чудо для комсомольской богини

Зачем человеку чудо? Причем для себя лично - не для всего человечества, не для ликующих потомков, не для летописей и учебников.
Для эгоистичного, мелкого, упрямого в своих ошибках ничтожества.
Себя.
Себя - уникального во всей вселенной.
Чтобы доказать.
Что ты живешь не напрасно.
Что ты кому-то нужен.
Хотя бы основам мироздания.
Которые согласны даже перевернуть законы бытия и физики, ради того, чтобы из миллиарда миллиардов случайностей возник один-единственный Ты.

ЧУДО.

Я живу случайно.
На самом деле, как часто любила повторять моя мама, аборт она не сделала не потому, что очень меня хотела, а потому, что ее отговорила врач.
29 лет, первая беременность, замужем, но поругалась со свекровью и ушла из дома, а муж, еврейский сын еврейской матери, не бросился следом.
Мама вернулась в отчий дом. В отчем доме ее не приняли.
Родные сестры сказали: иди на выскабливание, чего тут еще думать, нечего плодить безотцовщину. У них самих было по три-четыре-пять абортов. Пьяницы-мужья, осточертевшая жизнь в крошечном и пыльном
среднерусском городке, нудная работа - опухшими и красными от стирок руками без маникюра и ногтей они хоронили ртуть в землю на секретном военном заводике.
Жили-пили-спали-рожали-скулили.
И ничего. Аборт в этом перечне мероприятий не находился на самом паскудном месте. Хуже месячных, но куда лучше регулярного домашнего мордобития.
И мама пошла на аборт.
Все было честно. Ведь выходя замуж за моего отца, она его не любила. Человек хороший, чего бы не выйти, к тому же 29 лет, а городок маленький, да и сама она, работай простой продавщицей в магазине, возможно,
легче нашла бы свое счастье, но на свою беду мама состояла вторым секретарем горкома ВЛКСМ. То есть по  меркам того времени была в десятке самых рейтинговых персон города.

Не за слесаря же...
   А он был следователь из городской прокуратуры и из хорошей семьи. А мама моя была такая красивая, что, когда она только закончила пединститут и уехала по распределению в
глухую деревню преподавать французский язык колхозным ребятишкам, посмотреть на нее сразу сбежалось полшколы, включая завхоза.
Потому что никто не поверил, что такая красивая девушка может задержаться в их медвежьем углу надолго. Вот доведет урок - и исчезнет, растворится, как снегурочка в мартовском тумане.
 Она там и не задержалась.
Вернулась в свой родной городок и стала делать комсомольскую карьеру, до 29 лет и не задумываясь о своем одиноком по паспорту положении.
Комсомольская Богиня.
С идеальными характеристиками - из рабочей многодетной семьи, чей папа водил на фронт составы с
оружием, чья мама занималась домом, а в голодные, послевоенные годы, собирала лебеду в окрестных лесах, чтобы прокормить большую семью.
Бабушке было некогда разводить сантименты и, пускаясь в глубины психоанализа, любить своих детей - нельзя сильно привязываться к тем, кто, возможно, и вообще не выживет.
Дети умирали от голода, от болезней, от недосмотра.
Дети были дешевым товаром.
Мама, четвертая, последыш, родилась в победном 45-м.
Все ее сестры были гораздо старше и тоже очень красивые.
А я по их милости не должна была стать красивой.
Просто не должна была быть.
"Еще родишь", сказала ее средняя сестра Александра, похожая на знаменитую актрису Аллу Ларионову, с пухлыми губами и завитушками спелых локонов у виска. "если хочешь после развода остаться в родительском доме, то тут твой ребенок не нужен, не хватало еще нашу маму нервировать, она и так слишком много в этой жизни пережила".
Моя будущая бабушка промолчала. Должно быть, ей было все равно.
Мою беременную маму приютила почти незнакомая дальняя родственница.
Сдала ей комнату в своей квартире и проводила с узелочком до районной гинекологии, рано утром, чтобы никто не видел, куда идет комсомольская богиня.
"Остынь, - сказала мудрая акушерка, поглядев на маму и на ее тощую гинекологическую карточку. - 29 лет. Старая первородка. И потом не родишь. Не сможешь просто. Нет ребенка - не будет и мужа. А так он вернется. Куда денется? Штамп в паспорте есть? Есть! А на что у нас парторганизация?"
Возможно, логичные доводы врача подействовали.
А, может, где-то там наверху смазались призрачным маслом шестеренки огромных механизмов,
всколыхнулась, задвигались, задергались и кто-то сильный, имеющий право казнить и даровать, вставил нитку в иголку моей судьбы, и завел еще одни часы.
Пусть буду.
Не по любви - так по твердому и прагматичному расчету, действительно же - и 29, и штамп...
И я, милиметровым комочком сжавшаяся в самом углу матки, расслабилась и задышала. 
Мама вытерла слезы и сказала, действительно, еще и сам придет, и прощения попросит, и запахнула плащ на своем плоском трехмесячном животе. Так и пошла она, зареванная, рулить городским комсомомлом.
А я чудом осталась на этой земле.