Жил Александр Гершевич

               
                Я.Л.Прусский      
               
               

                Каждому воздастся по делам его.
     Шофёрские права  Сашка получил вместе с аттестатом зрелости.  Радостный прибежал домой и кинулся к родителям.                – Мама! Папа! Теперь мне дадут машину!                Через пару месяцев   колесил на газике по всему Минску.  Ривка и Герш  были довольны: младшенький повзрослел. Шло лето сорокового года.
 
 …Сашка  cвалился на пол и больно ударился. Спросонья вскочил и увидел прямо перед собой рассветное небо: одной стены в комнате не было. На её месте, как по киноэкрану, четким строем летели самолеты с крестами на крыльях. Рывком открыл дверь соседней комнаты: все живы. На ходу натянул одежду и побежал на работу, в гараж.
    
  Следующие пять дней  носился на своем грузовике, доверху нагруженном домочадцами и вещами заводских начальников от их квартир к вокзалу. Родителям велели оставаться в цеху до особого распоряжения.
 
 Город во всё небо полыхал пожарами. Едко несло гарью. С утра двадцать восьмого июня  гремела канонада: немцы наступали на Минск. Ривка, Герш и Галка попытались  влезть в поезд – их не подпустили  ближе, чем на сто метров. Последний раз они видели Сашку за час до того, как немцы вошли в город.
               
 
  Ещё в восемьдесят пять Александр Гершевич приезжал к нам на посиделки за                рулём своей старой «копейки». Сухонький, небольшого росточка, в чуть обтёрханном, но ещё приличном костюме с колодкой наград на груди, он вызывал зависть у старичков и старушек помоложе. На Пурим * был не прочь пропустить пару – тройку рюмок водки.                -Кого мне бояться? – хвастался он после этого. – Неужели гаишники станут меня штрафовать?
   
 Александр  раньше жил со своей женой  Катериной километрах в двадцати от нашего Петровска в поселке при мужской колонии. Там и проработал всю жизнь шофёром. От первого брака у Кати был сын - подросток, после школы  он уехал работать в Москву.
 
 Общих детей у них не было. В пятьдесят втором  Катя сделала аборт, потому что не желала своему ребенку вырасти   безродным  космополитом. И после рожать не захотела: с первым сыном проблем хватало.
   
 Саша  затаил на жену обиду, но продолжал жить с красавицей. Офицеры колонии ему завидовали. Двое  даже ходили стричься только к Кате: она работала мужским мастером в поселковой парикмахерской.

 Особенно любил Саша  пройтись рядом с модницей - женой  по сочинской набережной или  по мраморному  залу  санатория, ловя восхищенные взгляды мужчин. Кате тоже льстило мужское внимание, но она умела держать себя достойно рядом с мужем.
   
 Шли годы,  не успели  оглянуться, как настала пора идти на пенсию.  Сын Екатерины Степановны  не имел ни времени, ни особого желания  навещать мать, а уж отчима и подавно.
   
 Делать пенсионерам стало нечего. Летом  сажали огород  на заросших крапивой шести сотках неподалёку от своей видавшей виды пятиэтажки, а зимой смотрели телевизор. Внуки Екатерины Степановны учились в московской школе и приезжали навестить её пару раз в году, а сын с невесткой стариков в гости не звали.
Возможно, всё  шло бы так и дальше по заведённому  порядку, только однажды осенней ночью Екатерина  Степановна внезапно умерла.
   
 Прошла неделя, месяц, год. Лёжа в холодной кровати и пытаясь заснуть, Александр Гершевич вспоминал свою жизнь, пролетевшую за баранкой среди зеков и обслуги колонии. Как-то вечером раздался телефонный звонок. Cтарику давно уже никто не звонил, и он с опаской взял трубку.                – Меня зовут Нина Константиновна! – представилась незнакомая женщина.  - Приглашаю Вас на Пейсах. *               
 
 Праздник  этот  отмечали ещё до войны  бабушка с дедушкой, но он его забыл. Александр Гершевич старался не вспоминать лишний раз о своей национальности: она давала  сослуживцам повод  для насмешек. Теперь  жил скучно, одиноко, да и смеяться над ним стало некому, и  он решил пойти на Пейсах.
   
 Нина Константиновна сняла банкетный зал в ресторане. Звучали, слышанные когда - то в детстве, мелодии.  На столах лежала маца, её он  видел последний раз лет двадцать назад в доме случайного знакомого. 
   
 Среди гостей больше всего было людей пожилых, и Александр Гершевич рассказал им о своей жизни. Но чем ему могли помочь такие же, как он, одинокие или забытые старики?
   
 Так и жил он от пенсии до пенсии, от праздника до праздника.  Как - то под утро  приснились ему родители, бабушка, дедушка и  многочисленная родня. Всех сожгли в концлагере.
   
 Проснулся  в холодном поту, попытался встать, зажечь свет, но половик под его ногами заскользил по паркету, и он упал навзничь, больно ударившись спиной об угол кровати. Сколько ни лечился  потом Александр Гершевич, спина болела всё сильнее.
 
 Готовить и убирать он уже не мог, как и водить свою «копейку». Найти помощницу  никак не удавалось ни в его маленьком поселке, ни в Петровске: добираться из него было далеко и неудобно.
   
 Позвоночник согнулся дугой и окостенел.  Александр  Гершевич стал звонить  по газетным объявлениям, сулившим чудесное избавление от этого недуга. Продавцы пилюль накинулись на него, и скоро вся квартира была уставлена баночками и коробочками с дорогими таблетками. Облегчения они не приносили, а денег  оставалось всё меньше.                *Пурим – веселый еврейский праздник. **Пейсах – один из главных еврейских праздников