейки, ботинки, штаны. Мы не понимали почему, но знали, что нас Партия (Партия) не оставит.  Значения слова Партия мы  не понимали.
           Я представляла  Партию сильным мужчиной – например, как И.Сталин на памятнике возле педагогического института. Сейчас там установлен памятник Т. Шевченко.   И. Сталин сидел в кресле с раскрытой книгой и что-то читал. Я часто забиралась к нему на колени и все пыталась разобрать, что же он читает такое интересное, что даже на меня не обращает внимания. Или я ему не мешаю? Я же его «дочь». И сердце сладко замирало от этих мыслей.
          А сегодня? Сегодня часть детей вымирает от голода и холода вместе и их родителями безработными, а вторая часть пропивает в «Куршавелях» миллионы. Я ни разу не прочла и не услышала в передачах по телевизору, что такой-то олигарх отдал часть своих миллиардов детям (а вот английский клуб купил), помог им  получить образование. С гордостью нам вещают с голубого экрана,  кто самый богатый, во сколько раз он увеличил свой капитал  (за наш счет) в прошедшем году, демонстрируют бедность жены Путина, изворотливость жены  московского мэра. Довольно стыдливо или со слезой и намного реже, демонстрируют, как живут те, что не воруют, что помогли нашим олигархам выбраться «в люди». Только пять процентов детдомовцев способны стать полноценными членами нашего общества. Вы подумайте – девяносто пять процентов – потеряны для общества, а наша Дума думает, вот только о чем – неизвестно.  Во всех передачах по радио и телевидению я слышу слова, только слова самых разных партий, что «Единая России», что «Справедливая Россия», что вообще самого государства Россия.

                (Продолжение следует)