Эффект матрешки

Она тихо плакала на скамейке в парке.  И была именно такая, какую он себе и представлял. Они обе были именно такие, как он себе и представлял.
И девушка, и скамейка.
Около тридцати.
Недавно покрашенная, зеленая.
В сером потертом пальто и с сумочкой «Шанель».
Рядом – мусорка, и последние истлевшие листья, сметенные в аккуратную кучку дворником-таджиком. 
В кроссовках и с серебряным перстнем на безымянном пальце – тонкой змейкой, державшей собственный хвост разинутой пастью.
 Уноборос.
Все – как он и предполагал. А как иначе?
- Варя?
Она подняла голову.  Глаза опухшие – надо бы ей сказать, что нельзя в ее возрасте долго плакать, надо терпеть, иначе образуются мешки, а это не есть хорошо…
Для лица не очень хорошо. С другой стороны – он же прекрасно знает, что она не постареет, ни за что не постареет, пока он сам этого не захочет. А он не захочет. Потому что…
- Мы знакомы? – ему показалось, что она еще раз всхлипнула.
- В какой-то степени. Можно я присяду?
- Садитесь, - она подвинулась, хотя места на скамейке и так было предостаточно. – У Ивлиевых, на юбилее, да? А, может, в Анапе… В Египте? Нет, не вспомню. Вы меня извините, расклеилась, осень, насморк, - она пыталась еще держать хорошую мину при плохой игре.
Да, все так как он и думал. Или не так? Так или не так  - сакраментальное: вот в чем вопрос.
- Я знаю вас заочно, - он снова взглянул на нее.
- По интернету что ли? Но я редко сижу в одноклассниках, работы много, хотя да, там есть моя страничка.
- На главной фотографии вы в шапочке Дед Мороза на  Новый год, - пожалуй, не стоило этого ей говорить, она снова замкнулась, как будто бы слилась с окружающим ее серым пространством.
Вот дурак, как будто бы он не знал, что тот Новый год расположен далеко за пределами ее сегодняшней реальности. В другой жизни.
Где старый отель со скрипучими лестницами и пыльной искусственной елкой, и портье в красной ливрее встречает гостей растянутым «Тере-е-е! - как взаправдашний швейцар.
Возможно,  тот медлительный эстонец  действительно совмещал две эти важные должности, отель был совсем маленьким –номеров десять.
Их комнатка была мансардой, без балкона, но зато с огромной ванной, и даже окно в этой ванной  имелось, оно выходило на крыши старого Таллинна, и в новогоднюю ночь Варя придумала распахнуть его настежь и расставить по подоконнику крошечные ароматизированные свечи, светящейся лунной дорожкой до пола.
Пламя задрожало на морозе.
И в воздухе сразу запахло городом, морем, а еще ванилью и корицей.
 Ваниль и корица были с приторным химическим послевкусием, не совсем настоящими, зато в гипермаркете возле пристани Варя купила гвоздику – не ту, которая цветы, а ту, что приправа, и воткнула ее остренькие шипы в свежие мандарины,  разбросала мандарины по полу, и  все вокруг стало совсем уже сказочным и торжественным. 
Она набрала полную ванную воды, и со смехом подняла с кровати сонного Андрея, и повела его купаться по этой  самой лунной дорожке, предварительно прикрыв окно, чтобы Андрей не простудился. Тот шагал недовольный.
Варя же заливисто хохотала. И часы внизу у портье громко били двенадцать, а на улице разрывались петарды, и им было так полно вдвоем, что, казалось, так будет всегда.
Он ясно представил все это себе – счастливую Варю ее одиннадцатимесячной давности, с каштановым каре и в джинсовых шортах, потому что времени переодеться по-новогоднему не осталось, да и незачем было, все равно к концу этой ночи они оба оказались в воде…
Теперь она стала блондинкой. Неровно накрашенной. Истерзанной и несчастной.
- Зачем вы мне все это рассказываете? Откуда вы это все знаете? Ведь вас там не было, и никого не было, кроме меня и… Андрея, – боже, неужели он проговорил свою речь вслух? Хотя, возможно, что и к лучшему. Нет смысла больше таиться. И проще все объяснить.
За этим он и пришел.
 «Конечно, меня там не было, девочка, но в каком-то смысле я был», - он попытался произнести это небрежно. Вымученная неделями фразами. Он придумал ее, проведя беспрерывно шестнадцать часов возле компьютера. Муки творчества, мать твою…
Вот он подходит к Варе – и рассказывает все  начистоту. В первое мгновение она, конечно, теряется и даже принимает его за сумасшедшего, а затем, вдруг, наверное, понимает, что это – правда. 
Невозможная, нереальная, и именно поэтому – единственная, в которую следует верить, Варя  ведь умная, очень умная, он точно знает это, потому что сам ее и… придумал.
- Видите ли, Варя, я – писатель. А вы героиня моего романа. Так что уж извините, я знаю про вас все.
Она хмыкнула. И  попыталась подняться со скамейки. Уйти – смешно, право слово, куда? В  ее мире ничего не существовало сейчас кроме этого парка.  Пространства, ограниченного монитором компьютера и его фантазией. Так что никуда она не уйдет – так и будет здесь сидеть, пока он этого хочет.
- Вы сумасшедший, да? – она перестала плакать. Хотя шмыгнула все-таки простуженным носом. Полезла в карман пальто за платком, как будто бы они оба не знали, что его там нет.
Она никогда не носила с собой носовых платков. И в ее сумочке от «Шанель» - настоящей,  хоть и купленной на распродаже, с пятидесятипроцентной скидкой, всегда царил восхитительный бардак.
Он так захотел.
А еще захотел, чтобы через три месяца после того таллиннского Нового года, ее Андрея не стало. Его убили. И она теперь ищет убийцу.
Коммерческая литература должна держать своего читателя в напряжении от первой страницы до последней…
Боже, ну почему же так до одурения жалко ее с ее насморком…
- В детстве ты любила карамельки, а еще читать в темноте, под одеялом, освещая книжку одним фонариком… Мама ругалась и фонарик конфисковывала. А ты кричала: «Это непедагогично, прятать от ребенка книги!» Я сам так делал иногда и вот передал тебе свои воспоминания.
- Это ничего не доказывает.
- Ты не поступила во ВГИК, окончила местный институт культуры, и вот уже восемь лет преподаешь танцы в детской школе искусств. Работа тебе не нравится, давно мечтаешь сменить ее, но на что? Кому ты со своим эстетским образованием в этом городе нужна?
- Лариска проболталась, да? – она явно не собиралась сдаваться. – Разыграть хотели, отвлечь? Так я и думала… Совсем не смешно.
-Ты до сих пор веришь в чудеса. Но только в те, которые не касается тебя лично. Чудеса вполне возможны, но где-то далеко и для других, а для тебя, по твоему скромному мнению, нет, - он грустно вздохнул. – Почему, Варь, объясни? Ведь ты достойна чуда,–  и оно не приходит только потому, что ты в него не веришь… А я, честно говоря, явился сюда для того, чтобы поговорить с тобой. Понять тебя. Знаешь, когда-то давно, сто, нет, по вашему летоисчислению, миллиарды лет назад, еще до твоего сотворения, у меня была женщина, которую я очень любил. Она была похожа на тебя. Бардаком в своей сумочке, сумасшедшим восприятием жизни и вообще… Похожа. Она меня предала. А я словно в отместку ей стал писателем, коммерчески успешным…
Когда он уж был известным, она попыталась вернуться.
Нет, это он мечтал, что она будет пытаться, просить его забыть о прошлом и все простить. Она будет стоять у дверей его кабинета в роскошной норковой шубе, с копной рыжих волос, униженная, раздавленная, молящая…
Но он останется неумолим.
В каждом новом романе он придумывал эту сцену их последнего объяснения – роковой рыжей красавицы с главным героем.
В каждой его книге была та, которую он ненавидел, с которой мечтал поквитаться. Которую в конце концов побеждал.
Он тщательно продумывал все ее жесты, привычки, профессии. И крахмальный платочек с вышитой монограммой, который она нервно скомкает, подыскивая фальшивые слова для своей фальшивой сущности, а тушь на ее ресницах от волнения свернется  в комочки…
Одно оставалось неизменным.
Она всегда и все врала.
 Он писал – и знал, она врет, но его умный герой, в отличие от него самого, ей не верит. Он прогонит ее с ее слипшейся тушью, с ее ложью, объяснениями и норковой шубой, и останется с второстепенной положительной героиней, серой мышкой, преданной и верной  ему. Пусть он ее и не любит.
Любить как и ненавидеть он мог только ту, рыжую.
А потом появилась Варя.
Волосы у нее были каштановые. Носового платка  не наблюдалось.  И еще она не была второстепенной героиней – хотя с роковой красавицей ее роднил только бардак в сейловой «шанель».
Он еще обрадовался, что все-таки смог уйти от штампа, выписать совершенно новый и незнакомый ему характер.
- Вы опять говорите вслух, наверное, вы все-таки сумасшедший, - Варя пристально смотрела на него.  -  Ведь это невозможно доказать, что вы меня создали. Потому что – раз вы меня придумали, то, значит, меня не существует, и всего нашего мира тоже  – он есть только у вас в голове. Но я ведь сижу здесь и разговариваю с вами, следовательно, вы тоже часть мира, которого нет…. И или и вас не существует тоже. Или вы псих, или вы меня дурите, одно из трех, скорее всего, третье, самое простое и логичное. Дурите. Потому что по-другому быть не может. Я совсем запуталась… - она жалобно посмотрела на него и заморгала, будто ища поддержки.
Он и сам не мог ничего объяснить. Ни ей. Ни себе. То есть мог, конечно, но пока не хотел.
Зачем он очутился здесь.
Хотя если она хочет доказательств – пусть получит свои доказательства.
- Сейчас пойдет снег, - он многозначительно посмотрел вверх, и подставил руку в перчатке под небеса, дождался, пока первая снежинка упадет на черную кожу. Снежинка не замедлила ждать, серебристая такая, шестиконечная, упала и тут же по законам физики растаяла.
Через пять минут снег повалил хлопьями. Он заметил, что у нее на пальто нет капюшона, черт, замерзнет ведь, надо было нарядить ее в куртку для этой встречи…
Теперь поздно что-либо менять. Одежда не снег, ее за секунду не сотворишь.
Правдоподобность  и соблюдение основных физических принципов – вот единственное условие устойчивости этой реальности и его пребывания в ней.
Это также верно, как то, что снег не падает вверх. Как бы он этого не хотел.
К чудесам следовало подходить осторожно.
Настоящее чудо способно разрушить даже самую тщательно придуманную иллюзию.
Скамейку. Девушку в сером пальто, его самого…
Нет, оно того не стоит.
- Или это безумное совпадение. Или…, ведь только что небо было совсем чистым, - она отряхнула с волос снежные капли и закусила губу. – Или, может, я сошла с ума? Андрей вот умер и я тоже в конце концов не выдержала – слетела от горя с катушек. Как думаете, такое могло случиться?
- Слушай, давай на ты, а?
- Давай. Но это как-то глупо – на ты, с Творцом. Ведь ты творец, да? А что ты еще можешь?
- В твоем мире практически все, - не следовало именно ей говорить об этом.
- И вернуть Андрея? – он ведь знал, что она попросит именно это. Сам себя загнал в тупик. Создатель хренов. Впрочем, для ее мира он действительно создатель, и даже в чем-то Бог, как, впрочем, и любой писатель. А что – разве не так?
 Эффект матрешки. Он пишет о ней. А кто- то сейчас, может быть, пишет о нем.
И так до бесконечности, до последней оставшейся в космосе черной дыры от Большого взрыва.
- Я не могу вернуть Андрея,   Варя, - с нажимом сказал он. – Не потому что не хочу. А потому что не могу. Тогда в моем романе не окажется смысла. И мне не надо будет его писать.
- А и не пишите, - вызов был принят. Блин, еще немного и она с ним подерется.
- Если не будет романа, тогда и тебя не будет тоже. И нашей встречи не будет, и, значит, ты не попросишь меня о том, чтобы я не писал свою книгу, и я продолжу ее писать, и снова встречу тебя, и ты снова попросишь меня ни о чем не писать, получится парадокс, бесконечное повторение одной и той же ситуации, петля в пространстве, день сурка, ну как ты не понимаешь? – подчас самые простые истины труднее всего истолковывать. Впрочем, он сам виноват, нечего было сидеть и распинаться перед ней битый час. Как маленький, ей богу!
- А сейчас я, значит, есть? - она посмотрела на него с горькой усмешкой. Все-таки надо было помягче , понежнее ее  характер сделать, молодая женщина, а выводы делает – не приведи Господи.
Та, рыжая, сейчас бы уже зарыдала. Разыграла из себя слабую, нервную, оскорбленную всеобщим непониманием . Чтобы продумать дальнейшую модель поведения в затянувшейся паузе. А эта наоборот – успокоилась. И даже обнаглела. Даром, что учительница танцев. Переписать бы начало, когда вернусь, пусть будет журналисткой что ли…
- Вы убили Андрея, чтобы у романа сложился сюжет? В этом и весь смысл. Я понимаю. Нет, я никогда не пойму. А как же я, -вы обо мне подумали? - она с ненавистью взглянула на него. -  Ах, вы же типа Бог, вам виднее – кого убивать, а кого миловать.  А мы так, глупые смешные бумажные творения, которые пляшут под вашу дудку.
-Не всегда.
- Что не всегда?
- Пляшите не всегда, если бы ты повела себя так как я хочу, проблем было бы гораздо меньше, - он развел руками.
- У кого?
- У меня.
- Так вы пришли сюда, чтобы сообщить мне об этом? – она захохотала, прикрыв лицо обеими руками. – Что я себя веду как-то не так - и поэтому, наверное, вы не можете закончить свой роман? Что я горюю, шляюсь на могилу к любимому мужу, по ночам пью кофейный ликер впополаме с коньяком и звоню следователю, вместо того, чтобы лично найти и покарать преступника. Короче, маюсь дурью и торможу ваш сюжет на протяжении последних пятисот страниц… Именно поэтому вы не в можете до сих пор сдать свою рукопись в издательство. Тоже невероятно мучаетесь, смолите одну сигарету за другой, портите зрение за ноутбуком и не спите ночами, пытаясь лишить меня вами же данной свободы воли и заставить поступить так, как нужно вам. Так?
Что он мог сказать ей в свое оправдание. Что в одном из черновых вариантов романа именно она и была безжалостной убийцей? Что волосы ее тогда были рыжими, и она носила норковую шубу?
Все было отлично. Привычно.  И если бы продолжалось именно так, он давно бы поставил последнюю жирную  точку.
Но все пошло наперекосяк.
Тогда, когда он и сам этого не ожидал.
Варя заговорила словами, которые он в нее не вкладывал. И пошла учить танцам детей, вместо того, чтобы быть обычной домохозяйкой. 
Она построила лунную дорожку на таллиннском подоконнике. И, смеясь, всегда запрокидывала голову чуть вправо. А на носу у нее были веснушки.
Эта Варя с веснушками убийцей быть не могла.
Но она вдруг стала женщиной, о которой он сам когда-то мечтал. Мечтал – да так и не встретил. Ту, которая зажжет для него хотя бы одну свечу.
- Ненавижу тебя, ненавижу, я не просила тебя меня создавать, чтобы мучить. Зачем? Ты дал мне жизнь и счастье, чтобы все отнять? Ты жестокий Творец. Ты плохой писатель. Графоман. Это в тебе нет никакого смысла, потому что, создав человека, лишить его любви и надежды может только настоящий урод, бездушная тварь, не способная сама ни чувствовать, ни любить, ни страдать…
Если бы она знала, как он устал. Черкать и переписывать. И снова черкать. Как устал и измучен. Это только кажется, что сочинять легко.
А вы попробуйте – сочинить любимую женщину!
В каком-то из черновых вариантов, он попытался избавить ее от тоски по Андрею, найти для нее кого-то нового, нормального, чтобы ей стало хорошо, но подходящий персонаж упрямо не находился. Одни выходили из-под его пера предателями, другие трусами, третьи курили слишком дешевые сигареты и говорили слишком банальные слова...

В общем, «Все мужчины сво…» - название глупого сериала, который смотрели во всех мирах, мечтая о настоящей любви, десятки тысяч неустроенных женщин.
Она его не смотрела. Она не мечтала. Она просто не могла полюбить никого другого.
Потому что была создана им именно такой, неуступчивой, неправильной, упрямой. Идеальной исключительно для него самого.
Сюжет разваливался на куски.
- Когда не стало Андрея, я пять ночей не спала, смотрела в темноту и все ждала, что он придет. Вздрагивала от любого стука в дверь, наверху соседи ремонт делали, а мне все казалось, казалось... Что все обратимо, что время обратимо, жизнь. Потом я взяла диктофон, ну свой, редакционный, - ее реальность почему-то уже изменилась, она  – уже журналистка, и когда только это случилось, он же не успел ничего об этом написать, – Я включила диктофон и начала разговаривать с Андреем. С мертвым как с живым. Тупо записывать как мы встретились, как гуляли по этому парку, как Андрей мне предложение сделал. Да ты, наверное, и без меня все знаешь…
Он не знал. Правда, не знал. Ее жизнь для него началась с той самой памятной таллиннской ночи, еще были какие-то детские воспоминания, рассеянные по разным страницам черновиков  – вот, пожалуй, и все.
Чем дышала она? Как жила? О чем думала, сидя на скамейке, пока он к ней не подошел?
- Однажды так смешно было, перед 8 марта мне позвонил в редакцию какой-то чудик, сказал, что принес открытку с поздравлениями и цветы, - между тем, продолжала она. - Я спустилась вниз, стоит такой, будто из соседней подворотни, в штанах тренировочных. Увидел меня и шлепнулся на колени, розочку протягивает: «Варвара Александровна, - говорит. – Я вас люблю сердечно, станьте моей женой!» Маньяк, думаю, мамочки родные, а сама к лестнице пячусь… А тут из-за колонны выглядывает Андрей, оказалось, он с каким-то местным хануриком разыграть меня договорился, чтобы удивить.
- Удивил?
- Да, наверное. Он вообще любил всякие… неожиданности, шоу всякие … - странно, по его представлению Андрей выглядел заспанным в таллиннской гостинице и совсем неспособным на подвиги. Или он изменился тоже? Как она уже акула пера – не танцорка.
- И вот теперь его нет. Как будто бы и никогда не было. Осталось пять кассет с моими записями – на каждую ночь по кассете, и, пожалуй, все. Больше нечего не осталось. Только я. Да ты – Творец, который создал нас для того, чтобы убить, а сейчас сам  запутался. Пришел поговорить со мной. Раскрыть душу. Пожаловаться на свои проблемы с другой женщиной. Зачем? Тебе интересно мое мнение. Но ведь на самом деле меня не существует. В твоем мире меня не существует. И никогда не было,  я – вымысел, иллюзия, твоя увлекательная игра с самим собой.
- Ты есть, Варя. Потому что я тебя…люблю, - снег почти перестал падать. Дорожки в парке стали белыми-белыми. Смеркалось. И становилось холодно.
Слишком холодно для этого выдуманного мира.
– Я не знаю, что делать . Ты существуешь. Но только здесь. А я – у себя. Мы оба есть. Но только в рамках наших собственных представлений о реальности. Я бы мог попытаться завоевать тебя, заставить забыть Андрея. Я могу сделать тебя абсолютно счастливой, Варя, Боги и не на такое способны. Я могу все, кроме одного, свести нас в одной вселенной…  Где мы были бы оба одинаково реальными, где любили друг друга и это можно было бы логически объяснить с точки зрения законов физики.
- Но как же все это? – она обвела глазами парк.
- Это? – он засмеялся. – Считай, это просто моим маленьким чудом. Выдумкой. Одной из глав моего недописанного романа, которая не войдет в окончательный вариант.
- Я не хочу, - она покачала головой. – Я не хочу так. Ты – Творец. Значит, ты можешь все. И даже остаться в мире, который сам сотворил.
- К сожалению это не так, - он задумался, чтобы объяснить ей проще. – Я создал этот день, этот парк и скамейку ради любви к тебе, но мне самому в твоем мире нет места. Как Творцу, я имею в виду. Сама подумай, Боги не спускаются надолго на землю, иначе какие же они Боги, - он смог даже усмехнуться собственной шутке. – Мы бы сейчас поговорили, я бы понял что-то про себя, про тебя, понял бы, что можно для тебя сделать, потому что ты честно заслуживаешь счастья – и вернулся к себе, чтобы написать об этом. Я очень хочу, чтобы ты стала счастливой, Варя…
- Останься…
Он покачал головой. «Если бы я мог остаться здесь, я перестал бы быть Создателем, как бы я исполнил тогда твое желание?»
- Тогда возьми меня с собой.
- И это невозможно. В моем мире я – обычен, я не сделаю тебя настоящей. Я даже не скульптор, чтобы вылепить тебя хотя бы в камне… Извини, но я должен идти.
- Так как же ты хотел закончить нашу встречу? – она поправила воротник норковой шубки, тряхнула волосами, и они заискрились на морозе путанными медными прядями? - Познакомить меня с крутым мачо, олигархом, просто с хорошим и порядочным человеком? Заставить все забыть? Ну, то, что произошло здесь – потому что, сам понимаешь, пообщавшись с Богом, довольно трудно потом увлечься простым смертным…
- Да, наверное, так будет логичнее. Я исчезну, будто меня никогда и не было. А ты пойдешь к себе домой. И снег заметет все следы, а я потом для тебя что-нибудь придумаю, - ему показалось или на щеке стало мокро? Или это опять снежинка?
Она встала со скамейки. Расхохоталась. Открыла сумочку, начала в ней копаться, помада, блокнот, диктофон, тушь, косметичка… Обычный ее бедлам.  Тянула время.
Наконец, подняла на него глаза.
- Ты всегда был трусом, Андрей. Даже в тот день, когда ушел от меня. Потому что тебе так было удобнее. Никакой ответственности. Чтобы не сойти с ума от горя, мне пришлось даже представить, что ты умер . А теперь ты вернулся и опять разыгрываешь передо мной свое дурацкое шоу, в надежде на то, что я – полная идиотка и тебе поверю, что ли? Жаль, что у меня никогда не бывает платка – одолжила бы , чтобы ты смог вытереть свои горькие слезы… Впрочем, в твоем прекрасном мире меня нет тоже.  Потому что… Я. Больше. Не желаю. Тебя. Видеть. Никогда!!!!
Тонкие ее каблучки зацокали по ставшей вдруг сказочной аллее. Он долго смотрел ей вслед. Засунул руки в карманы. Жаль, что не взял сегодня из дома перчатки, но кто же мог подумать, что так внезапно начнется метель?
Как тогда, в Таллинне.
«Мелкие погрешности это ничего,  в нашей работе и не такое бывает, - вдруг подумал Кто-то третий. – Были перчатки – не было перчаток. Было пальто - стала шуба. Поругались – помирятся. А в остальном, что не говори, работа получилась ювелирная. А ведь сколько миров пришлось  собрать и разобрать, перепутать как паззлы,  для того, чтобы сотворить тот единственный, в котором они все-таки смогут быть одновременно вместе».
 … а за Его окном хлопья вверх шел снег.

ЭФФЕКТ МАТРЕШКИ
Она тихо плакала на скамейке в парке.  И была именно такая, какую он себе и представлял. Они обе были именно такие, как он себе и представлял.
И девушка, и скамейка.
Около тридцати.
Недавно покрашенная, зеленая.
В сером потертом пальто и с сумочкой «Шанель».
Рядом – мусорка, и последние истлевшие листья, сметенные в аккуратную кучку дворником-таджиком. 
В кроссовках и с серебряным перстнем на безымянном пальце – тонкой змейкой, державшей собственный хвост разинутой пастью.
 Уноборос.
Все – как он и предполагал. А как иначе?
- Варя?
Она подняла голову.  Глаза опухшие – надо бы ей сказать, что нельзя в ее возрасте долго плакать, надо терпеть, иначе образуются мешки, а это не есть хорошо…
Для лица не очень хорошо. С другой стороны – он же прекрасно знает, что она не постареет, ни за что не постареет, пока он сам этого не захочет. А он не захочет. Потому что…
- Мы знакомы? – ему показалось, что она еще раз всхлипнула.
- В какой-то степени. Можно я присяду?
- Садитесь, - она подвинулась, хотя места на скамейке и так было предостаточно. – У Ивлиевых, на юбилее, да? А, может, в Анапе… В Египте? Нет, не вспомню. Вы меня извините, расклеилась, осень, насморк, - она пыталась еще держать хорошую мину при плохой игре.
Да, все так как он и думал. Или не так? Так или не так  - сакраментальное: вот в чем вопрос.
- Я знаю вас заочно, - он снова взглянул на нее.
- По интернету что ли? Но я редко сижу в одноклассниках, работы много, хотя да, там есть моя страничка.
- На главной фотографии вы в шапочке Дед Мороза на  Новый год, - пожалуй, не стоило этого ей говорить, она снова замкнулась, как будто бы слилась с окружающим ее серым пространством.
Вот дурак, как будто бы он не знал, что тот Новый год расположен далеко за пределами ее сегодняшней реальности. В другой жизни.
Где старый отель со скрипучими лестницами и пыльной искусственной елкой, и портье в красной ливрее встречает гостей растянутым «Тере-е-е! - как взаправдашний швейцар.
Возможно,  тот медлительный эстонец  действительно совмещал две эти важные должности, отель был совсем маленьким –номеров десять.
Их комнатка была мансардой, без балкона, но зато с огромной ванной, и даже окно в этой ванной  имелось, оно выходило на крыши старого Таллинна, и в новогоднюю ночь Варя придумала распахнуть его настежь и расставить по подоконнику крошечные ароматизированные свечи, светящейся лунной дорожкой до пола.
Пламя задрожало на морозе.
И в воздухе сразу запахло городом, морем, а еще ванилью и корицей.
 Ваниль и корица были с приторным химическим послевкусием, не совсем настоящими, зато в гипермаркете возле пристани Варя купила гвоздику – не ту, которая цветы, а ту, что приправа, и воткнула ее остренькие шипы в свежие мандарины,  разбросала мандарины по полу, и  все вокруг стало совсем уже сказочным и торжественным. 
Она набрала полную ванную воды, и со смехом подняла с кровати сонного Андрея, и повела его купаться по этой  самой лунной дорожке, предварительно прикрыв окно, чтобы Андрей не простудился. Тот шагал недовольный.
Варя же заливисто хохотала. И часы внизу у портье громко били двенадцать, а на улице разрывались петарды, и им было так полно вдвоем, что, казалось, так будет всегда.
Он ясно представил все это себе – счастливую Варю ее одиннадцатимесячной давности, с каштановым каре и в джинсовых шортах, потому что времени переодеться по-новогоднему не осталось, да и незачем было, все равно к концу этой ночи они оба оказались в воде…
Теперь она стала блондинкой. Неровно накрашенной. Истерзанной и несчастной.
- Зачем вы мне все это рассказываете? Откуда вы это все знаете? Ведь вас там не было, и никого не было, кроме меня и… Андрея, – боже, неужели он проговорил свою речь вслух? Хотя, возможно, что и к лучшему. Нет смысла больше таиться. И проще все объяснить.
За этим он и пришел.
 «Конечно, меня там не было, девочка, но в каком-то смысле я был», - он попытался произнести это небрежно. Вымученная неделями фразами. Он придумал ее, проведя беспрерывно шестнадцать часов возле компьютера. Муки творчества, мать твою…
Вот он подходит к Варе – и рассказывает все  начистоту. В первое мгновение она, конечно, теряется и даже принимает его за сумасшедшего, а затем, вдруг, наверное, понимает, что это – правда. 
Невозможная, нереальная, и именно поэтому – единственная, в которую следует верить, Варя  ведь умная, очень умная, он точно знает это, потому что сам ее и… придумал.
- Видите ли, Варя, я – писатель. А вы героиня моего романа. Так что уж извините, я знаю про вас все.
Она хмыкнула. И  попыталась подняться со скамейки. Уйти – смешно, право слово, куда? В  ее мире ничего не существовало сейчас кроме этого парка.  Пространства, ограниченного монитором компьютера и его фантазией. Так что никуда она не уйдет – так и будет здесь сидеть, пока он этого хочет.
- Вы сумасшедший, да? – она перестала плакать. Хотя шмыгнула все-таки простуженным носом. Полезла в карман пальто за платком, как будто бы они оба не знали, что его там нет.
Она никогда не носила с собой носовых платков. И в ее сумочке от «Шанель» - настоящей,  хоть и купленной на распродаже, с пятидесятипроцентной скидкой, всегда царил восхитительный бардак.
Он так захотел.
А еще захотел, чтобы через три месяца после того таллиннского Нового года, ее Андрея не стало. Его убили. И она теперь ищет убийцу.
Коммерческая литература должна держать своего читателя в напряжении от первой страницы до последней…
Боже, ну почему же так до одурения жалко ее с ее насморком…
- В детстве ты любила карамельки, а еще читать в темноте, под одеялом, освещая книжку одним фонариком… Мама ругалась и фонарик конфисковывала. А ты кричала: «Это непедагогично, прятать от ребенка книги!» Я сам так делал иногда и вот передал тебе свои воспоминания.
- Это ничего не доказывает.
- Ты не поступила во ВГИК, окончила местный институт культуры, и вот уже восемь лет преподаешь танцы в детской школе искусств. Работа тебе не нравится, давно мечтаешь сменить ее, но на что? Кому ты со своим эстетским образованием в этом городе нужна?
- Лариска проболталась, да? – она явно не собиралась сдаваться. – Разыграть хотели, отвлечь? Так я и думала… Совсем не смешно.
-Ты до сих пор веришь в чудеса. Но только в те, которые не касается тебя лично. Чудеса вполне возможны, но где-то далеко и для других, а для тебя, по твоему скромному мнению, нет, - он грустно вздохнул. – Почему, Варь, объясни? Ведь ты достойна чуда,–  и оно не приходит только потому, что ты в него не веришь… А я, честно говоря, явился сюда для того, чтобы поговорить с тобой. Понять тебя. Знаешь, когда-то давно, сто, нет, по вашему летоисчислению, миллиарды лет назад, еще до твоего сотворения, у меня была женщина, которую я очень любил. Она была похожа на тебя. Бардаком в своей сумочке, сумасшедшим восприятием жизни и вообще… Похожа. Она меня предала. А я словно в отместку ей стал писателем, коммерчески успешным…
Когда он уж был известным, она попыталась вернуться.
Нет, это он мечтал, что она будет пытаться, просить его забыть о прошлом и все простить. Она будет стоять у дверей его кабинета в роскошной норковой шубе, с копной рыжих волос, униженная, раздавленная, молящая…
Но он останется неумолим.
В каждом новом романе он придумывал эту сцену их последнего объяснения – роковой рыжей красавицы с главным героем.
В каждой его книге была та, которую он ненавидел, с которой мечтал поквитаться. Которую в конце концов побеждал.
Он тщательно продумывал все ее жесты, привычки, профессии. И крахмальный платочек с вышитой монограммой, который она нервно скомкает, подыскивая фальшивые слова для своей фальшивой сущности, а тушь на ее ресницах от волнения свернется  в комочки…
Одно оставалось неизменным.
Она всегда и все врала.
 Он писал – и знал, она врет, но его умный герой, в отличие от него самого, ей не верит. Он прогонит ее с ее слипшейся тушью, с ее ложью, объяснениями и норковой шубой, и останется с второстепенной положительной героиней, серой мышкой, преданной и верной  ему. Пусть он ее и не любит.
Любить как и ненавидеть он мог только ту, рыжую.
А потом появилась Варя.
Волосы у нее были каштановые. Носового платка  не наблюдалось.  И еще она не была второстепенной героиней – хотя с роковой красавицей ее роднил только бардак в сейловой «шанель».
Он еще обрадовался, что все-таки смог уйти от штампа, выписать совершенно новый и незнакомый ему характер.
- Вы опять говорите вслух, наверное, вы все-таки сумасшедший, - Варя пристально смотрела на него.  -  Ведь это невозможно доказать, что вы меня создали. Потому что – раз вы меня придумали, то, значит, меня не существует, и всего нашего мира тоже  – он есть только у вас в голове. Но я ведь сижу здесь и разговариваю с вами, следовательно, вы тоже часть мира, которого нет…. И или и вас не существует тоже. Или вы псих, или вы меня дурите, одно из трех, скорее всего, третье, самое простое и логичное. Дурите. Потому что по-другому быть не может. Я совсем запуталась… - она жалобно посмотрела на него и заморгала, будто ища поддержки.
Он и сам не мог ничего объяснить. Ни ей. Ни себе. То есть мог, конечно, но пока не хотел.
Зачем он очутился здесь.
Хотя если она хочет доказательств – пусть получит свои доказательства.
- Сейчас пойдет снег, - он многозначительно посмотрел вверх, и подставил руку в перчатке под небеса, дождался, пока первая снежинка упадет на черную кожу. Снежинка не замедлила ждать, серебристая такая, шестиконечная, упала и тут же по законам физики растаяла.
Через пять минут снег повалил хлопьями. Он заметил, что у нее на пальто нет капюшона, черт, замерзнет ведь, надо было нарядить ее в куртку для этой встречи…
Теперь поздно что-либо менять. Одежда не снег, ее за секунду не сотворишь.
Правдоподобность  и соблюдение основных физических принципов – вот единственное условие устойчивости этой реальности и его пребывания в ней.
Это также верно, как то, что снег не падает вверх. Как бы он этого не хотел.
К чудесам следовало подходить осторожно.
Настоящее чудо способно разрушить даже самую тщательно придуманную иллюзию.
Скамейку. Девушку в сером пальто, его самого…
Нет, оно того не стоит.
- Или это безумное совпадение. Или…, ведь только что небо было совсем чистым, - она отряхнула с волос снежные капли и закусила губу. – Или, может, я сошла с ума? Андрей вот умер и я тоже в конце концов не выдержала – слетела от горя с катушек. Как думаете, такое могло случиться?
- Слушай, давай на ты, а?
- Давай. Но это как-то глупо – на ты, с Творцом. Ведь ты творец, да? А что ты еще можешь?
- В твоем мире практически все, - не следовало именно ей говорить об этом.
- И вернуть Андрея? – он ведь знал, что она попросит именно это. Сам себя загнал в тупик. Создатель хренов. Впрочем, для ее мира он действительно создатель, и даже в чем-то Бог, как, впрочем, и любой писатель. А что – разве не так?
 Эффект матрешки. Он пишет о ней. А кто- то сейчас, может быть, пишет о нем.
И так до бесконечности, до последней оставшейся в космосе черной дыры от Большого взрыва.
- Я не могу вернуть Андрея,   Варя, - с нажимом сказал он. – Не потому что не хочу. А потому что не могу. Тогда в моем романе не окажется смысла. И мне не надо будет его писать.
- А и не пишите, - вызов был принят. Блин, еще немного и она с ним подерется.
- Если не будет романа, тогда и тебя не будет тоже. И нашей встречи не будет, и, значит, ты не попросишь меня о том, чтобы я не писал свою книгу, и я продолжу ее писать, и снова встречу тебя, и ты снова попросишь меня ни о чем не писать, получится парадокс, бесконечное повторение одной и той же ситуации, петля в пространстве, день сурка, ну как ты не понимаешь? – подчас самые простые истины труднее всего истолковывать. Впрочем, он сам виноват, нечего было сидеть и распинаться перед ней битый час. Как маленький, ей богу!
- А сейчас я, значит, есть? - она посмотрела на него с горькой усмешкой. Все-таки надо было помягче , понежнее ее  характер сделать, молодая женщина, а выводы делает – не приведи Господи.
Та, рыжая, сейчас бы уже зарыдала. Разыграла из себя слабую, нервную, оскорбленную всеобщим непониманием . Чтобы продумать дальнейшую модель поведения в затянувшейся паузе. А эта наоборот – успокоилась. И даже обнаглела. Даром, что учительница танцев. Переписать бы начало, когда вернусь, пусть будет журналисткой что ли…
- Вы убили Андрея, чтобы у романа сложился сюжет? В этом и весь смысл. Я понимаю. Нет, я никогда не пойму. А как же я, -вы обо мне подумали? - она с ненавистью взглянула на него. -  Ах, вы же типа Бог, вам виднее – кого убивать, а кого миловать.  А мы так, глупые смешные бумажные творения, которые пляшут под вашу дудку.
-Не всегда.
- Что не всегда?
- Пляшите не всегда, если бы ты повела себя так как я хочу, проблем было бы гораздо меньше, - он развел руками.
- У кого?
- У меня.
- Так вы пришли сюда, чтобы сообщить мне об этом? – она захохотала, прикрыв лицо обеими руками. – Что я себя веду как-то не так - и поэтому, наверное, вы не можете закончить свой роман? Что я горюю, шляюсь на могилу к любимому мужу, по ночам пью кофейный ликер впополаме с коньяком и звоню следователю, вместо того, чтобы лично найти и покарать преступника. Короче, маюсь дурью и торможу ваш сюжет на протяжении последних пятисот страниц… Именно поэтому вы не в можете до сих пор сдать свою рукопись в издательство. Тоже невероятно мучаетесь, смолите одну сигарету за другой, портите зрение за ноутбуком и не спите ночами, пытаясь лишить меня вами же данной свободы воли и заставить поступить так, как нужно вам. Так?
Что он мог сказать ей в свое оправдание. Что в одном из черновых вариантов романа именно она и была безжалостной убийцей? Что волосы ее тогда были рыжими, и она носила норковую шубу?
Все было отлично. Привычно.  И если бы продолжалось именно так, он давно бы поставил последнюю жирную  точку.
Но все пошло наперекосяк.
Тогда, когда он и сам этого не ожидал.
Варя заговорила словами, которые он в нее не вкладывал. И пошла учить танцам детей, вместо того, чтобы быть обычной домохозяйкой. 
Она построила лунную дорожку на таллиннском подоконнике. И, смеясь, всегда запрокидывала голову чуть вправо. А на носу у нее были веснушки.
Эта Варя с веснушками убийцей быть не могла.
Но она вдруг стала женщиной, о которой он сам когда-то мечтал. Мечтал – да так и не встретил. Ту, которая зажжет для него хотя бы одну свечу.
- Ненавижу тебя, ненавижу, я не просила тебя меня создавать, чтобы мучить. Зачем? Ты дал мне жизнь и счастье, чтобы все отнять? Ты жестокий Творец. Ты плохой писатель. Графоман. Это в тебе нет никакого смысла, потому что, создав человека, лишить его любви и надежды может только настоящий урод, бездушная тварь, не способная сама ни чувствовать, ни любить, ни страдать…
Если бы она знала, как он устал. Черкать и переписывать. И снова черкать. Как устал и измучен. Это только кажется, что сочинять легко.
А вы попробуйте – сочинить любимую женщину!
В каком-то из черновых вариантов, он попытался избавить ее от тоски по Андрею, найти для нее кого-то нового, нормального, чтобы ей стало хорошо, но подходящий персонаж упрямо не находился. Одни выходили из-под его пера предателями, другие трусами, третьи курили слишком дешевые сигареты и говорили слишком банальные слова...

В общем, «Все мужчины сво…» - название глупого сериала, который смотрели во всех мирах, мечтая о настоящей любви, десятки тысяч неустроенных женщин.
Она его не смотрела. Она не мечтала. Она просто не могла полюбить никого другого.
Потому что была создана им именно такой, неуступчивой, неправильной, упрямой. Идеальной исключительно для него самого.
Сюжет разваливался на куски.
- Когда не стало Андрея, я пять ночей не спала, смотрела в темноту и все ждала, что он придет. Вздрагивала от любого стука в дверь, наверху соседи ремонт делали, а мне все казалось, казалось... Что все обратимо, что время обратимо, жизнь. Потом я взяла диктофон, ну свой, редакционный, - ее реальность почему-то уже изменилась, она  – уже журналистка, и когда только это случилось, он же не успел ничего об этом написать, – Я включила диктофон и начала разговаривать с Андреем. С мертвым как с живым. Тупо записывать как мы встретились, как гуляли по этому парку, как Андрей мне предложение сделал. Да ты, наверное, и без меня все знаешь…
Он не знал. Правда, не знал. Ее жизнь для него началась с той самой памятной таллиннской ночи, еще были какие-то детские воспоминания, рассеянные по разным страницам черновиков  – вот, пожалуй, и все.
Чем дышала она? Как жила? О чем думала, сидя на скамейке, пока он к ней не подошел?
- Однажды так смешно было, перед 8 марта мне позвонил в редакцию какой-то чудик, сказал, что принес открытку с поздравлениями и цветы, - между тем, продолжала она. - Я спустилась вниз, стоит такой, будто из соседней подворотни, в штанах тренировочных. Увидел меня и шлепнулся на колени, розочку протягивает: «Варвара Александровна, - говорит. – Я вас люблю сердечно, станьте моей женой!» Маньяк, думаю, мамочки родные, а сама к лестнице пячусь… А тут из-за колонны выглядывает Андрей, оказалось, он с каким-то местным хануриком разыграть меня договорился, чтобы удивить.
- Удивил?
- Да, наверное. Он вообще любил всякие… неожиданности, шоу всякие … - странно, по его представлению Андрей выглядел заспанным в таллиннской гостинице и совсем неспособным на подвиги. Или он изменился тоже? Как она уже акула пера – не танцорка.
- И вот теперь его нет. Как будто бы и никогда не было. Осталось пять кассет с моими записями – на каждую ночь по кассете, и, пожалуй, все. Больше нечего не осталось. Только я. Да ты – Творец, который создал нас для того, чтобы убить, а сейчас сам  запутался. Пришел поговорить со мной. Раскрыть душу. Пожаловаться на свои проблемы с другой женщиной. Зачем? Тебе интересно мое мнение. Но ведь на самом деле меня не существует. В твоем мире меня не существует. И никогда не было,  я – вымысел, иллюзия, твоя увлекательная игра с самим собой.
- Ты есть, Варя. Потому что я тебя…люблю, - снег почти перестал падать. Дорожки в парке стали белыми-белыми. Смеркалось. И становилось холодно.
Слишком холодно для этого выдуманного мира.
– Я не знаю, что делать . Ты существуешь. Но только здесь. А я – у себя. Мы оба есть. Но только в рамках наших собственных представлений о реальности. Я бы мог попытаться завоевать тебя, заставить забыть Андрея. Я могу сделать тебя абсолютно счастливой, Варя, Боги и не на такое способны. Я могу все, кроме одного, свести нас в одной вселенной…  Где мы были бы оба одинаково реальными, где любили друг друга и это можно было бы логически объяснить с точки зрения законов физики.
- Но как же все это? – она обвела глазами парк.
- Это? – он засмеялся. – Считай, это просто моим маленьким чудом. Выдумкой. Одной из глав моего недописанного романа, которая не войдет в окончательный вариант.
- Я не хочу, - она покачала головой. – Я не хочу так. Ты – Творец. Значит, ты можешь все. И даже остаться в мире, который сам сотворил.
- К сожалению это не так, - он задумался, чтобы объяснить ей проще. – Я создал этот день, этот парк и скамейку ради любви к тебе, но мне самому в твоем мире нет места. Как Творцу, я имею в виду. Сама подумай, Боги не спускаются надолго на землю, иначе какие же они Боги, - он смог даже усмехнуться собственной шутке. – Мы бы сейчас поговорили, я бы понял что-то про себя, про тебя, понял бы, что можно для тебя сделать, потому что ты честно заслуживаешь счастья – и вернулся к себе, чтобы написать об этом. Я очень хочу, чтобы ты стала счастливой, Варя…
- Останься…
Он покачал головой. «Если бы я мог остаться здесь, я перестал бы быть Создателем, как бы я исполнил тогда твое желание?»
- Тогда возьми меня с собой.
- И это невозможно. В моем мире я – обычен, я не сделаю тебя настоящей. Я даже не скульптор, чтобы вылепить тебя хотя бы в камне… Извини, но я должен идти.
- Так как же ты хотел закончить нашу встречу? – она поправила воротник норковой шубки, тряхнула волосами, и они заискрились на морозе путанными медными прядями? - Познакомить меня с крутым мачо, олигархом, просто с хорошим и порядочным человеком? Заставить все забыть? Ну, то, что произошло здесь – потому что, сам понимаешь, пообщавшись с Богом, довольно трудно потом увлечься простым смертным…
- Да, наверное, так будет логичнее. Я исчезну, будто меня никогда и не было. А ты пойдешь к себе домой. И снег заметет все следы, а я потом для тебя что-нибудь придумаю, - ему показалось или на щеке стало мокро? Или это опять снежинка?
Она встала со скамейки. Расхохоталась. Открыла сумочку, начала в ней копаться, помада, блокнот, диктофон, тушь, косметичка… Обычный ее бедлам.  Тянула время.
Наконец, подняла на него глаза.
- Ты всегда был трусом, Андрей. Даже в тот день, когда ушел от меня. Потому что тебе так было удобнее. Никакой ответственности. Чтобы не сойти с ума от горя, мне пришлось даже представить, что ты умер . А теперь ты вернулся и опять разыгрываешь передо мной свое дурацкое шоу, в надежде на то, что я – полная идиотка и тебе поверю, что ли? Жаль, что у меня никогда не бывает платка – одолжила бы , чтобы ты смог вытереть свои горькие слезы… Впрочем, в твоем прекрасном мире меня нет тоже.  Потому что… Я. Больше. Не желаю. Тебя. Видеть. Никогда!!!!
Тонкие ее каблучки зацокали по ставшей вдруг сказочной аллее. Он долго смотрел ей вслед. Засунул руки в карманы. Жаль, что не взял сегодня из дома перчатки, но кто же мог подумать, что так внезапно начнется метель?
Как тогда, в Таллинне.
«Мелкие погрешности это ничего,  в нашей работе и не такое бывает, - вдруг подумал Кто-то третий. – Были перчатки – не было перчаток. Было пальто - стала шуба. Поругались – помирятся. А в остальном, что не говори, работа получилась ювелирная. А ведь сколько миров пришлось  собрать и разобрать, перепутать как паззлы,  для того, чтобы сотворить тот единственный, в котором они все-таки смогут быть одновременно вместе».
 … а за Его окном хлопья вверх шел снег.