***

                Борис Фром             

           Это повториться не может



                "Преступно промедленье, если путь великий ждёт"
                Шота Руставели



За три дня город успел окончательно опротиветь.
Сумеречный, весь из одинаково угрюмых серых зданий, но, если внимательно вглядеться, то часть темно-серых, с рожденья выкрашенных в эту мерзкую унылость, часть светло-серых – явно бывших веселеньких белых. На весь город только два из темно-коричневого кирпича, явно элитные, для начальников, разбавленных несколькими передовиками производства, но вид у них тоже унылый, подстать всему городу.
Главная площадь города –  площадь Ленина, но есть еще главная улица, и она улица тоже Ленина. Лучше бы Крупской, семья одна, но все-таки разнообразие. На главной площади традиционный памятник вождю с протянутой вдаль рукой. За ним здание обкома партии, классический пример архитектуры тридцатых-сороковых годов – помпезно и мрачно. Памятник указывает дорогу от обкома, но куда? Напротив, словно в насмешку, здание областного управления КГБ – путь указан! Не предумышленная символика? Странно, никто не обратил внимания.
 На площади на зданиях висят замызганные портреты сегодняшних вождей. Партийные иконы не удосужились снять сразу после праздников, да так и забыли. От почти ежедневных осенних дождей на них потёки, словно «святые» с утра не побрились и не помылись. На портрете Арвида Пельше заметен засохший след дождевых капель  из угла глаза, впечатление – пролилась скупая мужская слеза! Однако никто на портретную галерею не обращает внимания, – привыкли!
На одном из домов по улице Ленина на крыше огромные буквы – «… ша Родина»! Потом догадался: был лозунг «Да здравствует наша Родина». «Да здравствует на …» сняли, а «…ша Родина» забыли! Так и висит!  Увы, чем нелепее ситуация, тем она продолжительней –  вот и будут портреты и призывы висеть до майских праздников! Какому-нибудь полуответственному чину попадёт, но обновят: отмоют, побреют, добавят буквы.

Светло-серые здания давно подлежат ремонту, хотя бы косметическому, на них последствия разнузданного воровства строителей: отвалившиеся куски штукатурки, щели между панелями, легко смываемая краска, от этого следы потоков дождевой воды. Издали дома похожи на треснутые, но не разбившиеся яйца. Среди "не разбившихся яиц" морщинисто-гордо стоят девятиэтажные башни. Они не нарушают унылого однообразия, наоборот, прекрасно вписываются в композицию города, и он становится не бритым,  не мытым – изможденным!
Редкие одноэтажные дома, пока еще сохранившиеся свидетельства существования города до революции, давно утратили своё очарование под унылыми вывесками: "Ремстройконтора", "Заготконтора", "Упрнаробраз", внизу маленькими буквами расшифровка: "Управление народного образования"! Очень хотелось посмотреть на управляющего "Упрнаробразом", как он там управляет, и насколько любит русский, да даже не любит, а знает и уважает! И совсем идиотская  – "Отдорстрой", верно, отдел дорожного строительства! Лучше бы так – ОДОС, похоже из древнегреческой классики, но не зубодробительные сокращения – язык в языке! Чувствуется, время город не лечит, наоборот, болезнь проявляется всё отчётливей, впрочем, лужи со свиньями перед горисполкомом уже нет!
Город темный. Даже на главной улице, улице Ленина, не все фонари горят. В двух новых районах, где расположены районообразующие предприятия, у улиц ещё нет названий. Попробуйте найти дом по такому адресу: третий район, девятый квартал, дом четырнадцать! Тринадцатый есть, рядом пятнадцатый, а четырнадцатый …? Объяснили – он между вторым и пятым,  в принципе будет на другой улице, а там он  дом четырнадцать! Предусмотрительно! Как в Одессе: для того, чтобы попасть на Аркадию, нужно сесть на девятый троллейбус, который с остановки второго пойдет по пятому маршруту!
Ничего интересного для материала не накопал. Первый секретарь обкома – царёк-абсолютист, любит, когда его за глаза называют "батькой". "Народ прозвал, уважает, - гордо сказал он,  - раз так по-семейному зовут. Батька в семье главный, его все слушаются. И любят! Ты, это, отметь в своем материале"! О других кличках холуи не сообщают, зачем расстраивать батьку! Занимается всем, только он решает все вопросы. Золотари тоже в его ведении, ехидно поинтересовался Андрей у аппаратчика? Если надо, и их вызовет, гордо сказал завотделом пропаганды, не учуяв иронии. Хорошо бы, усмехнулся он, в обкоме пахнуло бы свежестью, всезнайство ума не прибавляет!
 Народ похож на город – люди такие же серые и облупившиеся. Молчаливые, словно им заклеили рты. Молчаливость – мудрость глупцов! Если говорят, то цитатами из недавно принятой программы партии. Если молчат, то часть из них либо забита, другая благоразумна – зачем говорить? Человека можно определить по глазам – у кого живые, с блеском, тот сохранил энергию ума.  У кого мертвые, неподвижные, то живут по привычке – в страхе и безразличии, уже отказались от Истины, она далеко, а начальство рядом, и середины нет! Скучно! Бежать надо!
                *
Ближайший поезд на Москву проходящий, в два часа ночи. В привокзальном буфете бурда под названием "кофе с молоком" и с каменным пончиком, памятником тому,  свеженькому, из школьного буфета, изготовленным на пике советской власти! У буфетной стойки никого, только в углу, на деревянной лавке, с вензелем "МПС" на высокой спинке, двое бродяг, воровато оглядываясь, распивают бутылку водки. Буфетчица даже не смотрит в их сторону, они купили у неё воблу, занюхивают шкуркой – и ладушки!
 В зале ожидания – серо-голубой интим от тускло светящих ламп дневного света, читать невозможно, книга становится молчаливой! Через две скамейки сидит длинная, если встанет, девица с затравленным взглядом. Никуда не едет, рядом никакого багажа, просто сидит и сидит.
На перронной лавочке полулежит, склонив голову на плечо, сержант милиции. Можно подремать, никого на вокзале нет, значит, есть порядок!
Наконец Андрей дождался поезда, прибыл с опозданием минут на двадцать. Заспанный проводник, глаза почти закрыты, открыл купе. 
Тьма кромешная, но с таким храпом с правой нижней полки …
Безумный, оглушающий, всепроникающий звук, перед которым суммарный рев десятка тысяч орущих глоток беснующегося стадиона, покажется изящным шумом, а музыка сводного шумового оркестра  из одних барабанов, маракас и тамтамов превращается в тихо журчащий оркестр Поля Мориака! Не музыкальный храп со сменой громкости и тональности, а торжествующий рёв верблюда перед случкой!
Кое-как расстелив постель, Андрей влез на верхнюю полку, закрыл глаза, пытаясь уснуть.
Потерпев минут пять, он слез вниз и попытался перевернуть храпящего на другой бок. Удалось, хотя и тяжел был, сукин сын, но безрезультатно! Попробовал на спину,  храп стал более низким, словно отчаянные выдохи геликона! Решил посвистеть в ухо, поцокать. Какое там! Постарался разбудить, но тот только пробормотал – "зачем", а храпеть не перестал. Он присел на полку напротив, в раздумье, что делать дальше? О сне в таком сопровождении мечтать не приходилось.
- Бесполезно, - даже не шепотом сказал женский голос с другой верхней полки, - все перепробовано. Старушка с нижней полки сбежала в другое купе, а для меня места уже не нашлось. Пыталась хоть несколько страниц прочесть, но за его храпом слов не видно! – образно, отметил Андрей, - в десять проводник отключил свет в вагоне, а лампа для чтения, как высшая справедливость, - Она грустно, совсем не театрально, вздохнула, - горит только над мастодонтом, остальные сломаны.
Он влез на свою полку и почему-то шепотом спросил – так что ж, мы обречены?
- Увы! – усмехнулся голос. Приятный тембр, явно молодая женщина! Глянуть бы разок, но темнота! Он вдруг понял, как тяжело поймать черную кошку в темной комнате, и засмеялся.
- Поделитесь весельем, - Она вздохнула, - у меня одни слёзы – в Ленинград приедем только к вечеру, в поезде днем высплюсь, следующая ночь – бессонная.
Когда он брал билет, не посмотрел, что за поезд, какая разница – утром в Москве.
- Вспомнил Конфуция.
- Хотите поймать черную кошку в тёмной комнате?
- Ага! Под рев верблюда при виде верблюдихи!
Она засмеялась. Он услышал, как Она повернулась, видимо, к нему лицом.
- Попытка меня разглядеть?
- Ну и ну! Вы, что, в темноте видите?
- Взгляд почувствовал. Экую ночь нам судьба предопределила! – помолчал, -                как вас зовут?
- Это важно?
- Нет. Даже интереснее – не вижу, но слышу, не знаю, как зовут, но разговариваю.
Полчаса, минут сорок, он лежал молча, потом, чтобы хоть как-то заглушить саванный рев взбесившегося слона, не вытерпел.
- Как хоть вы выглядите?
- И это разве важно? А вы?
Он вдруг обозлился:
- Маленький, лысый, но волосатый! Одна рука сухая, на другой сросшиеся пальцы, правая нога короче левой, горб, к тому же косоглазие.
- Не огорчайтесь, - засмеялась Она, - в темноте все становятся красивыми – воображение играет.
Он не ответил. Попытался закрыть глаза и вообразить тишину. Потом понял, заснуть не получится, даже если "слон" неожиданно утихнет. Ну, и командировка, неудача везде – от города до купе! Не надо молчать, время  в разговоре быстрее пойдет, только о чем?
- У вас длинные каштановые волосы?
- Да.
- Тонкая талия и красивые глаза?
Она засмеялась. Громко, не боясь разбудить.
- Однако!  Я под одеялом, тьма кромешная, а вы словно видите!
Занятно! Я ведь спрашивал, а не утверждал. Уж очень хотела, чтоб я угадал! Он пожал плечами.
- Высокая?
Пауза.
- Вам интересно? – он почувствовал, как Она улыбнулась, - тогда измерьте!
- Но …, - он оторопел – неожиданное предложение! Экстравагантное! Можно растеряться! Показалось, что сосед по купе перестал храпеть. Внезапно вспыхнувшее желание воспользоваться, возможно, издевательским, но поводом,  победило страх оказаться глупцом.
Протянул руку, пришлось придвинуться к самому краю полки. Она тоже! Трясущейся рукой, не веря в реальность, нащупал её голову и ласково погладил мягкие, рассыпчатые, и очень длинные волосы! Почувствовал, как она напряглась! Стал отсчитывать пяди, но споткнулся на третьей – она лежала обнаженная! Дрожащая рука нащупала грудь! Он замер – упругая, волнующая!
- Продолжать измерение? – хриплым шепотом спросил Он.
Она промолчала, но отодвинулась к стенке.
Он перебрался на её полку, нежно прикоснулся губами ко лбу, к закрытым глазам, к полуоткрытым губам. Никакого сопротивления! Он осмелел, стал осыпать её поцелуями, ласкал и ласкал! Она молчала, только вздрагивала, поддаваясь его рукам и губам, и сама искала их! И вдруг, неожиданно для себя, ломающимся от возбуждения голосом, ни с того, ни с сего, не понимая, почему и зачем, прошептал, или сказал в полный голос, он не помнил – а ты не высокая! И тут же в голове мелькнуло – идиот!
- Сейчас это важно? – и, не дожидаясь ответа, прижалась всем телом, что-то шепча! Руки её то ласкали, то ногтями впивались в него, он лихорадочно обцеловывал её лицо, шею, плечи, грудь … всю! Они уже ничего не слышали!
В единении мужчины и женщины всегда наступает мгновение, когда ни одной мысли уже нет в голове, только ощущение – ты и она! Ты – обладатель её души, она растворяется в твоей, два тела – одна душа! На миг! Но он стоит жизни! И в этот миг у них одновременно вырвался стон!
Необъяснимо почему – мистика, Андрей почувствовал, осознал – она безумно красива! Не видя её! Не представляя её в своём воспалённом воображении! Но он знал – Она не может быть другой! Иначе это было бы высшей несправедливостью!
В страсти никто не думает о времени, оно несётся так быстро, что не замечаешь мелькание не то, что секунд, но минут и часов! Кто знает, сколько прошло этих секунд, минут, когда они, утомлённые, откинулись.
Увы, даже в трагедии, даже в порыве страсти, в гимне любви всегда находится что-то смешное – он чуть не слетел с полки, забыл, поезд ведь! Она помогла удержаться и придвинула к себе.
- Что с нами случилось? Наваждение? Преступление страсти, за которое будем рассчитываться? Взрыв страсти, о которой будем с тоской вспоминать? – лихорадочно шептала Она, целуя, - Что бы ни было, я благодарна этой ночи, ничего подобного не чувствовала! Как таинственно и прекрасно!
Не выпускала из объятий, прижималась невероятно красивым, он не видел, но знал, телом! И целовала, целовала! Жарко, жадно, требовательно!
Он промолчал – что сказать? Я тоже? Глупо и пошло! Что говорят в подобных случаях? А были ли они, подобные случаи?
Увидеть её не удастся, поезд приходит в Москву рано, еще темно. Да-а …
Но как она прекрасна! Тело покрыто бархатом, ласково возбуждающим! Волосы! Длинные, ухоженные! Черт, все чувствуешь и ничего не видишь, словно рядом не живое существо, женщина, а призрак! Призрак во плоти! Фантом, пронёсшийся в темноте, и оставшийся в темноте привидением, но реальным? Любая женщина тайна, искать разгадку бессмысленно, только ощутить – нравится, нравится, нравится! Но …  разве может нравиться то, что не видишь? Может! Он мысленно пытался представить её, пытался описать, но не мог, все образы, проносящиеся в голове, он чувствовал, не соотносились с ней! Гомер, слепой Гомер нигде не даёт описание красоты Елены, он не видит её, но в устах старейшин высшая награда – они  понимают, почему гибнет Троя!
- Ты молчишь, не отвечаешь, - тихо проговорила Она, - не хочешь врать?
- Я не знаю, что сказать, нельзя говорить обыкновенными словами о необыкновенном! – Он шептал ей в ухо, будто боясь разбудить храпящего во все горло, на самом деле, опасаясь развеять очарование темноты.
- Ночь кончается, скоро Москва будет! Думай о нас, больше ни о чем и ни о ком! – она вдруг испуганно вздрогнула, - Что происходит? Легенда, ещё одна легенда о невероятном? Сказка, которую мы не придумали, но не можем поверить, что это не сказка? Дешевая мелодрама? – она вздрогнула, словно от испуга, - Мелкое, пошлейшее, ничего не значащее приключение? Поразительно, ни ты, ни я  никогда не видели друг друга! Какой ты? Какая я? Фантомная вспышка страсти, фантом исчезнет – и всё забудется? – Он поразился и чуть не рассмеялся, вспомнил, если одна мысль приходит в две головы, значит, мысль банальна, - Нет ответа! Я не хочу искать его, ты слышишь, не хочу! – ему показалось, что она отчаянно закричала.
Андрей снова ощутил её требовательные губы, возбужденное тело, начал ласкать, она тихо застонала …
И вдруг, паляще дыша, прошептала в ухо:
- Удивительная ночь! Единственная! Одна! Кто послал её нам? Пойми, ночь, которая никогда не повторится, но никогда не кончится – она на всю жизнь! Твою и мою! Мы не видим, друг друга, и не увидим! Нам нечего стыдиться, мы будем виноваты только, если забудем её! Как это прекрасно! - снова испуганно, - награда или наказание? 
И снова объятия рук и ног! И снова жгучие, требовательные губы!
И храп! Не прерываясь ни на секунду! И слава богу! Сейчас он звучал, как орган, столь же мощно и красиво!
- Подъезжаем к Москве! Кто сходит, собирайтесь.
Он спрыгнул с полки, быстро оделся и ушел не попрощавшись!          
               

                *
Года через три, будучи в Ленинграде, Андрей вместе со своим другом Женькой, кинорежиссером с Ленфильма, отправился на выставку ленинградских художников-нонконформитстов в каком-то загородном клубе. Ирония – недалеко от Разлива! Отловили бы тогда Его, нам не надо было бы прятаться, улыбнулся Андрей про себя. Условное наклонение – это опоздавший на какую-то часть жизни ум!
Выставка интересная, много талантливых работ, они долго там толкались, пока Женька не сказал:
- Смотри, появился! С женой! Какая красивая баба! Сколько народу за ней ухлёстывает, и какого – ни в какую, ни с кем! Идем, поздороваемся с ним, а то обидится, его же отрешили от должности, - он криво усмехнулся - нет теперь у нас знакомого начальника по искусству союзного значения. Пока! Из этой обоймы также трудно вылететь, как и попасть в неё.
Действительно, восторг. Почти никакой косметики, но ярко, вызывающе красива! Какие волосы! Каштановые, рассыпчатые и длинные, неестественно тростиночно-тонкая талия. Взгляд надменный, знает, что красива!
Первые звуки голоса заставили окаменеть – не видел, но слышал! Огромным усилием воли Андрей пришел в себя, смог нормально разговаривать. Повезло! Оба, Женька, и хорошо знакомый, но давно не встречаемый, бывший начальник остановились с кем-то поздороваться.
- Услышали? Узнали? Я издали узнала, это вы, в открытую дверь купе я видела силуэт. А вы, - Она усмехнулась, - не лыс, не горбат, руки и ноги нормальные, а глаза даже красивые. Вы не виделись с мужем лет пять как минимум?
- Столько он женат на вас?
- Да, уже четыре года. Догадывалась, что когда-нибудь мы с вами  встретимся. Я поняла – один круг знакомых. Надеюсь, - она улыбнулась улыбкой светской дамы, - вы не будете рваться в близкие друзья?
- Нет повода и причин! – резко ответил Андрей, - И желания!
Больше он ее никогда не видел. И не жалел об этом, хотя в памяти иногда Она всплывала, но не та, которую он встретил на вернисаже, а та, которую не видел в купе!
Такая ночь не может повториться!