Повести Белкинда Глава 7. Бог борьбы Феликс Семёно

               
      Рисунок художницы Любови Капцан

            Всякая борьба есть борьба за жизнь,
                чаще за здоровую, но иногда за чужую.

                Мудрость рваного трико

  Безрадостно поплёлся Белкинд к Феликсу Семёнову. Пропускать кружок физики, где он уже и староста, было тошно и подло. «Генка» не поймёт и не простит. Придётся завтра больным прикинуться.
 Ведь как же всё здорово начиналось в этой столице Забайкалья!
Жить в просторном кабинете отца было гораздо лучше, чем в коммунальной квартире. В первое утро Володя вышел из кабинета,      тихо прикрыв дверь, на которой висела табличка: «И. В. Белкинд, зав. эпидемиологического отдела». Коридор удивительного этого здания был ещё пуст. Дореволюционный паркет едва поскрипывал под тяжеловесными Володиными ботинками. Голый по пояс, он шел по коридору, делая зарядку по системе Мюллера. Через минуту ему стало жарко и он с удовольствием толкнул дверь. Добротная дверь на улицу с двойным войлочным подбивом открылась тяжко, как крепостные ворота. Свежий ночной снежок ударил в глаза бриллиантовыми искрами. Помахав ручками и ножками по системе Мюллера, он сошел с дорожки в глубь двора, чтобы зачерпнуть вожделенного снега и растереться, но не тут то было. Снег, как очаг в каморке папы Карло, оказался едва-едва нарисованным. Рука черпанула холод и сухую траву. Пока Володя терялся в догадках, разгадывая невиданный феномен: декабрь без снега, солнце хихикнуло и скрылось в сером тумане. Исчезла даже иллюзия тепла. От холода тщедушное тело Володи, оголённое по пояс, завопило не благим матом. Декабрь в Чите, как и в Иркутске, не бывает теплее минус двадцати по шкале древнего врача Цельсия. Зато холоднее очень даже бывает. Минус сорок пять, к примеру. Малец коченел сразу и весь. Похожий на приземистую крепость с метровой толщины стенами, большой купеческий дом имел только один вход, и туда надо было добежать. При любом раскладе такой эксперимент может кончится печально, а после трёхмесячного безвылазного сидения взаперти такая зарядка по эффекту приближалась к самоубийству. Но обошлось, только кожа на пальцах болела, как от ожога.
Когда Володя, гротескно одетый в сто одёжек, как комический персонаж детских стихов, выходил на улицу, истопник только что начал носить охапки дров к печам. Стало понятно, почему вчера после поезда и пронизанной ледяным ветром темноты незнакомого города кабинет отца и даже весь коридор показались оазисом жаркого лета. Вечером будет так же здорово.
Улица оказалась песчаной деревенской дорогой, лишь тротуар едва намечали полосы асфальта, взрытые корнями вольно растущих сосен. После трёхмесячного заточения на третьем этаже серого дома с видом на длинный серый сарай, стоявший перед мусорной свалкой,      после тоски и страха, после всего этого видеть в упор зелень любимых сосен, а за спиной изб и дворов настоящий лес почти счастье.

Здравствуй,сосна! Новогодний лес
Снова несет перезвон хрустальный.
В этом лесу я б навек исчез
Там, за горою дальней.

Сухой и холодный, но солнечный апрель заметно подсушил и вообще-то не густо прикрытую снегом читинскую землю, и стало возможным обойти вокруг Читы пешком. Вот и идти бы сейчас в следующем квадранте, а не «дрантать» к страшному Феликсу. Но если Чёрный Волк сказал «да», то это ДА. А если сказал нет, то уж НЕТ!
В Доме офицеров собиралась вся знать города. Центральное отопление, пышные ковровые дорожки, прекрасная библиотека, читальный зал. Курилка, где никто не курил, а только трепались, сидя в уютных креслах. Всё это неотразимо притягивало всех, кто правдами и неправдами мог найти сюда доступ. Впрочем, трезвое лицо и приличная одежда – это всё, что проверял солдат у входа. А сопливые показывали пропуск. К примеру, в библиотеку. Такой у Володи и имелся. В библиотеке его все знали и он всех знал. Книжки на всю семью он один здесь и брал. Мама так и говорила: «Володя руководит нашим чтением».
Если уж у кого-то спрашивать этого Феликса, то у Клавдии Андреевны.
Володя трепеща подошел к стойке.
– Клавдия Андреевна, кто он такой, Феликс Семёнов?
– Тренер по самбо. Тебе-то зачем?
– Самбой займусь.
– Ну, как ты говоришь? Самбо не склоняется. Так иди в спортзал. Он всегда там.
Феликс оказался молодым, стройным, на борца не похожим совсем. Темноволосый, смуглый, с чёрными усами. Шпагу в руки,      шляпу с пером, и вот вам и Д’Артаньян.
– Для начала, Вовик, отожмись от пола.
Вовика хватило на два с половиной раза.
– Не трусь, Белка, чемпионом будешь. Беги-ка по залу.
Задохнулся он уже на пятом круге.
– Знаешь ли ты, Вовка, какой самый сильный приём в борьбе?
– Захват шеи. Так я в восемь клал на лопатки своего десятилетнего друга. А если вдвоём на дылду, то одному захватить ноги, второму чуть толкнуть. Дылда навернётся, и дать ему ещё ногой по «яблокам» или под дых.      
– Ух ты, теоретик. У тебя что уличная драка, что борьба – всё едино. Так вот, самый сильный приём в уличной драке – это быстро убежать. Не хихикай. Идут, к примеру, на тебя пятеро. Ты драть. Они за тобой. Но как? Гуськом. Самый смелый впереди. Бежит изо всех сил. Тебя догоняет. Кинься под ноги. Он через тебя. А ты с земли уже горсть песка схватил и второму в лицо, и третьему, если подоспеет. И лети как птица дальше. Сзади пока разберутся, «что делать?» и      «кто виноват?», тебя уже и след простыл. Вот и выйдет, что ты, такой маленький, щупленький, пятерых победил. А всё что нужно – хорошая дыхалка, чтоб бежать, как Маугли весной. Уловил? С этого и начнём. В зале тебе пока делать нечего. Бегай.
– А если пятеро, а сзади тупик, как мне этот бег поможет?
– А так же и поможет. Выбери из пятерых дылду и кидайся ему в ноги с мольбой и плачем. И ноги-то покрепче обними. А как связал руками его ноги, так упрись своими ногами бегуна и прыгуна в другого ближайшего балбеса и оттолкнись порезче. Рухнут оба как миленькие. А ты между ними и дёру. Понял?      
– Красиво.
– Вот и давай.
Радостный Белёк рванул на кружок физики. Завертелась в башке задача о теле, скользящем по куполу, воспарили мечты выиграть олимпиаду. Вот тебе и Феликс Семёнов, вот тебе и Арсенай Коназ.      А ведь он их должник. И Городилову аристократический нос надо бы утереть. В первый же лыжный день выставил. Гляньте, мол, Белёк хвастается, что в шестом классе десять километров на лыжах пробегал. А сам «тройку» и на тройку пробежать не может. А как же можно бежать в тяжелых двухметровых солдатских лыжах да в валенках? Да с рваными креплениями? Африканыч небось в ботиночках на «ротофелах» бежал. Вот он и чемпион.
Белка же, чтобы на троечку успеть, лыжи под мышку и бегом по лыжне ножками. Ладно, что снегу кот наплакал. В Бохане сойди с лыжни, ухнешь в снег с головой. Но ведь пробегал он там десятку. Не на время, правда. Но своими же ногами. Впрочем, хвастаться-то особо нечего. Румяная возлюбленная Лидочка Ахметова – та действительно пробегала. А он уж так, только тащился упрямо. А как звенел её голосок, когда она приглашала его на свой день рождения! А быстрый поцелуй, который она принесла с подарком на его день рождения! И что подарила! Книгу любви. «Вешние воды» Тургенева. Под эти мысли он бежал и бежал, наполняясь неземным вдохновением. Опять пронесло, снова жив. А ведь умирал от дизентерии младенцем. И из-под бомб мама вынесла. Должник её вечный. Не уронила в смертельной усталости, не оставила неучем потом. Выстояла, вытянула. Чуть не утонул в шесть лет. Едва увернулся от настоящей шпаги лучшего друга в восемь. С дерева упал на каменные ступени, даже ребро не сломал. А ноги стучат, стучат. Как это может быть? Зимой, выбираясь из потёмок души, едва пробегал пятьдесят метров. Да что там зимой, только что задохнулся на шестом круге по залу. Как это может быть? А ноги всё бегут и бегут, и вот уже и школа там за парком. И вот уже сверкают глаза Геннадия Андреевича. Изящный Вдовин, будущий доктор наук, излагает свою притчу об электроне. Разве это не счастье?
А нож это всегда несчастье.