Песня

Серёга оборвал дома все хризантемы, которые его мать бережно растила к своему дню рождения. Она любила цветы, но ей их давно никто не дарил. Можно сказать, ни разу в жизни ей никто не дарил цветов. О муже, который всегда ссорился с нею, обзывал нехорошими словами, а иногда и бил по пьянке, – что тут говорить? Он, Серёга, её сын, тоже ни разу не принёс матери цветов. Правда, в третьем классе он вышил ей простым стежком кусок миткаля к восьмому марта, потом как-то уже в восьмом классе сам заработал денежку на сборе винограда и купил ей ярко-зелёный, с цветами по углам, платок. Мать была довольна и всем показывала сыновний подарок.

Когда Серёга закончил школу-восьмилетку, потом техникум и стал мелиоратором, он вернулся домой и пошёл работать в совхоз. Ему сразу дали должность главного оросителя и хороший оклад в придачу. Серёга от этого не зазнался, не испортился, а остался таким каким и был по натуре: прямым, весёлым, ироничным и озорным.

К тому времени, когда в их совхозе появился новый человек, Серёга уже был довольно авторитетной личностью в Зелёных Горах.

Новым человеком была Веруня, маленькая, хрупкая звонкоголосая птичка малиновка. Малиновкой её прозвал Серёга про себя – о том даже сама Веруня не знала. Она устроилась в совхозный Дом культуры музыкальным руководителем. Она хорошо играла на аккордеоне и прекрасно пела – «почти как Софья Ротарь». В зелёных Горах трудно кого-то удивить пением, здесь многие хорошо поют. Но Верунин голосок Серёга сразу выделил. Ведь это была Веруня, а он её полюбил с первого взгляда.

Веруня же относилась к главному мелиоратору совхоза с почтением, но к Серёге лично – снисходительно и не совсем серьёзно. Он ей нравился, ей приятно было, что он «умирал за ней», но считала его временным недоразумением. У Веруни были свои грандиозные планы: она только окончила среднюю школу и собиралась учиться на археолога. В Зелёные Горы она попала случайно. Летом не выдержала вступительных экзаменов в свой любимый вуз и от стыда и горя решила «заточить» себя в деревне до тех пор, пока не отработает два года и не поступит на истфак в университет. По счастью, Веруня окончила и музыкальную школу по классу аккордеона. Кроме того, она умела шить, знала азы библиотечного дела, умела выпиливать лобзиком, делать указки из дранки и ещё писала стихи и песни. Всему этому её научили в родной средней школе, кроме, разумеется, поэзии.

У Веруни, всем ясно, были большие возможности. Даже неограниченные – как считала она сама. Поэтому и планы у неё были наполеоновские. (Кто ж их не имеет в юности?!) Это и мешало ей с должной серьёзностью воспринимать уже давно определившегося в жизни Серёгу.

Ну кто он такой для Веруни? Всего-навсего мелиоратор, ну и что, что главный. Песен он не сочинял, а археология ему даже и не снилась. Так могла ли Веруня упасть со своих высот на орошаемую землю совхоза «Зеленогорский», и тем самым, навсегда – наотмашь и враз – бесповоротно отрубить крылья своей мечте, наступить на горло собственной песне?

Конечно же, нет!

К несчастью, у неё хватало хитрости не рассказывать о своих тайнах Серёге. Она мучила его, морочила ему голову.

- Серёженька, что же ты ходишь за мной? Разве нет никого лучше?

- Лучше тебя? Есть где-то, может быть. Но у нас никого!

- Серёженька, вот уеду я скоро, что ты тогда будешь делать?

- Никуда ты не уедешь. Я тебя не пущу.

- Серёженька, а мне мой друг детства Коля опять письмо прислал…

- Я его уничтожу!..

Серёга и не подозревал даже, что Веруня несерьёзна с ним, что играет просто в кошки-мышки. Он всегда отшучивался на её провокации – так ему его мужское самолюбие подсказывало, – но всякий раз темнели его зелёные глаза, да двигались желваки на скулах (это просыпался где-то в глубине его натуры, в тайне от него, его жестокий отец).

Как-то Веруня сказала Серёге:

- Я люблю цветы, но теперь холодно. Деревья  как обглоданные веники, скучно. Цветов вовсе нет…

Помолчала и добавила, хитро глядя на него:

- Да и где же им взяться в деревне? Цветам в ноябре?

- Я за цветами всегда в чужой палисад лазил, когда в городе учился в техникуме. Жил на квартире, у хозяйки много росло…

- Мне Коля, мой друг детства, приносил на день рождения хризантемы, – вспомнила своё детство Веруня.


А на другой день, поздно вечером, тайком от матери, Серёга оборвал в дома все растущие в горшках хризантемы. Он завернул белые пушистые цветы в газету и пошёл в клуб к Веруне.


Через год в доме Рогачёвых играли свадьбу. В центре за столом сидели жених с невестою. Серёга был в тёмно-синем костюме, белой гипюровой рубашке. Он смотрел своими зелёными с рожденья, и от тоски тоже, глазами на теперь уже жену свою – Вальку Шалаеву.

Валька сидела гордая, счастливая, прекрасная: аппетитная, как пампушка с мёдом, черноглазая, чернобровая с алыми щеками.

И откуда она только взялась эта Валька? А ниоткуда…

Полгода как приехала торговать в зеленогорском ларьке хлебом, водкой, ивасями, «беломором» и «примой». Её из соседнего совхоза уволили за недостачу. Так она в Зелёные Горы на Хутор устроилась. Хутор – это первое отделение совхоза «Зеленогорский» – выселки на краю у пруда.

Уж она-то ломаться не стала. Чтобы не ездить далеко на автобусе домой, напросилась к Насте Рогачёвой, Серёгиной матери, в квартирантки. А та и отказать не смогла. Летняя кухня стояла пустая, туда и вселилась новая жиличка.

Валька сама стала за Серегой ухаживать. Это ей нетрудно было, ведь на одной территории проживала – в их же дворе. Серёга как только утром по надобности отправлялся, так мимо окон кухоньки приходилось ему мелькать. Куда без этих частых встреч? Получается, что Валька сама его на себе и женила. Веруня Серёгу близко к себе не подпускала – только если поцелуй невинный в щёчку разрешала сделать. А Серёге надо было больше. Все совхозные девчата и парни спаровались и жили себе «взрослой» жизнью, по логам да по стогам гуляючи. А Веруня только что и знала: дом да клуб, да вечерком на танцах покружатся с Серёгой вместе. Потом он её провожал до дома… И всё…

Неправильно это для него получалось. Валька дома его ждала на лавочке. Она никуда не ходила – что ей танцы пустые да прогулки по ночным улицам под заливистый лай совхозных собак? Дома, в кухоньке куда лучше: водочка на столике, чай в чайнике, колбаски порезано кружочками… Серёга долго отказывался в гости к ней заходить… А потом как-то само так и случилось… Ну то самое… «Взрослое»… Понравилось обоим.

Веруня с дрожью вспоминает, как Валька завалилась к ней в её кабинет в Доме культуры. Надо было подобрать к празднику новые ноты. Кабинет – это громко сказано. Каморка за сценой, где хранись костюмы сельских танцоров и певцов, инструменты для народного оркестра, стояли пюпитры и какие-то коробки.

Она негромко разучивала ноты. Не любила, чтобы кто-то слышал её пиликанье. Зато когда отрепетирует всю мелодию до конца, тогда уж и на танцах, и со сцены – смело и уверенно. В кабинете, где всегда собирались сельские парни и девчата, её комсомольцы – у заведующей, Галины Григорьевны – тоже создавала настроение своей безукоризненной игрой на инструменте. Это Галина предложила Веруне полставки музыкального руководителя. А ей вполне хватало, надо было, чтобы стаж её рабочий шёл, который давал преимущества при поступлении в университет. Днём Веруня занималась общественной работой – комсомолом, вечером на репетициях. Времени хватало и в библиотеке у Татьяны Хрусталёвой поработать. Ведь надо же было готовиться к поступлению. Мысль об археологии не оставляла её.

В тот памятный для Веруни вечер Валька ввалилась в каморку.

- Я у тебя Серёгу забираю. Ты в Москве себе другого найдёшь…

И добавила с издёвкой:

- Ты у нас перспективная…

Веруня словно окаменела. Она как сидела, пиликая на аккордеоне, так и продолжила на одной и той же ноте инструмент мучить. Ни слова не сказала сопернице, даже не взглянула на неё. Это распалило подвыпившую Вальку, она раскраснелась от волнения и закричала:

- Ты у меня это запомнишь, шалава. Учёная…

Веруня быстро овладела собой, поставила аккордеон в сторонку, встала. Смерила Вальку высокомерным своим взглядом и негромко спокойно сказала:

- Запомню, Шалаева… – Помолчала, давая сопернице осознать своё превосходство и добавила: – Теперь иди, не мешай.

Она вновь села, взяла аккордеон и неожиданно громко и уверенно её пальцы выдавили из инструмента ту самую мелодию, которую она весь вечер разучивала: песню «Подари мне платок».

Когда Валька ушла, Веруне стало так плохо, как никогда не было. Ей хотелось рыдать, взахлёб и в вой. Слёзы лились из глаз неукротимо. Голос дрожал, но Веруня запела:

Подари мне платок!
Голубой лоскуток,
И что был по краям
Золотой завиток.

Серёге давно пора было жениться. Ему мать все уши проговорила. Она опасалась, как бы он не задурил и не сбился с пути истинного. Был он старше Веруни всего-то на три года. Но в совхозе он уже состоялся, и ему дальше ничего здесь не светило, кроме как орошение земель в зной под палящими лучами жаркого южного солнца. Веруню ждали бы выгоревшие на степном жаре и ветрах рубашки, просоленные и провонявшие крепким мужским потом, бесцветные мужнины кепки с залоснившимися от грязного жира околышами, и задубелые от земли и песка носки, и его грубые пальцы с въевшейся от степной пыли чернотой под ногтями.

Сам Серёга тоже считал, что он уже постиг необходимый минимум всех жизненных своих высот, хоть и Крым, и Рим, и Дарданеллы его ещё ждали далеко впереди, но он уже созрел для обзаведения семьёй. Жениться надо было край.

Веруня подняла его на смех, когда он пришёл к ней с предложением. Но потом сказала серьёзно, как отрезала:

- Мне учиться надо. Хочешь – жди. Только я за тебя не пойду. Мне в деревне делать нечего. Работы не будет.

Усмехнулся Серёга тем словам её, не понравилось ему Верунино высокомерие.

- Может, ты ещё жалеть будешь… 

Помолчал, нахмурился и продолжил:

- Слова брошены тобой, их уже не поймаешь. Я теперь хоть знать буду, какое место ты мне отвела. Хоть я тебя и люблю, но и себя я тоже уважаю… Поживём – увидим.

Серёга, ёрничая, поклонился Веруне в пояс, сказал задираясь:

- Покедова…

И вышел, хлопнув так сильно дверкой каморки, что она тут же отскочила от косяка и осталась открытой.

Больше Веруня Серёгу одного не видела. Всё рядом Валька вилась.

Жалела, ох, как жалела Веруня о тех своих надменно брошенных словах. Она сомневалась: может, надо было Серёге о своих планах рассказать, вместе что-нибудь и придумали бы. Но ясный её ум возражал. Ясный ум, а не затуманенное сердце давно всё взвесил, выверил… Казалось, Веруне было заранее известно, где она оступится, упадёт, так она и старалась соломку подстелить помягче.

Но с Серёгой осечка вышла. Крепко он въелся в сердце и душу, и трудно ей было себя побороть. И всё не верила, что Серёга на Вальку серьёзные виды имеет…

Но Серёга взял вот и женился. На Вальке. Веруня, как настоящая брошенка, от тоски ни есть, ни пить не могла. Сыпью нервной её тело покрылось. Приходилось по утрам в тазу с солёной водой обтирания делать. Стала совсем былиночкой степной, от ветра гнущейся. Но сама над собой и измывалась же:

- Да что же это я? Мне в университет надо, а я тут по Рогачёву сохну. Ишь, нюни распустила…

А подруга её, Лиля Яковлева, говорила:

- Веруня ты Веруня! Что это ты стала хуже всех девчонок в совхозе? Отчего пропадаешь? Айда, песни петь будем. С песнями вся тоска твоя уйдёт.

И пошли они в звёздную степь. Тихо-тихо там, только цикадки: сюр-р-р-р – свои песенки выводят. Где-то на краю самого дальнего поля на берегу пруда горел огонёк рыбацкого костерка. Веруне было тоскливо, хотелось плакать, как маленькой закапризничавшей девочке, но её ясный и расчётливый ум приказывал держать себя в руках. И всё же она не справилась со своими чувствами, эта маленькая перспективная фарисейка. Она запела:

Подари мне платок,
Голубой лоскуток…

Лиля слушала её, слушала, а потом подхватила громко и звонко на всю степь:

И что ты подарил
Никому не скажу…

И долго подруги пели во весь голос – что там стесняться, чего слёзки лить? Пели всё, что знали. И было пение, что слёзы облегчения: чем больше пели, тем легче становилось на душе.