Из прошлого

Из прошлого…

Жизнь не стоит на месте, она в постоянном движении и вовлекает в это движение все, что каким-либо образом оказывается рядом. И в этом ее сила, ее мудрость, ее процесс…
Я, как крохотная частица ее составляющих, тоже однажды попав в это движение, уже не в силах выбраться из этой воронки (круговерти).
А надо ли?
Вихрь событий, через которые она проводит все и вся чрезвычайно интересен, нужно только уметь увидеть всю цепочку по звеньям. И уметь быть благодарным за все перипетия, что выпадают на твою личностную долю в ее раскладе. Проживая (находясь) здесь и сейчас мы не всегда можем адекватно соотнести результативность того или иного поступка или действа. Но по истечении некоторого времени, а порой некоторых десятков лет, вдруг осознаем, что именно то или иное событие, произошедшее с нами, было так уместно именно в ту пору.
Так к нам приходят наши воспоминания…
Мы вдруг начинаем вспоминать с такой теплотой и радостью (нежностью) времена, когда наши победы или поражения приносили нам удовлетворение от содеянного, от труда, повлекшего за собой усилия стойкости, глубокого самоанализа, преодоления преград и препятствий, и осознания того, что нами этот путь пройден!
Находясь в постоянном движении, развивается мир, и вместе с ним неразрывно развивается личность каждого живущего в этом мире…
Что может быть интереснее, увлекательнее, позитивнее?
Но, что удивительно, далеко не все задумываются над тем, что ведет нас по жизни, чему она нас учит, за что заставляет расплачиваться, что готовит в дальнейшем. Не ищет связь между событиями, не внемлет ее урокам, не обогащается, так сказать «жизненным опытом» и порой совсем не видит в этом ее смысла. Хочется верить, что они, эти люди, праздно бредущие по жизни и не желающие сколько-нибудь замечать происходящее вокруг них, однажды все-таки замрут на миг, чтобы успеть оглянуться в прошлое…
Возможно, мой жизненный опыт не столь полноценен и не столь глубок, как это могло быть у кого-то еще. Но он мой!!! Он мне дорог! Он мной прожит! И я чувствую, что он не без интересен как для меня самой, так и для тех, кто захочет прочесть мои записки, рассказы, события и узнать в них себя, или невольно, вспомнить похожие или совсем непохожие фрагменты из их жизни. Прочитывая то, что я легко и чувственно поведаю своему читателю, заденет в нем то, что казалось уже прошло, отжило, а может быть, -  имело ли место вообще?
Я пишу, испытывая потребность высказать, поведать, просто вынуть из себя на свет свои мысли, поступки, действия. Мне кажется это нужным. Эта потребность была всегда. Но что-то удерживало, отвлекало, уводило в сторону, а я каждый раз возвращалась. За неимением времени и возможности вдруг сесть и писать, писать, писать, я ограничивалась самовыражением в стихах. Но этого, как выяснилось с годами, для меня оказалось недостаточно и вот нашлось время, чтобы я, откинув все прочь, села к клавиатуре, и уже, наконец, уже отпустила себя…
Если Вам когда-нибудь, попадется под руку написанное мною, не спешите опровергать или не признавать. Вполне возможно, что это не Ваше, но может случиться так, что, зачитавшись, Вы узнаете глубже себя или своих близких,  научитесь заново дышать, видеть, слышать и чувствовать, что незатейливые истории из моей жизни каким-то образом помогут Вам увидеть себя по иному, узнать в себе неопознанное, почувствовать не востребованное, вымолвить не высказанное.


Для себя:
Я буду писать по-разному – стихийно, осознанно, увлекшись, выстрадав, под впечатлением, вдруг вспомнив, когда есть в этом потребность, или просто размышляя…
Я буду писать…

Посвящается Базаровой Марии Павловне
моей горячо любимой бабушке….
























 
Момент, с которого я себя помню, расплывается в двух плоскостях. В одном случае я, маленькая девочка, двух с половиной  – трех лет, идущая за руку с моей любимой бабушкой…
 Город, в котором я родилась, сегодня является столицей Республики Башкортостан, а тогда в далеком 1959 году он был старым городом Уфой, Уфимской губернии (Урал). Мое детство было светлым и радостным.
Мои родители отец и мать родились в 1936 году и детьми пережили все тяготы того непростого военного времени. Оба они уроженцы  южной полосы. Мама родилась в Краснодарском крае, в небольшом городке Славянск-на-Кубани. Отец в столице Адыгеи в городе Майкопе. В голодные, послевоенные годы, когда страна, разрушенная  и опустошенная, восстанавливала заново свою экономику, они закончили обучение в строительном техникуме в городе Краснодаре и по распределению попали на Урал, в город Уфу.
Тогда в нашем государстве проводилась политика перераспределения людей по стране. Многие попали на целину, в Сибирь. Оба мои будущие родителя попали на Урал. Здесь они поженились. Условия жизни были очень тяжелыми. Но они строили «Светлое будущее», - как тогда велось – Коммунизм. И эта идеология с людьми творила чудеса. Они превзошли самих себя – работали на износ, становились передовиками, за короткие сроки возводили новый город. Весной 1959 года в середине апреля родилась я.
Отца призвали служить в ряды Советской армии на два долгих года, и моя мама осталась одна пока еще в чужом городе с маленьким ребенком. Мамина мама, моя бабушка, жила на юге недалеко от Краснодара в станице. Узнав, что ее дочь с маленьким ребенком на руках находится в чужом городе, совсем одна, она не долго думая, продает свой небольшой домик, и, собрав денег, едет поездом (ох, как же далеко ей было ехать до Урала) долгих три дня. Вот тут-то и началось мое счастливое детство.
Я не буду описывать, какие трудности и невзгоды преодолевали мои близкие. Какие лишения они претерпевали. Но то, что я самый счастливый и любимый ребенок я чувствовала с момента, когда моя память уже могла хранить теплоту и любовь самых сильных, умных, надежных, красивых и бесконечно любимых мною людей. Потом, уже повзрослев, я ни раз уточняла какие-то мгновения или просила рассказать подробнее, чтобы иметь не только мое безмятежное представление, но и чувствовать, как не просто для моих родителей и бабушки было дать мне все это. И к моему удивлению эти уточнения не расходились с моим видением реальности. Моя бабушка очень мудро сумела сделать мои годы детства абсолютно счастливыми не лишая реальной картины. За все это и еще многое и многое я всегда буду им благодарна.
И так, как я уже поведала, что мои родители оба южане, другая плоскость моих воспоминаний: я, маленькая девочка, двух с половиной  – трех лет, идущая за руку с моей любимой бабушкой… только уже по краснодарской земле.
Все наши родственники со стороны и мамы и папы проживали здесь. Поэтому каждое лето я, словно лягушка путешественница, с моей любимой бабушкой отправлялась на поезде до станции «город Краснодар». А затем уже на автобусе добирались до места.

И так, первое, что я помню (самое первое) это приезд к моей тете, которую звали  Валя – родной маминой сестре, старшей бабушкиной дочери. Она со своим мужем и двумя моими старшими двоюродными братьями Вовой и Витей проживали в поселке Красноармейский на хуторе Трудобельковский. Тетя Валя с мужем сами построили небольшой саманный домик и все необходимые постройки во дворе. Моя бабушка вывозила меня каждое лето к ним: во-первых, на истинную природу, теплые края…и на фрукты, которые начинались с черешни в конце мая, а заканчивались виноградом, яблоками в конце октября…
Но чтобы правильно представить картину, начну все по порядку. Тетя Валя первая бабушкина старшая дочь, потом идет моя мама, которую зовут Вера, потом их брат Виктор и самый младший брат - Владимир.
Муж моей бабушки Петр, считался без вести пропавшим во время войны. И поднимать четверых маленький детей (моя мама была средней, и ей на начало войны было 5 лет, а ее братья были и того меньше) в войну и послевоенные годы казалось не реальным. Но сильный характер, волевые качества, житейская мудрость не по годам, и близкие люди (ее мама и отец, бабушки, сестры и братья) смогли сохранить, вырастить и вывести «в люди» всех!
Старшая дочь Валя во всем помогала матери – на ней были и дом, и хозяйство, и огород, и забота о младших. Она смогла окончить только начальную школу. И после этого, встав взрослой в 12 лет, взвалила на свои плечи  всю заботу по дому, разделив ее пополам со своей мамой.
В восемнадцать лет моя тетя Валя вышла замуж. И когда я впервые узнала о ней, она уже была мамой двух сыновей. Ее старший сын Володя был старше меня на 5 лет, а Виктор мой ровесник. Вот к ним то каждое лето вместе со мной и ездила моя бабушка.
Но я начала с первого своего воспоминания. Так вот, я уже упоминала о других постройках во дворе – это были летняя кухня, сарай, и шалаш. Шалаш был небольшой, он остался со времени постройки саманного дома. В нем жили - пока шла стройка. По двору гуляли куры. Это я хорошо помню. Я, маленькая девочка, заинтересовалась домиком-шалашом и забралась внутрь. Взрослые, видя, что я на «глазах», перед ними, отвлеклись по своим делам… А ко мне, в шалаш зашла курица, не помню как, но она оказалась рядом и клюнула меня в щеку ниже глаза. Это воспоминание врезалось мне в память навсегда. С этого момента, я четко осознала, что здесь совсем другая жизнь, что рядом могут совсем неожиданно оказаться кудахтающие монстры, которые норовят еще и обидеть. В последствии, меня научили как правильно вести себя с курами и другими обитателями (коровой, свиньями, кроликами, собаками, котами, гусями). Но каждое знакомство для меня было впервые и оставило незабываемые впечатления на всю жизнь.


 
Купание в канале.

Я уже описывала местность, в которой проживала моя тетя со своею семьей.
Но где-то годам к пяти я уже многое осознавала и понимала. Я успела полюбить не только все то, что меня окружало в двух шагах, но и то, что находилось за пределами калитки. А там, у забора с другой стороны, были высажены фруктовые деревья: абрикосы, слива, вишня, шелковица. И лазание по деревьям доставляло мне неимоверное удовольствие. Особенно было приятно лазать по абрикосовым деревьям и черешне. Ствол у них ровный, крепкий и примерно на высоте одного метра разветвлялся в четыре-пять сторон мощными ветвями,  что позволяло уверенно удерживаться в проеме и при желании лезть дальше. Я могла часами висеть на дереве и словно гусеница, обгладывать его плоды. Вокруг кружились волшебные разноцветные бабочки и стрекозы и стрекотали кузнечики. А когда я объедала черешню, то мне очень  нравилось находить самые крупные, двойные черешенки, срывать их и развешивать на свои уши и закреплять за пуговицы одежды. Я представляла себя ягодной принцессой или еще кем-то и была абсолютно счастлива в этом фруктовом царстве.
Проулок, в котором находился тетин дом, был маленький. Кроме нашего дома на него выходило еще два других. За калиткой, после фруктовых деревьев, которые росли по обе стороны вдоль забора, проходил этот проулок и шириной упирался в жерделевую рощу (так на юге называют дикие абрикосы). Сквозь нее на уровне калиток от всех трех домов были тропки. Заканчивались они шагов через двадцать-тридцать и упирались в неглубокий ерик. Через него был переброшен мосток шириной в две доски, и дальше поднималась дамба уже в больший канал. Вскарабкавшись наверх, с высоты дамбы, можно видеть канал шириной метров в восемь и довольно глубокий. Через него в некоторых местах были проложены настоящие мостки, по которым если была на то необходимость, можно было перебираться на другой берег. Как мне рассказывали взрослые, это были рисовые каналы, а за ними после проезжей дороги, располагались рисовые чеки. Это большой простор из зеленой травы, которая находилась постоянно в воде.
Мои братья Володя и Витя постоянно бегали купаться в эти каналы. Несмотря на возраст, они уже купались в большом канале. Вода в нем была чище и холоднее. Я с завистью смотрела как они загорелые, мокрые и довольные возвращались домой. Естественно мне, пятилетнему, приезжему ребенку без присмотра взрослых воспрещалось даже выходить за калитку тетиного дома. И я стояла у забора, представляющего собой сетку-рабицу, дающего широкий обзор и ждала, когда возвратятся мои братья.
Однажды мой братик Витя, видя мои страдания и понимая мои грезы, тайком раздобыл круг для плавания (наверно взял на время у соседских детей) и мухой предложил мне выскользнуть за калитку. Предлагать повторно ему не пришлось, все мое желание - свободы и воды, отчаянно слилось в самое заветное желания искупаться. Не помня себя, я мгновенно оказалась у ерика. Со стороны тропинки был легкий обрыв, поэтому мы ушли немного вправо, на поворот. С этого места в воду заходили купаться тетины и соседские утки, гуси, собаки, все те, кого от зноя тянуло в воду.
Надев на меня для надежности круг, мои братья разрешили мне быстро, пока не видят взрослые, а особенно наша строгая бабушка нырнуть вниз головой и  быстро «сплавать». Я, осторожно ступая босыми ногами по размытой, растоптанной лапами домашних птиц земле, шагнула в воду. Топкое дно вызвало неприятные эмоции,  но вода манила…
Я зашла по колено в воду, это была середина ерика,  и со смелостью, лихо бросилась вниз головой…Я уже представляла как выныриваю обратно, как вдруг круг, что был надет на меня, соскользнул с талии и остановился на сгибе колен… Преодолеть силу воздуха, которым был надут круг, мне пятилетнему ребенку оказалось не под силу. Я стала отчаянно барахтаться ногами и захлебываться. Когда мои братья почувствовали, что я сама не могу вернуться в вертикальное положение, бросились мне на помощь. Они выволокли меня на сушу и стали второпях отмывать от мути, в которой я только что захлебывалась. От нахлебавшейся грязи меня стошнило… Когда я пришла в себя от пережитого ужаса, то увидела, как по тропке вдоль ерика бежит моя бабушка с криком: «Паразиты, от жесь паразиты, ребенка утопили…». Братьям моим влетело по полной… Меня же наказывать не стали, решив наверное, что из всего случившегося я сделаю правильные выводы. Но на некоторое время (до вечера) заставили сидеть в доме.  Правда, моя бабушка тоже находилась в доме, она лежала  на кровати все это  время  с мокрым полотенцем на голове…
Сейчас, по прошествии стольких лет, многие мои приключения стерлись из памяти или ждут какого-то намека на воспоминания. А этот эпизод, как только я вижу воду или маленьких детей у нее, облаченных в круги, живо предстает перед глазами.


Прогулки по хутору.

На хуторе утро начинается с выгона коров в стадо. Моя тетя вставала очень рано (как я сейчас понимаю часов в пять утра). Она ласково провожала корову Зорьку до ворот к проулку, а по нему уже, сбившись в стадо, двигались коровы, овцы, козы, бараны  из других дворов… Затем она обходила животный двор и раздавала корм другим его обитателям: свиньям, кролям, собакам, котам, кормила птицу, не забывая говорить им добрые ласковые слова. А ее муж, дядя Петя, перед тем как уехать на работу наливал свежую воду в поилки… Во дворе у тети был колодец. Это квадратное строение из круглых бревен в несколько рядов. Над колодцем свод тоже из бревен прямоугольной формы с вращающимся верхним бревном, вдетым в вертикальные стойки. Сбоку, справа, в него встроена металлическая рукоятка изогнутой формы. По центру свода прикреплена длинная цепь, позволяющая опускать ведро глубоко в колодец. На конце цепи карабин, к которому пристегнуто ведро. Вращением рукоятки ведро опускалось в колодец, зачерпывалась вода, и вращением в другую сторону ведро поднималось наверх. А уже из него вода переливалась в другие ведра и подавалась до места. Я до сих пор помню, какой студеной была эта вода. От прикосновения к ней сводило зубы. И она была чистейшей. Потом тетя Валя сбрызгивала этой водой двор и подметала его. Когда я просыпалась, и выходила к умывальнику, во дворе было свежо и чисто. И дышалось как-то по-особенному. Потом было приготовление пищи, работы на огороде, в саду, стирка или еще что-то. Мои воспоминания о приготовлении пищи сводятся к большой печи, которая размещалась в летней кухне. Это такой навес над печью. И я помню еще котлы, в которых эта пища готовилась. Вкуса она была необыкновенного. А очищались эти котлы от сажи печи песком. Я тоже принимала в этом участие с нескрываемым удовольствием. Пока взрослые были заняты своими делами по хозяйству мы, дети, работали “гусеницами”. Кстати, таких крупных, настоящих, зеленых, выразительных гусениц, которые водились в тетином саду, - длинной с ладонь и шириной с большой палец на взрослой руке я уже больше нигде не встречала. А тогда мы делились с ними персиками, абрикосами, сливами, черешней и признаться честно, побаивались. Но они казалось, не обращали на нас ни какого внимания, занятые уничтожением фруктов, листвы, коры. Они, наверное, боялись только дядю Петю, когда он выходил в сад в «отравой» - раствором и удочкой-распылителем.
Потом был обед. Я запомнила большой стол застланный клеенкой, металлические миски, деревянные ложки, особый, очень звенящий запах варенного борща, аромат приправ и разной зелени. Срезанный зеленый лук сводил с ума. Борщ заправлялся сметаной собственного приготовления, прогнанной через сепаратор. А чеснок благоухал на хлебе. Это был особенный вкус, особенного кубанского борща, приготовленный моими любимыми волшебниками – бабушкой и тетей. И еще, это был особенный борщ родом из детства. Мы, дети, натрескавшись ягод и фруктов и прочистив свои кишечники, наперегонки уплетали эту горячую вкуснятину, требуя добавки. Солнце уже поднималась высоко, и было изрядно душно, но под навесом сквозил легкий ветерок, и голова была надежно прикрыта тентом. После такой трапезы нам выдавали компот. Он тоже был особенный, сваренный загодя, он набирал вкус, долго настаиваясь, и затем охлаждаясь в погребе. А дольки сахарных фруктов были холодны и вкусны. Они утоляли жажду. Еще я очень любила яичницу, зажаренную на помидорах, луке, зеленом перце, присыпанной зеленью, и тюрю – это блюдо из черного хлеба, его краюх, с мелко нарезанным чесноком, прижаренным на подсолнечном масле, луке, заправленное зеленью. Потом, когда я подросла, я готовила эти блюда у себя в Уфе и многие попробовавшие их были в восторге.  Потом была уборка посуды, и мы шли в дом отдыхать. На юге встают рано, а в самую жару находятся в доме. В нем весь день прохладно, для этого закрывают ставни, чтобы солнце не напекло. Мои бабушка и тетя засыпали, а мы дети стараясь не шуметь, тихо ускользали в сени, или во двор и неслышно во что-нибудь играли в теньке.
У тети Вали во дворе росли красивые цветы, я могла не отрываясь, любоваться ими и мечтать, придумывать, фантазировать, играя меж них. Я подолгу наблюдала за пчелами, которые порхали на цветках, за большим мохнатым шмелем, который, вонзив свой хоботок в центр цветка, пил нектар,  за королевскими бабочками, которые соревновались с цветами в красоте, за божьими коровками, которые словно маленькие капельки радости взлетали с одного лепестка на другой. Это был особенный, свободный, чудесный мир, в котором я тоже находила себе место. Я поливала эти цветы по утрам и вечерам, продергивала в них сорную травку, и поведывала им свои секреты. Они радостно встречали мое появление, и казалось, разговаривали со мной. Это удивительное чувство я переношу в свою взрослую жизнь  теперь, когда прикасаюсь уже к другим, не менее мне дорогим цветам на своей лоджии или в саду. И никто кроме меня и их не знает нашу тайну. Они радуют меня своими соцветиями, спектром красок, ароматом и дарят мне волшебство в этом до боли реальном мире.
После обеда, ближе к половине пятого, возвращается из стада наша корова. Еще издали она мычит, возвещая о том, что она возвращается, ее нужно напоить и подоить. Тетя Валя открывает Зорьке проход и препровождает ее в стойло, где ее уже ждет свежая вода и что-нибудь вкусненькое. Затем идет, моет руки, повязывает свежую косынку на голову, одевает любимый Зорькин халат, берет ведро и идет доить корову. Я несколько раз наблюдала, как это делает моя тетя. Удивительная вещь, сначала она Зорьку похвалит, погладит, спросит, где она сегодня бродила, сочная были ли трава. А потом подставит ведро под вымя, и не спеша, начнет доить. Молоко у коровы отменное,
его много. И сдаивает его тетя Валя до конца. Затем опять хвалит Зорьку и оставляет отдыхать, потому что бродить целый день она тоже устает. Вот на что никогда не могла тетя Валя меня уговорить, так это испить парного молочка. Какие только доводы она не приводила, что мол Зорька обидится, что молоко укрепит здоровье на долгие годы. Ни чего не могло меня убедить поменять мое мнение. С детства я не люблю запах парного молока. А с коровой, мне кажется, мы договорились, из ее молока я обожала сметану и какао по утрам. И за это каждый день ее благодарила. Зато тетины коты с ума сходили по парному молоку. Они сидели неподалеку от коровы, которую доила тетя, и первое молоко доставалось им. А Васька сидел под коровой, и когда струйка молока пролетала мимо, его рот был уже наготове. И Зорька его не прогоняла. Понимала наверное, что он, - истинный ценитель ее даров.
Потом я с бабушкой или тетей ходила в сарай к курам. У каждой курицы свое гнездо. И каждый день каждая курица сносит по яйцу. Яйца мы собирали в решето до двадцати штук ежедневно.
Еще мне очень нравилось кормить кролей. Я тогда была еще мала и не понимала, что их выращивают на мясо. Поэтому мои впечатления светлые. Помню, как косой скашивали самую высокую и сочную травку в округе, затем ее резали и помещали в клетки к кролям. Меняли свежую воду. Я видела крольчих с крольчатами. Маленькие, пушистые комочки с длинными ушами. Любила наблюдать за кроликами: как они улавливают запахи, как двигают носами, как подергивают ушами. Доставала маленьких крольчат из клетки, выпускала на траву и наблюдала, как они пытаются двигаться, но сами еще очень малы. Эти детские воспоминания отзывались теплом в моем сердце долгие годы потом.
Вечером, после половины шестого, если не надо было поливать огород, мои бабушка и тетя, взяв с собой нас, детей, шли к Кубани. Для этого нужно было пройти по проулку до дороги, по которой через хутор ходили автобусы, связывающие местность, где мы жили со Славянском-на-Кубани, городом Краснодаром и другими кубанскими станицами. Перейти этот «профиль», так на местном наречии звалась эта автомагистраль, и идти уже по улице, которая упиралась в дамбу, за которой разливалась очень широкая, полноводная Кубань. Мы взбирались на дамбу, эту высотой метров шесть, насыпь из земли, и уже с нее любовались рекой. Перед глазами открывалась великолепная панорама. В том месте, откуда мы окидывали взглядом местность, река изгибалась в повороте. И в этом месте, она казалось, была еще шире. С нашей стороны была как бы возвышенность, а с противоположной - песчаная коса. Местная ребетня, кто был чуть постарше нас, не раз переплывали реку. Со стороны дамбы она была глубокая, а начиная где-то с середины и до другого берега мель, песчаная коса. За довольно широкой полосой этого песчаного берега росли раскидистые ивы. Могучие, уже давно растущие деревья, даже с этого берега, были великанами. Они словно исполины надежно  вросли  в берег, и казалось, никакой водный поток не сможет их смыть (например, по весне, когда Кубань разливалась). В их тени, в жаркий зной, отдыхало колхозное стадо, которое приходило на водопой из деревни, которая находилась на другой стороне реки. Дамба была достаточно большой протяженностью.  Она защищала улицу домов и их дворов, которые расположились вдоль реки на несколько километров. Почему я это знаю, нам не раз приходилось ходить и по дамбе и по дороге вдоль этой дамбы.
 
В гости к прадедушке.

Я уже упоминала, что моя бабушка была отсюда родом. И я часто вместе с ней ходила в гости к другим нашим родственникам, проживавшим на окраине этого хутора. Там жили родная бабушкина сестра Рая со своим мужем  и ее, и моей бабушки отец, а мой прадедушка, Павел Тарасович.
Мои детские воспоминания от этих походов и встреч самые трогательные.
Окраина хутора, где проживали: мой прадедушка и другая бабушка находился километрах в пяти-шести от дома тети. Я еще не рассказала, что это был далекий 1963 год, хутор был достаточно удален от центра. И попасть в него можно было только на автобусах, которые ходили крайне редко. В Краснодар, откуда мы уезжали на хутор, ездил автобус, который совершал в день всего два рейса - в пять утра и в пять часов вечера и то не каждый день. А в Славянск-на-Кубани автобус ходил один раз в день в два часа. Я указываю время убытия автобуса от ближайшей остановки. Все остальное время жители активно передвигались на велосипедах. В то время иметь личный велосипед, а желательно и не один, считалось и особым шиком, и первой необходимостью. Работа у хуторян была связана с полями, и добираться до них, находящихся на окраинах, или как их тогда называли – делянках, без этого транспорта, а особенно в летнюю пору, отнимало бы добрую половину дня и сил.
Я же к своим родственниками ходила в гости пешком: или рано по утру, пока солнце не встало и не палило во всю мощь, или в пасмурный день. Моя бабушка надевала нарядное платье, повязывала голову тоненькой батистовой косынкой, исключительно белого цвета. На ноги одевала удобную, но хорошо выглядевшую обувь. Наряжала меня. Мой гардероб в то время создавала моя мама, она хорошо шила. Приобретая отрез себе на платье, она всегда умудрялась выкроить из остатков что-нибудь и мне. И из детских воспоминаний у меня осталось, что мы идем с мамой по улице обе одинаковые, конечно фасоны наших платьев различались, но расцветка, рисунок, полоска или клетка неизменно перекликались…И еще из своего детства я помню, что мою головку всегда! покрывал «головной убор». В раннем детстве: это был удивительный чепчик, он был розово-оранжевого цвета с большими полукруглыми полу полями, а под подбородком он завязывался красивыми атласными лентами в бант. А годам к четырем бабушка прибрела мне настоящую соломенную шляпку. Выглядела она потрясающе! У нее были небольшие, загнутые к верху поля, одинаковые по всей ширине, и между ними и тульей пролегала яркая цветная лента из крепдешина, которая сзади завязывалась аккуратным бантом. По современным понятиям это была не шляпка, а писк. Она считалась главным аксессуаром в моем наряде, и носила я ее, с особой гордостью. Конечно, деревенская детвора не покрывала голов. И их взлохмаченные шевелюры, выгоревшие от знойного солнца и высушенные жарким ветром, тоже претендовали на некое своеобразие. А веснушки на облупившихся носах были ярким дополнением к их свободолюбивым натурам. Но такая, городская пигалица, какой являлась я, была одна на весь хутор. И мне кажется, раздражала не всех своим видом, некоторым тайно нравилось. Вполне возможно, я себе льщу.
Так вот, нарядившись, мы отправлялись в путь. Мы доходили до дамбы и уже вдоль нее, а частично и по ней шли в сторону окраины. Я очень любила эти прогулки. Во-первых, я страшно любила новые впечатления, во-вторых постоянное движение (ходьба на протяжении двух часов) приводили меня в восторг. Все мое существо ликовало и пело. Я с величайшим удовольствием разглядывала все, что попадалось на пути. А вокруг было столько интересного!!! Тогда первый раз в жизни я увидела индюков. Для пятилетнего ребенка это очень крупная птица, мы были почти на равных, если не считать, что они здесь жили, а я просто проходила мимо. Индюки совершенно не собирались уступать нам дорогу, мало того, со страшным шипением они набрасывались и пытались клюнуть. У меня после знакомства с курицей, уже имелся некоторый «жизненный опыт» и я быстро пряталась за бабушку. Бабушка на такой случай уже заранее вооружилась прутиком и во весь взрослый рост противостояла вредным птицам. По-видимому, это их убеждало. Мы двигались дальше. Еще с раннего детства я не любила ходить «за руку», и когда мне ни чего не угрожало, меня отпускали на свободу. Под ногами росла удивительная крепкая, упругая, ярко зеленая трава-мурава. Я прыгала по ней, и как мне тогда казалась, она пружинила и выталкивала меня наверх. Напрыгавшись вдоволь, я шла здороваться с осликом.  Ослик, а местные жители, называли его ишаком, мирно поедал полюбившуюся мне траву-мураву. Он был привязан длинной веревкой к колу, который был вбит глубоко в землю. Как мне объяснили старшие, если его не привязать, то он может забрести далеко от дома и даже потеряться. Потом, я не раз видела, как работают эти животные. На спину ослика с двух сторон кладут поклажу в виде матерчатых тюков, которые перевязаны между собой, а его ведут под уздцы. Но мне также рассказывали, что это удивительно упрямые создания.  Потом, мне не раз приходилось видеть это на деле. Если ослик останавливался и упирался, сдвинуть с места его не представлялось возможным. На него не действовали ни уговоры, ни кнут, ни пряник. Иногда ослика запрягали в упряжку, и он катил за собой небольшую бричку (это такой тип подводы) на двух колесах. Ослики гораздо меньше лошади, но помощники в хозяйстве незаменимые. К тому же они не прихотливы в еде. 
Еще моему детскому вниманию запомнились плетни, которые загораживали хозяйские дворы от улицы. Они выполняли работу забора. Но это был особенный забор. Он состоял из вертикальных прутьев, довольно толстых, высотой в пояс человеческого роста. А поперек был перевит более тонкой лозой, которая, проходя сквозь эти прутья, переплетала их. Это было очень естественно и красиво. Декорацией этому плетню служили вьюнки, которые словно лианы обвивали и прутья и лозу. А со стороны улицы, вдоль плетней, росли разноцветные веселые мальвы. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, вспоминая эту картину, я испытываю чувство удивительной неотделенности человеческого существования от природы…
Пока мы шли по дороге, я разглядывала шмелей, которые садились на растения, очень крупных стрекоз, которые словно вертолетики порхали прямо перед нами и разных бабочек. Я поднимала голову и любовалась таким красивым низким глубоким небом. Его глубина увлекала и поглощала. А в воздухе постоянно слышался звон, стрекот, жужжание. И эти звуки наполняли и отражали все то, что представало пред моим взором. Я не просто шагала, вдыхая этот чудесный звенящий воздух, наполненный всеми ароматами: увиденного, услышанного, почувствовавшего. Но и все мое существование было пронизано и наполнено этой сущностью. Я уже не отделяла себя от происходившего вокруг. Какое это волшебное чувство легкости, желания, жизни! Когда мы проходили по дамбе, то водный простор, простирающийся перед глазами, увлекал наши мысли стремительным потоком быстрого течения. Чувствовалось, что перед этой мощной лавиной воды ничто не сможет устоять. Совсем рядом, протекала мирная хуторянская жизнь с ее обитателями, а по другую сторону дамбы вода вносила струю опасности и бессилия перед ней. Бабушка мне рассказывала, что под дамбой есть в некоторых местах омуты. Это такие глубокие места, и в некоторых из них водятся сомы. Местные рыбаки вылавливали довольно большие экземпляры. Мы шли все дальше, солнышко уже поднималось над головой и начинало припекать. Становилось жарко. Чтобы немного передохнуть, мы выбирали раскидистую иву и некоторое время стояли под ней, ее тень охлаждала нас. А затем продолжали свой путь. Пока мы шли, моя бабушка несколько раз останавливалась и разговаривала или просто здоровалась с некоторыми жителями, которых мы встречали, все они были ей хорошо знакомы. А пока она разговаривала, ее знакомые  угощали меня  шелковицей. Я очень люблю эти плоды. Они растут на большом дереве. И по цвету бывают бело-желтые или бордово-фиолетовые. Это сочные, немного похожие на малину, ягоды растут прямо на ветках. И еще я помню, что это дерево легко узнать по земле под ним. Спелые ягоды падают на землю и топчутся лапами домашних птиц, которые тут же пасутся и с удовольствие клюют их. Поэтому земля под этими деревьями вся в темно-фиолетовых пятнах или белых натоптышах. Ближе к прадедушкиному дому, река сворачивала и уходила вправо, а перед нами простиралась большая балка. Балка – это место, откуда уже ушла вода, но почва была сильно водянистая, как на болоте, и почти вся она была заросшая камышом и осокой. Со стороны камыши выглядели очень красиво. Они были высокие, стояли строем, и их крупные каталки коричневого цвета были бархатные. Мне всегда хотелось их сорвать, но мне объясняли, что чтобы сорвать камыши, нужно зайти в болотистую жижу, а там живут пиявки, которые присасываются к ногам, и пьют кровь. Довод был более чем убедителен. Мне ни разу не пришлось увидеть этих «зверей», но моя память по сей день хранит эту опасность. И я, даже став взрослой, никогда не лезла купаться в сомнительные места, или рыбачить в жаркий день, стоя в воде какого-нибудь озерца или пруда без высоких резиновых сапог!!!
Еще я помню, как из-за плетня подняв головку к солнцу, стояли чудесные подсолнухи. Это была красочная картина. Высокий шероховатый стебель с листьями ярко зеленого цвета, и большая голова самого подсолнуха с яркой желтой окантовкой по краям. А внутри чернели уже зрелые семечки. Это зрелище было настолько совершенно и великолепно, что от него с трудом можно было отвести глаза. Я могла глазеть на это диво, буквально, с открытым ртом и не могла налюбоваться. Это была самая настоящая сказка!
Если мы подходили к дому прадедушки со стороны реки, то участок, на котором  находился дом, от улицы тоже был отгорожен плетнем, который простирался на всю его ширину. И с первого взгляда он не отличался от других. Мы открывали в нем калитку. Это была широкая створка плетня, но она не была вкопана в землю, а свободно поворачивалась на нужное расстояние и позволяла пройти за нее. Дом стоял далеко в глубине, а перед ним было довольно большое поле. Как мне объяснили взрослые – это была бахча. Бахча – это огород для очень больших ягод, какими являются дыни и арбузы.  Они очень интересно растут. На земле перевиты лианы из зеленых стеблей с широкими, лапчатыми листьями. А в некоторых местах вместо листьев ответвляются круглые, ярко желтые бархатные плоды - дыни. И аромат от этой бахчи кружит голову. А рядом точно также ответвляются большие, словно резиновые мячи, полосатые арбузы. Они ярко зеленого или салатного цвета и полоски на них почти белые, слегка размытой формы.  Мы проходили по узкой тропочке через бахчу, и уже ближе к дому начинался настоящий огород, где росли всевозможные овощи. А перед домом справа рос большой орех. Величину этого дерева я запомнила на всю жизнь. Как мне говорили взрослые, оно было очень старым. И чтобы  продемонстрировать его мощь, взрослые – моя бабушка, моя другая бабушка Рая и мой прадедушка вставали к дереву и, соединяя между собой руки, обхватывали его. Они не смогли сомкнуть рук, так как между ними еще оставалось пространство, вот каким могучим было это дерево. И если стоять под ним, то крона была настолько густая и ветвистая, что совсем закрывала небо. А орехов на нем было видимо-невидимо. У ствола была приставлена крупная, достаточно длинная рогатина, представляющая собой большой сук от дерева, разветвленный на конце. С него была снята кора, он был гладкий, ровный, белый. Потом мой прадедушка показал, как собираются грецкие орехи. Внизу под деревом расстилалось большое покрывало. Он брал в руки сук, подходил к дереву, и, вставляя его между ветвей, покачивал их. Спелые орехи градом падали на покрывало. Но они имели вид совсем не тех орехов, которые продают на рынке. Это были крупные шары, темно зеленого цвета. И если с них соскоблить кожицу, то на вкус она была очень горькой и мерзкой, а следы от этого сока потом ничем нельзя было смыть. Поэтому эти орехи оставляли лежать на покрывале, чтобы они подсыхали на жарком воздухе и ветерке, и периодически их шевелили. А когда они становились совсем сухими, то высохшая кожура легко счищалась, и орехи оставались в скорлупке. В таком виде они были привычны глазу. Но и потом их еще досушивали, чтобы внутри они приобрели свой, особенный вкус. Эти орехи были прадедушкиной гордостью, они были крупными, чуть ли не с куриное яйцо, все с ядрами, и очень вкусные. Я помню этот вкус до сих пор, и не потому что, «раньше всегда все было лучше», видно это был какой-то особый сорт, и какая-то особая энергетика, любовь к этому дереву. Как мне потом рассказывали, местность где, находился этот дом, была нашим родовым гнездом уже не одно поколение.
Я, будучи еще маленьким, несмышленым ребенком на каком–то подсознательном уровне чувствовала эту энергетику и всегда с удовольствием ходила в эти гости. Я могла часами бродить по этому огромному участку вокруг дома, часами слушать рассказы прадедушки и словно губка впитывать в себя все, что только прикасалось ко мне, - показывалось, объяснялось. Сейчас, я понимаю, что это был тонкий мостик между мной, моим продолжением и моими прародителями… Эти отрезки воспоминаний хранятся у меня в особом сейфе памяти. И являются для меня, и надеюсь для моих детей и моих внуков и правнуков, самым дорогим.
Пока моя бабушка беседовала со своей сестрой или занималась с ней по хозяйству, (они могли часами, делая какую-то работу, разговаривать и вспоминать свою жизнь), мы с прадедушкой, которому было тогда девяносто три года, бродили по саду или огороду, и он, очень тонко, ненавязчиво, с юмором раскрывал для меня этот большой реальный мир. И именно он, первый, учил меня любить жизнь, природу. Учил меня взаимоотношениям с людьми. Сейчас, прожив уже взрослую, достаточно большую жизнь, я на своем опыте поняла, что все, чему я научилась на практике, проживая и переживая все ступени в моей жизни, я знала уже тогда, пятилетним ребенком. Я не имею в виду тонкости и глубину каких-то конкретных познаний. Что такое «хорошо»? и что такое «плохо»? - это те общечеловеческие понятие, которые остаются неизменными в любые времена. Так вот сила воспитания этого пожилого, мудрого человека – это и есть истина всей моей жизни. Благодаря тому общению, в котором я пребывала с самого начала моей жизни, я обрела силу духа и какой-то своей правоты и «упертости», которая и по сей день служит мне верную службу. Пример жизни моих прабабушки и прадедушки, их детей, (моих многочисленных других бабушек и дедушек, с которыми я много общалась, приезжая на юг каждым летом) их внуков и внучек (одной их внучкой является моя мама, другой моя любимая тетя, у которой мы жили каждое лето). В моем воспитании и наверно вообще в формировании моего мировоззрения и мировосприятия и миролюбия, основополагающими людьми являлись мой прадедушка и моя бабушка. Это люди, души которых, словно маяки или добрые ангелы ведут меня по жизни, не давая мне оступиться или  сдаться в трудные для меня минуты, не предать и не отвергнуть опыт доброты, жизнелюбия, созидания и стремления человека к Богу. Это моя сила, мое богатство, моя последовательность…



Вкус вина…

Когда я думаю о своем прадедушке, то из моих детских воспоминаний встает образ полноватого человека, невысокого роста. Одет он был, неизменно, в холщевую рубаху-блузу светлого цвета, свободного кроя и достаточной длины. Ее полы были застегнуты на крупные пуговицы с четырьмя отверстиями и ободком, а по низу располагались большие накладные карманы. Ворот был оформлен отложным воротником с закругленными краями. Рукава были прямые и по низу не имели манжет. Брюки тоже свободные, холщевые, такого же светлого тона. На ногах поверх носок, были надеты добротные сандалии. Они были светло коричневого оттенка с широким рантом, прошитым дратвой крупными стежками.  На голове прадедушка носил очень светлую шляпу со средними полями и лентой. Она (шляпа) была слегка сетчатая.
Его лицо имело спокойное, глубокое и великодушное выражение. Я ни когда не слышала, чтобы он повышал голос, его речь была полу тихой,  добрые глаза всегда с лукавой хитрецой и пытливостью смотрели на собеседника и располагали к беседе. Он умел говорить и слушать. А на носу восседали очки с абсолютно круглыми толстыми линзами, обрамленными в роговую оправу коричневого цвета. Они держались на носу благодаря изогнутой перемычке. К сожалению, я не помню цвета его глаз, но мне почему-то  кажется, что они были карие. Подбородок был с ямочкой. Нос прямой, «орлиный». Еще я помню его руки. Вернее кисти рук, которые выглядывали из свободных рукавов рубахи. Это были очень аккуратные руки, красивой удлиненной формы, но они были натружены многолетней работой и возрастом, поэтому суставы пальцев были слегка припухшими. А ногти на них были красивой овальной формы и какие-то особенно чистые. И когда мой прадедушка, что-то объяснял, показывал или мастерил, я как завороженная не могла отвести взгляда от его рук, в их действиях была какая-то особая магия. Еще я помню его трость (клюку). Удивительно, но она тоже была из светлого дерева, и даже на первый взгляд было видно, что она имела тоже добротный, как сейчас бы выразились,  очень качественный вид.
Когда я вспоминаю прадедушку, то предо мной встает образ светлого, мудрого, очень доброго и очень родного мне человека. И даже от мысли о нем на душе становится спокойно и как-то надежно.
Моя мама мне тоже много рассказывала о нем. И ее воспоминания тоже самые светлые. Она и сейчас утверждает, что все ценности, навыки, уроки жизни были получены ею, ее сестрой и ее братьями именно, в ту пору, когда с ними занимались их дедушка и бабушка, еще детьми! И мне посчастливилось прикоснуться к этому тоже! И на себе прочувствовать эти незабываемые «уроки» и эту  атмосферу добра и любви. И  это состояние души я проношу через свою жизнь, и насколько мне это удается, передаю свом детям, своим близким и тем, кто по воли судьбы оказывается рядом и разделяет эти  «нехитрые» ценности.
И еще, как ни странно, но попробовать домашнее сливовое вино, самый первый раз в моей жизни, меня пригласил именно мой прадедушка. Как он его готовил, я тогда не знала. Вино настаивалось в погребе. И дедушка,  отслеживая процесс приготовления, по мере надобности, заходил в этот погребок, который находился здесь же в доме. Однажды, когда мы с бабушкой в очередной раз пришли в гости,  настал именно такой срок, и нужно было посмотреть все ли идет правильно. Пока моя бабушка со своей родной сестрой что-то делали на огороде. Дедушка сидел у дома, на лавочке. Я играла неподалеку, под его присмотром. Когда я подняла голову и посмотрела в прадедушкину сторону, он не спеша, поднял руку, согнутую в локте, и, перебирая пальцами, беззвучно поманил меня к себе. Я, зная, что прадедушка опять что-то замышляет, быстро подбежала к нему и вопросительно посмотрела. Он заговорчески подмигнул мне и шепотом спросил: «Хочу ли я пойти с ним в погребок и посмотреть, что там находиться?» Мое детское любопытство было неисчерпаемым, и я быстро кивнула. Он взял мою маленькую ладошку в свою руку, и, перешагнув порог дома, мы отправились не в комнаты, куда до этого я уже знала вход, а в противоположную сторону в доме. Там была дверь, обтянутая дермонтином черного цвета.  Прадедушка ее отворил, вниз дома уходило несколько ступенек-лесенок. Мы аккуратно медленно стали спускаться вниз, и я чувствовала, как здесь прохладно. После жары тело испытывало облегчение. В погребке было много всякой всячины. Здесь хранились: мука, картофель, мешки семечек, лук, какие-то банки. Вдоль стены стояла длинная, невысокая деревянная лавка. А на ней в ряд стояли трех литровые банки, наполненные жидкостью сливового цвета. Закрыты они были полиэтиленовыми крышками. Прадедушка по очереди открывал их и что-то смотрел. Открыв очередную банку, он хитро улыбнулся. Потом взял лежащую рядом деревянную расписную ложку и слегка зачерпнул из банки эту жидкость. Потом предложил мне попробовать, «строго» наказав, не докладывать бабушке. Он сказал, что это будет наш секрет. Я до сих пор помню вкус этого вина. Конечно, как я потом узнала, вино при приготовлении проходит несколько стадий, и сначала нужно из слив выделить сок, а уже после этот сок настаивается совершенно без всех примесей и сахара. Так вот, прадедушка предложил мне попробовать именно этот сок. (Я читала, что в Грузии, когда готовят настоящее вино, оно тоже проходит определенные стадии, и там даже маленьких детей поят этим нектаром, но только в очень ограниченный период приготовления, пока вино не набрало градусы, и обладает лечебными свойствами). 
Когда мы вышли из погребка, тело хранило еще прохладу, а губы и язык сливовый вкус. И ощущение чего уже свершившегося, «нашкодившего», таинственного распирало все мое существо.
Эти детские воспоминания где-то в глубине меня сохраняются и до сих пор. Я помню этот момент во всех его подробностях, как будто это было вчера. Моя любимая бабушка так никогда этого и не узнала. Как знать, может именно так, мой прадедушка учил меня хранить чужие тайны? Но у меня не возникало даже мысли проболтаться.