Я люблю тебя жизнь. Начало

            

      Начало

      – Здравствуйте, девочки!
      Мы со Светланой вздрогнули и тут же, завизжав от радости, кинулись обнимать нашу любимейшую учительницу по химии:
            – Милая наша, Светлана Петровна, здравствуйте! Как мы рады, что Вас встретили! Мы только что  о Вас говорили.
             – Хорошо или так себе?
             – Что Вы, конечно хорошее. Мы готовились поступать на физико-математический факультет, но сегодня утром услышали по местному радио, что в институте открывается новый факультет –  биолого–химический. Мы идем в институт перекинуть на этот факультет документы. Мы хотим быть, как и Вы, химиками, нет, преподавателями химии.
           – Умницы! Удачи Вам. А как твои дела домашние, Валечка? Передумала сдавать документы в театральный?
           – Я Вас послушалась, Светлана Петровна. Но дома, все вернулось на круги своя. Те же мамины пьянки и матюги, та же нищета беспросветная. Но я не унываю. Сдам вступительные и пойду куда-нибудь в ночные смены работать.   На завод или в городскую больницу ночной няней.
            Отнесли с подругой документы на биохим и уже на второй день писали сочинение. После экзамена, расстроенные, пошли к Светлане домой. Тексты  наших письменных опусов были коротенькие и, как нам со Светой показалось, написаны довольно примитивно. 
          Хозяин квартиры гнал самогон. Увидев наши расстроенные мордашки, посочувствовал нам по-своему: – Что провалились?  Ну и хрен с ним, с институтом. Утро вечера мудренее. Вот вам по стакану первачка и ложитесь спать, а завтра будет все хорошо.
         Не зная, что такое  горячий самогон и его действие на организм, поверив на слово  хозяину, что все будет хорошо, мы выпили. И легли. И уснули. А, пробудившись ото сна, … Мы хотели только одного, чтобы нам дали спокойно умереть. Трое суток мы со Светой погибали от отравления. Но наступили сутки четвертые и мы синие, с темными кругами под глазами, шатаясь от слабости,  поплелись в институт испить до конца  наш позор.
          – Ура!  Дедово предсказание сбылось!  По сочинению мы получили по четверке с, весьма, хвалебными замечаниями.
         Экзамены  по географии, физике, иностранному языку, затруднений не вызвали.
          Мы – студенты! Это сладкое слово – студенты!  Я и представить не могла, через какой житейский ад мне предстояло пройти в эти пять лет.
         По окончанию ремесленного училища (см. «Мой университет», 4-й сборник «Белая ворона»), нам выдали приданое.  Мы получили со склада шинель, телогрейку, сапоги, туфли осенние со шнуровкой, два черных платья, белье. Одно платье было  шерстяным (это выходной, праздничный  вариант), а другое, тоже черное,  из ткани, похожей  по фактуре на Джинс.  По низу платьев мы крестиком вышили голубые васильки. Вышивка, конечно, украшала платья, но только в училищном варианте.  К шинели и платьям (как в армии) полагался ремень с пряжкой, на которой гордо красовались две буквы: РУ (ремесленное училище).
           К первому  сентября я готовилась как первоклашка.  Погладила платье, начистила туфли и пряжку ремня. Приготовила три общие тетради, ручку, карандаш, резинку и линейку.
         Дома, всю ночь без сна я прокрутилась на своем не слишком гостеприимном ложе. Глуждане (сухие стебли кукурузы), заменяющие матрац,  больно впивались в мое худенькое голодное тельце. Желудок опять, видно вспомнив детство, голодным урчанием давал понять, что его пора накормить.
        – Завтра я предстану перед своими новыми товарищами. Как они примут меня? Захотят ли водиться со мной ремеслухой?  Там есть и ребята. А вдруг я кому-нибудь из них понравлюсь!? –  Сердечко трепыхалось как заячий хвост, и неизвестно от чего больше:  в ожидании новых знакомств или страха быть высмеянной за свой странный наряд.
           За свои семнадцать лет я нажила массу комплексов,  в основном, отрицательных. Я боялась новых знакомств, особенно с противоположным полом. В училище нас было триста девочек, из мужчин только преподаватели, в которых мы по очереди влюблялись. Я не умела вести себя в новом незнакомом обществе. Доходило до идиотизма: мне было стыдно сказать «здравствуйте». Довольно грамотная, начитанная девочка, я не умела начать беседу в незнакомом мне обществе, не умела поддержать беседу. В своем личном мирке, я была болезненно чувствительна ко  лжи. О взаимоотношениях с противоположным полом была осведомлена на уровне – умри, но не давай поцелуя без любви. Комплекс неполноценности, воспитанный пьющей матерью, расцветал пышным букетом.      Назавтра мне предстояло войти в новый мир. Я боялась его и тянулась к нему.       
         В группе было двадцать две девочки и трое ребят.
         Ников Коля, очень некрасивый. Маленький, худенький, чуть сутуловатый. Черные, слегка вьющиеся волосы, низкие брови, черные глаза – выдавали в нем истинного молдаванина.  Маленькое грушевидное личико заканчивалось узкогубым ртом, за которым скрывались кривые, изъеденные кариесом,  зубы с неправильным прикусом. Но, за его некрасивой внешностью скрывалась золотая душа. Он всегда был готов  помочь, поддержать, поделиться последним пятикопеечным пирожком. Ему в жилетку плакались все девчонки из группы и для каждой он находил особенные слова утешения: и мир уже не казался таким черным, а ситуация такой безвыходной. Когда на практических  занятиях по химии мы научились двухкопеечные монеты превращать в десятикопеечные, именно он  забалтывал продавцов, и те отдавали нам за две копейки два  пятикопеечных пирожка. Это был самый сытый период нашей студенческой жизни.
            Мое несчастливое замужество он скрашивал как умел – шутками, уговорами, подкармливанием.  Преподаватели считали нас мужем и женой, но довольно странной парой. Я была на голову выше, красивая, стройная, он маленький Квазимодо. В ответ на их замечания мы перемигивались и хохотали, но не выдавали им нашей тайны. Он лечил меня от моих комплексов,  и мы не догадывались об этом. Тогда еще ничего не знали о социальной психологии, а Коля был от природы талантливым социальным психологом. Как и мои преподаватели, и воспитатели в училище он тоже лепил из дикаря  члена общества – человека и женщину.
          Федя Бережной – красавец мужчина. Высокий, стройный. Походка вразвалочку – память о морфлоте. Чудесная белозубая улыбка, открытый взгляд. Всегда аккуратно одетый, строгий, расчетливый, нет, скорее хозяйственный. Он мне тогда  очень нравился. Но, верная своим привычкам, я даже посмотреть в его сторону стеснялась.
          И, наконец, последний представитель мужского пола в нашей группе Афанасий Афанасьев. Как и Федя, он поступал  в институт после армии.  Вьющиеся русые волосы. На круглом лице серые широко расставленные глаза под белесыми незаметными бровями.  Прямой нос, полноватые губы,  квадратный подбородок с ямочкой. Улыбка доброжелательная.  Коммунист. Я его ужасно боялась. Если он обращался ко мне с каким-либо вопросом, я, проблеяв что-то нечленораздельное,   тут   же  старалась скрыться от его глаз.
           Мой наряд, и особенно моя шинель с огромной пряжкой на  ремне, шокировал не только мою группу, но и комитет комсомола института. Приватная беседа с секретарем закончилась выделением мне материальной помощи и трудоустройством ночной няней в ту самую городскую больницу, в которой умер от чахотки мой папа  (см. «Байстрюки», 3-й сборник «Белая ворона).
         Первая стипендия, первая зарплата, плюс материальная помощь. Целая куча денег. Я купила пальто бежевого цвета за  восемнадцать рублей,  нарядный зеленого цвета с орнаментом по краю штапельный головной платок за четыре рубля и  коричневые туфельки на пряжке за шесть рублей.      
          –  Теперь и я могу ходить на танцы, – ликовала  я.  Еле дождалась субботы. Нарядилась и побежала к общежитию, где каждую субботу под магнитофон комитет комсомола института для студентов устраивал танцы. Мне казалось, что все смотрят на меня, какая я нарядная и красивая. Стоя в толпе,  я услышала за спиной голоса наших ребят из группы. Прислушалась.
         – Тебе здесь кто-нибудь нравится?  – спросил  Афанасий.
         –  Нет.  В  группе нравится одна девчонка. – Ответил Федор.
         – И, если не секрет, то кто? – полюбопытствовал Афанасий.  Каким-то шестым чувством я поняла, что речь пойдет обо мне. Радостно замерла в ожидании тайного признания.
         – Да, Валентина. Но уж больно она бедная, нищая. Да еще эта шинель.
         В лицо мне как будто плеснули кипятком. Мне показалось, что все услышали его слова и повернулись в мою сторону. Сгорая от стыда, низко опустив голову, чтобы никто не узнал, я рванула сквозь толпу на выход с танцплощадки. Горькие слезы душили меня, сердце от обиды и боли временами переставало биться, одно слово  стучало и стучало в голове  «нищая», опять, как и в детстве, всего лишь нищая. Я проплакала всю ночь и всю ночь я мысленно проговорила с ним: о своей будущей жизни,  о карьере,  о том, как он мне нравился до сегодняшнего вечера.
          – Какая же я нищая, если работаю, купила  новые вещи, не с толчка, а из магазина и еще куплю.  Он еще пожалеет, что обозвал меня нищей. Я окончу институт и стану знаменитой на весь мир.  – Шептала я сквозь горькие слезы.
          Вплоть до окончания института я ни разу не заговорила с Федей. На все его попытки заговорить, узнать, чем он меня обидел, я молча уходила прочь. Он и сегодня, если жив, не знает, что я слышала тот разговор на танцах, не знает, что ударил по самому больному,  по моему глубоко спрятанному  с самого детства приговору:    нищенка.
          Нас, как биологов, обязали окончить двухлетние  курсы медицинских сестер. Теперь день у меня был расписан до минут. С утра до двух  часов дня лекции, с  четырех до семи вечера в медучилище занятия на курсах и через ночь  дежурства в больнице. Где-то шла студенческая жизнь:  вечера встреч, кружки, танцы, слезы по любимому, удравшему к подруге. Меня это не касалось. Я плыла параллельным курсом. Одна мысль постоянно была со мной: выспаться и успеть убежать от материнской пьяной «любви», которая выражалась не только матюгами на всю улицу, но часто заканчивалась синяками. Великое счастье, что платья  были закрытыми и синяки не просвечивали сквозь материю. Но однажды я не успела увернуться. Подобрали меня наши соседи по улице – семья врачей Сулимовых. Дедушка Сулимов Николай Николаевич сходил еще раз в комитет комсомола и мне выделили койку в общежитии.  Я была счастлива. Я ушла из ненавистного мне дома. Но в жизни своей я еще много раз туда   возвращалась.
          После дежурства, как правило, на первой паре я засыпала. Если была лекция, Коля меня прикрывал, но, если был семинар, и особенно по истории – беда.
          – Валентина, Вы опять спите! Я к Вам обращаюсь! Отвечайте. – Фальцетом прерывала мой сладкий  полусон Тамара Степановна, наш историк.
          –  Э-э-э, …
         Со всех сторон неслись подсказки. Кто вопрос повторял, кто уже ответ на него. Уши мои как два локатора ловили, а уставший мозг лучше современного компьютера фильтровал звуки, слова, предложения, которые на ходу складывались в ответ. Иногда весьма приличный, потому что, как насытившийся удав, историчка  отворачивала от меня свою микроскопическую головку в очочках и пытала следующего. Каким бы ни был мой ответ, он всегда сопровождался нотацией, что у меня нет исторического языка, что речь моя слишком проста. На что я тихонько бурчала себе под нос:
           – Зато есть матерный и знаю я его в совершенстве и когда-нибудь я выскажусь, если  ты меня не перестанешь донимать.
           – Что Вы бурчите себе постоянно под нос?
           – Перевожу свой ответ с простого языка на исторический.
           – Ваше старание достойно похвалы. В следующий раз будьте старательнее. – Язвительный ответ на мое не менее язвительное бурчание.
           – Ага! Счаз-з-з.

                (Продолжение следует)


Фото из семейного архива. Год 1960