Цикл рассказов Встречи и расставания

             ВСТРЕЧИ  И  РАССТАВАНИЯ

               
               
               
               

               
         

               
               

                *   *   *   *   *

               
  ВОСТОЧНАЯ СКАЗКА               




               
        ...откуда взялась эта красивая сказка, кто  впервые услышал и рассказал ее, трудно ответить сейчас, однако существует древнее поверье, что раз в году, в самый
канун нового, все звезды собираются вместе в дружный хоровод, в этот день их
холодный и мерцающий свет особенно кажется ярче и ближе чем обычно,
и рассказывают друг другу всякие истории о том, что видели они и слышали,
свидетелями каких событий и тайн в судьбах человеческих они стали, о чем
даже сами люди иногда боятся признаться себе...
                (от автора)

               

...Однажды, бредя по пустыне, караван попал в страшный буран, жестокий
ветер нещадно хлестал лицо, песок слепил глаза...Когда буря утихла,
погонщик обнаружил, что расстерял всех своих верблюдов, а с ними и все
товары, и еду, и самое драгоценное – воду... Тщетно блуждая по пуcтыне и
отчаявшись найти спасение, он наконец- то набрел на старый колодец, который
служил привалом для всех торговцев, идущих через пустыню...Напившись
вволю воды, он услышал странное шипение и, оглядевшись, увидел змею,
зажатую среди придорожных камней:
- Помоги мне! – слабо прошипела    змея, - пожалуйста!
- Помочь...тебе?! – караванщик был явно в недоумении, - но ты же можешь
меня ужалить!!!
- Как же я могу убить тебя, если ты спасешь мне жизнь? – удивилась змея.
- Хорошо... – согласился после некого раздумья погонщик и неуверенно
добавил, - инша’Алла!
С трудом раздвинув камни, изранив свои руки об острые выступы, он
 освободил змею... Ловко выскользнув из- под камня, змея, проворно
изогнувшись, молниеносно, подобно стреле, ужалила бедного
погонщика верблюдов...
- За что?! – в отчаянии закричал человек, - я же спас тебе жизнь?!
- Я знаю и очень благодарна тебе за это, но не забывай, я ведь змея....
                (Старая восточная быль)




Именем Всевышнего, Милостивого и Милосердного! Да пребудет благословенным имя Его, Да прославится и святится Его имя в веках! 
Давно это было, сейчас уже никто и не вспомнит, разве что ранний весенний дождь пропоет свою радостную песню и в ней возвестит о великой и настоящей любви, окропя слезой своих вод ниву бренных и минувших дней....
В одном государстве правил великий Калиф и не было в целом поднебесье владыки, способного превзойти его по богатству и могуществу. Все было подвластно Калифу и в сердце его, пресыщенном и усталом, пребывала печаль и тоска. Даже дворцовые развлечения, вкус любимых восточных сладостей, щербета и лукума, танцы и любовные утехи в объятиях темпераментных наложниц, не вызывали желанных сердцу радостей. Все чаще и чаще стал задумываться Калиф, лежа на мягких атласных подушках и покураивая ароматный кальян, о жизни, об истинном ее предназначении. Так, в праздности и безмятежности, проходили дни, похожие один на другой, пролетающие безоблачно и уныло....
Но однажды в Калифате появился странный нищий дервиш, чародей и звездочет, который, глядя на звезды и бросая какие-то незамысловатые разноцветные камни себе под ноги, мог каждому из желающих поведать о его судьбе...В миг праздные зеваки и те, кто попробывал испытать на себе магию и силу дервиша, разнесли эту весть, которая в одночасье дошла и до ушей ближайшего помощника Калифа, Визиря Али, который ревностно оберегал своего господина от всевозможных веяний и взглядов, способных повлиять существенно на устоявшийся уклад в жизни государства. А еще Визирь лелеял заветную мечту - выдать замуж свою любимую дочь, чванливую и своенравную Зейнаб, и выдать аж за самого Калифа, поэтому каждый день, докладывая о всех новостях и слухах, происходящих в Калифате и за его пределами, Визирь ненавязчиво, но постоянно внушал тому, что нет приятней услады для сердца, чем узы семейные, а также что пора бы подумать и о законном наследнике и взять в жены девушку из рода знатного и уважаемого, у него мол, на примете такая есть, но Калиф только весело смеялся в ответ...
И тогда Визирь, узнав о нищем дервише, предсказывающем судьбу, решил использовать прорицателя в своих темных замыслах. Он приказал страже найти того и доставить во дворец. Когда же оборванного старика привели к Визирю, тот, упав на колени, взмолился:
-- О, мой господин, именем Аллаха, Милостивого и Милосердного – да превознесется имя Его! Скажи, чем прогневал я тебя?! Смилуйся над бедным и больным стариком, не убивай меня!
-- Кто ты, оборванец? Чем занимаешься и почему веешь смуту в Калифате? – гневно спросил Визирь.
-- Я, о великий и могущественный господин, да продлит Всевышний Аллах твои дни в благополучии и долголетии, всего лишь бедный странник, путь которого лежит в Святую Мекку и обратно, который занимается врачеванием и астрологией, которому открываются все тайны и знания, не подвластные простому смертному! – смиренно отвечал дервиш.
-- Как ты смеешь, презренный пес! Все тайны открыты только для Всевышнего, да освятится Его имя! Я прикажу, ничтожный раб, вырвать твой поганый язык, а тебя сварить живьем в кипящем масле на дворцовой площади, за то, что оскверняешь ты имя Аллаха ложью своей!      
-- Смилуйся, о великий владыка, но я говорю правду! Я всего лишь читаю все то, что показывают мне звезды, что позволяет мне, жалкому рабу твоему, видеть только то, что желает наш Всевышний! –  упал перед Визирем бедный дервиш. 
--С этого дня ты будешь говорить только то, что пожелаю я и не слова больше, ты понял, ничтожный раб? Ни слова, только то, что скажу тебе я? – сурово спросил Визирь, - скоро тебя спросит о своей судьбе Великий Калиф, да продлит Аллах, Милостивый и Милосердный, дни его в благоденствии и славе, да воспоют имя его в веках, так вот, скажешь, что даровано ему Всевышним нашим, избавление от беды неменуемой и грядущей, и что только он сможет защитить Калифат, если не отвергнет сей дар великий и не возьмет в жены дочь мою Зейнаб! За то дарую тебе жизнь и 100 золотых динаров и чтобы не видели тебя больше в Калифате никогда!   
-- Слушаю, мой повелитель! Слушаю и повинуюсь! Все сделаю как прикажешь, только...нельзя изменить то, что предначертано судьбой, нельзя свернуть с пути, указанного самим Всевышним, нельзя обмануть пророчество звезд в поднебесье! – в глазах старика вдруг на миг загорелся дерзкий огонь и опустив голову он продолжил, - но я, раб твой смиренный, сделаю все, что пожелаешь ты...   
В этот же вечер, когда муэдзин с минарета привычно оповестил о вечернем  намазе, Калиф, как обычно развалясь на своих мягких подушках, кушая сладкие персидские финики и виноград, наблюдая за танцем искусных танцовщиц-наложниц и лениво играя в нарды с Визирем, услышал от него интересную новость:
-- Благословенно имя Всемогущего, да прославится имя Его! Прослышал я, о Великий Калиф, что появился у нас в Калифате, великий маг и чародей, который по звездам читает судьбы людские, а также врачует души и тела бренные. Начальнику дворцовой стражи Махмуду он рассказал такое про все его семейство! А еще про то, что скоро его единственная дочь, некрасивая рябая Фатима, выйдет наконец-то замуж, и уже через день к нему в дом пришли сваты от Бухарского купца Али, и уже обговаривают будущую свадьбу, а Кусей, сын муллы, по предсказанию вчера окосел от того, что украл у отца пять динар....
-- Что за вздор, - промолвил Калиф, - чем только праздные зеваки не тешат себя, мало ли мошенников стремятся попасть в Калифат, вызывая хитростью и коварством смуту и недовольство его жителей, как тот, что пытался въехать на старом осле, выдавая себя за пророка....
-- Мой повелитель как всегда прав, но этот дервиш и правда может многое. Возможно, мой господин пожелает проверить, лжет он или нет, а тогда в наказание для всех бродяг провезем его по всему Калифату в чане с нечистотами и отрежем потом язык, чтобы другим бродягам не повадно было лгать? Моя стража схватила его на площади, когда во время очередного пророчества он собрал вокруг себя толпу зевак, так что сейчас он в дворцовой темнице...
-- Занятно...а давайте развлечемся, приведите его! – приказал Калиф.
Через мгновение после того как Визирь хлопнул в ладоши, стража привела старика дервиша, который сразу упал на колени, склонив голову в почтительном благоговеянии.
-- Посмотри на меня, - приказал Калиф, - и скажи, тот ли ты дервиш, которому подвластны все тайны мироздания и который может поведать о днях будущих и минувших?
-- Я, мой могущественный повелитель! Я всего лишь смиренный раб, которому открываются только те тайны, которые позволяют мне узнать звезды....
-- В таком случае поведай же и мне, что ждет меня впереди пути, что грядущее мне готовит....
-- Слушаюсь и повинуюсь, мой господин! Только сегодня звезды капризны и никого постороннего кроме тебя и меня не должно быть, - при этих словах сверкнул недобро взгляд Визиря в сторону говорившего, но дервиш казалось не замечал этого и продолжил невозмутимо, - так уж получилось, что сегодня полная луна и в этот день особенно точно можно узнать обо всем, но посторонних быть не должно! 
--Так в чем же дело? – спросил удивленно Калиф, - если даже ты и наемный убийца, я не думаю, что ты, безоружный старик, сможешь легко убить меня, а смерти я не боюсь! Выйдем в сад, там нам никто мешать не будет...
Когда они вошли в сад, старик вдруг опустился на колени и начал что-то шептать про себя, а потом резко встав и простерев руки к небу начал читать какое-то замысловатое заклинание:
-- О, духи и полудухи, Андрагины и Ангелы! Люцифер, Астарот! Тернер! Тетраграмматон! Явитесь мне! Я – раб-исполнитель! Я - верный Служитель Высочайшего! Заклинаю именем твоим, утренней звездой созданной тобой, воли которого покорны сорок духов зла и все силы добра! Среди них есть князь князей, царь всех царей, из долины теней, из страны смертей, под ногами князя книга лежит, сам Шайтан эту книгу сторожит, запечатана она семью замками, и закрыта царя Соломона ключами! Даруй мне познать Тайну, неподвластную уму человеческому! Гексаграмму начерчу углем! Пентаграмму – огнем! Теургию яви, Тетраграмматон! Да померкнет свет мудрости! Да свершится мое заклятие! Упади светом ночной звезды, легион страха! Да наполнюсь я тайной силой и знанием! Да будет так!
После этих слов старик начал чертить руками какие-то замысловатые  пентаграммы и фигуры на фоне звездного неба, а после, вытащив из кармана засаленного халата камни, бросил их перед собой на землю:
-- Нет, мой повелитель, не смерти следует бояться тебе! Аллах, да превознесется имя Его, открыл мне могущество власти твоей, но есть истинная власть, перед которой бессильна всякая власть человеческая, то, что не было ведомо до сей поры сердцу твоему, о чем печаль твоя нескончаемая и неосознанная! И что вскоре сам найдешь, того не желая и не ведая, что поставит тебя перед главным выбором всей твоей  жизни, между сердцем твоим и разумом холодным, порождением коварства злого, что навек лишит тебя покоя и сна до конца твоих дней, а пока...радость сердца тебе предвидится, мой повелитель, счастье нежданное, но долгожданное...хоть и не рада будет сему известию Зейнаб, чьим мужем ты все же станешь, но...это уже другая история, мой господин! Капризны звезды сегодня, мой господин, не благоволят они сегодня Калифу, но...правдивы они при полной луне!
Когда же Калиф в задумчивости вернулся во дворец, он приказал накормить старика, выдать ему денег, новую одежду и отпустить, а видя напряженное и настороженное лицо недоумевающего Визиря, стараясь подавить улыбку, сказал как можно строже:
-- Слишком много философии, даже для Калифа, было ниспослано Аллахом, да пребудет благословенным имя Его! Но этот странный дервиш развеял мою печаль и грусть, заставив меня задуматься о будущем, кстати, звезды говорят, как утверждает он, что мне предстоит выбрать в жену твою дочь Зейнаб, что заставляет меня подозревать вещающего твоим шпионом и соглядатаем..., – и  видя побледневшее лицо Визиря, продолжил уже смеясь, - но зная моего верного и незаменимого советника, нашего уважаемого Визиря, я всячески исключаю всевозможные преступные связи с чернью, помимо того, в нашем Калифате никто не может сравниться с красотой и умом Зейнаб, тем более, что и рода она знатного...мы подумаем, а пока давай закончим нашу партию! – и усевшись на мягкие подушки, он взял в руки кости для игры в нарды, а Визирь опять негроко хлопнув в ладоши дал знак танцовщицам, и легкая ритмичная музыка опять зазвучала в дворце....   
Прошла неделя. Как-то раз, гуляя после обеда в тени дворцового сада и предаваясь, как обычно, мыслям о вечном, он услышал странные шорохи...Взглянув вверх, он увидел, что на большом тутовом дереве кто-то сидит:
-- Кто там? – Калиф даже не испугался, только в недоумении старался разглядеть прячущегося, - не бойся я не причиню тебе зла. Если ты здесь не с дурными намерениями и тебе нужна помощь, то ты можешь смело расчитывать на нее...Почему ты прячешься?
Тишина была ответом Калифу, а наверху раздался треск поломанной ветки и средь гущи листвы Калиф увидел чьи-то испуганные глаза:
-- Слазь, кто бы ты ни был или я позову стражу! – и видя что его слова не производят должного действия, он громко хлопнул в ладоши и как в мгновение ока два рослых, темнокожих, вооруженных до зубов ассирийца стояли перед ним в ожидании любого приказа. Калиф молча показал глазами на дерево, и один из стражников с невозмутимым видом, выхватив острый кинжал из дамасской стали, лезвие которого ослепительно заиграло на солнце, полез на дерево, другой же стал рядом с Калифом, готовый в любую секунду, не задумываясь, убить или умереть за своего господина...
Через какое-то время послышался громкий вскрик, и кто-то, жалостно  всхлипывая, пытался яростно сопротивляться, но еще через мгновение ассириец уже крепко держал в руках маленького худого подростка, который то и дело норовил укусить охранника, однако, получив увесистую оплеуху, вдруг успокоился и, встряхнув густой копной волос, все еще дрожа, но не от страха, дерзко и вызывающе посмотрел на Калифа...взгляд...таким взглядом на Калифа еще никто и никогда не смел смотреть... Но взгляд....Калиф не мог понять и объяснить самому себе, что в нем смущало его и вызывало беспокойство.
-- О, Великий Калиф! Смилуйся надо мной и не погуби этого безумца, посмевшего нарушить твой покой! – подбежал и упал на колени с мольбой и плачем старый дворцовый садовник, - этот ничтожный и презренный, осмелившийся залезть на дерево....моя дочь! Я забрал ее вчера у своей сестры, где она воспитывалась, так как жена моя умерла двенадцать лун назад...прости, мой господин, мою бедную Лейлу, я готов принять наказание за ее дерзость!         
-- Так это девушка?! – изумился Калиф, - успокойся, Абдул, она ничего не сделала...ее единственная дерзость в том, что она...она....очень красивая! – поняв наконец, что смущало его во взгляде «подростка».
-- Да, после того как умерла ее мать, мне трудно было уследить за воспитанием Лейлы, а когда однажды ко мне пришел наш мулла и сказал, что он хочет, чтобы я выдал свою дочь за его сына, Кусея, который своими безнравственными поступками позорит себя как правоверный, несмотря на то, что отец его достопочтенный и уважаемый всеми мулла, хотя, как говорится, и даже в самых добропорядочных семьях бывает зло и порок... Так вот, тогда я и решил отправить ее к своей сестре, сказав, что Лейла еще молода, тем более, что у нее недуг...она с рождения нема и не может говорить, но все прекрасно понимает...    
-- Она...она не говорит? – с удивлением спросил Калиф и обернулся к девушке, которую все еще продолжал держать охранник. Теперь он мог отчетливо рассмотреть ее. Под его взглядом девушка смутилась, но несмотря на то, что она была нема, такой пленительной и чистой красоты, великолепной в своей безупречности фигуры, роскошных черных волос, водопадом ниспадающих на плечи, живописного полумесяца бровей и дерзких...таких насмешливых глаз, взгляд которых просто обжигал (сейчас, казалось, что она просто издевается над ним за его глупый поступок) ....сердце Калифа бешено забилось - ТАКОЙ девушки он никогда не встречал в своей жизни!
-- Абдул, тебе нечего извиняться передо мной, она может смело гулять по саду и...я отдам приказ, чтобы ей отвели самые роскошные покои в моем дворце, отныне ей будут служить самые опытные рабыни-наложницы. Ее воспитанием займется наш придворный мудрец, а самые известные врачи излечат ее недуг! Да будет так! – произнес Калиф, хлопнув в ладоши, и Лейлу, в сопровождении главного евнуха, повели в дворцовые покои....
С этих пор Лейла поселилась во дворце Калифа и каждый день слуги несли и несли в ее покои сказочные дары со всего света: роскошные шелковые одежды, расшитые жемчугом, золотом и драгоценными камнями, ожерелья из рубинов и алмазов, диковинные украшения из сапфиров и бирюзы. Всевозможные восточные сладости и пряности менялись наложницами по одному лишь мановению руки....За всем  неукоснительно смотрел главный евнух, который знал, что любой признак каприза и печали на лице девушки, незамедлительно лишит его головы. Каждый вечер в саду, когда соловей начинал свою веселую любовную трель, Калиф находил Лейлу у маленького пруда, где склонив на колени голову, улыбаясь, она любовалась красивыми белыми лилиями... Калиф тихо подходил и, оставаясь незамеченным, украдкой наблюдал за ней, до тех пор, пока она не замечала его присутствия. Сердце его наполнялось удивительным покоем и радостью. В эти минуты он понимал, что чувство, неведомое ему доселе, и есть долгожданное счастье! Но Лейла, как пугливая дикая лань, едва увидев его, сразу же в испуге закрывала лицо своим шелковым платком...
-- Лейла, милая моя, не бойся, ты же знаешь, что я никогда не посмею причинить тебе зла! Я...я просто хочу побыть с тобой... – но Лейла только поспешно отодвигалась от него, все больше кутаясь в свой платок....
-- Ты же знаешь, что только ты даришь моему сердцу радость жизни, позволь мне просто любоваться тобой...я смею всего лишь немного просить у тебя! – но видя, что его слова по-прежнему пугают девушку, он уходил, каждый раз, оборачиваясь, видел насмешливый взгляд красивых черных глаз, смотрящих ему вслед... Каждый день Лейла проводила в играх с  наложницами, с легкостью бабочки порхая между цветами. Ее звонкий переливчатый смех то и дело раздавался в самых разных уголках дворцового сада. Калиф в эти минуты, рассеянно слушая доклады своего Визиря, с улыбкой на лице предавался грезам о Лейле. Лицо Визиря с каждым днем становилось все мрачнее и мрачнее... Однажды, во время очередного доклада, Калиф обсуждал важное государственное дело с министрами. Вдруг из сада раздался громкий пронзительный крик девушки... Не задумываясь ни о чем, выхватывая на бегу саблю из ножен, Калиф вбежал в сад и увидел, что Лейла,  замерев от испуга, с ужасом в глазах взирала на огромную змею, которая медленно и шипя, все ближе и ближе подползала к ней. И когда змея, замерев на мгновенье, по-боевому грациозно выгнувшись, была уже готова устремиться в смертельную атаку, раздался страшный звук рассекаемого саблей воздуха. Отбросив к ногам окровавленный клинок, где билась уже в предсмертной агонии  разрубленная на две части змея, Калиф бросился к девушке, которая, все еще дрожа, испуганно прижалась к его груди.... В этот день Калиф впервые вошел в покои Лейлы.      
В любви и радости проходили дни Великого Калифа и его возлюбленной Лейлы, которая души не чаяла в своем господине. Каждый день их можно было увидеть вдвоем у того старого тутового дерева, где они впервые встретились. Калиф обычно что-то воодушевленно рассказывал, а Лейла, затаив дыхание, с нежным взором, полным любви, внимала своему возлюбленному. Глядя ей в глаза, он читал строки из персидской поэзии:
               
                ....Твои глаза сапфиров голубей,
                Лоб ландышей белей,
                Щек-персиков же солнце позлотило,
                А губы-вишни, нет же их вкусней!
                Как башня беломраморная шея,
                И тело – дивной прелести чертог,
                Что ввысь стремится и за чей порог,
                Враг скромности переступить не смеет....

Казалось, все вокруг с замиранием сердца жили только этой сказкой, переживая и радуясь за своего Калифа, все...за исключением Визиря, который, будучи вынужден каждый день выслушивать проклятия своей жены и дочери Зейнаб, возненавидев Лейлу, видя только в ней причину всех своих горестей и печалей...      
Один раз, присутствуя во время, когда придворные врачи в очередной раз покачали неутешительно головами о недуге Лейлы, Визирь заметил: 
-- О, мой повелитель, да продлит Аллах Всемогущий твои дни в благоденствии, старые люди утверждают, что под наивной и красивой маской ангела прячется порождение Шайтана, что Всевышний, да освятится имя Его, забрал голос Лейлы, чтобы не могла она до конца свести с ума владыку нашего, Великого Калифа! Она принесет беду в Калифат!
-- Как ты смеешь, презренный и ничтожный пес, говорить такие слова Великому Калифу?! – в бешенстве вскочил с подушек Калиф и яростно обнажил свою саблю.
-- Смилуйся, о мой господин! – упал в ноги коварный Визирь, - но я, как советник, обязан поведать тебе то, о чем говорят в Калифате и что трактуют наши уважаемые мудрецы! Ты можешь убить меня, мой повелитель, но ты не сможешь вырвать языки у всего Калифата, даже если и казнишь тысячи людей...народ проклянет имя твое в веках!
-- Что хочешь ты мне сказать? – вложив в ножны саблю, спросил, успокаиваясь, Калиф.
-- Калифу нужно быть осторожным со своей наложницей...
--Она не наложница!!! – вспыхнул Калиф.
--... и присмотреться лучше – ничуть не смущаясь продолжил Визирь, - поверь, она – не та, за которую себя выдает, она хочет убить тебя! – закончил безжалостно подлый Визирь.
--Моя Лейла....почему? Я...я не верю... – помрачнел Калиф.
-- Я докажу, о мой господин! На закате солнца узнаешь все то, что боишься сейчас принять! До вечера, мой Великий повелитель! – и взмахнув полами халата, исчез в глубине дворца....
Мрачные мысли охватили вдруг Калифа. «Нет!», - закричал он и закрыл ладонями свое лицо, как вдруг почувствовал привычное прикосновение нежных рук, и покорная голова прижалась к его груди. Убрав мокрые от слез ладони, он увидел глаза полные печали и страдания, говорящие ему: «Что случилось, любимый? Как помочь тебе?». Нежно улыбаясь, он гладил ее непокорные волосы, а в глазах дрожала предательская слеза...
Когда Лейла услышала мерное дыхания Калифа, погрузившегося в желанное царство сна, она осторожно убрала его голову со своих колен на мягкую подушку, а сама выбежала, чтобы отдать приказание, когда проснется Калиф, к его пробуждению был зажарен самый сочный и молодой барашек, и именно так, как нравилось ее возлюбленному!
Когда радостная Лейла пробегала между высоченными и массивными арками одних из многочисленных покоев дворца, она услышала голос:
--...мерзкая девчонка, она уже давно стоит у меня на пути! Жаль, что тогда со змеей не получилось, теперь Калиф, да благословит Аллах его дни, привязался к ней еще больше...но сегодня наконец решится все! Я внушу ему...я заставлю поверить, что она убъет его сегодня...в чаше с вином, которую она поднесет ему вечером, как обычно за трапезой, будет яд...
-- Яд?! Храни меня Всевышний! Как же так?! – спросил кто-то испуганно.
-- Это количество яда будет безвредно Калифу и не принесет ему особого вреда, так как Калиф ежедневно приучает себя на такие случаи небольшими порциями яда, как некогда понтийский царь. Поэтому он только будет мучаться страшными болями в животе, но наш придворный врач с легкостью приведет его в себя...а твоя задача - успеть добавить этот порошок в кувшин с вином до того, как она нальет его в чашу....Калиф поверит мне! – с торжественной радостью закончил Визирь.
-- Слушаю и повинуюсь, мой господин! – почтительно ответил голос...
Слушая все это, Лейла пыталась устоять на ногах, сердце ее отчаянно  стучало, бешенно вырываясь из груди, нужно успеть...успеть во что бы то ни стало...успеть спасти ее господина...до вечера оставалось немного...
-- Что привело тебя на сей раз? – хмуро спросил Калиф почтительно поклонившегося Визиря.
-- Мой справедливый повелитель! – Визирь оставался неподвижным, и не поднимая глаз, продолжал, - ты не верил мне, тому, кто так рьяно оберегал тебя с самого рождения, за кого готов не задумываясь отдать всю свою жизнь!
Все дни и ночи напролет двенадцать самых лучших магов и чародев Калифата искушают судьбу своего владыки пророчеством, пытаясь оградить его драгоценную жизнь и покой от врагов и сегодня когда я сказал тебе о Лейле...Мой господин, сегодня она убьет тебя! Звезды говорят, что зло будет в твоей чаше, она отравит тебя этим вечером! Берегись, Калиф! 
--Нет! Не может быть! Я не верю этим чародеям, вели немедленно их казнить! – грозно закричал Калиф.
-- Не спеши, о мудрейший Калиф! Если они ошибаются, то мы казним их, а если нет?! Давай подождем, когда Лейла подаст тебе вино, после этого проверим это вино на слугах и... я надеюсь, что после этого ты поверишь мне, мой господин, и казнишь ее, как требуют того законы Калифата, которые беспрекословно почитаемы твоим народом и написаны тобой же, о дальновидный Калиф! – закончил все в той же почтительной позе коварный Визирь.
-- Хорошо, Визирь....пусть будет так! – тяжелым гробовым голосом промолвил Калиф.
В этот вечер Лейла казалась красивей обычного, а блеск ее  живых и любящих глаз просто сводил с ума Калифа, разрывая от горя и боли его сердце. За весь вечер Калиф не проронил ни слова...он не разговаривал с Лейлой, говорили только их глаза... 
«Любимая моя, что ты делаешь со мной? Почему?» - волна дикой и жгучей боли рвала любящее сердце...
«Я люблю тебя! Только тебя! Я умру за тебя!» - слезы невосполнимой утраты стояли в ее глазах...
-- Именем Аллаха, Милостивого и Милосердного! Калиф, да продлит Всемогущий дни его в долголетии, желает откушать! – огласил вдруг Визирь, хлопнув в ладоши, и, как по мановению волшебной палочки, слуги начали вносить аппетитные яства...
Когда омыв руки в золотом тазу, Калиф повернулся к яствам, Визирь услужливо пододвинул к Лейле кувшин с вином...алой кровью, обагрилось вино в золотой чаше и глядя в глаза своему возлюбленному, Лейла медленно протянула тому чашу....это мгновение растянулось в вечность....взгляд их встретился.... «Я умру за тебя!» - успели сказать ее глаза и...быстро поднеся чашу к своим устам, она выпила вино....звонко ударилась чаща, покатившись по мраморному полу, оставляя на нем след алой пьянящей крови вина...крови Лейлы... С безумным криком смертельно раненого зверя кинулся к ней Калиф....
-- Я...люблю...тебя.... – уронила свои первые и последние слова умирающая девушка.
На месте надгробия, где Калиф распорядился похоронить Лейлу, у старового тутового дерева, вырос большой и красивый розовый куст, а когда наступала ночь, розы прямо преображались на глазах, их цвет становился ярче и насыщеней, чем днем, а аромат растекался по всему дворцовому саду, заглушая запахи остальных цветов и растений…Долго еще правил Калиф в своем государстве, и каждый день приближенные могли найти его в саду, к большому неудовольствию жены Зейнаб, срывающей свой гнев на слугах, где он подолгу, часами просиживал возле надгробия с розами, с задумчивой и рассеяной улыбкой любуясь их безупречной красотой и восхищаясь непревзойденным и тонким ароматом. Этот сорт роз известен и по сей день, но является очень редким, по причине своей капризности и привередливости, так как растет он не всегда и не везде, а распускается и цветет только ночью, он так и называют «Лейла», что значит по-арабски – «ночь». Старые люди говорят, что эти цветы приживаются только у того человека, чьи помыслы чисты и искренни, чье горячее сердце несет в своем пламенном огне любви нескончаемый свет тепла и доброты…
Да будет так! Воздадим же хвалу Всевышнему, ибо он открывает тайное и низводит мрак на все превознесенное!








*   *   *   *   *

               
АЛЕШКИНЫ  РАССВЕТЫ

-- Тпру-у-у! Стой! Куда?!! – возница чудом успел удержать поводья и гнедые,  встав на дыбы, чуть не перевернули повозку, - куда тебя нечистая несет! С ума сошел, шкет сопливый?! – замахнулся он плетеной нагайкой, но видя, что кони шарахнулась в сторону от резкого взмаха, опять схватился за поводья. 
Перед повозкой, чудом едва не раздавленный копытами лошадей, лежал на коленях мальчишка и размазывая слезы по щекам, закрывал своим телом слепого рыжего щенка.
-- Тебе что, паршивец, жить надоело?! Себя не жалеешь, так и других угробить захотел?! – глаза купца третьей гильдии Прохора Пантелеева недобро сверкнули, - сейчас я с тебя семь шкур сдеру!
И бросив вожжи на повозку, грозно крикнул:
-- Наталья, держи! – из повозки показалось испуганное девичье лицо и, не смея перечить отцу, девочка покорно схватила вожжи.   
А Прохор, все больше распаляясь, вскинул руку...нагайка со свистом описав незамысловатую дугу со страшной силой, оставила свой след на спине мальчишки, заставив того дернуться всем телом и еще больше сжаться и закрыть скулящего щенка...
-- Беги, Лешка! Запорет Пантелеев! – охнула рядом какая-то молодка в цветастом платке, - до смерти запорет! Беги!
Вокруг уже начинали собираться люди, но близко подходить никто не решался, зная крутой нрав купца Пантелеева...бабы начали причитать, а мужики только молча смотрели на все происходящее, хмурясь при каждом взмахе нагайки – вступиться никто не решался, опасаясь оказаться на месте сорванца.
-- Запорет мальца, паразит чертов! – укоризненно кивали головами мужики, как пить дать запорет! Да беги же, пострел! Беги, Лешка!
Но мальчишка, казалось, пребывал в ступоре, ничего не слыша, и все сильнее прижимал к себе крохотного щенка.
 -- А ну, не сметь! Стойте, я кому сказал! – метнулась вперед хрупкая и угловатая фигура в гимназисткой шинели, - стойте, подлец! Кто Вам дал право на самосуд?!   
Тяжело переводя дух, Прохор уставился немигающими глазами на безумца, осмелившегося прервать экзекуцию – перед ним стоял новый учитель, Рогозин, приехавший в станицу месяц назад и живший во дворе школы в старом флигеле.
-- Как Вам не стыдно! Это жестоко! Деспотизм! – слова тщедушного учителя звенели в воздухе, - это же не первобытно-общинный строй и даже не феодальный – на дворе девятнадцатый век! Эпоха прогресса и развития! Это же немыслимо!
-- Ну ты....поберегись! – пробурчал исподлобья Пантелеев, но нагайку убрал, - тоже мне еще агитатор выискался! Шпана вон, совсем распаясалась, а он тут со своим прогрессом!
Учитель, появившийся месяц назад в станице Рассветное, был настоящей белой вороной, постоянно внося в установленный быт какую-то новую, непонятную, но оттого более интригующую для станичников сумятицу, бояться его не боялись, но как всякого образованного человека – уважали!
Купец Пантелеев исключением не был, зная, что Его Высокопревосходительство, начальник губернского жандармского управления господин Козлов был очень высокого мнения об учителе, а тот факт, что учитель занимался с его дочерьми по особой усиленной программе университетского курса, уже говорил о многом!
-- Какая же он шпана?! Вы только посмотрите на него! – и наклонившись к мальчишке, поднял того с земли, - он же совсем ребенок! Что он мог сделать Вам?!
Парнишку бил озноб, но все так же упрямо прижимая к худой груди скулящего щенка, он исподлобья, насупившись смотрел на Пантелеева. 
-- А ну говори, стервец, зачем прыгнул под лошадей?! – грозно сдвинул брови купец.
-- Кузька...я за водой пошел, а он на улицу выбежал.... – заикаясь и все еще дрожа сказал парнишка, - прямо на дорогу... а тут лошади...он же слепой....
-- Так значит, пса пожалел, а себя нет? – засмеялся Прохор,  - ты смотри! Вон за тебя никто и не заступился, скажи учителю спасибо, а то бы весь дух из тебя выбил! Ты гляди, глазами зыркает, как волчонок! Это, чай, не Аксиньи-солдатки байстрюк? Смотри, в следующий раз не спущу! Наталья! – обернулся он к дочери, испуганно взиравшей на происходящее, - давай поводья, поехали! Но!
И, тронув вожжи, взмахнул над головой нагайкой; гнедые резво рванули вперед, подняв клубы пыли, неся легкую повозку, над которой виднелась сгорбленная широкая спина купца Прохора Пантелеева и испуганные глаза его дочери Натальи, горевшие, словно агаты.……

….....Ранняя весна выдалась в этом году. На дворе начало апреля, а припекает, словно в жарком июле. Старожилы только руками разводят – феномен! А Дон...красавец Дон широко разлил свои воды, выйдя из берегов...силища!
-- Эх, силища! Правда, дядя Степан? – молодой парень уважительно покачал головой, тряхнув черным чубом.
-- А то! На то он и кормилец и надежа! - рассудительно ответил старый кузнец, - испокон веков сила его преумножается и нам на радость! Ну что, отобедаем, гляди вон, и солнце уже как высоко, подай-ка лучше краюху... – попросил он своего подручного.
Парень неспеша встал и, потянувшись во весь рост, с наслаждением повел он молодецкими плечами:
-- Хорошо-то как! Эх, так бы и взлетел! А, дядя Степан? Вот бы взлететь как птица, да над нашим Рассветным пролететь, а потом на Дон! – мечтательно проговорил он.
-- Да, курам на смех! Вот бы девок Рассветенских потешил! Есть давай,  философ, а то еще ограду не закончили, а работы невпроворот! Не забыл, нам еще пантелеевских коней подковать надо, а Прохор Ефграфович скор на расправу, но и не обидит, если работу в срок сделал! – назидательно сказал кузнец.
-- Да, уж что-что, а на расправу он скор, намедни Гришку Антуфьева чуть до смерти сам не запорол, за то, что за товаром не уследил, а всего две кожи с воза увели....
-- Копейка рубль бережет! Купец Пантелеев свое дело знает и за недостачу взыщет всегда, на то он и хозяин! А Гришку твоего и так выпороть следовало! Да и тебя заодно с ним не мешало! Это что же удумали, стервецы, так над людьми изголяться! Это вам не девок Рассветенских портить, да станичникам на ярмарке морды бить! Кто приказчика вместе с кушеткой пьяного на кладбище унес, да на могилу положил, а после заставил попрошаек, когда он проснется, панихиду ему за упокой петь?! И это ж надо же, еще и связал, дурака этого! Так тот до сих пор из богодельни для душевнобольных не выходит! Да, за это и впрям выпороть вас мало!
-- Да ладно.... – неохотно потянул парень, по озорному сверкнув глазами, - чего жалеть то его, ирода?! Аль забыл, как он тебе денег не додал? А ты, чтобы заказ выполнить, больной взялся за работу, и что?! Денег тебе приказчик недодал, а только кричал, что халтура!
-- Ладно... – успокоился Степан, - Бог простит! Только нельзя так с людьми, все мы твари Божьи и состворены по одному образу и подобию. Ладно, хватит лясы точить, еще ограду делать, а потом к Пантелееву идти!  А ты, что это заерзал, паря? Аль боишься? Ну-ну! Один на братьев Архиповых выйти не побоялся, да еще и чертей им надавал, а девки испугался! – засмеялся Степан.
-- Какой девки? – недовольно буркнул парень, - и никого я не боюсь!
-- Да видел я, как ты на Наталью Пантелееву смотрел в субботу на ярмарке....что покраснел! Эх, паря! Смотри, Прохор если что и прибить может за нее – единственная дочь! – покачал головой кузнец, - а ты кто? Гол как сокол, да вшей полон подол! И хоть чубом своим красивым для глазами цаганскими ты всех молодок в округе с ума посводил – не пара тебе Наталья!
-- Хватит, дядя Степан! А то накличешь на свою голову! Поживем-увидим, а сейчас пора и за работу браться! –  весело крикнул залихвастский парень, направляясь в кузницу, - кто знает, может быть, и сам Прохор Ефграфович сватать свою девку придет за меня, а? А я еще думать буду!
-- Эх, Алеха! Не было б беды! Может быть, судьба и смилостивится над тобой...храни тебя Господь! – горько взодхнул кузнец и, аккуратно завернув краюху хлеба в чистую холстовую рубаху, отправился вслед за своим помощником..……

……Новый приказчик купца Пантелеева, молодой парень с побитым оспой лицом,  встретил их на подворье, окинув неприветливым взглядом:
-- Почему поздно, ведь вчера еще ждали?!
-- Извини, барин, не поспели вовремя со старым заказом...но за сегодня управимся! – сказал в оправдание кузнец.
-- Ну-ну! Поглядим! – проговорил приказчик и нехорошо посмотрел на Алексея, который ничуть не смущаясь, сплюнув себе под ноги, уставился в свою очередь на того.   
-- Идите в конюшню, там вам покажут, каких лошадей нужно подковать, - не выдержал взгляда Алексея приказчик, - и смотрите у меня, без глупостей!  Проверю все! Рассчет сам буду производить!
Провозившись до обеда с лошадьми, Алексей с кузнецом Степаном вышли из конюшни, когда вдруг раздался голос приказчика:
-- Запрягайте лошадей, Наталья Прохоровна изволят выезжать!
От этих слов Алексей напрягся и ощутил, как под ложечкой у него засосало, а в ноги ударила мелкая предательская дрожь...

Дочь купца второй гильдии Прохора Пантелеева вышла из дома в сопровождении кормилицы, весело смеясь над чем-то:
-- Ты, Антиповна, вечно придумаешь...хозяин! А кто же видел этого хозяина?! И у нас дома есть хозяин?
-- Хозяин есть везде и относится к нему нужно уважительно! – назидательно повторила кормилица, - вот и матушка Ваша покойница, Царство ей небесное, тоже не считала это суеверием, поэтому и с уважением относилась ко всем преданиям! Поэтому и дом наш миновали беды и незгоды, потому, что хозяин за всем следит и добро сторожит!
-- А за людьми кто следит, тоже хозяин?
-- Нет, за всеми тварями живыми и за всем, что на земле происходит, зрит наш Владыко Всевышний, он и от нечисти всякой нас оберегает, и от беды лихой... – наставительно начала объяснять кормилица.
-- А раз он оберегает, то как же хозяин может нам беду причинить?! Или он сильнее Всевышнего? – искренне удивилась Наталья.
-- Чур тебя! Это же надо такое придумать, «сильнее»! – запричитала Антиповна, - и что у тебя в голове творится, ишь ты, придумала «сильнее»...да все на земле создано творением Всевышнего нашего...а ты говоришь, «сильнее»....кто как не Он и защитит нас от всех напастей, порождением гордыни нашей, от искушения .... 
-- Байки про хозяина, все это выдумки и предрассудки! – засмеялась Наталья.
-- Это тебе всю эту ересь учитель рассказал? Антихрист! – плюнула в сердцах Антиповна, - гореть ему в гиене огненной!
-- И гиены огненной нет, а есть только непредвиденные природные катаклизмы, которые являются причиной землетрясений и извержений вулканов! – с задором поддразнила ту Наталья.
-- Да это же и есть, гиена огненная! Нашла, чему учиться! Ты лучше старых людей послушай, да на ус наматывай! И поуважительней, поуважительней...а не речи непутевые слушай, вот скажу батеньке твоему за речи крамольные..совсем уже перестали Бога бояться! А учитель этот...он, говорят, политический и под надзором состоит...
-- Да ладно тебе, Антиповна, поехали лучше на ярмарку!
-- Тебе все кружева да румяна...а пора уже давно и о другом думать! – недовольно заметила кормилица.
-- Это о чем еще? – вскинула красивую бровь в удивлении Наталья.
-- О чем..о чем... – вздохнула кормилица, - знамо о чем...о чем девицам в срок свой думать положено...вон и тятенька твой беспокоится...ты уже, Наталья, девка на выданье и приданное для тебя собрано...пора и о женихах подумать...засиделась в девках!   
-- Мне?! Я.... – засмеялась Наталья, - ты что, Антиповна, серьезно?! И за кого же вы меня сватать решили?!
-- Есть люди уважаемые... – уклончиво ответила Антиповна, отведя в сторону глаза, - на то воля отца Вашего, Наталья Прохоровна...
--Антиповна, миленькая, да вы что?! Чай не в каменном веке живем, чтобы замуж насильно выдавать! 
-- А никто и не будет насильно выдавать...просто пора уже и подумать об этом...и выбрать среди людей уважаемых!
-- А кто эти люди-то? Уж не купца Никодимова сын, Пашка?
Нечего сказать, хорош жених! – засмеялась Наталья, - да он до сих пор с детворой по двору в салки гоняет, да мух ловит! Дурак, он и есть дурак!
-- Это ничего, что мух ловит...зато капиталу у отца его, знамо, что род купеческий Никодимовых еще при царе-батюшке Петре Алексеевиче отсчет свой ведет! – с уважением сказала Антиповна.
-- Ну вот пусть и дальше ведет, а я за дурака ни в жисть не пойду! Вот еще! – в сердцах бросила Наталья, - а надо будет, и из дому убегу! 
-- Ну, что ты, Наташенька...успокойся, никто тебя неволить не будет! Придет время, и найдешь ты своего суженного...тятенька тебе просто женихов достойных ищет, хочет, что бы и после него тебя также любили и заботились о тебе, глупенькая!
-- Ничего не глупенькая...просто я, Антиповна, хочу, чтобы тот, кого я полюблю, не за миллионы тятеньки взял меня...а просто...взял бы на руки и унес..от всего этого...вот так бы на всю жизнь вдвоем! – мечтательно произнесла Наталья. 
-- Как же....просто так! – недовольно пробурчала кормилица, - гляди, разбежались-то от приданого отказываться! Не те времена, Наташенька, чтобы деньгами брезговать...сказок меньше читай, да с учителем, антихристом этим, про жизнь да материи всякие разговоров не веди...ладно, поехали, что ли...эй там, долго еще возиться будете?!
Подходя к поданному экипажу, Наталья невольно обернулась и увидела глаза, дерзкие и насмешливые, все тот же обжигающий смелый взгляд, как много лет назад, который она часто видела в своих снах....
-- Что с тобой, Наташенька?! – тревожно спросила кормилица, - ты прямо в лице переменилась, аль померещилось что?
-- Нет....почудилось что-то.... – краснея, ответила Наталья.
И оглянувшись по сторонам, кормилица недоверчиво проворчала:
-- Ну-ну....поехали, что ль? Авось, и страхи-то в лавке, глядишь, и развеются, глядючи на обновы! 
...Солнце уже давно склонилось к закату, озаряя своим последним розовым светом окрестности станицы, уже чувствовалась вечерняя прохлада, опускающаяся на землю с первым белесым туманом в лощинах лугов, приносящая с собой одновременно и стрекот кузнечиков, и запах молодой полыни, и звуки поющей гармони вдалеке, и ноющее чувство ожидания в груди... ожидания от предчувствия чего-то необъяснимо радостного, что всегда бывает в молодости, веселящего сердце и зовущего куда-то вперед, навстречу новому и прекрасному...
-- Пойдем, дядь Степан, работа сделана, чего ждать-то?! Зови приказчика, что-ли...
-- Куда спешишь-то, на гульки? Эх, молодость....когда-то и я вот с девками хороводы водил.... – и, сложив инструмент, Степан грустно улыбнулся, - гуляй, паря, пока время твое...
Придирчиво приняв работу, приказчик неохотно отсчитал положенные деньги, недобро косясь в сторону Алексея, но тот, небрежно смерив его взглядом и поведя молодецкими плечами, заметил:    
-- Что-то девок у вас мало, аль прячете вы их всех куда?
-- Ты бы, паря, меньше б о чужих девках лясы точил, а то недолго и буйну голову сложить... – зло бросил ему приказчик.   
-- За красу и голову сложить не жалко, только вот не тебе, гунявый, голову мне снимать....а ну, посторонись, а то зашибу! – и молча прошел восвояси, сбив плечом низкорослого приказчика.
--- Ничего, паря, сочтемся! – с ненавистью прошипел вслед Алексею приказчик, поднимая с земли упавший картуз, - авось свидимся еше...ох, чует мое сердце, свидимся!

С приходом сумерек, на улице все громче были слышны звуки гармони и дружный смех парней, кучкой стоявших возле гармониста, хромого Кольки-солдата, которого все наперебой угощали махоркой...тут же скромно и чуть поодаль стояли молодки и, кутаясь в разноцветные платки и шали, лузгали семечки, прыская дружно от смеха, как бы невзначай стреляли своими черными глазами на парней....некоторые уже неспеша прогуливались парами – несколько парней, залихватски надвинув картуз на затылок, лихо закрутив молодецкий чуб и щеголяя в начищенных до блеска хромовых сапогах, наперебой рассказывали молодкам несусветные байки, от чего те начинали заливисто смеяться...      
Одев новую шелковую рубаху и сапоги по такому случаю, Алексей, неспеша и статно накинув жакет на плечо, вышел на улицу...
-- Гляди-ка, Лешка-цыган идет!
--Где?!
-- Да ну?! Как бы опять чего такого не случилось...помните, как он с зареченскими драку затеял?!
-- Лешка, иди к нам! – загалдели парни, - угощайся махоркой!
Поздоровавшись с каждым по отдельности и угостившись махоркой, Алексей неторопливо закурил:
-- Ну что, скучаете? Аль девок красивых мало? Здорово, Гришка! – увидел Алексей своего закадычного дружка.
-- Девок хватает, выбирай! Только они чай не лошади, их так просто не подковать, могут и по роже дать, хоть ты и кузнец! – весело загоготали парни.
-- Могут! – согласился Алексей, - на то я и кузнец, чтобы подковывать особо резвых!
-- Смотри, паря... – беззлобно улыбнулись те.
Тем временем, беззаботно шутя с рассветенскими парнями, Алексей увидел Наталью, шагающую неспеша с соседской подружкой Устиньей...
Идя на улицу, Наталья одела новое платье, купленное с Антиповной сегодня в лавке. Наряжаясь в обнову, она подумала об Алексее...она часто думала о нем, вспоминая его красивые, вьющиеся вороные волосы, дерзкие и непокорные глаза, еще с того самого дня, когда отец чуть было не зашиб его, еще мальчонкой, на дороге... Иногда они встречались и, каждый раз находясь поблизости, она боялась посмотреть на него.  Проходя мимо, она опускала глаза, чувствуя, как ватными становятся ноги, а сердце бешено рвется из груди... вот и сейчас, сразу увидев его среди парней, Наталья прошептала:
-- Устинька, милая...пойдем домой, а?!
-- Ты что, Наталья?! – удивилась Устинья, - только вышли, а уже домой?! Что с тобой?! Аль не здоровится? Что-то бледная такая... 
-- Да нет, все хорошо...ладно, пошли!
Подойдя к остальным молодкам, она попыталась спрятаться между ними, нарочито отвернувшись от Алексея, как вдруг хромой Колька, заиграл веселую кадриль. Алексей, подмигнув Гришке и уверенно затушив самокрутку о голенище сапога, тряхнув кудрями, смело направился к девушкам...
-- Позвольте, Наталья Прохоровна...кадриль ведь... – сверкнул своими жгучими цыганским глазами Алексей, и Наталья, не отдавая себе отчет, вся трясущаяся от волнения, покорно пошла за ним. Через какое-то время все увлеченно и задорно танцевали кадриль... Лишь возле гармониста, нехорошо подбоченясь, нахмурившись, стоял со своими подручными приказчик Прохора Пантелеева... 

...Обратно шли вместе - впереди Гришка с Устиньей, а позади Наталья с Алексеем.
-- Наталья Прохоровна, что молчите? Аль испугал я Вас давеча с кадрилью-то, что до сих пор боитесь? – улыбнулся Алексей, и в темноте забелели его ровные зубы, - накиньте вот жакет мой, холодно что-то стало... 
-- Спасибо... – покорно молвила Наталья, - я Вас видела сегодня у нас на подворье...
-- Это мы у батюшки Вашего лошадей подковывали...а я ждал Вас...ждал, что увижу Вас...
-- Меня?! С чего бы это?! – улыбнулась Наталья, а у самой сильней застучало сердце...
-- Давно Вас не видел...с прошлой субботы, как на ярмарке видел и все...так и маялся все это время...
-- Как...почему маялись?! – залилась краской Наталья, - как же возможно такое?!
-- Так...как не вижу Вас, так и сердце скребет, и в душе пустота, хорошо, хоть работой спасаюсь, а так хоть волком вой! – решительно сказал Алексей, - Наталья...Прохоровна...Вы ведь и сами знаете... – и смело взял ее руку.   
От прикосновения его горячей и сильной руки, Наталья вся пришла в трепет и, заикаясь от волнения, прошептала:
-- Алескей...ну что Вы...зачем так...там Устинья и...услышат!
-- Не услышат...я хочу просто сказать Вам это...я уеду наверное скоро...
--Куда?! Когда?! – испуганно спросила Наталья.
-- Скоро...мы со Степаном в губернию подадимся на заработки, там завод конный и кузнецы нужны...Наталья Прохоровна... – глаза Алексея горели, - не жить мне без Вас!
-- Алексей...Алешенька...ты...ой, что же я делаю! – отвернулась Наталья, - я знаю...но...
--Наталья...Наталья Прохоровна...завтра...как только стемнеет...приходите на Дон! Я буду ждать Вас там!
-- Нет! Нет, Алексей, отец никогда не разрешит мне этого...
-- Да ведь, никто и не узнает, скажите, что на улицу...
-- Я не за то... – задумчиво молвила Наталья, - уезжай, Алексей! Прощай!
И побежала к дому, где ее терпеливо дожидалась Устинья, беззаботно смеясь над хвастовством Гришки Антуфьева...

...На следующий день Наталья все время была задумчивая и рассеянная, отвечая невпопад на расспросы Антиповны:
-- Ты что это, девка? Аль случилось что? – обеспокоенно спросила кормилица, - не ешь ничего, может, доктора позвать?!
-- Нет, Антиповна, не надо....голова просто болит у меня...водицы вчера испила холодной....
-- Давай я тебе чай с малиной заварю....малина от простуды первое дело! Глядишь и хворь вся выйдет!
Наталья же думала об Алексее...она до сих пор ощущала прикосновение его  горячей руки...его глаза...такие жгучие и властные...так бы и смотрела в них вечность не отрываясь....да как же не пойти к нему....нет! Никогда! Вот еще! Не бывать этому никогда! 


....Вдали уже был слышен крик пастуха Митяя, его очередное и добродушное ругательство на бредущих к Дону на вечерний водопой коров, сухой хлопок его кнута и звон колоколов над старой церковью – уже звонили вечерню!
Смеркалось, от Дона потянуло свежестью...стоя в задумчивости у старой вербы, Алексей молча гадал , придет ли Наталья? Да, он понимал, что Прохор никогда не отдаст ему свою дочь, да и кому, голи подзаборной, не знавшему никогда своего отца, перебивавшемуся с самого детства с матерью только тем, что она зарабатывала, стирая и убирая по домам? Да, не пара он ей...только, что сделать с сердцем своим, которое не может ни о чем думать, как о Наталье, агатовые глаза которой сводят с ума? Как забыть этот разлет бровей, алые губы, которые кажутся слаще всего на свете? И тряхнув головой, отгоняя наваждение, Алексей вдруг услышал шорох...кто-то спускался по тропинке к Дону...через мгновение он увидел ее. Наталья была бледнее обычного в этот вечер...
-- Не ждал, думал не приду? – волнуясь, спросила Наталья, - я и сама так думала....
-- Я...знал, что придешь... – волнение Натальи передалось и ему.
-- Знал...что можешь знать ты?...ох, Алексей, Алексей...кто знает, что будет и как будет...кто знал, что наваждение это не пройдет никогда...как увидела тебя тогда, так в сердце будто кто-то кол вогнал...
-- Наталья...я заработаю деньги...буду работать, много...я дюжий, все сделаю...вот тогда и приду к отцу твоему...руки твоей просить буду! – глаза Алексея горели лихорадочным блеском.
-- Руки?! – горько засмеялась Наталья, - Алеша, он тебя просто прикажет взашей выгнать, да еще хуже всего, собак спустит с цепи! Убьет он тебя, Алексей! Да и меня тоже....
-- Наташенька, давай убежим! Большая Россия, авось и не сыщет отец, а после мы сами приедем, покаемся!
-- Покаяться? Ох, Алексей...горькими слезами выйдет такое покаяние... – и не договорив, Наталья заплакала.
-- Наташенька, любая моя, ну что ты?! Голубка моя.... –  нежно обняв, Алексей несмело и робко поцеловал ее... Улыбнувшись, Наталья подняла глаза и, проведя ладонью по его волосам, несмело прильнула к нему...Осыпая поцелуями жадными и пересохшими от волнения губами ее лицо, не понимая, что делает, Алексей, с дерзостью и необузданностью первой страсти бросился к девушке, ощущая вкус горящих и зовущих губ...
-- Лешенька, милый ...ну что же ты...не надо, любый мой! Не надо...
В безумном исступлении, бессвязно шепча какие то-слова, Алексей, начал расстегивать платье Натальи, которая, сопротивляясь какое-то время, вдруг отбросив весь стыд, отчаянно подалась навстречу Алексею.......

Сидя у старой вербы, Наталья, склонив голову на грудь Алексея и слушая биение его сердца, тихо спросила:
-- Что будет теперь с нами, Алешенька? Нехорошо мне на сердце....Ведь убьет нас отец...и тебя и меня...такое он мне не простит....ведь замуж он меня надумал выдавать...лишь бы за кого, только бы деньги были...
-- Не убьет! А замуж...вот приеду и сам к тебе посватаюсь, а что?! Деньги заработаю, а там видно будет! 
-- То-то, что видно будет...а как оно будет только Господь знает! Ох, Лешенька, на горе свое полюбили мы с тобой друг друга ...
-- Не горюй , люба моя, живы будем, а там посмотрим!
-- Посмотрим...нам теперь не нужно видеться, а то злые разговоры пойдут, нас пока не видел никто вместе...
-- Завтра вечером на улицу выйдешь? Или к Дону? – в надежде спросил Алексей.
-- Нет, Леша, нельзя! Отец не разрешает часто, даже с Устиньей!
-- Я сам к тебе ночью приду! – решительно сказал Алексей.
-- Ты что, с ума сошел?! – испугалась Наталья, - а как увидят, да поймают?! Да отец тогда тебя живьем не отпустит! И не думай, Алексей!
-- Это мы еще поглядим..... – дерзко взъерошил тот непокорные волосы.

....Весь следующий день Наталья провела как в тумане, вспоминая встречу с Алексеем. Антиповна, видя ее состояние, обеспокоенно спросила:
-- Что с тобой, Наталья? Бледная такая...
-- А? – рассеянно спросила Наталья, - нет, все хорошо....
Антиповна как-то пристально посмотрела на нее....
С приходом вечера ее сердце билось все сильнее и, томимая тягостным предчувствием, Наталья зябко куталась в теплую шаль.
-- Да что с тобой, Наташенька? – обеспокоено спросила в очередной раз Антиповна, заглянув в ее комнату, - у тебя с самого утра росинки маковой не было во рту...может, поешь что-нибудь? Али нездоровится тебе?
-- Зябко мне...я сейчас лягу, а завтра само все пройдет...ты иди, Антиповна, все хорошо!
Под мерный стрекот сверчка, Наталья забылась. Какое-то странное наваждение нахлынуло на нее, словно сон... Она видела себя маленькой, бегущей к ручью и перескакивающей через камни. Вдруг оступилась...и, еще не коснувшись студеной воды, успела почувствовать, как ее подхватили сильные и нежные руки...руки Алексея...и его голос шептал: “Наташенька...любая моя....я здесь....Наташенька....Наташа.....”:
-- Наташа!....Наташенька! – приглушенный голос Алексея явственно звучал в комнате, - это я!
-- Алексей?! – удивленно спросила Наталья все еще не отойдя от сна, - ты?! Что ты здесь делаешь и как... – и осознав наконец происходящее, вскрикнула, - сумасшедший!      
-- Я же сказал, что приду! – голос Алекся звучал задорно и дерзко, - не зря же меня цыганом кличут!
-- Уходи, Алеша! Нельзя здесь, если прознается кто – не сдобравать тебе! Отец и его люди живым тебя не выпустят! Отец в последние дни особо лютует – у него пропали золотые часы, работа известного мастера Буре, подарок самого губернатора. Или отец где случайно обронил, или какой худой человек взял, кто знает, только чтобы кто взял намеренно, это вряд ли...все знают, что если что, отец шкуру живьем спустит, но проступок такой зря без наказа не оставит...боюсь я, Алеша, как бы худого ничего не вышло...у отца приказчик новый, самый настоящий зверь! Я его давеча на смех подняла за то....за то, что мысли у него гадкие...я чувствую это...я как давеча проходила, то вижу, а он смотрит на меня, как на девку гулящую...чувствую, что была бы его воля, так он плетью бы меня застегал....знамо дело – зверь! Это в глазах его чувствуется...   
-- Не боись, люба моя...в обиду я тебя никому не дам, ни отцу твоему, ни этому, недорослю приказчику....
-- Лешенька, милый мой, как же я устала от всего этого...вроде и дом отчий, а страшней тюрьмы лютой! Убежала бы...ей богу убежала бы, только знала бы куда...
-- Ничего, придет время – убежим! Вдвоем и убежим, туда, где нас никто и никогда не сыщет! Дай только время!
Вдруг за дверью послышались торопливый топот шагов и голоса...
-- Наталья Прохоровна, откройте, барыня! – послышался резкий и неприятный голос приказчика.
-- Наташенька, открой! – это Антиповна, - открой, детонька, ты же сама знаешь, что никто тебя в обиду не даст! Открой, знаем, что злой человек у тебя...
Кровь в голове бешенно застучала и глаза застилал розовый туман:
-- Беги, Алексей! Увидели тебя, али узнали, что кто-то в доме чужой...беги! Спасайся! Обо мне не думай, меня не тронут! Себя спасай!
-- Я...вернусь! Обещаю, милая моя! Обязательно вернусь! Ничего, авось пронесет!  - и наспоследок он спешно прильнул к жарким устам Натальи.
-- Береги себя... – только и успела промолвить она.
А на дворе его уже ждали. Как только Алексей спрыгнул на землю, отовсюду посыпались удары... Размахнувшись, он ударил наотмашь кого-то...послышался только хруст сломанной кости да глухой удар падающего тела... Затем он ударил опять...и опять... Удары других он уже не ощущал, засталяя себя не думать о них, стараясь заглушить боль. Лицо давно стало мокрым, по-видимому, от крови, а в глазах плыли разноцветные круги... И наконец, страшной силы удар обрушился на его голову, разрывая ее на мелкие куски, болью пронзая все тело...пустая тишина воцарилась внутри него...
-- Вяжи его, суку! – со злостью сплюнул в сторону приказчик и в последний раз пнул хромовым сапогом неподвижное тело Алексея, - дыхать тяжело, ребра кажись сломаны, силен сволочь!
-- Да уж, живучий гад! – согласился околоточный и, оторвав болтающийся рукав от нового мундира, вздохнул, с горечью в голосе попросил веревку.    
Помощники вместе с жандармами, набросив на лежащего веревки, второпях начали его связывать, подгоняя поближе подводу....
-- А вот и пропажа - золотой брикет Прохора Ефграфовича! – радостно воскликнул приказчик, вытаскивая часы из кармана Алексея, - а мы гадали, кто взял! Я же говорил, паря, что свидимся еще... Тащи его в повозку, теперь никуда не денется, ворюга!
-- Куда его везут? – тихо ойкнула какая-то тетка.
-- Знамо куда, в острог или на каторгу! Куда его еще могут везти? – недоуменно спросила молочница, - ох, горюшко, пропал парень....
В последний раз, окинул он единственным окровавленным глазом родные берега, за которыми еще темнел в предутренней тишине красавец Дон. По зеркальной глади реки только начинали играть яркими блестящими вспышками первые лучи солнца.... Над станицей Рассветное занимался багряный свет... его последний рассвет... тревожный кровавый рассвет, который он изо всех сил будет гнать из своей памяти, преследующий его всю жизнь...
Дернув поводья и прикрикнув на мерно жующих лошадей, возница взгромоздился на повозку, что с тяжелым скрипом тронулась в путь. А солнце уже поднималось из-за берегов все выше и выше, озаряя и преображая безмолвную гладь вод своим ослепительным радужным светом, пробуждая спящую станицу, на которую неминуемо падал новый день, оглашаясь криком первых петухов... Шел 1905 год.... 



*   *   *   *   *


ДАЛЕКИЙ РОМАН


-…я вижу те ненавистные руки, которые тянутся к нам, чтобы задушить нашу революцию, нашу молодую, зарождающуюся из руин прогнивающей Империи страну, - жилистый кулак бывшего путейского рабочего крепко ударил по столу. Комиссар ВЧК Петроградского Реввоенсовета поправил ремень портупеи и, стремительно одернув гимнастерку, играя желваками, сказал:
- Да  что тут говорить. Сам и прочти.
Он протянул мне газетную вырезку. Это были строки из монархической газеты одной из зарубежных стран:

Черный заголовок «Памяти убиенных».
«На панихиде по убиенном капитане лейб-гвардии его величества полка Курмакове и ротмистре Витковском прочувственное слово к русской пастве произнес протоиерей Даманский. Кроме господ офицеров вышеуказанных полков, на панихиде присутствовали адъютант начальника гарнизона барон фон Экке Сумский».

(По мотивам рассказов  «На далекой заставе», сост. И.Никошенко)



«…Мамина мама, моя бабушка, умерла в тридцать восьмом году в лагере. Вся ее вина состояла в том, что она знала четыре иностранных языка, играла на рояле, пела и назвала директора сельской школы, где работала учительницей, дураком. А директор оказался не только дураком, но и коммунистом. И написал куда следует...»



Тараканьи бега – состязание тараканов в спринтерской гонке. Участников помещают в желобки. Длина дистанции, как правило, около 1,5 м. Зрители делают ставки. Для наблюдения за забегом в наше время используется видеотехника.
               


«....милая княгиня, Ольга Владимировна! Я даже и не уверен, помните ли Вы меня еще, признаться, я долго размышлял, перед тем, как решиться написать Вам это письмо. Впрочем, первое и последнее, хотя, простите великодушно, писать Вам мне уже приходилось, однако разве можно назвать письмом ту самую записку, что передал Вам Митя на балу у Турчиных? Помилуйте, княгиня, я и сам до сих пор ощущаю неловкость и в какой-то мере угрызения совести за свой проступок, хотя так ли было все это, ведь я более чем уверен, что сейчас Вы знаете все...но тогда, в то беззаботное время я ощущал себя весьма дерзким и, как Вы справедливо заметили, несносным мальчишкой!  But let me reassure, my dear Princess, nobody perfect, especially for the greenhorn as I was before… Итак, возвращаясь к тем безоблачным и романтическим годам юности, я невольно вспоминаю тот день, когда впервые увидел Вас, дорогая княгиня, помните, идя с графом Нагинским по набережной Невы, я невольно поддался его порыву восхищения, да впрочем о чем это я, Вы же и сами помните славного Митеньку, способного лицезреть даже в пасмурную погоду красоту растекающейся по стеклу капли дождя...., он был прав – картина поражала своим великолепием: исчезающая под снегом мостовая, романтичные фонари вдоль набережной....и Вы! Да, я сразу заметил Вас, несмотря на то, что видимость была отвратительная, сгущались сумерки и шел снег, помните?.....»


Шел снег, и юркие снежинки, кружась в своем безудержном танце, медленно опускались на плечи. Казалось, что все вокруг зачарованно любуются их веселым хороводом,  не замечая, что ритм его заметно учащается - под утро прибавится работы дворникам, а шустрая ребятня немедленно начнет строить снеговики, лепя незамысловатые снежки из малого количества снега, непременно норовя обморозить пальцы и носы....
Граф Нагинский  показывал ему удачный вид для пейзажа – ракурс охватывал всего понемногу: и вид Невы, с ее мрачными водами, и приглушенный свет грациозных фонарей, и пустынную набережную. Однако, как всякий художник и куплетист, концентрирующийся на своем, граф порой не замечал главного.
В тот вечер он сразу увидел ее, несмотря на то, что граф Нагинский настойчиво просил его смотреть куда-то вправо, он даже и не замечал, находясь в своем творческом ажиотаже, женские силуэты идущие прямо на них.... Да, первое, что он увидел в Митенькином пейзаже, была она, а точнее сначала он услышал ее звонкий смех, а потом и его обладательницу. Он даже на миг зажмурился, пытаясь представить, каким должно быть ее лицо. Несомненно, оно должно быть неземным, так он подумал в тот момент!
Когда расстояние заметно сократилось, он отчетливо увидел стройные  фигуры в пальто, идущие прямо на них. Миниатюрные сапожки игриво стучали каблучками по мостовой, а сердце Юрия Витке лихорадочно стучало от предчувствия. 
-- Юра, послушай, - не унимался граф Нагинский, - для полного ракурса не хватает луны, но если....
Поручик Витке определенно не слушал, все его внимание было приковано к девушкам, а точнее к одной их них. Проходя мимо, первое, что заметил Юрий, были глаза. Большие черные глаза, так необычно смотрящие на него. В вечерних сумерках девушка казалась, словно сотканной из тончайшего лунного света, а ее прекрасные глаза, контрастом выделяющиеся на общем плане, навевали нечто мистическое в сознании Юрия. Через мгновение, пройдя мимо них, девушки исчезли, растворившись в тумане. Очнувшись от наваждения, Юра услышал все тот же мягкий тембр голоса Митеньки, повествующий о чем-то, по-видимому, очень увлекательном для него:
-- ...и господь с ним, с Петраркой, настоящее вдохновение может быть навеяно и посредством обычной меланхолией, а не созерцанием каменного изваяния! Первопричину следует искать в душевном томлении, а окружающие нас предметы всего лишь помогают сконцентрироваться на нем, абстрагируя от идей важности первостепенной! А ты разве не согласен со мной? 
-- Прости? А....наверное....зябко что-то, ты не находишь? – рассеянно ответил Витке.
-- Послушай, а пойдем к Турчиным?! – при этих словах, лицо Нагинского просветлело и на нежных, еще совсем детских щеках, показался румянец, - и правда, пойдем, мы ведь так давно у них не были?!
-- Да, уж…почему нет! Изволь, мой друг! – и, усмехнувшись про себя, вспомнил, что последний раз они захаживали к Турчиным только вчера. И главная причина их посещения была старшая дочь Турчиных Варвара Андреевна или Варенька, как ее называли все, за милый и чуть наивный образ и за неизменную привычку искренне умиляться по любому поводу. Несомненно, несмотря на то, что Варвара Андреевна была человеком высокообразованным, со светлыми идеалами, она так и осталась большим и добрым ребенком для всех, являясь ядром сплочения молодежных вечеров в их доме. Это качество особенно пленило Нагинского, который находил ее для себя эталоном женственности, нежности и чистоты,  воспевая в своих стихах и грезах. Все друзья и знакомые знали, что, посетив Турчиных, вы непременно откроете для себя нечто новое и особенное в брызгах искрометного и задорного юмора, беззаботного веселья, окутанного неподдельной заботой и домашним уютом.
Привычно позвонив в дверь, они услышали слабый и мелодичный звонок колокольчика в прихожей, и через мгновение дверь открыла прислуга Турчиных Дуняша, которая, присев в коротком реверансе, проводила господ в переднюю.
Отряхивая от снега шинель и передавая его горничной, Витке ненароком заметил:
-- Ты прямо цветешь сегодня, Дуняша! И такая нарядная! Много гостей у вас?
-- Ну что Вы, Ваше Сиятельство... – от похвалы щеки ее зардели словно маки, - Вы все шутить изволите, а господ нынче много, и сам светлейший Князь Абдрадишвили пожаловали!
При этих словах Витке нахмурился, так как был наслышан о князе Абрадишвили, адъютанте начальника штаба армии, генерала Юсупова. В широких кругах князь слыл человеком вспыльчивым и заносчивым, а также известным дуэлянтом. Там, где появлялся Абрадишвили, немедленно и стихийно возникали и всецело затягивающий азарт, и веселый флирт, и безумная страсть, и обжигающая ревность, следовательно, люди более искушенные пытались не попадаться на глаза Абрадишвили в неподходящий момент.
Пригладив волосы у высокого зеркального стеллажа в просторной передней, Витке, не спеша вошел в комнату, откуда уже доносились радостные возгласы неугомонного Митеньки Нагинского.   
Кивком головы, поздоровавшись с присутствующими и поцеловав изящную руку Вареньки, Витке не преминул игриво заметить:
-- Вы как всегда просто обворожительны, Варвара Андреевна! Толпы отчаявшихся поклонников падают ниц при одном лишь Вашем появлении, что, смею заметить, испытываю и на себе! Вы просто обезоруживаете своим очарованием!
-- Данное признание выше всякой лести, если к числу моих поклонников Вы также относите и себя, милый граф! – кокетливо улыбнулась Варенька, - прошу Вас, располагайтесь, Вы же знаете, что у нас без церемоний! Тем более близким друзьям. 
-- Благодарю, графиня и весьма польщен! – с присущей офицерской выправкой, Витке склонил голову к подбородку, одновременно щелкнул при этой каблуками сапог.
Подойдя к камину, Юрий без интереса стал рассматривать собравшихся.  Гости небольшими группами разместились в просторной комнате, блистающей дорогим убранством и великолепием. Здесь  витала атмосфера непринужденности и покоя.  В другом конце комнаты играли в вист и все чаще были слышны восклицания князя Абрадишвили, который немедленно оказался всеобщим любимцем, заражая остальных своим азартом и невольно притягивая к себе внимание большинства.
 -- Варвара Андреевна, спойте! Вы ведь обещали! Вы так чудесно поете! – просительно посмотрел вдруг на нее Митенька.
-- И правда, господа, попросим! Спойте, Варенька, у Вас волшебный голос! Мы все Вас очень просим! – загомонили вокруг - спойте какой-нибудь романс... «Калитку»! Да, да...именно  «Калитку»!
-- Ну, если Вы просите...извольте! Митенька, - обратилась она к Нагинскому, - Вы, как мой бессменный кавалер, аккомпанируйте мне, пожалуйста!
При этих словах Митенька залился краской от удовольствия и с чувством явного превосходства подошел к роялю. После первых же звуков аккордов все разом умолкли и Варенька, медленно подойдя к роялю, в ожидании  подстраиваясь под темп игры Нагинского,  запела низким грудным голосом:
 
                Лишь только вечер затемнится синий,
                Лишь только звёзды зажгут небеса.
                И черёмух серебряный иней
                Жемчугами украсит роса.

Голос ее действительно был на удивление чудесным и Витке, невольно прикрыв глаза, медленно погрузился в мир музыки....
Стоя возле камина, Юрий почувствовал, как его всего мягко окутывает тепло, одновременно расслабляя и позволяя его мыслям сосредоточиться на своих безмятежных ощущениях. Чувственный и проникновенный голос Вареньки все уверенней вторгался в него, словно завораживая и ломая последние преграды робкой застенчивости, маня и унося куда-то далеко...   
               
                Отвори потихоньку калитку,             
                И войди в тихий садик, как тень.
                Не забудь, потемнее накидку,
                Кружева на головку надень.

                Там, где гуще сплетаются ветки,
                У беседки тебя подожду.
                И на самом пороге беседки,
                С милых уст кружева отведу.

Звуки последних аккордов уже затихли, а Юрий все еще пребывал в глубокой задумчивости, когда из оцепенения его вывели некая суета и действо, происходящее в комнате. Причиной всеобщего оживления были вновь прибывшие гости, а именно гостьи, среди которых Витке сразу же узнал ту самую девушку, повстречавшуюся ему на набережной. Вторая гостья была, по-видимому, все той же спутницей первой.
Варвара Андреевна представила обоих:
-- Господа! Позвольте представить, княгиню Ольгу Владимировну Добропольскую и графиню Елену Дмитриевну Хитрово!  - и мило улыбнувшись всем с улыбкой искренности и застенчивости, добавила, - прошу любить и жаловать!   
Повсюду послышались негромкие комментарии и, подойдя поближе, Юрий услышал:
-- Хитрово...это, если мне не изменяет память, не камергера ли Хитрово дочь?
-- Нет, дальняя родственница его жены, а вот вторая, прошу заметить, дочь самого князя Допропольского!
-- Князь Допропольский, действительный статский советник и председатель совета попечителей при самом Государе Императоре? Мда-с…дела! Прелестна и весьма мила, смею заметить!
-- Да что Вы?! Писаная красавица, к тому же с весьма приличным приданным – первая невеста Петербурга!
Глаза Витке были прикованы к Ольге Допропольской и недавнее наваждение вновь нахлынуло на него...
-- Господа, а теперь давайте все играть в фанты! Да, да! В фанты! Все! И Вы, Князь, - обратилась Варенька к Абрадишвили, -  заканчивайте игру и присоединяйтесь к нам!
-- Один момент, милая графиня! Только обставлю в пух и прах этого фармазона и зазнайку, надо же проучить молодчика! – крикнул темпераментный Абрадишвили с нездоровым блеском в глазах со всей силы и неприкрытым азартом побивая взятки своего визави по игре. Видимо, чрезмерная энергия от принятого кокаина била в нем ключом.
На середину комнаты вмиг был выдвинут большой стол. Все оживленно расселись вокруг него. Ольга села напротив Юрия и он опять невольно взглянул на нее. Теперь, при свете старинного абажура, она выглядела иначе – волнистые каштановые волосы, причудливо ниспадали на хрупкие плечи, которыми иногда она зябко поводила, еще не отойдя от холода, белое, но не бледное, почти матовое лицо, правильной формы нос и...глаза! Сейчас они просто светились, каким то внутренним сиянием, поднимая в душе Витке совсем забытые и непривычные чувства. Несмело улыбаясь и отвечая невпопад на шутки Елены Хитрово, она как бы невзначай задерживалась своим взглядом на Юрии, отчего сердце его в этот момент непроизвольно начинало учащенно биться.
-- Итак, кто мне поможет приготовить фанты? Митенька? – ласково обратилась к Нагинскому Варвара Андреевна, мило улыбнувшись.  Митенька, сразу же срываясь с места, бросился к графине, при этом опрокинув вазу с вареньем. Извиняясь за свою неловкость, Митенька сразу же, как-то поник и сжался, покрывшись густым румянцем и бормоча что-то не совсем вразумительное. Под смех собравшихся он был увлечен за собой заботливой Варенькой. Через какое-то время, они вернулись с мелко нарезанными полосками бумаг, на которых старательно были выведены оригинальные желания или задания для всех участников игры. За столом в это время было весьма оживленно и весело, присоединившийся Абрадишвили сразу же оказался в центре внимания и, сев подле Ольги, немедленно начал расточать ей галантные комплименты, ухаживая за ней со всем свойственным ему  пылким темпераментом. Принимая его знаки внимания, как того требовали приличия, Ольга мило улыбалась, однако, поворачиваясь к Елене Хитрово, прыскала от смеха после его не совсем удачных шуток. Юрий, нахмурившись, пытаясь не смотреть на нее, как будто игнорируя происходящее, повернулся к своему приятелю Шадринскому, который начал рассказывать ему о своей кузине. Слушая эту ненужную ему болтовню о совсем не интересующей его кузине Шадринского, Витке поймал себя на мысли, что он жалеет о том, что не может вот так просто и галантно и даже в чем-то дерзко, как Абрадишвили, сесть возле Ольги и просто заговорить с ней. Попытаться даже пофлиртовать с ней, а лучше просто взять ее руку и ни о чем не говорить, просто молчать и ощущая нежное прикосновение ее кожи, чувствовать ее тепло. От этой мысли ему стало грустно и, видя, как весело смеется Ольга на попытку Абрадишвили изобразить павлина, из которого он после приказал своему камердинеру сделать жаркое, Юрий почувствовал, как звонкий смех девушки эхом отдается в ушах, заставляя кровь сильнее и сильнее приливать к его голове и растекаться ниже тревожным жаром по груди, застыв тупой иголкой в сердце, бешеным гулом отдаваясь в нем, раздирая все изнутри – ревность! И когда он невольно и украдкой обращал свой взор в сторону Ольги, то каждый раз как бы невзначай натыкался взглядом на ее красивые глаза, так пытливо, насмешливо и с интересом наблюдавшие за ним. От этого он еще больше краснел от неловкости и от ощущения, что его поймали врасплох и понимают все его мысли. 
-- Итак, господа, начнем! – торжественно обратилась Варенька и сразу прыснула от смеха, все гости невольно поддавшись ее настроению, стали ожидать от предстоящей игры нечто увлекательное и авантюрное, - сначала будем тянуть номера, а после займемся желаниями...Митенька, будьте любезны, передайте шляпу по кругу. И покорный, но чрезвычайно счастливый Нагинский протянул летнюю фетровую шляпу Шадринскому, в которой были мелко нарезанные разноцветные бумажки с номерами. Когда шляпа благополучно обойдя круг гостей опять очутилась у Митеньки, Варенька ловко переложила в нее новые бумажки с написанными на них желаниями для того или иного номера и, улыбнувшись с озорной улыбкой продолжила: 
-- Итак, а теперь, господа, давайте узнаем, что сделать этому фанту.... -  и с загадочным видом опустив руку в шляпу, вытащила свернутую пополам бумажку, не спеша развернула ее и с торжественным видом объявила, - номер 12! Этому фанту...этому фанту, что же сделать этому фанту?! – и с заговорческим видом шалуньи, крикнула, - этому фанту нужно изобразить молчаливую статую печального Амура, стоящего на одной ноге!
-- Это...как?! – растеряно молвил Шадринский и покраснев, заикаясь  добавил, -  я ведь не умею, и неловко как-то, это же какой-то чрезвычайный confuse!
-- Изобразить! Изобразить! Сию же минуту! – весело и с азартом начали скандировать все собравшиеся.
Бедный Шадринский, обреченно вздохнув и набравшись смелости, согнул одну ногу наподобие цапли и распростер руки на театральный манер, сложив их на груди у сердца, а на лице изобразил нечто среднее между любовным томлением и прощанием с несбывшимися мечтами, трагически закатив при этом глаза под лоб. Данная карикатура фигляра была принята собравшимися благосклонно и на «ура» под громкий смех, свист, улюлюканье и шумное рукоплескание. Бедняга Шадринский наконец-то был отпущен восвояси.
-- Итак, - голос Вареньки на этот раз звучал таинственно, - номер 9! Этому фанту... – и, помявшись на мгновение, для пущего напряжения добавила, - изобразить глас дикого зверя!
-- Это я с радостью! – закричал Абрадишвили, - это, господа, я мигом! Такого добра в моей жизни было столько, что и не перечесть, сам на медведя ходил с голыми руками, а он так кричал...во так, - и состроив на лице грозную гримасу, страшно зарычал, - Арррр-рры! РРР-рры!
Бедная Елена Хитрово даже чуть со стула не упала от неожиданности такого эффекта.
Все присутствующие громко зааплодировали, и польщенный Абрадишвили начал сразу же рассказывать, как однажды ночью он встретился один со всей волчьей стаей и сражался до утра как лев, убив их всех до одного. Присутствующие дамы неловко заохали, а кто-то даже и сказал:
-- Боже! Как смело! И неужели Вам не было страшно?!
На что Абрадишвили гордо и небрежно ответил:
-- Настоящий мужчина никогда и ничего не боится, тем более погибнуть от чар обворожительной и, неземной красоты, сказочной женщины! – и откровенно посмотрел при этом на Ольгу. Не понимая, что творится в нем,  не отдавая отчета в той безудержной силе, что все более жгла его грудь, не замечая розовой пелены, что застилала его глаза, раскалывая голову на части, Юрий вдруг крикнул:   
-- В особенности, чтобы обратить свое внимание на нее таким наглым и беспардонным враньем! – слова холодной сталью резанули воздух. Лицо Абрадишвили вдруг побледнело. С силой схватившись за рукоятку дорогого расписанного серебром кинжала, с налитыми от крови глазами он нервно выкрикнул Витке: 
 -- Как прикажете Вас понимать, милостивый государь!
-- Да так и понимать изволите, что настоящему мужчине следует быть скромным и честным, а не паяцем!
-- Та-а-ак! Дальше, милостивый государь! Вы изволите упрекнуть меня в бесчестии?! – бледное лицо Абрадишвили вдруг побагровело, а на шее стали отчетливо видны набухшие вены. Все присутствующие вдруг замерли, и в комнате воцарилась гнетущая и напряженная тишина. Ольга испуганно и умоляюще посмотрела на Витке, сжав до боли своими хрупкими кулачками край стола.
-- Право, господа, перестаньте! Этого нам еще не хватало! Князь, - обратилась Варенька со своей милой и обезоруживающе наивной улыбкой, - Вы что, шуток не понимаете?! И Вы, граф тоже хороши!  - с выразительным упреком Варя посмотрела на Витке, - Вы что, хотите все нам праздник испортить?! Вот уж увольте, не позволю! Шампанское драчунам! Будут пить мировую!
-- Я требую извинения! – Холодно отрезал Абрадишвили и пристально посмотрел на мрачного Витке.
 -- Князь! – в голосе Вареньки явно сквозили стальные нотки, и она продолжила требовательным тоном, - Вы хотите поссориться со мной?! Прекратите сию же минуту!
-- Правда, Князь, - вдруг послышался приятный и мягкий голос Ольги, - я тоже Вас очень прошу! – в ее глазах читалась искренняя мольба.
-- Не смею отказать, княгиня! Только ради Вас! – и с галантностью кавалера, изящно изогнувшись в поклоне, он с жадностью поцеловал руку Ольги, бросив при этом на Витке полный ненависти взгляд.
-- Итак, господа, продолжим! Кто следующий у нас? – и Варенька, опять опустив руку в шляпу, вытащила очередную бумажку, - номер 13! Вот уж число! Что же ожидать этому «счастливчику»?! Сейчас посмотрим.... – и пытаясь придать своему голосу игривый тон, сказала, - этому фанту следует поцеловать персону под номером 3!
Все вдруг с интересом посмотрели друг на друга, а и без того бледный Витке с обреченностью посмотрел на свой номер – так и есть, номер 13!
-- Увы, господа! – пытаясь придать своему голосу шутовское выражение, - смиренно покоряюсь!
Все вдруг наперебой начали галдеть и смеяться, заглядывая друг другу в бумажки, когда отчетливо раздался голос Ольги: 
-- Номер 3 у меня! – и смело посмотрела на Юрия.
-- Любые деньги, граф! – на Абрадишвили было страшно смотреть, его глаза стали безумными, - я покупаю Ваш  фант, назовите цену! Любые деньги!
Вокруг послышались завистливые возгласы сидящих молодых людей, смех, нечто вроде дружеского напутствия. Юрий почувствовал, будто его тело становится ватным и отказывается слушаться его, сердце же готово было просто выскочить из груди.
-- Граф! Я прошу Вас, любые деньги! – не унимался Абрадишвили, - только назовите цену!
Первой встала Ольга, или ему просто показалось, что она покачнулась или  все же... Не чувствуя свое тело и с трудом передвигаясь, пол комнаты при этом почему-то стал раскачиваться под ногами, Юрий подошел к Ольге. На миг их глаза встретились, и он мягко погрузился в них, медленно наклонился и несмело прикоснулся к ее губам. Ощущение невероятной легкости охватило его. На миг он почувствовал вместе с прикосновение ее губ запах душистого луга и теплого молока, а также сладкую боль, пронзившую его сознание от острого чувства родства, некогда забытого или утраченного им ранее. Казалось, что наваждение было вечным, но возгласы окружающих вернули его к реальности. Непроизвольно отпрянув, он и с испугом посмотрел на нее, в глазах Ольги читались откровенная нежность и боль. Та же боль, или ему показалось? 
Как в тумане вернувшись к своему месту, он отчетливо услышал голос Абрадишвили, поджидавшего его:
-- Милостивый государь! Я надеюсь, что Вы, как человек благородный, не откажите мне в любезности прислать Вам своих секундантов, требуя немедленной сатисфакции!
-- К Вашим услугам, Князь! – ответил Витке с рассеянной улыбкой, не вполне осознавая происходящее.
-- Честь имею! – и церемонно поклонившись, Абрадишвили быстро покинул комнату.
Все вокруг кружилось в стремительном и неуловимом вальсе, а перед глазами Юрия отчетливо стояло испуганное лицо Ольги....
Всю эту ночь Витке так и не сомкнул глаз – не от предстоящего поединка, об этом он почти не думал, вернее просто гнал эти мысли прочь...единственное, что беспокоило его в данный момент, это то, что он не успел попрощаться с Ольгой. Он непременно должен объясниться с ней, но как? Мысли в хаотичном порядке роились в его голове, он снова и снова возвращался к тому вечеру и в который раз отчетливо видел глаза Ольги. Под утро он забылся тревожным сном, ему снилась Нева, вышедшая из берегов, Ольга, с побледневшим лицом, пытающаяся ему что-то сказать, зловеще улыбающийся своей демонической улыбкой Абрадишвили. Проснувшись совершенно разбитый, Юрий сразу же вспомнил о предстоящей дуэли – Абрадишвили был превосходным стрелком! И хотя он, Витке, будучи кадетом, брал призовые места по стрельбе, тем не менее, с нарастающей тревогой осознавал всю серьезность создавшейся ситуации - шансы у обоих соперников были примерно одинаковы, и это очень беспокоило его, ведь фортуна зачастую переменчива и весьма некстати в самый решающий момент. Но отказаться от дуэли невозможно – отказ влечет за собой несмываемый позор и бросит тень не только на честь его мундира, но и на весь полк, нет, отказаться просто невозможно! Итак, прежде всего, необходимо все же поговорить с Ольгой, просто объясниться…или нет, лучше написать письмо! От этой блестящей идеи, Юрий повеселел и направился в кабинет, когда вошедший Митрич, дворецкий Витке, известил его, что пришел граф Нагинский с нетерпением видеть его сию же минуту! Митенька буквально ворвался в комнату и сразу же бросился к Витке:
-- Юра, да что же это такое?! – от волнения он начал слегка заикаться, - ты стреляешься?! 
-- Да, и что с того? – Витке попытался придать своему голосу безразличие и даже изобразил на своем лице подобие маски равнодушного отчуждения, однако через мгновение осознал, что это у него плохо получается.
-- Но это же дуэль! – голос Митеньки сорвался на крик, - тебя же могут убить!
-- Я знаю…но от этого уже никуда не денешься! Таков рок! – тяжелым голосом ответил Витке, - отказаться я не могу! Отказ равносилен смерти, что впрочем, одно и тоже…позор можно будет смыть только кровью!
-- Юра, но ведь это же не правильно! Давай я поговорю с Абрадишвили?! Я все объясню! Это же нелепо и глупо! – метался Митенька, - позволь мне поговорить с ним! Я все устрою!
-- Нет, уже поздно...да и что ты ему скажешь? Что я раскаиваюсь? Ну, уж нет! – отрезал Витке, - только к барьеру! Тем более, что такие люди как Абрадишвили, с их больным самолюбием....ты лучше вот что, сделай мне, дружок, одолжение, передай письмо!
-- Письмо? Какое письмо? Кому? – недоуменно спросил Митенька, обескураженный таким поворотом беседы.
-- Княгине Допропольской...Ольге Владимировне! Передашь? – Витке напряженно посмотрел на Митеньку и тот, не отводя глаз, ответил:
-- Конечно! Сейчас же и передам, где письмо?
-- Письмо? Ах да, письмо...подожди, я всего лишь пару строк... – Витке, подойдя к столу и взяв чистый лист бумаги, начал что-то торопливо писать. Потом, скомкав написанное и отбросив в сторону, взял новый листок и,  посидев какое-то время  в задумчивости, опять принялся писать письмо.
Митенька же, закрыв лицо руками и раскачиваясь всем корпусом, бесконечно
повторял:
-- Как все нелепо, нелепо, нелепо....ну зачем?!
Закончив писать, Юрий аккуратно сложил листок вдвое и, вложив в конверт, протянул его Нагинскому:
-- Вот, передай, прошу тебя!
-- Да, непременно, будь покоен! Сейчас же от тебя и непременно к Допропольским!
День пролетел быстро и весь остаток вечера Витке провел в раздумьях, несколько раз отрываясь, чтобы отдать кое какие приказания Митричу по дому и написать письмо матери, хотя, написав, он через некоторое время порвал его. Когда наступил вечер и первые розовые лучи заката озарили комнату Юрия, опять вошел Митрич, сообщив, что явилась какая-то дама и желает видеть его, Витке, немедленно! Накинув мундир на плечи и быстро застегивая его на груди, Витке прошел в гостиную комнату, где в не очень хорошем освещении был виден женский силуэт. Подойдя ближе, он невольно отпрянул назад и почувствовал, как сердце его радостно забилось – Ольга! 
-- Вы?! Но как? – губы Витке пересохли от волнения.
-- Я получила Ваше письмо, Нагинский был весьма любезен, что передал мне его, и как нельзя кстати... – на лицо ее была накинута легкая вуаль, и только по голосу Витке понял, насколько она напряжена, - следовательно, невзирая на соответствующие приличия, я вынуждена была сама явиться к Вам...
-- Да, я попросил его оказать мне столь неоценимую услугу...
-- Я хочу Вам сообщить, милостивый государь, - сухо перебила его Ольга, - что глубоко возмущена Вашим вчерашним поступком и было бы весьма неосмотрительно с моей стороны оставаться такой же безучастной и также продолжать так глупо вести себя и дальше! Дуэли быть не должно!
-- Но, княгиня, увы, это невозможно! Поединок состоится!
-- Нет, вы не будете стреляться! – отрезала Ольга, - по причине первой, что я этого не желаю и не позволю этому быть!
-- Но, я никак не ожидал, что Вы... – Витке покраснел и спросил с глупым выражением на лице, - но почему?!
-- Граф! – с упреком покачала она головой, на ее губах показалась мягкая улыбка, в такие минуты она напоминала мать, объясняющая нерадивому ребенку его проступки и шалости, - Ваше поведение итак заставило меня поступиться рамками приличия. Одно уже мое присутствие в Вашем доме говорит о моем весьма опрометчивом и легкомысленном поступке! Неужели мне следует объяснять Вам все это?
-- Графиня...Вы...я хотел сказать, что.... – от этих слов Витке почувствовал, что язык напрочь отказывается ему подчиняться, и не отдавая себе отчета в том, что говорит, выпалил: - я думал о Вас все это время!
-- Вот как? – засмеялась она своим мягким грудным голосом, добавив при этом,  - и чтобы завоевать мое признание, бросаетесь на опрометчивые поступки?
-- Но я не мог поступить иначе! Моя честь.... – начал он.
-- Я знаю, что такое дворянская честь и каковы ее последствия, поэтому поединка не будет!
-- Ольга...Владимировна! – Витке невольно запнулся и прибавил отчество, - я...я действительно думал все это время о Вас...тот вечер у Турчиных...
-- Да, я заметила, как Вы упорно пытались меня игнорировать, но у Вас это плохо получалось! – весело засмеялась она, - скажите, а Вы всегда такой застенчивый?
-- Почему застенчивый? – совсем растерялся Юрий.
-- Потому, что даже в темноте я вижу, как Вы все время краснеете! Кстати, о темноте...мы так и будем играть в прятки или займемся сеансом спиритизма? Прикажите зажечь свет, я хочу видеть моего визави! – капризно топнула она ножкой.
Витке не заметил, как поглощенные беседой, они оказались почти в полной темноте. Очнувшись от неловкости, он позвал дворецкого и когда неповоротливый Митрич начал неторопливо зажигать свечи, комната постепенно стала озаряться светом и Витке, с каждым мгновением все отчетливее видел ее прекрасное лицо. Отбросив вуаль, Ольга почувствовала себя неловко, словно обнажилась и, залившись краской, промолвила:   
-- Ну вот...мы и на равных... – и несмело улыбнулась.
Невольно подавшись порыву смелости, Юрий шагнул к ней и, взяв ее нежные хрупкие руки в свои ладони, внезапно наклонившись, несмело коснулся их губами. Видя ее растерянное лицо, вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Казалось, что она не противилась, но через мгновение как только он ощутил вкус ее горячих губ, она отпрянула...:
 -- Никогда больше не делайте так! Что за ребячество! – казалось, что она возмущена, однако густой румянец выступил на ее бледных щеках, - тоже мне, моду нашли - целоваться! Запомните, Витке, излишнее чтение французских романов весьма чревато и непростительно для особ излишне впечатлительных и уж тем более достойно сурового порицания! – и, не выдержав строгого тона, засмеялась, - какой же Вы все таки еще мальчишка! 
-- Я...мальчишка?! Но...почему? – и не дожидаясь ответа, опять притянул ее к себе...
На этот раз поцелуй был долгим, и Ольга не противилась натиску, обняв его шею и с наслаждением закрыв глаза, чуть опрокинув назад голову.
-- Мальчишка.... – медленно отстраняясь от Витке повторила Ольга, - но, наверное, поэтому я сейчас и здесь. Какое безумие потерять Вас и трижды безумие не помешать этому! Дуэли не будет!
-- Но...Ольга, милая! Я ведь связан обязательствами...а моя честь?
-- К черту честь...будь она неладна! Я была уже у Абрадишвили, князь согласен отменить поединок!
-- Вы...Вы были у князя? – глаза Юрия округлились, - но зачем?! Что Вы сказали ему? Он отказался от дуэли?!
-- Да, князь был настолько любезен, что не обратил внимания на Вашу выходку и...согласился отменить дуэль.
-- Абрадишвили согласился?! Соблаговолил не обращать внимание на выходку.... – упавшим голосом повторил Юрий, - был настолько любезен с Вами, что простил выходку мальчишки, чтобы Вы снизошли к нему, оценив его благородство....
-- Юрий, ну какой же Вы, в сущности, еще мальчик! При чем тут это? – нахмурилась Ольга, - просто я объяснила ему, что Вы не хотели и раскаиваетесь.... – и тут же машинально закрыла рот ладонью, негодуя на себя за невольно сорвавшиеся слова.
-- Значит, я раскаиваюсь?! И Вы изволили извиняться за меня, взяв на себя роль моего защитника....я представляю, как Вы говорили обо мне, как Абрадишвили снисходительно соизволил уступить Вам, полагая, что меня даже и не стоит принимать всерьез в качестве соперника...его тщеславие было вдвойне удовлетворено, что Вы…именно Вы пришли сами к нему и что дуэль не состоится, так как я струсил и Вы пожалели меня! Нет! – глаза Витке горели нездоровым блеском, а на бледных щеках выступил румянец, он крикнул тоном, не терпящим возражения, - я буду стреляться!
-- Нет! Это глупо!
-- Сегодня же я извещу его секундантов! – и упрямо повторил, - я буду стреляться!
-- Вы... – голос Ольги дрожал, а на глазах выступили слезы, - ну так знайте, что я ухожу и Вы никогда, слышите, никогда больше не смейте думать обо мне! Никогда! И не вздумайте писать мне! Мальчишка! Вы просто несносный мальчишка!
И с глазами мокрыми от слез, набросив на лицо вуаль, выбежала из гостиной...   
« Дурак! – мысленно обругал себя Витке, - какой же я дурак! Я же не увижу ее больше...дурак! Так и надо! Поделом мне!»


На рассвете за ним заехали Митенька и Шадринский, до их приезда Витке успел приготовить мундир, надел чистую сорочку и тщательно побрился. Зябко кутаясь в шинель, Витке отрешенно смотрел по сторонам, когда они ехали на извозчике. Ехали в  полной тишине, каждый, думая о своем, Шадринский дремал, Митенька был рассеян и старался не встречаться взглядом с Витке. Стреляться решили на выезде с города в березовой роще. 
Они приехали первыми и, расплатившись с извозчиком, оглядели место предстоящего поединка. Снега почти не было, настала оттепель, и предрассветный туман стелился мягким ковром, обволакивая своей дымкой все вокруг, казалось, что все потонуло и растворилось в нем, только силуэты деревьев изредка проглядывали сквозь него. От необычной тишины на душе было тревожно и в эти минуты Витке почему-то вспомнилось детство, события давно прошедших лет мгновенно пронеслись перед глазами....
«Боже, неужели я сейчас умру?! – Витке стало страшно от этих мыслей, - но почему?! Почему это все происходит именно со мной?! Я не хочу, не хочу...»
-- Юра?! Что с тобой, ты меня звал? – Витке понял, что последние слова он невольно произнес вслух, и полностью очнувшись, увидел перед собой лицо Нагинского.
-- Нет, ничего...привиделось что-то...спасибо тебе, Митенька! – растроганно сказал Витке.
-- За что? – удивился Митенька.
-- За то, что ты всегда был рядом, мой верный и добрый Митенька! Не поминай меня лихом, друг мой!
Нагинский, явно не ожидающий этого, вздрогнул и, заикаясь от волнения, начал быстро говорить:
-- Юра, ну что же это?! Это же нелепо! Давай я поговорю с Абрадишвили?! Зачем вам все это? Он поймет! Я объясню! – в сотый раз начал опять повторять Нагинский, - Юра, позволь мне поговорить с ним!
И в это время послышался звук приближающегося экипажа. Абрадишвили был в белой бурке, туго подпоясан ремнями, а рядом с ним замерли его секунданты: 
-- Господа, позвольте представить, штаб-капитан Облочков, мой секундант и врач, - стоящий рядом с ним один из офицеров, молодцевато щелкнул каблуками, - и поручик Гавадзе! – второй офицер незамедлительно проделал ту же церемонную процедуру, под стать первому.
Шадринский и Митенька вежливо поздоровались, а Витке просто сухо кивнул.
-- Итак, если стороны не против, - начал поручик Гавадзе с сильным кавказским акцентом, то можно приступить! Прошу секундантов проверить и зарядить пистолеты! – фигуры стоящих неподвижно людей невольно вздрогнули, - дистанция 15 шагов, поединок продолжать до тех пор, пока один из участников будет в состоянии держать в руках оружие! – при этих словах  Абрадишвили  пренебрежительно фыркнул, и на его лице появилось что-то подобие улыбки. 
-- Прошу! – перед Витке через мгновение выросла статная фигура Гавадзе, протягивающего ему открытый черный футляр, внутри которого среди обшитого красного бархата грациозно покоились два пистолета.
-- Еще раз, позвольте обратиться к господам перед началом поединка, не изволите ли прекратить дуэль и принести друг другу извинения? – и, видя хмурое и отрешенное лицо Витке и зловеще улыбающегося Абрадишвили, Гавадзе громко продолжил:
-- В таком случае, господа, прошу к барьеру! На счет «три» - сходитесь!
Скинув шинель и оставшись в одном мундире, Витке направился к барьеру.
-- Юра! – с мольбой крикнул Митенька, - не нужно!
Не оборачиваясь на крик, Витке решительно сжал рукоятку пистолета до боли в суставах.
-- Раз! – скомандовал Гавадзе и Юрий увидел, как стремительно начала приближаться фигура Абрадишвили, его белая бурка сливалась с туманом и Витке сразу же отметил, что целиться будет очень трудно.
-- Два!
«Скотина! - мысленно разозлился про себя Витке, - он специально так сделал! Это же не честно! Ну, ничего, мы еще поглядим!» И стараясь унять внезапно появившуюся дрожь, Юрий уверенно поймал в прицел сливающийся силуэт князя.
- Три! – и сразу же послышался выстрел,  Абрадишвили не выдержал и первым выстрелил в Витке. Щеку Юрия обожгло чем-то горячим, и вся округа вдруг оживилась криками испуганного воронья, которые взмыли вверх и черной тенью начали кружить над их головами.
Машинально, не отдавая себе отчета, Юрий выстрелил в ответ и близоруко щурясь, увидел, как несмело качнулась впереди маячившая фигура Абрадишвили. В ушах еще шумело от выстрела и, не совсем понимая, что происходит, он увидел, как стремительно побежали  секунданты и единственное что услышал он, были слова Нагинского:
-- Юра, живой! Слава Богу! Живой!
Впереди стоял какой-то крик. Он увидел сгрудившихся секундантов, которые, обступив кого-то, размахивали руками в непонятном ажиотаже.
-- Абрадишвили тяжело ранен! Пробита грудная клетка, но жив! Пуля прошла в сантиметре от сердца! Юра! – Митенька был бледен и Витке подумал, что он, наверное, также выглядит неважно.
-- Извозчика, немедленно! В больницу! – кричал штабс-капитан, а молодцеватый Гавадзе, что-то яростно кричал и ругался по-грузински.
-- Юра! – подбежал Шадринский, - что же теперь будет?! Боже мой!
Наутро Витке был вызван к гарнизонному начальству и не сообщив ничего вразумительного по случаю ранения Абрадишвили, был отправлен под домашний арест, до дальнейшего выяснения обстоятельств по делу, а через неделю, был отправлен в Царицын в действующую армию. На улицах было тревожно, доходили сведения, что вооруженные отряды рабочих и крестьян взяли Зимний Дворец, в Петрограде беспорядки и мятежи...
Провожать Юрия на вокзал пришел только Нагинский. Подслеповато щурясь, он был немногословен и все время тяжело вздыхал:
-- Что же теперь будет со всеми нами, Юра?! Вот и ты уезжаешь. Я теперь останусь совершенно один... Варенька сказала вчера, что на следующей неделе они всей семьей отправляются в Тамбов в деревню. Говорят, что будут вводить карточки - люди раскупают все продукты в магазинах. Что же будет со всеми нами?!
Когда прозвучал третий гудок и машинист выпустил пар, Юрий крепко обнял Нагинского:
-- Не переживай, друг мой! Все образумиться, вот увидишь! А ты поезжай в Тамбов! К Вареньке. И попроси ее руки! Время смутное, любящим людям нужно быть вместе в это время! Прощай! Я напишу тебе из Царицына!
И ловко запрыгнув в медленно тронувшийся вагон, в последний раз помахал Митеньке рукой.  Проходя по вагону к своему купе, он периодически заглядывал в окно, видя, как одиноко стоящая на перроне фигура Митеньки  удаляется все дальше и дальше. И готовый уже навсегда отрезать себя вместе с набирающим скоростью поездом от этого ненавистного города, принесшего ему столько боли, он вдруг увидел ее. Она стояла подле колоны старинного здания вокзала и смотрела прямо на него. Ее глаза, такие выразительные и красивые на бледном лице, взирали с мольбой.
-- Ольга! – хрипло крикнул Витке и, оттолкнув кондуктора, бросился к выходу. Пробежав через весь поезд и схватившись за поручни, он выглянул из последнего вагона и обомлел - на том месте, где стояла Ольга, было пусто, только кипа утренних газет, оставленных кем-то из отъезжающих, одиноко лежала возле колонны. 
-- Ольга... – только и смог прошептать Юрий, а по лицу его прошла болезненная судорога. Всю ночь Витке не сомкнул глаз, так и просидел одетый у окна, провожая пустым взором проносящиеся мимо полустанки и  вокзалы, невольно предавшись воспоминаниям о прошлом, с горечью осознавая неподдельную утрату всего...

«....и невольно предавшись воспоминаниям о прошлом, с горечью и болью осознаю неподдельную утрату всего, что было...молодость...семья....друзья....все пересекается в таком понятии как Отчизна. Хотя где сейчас наша Отчизна, кому нужна она, а точнее сказать, нужны ли ей мы? Россия потеряна безвозвратно. Семья? Очень надеюсь и молю Бога, что мама и сестра Наденька благополучно добрались до родни в Саратов. Друзья? Где сейчас они, кто где...Шадринский в Страсбурге, Турчины, не решившись бежать, уехали в поместье под Тамбов. Митенька...бедный, славный и хороший Митенька...возвращаясь вечером домой (Вы же знаете его странности копаться допоздна в архивах профессора Лундорга) был ограблен в переулке и, не желая отдавать пакет, в котором, как оказалось, были труды Евклида, получил ножевую рану от шпаны. До больницы его не довезли, говорят, что он до последней минуты судорожно прижимал к себе такую ценную для него книгу. Вот и Вы сейчас в Париже, по крайне мере, я получил такие сведения, не знаю, насколько они верны, однако....храни Вас Господь!
Я же успел купить место на пароходе до Ростова, откуда и перебрался в Истамбул, где нахожусь сейчас. Надолго ли? Вы знаете, Ольга Владимировна, вчера, бродя по старым улочкам я наткнулся на тараканьи бега...да, да...здесь среди персов и белоэмигрантов это очень популярно, то ли время сейчас такое, то ли эти отчаявшиеся на все люди, пытаются в последний раз поймать свою удачу, так очевидно и жестоко покидающую их навсегда...я на миг представил себя той же бегущей в никуда среди всеобщего хаоса тварью, с одной только разницей, что в отличии от них, меня не ожидает выигрыш и всеобщее признание! Напротив, одно лишь бесславное забвение.  Увы, все потеряно, разве что дворянская честь да офицерская выправка, только нужны ли и они теперь? На паперти нищих и чистильщиков обуви, они не ставятся ни в грош. Я знаю, что это проклятие нам. Проклятие всей стране, которая уже потеряна для нас безвозвратно....
Страшно не только за совесть и малодушие, страшно за неизбежность грядущего – неминуемого краха Отчизны! Но еще страшнее – бессилие что-либо изменить! 
Мне безумно жаль этих людей, в их повседневной суете, которые думают, что будут жить вечно – так же, как жаль ночного мотылька, который родился в сумерках, и всего срока ему отпущено до рассвета, и оттого он уверен, что жизнь это тьма, и предчувствует, что, именно эта ночь и есть вечность…

Прощайте, княгиня, моя милая Ольга Владимировна, пусть это послание будет для Вас лишь на миг воспоминанием ушедшего и навсегда забытого, искать меня не следует, тем более писать, адресата Вы вряд ли найдете -  наверняка знаю, что мы больше никогда не увидимся с Вами.
Прощайте и не поминайте лихом!

Поручик Преображенского полка Его Величества,
Граф Юрий Витке
Истамбул, 1918 г.»
 
Он неторопливо сложил письмо, аккуратно вывел на конверте парижский адрес и отложил его в сторону. Затем выдвинул ящик старого и ветхого стола, в котором блеснула вороненая сталь револьвера. Из задумчивости его вывел крик муэдзина, превозносящего хвалу их Всевышнему и возвещающего о начале нового дня, на часах показывало пять утра, он в последний раз оглядел ненавистные стены дешевой гостиницы, за которую вчера отдал свои последние сбережения и, перекрестившись по старому русскому обычаю, уверено потянулся к оружию....
А за окном уже брезжил рассвет, принося с новым днем для кого-то новую и зыбкую надежду, кому бесспорные барыши и славу, а кому - отчаяние и безысходность. Безысходность от утраты важного и дорогого для нас – веры! Веры в себя....   

*   *   *   *   *
               
МОТЫЛЕК

               
               
                «…правители, способные безоговорочно               
                пожертвовать  самым близким и дорогим ради
                своего народа,  вправе требовать фанатичной и               
                безграничной преданности»
                (Фрэнк Герберт, «Дюна»)



Сначала была темнота. И то, что произошло потом, стало бы понятно даже самому рьяному атеисту, не говоря уже обо мне, нейтрально или даже несколько прохладно относящемуся к такому понятию, как религия. Вне времени и вне пространства, абсолютно голый, я стоял посреди громадного подобия амфитеатра, напоминающего планетарий, перед двенадцатью силуэтами в длинных черных балдахинах, ниспадающих до самых пят и закрывающих их лица. Я их не видел, я просто наверняка знал и чувствовал, что их непременно двенадцать, и что они строго и пристально взирают на меня. Без интереса. Без эмоций. Без жалости. Нагота физическая лишь сильнее обостряла осознание стыда, которое тревожными приступами   препарировало и безжалостно обнажало все самое сокровенное из моего духовного естества. Экранированное сознание вихрем проносит всю мою жизнь, лишь на мгновение дольше задерживаясь на отдельных кадрах определенных событий - …кража импортной жевательной резинки у понравившейся девочки в детском саду…разбитое из рогатки стекло в соседнем подъезде…кража мелочи в школьной раздевалке…просмотр порнографических карточек…донос на товарища под одобрительные кивки членов совета дружины…еще кляуза, но уже осознанная и с поощрения «особиста» моей войсковой части, где я проходил срочную службу…вымогательство взятки…зависть…предательство…
И вдруг, я вижу тени моих друзей, и просто тех, кого когда-то знал. Лица близких и родных мне людей, ушедших до меня:…Серегу, утонувшего в деревенском пруду…деда, умершего перед самым моим призывом в армию…классную руководительницу, оставившую о себе самые трогательные воспоминания…одноклассницу и первую отличницу Лену…вот еще одно знакомое лицо, а как его звали, не помню, то ли «Смэн», то ли «Белый», помню его по дискотеке, он, кажется, умер от передозировки «ширки». И еще лица, лица, лица…
А сейчас, я вижу еще людей…совершенно других людей…живых людей…пока еще живых. Миловидная секретарь-референт влиятельного банкира, не подозревающая, что менее, чем через час погибнет, так и не придя в сознание от тяжелой травмы во время дорожно-транспортного происшествия, но пока с азартом уверенного в себе аматера, затевающую очередную интригу против руководителя одного из департаментов, которая обойдется последнему обширным кровоизлиянием в мозг… Самого банкира, летящего в меблированном салоне личного Боинга в Тель-Авив. В лучшую клинику, специализирующуюся на онкологических болезнях. Неспешно потягивающего легкое мартини и ленивым росчерком золотого паркера визирующего судьбоносные документы. Тщетно летящего. К  предопределенному, но пока еще неизвестному для него результату.
А вот еще люди…много людей…стоящих в церкви и лихорадочно передающих впереди стоящим свечи и записки о здравии с мятыми купюрами, с беспокойными мыслями о предстоящем и неминуемом. Степень беспокойства определяется возрастом просящего. И все они одинаковы. Основа их беспокойства – страх. И именно сейчас я уже знаю, на чем основан этот самый страх – в том состоянии неопределенности, в котором я пребываю сейчас. В состоянии обнаженности мыслей и поступков.  Сгорающего от стыда. И больше ничего. Жалкий хронометраж закончен. Тишина. Бесстрастные балдахины в ожидании смотрят, но уже не на меня. И вдруг - вспышка света. Яркого и переливчатого. Ласково окутывающего меня волнами своей радуги. Это же…мама! Я помню это тепло и запах молока из далекого и забытого детства. Вот она проводит рукой по моим волосам, и я опять слышу ее колыбельную. «Ветер-ветерочек», ласково называет она меня, нежно убаюкивая…
 
И, опять темнота, свет исчез. Появляется тоскливое чувство неизбежности. Надежда сменяется страхом, липким и сковывающим своим ледяным холодом. И снова, как в детских неосознанных страхах, я услышал зловещий крик ворона – предвестника смерти, восседающего на покосившемся от времени старом могильном кресте. «Ма-ма!» - захлебываюсь я в немом крике и плачу навзрыд. Но мама больше не возвращается. 
Балдахины опять безучастно всматриваются в меня. Решение принято. Окончательное и бесповоротное. Справедливое.   
И вспышка яркого света ослепила меня.

-2-

- Ну, что за безобразие! Выключите свет! Что за неуважение?! – сонные гримасы хмурятся в крайнем раздражении ответной реакции на беспардонный поступок ночного пассажира, вошедшего в купе. Вот он – четвертый! Именно о нем и шутили, некогда в благодушном настроении,  пассажиры скорого поезда «Киев-Москва». Накрыв совместную трапезу и разливая, как и полагается, за знакомство, попутчики балагурили:
- Алкоголь в малых дозах, - взял на себя роль тамады шустрый мужичок из Житомира, - безвреден в любом количестве! Посему – за Вас, мадам!
И довольный своей шуткой, по-гусарски, грациозно отведя в сторону локоть и одновременно вытянув мизинец, осушил очередной пластиковый стаканчик коньяка «Шустов».
«Мадам» - разбитная девица лет 30, невероятно низким голосом вторила в унисон:
- Вы, мужчина, меня смущаете….все так неожиданно, быстро и откровенно…- томно прикрыв глаза и не менее уверенно опрокинув в себя содержимое «бокала».
- А мы тихо, по-душевному! – игриво отчеканил кавалер, - Кстати, помните оду «Про осень»? Понял, чем же именно хороша осень. Да ненавязчивостью своей хороша. Спокойствием, так сказать. Вот к примеру лето. Ну что лето? Каааак гаркнет разгоряченным подгулявшим молодцем: "Пива! Да похолодней! Ааааххх, хорошоооо!". А зима? Эта разоряется гуляющим купчиной, раскрасневшимся с морозу: "Водки! Греться будем!". Про весну - так вааще молчу. Вся она шумная эта весна: "А в восьмой нумер - шампанского!". А осень подойдет так тихо, на цыпочках, положит руку-лист на плечо........ да и шепнет эдак вкрадчиво - "По коньячку?"
 
Дама истерично смеется, а мужичек победоносно зарделся от  чувства собственного достоинства - он явно чувствовал себя героем дня.

По вагону ходили буфетчики, предлагая широкий ассортимент коммерческого ларька или «комка», как его называли по-старинке. От их зычных голосов, агрессивно перекрикивающих друг друга и рекламирующих «..пи-и-и-во, а-а-а-решки, бутерброды», было временами не по себе, что даже всецело увлеченные застольным общением, мои соседи по купе периодически вздрагивали. Иной торговый люд из общества глухонемых, с завидным оптимизмом роботов, вываливал на обозрение пассажиров журналы, брелки, календари…. Проводники, ничуть не стесняясь пассажиров, кляли, на чем свет, за грязное белье какую-то Нинку из пятого вагона. Одним словом – атмосфера поездки была самой обычной. «Кавалер» решительно не обращал на происходящее никакого внимания – его рука уже уверенно покоилась на круглой коленке новой знакомой. Я глупо улыбался. Никогда не знал, как правильно вести себя в подобных компаниях. Недостаток воспитания? В такие минуты всегда чувствовал, что делаю что-то не так, что-то постыдное, хотя и не имел ничего общего с поведением собеседников.
- Очень надеюсь, что больше в купе никого не подсадят…- мечтательно потягивалась дама, отчего мужичок, или, как он себя величал, Василий, суетливо сетовал:
- Да, да…народу сегодня…как кильки в банке! – и с надеждой спросил у меня, - А Вы, молодой человек, когда выходите?
Мой ответ не принес явного оптимизма в намеченный сценарий его увеселительной поездки, в который уже удачно вписывался легкий адюльтер. Мы все ехали до конечного пункта следования. В Москву.

И вот, раздражение усиливается шуршанием кульков, нагромождением сумок и запахом пота.
- Ну, что такое? Куда прешь?! Повылазило, что ли?! – Василий раздраженно засопел.
На что «четвертый», только молча хрустнул здоровенными кулачищами, протянул:
- Спи, добрый человек…не наживай на ночь кошмаров.

- 3 -

Утром все выходили на Киевском вокзале столицы Российской Федерации.
«Гусар» Василий стыдливо прятал глаза за излишней серьезностью и торопливостью. Помимо временных обитателей вокзала в виде «гостей и жителей столицы», суетливо носящимися со своими тюками и прочей поклажей, это было настоящее пристанище блатных и нищих, а вокруг сновали, завершая декорацию своим неизменным присутствием, извечные цыгане. Сонные сотрудники милиции, зевая, начинали обход своей территории, неспешно подходя к «коренным жителям» вокзала и зазевавшимся от непривычно шумной столичной суеты приезжим «гостям столицы», за дневной данью… 
- Дай погадаю, все правду скажу! – увязалась за «четвертым» шустрая цыганка, с прищуренным взглядом блестящих, лукавых маслинок-глаз.
Реакция ночного пассажира была неожиданной даже для цыганки. Он пристально посмотрел на нее и вдруг спросил:
- Муж так и не образумился? По-прежнему пьет?! А ты, почему терпишь?
Цыганка опешила и немного подумав, неуверенно спросила:
- А что мне делать?
- Прежде всего – не шляться по вокзалам!
- А детей моих кто будет кормить? Ты?! – цыганка зло сощурилась, явно начала приходить в себя.
-  Но ведь раньше- то кормила! И детей, и родителей…я и без руки твоей все про тебя вижу – и друг был, говорил: «Не уходи!», и враг был, говорил «Давай бизнес начнем!», и ум был, твердил «Не слушай!», а ты…зачем связалась с тем, о чем теперь жалеешь?!
Цыганка побледнела, молвила:
- Кто ты, гаджо? Всю правду говоришь…все так и было!
- Иди к детям! А через неделю – приедет друг и сам предложит помощь. Будешь жить в достатке.
И не оборачиваясь, пошел, не глядя на нее, а через несколько шагов, крикнул:
- А мужа лечи! Иначе пропадет…  посадят.

Честно говоря, я слегка опешил от такой беседы и, увидя, что этот пассажир забыл один из своих кульков, крикнул ему:
- Извините! Вы тут забыли…
Он вернулся, молча взял свою поклажу, посмотрел на меня внимательно и коротко сказал:
- На закланье пойдешь, сынок….

         - 4 -

Ее звали Лия. Я не мог понять, как родители могли назвать ее именно таким именем. Она была полной противоположностью их – тихая, светлая, задумчивая… Ее глаза, смотрели на меня очень пристально, не по-детски мудро, словно разделяющие, сквозь призму лупы, белое от иных неприятных ей цветов. Я бы не удивился, если бы увидел в ее волосах божью коровку или цветок ландыша. Она была…Лией.
Тогда как ее мать была упивающе  поглощена своей ролью – ролью светской львицы. Это выражалось в неподдельном и искреннем высокомерии, желчности и желании быть первой в демонстрации перед другими своей значимости, обилием обладания модных брендов астрономической стоимости. 
Другим был ее отец. Он знал настоящую стоимость этой «астрономичности». Он был одним из хозяев жизни. Холодный, расчетливый, жестокий. Он всегда помнил, какой ценой заплатил за этот статус «Бога». И ненавидел две вещи – тех, кто каким-либо образом напоминал ему о прошлом, и красный цвет – нехорошие воспоминания агрессии «диких 90-х». 
Я же пребывал в статусе «неприятного принятого решения». По одной лишь причине. Что меня рекомендовал его близкий друг и партнер, который своим звонком не просто напоминал ему о «красном цвете» и «прошлом», но и никогда не позволял ему забывать об этом. Потому что «дикие 90-е» давно трансформировались в «предельно ясные 2000 – е» и они – были одними из «двигателей» данной эволюции.

Этот друг и партнер был моим одноклассником и соседом в еще далеком, маленьком шахтерском поселке в Украине. Александром Гавриловичем Клепаевым. Или – «Шило», как его называли во дворе, а затем и в колонии строгого режима, откуда он уже никогда не вернулся в этот, забытый Богом, шахтерский поселок. И лишь однажды, месяц назад он невольно окунулся в детство, когда приехал из Москвы на похороны своей матери. Тогда мы и встретились. Он был неотразим и элегантен в своем головокружительно богатом лоске на моем фоне турецкого ширпотреба среднестатистического представителя «биомассы», влачившей жалкое существование от политических решений наших избранных «вершителей судеб».
Он искренне был рад мне. И, несмотря на годы и положение, он помнил, он всегда помнил те взаимоотношения двух худосочных подростков, когда начинается становление и формирование мировоззрения, отношения к людям, жизни, к себе самому… Он не забыл, как я помогал ему в школе, давая списывать домашние задания и деля с ним под партой купленную на последние копейки котлету в тесте. Два мальчугана с похожей судьбой тысяч подростков. Я – воспитанный одной матерью, и он – получавший настоящее образование на улице, когда его отец бил в пьяном угаре, не менее пьяную мать. Обычный провинциальный шахтерский поселок. Каких было и есть сотни по стране. И он это помнил. Всегда. Помнил, где родился. Где вырос. И откуда его забрали в колонию. Он помнил все, как другие, по запрету их родителей, чурались даже смотреть в его сторону, боясь его наглых цыганских глаз. Он никогда и не забывал этого, особенно там – где детство окончилось сразу же, как за машиной, привезшей его в колонию для несовершеннолетних, захлопнулись высокие стальные ворота. Увидев меня, он сразу же вспомнил детство.

Мне было неловко и стыдно, когда он сел на старый, выцветший диван. Но «Шило» нисколько это не конфузило. Его вообще, уже давно переставало что-либо удивлять. Будь то шикарные виллы на побережье Адриатики, фойе «Метрополя» или «шконки» на зонах, коих он сменил немало за свою жизнь.          
Небрежно бросил пальто от «Versace» и нисколько не беспокоясь о своем шикарном костюме из тонкой английской шерсти, он сел возле окна, закурил сигарету. На мое несмелое предложение пообедать благодарно улыбнулся. Дешевые пельмени ел с аппетитом, аккуратно вытирая хлебом дно тарелки. Он умел ценить каждое мгновение жизни. И прекрасно разбирался в людях.
Выслушав мою историю о победе на областной олимпиаде, об учебе в Англии, о жизни в английской семье по программе обмена студентами, а затем и о будничной жизни школьного учителя английского языка, он улыбнулся:

- Да, побросала тебя, Колян, житуха-то… Как и меня в свое время. И ты не смотри на мой «клифт» шикарный, было время, и я рад был горбухе черного….
И задумчиво выпустив дым, глядя пристально на меня, добавил:
- Фарт, он как шлюха – хвостом виляет… Будет и по тебе дело – честное, по твоему профилю!
И ровно через месяц мне позвонили. Из Москвы. От Александра Гавриловича. «Шило» помнил обо мне. Маленькой дочери его бизнес-партнера нужен был гувернер – учитель английского языка. Рекомендации, приготовленные заранее и подписанные директором английского колледжа, были не нужны. Слово «Шило» стоило большего, чем какие-либо рекомендации.
И вот теперь я стоял и смотрел на Лию. А точнее – в ее изучающие глаза. Выбор сквозь призму ее детской лупы был завершен. Она улыбнулась. 

- 5 –

 - Вы должны запомнить, Николай, распорядок дня и правила поведения в этом доме, - чеканила ее мать, указывая пальцем куда-то вверх,  - любое нарушение чревато для Вашей дальнейшей карьеры! Испытательный срок – 3 месяца. Прием пищи – вместе с обслугой дома. Гостей – не приводить. 
 И последнее – Ваша одежда. Она не вполне уместно выглядит в стенах этого дома. Сегодня с Вас снимут мерку для униформы – костюма с галстуком.
Я стоял и молчал. Я никогда не видел сразу столько великолепия, невероятно богатой обстановки, пожалуй, что только в фильмах – когда показывали дворцы королевских династий… Это великолепие занимало площадь в несколько десятков гектар тенистых парков с кронами вековых деревьев, многочисленных аллей с безумными и прекрасными композициями из фантастических цветов, которые своим бесконечным множеством, фейерверком красок и ароматов окутывали каждый уголок парка, а перед входом в дом стояли средневековые скульптуры; вокруг было много фонтанов, в глубине парка был пруд с  плакучими ивам и кувшинками. Здесь дождливая свежесть каждого камня этого старинного дворца шептала о тянущейся вечности, все было пропитано тонкими нотками благородства, помпезного величия и изысканности, которое сквозь века проносилось романтичными волнами сквозь пленительные розы садов и улыбчивые подобострастные лица обслуживающего персонала в униформе, где вышколенная прислуга, дворецкие, охранники – были неизменным атрибутом этих головокружительных сказочных декораций. Я же – пребывал в растерянности, боясь стать не там, где положено.

- Как бы ты хотела меня называть? Николай Алексеевич, или просто – Николай? – и все-таки я волновался.
- Мне все равно. Только, чтобы Вы сами чувствовали себя комфортно. Для меня главное другое – не ведите себя со мной как с маленьким ребенком. И у меня к Вам сразу вопрос – Вы любите цветы?
- Ну… - несмело начал я, - конечно.
- А хотите, я Вам покажу мой цветочек? Только – чур, это секрет!
И ловко подпрыгивая, она потянула меня за руку в глубину ухоженного сада, где среди лопухов, можжевельников, цветущих кустов и дикого винограда, пробивался зеленый росток …


С самого утра было пасмурно, туман окутал своей белесой пеленой ближайшие дома, деревья, и казалось, что в ватной дымке впали в спячку и все люди.
- А почему бывает грустно? – вдруг спросила Лия.
Вопрос застал меня врасплох. И я удивился, действительно – почему? Наверное, потому, что на смену радости всегда приходит печаль и во всем должен быть строгий баланс? Или это так принято всегда говорить, не зная объяснения?
- Знаешь,  - я вдруг неожиданно вспомнил эту историю, - одном городе был мост черного цвета, с которого совершалось большое количество самоубийств. И тогда городские власти решили изменить цвет моста и перекрасили его в голубой. Число самоубийств значительно сократилось. Власти, убедившись в положительном эффекте, перекрасили его в розовый цвет, и, как говорят очевидцы, самоубийства там прекратились вообще. Мост переименовали в «Мост влюбленных».
Лия задумчиво смотрела в окно и, обхватив колени, тихо попросила:
- Расскажи мне сказку про принцессу и принца…пожалуйста.
Я, грустно улыбнувшись, посмотрел в окно, где царство тумана уже распространилось и на веранду, витую плющом, убаюкивая в своей колыбельной дымке…
- Жила-была принцесса. Обычная девушка. Которая дружила с мальчиком – принцем. Она так думала, что он и есть ее принц. А однажды, она ему сказала, что…больше не может так жить, что ей хочется иметь и норковую шубу, и бриллианты, и вообще – она еще молода, красива и многое может достичь. И принцесса уехала. В другой город. С другим.
- А почему она так сделала, ведь принцесса не должна так поступать? – ее глаза пристально смотрели вдаль, словно пытаясь разглядеть сквозь туман истинный сюжет этой сказки, увидев в нем и силуэт этой странной принцессы, и несчастного принца.
- Потому…потому, что принц был бедный, да, собственно, настоящий «лимита», жил на зарплату и перебивался подработками за счет дополнительных часов уроков в другой школе. В общем, на принца никак не был похож. И королевства у него своего не было. А из наследства и богатств лишь старый аквариум с пятью рыбками. 
- Она… - я почувствовал возмущение в ее голосе, - она была не настоящей принцессой! И все было понарошку, неправдой, тот мальчик просто дружил не с той.  Она – не принцесса!
- А какой должна быть настоящая принцесса? – и я пожалел, что спросил.
- Принцесса… - задумчивость сменилась улыбкой, - А разве это так мало, сидеть вдвоем и смотреть на рыбок? И мечтать? А хочешь – она вдруг посмотрела на меня, - ты подождешь, когда я вырасту и я стану твоей принцессой? У меня и наследство есть – мне папа сережки подарил на день рождения, а мама бумажные денежки и еще - кучу игрушек! Разве нужно еще что-то? А цветок к тому времени уже вырастет!

- 6 -

- Лия очень странный ребенок. Она уже долго наблюдается у детского психолога и ее, не совсем адекватное поведение, как Вы и сами уже заметили, требует повышенного внимания, как со стороны ее родителей, так и со стороны ее наставников, - весь вид этой светской львицы выражал снисходительное одолжение в разъяснении положения дел, происходящих в этом доме, - и я прошу Вас, Николай, делать акцент на привитии ценностей, которые так необходимы в том кругу, где ей предстоит вращаться. Наивная романтическая демагогия, в которую «заносит» Лию - всего лишь плод ее неразвитого детского воображения. А здесь бывают гости, и они желают с ней говорить. 
- Но… - несмело начал я.
- Не стоит, Николай, - она властно подняла подбородок,  - я понимаю, что Вам очень трудно это делать, так как Вы лично очень далеки от того окружения, где привыкла быть Лия. Поэтому ограничьтесь только занятиями английским. Я хочу, чтобы к поездке на учебу, в Лондон, у нее было устойчивое произношение и беглое владение языком, а также полные представления о традициях той страны, в которой ей предстоит жить.
- И еще, - уже повернувшись ко мне спиной, она высокомерно бросила – мне не нравятся те беседы, которые Вы с ней ведете, а точнее поддержание идей и образа мыслей ее неокрепшей психики. Мне уже доложили об их содержании. Я полагаю, что рекомендательные письма нашего дома Вам понадобятся в Вашей дальнейшей карьере...
Я стоял неподвижно, скованный под суровым взглядом всадников, глядящих на меня с полотен старинных фламандских мастеров, антикварных витых канделябров из бронзы, выбранных и разумно украшенных в соответствии со стилем обстановки классической гостиной с резной мебелью и дорогими коврами, держащих меня под прицелом своей пристальной торжественности.
Каждая вещь в этом доме безмолвно взирала на меня в молчаливом осуждении и подозрительности. 
Я боялся разговора с ее отцом, но он приезжал очень редко и, в окружении своей многочисленной охраны, молча шествовал в дом. Не замечая никого и не здороваясь ни с кем. Он всегда был хмур. Из-за сосредоточенного лица, его лоб прорезали глубокие морщины. Только однажды я увидел, как внезапно озарилось его лицо – когда навстречу ему бежала Лия…
Я боялся его. И старался беспрекословно выполнять все распоряжения его жены.

- 7 –

- Сегодня я бы хотел, чтобы наш урок… - привычно начал я, когда увидел очень серьезное лицо Лии, - что-то случилось?
Она опустила голову, и, не поднимая глаз, тихо спросила:
- У меня есть дело. Можно мы не будем сегодня проводить урок?
- Дело… - я был в недоумении, не зная как поступить, - но твоя мама….
- Моя мама запретила бы мне это, если узнала. Ты умеешь хранить секреты? Я уже отдала почти все свои бумажные денежки охраннику, чтобы выпускал меня на…улицу. Там, в кустах сирени есть…гнездо! Ты представляешь?! Я приношу каждый день свежие булочки и водичку для птенцов и их мамы. Они скоро вырастут и полетят! И когда они взлетят, то обязательно будет радуга. Я знаю! А если пролететь под радугой, то все изменится, всем будет хорошо, всем будет радостно! И мама будет улыбаться, а папа будет качать меня на коленях, и рассказывать каким он был маленьким. Побежали,  Принц!

Мы смеялись, и я не видел, как в это время ее мать потемнела лицом, склонив небрежно вбок голову к рядом стоящей на носках низкорослой горничной Светланы, которая что-то важное рассказывала ей. Шлейф ее шелкового халата взмыл в воздухе как грозная плеть в момент занесения удара…  Через минуту она стояла в моей комнате и, вытянув изящно руку, с умилением полюбовавшись на великолепный перстень из массивных васильково-синих сапфиров чистой воды, без сожаления сняв его с пальца, положила в карман моего пиджака…
 
- 8 -

- Я знаю, Колян, - положил мне на плечо свою руку «Шило»,  - знаю, что не мог ты «закрысить». Я знаю тебя. И я знаю ее. И это не она, а ее…«статус».
Есть правила, и они живут, как требует этот статус. И все вокруг необходимые по статусу вещи: фешенебельная вилла на Французской Ривьере, пентхаус на крыше небоскреба в центре Москвы; яхта, напоминающая боевой крейсер; коллекция старинных раритетных автомобилей, предметы искусства, драгоценные камни, и продукты питания… - все должно этому соответствовать и поведение тоже. Да ты и без меня все знаешь. Единственное, что я могу для тебя сделать – будешь работать у меня.
У меня ведь тоже два пацана подрастают, а пока, будешь помогать юристам, вести документацию, контракты...заграница и прочее…

- 9 -

Сегодня был мой последний день. Я еще не видел Лию, но знал, что прощание будет нелегким - на сердце с самого утра грузом лежал  камень. Расчет со мной был аккуратно произведен дворецким, а прощальные речи хозяев не предусматривались «протоколом расставания с челядью». Я просто хотел еще раз посмотреть в ее светлые глаза. Убедиться, что она не поверила ни единому слову. Что еще раз, напоследок, назовет меня…Принцем.
Прождав еще минут сорок, я вышел со своей немудреной поклажей во двор.
Прислуга не обращала на меня никакого внимания. Охранник у двери, не поднимая глаз, молча открыл ворота. Он нервно оглядывался по сторонам.
«Она – на улице!» - мелькнула у меня мысль. Она отдала свою последнюю денежную купюру, чтобы выйти за территорию особняка.
- Где Лия? – спросил я, глядя ему в глаза.
- Мне не разрешено разговаривать с тобой, только выпустить. – его глаза недобро прищурились.
Но я уже знал, что она – на улице. И знал, где ее искать. Пройдя до конца улицы, я сразу увидел…ее. Она весело смеялась, опустившись на корточки. Увидев меня, закричала:
- Иди сюда, Принц! Они уже начинают летать! Еще вчера такие несмышленые были, а сегодня – посмотри! Уже пытаются взлететь! Я хочу подарить тебе одного – он взлетит и будет радуга! И никто никогда не будет никого обижать! Ну, куда же ты! – и побежала за самым прытким из птенцов...который несмело взмахивал еще слабыми крыльями, кренясь книзу, но неизменно стремился только вперед…не замечая, что впереди, чернея извилистой змеей, лежал оборвавшийся высоковольтный кабель, упавший с опоры одинокого столба… И Лия, радостно смеясь, вдогонку прыгнула за ним…
Мое сердце бешено вылетало из груди, земля уходила из-под ног, и я, бросив сумку, стремительно помчался к ней, отчаянно ей что то крича… Гул в ушах, от пульсирующей крови, заглушал мой крик.
Секундами позже, я, сцепив руками стальной провод, из последних сил оттаскивал его от обмякшего неподвижного тельца…
И потом была темнота.

- 10 -

Несмотря на начало апреля, в этот день было нестерпимо жарко – солнце палило нещадно. Два мужичка, с испитыми красными лицами, вытирали пот, привычно опершись на лопаты. Они ждали. Терпеливо и буднично. Как обычно. Когда будет команда опускать гроб. Необычно маленький по размеру.
Ее мать нельзя было узнать – в миг постаревшую, ее держали под руки. Из-под черного платка выбилась поблекшая пепельная прядь ее естественного цвета волос. Слез больше не было.
А на улице во всю буянила весна. Жизнь струилась в своем живом и радостном предвкушении, щебет птиц наполнял все вокруг своим звонким переливом, набухшие почки сирени нещадно распускались, пробуждаясь ото сна в своем нетерпении, а среди некоторых могил уже зеленела трава.
По отстраненным лицам присутствующих пробежал легкий ветерок, великодушно принося временное облегчение от сиюминутной прохлады. Резко запахло свежестью и беспокойством – где-то вдали громыхала тяжелая туча, медленно ползла, неся с собой тьму…


Одиночные капли сначала несмело ударили по лобовому стеклу автомобиля, а затем внезапно обрушился и сам дождь - отвесный, прямой, упавшим водной пеленой ливнем мгновенно вымыл подмосковное Рублево-Успенское шоссе, ручьями ринулся вдоль дороги, все шире и шире разливаясь по обочине. Дверь автомобиля была открыта, и, сквозь внезапно опустившуюся темноту вечера, вдали была еле видна сгорбленная фигура бредущего по шоссе уже немолодого мужчины. Мгновенно обмокший дорогой костюм плотно облегал усталый силуэт. На яркий свет мчавшихся мимо автомобилей он не реагировал. И лишь пара бездомных собак, опустив хвосты, понуро плелась поодаль от него. Глаза мужчины не выражали ничего. Бесцветные и пустые. Смотрящие в никуда. Глаза одинокой собаки. 
 
- 11 -

Вспышка яркого света ослепила меня.
- Ну, теперь точно будешь жить до ста лет, только ожог сильный! – сказал силуэт в белом халате, облегченно вздохнув.
Я сразу вспомнил все. Крика не получилось. Яркий свет безжалостно бил в глаза, заставляя напрягаться от боли, пробуждая к неизбежной реальности. Сначала где-то в груди, а затем и все тело начало содрогаться от беззвучного рыдания. Жить не хотелось. Просто больше не было смысла. Я все так же лежал на земле, безразлично смотря ввысь, словно пытаясь вглядеться в беззаботные облака, которые проносились весело и скоротечно, напоминая чем-то жизнь того несчастного мотылька, которому срока было отпущено до рассвета, но и это уже было вечностью, чтобы сгореть в едином порыве обретая свою мечту, летя в обреченном предчувствии на пламя свечи своей безграничной любви и милосердия ко всему живому. Так мало было прожито и так много дано этому маленькому человечку.
Я знал, что это – наказание. Мне. Радовало только то, что когда-нибудь придет и мой черед идти навстречу свету…
Эпилог
Молодой врач, аппетитно жуя бутерброд, заботливо приготовленный его женой, буднично дописывал историю болезни одного из своих пациентов: «…больной 37 лет, находится в стационаре 9 месяцев, был госпитализирован в крайне возбужденном состоянии, сопровождающимся бредовыми идеями и галлюцинациями. В настоящее время состояние здоровья оценивается как стабильное без изменений – аутизм, эмоциональная ригидность, снижение уровня активности, замкнутость, обрывы мыслей, расстройства восприятия, нарушение внимания, ярко выраженная дискордантность мышления. Все свободное время проводит в самобичеваниях и раздумьях о смысле жизни и смерти, несколько раз в день, совершая своеобразный ритуал, приносящий ему  временное облегчение – определенное количество восхвалений несуществующего собеседника. Диагноз остается без изменений: - ….».
Врач задумчиво посмотрел в окно, вздохнув, смахнул со стола крошки и продолжил писать дальше:  «….шизофрения непрерывнотекущая по причине наследственных факторов. Дальнейший прогноз лечения неблагоприятен.».