на песке

Он ушел, я знаю, что он замешан в этой неприятной истории. я даже не видела,как он уходил в тот вечер и в какую сторону (ну да, очевидно, не по пути), возможно,последний. мне более всего хотелось бы быть погребенной под грудой этих писем. почему сожженная переписка имеет такойотвратительный запах? нечто среднее между запахом трупов и валерианки... тем не менее, мне даже не хочется залезать в ящик.  я продолжаю безусловное утверждение жизни, по-прежнему выковывая свой меч из смерти, уже совершенно непонятно кем причиненной.  я бы так хотела, чтобы наступило какое-то распускание, и нужен только порыв свежего ветра, чтобы мог развеяться этот пепел..песочные часы, что поставлены передомной: догонять время, снова ничего не успевать, расплачиваясь за роскошь безвременья,в котором только и возможно соприкосновениемгновения и вечности, что не воплотилось для меня разделением на мгновения-встречи. я отклоняю всеприглашения, звонки, я возвращаюсь насвое место, куда мне так настойчивоуказывали - одиночество  за раскрытойкнигой, все с той же пустотой, осуществовании которой я всегда знала,и с которой всегда была в солидарности, но которая никогда не может быть абстрактна, поскольку раскрывается для другого, делаясь еще шире, чтобы вместить и впустить внутрь другого, и следовательно, уже наполненая  им, развивается и выплескивается вовне, оставляя пятна на листе бумаги, которым я прикрываюсь следы его прикосновений... оставленной в одиночестве до весны,которой может и не наступить. как жаль,что она была украдена, эта переписка,украдена и не присвоена, развеяна,разорванное письмо, в клочья, в клочья.я рву на себе волосы,  я закусываюгубы, чтобы не говорить о том, что я люблюсвоего насильника, быть может убийцу,я не могу сопротивлятся, но это мое несопротивление так же есть величайшее сопротивление, тем истинам, которые явсе время ставлю под вопрос, которыесами по себе истины шаткие, и легко переходят в свою противоположность.единственное место, где они могут болееменее удерживаться, пусть даже силой абсурда - это ничтожное Я, ими же и структурируемое. какое величайшее несчастье, когда ты понят как преступник(я все время вспоминаю эту статью Гегеля "Кто мыслит абстрактно"), и понят абстрактно. тогда можно приписыватьтысячу и одно преступление, за один единственный промах в движении пре-ступания, которое всегда полагает страсть, что выносит нас за границы себя и требует растворения в другом, но и вымаливает у него это жалкое слово- ключ, способное дать выход из западни, из которой без другого невозможно выбраться. ключ от крепости заточениянаходится в руках другого. и потомуутерянный ключ - это всегда катастрофа,обреченность окаменеть и замереть довостребования. это отталкивание в прыжкеот одного берега к другому, когда берегвдруг оказывается галлюцинацией, обманомзрения, или вопреки всем законам делаетшаг в сторону, меня мол здесь никогдане было, я есть не более, чем ускользающийгоризонт, и тогда приземления непроисходит, но происходит оглушительноепадение, вниз головой в безжалостнуюреку безвременья, у которой нет дна, вкоторой захлебываются слова, внечленораздельное бульканье умиранияи умолаяющего о помощи , или магическизавораживающим пением сирен, что ужепосле смерти, что ненавидят за демонизм,сбивающего с пути какого-нибудь Одиссея. печать смерти во взгляде никогда не может быть изглажена зрелищем, оставаясь в тени или в центре, я всегда могу видеть себя танцующей в темноте, видеть все свои позы прочерченные на изнаночной стороне зеркала. да и к чему это пространство кривых зеркал, по тонкому лабиринту которых я ползу, раня колени об осколки зеркала разбитого, на котором были чьи-то фотографии обрезанные в форме сердец. я ползу по этому лабиринту, быть может из подземелья на сушу, причем на ту же самую пустошь, на которой и сидела, наблюдая за отчаливающими от берега лодками, обводя контуры оставленных на песке следов, что так и не стали маршрутами. иногда я в изнеможении падаю на песок, словно от солнечного удара и вижу сны, чаще один и тот же, только в разных вариациях, он всегда о том, что я строю прекрасную крепость, с различными ходами и выходами, но она рушится, рушится от сильного ветра, который вынудил  меня проснуться, проснуться, чтобы увидеть что я лежу одна, совершенно голая на песке, навзничь на сломанной постройке. я хочу пить, но не могу пить из реки - она слишком соленая, и не могу пить из родника - там слишком много грязи, кто-то кидал туда камушки или комья грязи, чтобы по воде расходились круги. что же делать в столь щекотливом положении, как щекотит прилипший к мокрому телу песок? зарыться в песок и оставить голову - ожидая решающего меча, который снимет скальп или сунуть по-страусинному голову в песок? я продолжаю выравнивать поверхность, рисуя какие-то значки и выводя чьи-то имена, единственное, что остается неизгладимым.  нужно как-то отряхнуться и подойти к берегу, избегая своего отражения в помутневшей воде, и бросить бутылку с посланием. быть может ты сможешь открыть ее.