Китайские фонарики

"Китайские фонарики".

«Ветер пел. Пел и завывал в трубе дымохода. Он, то рычал как загнанный зверь, то плакал как младенец, то хохотал как безумная девица…».
Во всех романах, повестях, рассказах; и хороших, и плохих пишут что-то подобное, пытаясь описать нечто ужасное и мистическое готовое буквально захлестнуть собою всё и вся…
Но ЖИЗНЬ – не триллер. Она куда более загадочна и непонятна, таинственна и неведома! И в ней происходят порой вещи, не поддающиеся ни логическому анализу, ни умозрительному, ни духовному пониманию.
Судьба, твоя собственная судьба,  может стать кошмаром, а мечта – СУДЬБОЙ! Из самых глубинных закоулков души зовёт и манит к себе какая-то то ли фантазия, то ли та самая МЕЧТА! И вроде нет в ней ничего особенного. И совсем не лучше она той жизни, что ты прожил. А ведь манит…! И ты позволяешь этой, другой жизни войти в твой разум, в твоё сознание, в твоё сердце. А может это тоже ты?!! Только другой! И где-то там, совсем в другом месте и времени всё только начинается, тогда, как сейчас и теперь всё давно уже прожито и пережито, и только тяготит сердце и терзает душу!!!
А маленький, невзрачный цветок, сохранённый тобой от погибели, заботливо взращенный и выхоженный, может всё исправить? ...
Ветер пел. Пел и завывал в трубе дымохода. Он, то рычал как загнанный зверь, то плакал как младенец, то хохотал как безумная девица…
Всё было так  как бывает либо в самом плохом, либо в самом хорошем, но в любом случае классическом описании русской деревенской зимы! Её вечера! Её апогея! Её Истины!
Только тогда раскрываются самые страшные тайны! Только тогда проговаривается самая сокровенная боль! Только тогда текут самые искренние слёзы!
*  *  *
Иван Алексеевич сидел над тетрадкой и плакал. Правда плакал он беззвучно и совсем без слёз. Только  рука иногда касалась лица, только пробегала порой по редким седым волосам, только дрожала сильнее, чем обычно!
Старик оторвал взгляд от пустой тетради, и вновь посмотрел в окно на заснеженную пустошь за околицей. Ибо дом его стоял на самом краю деревни. «На отшибе», как говорили раньше. «Раньше», это когда он был ещё очень молод, не в меру горяч, но в меру осмотрителен. Когда весь мир ещё лежал у его ног, и ждал своего повелителя! Правда «на отшибе» говорили и позже…. Так говорили всегда! А сам он так и не успел (или не сумел…) заметить как из будущего «повелителя жизни» оказался этим самым «пнём на отшибе»…. Просто отшибла жизнь…. Просто отшибала долго и настойчиво. Вот и сдюжила…. У неё-то опыт в этом, вон какой! Не чета нашему….
Старик смотрел в окно на мятущиеся метелью снежинки, слушал завывающий и «ухающий» в дымоходе ветер, потрескиванье остывающих углей, стук собственного сердца и крик своей памяти…. Да и память ли это…?!!
Заверещал свисток чайника. Иван Алексеевич тяжело поднялся, дошаркал до своей одноконфорочной электрической плиты, выключил её, и плеснул кипяток в кружку со щепоткой чая и засушенных с осени листьев смородины и мяты. Немного подумал, но цветки липы всё же добавлять не стал – очень уж их мало. Собрать-то немного удалось – то дожди, то болезнь скрутила. Всего-то одна баночка майонезная и есть. Это то, что по «первоцвету» сорвать удалось, а остальное так и пропало всё….
Старик взял кружку, и поковылял вновь к своей тетради. Сел, и отхлебнул чай. Горячий, терпкий, ароматный, с летним вкусом смородины, и бодрящей свежестью мяты. А сахару и не надо совсем – ну его! Дорого деньги-то зря переводить! Оно и без сахару вкусно очень. Его высохшая, покрытая венами и жилами рука дёрнулась, будто пытаясь сжаться в кулак, но тут же вновь расправилась, и чуть дрожа, погладила тетрадь….
А ветер всё пел и пел. Такой же свободный и такой же одинокий….
А интересно – у Ветра есть родные?!! У старика не было. … Точнее когда-то они были, но когда-то очень и очень давно. Так давно, что он уже и сам точно не знал - было ли оно взаправду, или всё это такая же старческая выдумка, что и та, о которой он собирался написать.
Нет! Конечно же, родные были. Раньше... Но жена умерла при родах, унеся с собой второго сына, а первого, которого он берёг и лелеял как зеницу ока, забрала себе армия. Причём забрала навсегда…. Иван Алексеевич так и не смог жениться во второй раз. И эта не вера никакая – он как коммунистом был, так им и остался. Просто всегда, когда у него появлялись такие мысли – он представлял себе свою Евдокию – покойницу. Она вроде и не возражает ничего – ты, мол, молодой ещё, женись, конечно! А в глаза её как взглянешь – так сердце и заходится – какая уж тут женитьба!!!
Старик отхлебнул чаю, и вновь, в который раз погладил тетрадь. Он купил её сегодня утром, чтобы записать, наконец, то, что мучает его вот уже несколько лет! Только слова вот всё не шли и не шли. А память всё терзала и терзала. Но не та, которую он хотел доверить этой бумаге, а настоящая, взаправдашняя – о жене и погибших детях; о не случившемся семейном счастье со внуками и стаканом воды перед смертью. О боли и одиночестве. О ветре за окном, и углях в печи. …
Ветер пел. Метель играла... Так, наверное, и надо начать – мол, ветер пел, метель играла…. Только не было тогда метели, а был дождь. Проливной дождь с градом! А мальчишке тому, мальчишке из фантазий, было всего-то лет семь. А может и того меньше! И жил он тогда в какой-то совсем другой, капиталистической стране! И жил ли вообще – неизвестно. А может и сейчас живет. Начинает жить!
Говорят вот ведь о прошлых жизнях... Вот и "Китайские фонарики" тоже всё время о прошлых жизнях говорят! Точнее не говорят, а поют что ли... Как на них посмотришь, так они сразу будто подмигивают тебе, и вроде как песенку какую-то заводят. Только услышать её невозможно. Разве только почувствовать. Так, как он, Иван Алексеевич, её чувствует.
Старик перевёл взгляд на подоконник. На яркие, оранжево-красные пятна цветов, и взял в руки карандаш. Покрутил, проверил указательным пальцем левой руки остроту грифеля, затем взял его в правую руку, и прикрыл веки….
Вот как раз с них-то, с этих самых цветов, всё и началось! Они вроде как рассказали ему эту историю! Он тогда в лес ходил - грибов собрать, да и так... прогуляться. А как возвращаться стал, так возле забора тот куст "фонариков" и заметил. Сосед говорит, мол, не нужны они мне, и так всё заполонили! А Иван Алексеевич взял их, и у себя на участке посадил. Трава, конечно, а тоже, небось, жить хочет! Куст прижился, будто всю жизнь здесь рос! А цветов (ну коробочек этих) стал выбрасывать столько, как ни у кого и никогда не было! А уж потом, после первого, с той весны, цветения к нему и видения приходить стали.
Старик тяжело вздохнул, достал пачку Беломора, но закуривать не стал, а так и замер с ней, глядя на старенькую вазу с цветами. Все, прокручивая, и прокручивая в голове тот памятный вечер. Он отхлебнул чаю, и снова прикрыл веки, возвращаясь к своим мыслям, пытаясь сосредоточиться, и вспомнить, наконец, всё «ЭТО»… И даже не то чтобы вспомнить – «ЭТО»  и сейчас жило в нём! Только как-то расплывчато и непонятно. Вроде как с ним это было, а по биографии, если, так всё просто выдумки, да блажь!
Иван Алексеевич достал две папиросы, раскрошил их на обрывок газеты и, свернув по застарелой привычке самокрутку, закурил. Он курил, и смотрел на цветы, на свои самые любимые - "фонарики". Ведь и не цветы это вовсе, а так – яркие коробочки с семенами. Последний подарок уходящей осени, память о ней. О ней, и о лете – жгуче-красном, и тёпло-оранжевом, как эти хрупкие коробочки семян! Как эта память и  надежда! Память об осени и надежда на весну! Память об ушедшем, и надежда на грядущее! Как эти "Китайские Фонарики"!!!

*  *  *
Мама очень любит эти цветы. Говорят что это и не цветы даже, но мне лично они нравятся больше всех остальных. Хоть у них и нету этих… ну, как их… «пестиков» и «тычинок»! Запомнил я эти слова, потому что их говорят почти все, кто разглядывает наши цветы. А они у нас всегда, потому что их мама очень любит! Да и я тоже.
Я вот всегда когда просыпаюсь, так и смотрю на них сразу. Какое бы время года за окном не было – у нас всегда весна, потому что цветы на окне всегда яркие и нарядные!!!
Мы с мамой переехали сюда совсем недавно – вот только весной. Но и в прежнем доме у нас тоже всегда эти цветы стояли. Я даже дом наш прежний плохо помню, а то, что там «Китайские Фонарики» были – так это точно! «Китайские Фонарики» - это цветы так называются. Я не знаю что такое «Китайские», но фонари – это уличное освещение такое, где газ или электричество зажигают, чтобы они горели и освещали всем как домой дойти можно. А «цветы»… - я не знаю, почему так называют!
Когда я просыпаюсь утром, то сразу смотрю на эти "фонарики". Они и вправду напоминают уличные, только намного наряднее и красивей. Хотя если посмотреть по-другому, то совсем даже не похожи!!!
Когда я насмотрюсь на них вдоволь, то встаю потихоньку и, заправив кровать, иду на цыпочках к столу. Где мама оставила мне завтрак – хлеб и молоко. А потом выхожу за дверь, и потихоньку прикрываю её. Осторожно, но плотно! Всё! Теперь можно играть, не боясь разбудить маму. Только, конечно же,  тоже не очень громко! Просто моя мама работает по ночам, а отдыхает днём, когда все ходят по магазинам, и развлекаются!!!
Я прижимаюсь лицом к решётке перил, глядя на комнаты напротив. А если посмотреть вниз и вправо, то очень хорошо виден вход в наш дом – дверь со стеклянным окошечком, сквозь которое видна часть улицы, и даже уголок  коричневой двери напротив. Там раньше жили противные мальчишки. Они были старше меня, и очень задиристые. Так, что я даже боялся выходить на улицу. Маме я, конечно, ничего не говорил. Во первых жаловаться – плохо (мама мне всегда так говорила), а во вторых всё это вообще не женское дело! Эти ребята именно так и говорили: «Не женское это дело!». Ну, вот я и не говорил маме. Тем более что она всё равно спала! А будить её я не хотел – ей же вечером на работу…
Однажды эти пацаны (из дома напротив) исчезли. Вместе с их родителями. И все вокруг стали говорить какое-то новое слово «ЕВРЕИ!». Я так и не понял кто такие эти «ЕВРЕИ», но знал, что быть «ЕВРЕЯМИ» - плохо! Никогда и ни за что не буду «ЕВРЕЕМ», что бы мне за это не предлагали!!! …
Когда «ЕВРЕИ» исчезли, то выходить на улицу стало намного безопаснее. Я уже не боялся тех мальчишек. И никого не боялся! Точнее я гулял там совсем один. Только машины иногда проедут, или на «мо-цо-ци-кле» кто. Но это только военные – их-то чего бояться? Это же не «ЕВРЕИ»!
А потом, в конце лета, мама выкинула наши «Китайские фонарики», сказав, что эти уже совсем все осыпались, и скоро поспеют новые. Она так и сказала: «поспеют» - словно это помидоры, какие!
Мне было очень жаль наши «фонарики»! Но мама обняла меня, погладила по голове, и пообещала, что совсем скоро принесёт новые – ещё лучше и красивей прежних!
А потом пошёл дождь. Очень сильный! И шёл он очень долго. Такой сильный, и так долго, что и на улицу-то не выйдешь никогда! (Его ещё иногда называли – «Проливной с градом»!) А мне очень нравилось бегать под ним. Особенно когда мама не видит! Потому, что она всегда очень ругалась, когда я под ним бегал. …
Мама сказала, что в этом году с цветами не получилось, потому что их все «побило», и что эту зиму придётся пережить без «Фонариков»! Я плакал, но что уж тут поделаешь…
Сидеть дома скучно. Очень скучно! Мама спит. Её сегодня провожал до дома «охицер». В последнее время её всегда «охицеры» провожают. Раньше и служащие попадались, и лавочники всякие, а теперь только одни "охицеры" и есть. Это, конечно, хорошо когда твой сегодняшний папа в красивой форме со всякими золотыми штуками на погонах, или ещё где, но только когда папы лавочниками были, тогда и еда была, и сласти разные….
Я бы даже согласился чтобы «Евреи» вернулись, только бы еды побольше было….
А потом наступила весна! Мы так и прожили всю зиму без наших цветов. А когда наступила весна, тут уж я и сам позабыл обо всех там «Китайских фонариках»! Во первых отвык я от них, а во вторых и без того светло, тепло, и весело! И кораблики пускать можно, и по лужам побегать, да и вообще….
… Холодно! Очень холодно! Я лежу под нашим одеялом, и ещё под кучей разных пальто и кофточек, а всё равно очень холодно! А мама сидит рядом, и на работу не идёт, хоть уже и стемнело совсем! Она и "фонарики" наши принесла, а мне всё равно холодно...
А тут ещё и "охицеры" на "мо-цо-циклах", и "Евреи" разные со сластями своими... Мне очень хочется есть, но мама говорит что, мол, рано ещё, что, мол "Китайские фонарики" ещё не поспели...
… «Мама! А как же фонарики?! ... Наши любимые «Китайские фонарики»? …! «Евреи» их давно принесли. Почему их нет на нашей лестнице – там же так хорошо видна эта дверь! … Ну, та, коричневая дверь с «Евреями»! … Они давно уже вернули наши «фонарики»! … Почему ты их не пускаешь?!! …

*  *  *
Иван Алексеевич вышел во двор. Медленной, шаркающей походкой добрёл по выпавшему снегу до своей старой скрипучей калитки и, сделав ещё два шага вправо, остановился около роскошного куста "Китайских фонариков". Они вновь звали и манили его, кивая яркими головками, шурша голыми стеблями....
Старик сделал ещё один, совсем маленький шажок, и коснулся хрупких головок заскорузлой, старческой рукой. А они будто бы и ожили от его ласки, встрепенулись, подались вперёд, подмигивая ему - мол, всё нормально, всё хорошо! Мол, так хорошо, как ты и сам себе представить не можешь! ...
Старик, Иван Алексеевич смотрел на них. Прямо в эти бесстыже - правдивые головки ярко - алых коробочек семян! Прямо в их глаза! В их душу! А они лукаво улыбались, и насмешливо - покровительственный огонёк просверкивал в их закатно-солнечных головках! И будто говорили они, мол, всё хорошо будет, ты только ни о чём таком не думай, мол, просто ляг на снежок, да поспи, а там само всё и сбудется как надо....
*  *  *
За окном всё та же серость, всё то же грязное с потёками здание, из которого недавно вывезли всех жителей потому что все они якобы евреи. Чушь! Уж она-то это знала наверняка! Кто-то из офицеров Вермахта ей рассказывал что это здание всего-навсего приглянулось их управлению. Потому всех жильцов и объявили евреями, и отправили в ближайший лагерь.
Какое ей теперь до этого дело, если её сын, её единственная радость и надежда умирает?!! Какая теперь разница что будет с ними или с ней, если всё ради чего она жила и терпела все  унижения уходит от неё навсегда?!!
Молодая, красивая женщина стояла у окна, сжимая в руке кипельно-белую салфетку, пропитанную прохладной водой и горьким потом её умирающего сына. Сжимала до боли, до оранжево - алых кругов перед глазами!
А потом она услышала стон. Даже и не стон, а какой-то лёгкий, ускользающий вздох... Женщина обернулась. Вздох и правда был ускользающий - её мальчик "уходил"… уходил от неё… уходил навсегда...!!!
Мать подошла к кровати, и села на самый край. Так, как сидела вот уже много суток, поправляя одеяло и, промакивая влажной салфеткой липкий пот со лба!
Она села на кровать очень тихо, очень медленно, и очень осторожно. Чтобы ни в коем случае не спугнуть эту зыбкую нереальность! Ведь не может быть чтобы её мальчик ушёл! Ведь не может быть, чтобы он покинул её НАВСЕГДА!!!
Женщина поднесла руку, сжимающую, пропитанную потом салфетку, к лицу мальчика, и осторожно промокнула последние капельки влаги со лба умершего сына...
*  *  *
За окном всё завывал и завывал ветер. Угли в печи давно погасли. Лишь зола выбивалась из-под неплотно закрытой заслонки под порывами неуёмной вьюги. На столе у окна лежала раскрытая тетрадь. На первом, заглавном, листе старательно и аккуратно было выведена фраза: «Китайские фонарики». Она была подчёркнута двумя неровными размашистыми линиями, последняя из которых так и застыла на кончике, лежавшего здесь же, карандаша. Карандаша, уставшего от жизни старика….
Сам старик так и остался лежать под ало - оранжевым кустом зимних, завьюженных цветов.
А вокруг всё мела и мела метель, заметая все следы, запорошевая малейшую надежду отыскать человеческий след в белоснежной пустыни пурги....

*  *  *
«- Мама…»
Этот голос, его голос, всё ещё звучал в её памяти. Она поднялась и подошла к окну, сжимая в руке бесполезную уже салфетку, просоленную предсмертными страданьями её мальчика...! Сына нет, а голос остался. Он всё звучит и звучит в её голове, в её сердце, в её сознании… тихий, и немного печальный…
«- Мама...»
Она подняла руку с зажатой в ней салфеткой, и занесла её над маленьким, очаровательным букетиком осенних цветов. Занесла как судьбу, занесла как приговор! И...  сжала руку, выкапывая на цветы всё своё горе...
Обезумевшая мать взяла одну из коробочек "Китайских фонариков" в белоснежную ладонь, и сжала её. Затем ещё и ещё, по одной медленно и с чувством! До тех пор, пока голос за спиной не стал слышен всё явственнее и отчётливей:
- Мама! ...
- Мама! ...
Женщина, наконец, очнулась от своего безумного забытья! Она чуть вздрогнула и обернулась назад. На мокрых от пота подушках покоилась голова её сына с открытыми глазами и вяло, но всё же улыбающемся ртом белых, очень красиво очерченных губ...!
- Мама!!! ...
*  *  *
Ветер пел. Метель играла...
А в старом, "стонущем" от всех ветров доме на ветхом облупленном подоконнике стояла скромная старомодная ваза с яркими оранжево – красными коробочками семян «Китайских фонариков»...


23.02.2010г. Москва
Илья Тошев.