Спокойных дней не будет - часть 38

Вечером того же дня самолет уносил Соню и Илью из Москвы в Италию. Она просилась уехать на Карибы сразу, но в купленном доме на острове вовсю велись приготовления к ее приезду, и Илья поклялся, что через пару недель она сможет наслаждаться морскими видами с террасы собственного дома.
А пока белая вилла привычно замаячила впереди между фруктовыми деревьями в неверном свете луны, и Соня снова провалилась в беспокойный сон на заднем сидении автомобиля, уронив голову Илье на плечо. Он чувствовал себя совершенно вымотанным, хотя и спланировал все сегодняшние события до последнего часа, но спать не хотелось.
В жизни он не делал ничего глупее, ровным счетом, ничего. Украсть чужую невесту из-под венца, сбежать с ней из страны и тешить себя тайными надеждами, что можно, нарушив все запреты, жениться на собственной сестре, было мальчишеством, которое он не мог бы себе позволить ни двадцать, ни тридцать, ни даже сорок лет назад. Что такое эта любовь, которая заставляет его совершать дурацкие поступки вопреки собственной природе? В кармане лежал выключенный мобильный, и Илья отлично знал, что этот отъезд, это бегство из реальности в придуманный Соней мир скоро станет достоянием если не общественности, то уж семьи наверняка. И как отреагирует Роза или дети, которые уже в курсе его любовной связи, можно было только предполагать.
Да, он твердо решил, что хочет обладать этой женщиной, и он сделал все, чтобы получить ее назад, но он не был уверен, что готов оставить все дела и стать "олигархом на пенсии" в угоду ее желанию жить вдали от страны, где она родилась. Что он будет делать рядом с ней день за днем без привычной гонки по переговорам, разъездам, совещаниям? Стареть за стаканом виски с газетой в руках? Смотреть на набегающие на берег волны в кресле качалке? Писать мемуары и изредка душными ночами задыхаться в ее объятиях? Разве такой должна быть его жизнь, сколько бы ему ни было отмерено?
Он обнял ее за плечи и поцеловал в теплую, пахнущую духами макушку. Машина мягко затормозила около лестницы, и Соня заворочалась у него под боком, открыла глаза и улыбнулась. Ему нравилось, что она всегда просыпалась с улыбкой, даже после тяжелого дня, который остался позади.
- Уже?
- Хочешь поужинать? - с несвойственной мягкостью спросил Илья.
- Только если ты хочешь, - ответила она и коснулась губами его щеки. - Я посижу с тобой.
Горничная-итальянка, не знающая ни слова ни по-русски, ни по-английски, быстро накрыла ужин в гостиной, и Соня устроилась на стуле возле брата, почти лежа, положив скрещенные руки на стол возле отодвинутой тарелки, а голову - на руки.
Он почти не смотрел на нее, рассеянным взглядом гулял по комнате и в задумчивости жевал кусок подогретого рулета из баранины.
- Илюша...
- Да, девочка?
- Ты ведь не жалеешь о том, что мы сделали?
Она словно читала его мысли, проникала в самую суть его сомнений, и Илья должен был солгать ей, что все хорошо, и он нисколько не боится того, что ждет их впереди. Но лгать не хотелось, как не хотелось и вступать в длинную дискуссию, которая могла закончиться слезами и скандалом.
- Ты уверен в нас? - повторила она и подняла голову, стараясь поймать его взгляд.
- Я не знаю, что будет дальше, - ответил он на собственные мысли. - И не вижу нашей жизни в будущем.
- Я понимаю... - Она не обиделась, не стала придираться к словам, искать в них тайный смысл, и за это он был ей как никогда благодарен. - Ты привык планировать свою жизнь по минутам. Но если вдруг у нас не получится... - Соня запнулась, и он с недоумением посмотрел в ее печальное лицо. - Если вдруг ты не сможешь жить так, как хотелось бы мне, как я мечтала... Это ведь мои мечты, не твои. Я не стану удерживать тебя.
- Что это значит, Соня? - строго спросил он. - К чему этот разговор?
- Я хочу быть рядом, но не там, где тебе плохо. Мы переедем в Европу, в любой город, который ты выберешь, ты будешь заниматься делами, а я буду с тобой. Я только это прошу - быть с тобой.
- Иди сюда!
Он отодвинул свой стул, и она скользнула к нему на колени, обвила его за шею двумя руками, как маленькая, и смотрела просящим, почти детским взглядом. Илья с нежностью погрузил пальцы в ее непослушные волосы.
- Ты будешь со мной, - повторил он. - Ты всегда будешь рядом, потому что я больше не отпущу тебя, не отдам никому. И ты не должна бояться будущего, потому что у нас все получится.
- Прости меня за все, что было.
Она опять собралась расплакаться, в который уже раз за день.
- Я давно простил тебя! - Он легко поцеловал ее в уголок опущенных губ. - Пойдем спать, девочка. Сегодня был трудный день.
А следующий день должен был быть легким - и почему-то не был. Он проснулся рядом с Соней от щемящей боли в груди. Поискал удобное положение на подушке и замер, прислушиваясь к собственному сердцу. Надо было принять таблетку, но тогда бы она проснулась, начала переживать. Соня спала, как ребенок, положив ладошку под щеку и изредка постанывая во сне. За окном не было солнца, и мягкие тени ложились на ее лицо, не беспокоя ранним пробуждением. Таким теперь будет каждое утро - с ней вдвоем, вдали от забот. Он подумал, как будет заниматься с ней любовью в их спальне на далеком острове, и не смог представить себе то, что было привычной и желанной фантазией, ее тело, податливое и горячее, которым он мог владеть безраздельно отныне и до конца своей жизни. Вместо этого он видел девичий профиль, тот самый, который сводил его с ума от нежности, когда ей было шестнадцать. Он смотрел на спящую Соню и видел ее девочкой, вернувшейся с выпускного, девочкой, которую он любил в память о матери, о тех годах, что были отняты у него ее ранней смертью и работой, о не простившем отце, о своей трудной молодости, о завоевании мира, к которому он стремился и который теперь бездумно и добровольно оставил ради женщины. В постоянной гонке последних двадцати лет он почти не имел передышек, времени остановиться и оглянуться назад. Соня была его мостиком в давно разрушившийся мир, где сам он был еще молодым, и Роза не изменяла ему, и дети были маленькими, и все трое звали его папой. Он знал, почему любил Соню больше всех, но не мог понять, когда и как эта отцовская любовь переросла в нечто большее, что день изо дня подтачивало устои его привычного мира. И вот сейчас, в этой комнате с зашторенными окнами, на подушке, где покоилась ее голова в ореоле темных вьющихся волос, он снова нашел свою маленькую девочку.
- Соня?
Она посмотрела на него глазами, полными неведомых снов, и у него снова заболело успокоившееся вроде бы сердце.
- Почему ты не спишь, Илюша? - Она придвинулась к нему, прикоснулась губами к плечу, но он промолчал. - Мне снилась какая-то ерунда из детства. То ли школа, то ли санаторий. И я жду у окна, что за мной приедут, за всеми приезжают родители, а я одна... Я жду, но никто не идет, и мне хочется плакать...
- Перестань! - Он погладил ее по волосам, стараясь минимизировать движения, причиняющие боль. - Я здесь, я никуда не уйду.
- Ты здесь, - согласилась она и снова поцеловала его в плечо. - И мне хорошо, как будто я маленькая забралась в постель к папе.
Превозмогая боль, он повернулся на бок и посмотрел в ее счастливое и умиротворенное лицо.
- Почему я не могу поверить, что ты любишь меня? Меня настоящего, а не придуманного?
- Я не знаю... - Она растерялась и заморгала, как обиженный ребенок. - Как я могу доказать тебе свою любовь?
- Мне не нужны доказательства, Соня. Я пытаюсь понять, что происходит.
- Мы проснулись, - совершенно не чувствуя его сомнений, проворковала она. - И я люблю тебя, и если ты хочешь меня...
- Ты помнишь, какими мы были двадцать лет назад?
- Ох, вот ты о чем... - Она вдруг сразу поняла, без лишних слов, без долгих и мучительных объяснений. - Мы были другими. Ты всегда любил меня больше других детей, я знала это. И у меня в целом мире не было никого дороже тебя, для меня вообще никого не существовало. Я бы сейчас отдала все, чтобы вернуться туда и сидеть у тебя на коленях. Ты понимаешь?
Он кивнул, проглотив подступивший к горлу комок. Она погладила его по колючей щеке, словно догадалась о том, что творится в его душе.
- У нас никогда не было времени поговорить об этом. То, что ты мужчина, а я женщина, всегда было выше нас. Эта связь... - Она запнулась и поправилась: - Эти отношения, физическая близость... Все было прекрасно. Но когда-то мы были другими. Не так, как другие пары, которые встретились, и у каждого из них за спиной осталось собственное прошлое. У нас всегда было общее прошлое, и в нем мы были не любовниками, но любили друг друга иначе. Не сильнее, понимаешь, но иначе. Мне так не хватает тебя, папочка...
Он прижал ее к себе, чтобы она не увидела предательских слез, и впервые за многие годы это объятие не вызвало желания обладать. Лишь защитить, согреть, спрятать от всего мира.
"Солнышко мое, девочка, родная моя..." - мысленно шептал он слова, которые уже много лет не говорил своей сестре, с тех самых пор, как впервые прозвучало "хочу тебя", перечеркнувшее те отношения в ее детстве, которые должны были длиться годами и закончились, едва они осознали иные свои стремления. Но вслух сказал только:
- Им никогда не понять...
- Пусть, пусть! - в запале выкрикнула она, всхлипнула и крепко обняла его. - Нам нет до них дела, нам плевать на их мнение.
А он знал, что это не так, что всю жизнь они оглядывались на других, всю свою жизнь стремились завоевать чью-то любовь, признание, владеть умами и сердцами. Но сейчас в ее объятиях ребенка, не женщины, он готов был поверить в то, что внешний мир никогда не вмешается, не сломает и не согнет их.
- Если бы я мог, я бы отдал тебе весь мир.
- Но я уже не смогла бы любить тебя больше...
Они просто лежали рядом, касаясь друг друга и глядя в потолок спальни. Она думала о том, сколько всего натворила за эти годы, переходя от одного мужчины к другому и желая быть только с ним, а он думал о том, что когда сердце отпустит, надо принять душ, позавтракать, и позвонить в Москву. Да, Роза никогда не была идеальной женой, но и он не стремился стать идеальным мужем. Они были такими, какими были. И прожили долгую и, в общем-то, неплохую жизнь. И уж точно не ее вина, что он сейчас с Соней. Не будь Сони, они так бы и состарились вместе, ругаясь и прощая друг друга. И она должна будет понять, что он променял ее не на молодую девчонку, а на ту, которую любил.
Спустя несколько минут ему стало легче дышать, и, словно почувствовав это, Соня нашла его руку и вложила пальцы в его ладонь.
- Пойдем в ванну?
- Невероятно, Сонька, - улыбнулся он. - Ты читаешь мои мысли?
- У тебя просто очень примитивные мысли!
- Выпороть бы тебя за такое непочтение к старшим.
- Опоздал ты, папочка!
- Не будь так уверена...
Она выскользнула из кровати, и он невольно повернул голову, проследив за тем, как она идет к зеркалу по мягкому ковру.
- Я сейчас налью ванну, подожди, не вставай.
Она взяла щетку для волос и принялась расчесывать длинные спутанные локоны. И он вспомнил, как в детстве она на ночь заплетала косы и всегда жаловалась, как ей тяжело носить эту копну волос, просила постричь ее, как стриглись все девочки в школе. Но он никогда не позволял Розе пойти на поводу у ребенка, и когда она повзрослела, эта роскошная черная грива волновала его не меньше, чем узкие лодыжки или небольшая грудь. А Соня быстро научилась пользоваться своими волосами, как оружием соблазнения, и подолгу расчесывала длинные пряди и смотрела ему прямо в глаза, когда он заходил в комнату пожелать ей спокойной ночи. Вот и сейчас в зеркале она поймала его взгляд, и ее движения стали медленными и тягучими, а на губах появилась понимающая улыбка.
- Тебе всегда нравилось смотреть...
- Ты и со стрижкой была хороша, - назло ей возразил он.
- Как скажешь, дорогой.
Она подняла волосы, скрутила их на затылке в хитрый узел, воткнула в него большую заколку и обернулась на стуле.
- Может быть, мне стоит вернуться в постель?
- Ты можешь хоть день обойтись без секса?
- Если ты этого хочешь. Ну, в смысле, если ты меня не хочешь...
- Я хочу посмотреть на тебя не только в постели. Я иногда думаю, что совсем тебя не знаю.
- А я иногда думаю, что знаю тебя лучше, чем себя.
- Я такой предсказуемый?
- Ты такой родной... любимый... невозможный...
- Иди уже в ванну, - сердито буркнул он, скрывая довольную улыбку. - Пока ты хоть что-то сделаешь, пройдет вечность.
- Вечность не может пройти, она длится...
- Пока она будет длиться, а ты болтать, я сдохну с голоду.
- Какой ты меркантильный грубиян!
Соня пожала плечами, сделав обиженный вид, и ушла в ванну, оставив его в размышлениях о предстоящем разговоре с женой.
Но вечность не успела пройти, и вскоре он сидел с ней в воде, раскинув руки по бортикам джакузи, и она уютно примостилась возле его бока, достаточно близко, чтобы коснуться ее в любой момент и, однако же, на том деликатном расстоянии, которое позволяет оставить при себе свое жизненное пространство. Он был благодарен за эту незамысловатую заботу с ее стороны.
Тысячи пузырьков вскипали вокруг, солнце играло на причудливом рисунке плитки, которой были отделаны стены и пол ванной. Не хотелось ни говорить, ни двигаться.
- Как думаешь, когда я стану старой и некрасивой?
Она повернула голову и смотрелась в его глаза, как в зеркало, пытаясь разглядеть себя на поверхности или даже заглянуть глубже, увидев себя в нем. Женщина... существо поверхностное и непонятное. Вечность не занимает ее, ее интересует красота, преходящая и зыбкая, за которую, может, и стоило побороться, но не стоило умирать, как данайцы у стен Трои.
- Никогда! - отрезал он, с неохотой выходя из блаженного оцепенения.
- Ты лжешь! - Она, довольная, улыбнулась и чуточку придвинулась к нему под водой. - Так не бывает.
- Для меня - никогда. Я не увижу этого.
- Ерунда, у тебя целая жизнь впереди со мной.
- Заткнись и не мешай мне отдыхать.
- Сначала ответь.
Что за упрямое создание, которое болтает без умолку, когда надо помолчать, без зазрения совести наслаждается своим нарциссизмом и втягивает его в дурацкие споры ни о чем!
- Я не увижу, - теряя терпение, повторил он, - потому что для меня ты всегда будешь красивой.
- А теперь ты льстишь. А я просила правду!
Соня перевернулась в воде, подняв со дна мириады сияющих и сиюминутных алмазов, села возле него на колени, быстро перестегнула заколку в волосах, подобрав выпавшие пряди.
- Представляешь, я часто мечтала о нас, но никогда не думала, что будет так!
- Как?
Он едва поднял на нее глаза, совершенно не желая продолжать ни этот разговор, ни какой другой.
- Вот так, - прошептала она и коснулась нежнейшим поцелуем его плеча, тронула губами шею, провела осторожным пальцем по волевому подбородку и вздохнула так, что у него перехватило дыхание.
- Соня, мы же договорились!
"Чертовка! С такими манерами она не даст мне скучать в этой ванной. А таблетка только начала действовать, и, вроде, отпускает..." Ему пришлось смотреть на нее, потому что она поймала и удержала его взгляд, пока трогала мокрыми пальцами виски и, казалось, что-то шептала, но он не мог понять что. Он знал ее такой уже давно, но сейчас словно видел заново, рассматривая, никуда не торопясь и ни о чем не волнуясь. В конце концов, она все-таки заставила его ответить на поцелуй, и он едва не поддался искушению, и не обнял ее, сдержался.
- Ты такой... - восхищенно ворковала вполголоса она, сверкая счастливыми глазами, - такой великолепный.
Он слышал это много раз в своей жизни, но верил только ей одной, когда она говорила так, с придыханием и неотступным взглядом темно-серых глаз. Она не лгала, она чувствовала его лучше многих, и все равно в душе он знал, кого она на самом деле видит перед собой. Эти обвисшие мышцы, дряхлеющая кожа, второй подбородок, глубокие складки возле рта, поперечные морщины на лбу и редеющие волосы давно не обманывали его. Она видит сильного, но неотступно стареющего льва. Или уже старика? Жизнь не предоставила ему выбор, каким жить и когда умереть. Но если бы выбор был, он хотел бы уйти до немощи, до сожаления в глазах, знавших его непобедимым, до жалости и брезгливости в ее глазах.
- Тут становится жарко, - сухо сказал он, стряхивая наваждение ее неотступного взгляда. - Чертово солнце печет даже утром.
- Я сейчас.
Она с неохотой отвела ладони от его лица и легко поднялась, окатив его прохладной шипящей волной.
- Никакого стыда в тебе нет, Сонька, - усмехнулся он ей вслед.
Соня почувствовала его жадный взгляд, обернулась с лицом бесстыжей нимфы, поднимаясь по ступенькам из воды, слегка встряхнулась, как собака, и сошла на пол, оставляя за собой мокрый след.
Едва она вышла, он придирчиво ощупал свое лицо. Так и есть, он здорово сдал за последние несколько лет. Сегодня ему уже далеко не сорок три, а ей не семнадцать. Но она все еще сохранила тело девушки, которую он вожделел тогда. И пока он отдавал дань времени и умиранию плоти, день за днем без боя теряя себя в зеркале, она необъяснимо расцветала, набираясь внутренних сил. Впрочем, его руки были еще сильными, и он мог бы без особого труда свернуть шею этому красавчику, вышедшему из красного джипа и не знающему, что пожелав чужое, подписал себе приговор, а вот пальцы по утрам уже были неподатливыми, и приходилось долго разминать их, возвращая к жизни, и потускневшее обручальное кольцо было уже не снять, и эти старческие пятнышки на коже... Он перевернул руки ладонями к себе. Линия жизни была длинной, безапелляционной и почти упиралась в широкое запястье. Значит, жить ему долго. Жить, обнимать ее, видеть, как увядает и ее красота, и как она плачет по этой красоте, с ненавистью глядя в беспристрастные зеркала.
Она прервала его невеселые размышления, вернувшись с двумя стаканами в руках, снова преодолела бортик, не скрывая своей наготы. Он смотрел, прищурившись, как она входит в воду, как скрываются в кипящей пузырьками воде тонкие лодыжки, колени...
- Перестань пялиться на меня, как на наложницу.
- Как хочу, так и пялюсь, - в тон ей грубовато ответил он, принимая высокий узкий стакан дымчатого стекла. - Это яд?
- Это лимонад. Мария всегда готовит мне его по вечерам. Она знает, что утром я страшно хочу пить.
- Кислятина какая!
Он отхлебнул и сморщился, поискал глазами, куда бы пристроить эту гадость. Она засмеялась, опорожнив свой стакан залпом, отобрала у него недопитый лимонад и, перегнувшись через него гибким телом, пристроила оба на бортик.
- Привередливый ты, Илюша. Если хочется пить, то лучше всего пить кислое.
Чуть не потеряв над собой контроль, Илья перехватил ее за талию, привлек к себе.
- Ты еще будешь учить меня пить!
- Почему бы и нет? У меня тоже есть чему поучиться!
Она засмеялась, заиграла золотистыми переливами голоса и стремительно поцеловала, и вкус лайма на этот раз вовсе не показался ему слишком кислым.
- На чем мы остановились? - спросила она вкрадчиво, опускаясь глубже в воду, и облизнула губы.
- На том, что я великолепен...
В его голосе слышалась неприкрытая ирония, и Соня с осуждением покачала головой, отгоняя его недобрые мысли.
- О, да! Ты не просто великолепен...
Она тряхнула выбившимися из собранных на затылке волос прядями и медленно кивала, а в глазах плясали коварные чертики. И он снова подумал, что если таблетка уже подействовала, то стоит только потянуть ее на себя...
- И я готова доказать тебе это прямо сейчас.
Но при одной мысли о том, что можно взять ее прямо тут, как Венеру в пенном окружении воды, сердце предательски засбоило, и он вытолкнул ее руку на поверхность и строго покачал головой, сказав ровно противоположное тому, чего желал на самом деле:
- Я не хочу секса, Соня. Не сейчас и не здесь.
Она удивленно приподняла бровь, чувствуя, что он лжет, но объяснений не последовало, он просто смотрел на нее и молчал.
- Со мной что-то не так?
- С тобой всегда все так.
- Ладно.
Она на удивление легко согласилась и уселась лицом к нему, рассматривая на поверхности воды свою руку с обручальным кольцом. Минуты шли одна за другой в полном молчании, и он, наконец, позволил себе расслабиться и даже попытался задремать, пока она снова не нарушила тишину.
- О чем ты думаешь, милый?
"Черт возьми, неужели женщины вообще не умеют молчать?"
- Ни о чем, - процедил он сквозь зубы, еще надеясь, что можно просто не открывать глаза и плыть по течению подсознания, не выдергивая из потока мысли и ощущения.
Она сдержанно вздохнула, обиженная таким ответом, не желая понять, что он почти не погрешил против истины, секунду назад наслаждаясь водой, спокойствием и ее присутствием. Она молчала, и он физически ощущал, что она просто смотрит на него, и знал, что эта тишина продлится недолго, и Соня вот-вот заговорит.
- Если бы ты родился два тысячелетия назад, когда не было заводов и банков, что бы ты делал?
- Бог ты мой! - Он округлил глаза, неодобрительно рассматривая ее лицо с застывшим вопросом. - Что это тебе в голову лезет такая хрень?
- Ты бы хотел родиться в Древней Греции, например?
- У меня, что, выбор был? Пришли и спросили: а что, уважаемый, не хотите ли прогуляться по Древней Греции...
- Илья!
- Хорошо. Если ты хочешь, я скажу. Но потом тебе придется отстать от меня со своими глупостями. - Она в нетерпении захлопала в ладоши и закивала в знак согласия, но он, безусловно, не поверил ни единому жесту. - Я бы не хотел родиться в Древней Греции, в Африке или хрен его знает где еще. Но если бы родился там, то ушел бы на войну. Они же все там воевали, так?
- О, да, ты выиграл бы любую войну!
- Или сдох в бою.
Она, вскинув глаза к раскрытому за его спиной окну, пропустила эту грубость мимо ушей.
- Покрыв себя неувядаемой славой!
- Может, и так. Легко бы я не дался. Ну, теперь ты удовлетворена?
Она перевела на него полный обожания взгляд и ничего не ответила, увлеченная тем, что видела мысленным взором. Не им настоящим, а им выдуманным, одетым в короткую тунику или латы, со щитом или даже в колеснице. Черт ее знает, что лезло в тот момент в ее красивую голову, полную мечтами и ересью. Злиться на нее было бесполезно, как бесполезно было желать тишины и покоя, когда она была рядом со своими неуемными фантазиями о неведомых мирах и иных измерениях.
- Да, я отлично понимаю, почему они все просто падали к твоим ногам.
- Кто все?
На этот раз заулыбался он, отлично понимая, куда она собралась перевести разговор.
- Эти дамочки, ты знаешь... - Она вернулась из Древней Греции, из толпы боевых подруг, радостными возгласами встречающих с войны своих героев, капризно сморщилась и поджала губы. - Ты постоянно был в окружении женщин, всю свою жизнь, сколько я помню.
- Когда это я был постоянно среди женщин? Ты такое видела?
- Я много чего видела, милый. И еще о большем догадывалась. Разве они не ложились под тебя штабелями?
- Хм, ты ревнуешь, что ли? - Ему было чертовски приятно слышать обиду в ее голосе, но он легонько щелкнул ее по носу, чтобы не зарывалась, и Соня в легком раздражении дернула головой, словно отгоняла навязчивую муху. - Ну, а сейчас-то какой смысл? Из женщин здесь только твоя итальянка, которая ни на каком языке не разумеет, кроме своего тарабарского.
- Как будто это тебе когда-то мешало! Только попробуй посмотреть в ее сторону!
- Ну, раньше не мешало, - согласился он, и хитрые морщинки разбежались от глаз. - И что ты сделаешь, если посмотрю, а, фурия?
- Я столкну ее со скалы, а тебя прикую к кровати!
- Точно ты меня, а не я тебя? Ты ничего не перепутала, Сонька?
- Или ты меня... - Она внезапно растаяла, и глаза заволоклись опасным туманом. - И никаких больше женщин в твоей жизни, кроме меня, слышишь? Ни женщин, ни детей!
- Думаю, про женщин я могу тебе практически обещать. Ну, а дети-то мои тебе что сделали?
Он уже смеялся в голос, погружая пальцы в ее волосы и почти поверив себе, что готов остаться только с ней одной.
- Не хочу рядом никого, кто бы претендовал на тебя. Ты теперь только мой!
- С каких пор ты стала такой собственницей?
Он легонько ударил ладонью по воде, подняв фонтан брызг, и Соня подалась в сторону, едва не потеряв заколку, перехватила падающие в воду пряди, снова заколола их, пока он любовался закинутыми за голову руками и линией груди. Поймав его откровенный взгляд, она сменила гнев на милость и тоже рассмеялась с довольным видом. Тонкая золотая цепочка вздрогнула и заиграла гранями на ее ключицах. И в этот миг он решил, что пришло время сказать.
- Ты и не знаешь всех-то...
- Что ты сказал?
В одно мгновенье она оборвала смех и из состояния блаженной расслабленности перешла к напряжению хищника перед прыжком.
- Ты не знаешь всех моих детей, - спокойно ответил он, тоже перестав смеяться, хотя глаза улыбались. - Да и я, наверное, знаю не всех.
- Черт возьми, братец, это просто... Это немыслимо... Ты никогда не говорил...
- Повода не было, - усмехнулся он и потянул ее к себе за плечо. - Хочешь спросить, спроси сейчас.
Она колебалась, то ли решая, стоит ли спрашивать вообще, то ли определяясь, какой вопрос самый главный. Он знал, что она обязательно спросит, и был готов ко всему.
- Сколько? - выдохнула она наконец и затаила дыхание в ожидании ответа.
- Трое, - без колебаний ответил Илья, но через пару секунд уточнил. - Впрочем, может быть, четверо. Да, думаю, четверо.
- Ты не врешь мне?
- Зачем? - удивился он. - У меня есть три дочери, помимо Марины, и мое отцовство официально подтверждено генетическими анализами.
- Роза знает?
- Нет. И Марина с Левушкой тоже не знают. Теперь знаешь ты, но ты хотела знать, и я не вижу смысла скрывать от тебя...
- Этого не может быть! - Соня потерла рукой наморщенный лоб и на мгновение зажмурилась. - У тебя есть три дочери... И сын, да?
- Думаю, сын тоже есть. Справки с анализом у меня нет, его мать еще беременной получила от меня кругленькую сумму и отправилась на ПМЖ то ли в Новую Зеландию, то ли в Австралию. С мужем, - пояснил Илья, глядя в широко распахнутые глаза. - Написала мне оттуда, что родился Михаэль.
- У нее же есть муж!
- Муж есть, и что с того? Думаю, что мальчишка мой. Но какое это имеет значение? Он обеспечен до конца жизни, и у него есть отец, который его воспитает.
- А эти дочери? У одной женщины?
- Нет, конечно! - Он искренне расхохотался, и она почти возненавидела его за этот самодовольный смех. - Ты меня не знаешь, что ли? Двое в Пензе, один на Камчатке, как положено.
- Ты наоставлял детей по всему миру, - обиженно сказала она, раздувая ноздри, как породистая кобылка. - Ты жил с Розой, говорил, что любишь меня и позволил этим детям родиться. И чуть не проклял меня из-за Беллы. А ведь она могла бы быть твоей дочерью, если бы ты не ходил по шлюхам.
- Она не могла, - отрезал он, помрачнев, и хмуро посмотрел на сестру.
- Это еще почему?
- Потому что я не позволил бы тебе забеременеть.
- А им почему позволил?
- Да потому что до них мне нет никакого дела! - Илья снова потянул ее за руку к себе, то ли чтобы утешить, то ли чтобы не дать сбежать. - Хотели рожать - рожали. Хотели делать аборт - делали. Денег на детей получили все, кто попросил.
- Ты говоришь так, словно они щенки на псарне, и надо было выписать им родословные!
- Они просто дети, - с равнодушием доминантного самца сказал он, и она тут же поверила в искренность всего, что он говорил. - Я не мечтал об их рождении, их матери сами выбрали, как поступить. Кто-то избавлялся, кто-то решил родить. Мне надо было не впутывать свою семью в это, и после рождения дать денег, чтобы они выросли людьми, а не нищими ублюдками. Остальное на совести их матерей.
- И все-таки если бы я родила от тебя...
Опять эти ее несбыточные мечты, задумчивый взгляд и попытки перекроить уже давно сотканное полотно их жизни. Он вовсе не собирался придумывать себе другую судьбу. У нее был муж, любовник, была Белла, дитя адьюльтера, был еще один любовник, а ей все виделась школьница в объятиях папочки. Никогда бы он не сделал ей ребенка, никогда!
- Тебе пришлось бы сделать аборт.
- Ни за что!
Он равнодушно промолчал, потому что знал, что от ее желания в этом случае ничего бы не зависело. Связь с сестрой - это одно, но рождение детей от этой связи - это было бы уже сверх всякой меры.
- Девочки носят твое имя? - продолжила свой допрос Соня, благоразумно решившая не продолжать тему совместных детей.
- Нет, это было условием. Деньги в обмен на имя.
- И сколько им теперь?
- Младшей, кажется, шесть.
Он уклонился от подробного ответа, но ей и не требовалось знать все о каждой. Достаточно было того, что еще каких-то семь лет назад он спал с женщинами, и они рожали ему детей, а она билась за каждую минуту встречи с ним и каждый раз проигрывала.
- Ты любишь их?
- Они просто дети, - повторил он и провел ладонью по ее спине сверху вниз. - И больше я не хочу говорить об этом. Никогда.
- Они не просто дети, они твои дети. Они растут без отца, и это несправедливо так же, как я росла без матери. Ты разве не понимаешь, Илья?
- Я трахал их матерей, только и всего, - лениво напомнил он и снова раскинул руки по бортикам джакузи, отгородившись от Сони глухой стеной непонимания. - Это тебя тоже волнует? - Соня закусила губу и прищурилась, словно пыталась представить себе эти картины, одну за другой: четыре женщины, четыре постели. - Теперь тебе незачем ревновать.
- Ты ужасный человек, Илья! - Она покачала головой и рассеянно сгребла в горсть облако поднявшихся пузырьков. - Тебя совершенно не волнуют люди, ни мужчины, ни женщины, ни дети. У тебя есть чувства, но они какие-то странные, однобокие, что ли... - Илья всматривался в ее задумчивое лицо, ожидая, что сейчас она случайно или сознательно скажет нечто, что может изменить их отношения, она была не первая, кто совершал эту ошибку. - И если бы я не знала, что это всего лишь хорошо подогнанная маска, я бы ушла от тебя давно. Вернее, сбежала бы, и едва ли ты бы смог остановить меня.
- И ты действительно думаешь, что знаешь меня?
Ее постоянно сносило в какие-то невозможные фантазии, а он не умел строить картины мира, который никогда не существовал. Он никогда не жил мечтами и сожалениями о не свершенном. В ответ она просто кивнула, собирая в ладошки воду и медленно пропуская ее сквозь пальцы, и почему-то вздохнула, не поднимая глаз.
- Ты совершенно невероятное существо, Сонька! Сколько раз я еще пожалею, что связался с тобой... - Она с удивлением перевела на него взгляд. - Что так поздно связался, - ухмыльнулся он, довольный, что вывел ее из оцепенения.
И поцеловал твердо и отстраненно, держа ее голову в тяжелых ладонях, как драгоценную вазу. Она словно только и ждала этого сигнала, скользнула под водой вдоль его бока податливым телом, обвила руками за шею, прижалась грудью, надеясь соблазнить, увести прочь из прошлого. Он сразу же понял ее коварный замысел и оторвал от себя ее руки, задержал их в своих.
- Не надо.
- А почему ты сказал мне все это сегодня? - Она снова вернулась мыслями туда, куда ходить не стоило вовсе с самого начала. - Думаешь, что для нас пришло время откровений, милый? Или просто хочешь побыть собой?
- Или не быть собой, - со странной задумчивостью произнес он, размышляя, не совершил ли он ошибку, рассказав ей подробности своей жизни, которых не знал почти никто.
Соня удивилась этому туманному ответу, нахмурила брови, и Илья стер твердым пальцем морщинку с ее лица. В который уже раз за эти несколько минут они переходили от непонимания к откровенности и обратно.
- Не напрягайся, ты не поймешь.
- А ты не станешь объяснять?
- Нет.
- Ладно... - Ему послышалось или в ее голосе зазвучала скрытая угроза? - Тогда займись со мной любовью прямо сейчас.
Он покачал головой и увидел, как она тут же приготовилась к бою.
- Остынь, Соня! Надо спуститься к завтраку. Провести весь день голодной в постели и в ванной - это слишком экстравагантно даже для тебя.
- Я не голодна, я просто хочу заняться с тобой любовью, - почти зло сказала она и не стала стирать слезинку, побежавшую по щеке.
- Еще как голодна, - понимающе подмигнул Илья. - Однако, ты меня не соблазнишь.
- Ты не понимаешь, что ли? - Она почти разозлилась и повысила голос.- Ты рассказываешь мне о своих детях, как о чем-то само собой разумеющемся! Как будто, так и планировалось. Или дразнишь меня?
- Ого! - Он рассмеялся в ответ на ее возмущенное требование, но отвечать не стал. - Думаешь, что заставишь меня забыть?
- А ты думаешь, что я не смогу?
- Сможешь, - снисходительно согласился он, прислушавшись к своему сердцу, которое на этот раз промолчало, ровно отсчитывая удары, и поцеловал ее в надутые губы. - На время сможешь. Если сделаешь то, что хотела сделать несколько минут назад.
Соня вытерла тыльной стороной ладони глаза, привычным жестом отпустила на свободу волосы и, изобразив трагическую покорность судьбе, вздохнула. Он удовлетворенно кивнул, наблюдая, как черные локоны рассыпались шелковым покрывалом по плечам и заколыхались на поверхности воды, и прикрыл тяжелые веки. Разговоров на сегодняшнее утро было достаточно. Ему хотелось тишины, прохладного шуршания пузырьков и ее прикосновений под водой, слишком желанных, чтобы умереть, не позволив себе всего, и слишком невероятных, чтобы жить, каждую секунду думая, что проснешься, а мираж занесен песком, и жажда сводит с ума, посылая новые миражи.

И он так и не позвонил жене и не включил телефон до глубокой ночи, а ночью уже было все не важно. Поэтому телефон валялся забытый на тумбочке в изголовье кровати, а они сидели в саду и молчали, глядя на ту точку на горизонте, где красный диск провалился в море и исчез, оставив на острове лишь фонари на пирсе да свет в окнах первого этажа. Ему очень хотелось согреть в ладонях хорошую рюмку коньяка, но сердце весь день пошаливало, и провоцировать его не было никакого резона. Легкий ветерок играл подолом ее светлой юбки, которая колыхалась, как парус на лодке, а Соня изредка приглаживала ее, глядя за горизонт. Илья сидел в кресле и с удивительным умиротворением после ленивого и бесполезного дня подмечал всякие мелочи по старой привычке видеть вокруг себя все, не фиксируясь специально на деталях. Однако и закатившийся в море солнечный диск, и пролетевшая мимо запоздалая птица, и Сонина рука на подлокотнике, поигрывающая невесть откуда взявшейся веточкой, оставляли такой четкий след в памяти, что он, по здравом размышлении, начал подозревать неладное. Казалось, в голове щелкал затвор фотоаппарата, и картинки одна за другой складывались в хранилище. Для кого? Для чего?
- Мне начинает казаться, что я люблю отдыхать.
Илья первым нарушил затянувшееся молчание и вопросительно посмотрел на сестру, словно ждал от нее единственно верного ответа.
- Я уверена, что любишь, - улыбнулась она в сумерках, и он едва уловил эту улыбку, блеснувшую в густом воздухе, скорее, даже догадался по интонации. - Стоило просто раньше попробовать.
- Попробовал, когда смог, ты знаешь.
- Знаю, родной. И так благодарна, что ты купил мне эту виллу. Мне всегда здесь было хорошо.
- Тут спокойно, - подумав, ответил Илья и отогнал воспоминания о неудавшейся ночи в горах.
- Это потому что я рядом, - промурлыкала она. - И тебе не надо думать, где я и с кем.
- Пожалуй, - согласился он, усмехнувшись ее шутливой проницательности. - Мне вообще сейчас не нужно думать о тебе. Оказалось, что думать о тебе - самый тяжелый труд.
- Ну, ты мученик просто, мой дорогой!
- Знаешь ли, меня это очень выматывало все годы...
- Думать обо мне? Или стараться не думать обо мне, да?
- Не преувеличивай свои заслуги, Сонька! Я не какой-нибудь озабоченный подросток...
- Угу, ты ужасно озабоченный президент компании! Самый озабоченный, которого я знаю!
Теперь она откровенно смеялась, и это было нисколько не обидно, и даже приятно, что она думает о нем именно в таком ключе.
- Помимо наших отношений у меня были и еще кое-какие дела, девочка. На случай, если ты не в курсе.
- Откуда мне знать о делах, любимый... - Она потянулась в своем кресле, и ему сразу же захотелось взять ее на колени. - Со мной о делах ты не говоришь.
- Ты не довольна? Хочешь о работе, об акциях, слияниях, годовой отчетности?
- Нет, ведь это все уже не имеет значения, все дела кончились. Осталась только я.
- Ну, может, и не все дела... Ты слыхала, что сейчас на западе модно отдавать большую часть своих доходов в благотворительные фонды?
- Да, была такая информация. Я удивилась, когда прочитала про Гейтса.
- Давай создадим какой-нибудь фонд.
- Ты еще не провел и недели без работы, а уже решаешь, чем занять себя! - фыркнула Соня. - Ты думаешь, они оценят?
- Те, для кого фонд?
- Те, кто будет об этом писать и читать.
- Какое нам дело до борзописцев! Пусть строчат свои дешевые статейки. А мы будем помогать детям и старикам.
- Ой, что-то я не совсем уверена, что тебя волнуют дети и старики! - рассмеялась она.
- Не волнуют, если честно. Но тебя они волнуют наверняка, поэтому с меня деньги, а красивая деятельность на благо - с тебя. Ты будешь ездить по городам, как принцесса Диана, - и, почти почувствовав на себе ее хитрый взгляд, тут же поспешил добавить. - Только без этих ее фокусов. Так будет очень удачно, как считаешь?
- Я считаю, что ты прав во всем, дорогой.
- Ты грубо льстишь мне. Так ли во всем?
- Я не собираюсь спорить, Илюша, тем более, сегодня. Мне нравится все, что ты делаешь, и ты знаешь, что это правда. Так что давай откроем фонд, или закопаем деньги на поле чудес в стране дураков, или будем разбрасывать их с самолета. Я поддержу тебя во всем.
- Потому что мы - семья? Видимо, у меня все-таки получилось воспитать тебя правильной девочкой!
- Потому что мы с тобой, - возразила она и тронула его запястье тонкой веточкой. - И вдвоем мы лучше, чем поодиночке. Нас не просто больше, мы сами становимся лучше.
- Откуда ты все это знаешь, Софья? Ты непринужденно изрекаешь такие истины, что я даже не нахожу, что сказать.
- И не надо ничего говорить, братец. Давай пойдем спать, тебе надо долго отсыпаться после всех этих лет.
- И ты не будешь мешать мне? Не станешь умолять обнять тебя?
С ехидной улыбкой он придвинул кресло к сестре, и она отпустила веточку и накрыла его руку своей.
- Если только ты сам попросишь.
- Сегодня не попрошу.
- И не будешь ждать от меня инициативы?
- Нет!
- Значит, я обниму тебя, как верная подруга, и мы уснем, - пожала плечами Соня, не задавая ненужных вопросов. - А завтра будет новый день, и солнце в окна, и я буду целовать тебя до умопомрачения.
- Ты уже и так умом помрачилась, когда решилась назло мне замуж выйти. Я едва успел увезти тебя.
- Еще не помрачилась. Вот когда ты все-таки соберешься жениться на мне...
- Зачем тебе формальности теперь, когда я уехал с тобой, как обещал?
- Хочу привязать тебя навсегда и носить твою фамилию. В качестве твоей жены, а не дочери.
- Разве ты можешь привязать меня крепче?
- Не знаю, надо попробовать.
Она поднялась, снова потянулась всем телом вверх, как большая кошка разминает лапы на стволе дерева, и попыталась вытащить его из кресла.
- Ты сегодня за весь день подошла к ребенку только два раза, - неожиданно вспомнил Илья. - Ты неважная мать для Беллы.
- Другой ей не досталось при раздаче родителей. - Соня без угрызений совести пожала плечами и усмехнулась. - А ты когда сможешь оформить на нее опекунство?
- Зачем? У нее есть опекун.
- Уже нет. И я хочу, чтобы Белла была нашим ребенком.
- Ты сама как ребенок, - с нежностью сказал он, уклонившись от слишком серьезной темы, но она сразу забыла про юридические тонкости.
- Поэтому сейчас ты уложишь меня спать, а то у меня уже глаза слипаются... И я не могу думать ни о детях, ни о перспективах нашей с тобой жизни. Просто хочу уснуть рядом с тобой и проснуться рядом.
Он тяжело поднялся из кресла, ощущая, как усталость наваливается сверху, как вещь-мешок новобранца, и повел ее под руку к дому, оглядываясь на море.
- Оно никуда не денется до завтра, - засмеялась Соня, поймав один из его взглядов. - Оно всегда будет с нами и в нас.
- Что-то я не уверен, что именно этого мне надо.
- Значит, мы сделаем так, как надо тебе. Бросим море и уедем в горы. В джунгли, в пустыню, куда захочешь! И не забудь, ты обещал мне замок в Швейцарии, а прошло уже лет двадцать - и ни одного замка.
- Хм, замок - это недешевое удовольствие, девочка! Ты же еще и титул к нему захочешь, да? А что же получу взамен за свои труды я?
- А что бы ты хотел, мой господин?
- Все! - подумав, почти серьезно ответил он.
- Значит, это и получишь, - с нежностью согласилась она и на мгновенье прижалась виском к его плечу. - Но сначала мой замок с титулом не меньше герцогини, запомни!
- Нельзя разжаловать принцессу в какие-то герцогини! - строго сказал он и шлепнул ее ниже талии. - Спать иди, ваше высочество!

Утром телефон снова молчал, а сердце побаливало, и было слегка муторно, но терпимо. Полежав с закрытыми глазами, Илья даже чуточку повеселел. Впрочем, идти с ней в ванну отказался наотрез. Она смеялась и называла его трусом, а он, занятый мыслями о работе, которая никак не хотела отпускать его, почти не грубил, принимая и парируя ее веселые подачи. Со здоровьем было все не слишком радужно, но от идеи рассказать об этом Соне он отказался.
Она беспечно радовалась хорошей погоде, вкусному завтраку, его неожиданному безделью и, примеряя перед зеркалом наряды, все время болтала об английской литературе, в которой он ничего не понимал, и прятал свое непонимание под рассеянным "угу" и шуршащей итальянской газетой трехдневной давности.
В конце концов, она выбрала платье и, час от часу не легче, потащила его на скалу любоваться природой, которая ему не была нужна с доплатой. Всю дорогу он ворчал, что для того, чтобы наслаждаться дикими видами, вовсе не обязательно было приводить себя два часа в порядок перед зеркалом, но она только смеялась и смотрела на море, как будто далекий магнит притягивал ее стального цвета глаза. Забираться на самую верхотуру он категорически отказался, помятуя свое первое приключение на вилле, хоть и скала-то была совсем небольшой. И предпочел остаться на небольшом плато с полоской тени, пока она рвалась вверх в облака. Соня неохотно выпустила его руку и как завороженная пошла к узенькой крутой тропинке, огибающей каменный утес и стремящейся в поднебесье.
- Будь осторожна!
Она обернулась на звук его голоса и молча двинулась по каменному склону вверх. Он остался стоять один на скале, жмурясь от бьющего в глаза солнца, без мыслей, без желаний, просто греясь на солнышке, как выбравшийся на крышу старый кот, готовый забыть о кошках в угоду своей мартовской лени.
Она окликнула его со скалы наверху, и он вздрогнул от звука ее голоса, размытого шумом ветра и рокочущих внизу волн.
- До чего же ты красива, Сонька! - невольно вырвалось у него. - Просто ослепительна!
- Что? - Она взглянула на него из-под руки, пряча глаза от бьющего света. - Я ничего не вижу из-за солнца...
- Ты сама как солнце, - пробормотал он.
- Ну, Илья, говори же громче, - потребовала она. - И ветер тут сильный, я тебя не слышу...
Ему почему-то очень захотелось, чтобы она услышала, чтобы поняла, как она прекрасна в его глазах, чтобы перестала думать о том дне, когда зеркало скажет ей горькую правду, но повторять было глупо, и он промолчал.
- Почему так странно получается, - она перекрикивала ветер, - что когда плохо видно, то еще и не слышно?
- Посмотрела за горизонт и слезай оттуда!
Он протянул к ней руку, ревнуя ее к высоте, горячему воздуху и свободе, которые в ту секунду владели ею безраздельно.
- Ты только посмотри, как красиво!
Соня указала туда, где виднелся обычный морской пейзаж со всеми атрибутами, который так любят малевать начинающие живописцы: выцветшее небо, сходящееся с серебристо-синим морем вдали, линия горизонта, прорисованная туманной дымкой, белый парус, едва заметный в блеске водной глади и бессмысленно реющие в небе чайки. Обычная картинка, которыми она умела восхищаться неизвестно почему. Но он посмотрел не ради интереса, не ради Сони даже, а потому что вдруг захотелось запомнить именно этот день, и эту дымку, и этот потерянный в море парус. И оказалось, что вся эта глупая Сонина романтика хороша именно потому, что она - Сонина, ее мир, который можно теперь ни от кого не прятать.
- Слезай же, наконец, - с раздражением крикнул он и протянул к ней руку, как будто мог дотянуться и получить ее обратно из объятий природы.
Соня с недоумением посмотрела вниз, но спорить не стала и исчезла со скалы так же внезапно, как и оказалась на ней. Когда она через несколько секунд появилась на тропинке, не как прежняя девочка, легко перепрыгивая с уступа на уступ, а спокойно и неторопливо, как, наверное, сходят бессмертные с Олимпа, отстраненная, вся во власти ветра и моря, он не смог сдержать вздох восхищения.
Влажный и горячий ветер рвал с нее платье, как нетерпеливый любовник, и он снова почувствовал острый укол ревности ко всем, кто когда-то вот так же легко обнимал ее, пока он сам довольствовался только мечтами. Она вступила на плато и пошла к нему, в последний раз посмотрев на горизонт, поправила волосы, встретилась с его глазами и в недоумении приподняла брови. Он ни шагу не сделал навстречу, засунув руки глубоко в карманы, и ждал ее с видом цезаря, принимающего подношения. Но Соня, поправ все мыслимые и немыслимые законы поклонения цезарю, подошла вплотную, слишком близко для того, чтобы просто заговорить, и, незаметно сменив облик неприступной богини на земной и узнаваемый, протянула руку, погладила его по щеке. Он смотрел ей прямо в глаза, сам не зная, что хотел в них увидеть. В ее черных суженных зрачках плыли облака, отвлекали его, не давали заглянуть вглубь. Илья нахмурился, стряхивая с себя наваждение, и она снова забеспокоилась, придвинулась еще ближе.
- Ты сердишься, Илюша? Что не так?
Он промолчал, не скрывая подступившего раздражения, крепко взял ее голову в ладони и поцеловал, почувствовав, как расслабилось ее тело. Она тут же потянула его за собой в тень скалы, словно только и ждала этого знака. Но едва ее спина коснулась прохладного камня, он оторвал от себя тонкие руки и решительно развернул ее лицом к скале. Ее тело послушно распласталось на камне, как ящерица.
- Слушай меня, Соня, - почти шепотом начал он, приблизив лицо к ее волосам, и в его тоне ей послышалась скрытая угроза. - Если там, куда я однажды уйду, есть другая жизнь, я тебя разыщу. И ты не скроешься от меня ни в море, ни в горах, ни в мегаполисе, нигде.
- Мне больно, - выдохнула она в ответ, но он лишь сильнее вдавил ее в камень. - Ты не можешь просто так уйти...
- Слушай меня, потому что я не буду повторять этого дважды! - Он позволил себе пропустить ее бессмысленную реплику мимо ушей. - Когда меня не станет, ты найдешь себе другого мужчину.
- Да как ты смеешь говорить это мне!..
- Ты найдешь, - Илья повысил голос, и она почувствовала холодок, пробежавший между лопаток, - но сначала будешь очень тщательно выбирать и выберешь того, кого выбрал бы я для тебя, не этих смазливых нытиков с их дешевыми фокусами...
- Перестань говорить со мной о смерти!
Утро так хорошо начиналось, все было лучше, чем она могла бы себе представить. И какая муха укусила его здесь, на скале!
- Помолчи, Софья!
Он в раздражении стиснул ее запястье, и ладонь, обхватившая каменный выступ, разжалась, а обручальное кольцо с камнем, давно перекочевавшее с правой руки на левую, в ответ метнуло в него яростный луч.
- Ты должна выбрать самого достойного. Потому что я не могу оставить тебя одну, пока не буду знать, что ты выполнишь мою волю.
- Я не слушаю тебя! - Она потрясла головой и зажмурилась, как ребенок. - Можешь говорить все, что хочешь, я не слушаю...
Черт побери, всю жизнь, всю сознательную жизнь его отношения с людьми были как на войне. Приказ, повиновение, неповиновение, трибунал. С каждым шагом приходилось преодолевать их глупое и мелкое сопротивление, как будто они могли что-то решать. Особенно отличались женщины, которым сам Бог когда-то велел быть покорными, но они каждый день нарушали его заповеди, выкручивались, придумывали новые ходы, лгали, лишь бы сделать по-своему, в пику мужчине, вопреки его воле.
Он не вел напрасные и изматывающие дипломатические переговоры, он покорял, завоевывал, брал в плен, добивался капитуляции, ставил на колени. И жаждал новых побед. И они вынуждены были подчиняться его воле, не физической силе, нет, но воле, которая так пугала их и все равно заставляла слетаться к нему, как безмозглые бабочки торопятся к огоньку свечи. На втором десятке случайных подруг он сбился со счета, на третьем или четвертом перестал считать совсем. А они все летели на огонь власти и блеск золота - того, что сопутствовало ему всю жизнь, с момента, как он решил, что достаточно силен, чтобы присоединить к своему внутреннему миру и личному жизненному пространству новые земли, новые области, новые направления. И завоеванные женщины, как поверженные города, послушно исполняли его желания перед тем, как сменялись новыми пассиями, потом другими... Так было всегда, невзирая на семейную жизнь и тайную страсть, сжигающую его к совсем юной девочке, растущей в его доме. Он был милостив и щедр с покоренными городами, он даже забавлялся, позволяя им думать, что они могут манипулировать им, получая деньги, ценности, связи и возможности, тешась своими мелкими иллюзиями.
Но с Соней было иначе. Настолько иначе, что он иногда переставал видеть цель этой постоянной битвы. Сначала все было так же, как и со всеми, - легкое сопротивление на подступах, внезапное неоправданное упрямство противника, короткая осада, последний бой, в котором все средства были хороши, и вот уже покоренные красавицы несли венок победителю, и в качестве главного трофея он получал послушное тело, пока не пресыщался им. И однажды взяв крепость, с боем или без, он мог вернуться туда в любой момент и не встретил бы сопротивления. Впрочем, возвращаться никогда не было нужды. Но с Соней битва за обладание повторялась от раза к разу, стоило ему отлучиться, отвернуться, оставить ее без надзора. Каждый день, возвращаясь к стенам этой крепости, он встречал сопротивление, объявлял осаду, выдерживал последний бой, в котором обе стороны заранее знали, кто победитель, получал награду... и не мог расслабиться ни на минуту.
Если это и была хваленая человеческая любовь - то любовь-борьба, постоянная битва с ней же за нее. Его не пугали любые трудности и лишения, он не боялся внешнего мира, который мог бы претендовать на право владения этой крепостью. Мятежная крепость от века принадлежала ему и каждый раз не давалась легко. Были слезы, обиды, непонимание, предательство, снова слезы, потом страсть, сводящая обоих с ума, в которой можно было бы плавить золото, брошенное к ее ногам. А потом, внезапно, ниоткуда, как озарение, - нежность, преданные глаза, слова, которым он почему-то верил, которые лучше всякого лекарства лечили его открытые раны, ласки нежнее шелка - краткое перемирие перед новой битвой.
- Ты собираешься спорить? - усмехнулся он, заранее зная сценарий. - Она сжала губы и прищурилась на море, учащенно задышала в ответ. - Со мной бесполезно спорить, - разделяя слова, напомнил он и коснулся губами ее шеи чуть ниже мочки уха, на линии роста волос. - Она вздрогнула так явно, что он не смог сдержать самодовольной улыбки. Крепость в который уже раз готовилась пасть. - Твое существование в этом мире без мужчины бессмысленно и неоправданно! - Он снова поцеловал ее, на этот раз задержался губами дольше. - Ты не умеешь создавать уют в доме, не умеешь растить детей, не умеешь быть другом, не можешь быть верна. Ты витаешь в своих мечтах и рыдаешь, возвращаясь на землю к реальности, которая тебе непонятна и враждебна. Ты любуешься собой в зеркале и знаешь, что нужна только для одного - чтобы любили тебя.
- Я пустышка, по-твоему?
Ее губы предательски задрожали, и по щеке поползла слеза. Он ждал этих слез, зная, что она готова капитулировать, готова сложить оружие и сдаться на милость победителя, но ему отчаянно хотелось продлить радость своей победы.
- Ты прекрасна, ты можешь быть жемчужиной любой коллекции...
Откуда только взялись слова! Он едва успел удивиться себе, как она, оскорбленная этим сравнением с вещью, дернулась, как будто могла вырваться из его медвежьих объятий. Он инстинктивно подался вперед, и ей на мгновение стало трудно дышать.
- Ты задушишь меня, отпусти!
- Я хочу для тебя той жизни, которую ты, как личность, может, и не заслуживаешь, но которую ты получила по праву рождения и еще потому, что я все эти годы хотел тебя, бесполезную и ослепительную. И я отлично отдаю себе отчет в том, что тебя должно любить и беречь. И когда меня не будет...
- Если тебя не будет... - Она почти сдалась, и слезы уже катились потоком, сбегая на ключицу и теряясь в вырезе платья. - Я не хочу жить... не хочу...
- Когда меня не будет, Соня. Не если, а когда. - Он снова стал суров с ней, он хотел донести свою мысль, от которой она опять уходила куда угодно, только не в реальность. - Так вот, когда меня не будет, ты выберешь человека, который сможет вести тебя по жизни, быть тем, кем я был для тебя...
- Нет такого человека, как ты не понимаешь! И не смей бросать меня... - Она рыдала в голос, цепляясь пальцами за камни. - Ты не можешь просто так уйти... даже говорить об этом бесчеловечно...
- Я никогда не брошу тебя, - с таким убеждением в голосе сказал Илья, что она всхлипнула еще пару раз и затихла, пытаясь обернуться и увидеть его лицо. - Я просто хочу, чтобы ты пообещала мне, что сделаешь, как я сказал.
- Я не смогу.
Глупое создание и бессмысленное упрямство! Они просто рождены друг для друга, девчонка и ее постоянное желание сказать "нет", когда уже давно ясно, что будет "да", то самое "да", которое он предназначил ей. Он знал, что делает, когда выпустил ее руку, и вдруг облапил ее, как одноклассницу в темном школьном фойе на танцах. Запустил обе руки под юбку, имея на нее куда больше прав, чем ветер, который тоже не спрашивал разрешения, но теперь затих, оттесненный от ее тела мужчиной.
- Пока я жив, ты моя, Соня.
Он вдавливал ее в скалу, и она дышала тяжело и прерывисто под его поцелуями.
- Скажи еще, Илюша!
И когда он, наконец, повернул ее к себе, то сразу увидел, что крепость пала. Звякнула о камни упавшая заколка, и ее, как прежде, длинные черные волосы упали на плечи и тут же взлетели, подхваченные порывом ветра.
- Ты сделаешь то, что я сказал?
Он нетерпеливо отвел прядь волос с ее лица, снова заглянул в ее мокрые и несчастные глаза с плывущими мимо облаками. За облаками было тихое счастье, которое могло принадлежать только ему. Если бы у него было время на это счастье.
- Да, - едва слышно и почти благоговейно выдохнула она, но тут же поставила условие. - Только обещай мне, что останешься со мной надолго... Как можно дольше. Я хочу быть с тобой в старости, я хочу встретить свою старость с тобой. Мы будем сидеть в креслах качалках на своем острове и смотреть на закат.
Соня прильнула к нему, как кошка, и он знал, что еще немного, и она сама начнет завоевывать его прямо на этой скале, не дожидаясь романтики шелковых простыней на большой кровати. И ему всего-то надо было гибко сменить тактику и принять эту игру. Это был утвержденный годами сценарий, он нравился обоим, он всегда оправдывал ожидания и приносил исцеление после боя, но вместо этого Илья нахмурился и помрачнел.
- Четверть века между нами. Ты соображаешь, что ты несешь, Софья?
Остров, закат, кресло качалка... О чем она думает, когда вокруг рушится целый мир, его мир с необъятными границами, с завоеванными территориями, с миллионами на банковских счетах и портретами союзников и врагов в центральной прессе? Мир без друзей и отдыха, без преданной семьи и тихой гавани, для которой по-настоящему нет и никогда не было места. Эта иллюзия побега от себя воюющего к себе умиротворенному была из чужой, не его жизни. Реальность вокруг него сузилась почти до точки, до ноющей боли в груди.
Почему мать назвала ее Софьей? В этой молодой женщине не было ни мудрости, ни глубины. Были глупые детские мечты, тонны прочитанных романов, неумение отличать добро от зла, глаза постоянно на мокром месте и немыслимая, неприкрытая, сметающая все на пути сексуальность девчонки, осознающей свою красоту и власть над мужчиной.
- Это всего лишь детали! - Она не сдавалась, морочила ему голову, пробираясь бессовестными пальцами под рубашку. - У нас все будет не так, как у всех...
- Это моя жизнь! - отрезал он и перехватил ее ищущую руку, до боли сжал тонкое запястье, отстранился от ждущих губ. - Идем, я проголодался, пора обедать.
И повел ее за собой прочь от скалы, как непослушную девчонку, застигнутую врасплох строгим отцом за тасканием конфет из буфета.
После обеда Илья был все так же мрачен, и она резонно рассудила, что стоит оставить его на время в покое. Он до вечера провел в уединении, сначала в библиотеке, а потом в кабинете, который она импровизированно организовала буквально за несколько часов, вспомнив навыки своей офисной работы. Компьютер, подключенный к Интернету, оказался самой заманчивой игрушкой, мимо которой он пройти просто не мог. И когда он принесла ему кофе в библиотеку и рюмку коньяка и почти между прочим сказала, что кабинет готов принять босса, он оторвался от книги и даже улыбнулся.
- Ты у меня хорошая девочка, да?
- У тебя будет куча времени в этом убедиться. Правда, я не очень умею заботиться...
- На это у тебя есть прислуга.
- И то верно. Можно я минутку посижу с тобой, пока ты пьешь кофе? Я не буду мешать...
- Посиди.
Царским жестом он указал ей на кресло напротив и снова уткнулся в книгу. Соня вздохнула и принялась изучать корешки фолиантов в ближайшем шкафу. Через несколько минут названия книг были прочитаны по нескольку раз, а кофе в чашке был выпит.
- Ты не хочешь коньяка? - тихонько удивилась она, когда пустая чашка звякнула о поднос.
- Не сегодня, - рассеянно сказал Илья и с сожалением посмотрел на нетронутую рюмку поверх очков.
- Ты плохо себя чувствуешь, милый?
- Не придумывай. Я просто не хочу пить. Или ты думаешь, что без алкоголя я не проживу?
- Я не знаю, что думать. Ты такой странный с тех пор, как мы уехали из Москвы.
- Я такой, какой есть, - отрезал он и уткнулся в книгу, но она смотрела неотрывно, и под ее взглядом ему стало не по себе. - Могу я просто выпить кофе? Или тебе обязательно нужно, чтобы я выполнял все ритуалы в угоду твоему знанию обо мне? Как дрессированный пудель!
- Не сердись! - Соня быстро опустила глаза и подумала, что с ним и правда что-то не так, что она верно почувствовала, а он знает, в чем дело, и от этого злится. - Я пойду в сад, а ты можешь посидеть за ноутбуком на втором этаже. Последняя дверь по коридору направо. Там тебя никто не побеспокоит.
- И даже ты? - язвительно спросил он.
- Я не приду до ужина, если ты хочешь.
- Прекрасно!
Соня почувствовала, как от обиды защипало в носу и на глаза невольно навернулись слезы. Илья делал вид, что увлечен книгой и каждым окаменевшим мускулом лица показывал, что не намерен вести с ней диалог. Она подхватила поднос и быстро вышла из библиотеки, оставив его наедине с его раздражением на нее, на себя, на весь мир. Едва за ней закрылись двери, он бросил книгу на столик, снял очки и принялся крутить их в пальцах, размышляя над тем, что по возвращении в цивилизацию надо бы и впрямь пройти обследование. Еще не хватало свалиться с инфарктом теперь, когда новая жизнь маячила впереди смутными перспективами, и можно было двигаться в любом направлении, не ограничивая себя рамками и условиями.