Я люблю тебя жизнь. Ода справедливости

 
Ода справедливости
         Светлым солнышком в  семье моего мужа была свекровь. Звали ее Домна Пантелеевна, но для меня она была лучше родной матери.         
          Сама свекровь жила со своей свекровью, сыновьями Толей, Петей, дочерью Лидой, годовалой внучкой Тоней  и зятем Толей в одиннадцатиметровой комнатушке длинного несуразного барака, принадлежащего заводу «1 Мая».  Уже более десяти лет она стояла первой в очереди на квартиру.  Руководители завода, изыскивали любые причины и отодвигали ее в очереди на более поздний срок. Поступок с моей свекровью был безнравственным, глубоко непорядочным и несправедливым.
          Всю мою коротенькую жизнь (в школе, детприемнике, училище, институте)  меня учили  быть в любых ситуациях честным, порядочным, всегда поступать по справедливости.
         Поняв, что от местных чиновников порядочности и честности не дождешься, я не придумала ничего лучшего, как написать письмо сразу  на  «самый верх»   Первому секретарю ЦК КПСС СССР Никите Сергеевичу Хрущеву. Пусть знают, как у нас местные партийные боссы унижают самую главную составляющую общества – рабочий класс. Наивная. Я различала  лишь два цвета:  черный и белый. Оттенков ни в поступках, ни в мыслях не было. Я была твердо уверена – лучшие люди моей страны там – «наверху». Они всем  окажут помощь, защитят, уберут несправедливость.
          Письмо я написала  примерно в марте, после одной из бессонных ночей,  когда пьяная немытая орава мужиков, взрослых женщин и детей пыталась, не выспаться, нет – обмануть сон в одиннадцатиметровой комнатушке. Даже открытая на ночь дверь в коридор не  могла освежить воздух в комнате. От вони он был густым, как кисель, его можно было резать ножом.
          Мамина квартира была прямоугольной комнатой в одиннадцать квадратных метров. Дверь этой «квартиры» выходила в общий коридор, по обе стороны которого располагались еще  девятнадцать комнатушек. Окно и дверь  в комнате  располагались напротив друг друга. Возле дверей у одной из стен плита с духовкой, а дальше вдоль стены кожаный диван с высокой спинкой и валиками по бокам.  У окна – стол и под ним сундучок для белья. Вдоль  другой стены  –  кровать и кусочек сундучка, выглядывающего из-под  стола.  В конце кровати около дверей  табурет, на котором стоит ведро с питьевой водой.
         Летом часть семьи спала в беседке, даже в дождь, есть готовили в сараюшке. Зимой все спали в комнате и там же готовили  еду, как правило – борщ (дешево и зло –  как говорила моя родная мама).
          Как мы умещались ночью в этой одиннадцатиметровой комнатушке – картина, достойная пера великого художника. На плите спала свекрухина свекровь, ухитряясь одной рукой придерживать  дверцу духовки.  Там она прятала казан с остатками борща, чтобы пьяный зятек ночью не вздумал полакомиться. Другой рукой  бабушка придерживала бутылочку с молоком на груди, согревая ее для ночного кормления маленькой Лорочки, своей любимой правнучки.  На сундучке  в форме зародыша укладывалась спать мама. Туловище и ноги под столом, голова снаружи. Все ночи она стонала от  головной боли и судорог в ногах и руках. Я с Федькой боком укладывалась на диване (он не раскладывался), а сверху на нас лежала Лорочка. Повернуться невозможно. К утру я напоминала волка из знаменитого мультика.  Лида с мужем и дочерью Тонечкой спали на кровати, а под кроватью – старший сын свекрови со своей очередной гражданской женой. Одиннадцатый член семьи – Петя обычно ночевал у соседей.
          Для разборки моего письма из Москвы приехала комиссия. Всех жителей барака собрали во дворе. Я смотрела на членов «высокой» комиссии и видела, что меня – не поймут. На маленькой площади двора противостояли друг другу два мира. С одной стороны – богатых, умных, значимых (не надменных, а именно значимых) для государства чиновников, может граждан, в общем нужных ему  людей. С другой –  толпа плохо одетых, изнеможденных людей, парализованных страхом ответственности за предательство интересов государства (недонесение или сокрытие антигосударственного поступка). Страх соседей был понятен, они еще помнили годы репрессий.
          – Ознакомьте нас с жилищными условиями вашей семьи. – Попросил один из московских  чиновников.
         – Хорошо, – потихоньку трясясь от животного страха, подумала я, –  сейчас я вам устрою показательные смотрины. Пусть меня расстреляют, это будет потом, а сейчас смотрите, как предают  решения партсъездов, как предают политику партии, как предают Советскую власть. Я очень гордилась своей сиюминутной  смелостью. «А, будь, что будет» – решила я и повела комиссию в барак, сначала в нашу комнату, рассказала и показала кто, где и как спит.  На их – «это невозможно, этого не может быть» – соседи подтвердили, что я не соврала.
          Окрыленная поддержкой соседей, я провела комиссию и по другим комнатам барака. Вся толпа  жителей барака сопровождала нас. Сказать, что увиденное шокировало членов комиссии – это ничего не сказать. Если б меня не поддержали соседи, подтвердив, что я не соврала, и я не провела членов комиссии по другим комнатам, где в такой же тесноте и бедности жили такие же многодетные семьи – возможно судьба моя была бы предрешена. Но, в двадцати комнатах жили примерно сто человек, в таких же условиях, как и мы.
        Комиссия, обескураженная увиденным, отошла к машинам.   О чем-то посовещались, подозвали маму, посадили в машину, быстро развернулись и стремительно выехали со двора. Толпа всколыхнулась, раздались всхлипывания, неожиданно тоненько в голос заплакала соседка тетка Маша.  Милиционеры не разрешили толпе разойтись. Федька, воспользовавшись случаем, ткнул-таки пару раз меня кулаком под ребра, пообещав остальное добавить  после отъезда комиссии.
          Шел шестой час дня. Уже более полутора часов мы стояли и ждали неизвестно чего. Толпа даже не подумала переместиться в тень, все стояли, как обреченные, посередине двора.   Все чаще я ловила на себе весьма и весьма недружелюбные взгляды соседей. Видела горящие злобой глаза своего муженька и понимала, что мой арест будет не самым плохим выходом из  создавшейся ситуации. Уныние давило меня. Второй раз за мою жизнь появилось огромное желание уйти из этого мира. Я теряла способность бороться за жизнь. Такая – мне была не нужна, а как достичь другой я не видела.
          Примерно в шесть часов вечера во двор стремительно въехали все четыре машины. Из первой, буквально, выпорхнула моя свекровь. В руке у нее была продолговатая бумажка. Подбежала ко мне радостная, помолодевшая. Я с удивлением увидела, что у нее  темно-голубые, как васильки, глаза, милый овал лица, красивая улыбка.
        – Смотри, Валечка, нам дали ордер на квартиру. Мы уже туда съездили. Я выбрала сама квартиру, знаешь, на первом этаже, три комнаты с  кухней, и ванна и даже туалет в квартире. Мы можем хоть сейчас переезжать, вот ключи. И тихонько (только для меня) добавила, лучше сегодня, чтоб не отобрали. Этот адрес, записанный в ордере на вселение,   я запомнила на всю жизнь.
          Минута тишины. Соседи,  обалдевшие от увиденного и услышанного,   обнимались, смеялись, поздравляли нас. Не было на лицах  и в глазах зависти. Казалось не только мы, но и они все тоже получили квартиры.
          Ко мне подошел один из членов комиссии и спросил, удовлетворена ли я их решением.  Я молча кивнула головой.       
         Машины  с членами комиссии развернулись  и уехали. Уехали навсегда.  Ушла милиция.
          Членами комиссии было принято разумное и справедливое решение. Я не буду писать о том, как вырос рейтинг партии и правительства в глазах свидетелей случившегося чуда. Сегодня этот вопрос решался бы года три-четыре.
          Вечерело. Солнце висело почти над крышами домов. Притихли уставшие соседи. Бурная радость сменилась депрессией. Молчаливые, даже угрюмые, расходились по своим комнатушкам соседи.
         – Когда же и нам выпадет такое счастье, – читалось на их серых   лицах.
         В новую квартиру мы переехали на второй день.

                (Продолжение следует)