Отрывок из романа Святой Патрик в поисках рая

                ОСТРОВ-УТОПИЯ
У него перехватило дыхание от красоты, которая требовательно сжала сердце, заставляя его выскочить из груди и покатиться по узким улочкам, вымощенным серыми каменными плитами, с любовно замазанными мелом трещинами, невыразимо прекрасного городка, неотвратимо напоминающего рай, своею кротостью, смиренно глядящих со стен домов стеклянными глазами ажурных фонарей, благоуханием нежных цветов, сиреневыми шляпами свисающих с широких карнизов, и чистотой лазурно синего неба, ласкающего апельсиновые ветви, растопыренными лапами торчащие отовсюду. Рай, в который после вознесения хотел бы попасть наш Патрик. 
Ярко освещённые полуденным солнцем белели, как снеговики, выбеленные извёсткой домики, словно вылепленные из пластилина неумелыми руками, покрытые розовыми, с выгоревшей черепицей, крышами. Они весело синели, алели, желтели, отливали бирюзой на фоне молочных стен, ярко-выкрашенными оконными рамами, прямоугольниками дверей, круглыми столешницами и  деревянными спинками стульев, оставленных во дворах, крупными цветочными кадками в форме кувшинов, выставленными вдоль домов,  и горшками поменьше, висевшими прямо на стенах.
И цветы. Цветы всех мыслимых форм, расцветок и размеров. Гигантские агавы с их малюсенькими цветками на двухметровых упругих стволах, собранных в аккуратные букеты. Жарко красное озеро гибискуса, выходящее из зелёных берегов. Каллистемоны, густыми красивыми колосьями, похожими на китайские фонарики, торчащие на, повёрнутых всегда ребром к солнцу, листьях. Ядовитые кусты олеандра, украшенные пурпурными и белыми помпонами. Лантана камара, растущая вдоль дорог и заборов, её цветы,  немного напоминающие примулы, ежедневно меняют свой цвет, сегодня они были бледно жёлтые, завтра будут ярко розовые, послезавтра лиловые, а потом осыпятся, что бы снова начать цвести. Белые колокольчики вечно зелёной юкки. Красивый ковёр ярких цветов бугенвилии, покрывающий, огненно-сиреневой фатой богатой индийской принцессы, белоснежные стены домов, высокие ограды и причудливые галереи, спасая от солнца. Экзотический долгожитель эониум на мясистых ногах, гордо держащий огромный бордовый цветок. Редкие кусты роз, добавляющие в общий аромат свою стойкую ноту. Нежно голубой цветок ипомеи, суетливый вьюнок, оплетающий перила вычурных южных балкончиков, арки и строгие  колоннады.  И позади всего этого великолепия возвышалась огромная гора, словно задник театральной декорации. Патрик пошатнулся, одурманенный запахами и пестротой волшебного города.
Он бродил по набитым дорожкам игрушечного города, и набрёл на рыночную площадь, окружённую общественными постройками, судя по вывескам, выращивающим хрупкий цветок - искусство. “Школа рисунка сеньора Морано”, “Студия танца маэстро Лурье”, “Музыкальная академия Илларионова”, “Поэтический клуб мистера Блюхолла”, “Театр Эрхарта Вайнахта” и т.д. Надписи были сделаны на соответствующих языках, итальянском, французском, русском, английском, немецком, польском, и т.д.
Даже овощи и фрукты, разложенные на прилавках, были расположены живописными композициями. Танцующие финики, прижавшись тесно друг к дружке, стройным с изгибом станом, струились спиральным хороводом к вершине финичной горы. Юнозелёные оливы выводили нежные девичьи трели и, проистекая реками масла, оплакивали возлюбленного. Им вторил шуршащим басом прозрачно-алый, невыносимо спелый виноград. Хор тонкокожих лимонов, доносил эту песню до солнца, которое, падая на землю и разбиваясь, висит осколками в лимонных рощах, зацепившись за крючья веток. Полнотелые груши сочились летней истомой, словно скатившись с полотен господина Морано, мастера натюрморта и обнажённой натуры. Особенно хорошо их фруктовые песни были слышны на фоне невыразимой тишины. Эти свежие южные фрукты были так манящи, что их даже не хотелось есть. Блаженство, с каким Патрик очнулся здесь, опять возвращалось.
Но никогда он не видел рынка, охваченного такой абсолютной тишиной. И, как в самом начале, блаженство стало уступать место уже даже не тоске, а, пожалуй, лёгкому ужасу. Никто, никто не покупал и не продавал эти чудесные плоды не человеческого творчества. Никто не учился танцу, не рисовал, не слышны были звуки из окон музыкальной академии, никто не входил и не выходил из здания поэтического клуба, да и из других зданий тоже. Никто вообще не ходил.
Патрик кружил между столами, пытаясь найти выход из лабиринта своего существования. Никогда ещё он не чувствовал себя таким одиноким. Таким патологически, сокрушительно одиноким. Он метался между прилавками, словно вольная птица, в надежде выпорхнуть из душного покрывала сети, которое накинула на него жизнь. Столы, груженные плодами, переворачивались и падали один за другим, в этой отчаянной борьбе человека с неотвратимой реальностью. Фрукты и овощи весело и суетливо сыпались и сыпались на землю, как артисты, выбегающие на поклон, возбуждённые оглушительным успехом. ;     Вырвавшись, Патрик бежал с городского рынка, этого острова нимфы Калипсо, где одурманенный пищей богов, как Одиссей, на мгновение потерял себя и родину. Он отправился дальше и, обойдя неприступную гору, выросшую перед ним, словно из-под земли, миновав оливковую рощу и виноградники, томящиеся на засушливом солнце, как узники, без воды, со связанными над головой руками и уныло опущенными макушками, опять вышел к морю, но уже с другой стороны.
- “Остров. Я на острове. Прекрасно, - ухмыльнулся он, - Робинзон выжил, и мне ничего не угрожает. Хотя, где, всё же, местные жители, они же здесь были, и им то же ничего не угрожало, пока... Пока, что?..”