Жизнь в эвакуации. 1942 год

                И год второй к концу склоняется,
                Но так же реют знамена,
                И так же буйно издевается
                Над нашей мудростью война.
             
                Николай Гумилев — Второй год


Люди уходят из жизни, унося с собой истории, произошедшие с ними.
Об одном событии, рассказанном мне моими близкими в разное время, я и поделюсь с вами.
 
Рассказ тётушки Розалии:
- Нас эвакуировали из Ленинграда в Казахстан весной после страшной первой блокадной зимы. Мы приехали в небольшой городок, где о войне напоминали лишь слоняющиеся по городу раненые военные из находящегося там госпиталя. Уж как мы только доехали, и теперь остаётся загадкой. Все мы были крайне истощены, у маленького Даньки была дистрофия, и он уже почти не принимал пищу. Да и мамочка его, Соня, не смогла придти в себя после смерти мужа. Сообщение о его гибели мы получили с фронта в самом начале войны. Да и от твоего, Боренька, будущего отца последнее письмо с фронта было 3 месяца назад, и твоя будущая мама беспокоилась, как же почта найдёт её в этой дали. По приезде в этот городок нас поместили в дом к хорошими, радушным людям. После первой радости от того, что выбрались из ада блокады, наступило уныние. В городе было полно эвакуированных, и работы явно на всех не хватало. Уже на второй день мама твоя пошла в райком партии: как коммунист она была обязана встать на учёт.
 
Рассказ матушки:
- В райкоме партии меня проводили к первому секретарю. Это был пожилой мужчина, говоривший очень быстро с местным казахским акцентом, и после каждого третьего слова он вставлял в свою речь слово ДОРОГАЯ. Он рассказывал, как ему повезло, что я приехала именно сейчас и именно к ним, и что я первый работник торговли - коммунист из эвакуированных, да ещё и из Ленинграда. У них проблема, нужно было срочно открывать маленький магазинчик в центре, но не было подходящей кандидатуры. Прежний продавец, он же директор, пропал куда -то неделю назад. Он даже вроде и не спрашивал моего согласия, а лишь произнёс, что, мол, дорогая, принимай и считай, дорогая, это партийным поручением, дорогая, и прибавил, что магазин должен быть открыт не позже, чем через три дня.
Я сказала,что мне одной будет трудновато и нужен помощник, и предложила в помощники мою старшую сестрицу Розу. Секретарь и не возражал. Похоже было,что в тот момент он был вообще на всё согласен, лишь бы я скорее приступила к работе.
 Он взял связку ключей и предложил сразу же и пойти в магазин, чтобы я могла принять товар: а что, мол, тянуть?
Магазин напоминал своим внешним видом дощатый сарай. Необструганные горбыли стен были покрашены в малиновый цвет, толстенные решётки на окнах и дверь, обитая железом, делали сарай похожим на маленькую тюрьму.
 Товара в магазине было немного, но всё необходимое присутствовало, я даже обнаружила ящик "маленьких". Так тогда называли двухсотпятидесятиграммовые бутылки с водкой. Я приняла товар и поспешила обратно в дом, где мы нашли приют. Дома все обрадовались такому чуду: второй день, и уже работа.
 На следующий день, рано утром, мы с Розой пошли в магазин, чтобы прибраться и разложить красиво товар. Мы открыли дверь, отперев ключами три амбарных замка, и вошли внутрь. Утреннее солнце, проникая через зарешеченные окна, разрисовало пустые грязно-зелёные стены магазина тенями от решётки. Пустыми были не только стены, но и всё помещение магазина. Не было ни стола, ни стула, ни товара, который я видела вчера здесь.
 
Рассказ дяди Григория (хотя в то время он совсем ещё и не был моим дядей, да и меня-то ещё и на свете тогда не было):
- Я находился тогда на излечении в госпитале того городка после ранения в голову. Ранение я это получил в бою. Тогда наш корабль чудом оторвался от преследовавших нас катеров немцев. Да нам ещё и удалось при этом потопить один из вражеских катеров. Накануне вечером пришёл аттестат о награждении меня орденом "Красной звезды". Ну и мы, конечно, всей палатой обмывали награду спиртом, выделенным доктором на это святое дело. И вот утром с друганом, тоже одесситом, решили пойти в город, чтобы немного починить голову. На опохмелку доктор ничего нам не дал. Жестокий был человек.
 Подойдя к магазинчику, мы увидели группу людей, стоящих перед ним, и услышали женские завывания. Приблизившись, мы увидели, как у входа в магазин одна молодая женщина рвала на себе волосы и громко голосила, вторая, просто красавица, стояла с безучастным лицом и немигающими глазами.
 Я спросил у стоящих вокруг людей, мол, что тут произошло? Одна пожилая казашка рассказала мне историю про ограбление магазина.
И тут такая злоба закипела во мне, и уж не знаю, что подействовало на меня больше - то ли то, что сорвали "починку" моей головы, украв водку, то ли вид красивой женщины, попавшей в беду, а может обида за то, что мы на фронте проливаем кровь, чтобы эта мразь могла тут жировать вдали от войны.
 Я оглянулся на моего друга, говорю, что, мол, Одесса, давай-ка поможем девочкам, может потом и поцелуют.
 
Рассказ тётушки Розалии:
- Когда Ева, отперев все замки, зашла в магазин и увидела, что он пуст, она обессиленно села на пол, лишь прошептав: "Всё, расстрел - по законам военного времени". Потом она как закричит в голос. На меня напал столбняк. Я ничего не понимала, но чувствовала, что произошло что-то очень ужасное. Всё сливалось перед моими глазами, и я слышала только крик твоей мамы. Сквозь пелену проступили какие-то чёрные полоски, и я услышала над ухом мужской голос. Я подняла голову: передо мной стоял невысокий, коренастый парень в тельняшке. Голова его была перевязана бинтом, а поверх бинтов каким то чудом держалась бескозырка. Он меня успокаивал, говоря что -то, чего я тогда не понимала. Я увидела, как второй матрос, более стройный и высокий, пытается успокоить Еву, но она продолжала душераздирающе выть. Тогда парень просто надавал ей по щекам, и она затихла, лишь изредка всхлипывая, содрогаясь всем своим худеньким телом.
Тут матросик с перевязанной головой, обращаясь к своему приятелю, говорит: "Ну что, Одесса-мама, поможем, Мишаня, девчонкам? Я, между прочим, Григорий", - представился матрос.
 
Рассказ матушки:
- Сила сказанных с чувством слов и кулаки этого широкоплечего матроса были так велики, что мы, как дети из той сказки про крысолова, пошли за Гришей и Мишей.
Они направились на ,находящийся невдалеке городской базар. Придя туда, они просто ходили, глядя по сторонам, а мы как во сне везде следовали за ними. Вот они остановились недалеко от пижонисто, по тем понятиям, одетого парня. Он стоял, поставив одну ногу на сиденье стула, сдвинув кепарь на самую переносицу, к нижней губе приклеилась папироска. Он говорил что-то стоящим вокруг него пацанам похожего вида, но явно рангом пониже. Когда он говорил, то во рту было видна золотая фикса (Коронка на переднем зубе, тогда очень модная среди шпаны). Похоже, что он специально освоил эту манеру разговора, с не смыкающимися до конца губами, чтобы блеск фиксы был виден собеседнику.
Гриша сказал что-то очень тихо Михаилу, и тот удалился куда-то, но через мгновение мы увидели его уже за спиной фиксатого. Миша стоял безучастно, как бы разглядывая картинки на соседнем прилавке.
Григорий, кинув нам через губу, чтобы мы оставались на месте и никуда не уходили и, что теперь начнётся театр, двинулся раскачивающейся морской походкой, метя широченными клешами булыжники мостовой. Подошёл близко к блатному, который продолжал стоять в той же позе, ничего не подозревая. Дальше всё произошло очень быстро. От удара Гриши парень с фиксой упал как подкошенный в руки Михаилу. Для этого он там и стоял, чтобы предотвратить падение гопника головой на мостовую. Вся шантрапа отпрянула в сторону.
Фиксатый лежал уже на земле, ничего не понимая, лишь беззвучно, как рыба, глотая воздух. Гриша, встав на стул, заговорил на таком одесско-бандитском жаргоне, что полностью его слова были мне не понятны, но смыл был такой: теперь я тут у вас поработаю часами на Спасской башне.
Они бьют каждый час, так вот и я каждый час этого придурка бить буду.
И если к 4 часам дня в магазин не вернётся весь украденный товар, то часы споют интернационал, но ваш парень этого уже не услышит. Ну, а если у кого-то появилось желание пустить в ход финочку или пульнуть в меня, то, предупреждаю, матросики из госпиталя прибегут быстренько, и тогда, нахождение солдатиков на передовой по сравнению с вашей жизнью здесь, будет курортом. Миша, дай-ка мне то ведёрко, мы же не какие-нибудь там янки, шоб с их скальпы снимать, нам и зубов с них достаточно будет. Мишаня, да ты шо сказылся, шо за ведёрко ты даёшь, дай же то, большенько. Глянь пацанов-то сколько.
"Часы" успели пробить только один раз. Шантрапа поняла,что матросик не шутил.
Потом подошёл один балбес и сказал, что фиксатого можно отпускать, магазин полон. Гриша сказал, что надо верить мальчикам, но за то, что они одесситам опохмелку сломали, должны ответить по полной, и пока мы тут лечимся, обратился он к полуживому фиксатому, будешь поставлять алкоголь нам в госпиталь.
 
Рассказ тётушки Розалии:
- Мы вернулись к магазину, дверь была приоткрыта, перед ней стоял стол и стул.
Григорий спросил у сопровождающего бандюга, что это значит? Тот объяснил, что это не влезло.
Заглянув внутрь магазина, мы онемели. Всё помещение было забито товаром, да ещё каким! И в довоенное время такого изобилия мы не видели.
 
Рассказ матушки:
- Мы открыли торговлю, и больше никогда никто нас там не трогал. Гриша же, пока лечился в госпитале, каждый день приходил к нам в магазин. Он тогда нам и рассказал, что не знал ни дня своего рождения, ни своих родителей. Детство он провёл беспризорником на улицах Одессы, а когда началась война, убежал на флот. Умение общаться с блатными на их же языке у него ещё с времён беспризорщины. Он влюбился в Розу, в ту пору просто красавицу. И она полюбила его. Гриша сделал ей предложение. Его не смущало, что у неё уже большая дочь и что муж её, серб по национальности, боец коминтерна, бежавший от преследований со своей Родины в страну свободы и социализма, был осуждён, как и большинство коминтерновцев, за шпионаж. Она писала письма во все инстанции, пытаясь узнать о его судьбе, и кто-то из НКВДшников "пошутил" над Розой, сообщив ей, что Семён, муж её, расстрелян в лагере. (Хотя он был жив и вышел на свободу и реабилитирован в 1953 году) Роза считала себя вдовой, и вышла замуж за Григория.


Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.