Сказка, рассказаная шёпотом

Он шёл по дорожке к дому, зачем-то аккуратно огибая каждый седьмой упавший жёлтый лист. В воздухе дрожала тонкая вязь нарождающейся осени, сквозь тучи робко пробивался лучик солнца, деревья, уже сбросившие свой красивый наряд, стояли  молчаливым укором прекраснейшему из времён года. Ему всегда нравилась осень. Он не знал, за что он любил её, да и не важно было это… Просто как никогда хорошо идти среди багрянца листвы, среди потемневших от сырости деревьев, среди однотипных пятиэтажек, царапающих антеннами низкое серое небо, готовое уже пролиться на землю холодным мелким дождём. Дома его ждал такой же серый, как это небо, холостяцкий вечер, сотканный из крепкого чая, пушистых колечек сигаретного дыма, мурлыканья кошки у него на коленях и воспоминаний. В такие вечера ему не было плохо или скучно. Иногда нам хочется остаться одним, но в суете жизни мы сами не понимаем, что порой без этого никак, что нам это необходимо, нам это нужно просто для того, чтобы остановиться, опомниться, оглянуться, и, подобно ребёнку, широко открыв глаза, увидеть и почувствовать этот мир. Мы забываем  о том, что мы одиночки, и всегда ими останемся, и для таких, как мы, понятия «дружба» и «любовь» есть нечто большее, чем просто ничего не значащие, а потому и не обязывающие ни к чему слова. Мы знаем им цену, и нам тяжелее многих от того, когда приходится что-то терять.
Дверь подъезда встретила его протяжным скрипом, словно жалуясь на свою нелёгкую долю. Он мысленно посочувствовал ей. Что поделать, терпи… Это жизнь, и каждому в ней приходится выбирать, кем быть – жертвой или палачом. На первый взгляд может показаться, что первый вариант проще, а потому для многих предпочтительнее, но это только на первый взгляд. Согласен, что намного легче начать жалеть себя и упиваться своей тоской, но… Всегда есть эти «но»! Он решил пойти по второму пути. Он стал палачом. Палачом для самого себя.
Самое ужасное, что есть и может быть у человека – это его память. По крайней мере, для него. Уметь забывать – большое искусство. Иногда он вспоминал. Чаще плохое. Винил себя, и это правильно, потому что человек сам во всём виноват. Не то сказал, не это сделал, не те люди его окружали, хотя он сам выбирал, с кем ему быть, и сам делал себе друзей и врагов… Странно всё это. Жизнь – она вообще очень странная штука. Он так и не привык к ней.
В почтовом ящике писем не было, чего и следовало ожидать. Он только хмыкнул и закрыл погнутую дверцу. Нет – и не надо. Глупо надеяться на то, что кто-то может о нём сейчас вспомнить. Он поднимался по ступенькам вверх, ибо лифт опять не работал, а сам продолжал думать. Ты же ведь сам приложил максимум усилий для того, чтобы остаться одному, разве не помнишь? То, что происходит сейчас с тобой, есть результат того, что ты сам для себя желал и хотел. Тех немногих, что имели неосторожность называться твоими друзьями, ты давно разогнал под предлогом сопливого голливудского стереотипа «так будет лучше всем, а тебе особенно». А та единственная, которой было не всё равно, что с тобой будет дальше…
В груди предостерегающе шевельнулась старая знакомая боль. Он только поморщился и прибавил шагу, стремясь быстрее добраться до квартиры. А боль не отступалась, и, разбуженная воспоминанием, в такт стуку сердца принялась напоминать ему в который раз о том, что прошлое – зло в чистом виде. Полудрёма, полуявь – вот твоя жизнь. Без мыслей, без чувств, без желаний. Кое о чём запретил себе думать даже… Мало помогало вот только…


Открыв дверь своей квартиры, он зашёл в прихожую и зашарил по стене в поисках выключателя. Что-то мягкое и тяжёлое ткнулось ему в ногу, и он вздохнул… Кот. Огромный, серый, с большими зелёными глазами, в которых сквозил вселенский цинизм и наплевательское отношение ко всему, кроме еды разве что… Наконец, он смог зажечь свет, и  прошёл на кухню. В который раз, поразившись обилию тараканов на грязновато-белом кафеле стен, он сложил принесённые продукты в холодильник, насыпал коту в тарелку сухого корма, потом повернулся и прошёл через зал к себе в комнату.
Раньше в зале жила Она, но когда одним дождливым осенним днём Она собрала свои вещи, сказала несколько глупых и холодных слов, после которых в душе поселилась та самая боль и горечь, а потом хлопнула дверью, он перестал надолго заходить в зал. Однако путь в его комнату лежал через него, и волей-неволей приходилось смотреть на до боли знакомую обстановку, на продавленный диван, на покрывшийся толстым слоем пыли телевизор, на книжную полку, доверху забитую книгами, которым суждено так и остаться непрочитанным, на жизнерадостные жёлтенькие занавесочки, которые она (он хорошо это помнил!) сшила сама. Всё здесь напоминало ему о ней, а после того, как Она ушла, здесь поселилась Тишина. Теперь это была её комната. Вот и сейчас она посмотрела на него светло-серыми глазами из глубины мягкого кресла, стоящего в углу, потом покачала ногой в мягкой тапочке, и он словно бы наяву услышал её полупроизнесённые слова: «Ну, как? Не передумал ещё»?
«Не дождётся!» - подумал он. Тишина снисходительно улыбнулась. Ты забываешь, что я очень хорошо умею ждать. Лучше, чем кто-либо. А ещё ты забываешь о том, что ты меня сегодня сам позвал. Снова. В который раз. Не расстраивайся. Мы подружимся, вот увидишь. Обязательно подружимся. Я стану приходить к тебе каждый вечер до тех пор, пока ты не поймёшь, что я – не она, я не такая, как она. Я намного лучше, хотя бы потому, что я никогда тебе не врала. И когда ты это поймёшь, я останусь с тобой. Навсегда.
«Ты не нужна мне!» - хотелось крикнуть ему ей в ответ, но слова застряли внутри, и наружу появился какой-то сиплый шёпот. Господи, до чего дошёл, с истеричным смешком подумалось ему вдруг. Разговариваю сам с собой.
-  Не с собой... - поправляет его Тишина.
Теперь ему кажется, что он слышит её чуть отчётливее.
 – Не с собой… Ты говоришь со мной… Расскажи мне о своём прошлом. Пожалуйста… Я так давно с тобой, и я ничего не знаю о тебе…
Ему не хочется двигаться, не хочется вставать с такого мягкого и уютного кресла, и тогда она сама поднимается, делает пять неслышных шагов куда-то в сторону, а потом возвращается с картонной коробкой. Опускает её ему прямо в руки, потом садится у его ног прямо на пол, выжидающе смотрит ему в лицо. Он не может смотреть ей в глаза льдистого серого цвета, очень светлые и тоскливые… Такие же точно были у Неё, но, Господи, как давно это было?! Год назад? Два? Вечность? Жизнь?
Чтобы не смотреть, он наугад опускает руки в коробку и вынимает оттуда ворох пожелтевших писем, фотографии, записки – жалкие клочки бумаги, то немногое, что пока держит его в этой жизни, то, что связывает его с прошлым.
- Человек, забывающий прошлое, обречён пережить его вновь, – шепчет ему Тишина, и он кивает ей в ответ. Да, он знает, но теперь у него просто не хватит сил для того, чтобы снова всё вспомнить. Он протягивает ей пачку писем, и она склоняет голову набок, чтобы лучше видеть.
- Это тебе, - одними губами говорит он ей, и она кивает с серьёзным видом. – Ты знаешь, что там? Ты их читала?
Тишина снова кивает, смотрит на него… Конечно, читала. Все до единого. Тебе всегда казалось, что ты пишешь Ей, но на самом деле все твои письма для меня. Вот только жаль, что получила я их лишь сейчас…
Тонкими изящными пальцами Тишина осторожно трогает пожелтевшие листы бумаги, всматривается в неровно написанные строчки, в которых только застарелая боль и тоска. Поднимает голову, смотрит на него, и он видит, как по её впалой щеке медленно скатывается прозрачная слезинка. Он закрывает глаза, откидывается на спинку кресла и нашаривает на столе пульт от музыкального центра. Пусть сегодня вечером будет «Белая гвардия»… В тихом шелесте гитарных струн и пронзительной песне флейты тихий голос Зои Ященко еле слышно выводит:

С крыши город светился дальше,
С крыши города было больше…
Упирались в перила пальцы,
Чёрный воздух глотался горше…
Голос рвался на дне гортани,
Захотелось дневного света…
Ветер щепкой швырял по крыше
Два разорванных силуэта…

Песня закончилась. Ещё минуту они оба сидели, не смея ничего сказать, чтобы не разрушить очарование этой почти догоревшей ночи, ибо каждое слово сейчас было лишним, каждый звук – кощунством, но потом он чуть шевельнулся, и она снова заглянула ему в лицо.
- Мне пора уходить... - шепнула ему Тишина.
Он только кивнул.
- Да… Тебе действительно, пора…
Она встаёт одним неслышным мягким движением, идёт к двери, но останавливается на пороге и вопросительно смотрит на него:
- Ты всё ещё не передумал?
Он медлит с ответом всего мгновение, он ничего не сказал, он даже не кивнул, но Тишине не нужны слова.
Она раскидывает руки в стороны, разливаясь по комнате сероватыми клочками утреннего тумана из плохо закрытого окна, а он снова закрывает глаза. Становится ощутимо холоднее. Три бледные фиалки тихо опускаются в вазу на его столе, он тянется к пачке сигарет и выдыхает первый клуб молочного дыма…
На лестничной клетке хлопает дверь чьей-то квартиры.
Дом проснулся.
Начался новый день…