между

И так теперь повсеместно, практически везде. И ничего не попишешь, ничего… Те, кто пробовал бороться, кто когда-то шел на баррикады в припрыжку, теперь уже остыли, поседели и слегли в постель, чтобы мочиться под себя до конца отпущенных дней. Не в то время и не в том месте приземлился мой космолёт, а теперь уже поздно, теперь уже летально, двадцать сломленных лет в трехлитровой банке с протухшим запахом от некогда благоухавших роз или ирисов. Вмятины на входной двери, так и не смененный раздолбанный замок, и еще кое-какие мелочи того прошлого…вот и всё, что осталось, чему суждено напоминать мне о былом.
Помню конец последнего свободного февраля. Морозное утро. Никита ссыт кровью, потому что вчера ему отбили почки. Некто другие похмеляются портвейном и ещё какой-то бормотухой. Разбитые динамики выдают то ли рык,то ли хрип зарубежного андеграунда, многократно переписанного с кассеты на кассету. Никто не вслушивается в слова, да и английского никто не знает, лишь бы этот рык был погромче, поагрессивней, протестовал (не важно против чего, хоть против розовых рейтуз Ольги Никифоровны).  Потом кто-то пошел блевать с балкона и выпал. Этот кто-то оказался Артем Кочергин. Патлатый парень семнадцати лет, учащийся ПУ-44 на повара. Насмерть. Факт всегда остается фактом, без иллюзий и заключения врача. Его соскребли с асфальта, нас всех опросили и приказали больше двух не собираться, не то загребут в следующий раз. Никто не плакал, не убивался, просто сделали рык погромче и выпили не чокаясь.
Время хоронило конформистов и часовщиков, тех, кто стучал ложками по трубам, не давая соседям спать и тех, кто подтирался их «Наукой и Жизнью» или «Крестьянкой», раскорячившись в лифте. Мы делали много странных вещей, ломились в запертые двери, просились на вписку и чего-нибудь пожрать, оставляя на утро облеванные родительские кухни и полные вазочки окурков. Нас никогда не благодарили и не хвалили, да что уж там, не то время, не то воспитание. Зато мы всегда знали о цене вещей и жизни, дарованной нам из под колпака. Раскачивая мост, верили, что попадем под раздачу и не досчитаемся пары зубов. Было плевать, на всё плевать.  …а сейчас нет.
С вечера клали под подушку баранку или дюшес, чтобы была возможность хоть во сне почувствовать себя счастливым. Ворочаясь на крошках, бредя и грезя…странностью слов не унимаясь от тоски о будущем, которое вскоре возненавидим.