Йарвену (Сергею Заболотному) –
с благодарностью за подаренную сказку
и Анне Узденской, поддерживавшей, понимавшей и вдохновлявшей меня все это время
Пролог
Разнотравье широкой равнины заливал дождь. Конь фыркал и мотал головой, переступая копытами по мокрой дороге, точно надеялся, что всадница повернет его обратно – к городу, к воротам, к привычному стойлу, к мягкому сену… Всадница, погруженная в свои мысли, совершенно не замечала недовольства животного. Низко опустив голову, она бросила поводья, и конь с галопа перешел сначала на рысь, потом на шаг. Почти стемнело, и сквозь дождевую завесу почти ничего нельзя было разглядеть.
Холмы подходили к городу с севера и востока. В этой степной стране лесов было днем с огнем не сыскать. Единственная на всю страну большая река Ренна окружала Руту, столицу, почти кольцом – и волей-неволей новые жители селились за рекой. Эта часть так и называлась – Заречье; широкий пояс домов, перемежаемый кое-где чахлыми деревцами неторопливо рос к северу, западу и востоку от крепостных стен и от реки. С юга к городу подходил широкий, плотно укатанный тракт, называемый в народе Княжеским.
Теперь тракт этот обезлюдел. Все, кто успели, укрылись либо в холмах, либо давно ушли – к северу, к границе. Маленькому княжеству Таннаде волей-неволей пришлось просить защиты у северного соседа – королевства Инатты; Инатта помощи не прислала, но хоть беженцев принять не отказалась – и на том спасибо.
Войско князя Реута – когда-то самого бедного, а теперь самого наглого из всех южных князей – подошло к столице с юга и остановилось на расстоянии двух полетов стрелы. Кого только не было в этом войске! Еще совсем недавно правитель крошечного, лоскутного Радополя, Реут стал теперь завоевателем и повелителем шести таких же маленьких государств, поставил на колени князя Эллиса, южного соседа Таннады, и упрямо и методично двигался к столице, оставляя на своем пути выжженную пустыню.
И, как водится, опережая беженцев, по стране покатились слухи. Говорили, что с войском Реута идет маг огромной силы. Говорили, что князь Тирайн Леа-Танна, правитель Таннады - единственный, кто сможет остановить этого мага. Говорили, что… да мало ли что говорили. А жители тем временем бежали либо в Руту – под защиту стен, либо, махнув рукой, уезжали на север – авось на Инатту у князя Реута наглости не хватит.
Посмотрим, посмотрим…
Хлюпали по грязи копыта коня. Всадница покачивалась в седле, словно не замечая дождя. Темнело.
На краю военного лагеря Реута всадницу окликнула стража. Женщина спешилась и, похлопав коня по мокрой спине, что-то неторопливо и негромко проговорила. Стражники неожиданно подтянулись, расступились, почтительно склонили головы. Женщина распахнула плащ, показывая, что нет у нее с собой ни меча, ни кинжала, и, бросив поводья одному из солдат, так же неторопливо пошла вслед за вторым. Путь их лежал к центру полукольцом растянувшегося лагеря, к небольшому, отдельно стоящему шатру, богато украшенному вышивкой.
Возле узорчатой занавеси солдат сделал знак обождать и не без робости шагнул внутрь. Спустя минуту вышел и махнул гостье: входи, мол.
В шатре горели светильники, было тепло и сухо. Женщина осталась стоять у входа – с раскисших, промокших сапог ее сразу натекла лужа; вода капала с края плаща. Теплый воздух после слякоти и сырости снаружи навевал сон. Женщина стояла и молчала.
Высокий светловолосый человек лет тридцати сидел за маленьким походным столиком и что-то писал. На столе среди разбросанных исчерканных свитков, перьев, рядом с недопитым кубком валялся серебряный медальон на длинной цепочке – летящая над линией горизонта птица - знак мага Воздуха.
Тихо было в шатре, только масло потрескивало в светильниках да слышались голоса солдат и шум дождя снаружи.
Не поднимая головы, человек бросил сухо:
- Я слушаю.
Женщина молчала. Пальцы ее, сжатые в кулаки, побелевшие от напряжения, прятались в складках плаща.
- Я слушаю, - повторил маг, поднимая голову.
Женщина молча отбросила капюшон.
Маг легко и резко поднялся, сделал шаг навстречу – и остановился, точно налетев с размаху на невидимую преграду.
- Ты… – тихо, едва слышно выговорил он, бледнея. Через пару секунд овладел собой, хмыкнул: - Не ожидал.
Женщина склонила голову.
- Приветствую тебя, великий завоеватель.
Маг нахмурился.
- Зачем ты пришла? – спросил он, отходя к столу, машинально поднимая перо.
- С просьбой. К тебе, - она по-прежнему стояла у входа.
- Князь послал? – хмыкнул маг, бросив перо обратно.
- Нет, - женщина не отвела взгляда. – Я сама. Он и не знает ничего… - и усмехнулась: - Если б знал - запер бы меня, чтоб не сбежала, да только – что мне замки?
- Это верно, - невпопад согласился маг. Вздохнул: – Ну и чего же ты хочешь?
Гостья прямо посмотрела на него, но потом опустила голову. Темно-рыжие волосы ее отливали медью при неярком свете светильников.
- Отведи войска… - голос ее сорвался, она чуть качнулась вперед. – Прошу тебя, Саадан! Ведь ты же можешь приказать Реуту!
- Нет, - маг говорил сухо и четко. – Вы знаете, зачем я здесь. Камень должен стать моим.
- Не твой он… - женщина шагнула к нему. – Не твой! Эти Камни… они твои в той же мере, что и мои, и Кервина, и Тирайна. Мы творили вместе!
- Вместе, это верно. Но, если ты помнишь, это была моя идея. Я больше знаю, больше могу.
- Ты губишь людей… просто так, ни за что, из-за своих амбиций!
- Это же можно сказать и о твоем муже, княгиня Таэлла.
- Нет!
- Закончим этот разговор, - устало поморщился Саадан. – Если у тебя есть что сказать по существу… предложить, например, то я готов тебя выслушать. Если же нет - эмоции мне здесь не нужны, я сегодня устал.
- Что ты хочешь взамен? – прошептала Таэлла.
- Ты знаешь, - холодно проговорил маг. – Я не согласен на замену. Мне нужен Камень. Только он. И я получу его, потому что остальные два уже стали моими.
Она взглянула недоуменно. Поняла; в больших зеленых глазах плеснулся ужас.
- Так ты…
- Да, - кивнул маг, наблюдая за ней. – Кервин, умирая, отдал свой Камень мне и попросил сберечь…
- Вот что… - Таэлла выдохнула, чуть обмякла. – О его смерти я знаю.
Наступила тишина. Таэлла облизнула сухие губы, расстегнула фибулу у горла.
- Да сядь ты, наконец, - маг шагнул к ней, помог снять намокший, тяжелый плащ, подвел к стоящему в углу креслу. – Выпей вина, ты же с дороги. Есть хочешь?
Она покачала головой, тяжело опустилась в кресло. С силой провела рукой по лицу, словно стирая усталость.
- Представляю, как мечется сейчас твой муж, - сухо проронил Саадан, наливая вина в изящные бокалы дорогой работы. - Впрочем, зная тебя, могу сказать, что это в твоем духе. Ты ничуть не изменилась… такая же сумасшедшая. Ты вообще-то понимаешь, что сейчас творишь? – он протянул ей бокал.
- Ничего особенного, - она пристально смотрела на него.
- Ну, да… за исключением того, что ты сейчас в моей власти, княгиня, полностью. Одна, безоружная, без защиты. Я могу сделать с тобой все, что угодно.
- Например? – Таэлла усмехнулась, отпивая вино.
- Например, - маг помолчал, - могу в обмен на твою голову выпросить у Тирайна все, что угодно. В том числе и Камень. Уверен, он согласится на все за твою жизнь и свободу.
- Ты этого не сделаешь, - лицо ее было спокойным.
- И кто же мне помешает? – улыбнулся он.
В комнате опять повисла пауза.
- Саадан, там мой сын, - вдруг тихо проговорила Таэлла. – Там… там мирные люди. Зачем тебе их смерти?
- Я же сказал, - голос мага затвердел, - мне не нужна ни кровь, ни смерть. Отдайте мне Камень, и я могу уйти прямо сейчас.
Он залпом осушил свой бокал и взглянул на нее.
- Сын… Я знаю. Ему сколько – года четыре сейчас?
- Три…
Ветер раскачивал стены шатра и, казалось, обрывал слова. Мокрые ветви, что ли, шумели снаружи, и в шелесте их слышались старые слова? «Саадан… Саадан…» - шептали листья.
- Да, - задумчиво сказал Саадан, - странная встреча. Я, признаться, когда увидел тебя, думал, что ты испепелишь меня прямо здесь, на месте.
Таэлла покачала головой – и взглянула ему в глаза:
- Ты же знаешь, что тебя… на тебя я никогда не подниму руки. Никогда.
Молчание, повисшее меж ними, тихо звенело от напряжения.
- Ладно, - вздохнул, наконец, Саадан. - Княгиня, если у вас есть что еще сказать мне…
Женщина вскочила - и вдруг упала на колени.
- Прошу тебя! Оставь нас в покое!
- Мне не нужен ни ваш город, ни ваше княжество, - поморщился маг. – Если вы не станете сопротивляться, лично я не трону никого. Выдайте мне то, что я прошу, и я уйду. А без меня Реуту никогда не одолеть вас. Я не хочу крови. У тебя все?
Не дожидаясь ответа, он хлопнул в ладоши, и занавесь входа откинулась почти мгновенно. Одетый в черное солдат вытянулся на пороге.
- Уведите, - Саадан кивнул на женщину. – Накормить, содержать с почетом. Выспись, Тала. Завтра утром тебе вернут коня, и ты сможешь уехать.
- Но…
- Я все сказал.
Двое охранников вежливо, но твердо взяли ее за локти.
Ветер хлестал по ветвям, колыхал стены шатра. Пламя нескольких свеч едва заметно вздрагивало.
Тала смотрела на это пламя невидящими глазами.
Десять лет. Десять лет жизни – без него. Седая прядь в волосах, угасшие глаза, спокойный и ровный голос. Три года живет на свете мальчик, который должен, обязан был быть его сыном. И два самых близких ей человека завтра встанут друг против друга с оружием в руках. Было от чего желать сойти с ума.
«Ты совсем не изменилась….»
Изменилась, Саа, еще как изменилась. Она горько усмехнулась, тронула виски – там, под уложенными короной косами, отчетливо проступают седые пряди. Чего стоила мне весть о твоей гибели, Саа… один Господь знает, да вот Тирайн еще… Если после смерти отца у меня еще оставались силы жить, то когда пришло известие о твоей гибели, в целом свете не осталось ничего, что могло бы задержать здесь, у последней этой черты. А у края обрыва, поросшего терновником и вереском, оказался лишь один, чьи руки успели схватить меня, задержать, не пустить. Оставить в жизни. Выжила… Видно, магия его Земли укротила Огонь моего отчаяния. Теперь маленький Лит, рассердившись, поджигает игрушки, а у меня… пепел у меня внутри, зола да угли, и ни искорки уже не осталось.
… Тала, смотри, как я его раздую! Смотри! Можешь поджечь вот эту щепку? У меня получается, смотри!
Звонкий смех, исцарапанные пальцы, вымазанные землей, чуть вздрагивают от волнения… первые опыты, первые удачи… Ручей и скала на окраине города, там они собирались в детстве – трое мальчишек и она, Тала… Таэлла ин-Реаль, огненный маг… где теперь та рыжая девочка с зелеными, как малахит, озорными глазами, в глубине которых мелькали веселые искорки? Вихри оранжевых закатов ловила она губами, могла подчинить себе небесное золото и земную медь, и воздушные вихри крутились вокруг, питаясь ее яростными искрами. Академия, первый месяц занятий…
… Тала, ты знаешь, меня вчера господин учитель похвалил. Сказал, что из меня выйдет толк.
Пальцы перепачканы чернилами, ветер треплет светлые и темные пряди, перепутывая их, играет рукавами длинных форменных мантий. Академия, второй курс….
… Тала… знаешь, я давно хотел тебе сказать…
Снова Академия, выпускной… легкое ее белое платье слабо мерцает в свете свечей, искрами поблескивают его глаза.
Не говори ничего, не надо!
Если бы ты не уехал тогда…
Если бы…
Если бы…
Поздно.
Часть первая
Тала
Тала - Таэлла ин-Реаль - с раннего детства знала, что станет магом. Огонь был ее лучшим другом; маленькие огненные ящерки-саламандры протягивали язычки, искрами касались ладони, когда, обиженная, она плакала, спрятавшись в углу, от обиды на несправедливых взрослых. Проходя с матерью или нянькой мимо здания Академии Магов, она, выворачивая шею, смотрела, смотрела на расхаживающих по двору юных магов в длиннополых одеждах. Уже с шести лет она играла «в волшебников» вместе с двоюродным братом и, важно помахивая гусиным перышком, объясняла восьмилетнему «ученику», как правильно зажигать свечки, - и купалась в восхищенном недоумении мальчишки.
Ох, как стучали зубы, как дрожали колени ясным сентябрьским утром, когда Тала в шеренге таких же перепуганных и счастливых первокурсников стояла в огромном зале Академии и, от волнения почти ничего не слыша, задирая голову, разглядывала высокий сводчатый потолок, колонны, высокие окна, ловила гулкое эхо голосов. Осанистый, пожилой маг – ректор Академии – долго говорил что-то о принимаемых ими обязательствах, о трудностях, которые предстоит преодолеть, о долге каждого настоящего мага прежде всего многому научиться… От его ровного, громкого голоса волнение чуть улеглось, и Тала осторожно повертела головой, присматриваясь к будущим товарищам.
Слева донесся едва громкий шепот. Тала навострила уши. Сосед слева – плотный русоволосый крепыш – откровенно разглядывал ее. Потом толкнул локтем стоящего рядом с ним белобрысого тощего мальчишку и, давясь смехом, прошептал, даже не особенно стараясь понизить голос:
- Смотри, какая рыжая! Точно, Огненной будет!
От снопа жарких искр, попавших на рубашку, крепыш собрался было завопить, но сосед, не моргнув глазом, выпустил из полураскрытой ладони тоненький воздушный вихорек и задул собравший было заняться рукав.
После окончания торжественной церемонии всех троих строго отчитал дежурный преподаватель - но ради первого дня занятий простил. Параграф номер два Устава Академии озорникам, конечно, придется выучить и сдать через два дня, но обязательную в таких случаях отработку великодушно отложили – до следующего раза.
Выйдя из учительской, все трое чинно зашагали по коридору. Дойдя до поворота, остановились, переглянулись – и захохотали. Тала оглядела мальчишек и первая протянула руку:
- Таэлла.
- Тирайн, - назвался крепыш.
- Саадан, - буркнул белобрысый.
- Прости меня, - Тала тронула пальцем прожженную на рукаве мальчишки дырку. – Я не думала...
- Пустяки, - великодушно отмахнулся Тирайн. И с тщательно скрываемой завистью добавил: - Лихо ты меня! Я бы так не смог…
- Делов-то, - пожала плечами Тала.
- Эй, - вмешался проходящий мимо невысокий – по виду едва лет десяти – темноволосый мальчик. – Это вы на церемонии драку затеяли?
- Вот еще, - фыркнула Тала. – Делать нам больше нечего! Топай давай отсюда…
- Да ладно, чего ты? - удивился белобрысый Саадан. И улыбнулся мальчишке: - Иди сюда. Ты кто?
Длинный, как зимняя ночь, второй параграф Устава они сдавали уже вчетвером.
Приземистое, неказистое на вид здание Академии магии стояло меж величавых, старинной постройки домов в центре столицы как петух в стае павлинов. Тем не менее, окрестные «павлины» гордились таким соседством. Золотая с черными буквами доска над входом, символ Единства Стихий у ворот – четыре стрелы перехвачены крест-накрест тонкой лентой, ажурная решетка ограды, большой сад вокруг – даже если ты замшелый провинциал, все равно удивляться такому соседству не станешь.
Меж старых, раскидистых вязов и каштанов с хохотом и криками носилась на переменах ребятня. Мальчишки и девчонки кидались друг в друга каштанами и желудями, дразнились – совсем необидно. С легкой долей снисходительности посматривали на них старшие – почти взрослые юноши и девушки, без-пяти-минут-маги, важные, словно профессора, в своих длиннополых темно-синих мантиях.
Никто уже не вспомнит, сколько лет назад поднялся этот дом на улице Каштанов. Старожилы расходились во мнениях – одни говорили, что сотню, другие – что две; сами маги снисходительно выслушивали оба мнения и усмехались – если вообще давали себе труд выслушивать обывателей. Даже ученики Академии – совсем еще зеленые – сверху вниз посматривали на студентов Университета – хотя студенты, птенцы, созданного тридцать лет гнезда человеческой Высокой Науки, годами были явно постарше.
В Академию принимали детей, начиная с двенадцатилетнего возраста. Маги могли рождаться у магов, а могли – в обычных семьях, где никто сроду ворожбой не занимался и само слово «магия» заменял житейским «чары». Никто не мог бы угадать наперед, какой из появившихся на свет ребятишек станет волшебником – обычно способности начинали проявляться только в семь-восемь лет. В Гильдиях уже долгое время вели серьезнейшие исследования, выстраивали научные гипотезы, но дальше предположений дело пока не продвинулось. Все в руках Стихий, говорили маги, и это было воистину так.
Где отыскивали маги будущих учеников, знали только в Гильдиях. В дальних поселках, в глухих лесных домиках (почему-то в семьях лесников девочки-Земные появлялись на свет с завидной регулярностью, едва ли не через поколение), на хуторах, в уездных городах, в столице… Кто-то приходил сам. Кого-то приводили и всеми правдами и неправдами упрашивали взять родители: иметь в семье мага считалось почетом; и то – платили волшебникам в Гильдиях столько, что всей семье можно было не тревожиться о хлебе насущном. Так бывало в столице или крупных городах, в которых работали Гильдии. К родителям из деревень, необразованным, зачастую испуганным странностями чада, волшебники приезжали сами. Во всем блеске парадных мундиров и наград. С могучими посохами (а как же, без этого – не поверят!). Сулили золотые горы, обещали жизнь без забот и всеми правдами и неправдами старались добиться согласия учить детей в Академии. Кого-то – и на казенный счет, если малыш талантлив, а семья бедна. Еще бы! Необученный маг может иной раз такого натворить, что и десяток дипломированных мудрецов потом не расхлебают. Многие соглашались. Отпрыски отправлялись в столицу; кто-то возвращался потом домой и диплом Академии вешал на стенку, занимаясь мелкой ворожбой; кто-то оставался работать в Гильдиях – семьи таких навсегда забывали, что такое нужда.
Отказавшихся сильно не притесняли. Если была возможность, к каждому такому втихомолку приставляли наставника – чтоб посматривал да подучивал. Часто юные мельники, плотники или кузнецы и не догадывались, что соседский дядько, который по десяток раз на дню попадается на улицах и к которому мать посылает будто бы за солью, - маг высочайшей квалификации, присланный сюда Академией. Не догадывались об этом и соседи – пришлый и пришлый, живет тихо, зла никому не делает… только вот если у такого кузнеца или там плотника лошадь подковать или стол сработать, то будет тот стол сотню лет стоять и внукам твоим достанется. А потом, когда вырастет маленький маг, к нему пойдут люди и будут с завистью вздыхать про себя: ну, чисто волшебник или слово какое знает.
Заканчивали Академию обычно в семнадцать лет, и с этого возраста маги официально признавались совершеннолетними – в отличие от обычных людей, для которых совершеннолетие установлено в двадцать. Откуда и почему пошло такое неравенство, сейчас уже никто из людей не помнил; оно – так, и все тут. Маги, конечно же, помнили и знали. И на лекциях ученикам рассказывали и о последней большой войне, и о том, как сто сорок лет назад численность магов упала до критического предела, и там уже не до различий было – приходилось выживать, и неоперившиеся птенцы работали и воевали наравне с седыми, изрезанными шрамами наставниками.
Обучение магов было поставлено в Академии достойно – это признавали все. Выпускники – юнцы, вчерашние мальчишки и девчонки – могли почти без труда найти работу хоть в королевском лесу, хоть на дальнем побережье: устроиться в морской порт или в любой из цехов ремесленников; имели право наниматься на работу в Гильдии мастеров; могли преподавать в Университете (студиозусы сперва смеялись над преподавателями младше себя - после нескольких уроков притихали).
Университет официально принимал на работу юных магов – возраст не имел значения, пусть даже они бывали старше студентов всего на год-два, а то и совсем ровесники. Правда, чаще всего требовалась дополнительная специализация. Молодые маги должны были пройти еще двухлетний курс обучения в Гильдиях (Воды, Воздуха, Земли или Огня – смотря по природе Стихии), принести присягу – а уже потом получали все права (а с ними и обязанности) взрослых. Заведующая кафедрой Огненной магии, в прошлом сама боевой маг с сорокалетним опытом, например, открыто объявляла в требованиях на должность даже ассистента: диплом Гильдии обязателен. Господин декан факультета природных недр, к которому относилась кафедра Земной магии, был с ней полностью согласен. Кафедры Водников и Воздушников столь категоричны не были, но… и ежу понятно, что на должность преподавателя мага без обучения в Гильдии возьмут лишь по ооочень большой счастливой случайности. Случайностью считалась, разумеется, рекомендация все тех же Гильдий.
Исключения бывали, но редко. В Гильдии Огня работал совсем еще молодой маг Трелль, который закончил, говорят, Академию в пятнадцать, тут же был принят на работу – без всякой дополнительной специализации, а через год его с руками оторвала Гильдия рудознатцев, открывшая новое месторождение где-то на Севере.
Обучение в Академии было платным, но при известном прилежании и наличии таланта учеников переводили на казенный счет; большое подспорье для бедняков. Преподаватели не делали разницы между богатыми и бедными – это дела и игры для людей; нас, осененных дыханием Стихии, не должны волновать земные низменные прихоти. И как-то получилось само собой, что и ученики быстро переставали рядиться друг перед другом богатством или знатностью отцов; кто ты сам и что можешь – вот что важнее. Сын мага, ремесленника или министра – какая разница. Если отец твой – советник короля, но ты не помнишь таблицу сочетаний Сил, то грош тебе цена.
Впрочем, профессор Керсайт ин-Реаль никогда не стал бы хлопотать за дочь – у него были строгие понятия о справедливости. Отцом Тирайна Леа-Танна был князь маленького сопредельного княжества Таннада, но ровным счетом никаких прав Тирайну это не давало. Кервин Ролл, бастард кого-то из влиятельных лиц, о происхождении своем вспоминал лишь, когда получал от отца деньги – а случалось это ой как нечасто. Саадан ар-Холейн, сын погибшего в приграничной стычке бедного армейского офицера, матери не помнил, его воспитывала тетка, белошвейка из модной лавки. Оборвыш - не пара приличной девочке? Отец так не считал. А всем остальным не было ровным счетом никакого дела. За темными мантиями учеников Академии не было видно, богатый ли камзол на тебе или бедняцкие лохмотья.
Нельзя сказать, чтобы Тала уж вовсе не обращала внимания на пересуды и шепотки («дочка профессора, а связалась с оборванцами… эй, в какой мусорной куче ты их нашла?») за спиной. Но чаще это бывали соседские ребятишки или дети приятелей отца, а отвечать на оскорбления людей – магу… себя не уважать. Впрочем, при случае девочка могла и ответить – так, что обидчик поспешно ретировался под хохот окружающих, потирая горящие уши. Будущий маг Огня за словом в карман не лезла. Тирайн обычно храбро кидался защищать ее.
Самым добрым и безответным из них был все-таки Кервин. «Князь с одного бока», он ни капли не соответствовал своему, пусть и наполовину, но высокому положению. Незаметный, темноволосый, но веснушчатый, с виду он походил на сына прачки и батрака, богатый камзол сидел на нем, как на корове седло, а связать две фразы было невиданным достижением. Что, впрочем, напрочь пропадало на уроках – преподаватели уже ко второму курсу удивленно-испытующе посматривали на нескладного обормота, шутя играющего водными заклинаниями, и все чаще подсовывали ему книги, для прочих не предназначенные.
Впрочем, всех четверых в этом смысле Стихии не обидели. Тала – в конце четвертого курса у них начиналась специализация - сначала подумывала в сторону Университета – ей прочили карьеру профессора. Потом, правда, все-таки выбрала боевую магию – и не пожалела ни разу, что ей до пыльных фолиантов и тишины научных аудиторий. Тирайна, хоть и земного мага, сразу после выпуска забрала к себе Гильдия мореходов. Саадана уже к пятому курсу вырывали друг у друга Гильдия магов Воздуха и все та же Гильдия мореходов; впрочем, и ежу было понятно, что выберет в итоге маг-воздушник.
Огонь и воздух, небо и земля, какие же они были разные. И – понимали друг друга с полуслова.
Как-то так получилось, что Тала – тощая, долговязая девчонка – с самого начала была заводилой в этой маленькой компании. Мальчишки слушались ее с полуслова; неважно, было ли это «А давайте на озеро удерем!» или «Какие вы скучные, мальчики, в вас же ни капли романтики!» - они, как верные собачонки, бежали следом. И хотя со стороны казалось, что эти четверо – равны так, что равнее не бывает, а все же взрослые подчас вздыхали и улыбались, глядя на рыжую девочку и ее верную свиту. Подружек у Талы никогда не водилось; некому было морщить нос и говорить «фи», глядя на отчаянные выходки… впрочем, «фи» говорили, наверное, за спиной, вот только им четверым было – наплевать…
* * *
Когда им исполнилось по семнадцать – Тала запомнила этот год, он поворотным стал – все изменилось. Все чаще мальчики – нет, уже почти юноши – говорили о чем-то без нее. Они по-прежнему охотно посвящали ее в свои дела и секреты, но первая скрипка принадлежала теперь не ей.
К семнадцати годам Тала превратилась в девушку – высокую, стройную, гибкую, с насмешливым взглядом ярко-зеленых глаз; медные косы придавали ей подчас величавость королевы – когда она давала себе труд уложить их в высокую прическу, а не замотать узлом на затылке. Пропали девчоночьи веснушки, развязность и неловкость движений уступили место плавности и неуловимой легкости, странному очарованию. Мальчишки же внешне оставались совсем мальчишками, угловатыми и неуклюжими, длиннорукими и лохматыми. Приятельницы, кузины, знакомые часто недоумевали: «Что ты нашла в этих обормотах?». Но даже самой себе Тала не решалась рассказать, как в этой мальчишеской неуклюжести порой проглядывали будущие сила и строгость – и как порой у нее перехватывало дыхание, когда она ловила этот мгновенный – еще будущий – проблеск.
И все чаще решающее слово оставалось теперь за одним, и остальные принимали это как должное – быть может, оттого скоро стало казаться, что так было всю жизнь и не может быть иначе. И Тала уступила без споров – словно время пришло, словно ей тоже стало важным – подчиняться именно ему и именно так...
А он словно и не замечал этого. И не выделялся вроде бы ничем – но вот поди ж ты. В их четверке каждый был ярок по-своему; как можно было сравнивать тихое упрямство Кервина или добрый юмор Тирайна; неяркий свет Саадана или взрывную непредсказуемость Талы. И все-таки, все-таки… Сдержанный, спокойный, негромкий, именно Саадан стал для них связующим звеном. Только в его присутствии, порой думала Тала, четверка становилась действительно четверкой; они могли безоглядно и открыто хохотать, острить, откровенничать и спорить… Неразлучные, поклявшиеся в дружбе на всю жизнь… ах, юношеские клятвы, наполненные высоким пафосом и огнем души; понимали ли они, чем потом обернется эта дружба?
…Наверное, это был первый раз, когда она поняла, что все изменилось. Выпускной бал Академии – светлый июньский вечер, музыка в распахнутых окнах, цветы, цветы, цветы, улыбки – смущенные и несмелые, и озорные, и слегка надменные. И танцы. Они кружились по залу – ученики и преподаватели вперемешку; кто сказал, что нельзя танцевать взрослым, если выпуск празднует молодежь? Удостоиться приглашения от ректора Академии, мессира Аленто мечтали почти все девушки-выпускницы – маг танцевал великолепно, а уж если добавить к этому его чуточку старомодную учтивость и мягкую, доброжелательную улыбку… Белые, розовые, голубые платья девушек, серебристые и стально-серые костюмы юношей, строгие синие мундиры преподавателей сливались в один пестрый круг.
Талу приглашали многие – столь многие, что порой ей приходилось отказывать сразу двоим, отвечая на приглашение третьего. Она и сама знала, что хороша: медные волосы уложены в высокую прическу, две вьющиеся пряди выпущены вдоль лица, белое платье – совсем простое, только с неяркой серебряно-зеленой нитью вышивки на груди, так красиво облегает гибкую фигуру. Серебряный браслет – подарок матери на выпуск – поблескивает изумрудами, и такие же длинные серьги качаются и тихо позванивают при ходьбе.
Тала любила и умела танцевать. Надо сказать, светские науки, против ожидания, преподавались в Академии так же тщательно и точно, как и все, что было связано с магией, и отлынивать от них не разрешалось. Тала, впрочем, и не отлынивала – ее часто ставили в пример другим. Унаследованные от матери гибкость и музыкальный слух давали ей возможность без труда усваивать даже самые сложные фигуры танцев. Мессир Ферс, учитель танцев, нередко брал ее в пару для показательных танцев – предмет зависти и гордости почти всех юных магичек.
Ее верная свита, впрочем, тоже не скучала. Тирайн приглашал Талу чаще других, но и он, случись получить отказ, не оставался без дамы. Кервина часто можно было видеть в паре с высокой черноволосой девочкой с предпоследнего курса. А Саадан на бал опоздал – и влетел в зал, запыхавшись, когда уже давно начались танцы.
Почему-то в тот вечер Тала то и дело искала его глазами. Как-то неуловимо выделялся он среди танцующих и притягивал многие взгляды – доброжелательные, удивленные, заинтересованные. Выйдя из зала, чтобы отдохнуть и выпить лимонаду, Тала слышала, как Терция Олль, известная язва и насмешница, проронила в адрес Саадана что-то весьма интригующее. Мысленно Тала показала ей язык – жди, как же, станет он тебя приглашать, ты ж ему все печенки проешь.
Отойдя к высокому, узорному распахнутому окну, Тала присела на тяжелую мраморную скамью. Ветерок, влетавший в распахнутые створки, шевелил пряди на висках. Ноги гудят. Как хорошо. Все хорошо. Все!
- Тала! – рядом неожиданно возник Тирайн. – Куда ты пропала? Сейчас твой любимый, «Листья осени». Пойдем скорее!
- Ой, да! - вскочила девушка. – Как же я могу пропустить…
- Тала… ты не откажешь мне?
Тала с едва заметной усмешкой взглянула на Тирайна. Разрумянившееся лицо, улыбка – а в глазах почти мольба. Как отказать?
Но когда они вошли в зал и Тала остановилась, чтобы поправить браслет на запястье, рядом прозвучал знакомый голос:
- Тала… позволь пригласить?
Она вскинула голову и увидела Саадана. И теплая волна неожиданно поднялась в груди – так, что Тала и сама удивилась.
Не раздумывая больше, девушка присела в поклоне, поднимая руку на плечо Саадана. И только краем глаза поймала обиду на лице Тирайна… пусть, она извинится перед ним потом.
Странно, почему Тала никогда не замечала, как хорошо он танцует? Мягко, уверенно, легко… она и с плохим-то партнером танцевала превосходно, а уж с таким… Они почти не касались паркета.
- Наконец-то, - чуть насмешливо протянула Тала. – Первый танец за весь вечер. Или ты забыл про меня?
- Как я мог забыть, - неожиданно серьезно и без улыбки ответил Саадан, подавая ей руку на «дорожку». – Но к тебе же не пробиться. Скажи, ты заранее все танцы расписала?
- Хороша бы я была, - фыркнула девушка, - если б ждала, когда ты соизволишь меня пригласить, и так бы и простояла весь бал у стенки. Ты, по-моему, тоже от недостатка внимания не страдаешь.
- Ты бы стояла? – улыбнулся Саадан. – Не поверю ни за что. Скорее, думала бы и выбирала, которому из пяти кавалеров отдать руку… и сердце.
- Вот еще! – фыркнула девушка.
- Что, не отдала бы сердце? – он явно поддразнивал.
- Отдала бы! – рассмеялась Тала. – Сказать, кому?
- Силы великие! Моя королева, неужели я узнаю имя этого счастливчика первым?
- О да, мой лорд. Непременно. Знайте, что сердце мое навсегда отдано… господину Аленто.
- А я-то думал… - преувеличенно печально протянул Саадан.
- Думал, что тебе? – Тала захохотала. – Ни-ког-да!!
- Кошмар, - он разочарованно наклонил голову – и осторожно придержал девушку, лавируя между танцующими парами. И заметил мимоходом: – Между прочим, тут не поворот, а поклон.
- Между прочим, как раз поворот. Нам господин Ферс говорил, что существует две разновидности этого танца, и более распространена как раз та, что с поклоном… а ты, кстати, как раз это занятие и пропустил!
- Нет мне прощения…
- Есть, - вдруг сказала Тала. – То есть будет тебе прощение, если…
- Если – что?
- Пригласи меня, пожалуйста, еще раз, - попросила она, улыбаясь.
И сердце неожиданно томительно сжалось.
Саадан пристально посмотрел на нее.
- На «Лилию»? Хорошо, договорились. Между прочим, ты великолепно танцуешь.
Тала заулыбалась:
- Благодарю, сударь, - и добавила неожиданно серьезно: - Ты, между прочим, тоже…
Музыка поет - так пронзительно и нежно, что ком встает в горле. Отчего так хорошо? И твердые руки держат ее так уверенно и бережно… почему она раньше не замечала, не видела этого?
- Тала… - негромкий голос спокоен, как всегда, но в глазах – странный, незнакомый, почти сумасшедший блеск. – Я давно хотел тебе сказать…
Но последние такты мелодии медленно повисли в воздухе – и Тала хотела спросить, но не смогла. Танец кончился, пары рассыпались. Саадан поклонился ей, улыбнулся, подал руку, вывел из круга – все, как всегда. И, уже усаживаясь на стул у стены, Тала подняла голову и проводила его взглядом.
К ней подбежали девушки, смеясь, о чем-то спросили – Тала не слышала. Она смотрела на идущего к выходу юношу и молчала. А Саадан, дойдя до двери, обернулся. И посмотрел на нее – прямо, строго.
И этот взгляд почему-то преследовал ее весь вечер.
Всю ночь они бродили по улицам, смеялись и пели, а потом бродили вдоль берега реки. Когда, вернувшись домой на рассвете, Тала рухнула спать, ей снова приснился этот танец – но уже в степи, в выжженной солнцем степи, где было небо - до края горизонта - и пронзительные крики птиц. И Саадан смотрел на нее так же внимательно и ласково, а она не решалась поднять на него глаза – странное чувство вины сковало ее, словно цепями. И она не могла произнести ни слова…
Проснувшись в полдень, Тала выкинула этот сон из головы. Ее ждали в Гильдии магов Огня. Слишком важное дело предстояло сегодня – собеседование.
* * *
Занятия молодых магов проходили, в основном, в зданиях Гильдий, изредка прихватывая здания Университета. Вообще у Университета отношения с волшебниками уже много лет держались самые лучшие. Часть преподавателей-магов, отчитав лекции студиозусам, неслись на всех парусах в разные концы столицы, каждый в свою епархию. Юные волшебники каждый год приходили в Университет на практику; это, конечно, головная боль для ректора, зато польза от помощи их наставников была куда больше, чем все расколотое, залитое, разрушенное и засыпанное магами-недоучками.
Четыре строгих, скромных здания в разных концах города, четыре Храма Силы, четыре тайны… Туда и попасть-то было не так просто – выпускники Академии из кожи вон лезли, чтобы прослыть лучшими из лучших и получить право входа в заветные высокие двери. В столице ходили слухи, что маги-ученики приносили страшную клятву, едва ли не кровью: о том, чему вас тут учат - никому… Родные счастливчиков, получивших рекомендацию для поступления, даже не пытались расспрашивать; сами же маги лишь многозначительно улыбались.
Талу отец никогда не расспрашивал. И жену урезонивал, когда она, особенно на первых порах, подходила к дочери с расспросами. Тала благодарно поглядывала на отца; настойчивое любопытство матери донимало ее подчас очень сильно.
Два года обучения в Гильдиях пролетели почти незаметно; строгая тишина университетских аудиторий и библиотек, шумные, полные споров и хохота, ночные сборища, дрожь в коленках перед очередным экзаменом, волнение и радость от понимания – могу! Вихрь веселой, шумной жизни кружил их в своем водовороте, листопадом роняя странички календаря, весенним ветром в лицо обещая жизнь – яркую, радостную. Правда, очень неожиданным стало одиночество, когда впервые за много лет Тала вошла в высокие, тяжелые дубовые двери Гильдии – одна. А те, без кого так долго не мыслила она своей жизни, вошли в такие же двери, но – другие. Гильдии магов разбирали будущих коллег.
Нет, они встречались по-прежнему, конечно. Но все меньше времени оставалось на эти встречи, все больше затягивала новая жизнь, такая сложная после беспечности Академии. Боевые и целительские заклятия, изучение карт земных и небесных, строгие, подчас жесткие тренировки порой не давали вздохнуть; в последний год недостижимой мечтой Талы стало просто выспаться. Пальцы ее были постоянно обожжены, на платьях то и дело приходилось зашивать дыры от случайных искр; впрочем, и платья носить приходилось все реже, потому что карабкаться по винтовой лестнице в Башню или ловить нужный для заклинаний ветер ночью в мужской одежде было все-таки удобнее.
Саадану и Кервину, к тому же, все чаще приходилось уезжать – то на побережье, то в горы, то еще куда-то, о чем они предпочитали помалкивать. Тала не сердилась за их молчание – ей тоже часто приходилось держать язык за зубами; секреты Гильдии – они все-таки секреты Гильдии. Но когда все четверо собирались вместе, все чаще стала замечать она, что трое юношей говорят о чем-то, понятном лишь им, а при ее появлении – случайно или намеренно – замолкают.
Однажды они условились встретиться, как обычно, воскресным вечером. Тихо гуляла по столице неторопливая осень, вторая осень после выпуска из Академии. Тала опоздала – накануне она поздно вернулась с занятий, к тому же сильно обожгла руку и почти до утра не могла уснуть. Боль приглушила плотная повязка с мазью, которую выдали в Гильдии, но до конца прогнать не смогла, и Тала, уже под вечер подходя к обрыву, на котором собирались они обычно в погожие дни, издалека услышала смех и не смогла сдержать раздражения. Конечно, им весело без нее.
Юноши, смеясь, сидели на залитом солнцем обрыве над рекой. Это было их любимое место; час пешей прогулки – и уже не слышно шума большого города, узкая тропинка, петляя по лесу, поднимается все выше и круче, и мало желающих карабкаться иногда почти отвесно ради крохотной, незаметной со стороны полянки, скрытой переплетением сосен. С трех сторон поляну обступали деревья, с четвертой она обрывалась почти отвесно – величаво несла внизу свои воды река, сияли солнечные блики на воде. Леден, столица, любимый и лучший на свете город, лежал внизу, мирно и добродушно поблескивая башнями Храмов Силы, крышами домов, куполом королевского дворца. Два больших плоских камня на середине поляны, возле которых друзья устроили костровище, образовывали что-то вроде стола; стульями служил изогнутый ствол упавшего дерева.
На расстеленном плаще валялось несколько яблок, бутерброды, возвышалась плетеная бутыль с вином. Наполовину пустые бокалы стояли в стороне. Тирайн, едва удерживаясь на ногах от хохота, балансировал на краю обрыва, дирижируя отломанной веткой, и что-то вдохновенно рассказывал. Остальные то и дело взрывались смехом.
- Ну, конечно, - проворчала Тала, подходя вплотную. – Меня подождать совести не хватило.
Она опустилась на бревно, не забыв подвернуть платье, чтобы не измять. Потянулась к бутылке, едва взглянув на опасно стоящего на кончиках пальцев, на одном чувстве равновесия Тирайна. Еще год назад ахнула бы, наверное, кинулась бы спасать непутевого… то, что непутевый чувствовал землю под ногами так же, как собственное гибкое, молодое тело, Тала поняла уже потом. Им всем порой свойственно было такое вот азартное то ли самолюбование, то ли риск на грани – жизнь кипела в крови, счастливое озорство – я могу! – требовало выхода.
- Упадешь если – домой не приходи, - только и проронила девушка.
- Огненный маг не в духе, - захохотал Саадан. – Тир, пригнись – сожжет!
Тала в непонятном порыве раздражения резко и коротко вздохнула, как учили на занятиях, взмахнула здоровой левой рукой. Маленький огненный шар вспыхнул в воздухе, метнулся к сидящему на камне Саадану, ослепляя, чтобы сбить с ног. Это была уже не игра, и Кервин коротко ахнул, срываясь вперед. Но Саадан – то ли инстинктивно, то ли от удивления – взметнул в воздух сжатые ладони; сиренево-серый щит взлетел меж них на мгновение, и рдеющий искрами шар ударился о почти невидимую преграду и отлетел назад. И прянул в лицо девушке, еле успевшей отклониться. Резко откинувшись назад, Тала потеряла равновесие и кувыркнулась на песок.
- Тала! – побледневший Саадан мгновенно уронил руки, щит исчез. Он кинулся к девушке, ошеломленно поднявшей голову, резким рывком поставил ее на ноги. Тала охнула от ужалившей обожженное запястье боли и вырвала руку.
- Тала, прости! Я не хотел, прости меня! - он испугался так, что даже серые глаза его побелели. – Не ушиблась?
Несколько секунд девушка смотрела на него. Потом устало и тускло сказала:
- Я виновата. Извини. Не рассчитала. – И добавила, глядя в его лицо: - Проехали.
Спустя несколько секунд все было уже по-прежнему, и они хохотали над внезапным своим испугом, и Кервин деловито разматывал на руке девушки повязку – посмотреть, он, кроме всего, учился и целительству и проявил в том немалый успех, - и Саадан шутил. Но губы его все еще вздрагивали, и Тала знала – он испугался не за себя, и не ее, а за нее. И от этого почему-то гулко и тревожно билось сердце…
В тот вечер они засиделись на обрыве далеко за полночь. Закат выдался ясным и погожим, и даже порывы ветра заставляли не вздрагивать, а лишь горячили кровь. Осень, но – не холодно, и еще далеко до зимы, еще царит в воздухе непрочное, почти летнее тепло. Уже пора было расходиться – утром всех ждали занятия, но расставаться не хотелось. Наскоро набрав хвороста, запалили костер; молчали, сидя рядом на поваленном ветром дереве. Тала баюкала руку и смотрела в огонь. В костре плясали маленькие юркие ящерицы.
- И все-таки, Саа, - вдруг нарушил молчание Тирайн, - ты, мне кажется, не совсем понял. Если точкой основания взять возврат Силы, то…
- Да понял я, - перебил Саадан. – Просто думаю, как бы это сделать, чтобы без больших затрат.
- Вы о чем это? – удивленно подняла голову Тала. Ничто в прежних их разговорах не подразумевало это.
Повисла пауза. Юноши переглянулись.
- Да… пустяки, - с легкой неохотой отозвался Тирайн. – Задумали тут одну штуку… может, и не выйдет еще ничего.
- Мировое могущество? – пошутила Тала. Только что они говорили о королях и тиранах, о том, как и чем держится власть, и она все еще мысленно была там – на пыльных страницах фолиантов, казалось, политых кровью... Гильдии давали своим подопечным книги, для простых людей – даже ученых - запретные. Будущие маги с юности должны знать, чем и как оплачено их могущество.
- Ну, примерно, - отозвался Тирайн без улыбки. – Только… это не совсем то, о чем ты думаешь.
- Как же я могу думать, если я еще не знаю ничего, - отозвалась Тала отчужденно.
Обида снова уколола ее сердце. Опять они замышляют что-то – без нее. А ведь друзья…
- Нет, просто… понимаешь, - Саадан посмотрел на нее, – мы же ведь сами еще ничего не знаем. Как слепые котята, тычемся. А штука может выйти и вправду забавная.
- Да что за штука-то? – Тала уже начала терять терпение.
- Ну… смотри, - Тирайн подобрал на земле прутик, начертил на темном песке круг. – Смотри, вот это – мир, - он обвел рукой вокруг. – Помнишь, нас учили, как он создан: «вначале были Силы, и из их союза создан мир»…
- Да, - перебила Тала, - только ты пропустил - «и была война, и каждая из Сил стремилась одолеть другую и править….»
- Погоди, про войну я помню, - Тирайн хитро улыбнулся. - А вот если «из их союза был создан мир», то кто сказал, что мир не может стать создан еще раз?
- Че-го? – не поняла Тала.
- Понимаешь, мы подумали… если Силу каждой из Стихий объединить с другими, заключив в… ну, неважно что… но в общем, если соединить все четыре Силы, то получится нечто принципиально иное. Позволяющее выйти на новый уровень, понимаешь? Что-то, что позволит создать… ну, новый мир. Новый. Живой, понимаешь?
- Рехнулись мальчики, - протянула Тала.
- Не-а, ни капельки. Ты посмотри, как мы завязаны, как ограничены возможностями применения только одной из Стихий, пусть каждый своей, но – одной. Как часто могут маги двух Стихий соединять усилия? Кому это удается? Величайшим из великих, опытнейшим из опытных. А все четыре несоединимы никогда. А как часто нам необходимо это соединение?
- А еще, - вступил в разговор Кервин, - сколько нового о природе мира можно узнать, если иметь под руками его модель…
- Моде-е-ель? – изумленно присвистнул Тирайн. – Ну, ты скажешь!
- Ну, насчет модели ты замахнулся… - без особой уверенности заявил Саадан, - но все-таки…
- Ребята, - поинтересовалась Тала, - а вам не кажется, что у вас мания величия? В Создатели захотели?
Юноши переглянулись – и фыркнули.
- Не без того. Но ты подумай, как интересно может получиться!
- Чушь может получиться, - сказала Тала без улыбки, но не сердито. – Вы замахнулись на то, что под силу лишь Стихиям. Что, надо напомнить, чем все это заканчивалось прежде?
- Кто-то должен стать первым, - пожал плечами Тирайн.
- Угу. Первыми же, кого разнесет в клочья, станете вы. И потом… ладно, пусть, но как вы себе это представляете? Первый закон Аэрна, надеюсь, не забыли? Про горшок с глиняными стенками сказку знаете? Силы ни в коем случае не должны соприкасаться, потому что их проявления уничтожат друг друга. Вода заливает Огонь и…
- Да, но ты посмотри – горшок-то все-таки был, - подскочил Тирайн. – Там, у старика-с-горшком…
- Да это же легенда, Тир! Детская сказочка. Где ты такой горшок возьмешь, и…
- Погоди, Тала, - перебил ее Кервин. – В том-то и смысл, чтобы достать горшок. Никакие даже абсолютно прочные вещества здесь не годятся, ибо ничто не устоит перед силой Стихий. Но если сделать сплав…
Девушка слушала очень внимательно, покачивая головой, взгляд ее затуманился – внутренним зрением она следовала за мыслью. Но потом нахмурилась и подняла руку.
– Стоп. Допустим…я поняла, хорошо. Допустим, вы найдете такой… гм, горшок. Дальше что?
- Как что? Соединение Сил позволит…
- Да это понятно, я не о том. Дальше – что?
- То есть?
- Ну… зачем вам такая Сила? Всякое действие должно иметь вектор направленности, то есть начало и окончание. Даже если у вас получится… в чем я сильно сомневаюсь… но даже если так, куда вы хотите эту соединенную Силу направить?
- О-о-о! – протянули с восторгом юноши. – Было бы что направлять, а применение найдется.
- Дурни, это же будет джинн в бутылке, - фыркнула Тала. – И что вы с ним хотите делать, господа маги? Вместо котенка использовать? Это же не просто Сила... это «что-то» вообще не будет иметь противодействия. И случись что – остановить ЭТО будет просто нечем. И некому. И даже если вы… я сказала «если»… даже если вы сможете это сделать, то зачем вам это? Дворцы возводить?
- Погоди, Тала, - Тирайн улыбнулся, подался к ней. – Это же будет совершенно новое…
- Это будут совершенно старые войны, - медленно и зло проговорила девушка. Резкая, как порыв ветра, злость обожгла, сжала душу. Не понимают. Как маленькие – не понимают! – Историю не читали, господа маги, нет? А нам вот как раз сейчас объясняют… принцип ответа за действие. Сделал – подумай о последствиях. Прежде, чем придумать – подумай, куда будешь направлять, это основа всех открытий. А вы, по-моему, это упустили. Скольким властителям вроде короля Дитриха Второго придет в голову выпустить вашего джинна из бутылки?
- Тала… дураков, конечно, найдется много. Но подумай, как много пользы может принести такой… э-э-э, джинн.
- А сколько вреда? – тихо спросила Тала.
- Ну, Тала, - поморщился Кервин, - если так рассуждать, то наука существует лишь для того, чтобы…
- … чтобы приносить людям пользу, - перебила его девушка. – Грубо и приземленно, но точно. Вам закон Невмешательства напомнить? И вы не хуже меня знаете, почему и когда он был принят. Если бы не… мы бы разнесли по кусочкам планету, потому что Силы – это Силы, ясно?
- Тала, солнышко… - Тир, словно случайно, ласково коснулся пальцами ее руки. – Ты рассуждаешь совершенно по-женски…
- А я вообще-то женщина, если ты не заметил, - так же зло ответила девушка. – Не понял, что это значит? Или объяснить?
Таким же резким движением она встала и, отряхнув измятое платье, быстрыми шагами пошла прочь, в темноту, мимо ошарашенных друзей, которые даже не сделали попытки задержать ее – так стремителен был и ее уход, и эта обида. Только Кервин пробормотал с удивлением:
- Что это с ней? Точно муха укусила.
С тайным удовлетворением Тала заметила, что Саадан не проронил ей вслед ни единого слова.
* * *
На следующий день Тала забыла и о том разговоре, и о непонятном своем раздражении, да и друзья не напоминали ей об этом. Встретившись снова в следующее воскресенье, они смеялись и подшучивали друг над другом – как всегда. Рука у девушки совсем зажила, и все было бы по-прежнему, если бы… если бы не тот странный взгляд, который временами замечала она, взгляд Саадана – не то испытующий, не то встревоженный. Сама себе не желая признаться, Тала почему-то думала об этом больше, чем надо было бы. А спохватившись, ругала себя манерной дурочкой.
Впрочем, думать особенно ей было некогда. Гильдия Огненных магов гоняла своих учеников всерьез. Мать все чаще хмурилась и вздыхала, глядя, как Тала, возвращаясь домой затемно на почти негнущихся ногах, через силу глотает что-то и валится спать; как часами растягивает пальцы, добиваясь гибкости, как мало не до рассвета горбится над толстыми книгами на непонятном языке. Пятна сажи на щеках, руках, одежде стали, кажется, неистребимыми, в разговоре в словах то и дело проскакивали обрывки древних, никому, кроме магов не ясных, слов. Впрочем, самой Тале все это нравилось. Несмотря на усталость, боль в натруженных мышцах и постоянную нехватку времени. Она и сама чувствовала, как сильно изменилась за это время – стала сильнее, серьезнее и, наверное, чуточку взрослее.
Но бывали моменты, когда вся наука Гильдии вылетала у нее из головы. Стоило появиться очередной записке или кому-то из друзей возникнуть на пороге… и почему-то часто хотелось, чтобы звал ее именно Саадан.
А с недавних пор другая беда… ой, беда ли, лукаво спрашивала мать. Конечно, заметила, и нельзя было не заметить восхищенных, восторженных, любящих взглядов Тирайна. Маленький, русоволосый крепыш превратился в широкоплечего, пусть и невысокого, но крепко сбитого юношу с шапкой русых волос, перевязанных простым кожаным шнурком, и темно-карими, всегда смеющимися глазами. И как он этими глазами смотрел на нее, подружку, прежде всего лишь товарища! О его влюбленности знали, кажется, все, включая дворовых кошек. Правда, смеяться над магом Гильдии мало находилось охотников… и как же шел ему этот светло-зеленый камзол с нашивками – пока еще ученика – на левом рукаве.
Тирайн проводил в доме профессора ин-Реаля, кажется, больше времени, чем в своей комнатушке, которую снимал неподалеку от Академии. Если не бывал занят в Гильдии и не в поездках, каждый вечер, ровно в семь – часы сверяй! – звякал колокольчик, и коренастая фигура, то засыпанная снегом, то мокрая от дождя (станет маг Земли тратить силы на такую мелочь, как защита от дождя), то раскрасневшаяся от холодного ветра, неизменно возникала на пороге. Старая нянька ворчала, но украдкой подсовывала «мальчику» ватрушки, за что Тирайн горячо благодарил ее. Отец посмеивался в густые усы, но подтрунивать над дочерью не собирался - он любил ее. Мать же в открытую восхищалась и внешностью молодого мага, и… и, кажется, его положением. У Тирайна хватило ума еще в детстве рассказать ей, кто он такой.
Впрочем, в отношениях с Талой никаких, ну ровным счетом никаких преимуществ ему это не давало, и он это знал, и мог об это знание разбиться на полном скаку – девушка по-прежнему видела в нем всего лишь товарища, друга. Не больше.
- Послушай, - спросила она как-то в один из вечеров, когда Тирайн, по обыкновению, засиделся у нее, – а почему ты не вернешься домой?
Тирайн беспечно махнул рукой.
- Кому я там нужен…
Тала с любопытством посмотрела на него.
- Ты же сын князя. Как это кому?
- Сын, ага. Младший. И что от меня толку?
- Право старшинства, да? – сочувственно проговорила она.
Тирайн так же беспечно улыбнулся.
- Оно самое. Пока жив старший брат, мне княжеской шапки не видать… да, если честно, и не надо. Не люблю я это дело, насмотрелся. Здесь я сам себе хозяин, а там…
Больше они про это не говорили.
Впрочем, помощь из дому княжеский сын получал регулярно, и не сказать, чтоб бедную. Гильдии платили, конечно, своим ученикам, но мало – на хлеб и комнату хватало, а вот дальше приходилось самим выпутываться. Это золото приходилось им как нельзя кстати. Потом, правда, когда молодым магам стали подбрасывать какую-никакую, но все же работу, стало полегче, но поясной кошель молодого мага Земли все так же бывал открыт для друзей. Только единожды Тирайн, в мрачном подпитии, обронил горько в адрес отца: «Откупается…», но, слава Стихии, слышали его в тот момент лишь Кервин и Саадан.
Теперь все его деньги уходили на цветы, флакончики мазей от ожогов (это вместо духов, которые Тала, к слову, терпеть не могла), книги, в поисках которых Тирайн мог порой по неделе обшаривать книжные лавки, и шпильки в волосы (их Тала постоянно теряла). Шпильки, кстати, - отдельная история. Несмотря на все просьбы, смех, ругательства, проклятия, Тирайн упрямо дарил девушке не обычные, простые, которые держат волосы и не норовят выскользнуть от любого стремительного движения, а каждый раз какие-нибудь этакие. То с головками в виде ящериц – ящерки могли неподвижно лежать, поблескивая глазками-бусинками, а потом упрямо дергали хвостом. То с прозрачными шариками, переливающимися, как морская вода, - под цвет глаз Талы. То с жемчугом, то позолоченные, то с огромными рубинами, сверкающими в рыжих волосах, как огоньки. У Талы накопилось их едва ли не под сотню, они лежали горками по всем шкатулкам, подоконникам и полкам, но каждый раз девушка не могла удержаться от восхищенного вздоха, рассматривая подарок, и Тирайн упорно продолжал дарить ей именно шпильки. Такие шпильки были ее слабостью. Да, непрактично, но красиво же! Ну, и кроме того, они шли ей необычайно.
А еще – гребни, пояса, вышитые кошельки, а еще – флейта работы старинных мастеров (Тала так и не смогла научиться на ней играть). И цветы, цветы, цветы, и сладости… Тала посмеивалась, но принимала. Ей льстил восхищенный взгляд и эти знаки внимания. Только, иногда вздыхала мать, толку-то. Молчит сердце. Не до него пока.
С того вечера, где Тала, кажется, впервые в жизни рассердилась на друзей, прошла пара месяцев, наверное. Тала не замечала ничего, пока мать однажды вечером не обронила мимоходом:
- Что-то Тир давно не появлялся. Не заболел ли?
Тала – редкая свободная суббота! – уткнувшаяся в книжку, подобрав ноги в большом кресле, недоуменно подняла голову. И, подумав, кивнула: правда. Не заболел ли? Узнать, что ли, сходить?
Еще на лестнице она услышала неразборчивые голоса за дверью. Комната Тирайна находилась ближе всех по коридору, была недорогой, хоть и маленькой, но светлой. Впрочем, маленькая-то маленькая, но вместить могла и пять человек, и пятнадцать. Ну, пятнадцати там нет, подумала Тала, прислушиваясь, но кто-то точно есть.
Старухи хозяйки, видимо, не было дома, и на звонок колокольчика никто не откликался довольно долго. Тала позвонила еще раз, а потом толкнула дверь – и та послушно отворилась. Обеспокоенная, девушка бесшумно и быстро миновала коридор и, несколько раз коротко вдохнув и выдохнув, осторожно приоткрыла дверь. И облегченно вздохнула. Ну, конечно… два обормота, выругалась про себя.
Два обормота склонились над широким столом, сплошь заваленным книгами (как всегда), россыпью камней (тоже знакомо – с первых же недель в Гильдии) и рассыпанными хрустальными призмами непонятного назначения (а вот это что-то новенькое). Форменные камзолы валялись на стуле у двери. На диване, тоже заваленном бумагами, вальяжно возлежал большой хозяйский кот. Маги вырывали друг у друга огромный пергамент, исчерченный непонятыми знаками, и появления Талы просто не заметили.
- Ау, господа маги, - громко позвала девушка, выходя на середину комнаты. – Я сюда попала или как?
Тирайн и Саадан одновременно раздраженно отмахнулись – не мешай, мол. Тала поборола в себе искушение запустить каждому пониже спины по хорошей такой искорке, но тут оба – тоже одновременно – оглянулись. И, путаясь в извинениях, кинулись к ней.
Спустя несколько минут часть бумаг и кот были потревожены, сдвинуты в сторону, на освободившемся пятачке возвышался чайник и коробка с пирожными, которые принесла Тала, расточавшими удивительный запах.
- Вы что, товарищи, совсем зазнались? – грозно спросила Тала, когда ей была торжественно вручена большая фарфоровая чашка с чаем. – Охамели, да? А что от зазнайства помогает, знаете?
- Тала, солнышко, прости, - Тирайн покаянно склонил растрепанную голову. – Негодяи мы, право слово. Но не корысти ради, а науки для… сама же знаешь, как оно бывает.
- Науки, - проворчала Тала, сменив гнев на милость – пирожные оказались превосходными. – Две недели уже носа не кажете. Матушка моя, - она бросила насмешливый взгляд на Тирайна, - все глаза проглядела, тебя дожидаючись. Где мой любимый Тир, приносящий цветы, не заболел ли… выгнала меня – проведать. Так что я, считай, с визитом к больному.
- Увлеклись мы, - посмеиваясь, вступил в разговор Саадан, почесывая кота за ухом. – Уж больно интересно получается.
- Рассказали бы, - поддела Тала. – А кстати, где Кер?
- Услали опять, - махнул рукой Тирайн. – Третьего дня уехал, а вернется только завтра.
Тала отставила чашку, легко поднялась, подошла к столу. Карта недр Инатты. Карта водная. Карта воздушная. Гм… все три Стихии, стало быть, налицо.
- А сборник огненных рун где? – спросила она.
У Тирайна вырвалось недоуменное восклицание.
- А ты откуда знаешь?
Тала обернулась и внимательно посмотрела на друзей.
- Как это… о чем – знаю?
Саадан кинул косой взгляд на Тирайна и тоже подошел к ней.
- Ты прости, мы тебе раньше времени говорить не хотели. Думали, сюрпризом. Но мы бы тебя все равно посвятили, Тала, честно.
- Хватит темнить, - резко сказала она. – Выкладывайте.
… Они проговорили дотемна. Карты Северных княжеств, Юга и Островов оказались исчерченными вдоль и поперек. Карта морских путей осталась на милость Кервина. Тир горячился, то и дело вскакивая, размашисто шагал по комнате и, в конце концов, зацепил стоящий в углу шкаф, с которого с грохотом посыпались свитки и – хрустальный глобус… «Вот было бы дело, - мрачно проговорил он, когда шар поймали и убедились, что цел. - В Гильдии за него мне бы голову сняли и обратно не отдали». Саадан, сидя в углу, насмешливо-увлеченно поблескивал глазами и вставлял реплики, не вставая с места – двоим тут было не развернуться. Кот все так же вальяжно валялся у него на коленях, и длинные, тонкие пальцы юноши тонули в густой шерсти. Зверь довольно урчал.
- С ума сошли, - сказала Тала. – Еще бы вы мага Ветров сюда пригласили.
- Зачем? – пожал плечами Тирайн. – Зря, что ли, у нас есть маг Воздуха?
- Ветер, вообще-то, давно хотят отдельным звеном выделить, - задумчиво проговорил Саадан. – Но ты права, Тала, это недочет.
- И огонь… - продолжала девушка, тоже увлекшись. – Как ты, интересно, силу отдачи собираешься рассчитывать, если вот этот кусок у тебя неверен?
- Почему это неверен? – удивился Тирайн.
- Посмотри… - но говорила девушка, в основном, для Саадана, - вот тут не Q, а q, и вот здесь константа должна стоять. Иначе Огонь твой знаешь чего натворит? Никакой тебе джинн не поможет… - она хмыкнула, вспомнив, наконец, недавний разговор.
Саадан бережно отложил кота, выбрался, наконец, из угла и тоже наклонился над бумагой.
- Черт, точно… - пробормотал он. – Это мы недодумали.
- Недодумали, - с вновь прорвавшейся обидой проговорила девушка. – А меня спросить? Я, по-вашему, кто? Так, погулять вышла?
Саадан осторожно тронул ее за руку.
- Не сердись… Видишь же – сутками сидим… не подумали.
Только тут Тала заметила, какие осунувшиеся лица у обоих, какие темные круги под глазами. Видно, и правда – сутками, а еще – учеба, а еще поездки, и спать надо хоть иногда. Тирайн, похоже, пару дней из дома точно не выходил – на щеках щетина, у него у первого из юношей стала пробиваться борода. Оба бледные, но глаза блестят… возбужденным, лихорадочным блеском, нехорошим.
- Так, значит, и не оставили вы ту идею, - полуутвердительно проговорила девушка. Вздохнула. – Ладно, господа маги. Вы уже большие все трое и знаете, что делаете. Только не нравится мне это все.
Юноши переглянулись.
- Ну, а четвертого вы где брать собрались? – поинтересовалась Тала. – Я так понимаю, три стихии у вас есть, а как вы Огонь приручать будете? Ох, не любит он чужому магу подчиняться… может ведь и по голове настучать.
- Как это? – удивились оба. – А ты?
Тала посмотрела на обоих. Свои. Родные. Как прежде. И рассмеялась, и накрыла своей рукой подставленные их раскрытые ладони.
* * *
Она забыла бы об этой их идее, если бы не Тир, восторженно, взахлеб рассказывающий, как продвигается работа. Саадан был более сдержан и спокоен, и отделывался невозмутимым «еще много что сделать нужно». Они появлялись теперь чаще вдвоем или втроем, чем поодиночке, и, сказать честно, Тала была этому рада. Очень рада. Отчего-то не хотелось ей встречаться с Тирайном наедине.
А потом работа увлекла и ее тоже, и, возвращаясь из Гильдии поздними вечерами, часть ночи она прихватывала, просиживая над старыми картами. Брать их пришлось, разумеется, официально, но вот зачем ей, ученице, это понадобилось, Тала предпочла не говорить. Она чувствовала себя не вправе раскрывать чужую тайну. А тайна была именно чужой, это девушка понимала. Несмотря на то, что работала над ней так же, как и друзья.
В сущности, это была совершенно невыполнимая на первый взгляд идея, о чем Тала сразу же и сообщила. Не то чтобы этим никто никогда не занимался – занимались, желающих подчинить себе Стихии во все времена находилось хоть отбавляй. Другое дело, что Стихии на эти попытки, если можно так выразиться, плевали – пеплом пожарищ, вихрями и ураганами или наводнениями. Ну, не желала подчиняться человеку Природа, и это было в Ее праве. Седовласые, умудренные опытом мужи, маги с не одним десятком лет работы за плечами признавали, что соединить даже две Стихии из четырех – дело, возможное теоретически, но почти нереальное практически. А тут – четыре обормота, ученики магов… ну, пусть даже очень талантливые… а не слишком ли много вы берете на себя, ребята?
А они словно и не замечали груза и тяжести эпох, стоящих за плечами и тихо дышащих в затылок. Чья это была затея, потом спрашивала себя Тала. Такое впечатление, словно они отбросили все, что знали, всю мудрость, накопленную магами за сотни лет, отложили в сторону, отшвырнули, как мусор, как шелуху, все законы и правила. И сочиняют теперь что-то свое – как музыку, не выучив нотной грамоты, как картину, не зная, с какой стороны держать кисть.
Впрочем, с какой стороны «держать кисть», все четверо, конечно, знали. Грудам книг, приносимых из библиотеки Университета, из архивов Гильдий, скоро перестало хватать места в маленькой комнатушке Тирайна. Старуха хозяйка, наверное, давно бы погнала таких неспокойных постояльцев – свечи жгут ночами, болтают, то уронят чего, то костер, что ли, разводят на полу – сожгут же дом, ну их. Только рекомендация Гильдии Земли успокаивала – у магов все не как у людей, пусть уж, этот хоть компании большие к себе не водит, вон только два дружка да девчонка, такая же, поди, как и эти, бестия рыжая…
Пока что они пытались осуществить только первую часть задуманного. Не представляя себе, где и как можно найти нужный им «горшок» для всех Стихий вместе, юные маги искали «горшки» для каждой Стихии отдельно. «А дальше видно будет», - очень, на взгляд Талы, легкомысленно заявил Кервин.
Они рылись в справочниках по минералогии и астрологических таблицах и спорили до хрипоты, пытаясь соотнести строгие требования науки с земными возможностями совсем небогатых студентов. Их стали узнавать в ювелирных лавках столицы, и однажды Кервину пришлось удирать от хозяина одной из них, заподозрившего в нем вора – хорошо еще, форменный мундир молодой маг предусмотрительно оставил дома, а то бы и вовсе стыд. Поездка Тирайна на Кайрские рудники затормозила работу, зато он привез оттуда великолепный агат – большой, еще не обработанный, и друзу горного хрусталя.
Сапфир, агат, рубин, горный хрусталь. Свой «горшок» каждый делал сам. «Алмазика бы нам», - все вздыхал Саадан, пока Тала однажды выразительно не вывернула перед ним пустые карманы, а Тирайн не менее выразительно не поднес к носу товарища исцарапанный кулак. Саадан с преувеличенной серьезностью осмотрел этот кулак, даже понюхал, после чего, покаянно наклонив голову, тяжело вздохнул. И развел руками.
- То-то же, - назидательно проговорил Тирайн.
Рубин для работы отдала Тала, распотрошив шкатулку с украшениями. Кольцо, подаренное ей теткой на шестнадцать лет, она не любила – слишком громоздким оно было, грубо обработанный камень закрывал всю фалангу пальца, слишком оно оттягивало руку. Кольца Тала вообще терпеть не могла – они мешали ей, и вызывала этим вздохи матери: когда ж ты, доченька, превратишься в девушку? Да и пальцы ее, все в ожогах и царапинах, с коротко остриженными ногтями, скорее походили на мальчишеские и не подходили для дорогих украшений. Друзья долго отказывались принять такой подарок; они тогда едва не поссорились по-настоящему.
- А где, по-вашему, мы еще найдем такой рубин? – горячилась Тала. – Или у нас есть богатый дядя и наследство в полтора миллиона золотых? Или Гильдии нам пожертвуют? Или…
- Значит, надо придумать что-то другое, - буркнул Тирайн, отводя глаза.
- Ограбить королевскую сокровищницу, - невозмутимо предложил Саадан.
- Камень поменять, значит, - упорствовал Тирайн.
- Угу, - ехидно сказала Тала. - Еще месяц над справочниками, да?
- Хотя бы!
- И до второго Созидания, так? И вообще, господа маги. Рубин – камень мой, Огненный. И делаю я его для себя. Это доступно?
Это оказалось доступно, и «господа маги» нехотя согласились.
Сапфир раздобыл где-то Кервин, сказал, что расплатились с ним за работу. Друзья сначала не поверили – слишком красивым и большим был камень, но потом, махнув рукой, уступили.
Они торопились, стараясь успеть как можно больше – приближался выпуск. Кто знает, удастся ли им потом остаться в столице и встречаться так же часто после окончания учебы. А работать поодиночке будет несравнимо труднее, не говоря уже о том, что другая, настоящая работа – та, на которую отправят их Гильдии – наверняка будет отнимать все силы и время.
Каждый камень требовалось обработать, придав ему определенную форму. Число граней у каждого было своим; формулу выводили несколько ночей, по очереди называя друг друга то идиотами, то гениями. «N+1», - ответил бы легкомысленно Кервин, если б его спросили об этом. Саадан бы по обыкновению промолчал, а Тирайн, наверное, пустился бы в пространные объяснения, о том, что такое N, и о соотношении потоков Силы со свойствами многогранников, если б его не прервала бы Тала.
Они отказались от идеи сделать подвески – замкнутый контур мог помешать потоку Силы. Нити серебра паутинкой оплетали каждый из камней. У Гильдии Земли были свои ювелиры, но обращаться к ним Тирайн не хотел, и остальные его поддержали. Оставалось либо искать мастеров на стороне (и нарваться на вопросы со стороны все той же Гильдии, контролировавшей большинство мастеров), либо учиться самим. А еще нужно было появляться в Гильдиях, есть и спать – хоть изредка.
Четыре разноцветных многогранника, умещавшиеся в ладони, хранились в каморке Саадана. Очень скоро друзья стали называть их Камнями – посторонний не поймет, а им только того и надо. Но пока это были всего лишь обломки драгоценных камней в оправе из серебра, куски мертвой породы – и ничего больше. Нужно было пробудить их, вдохнуть в них жизнь, и это пугало и радовало всех четверых – и они, всеми силами старясь приблизить этот день, неосознанно оттягивали его, как могли, сами того не замечая. Тала трусила отчаянно – совсем немного оставалось до того дня, когда они наполнятся… конец первой части совсем близко.
А дальше начнется совсем уже невообразимое. «Магия, - многозначительно сказал как-то Кервин, подняв палец, - суть колдовство, помноженное на науку. А поскольку никто не разберет, чего там больше, то и мы морочить головы не будем. А поколдуем себе потихоньку…»
В принципе, вторую часть работы каждый мог сделать в одиночку. Правила даже предписывали магу работу с Силой без присутствия чужих. Но разве могли они удержаться?
И трое тихо сидели, забившись в угол, когда четвертый… Полноте, какой угол? На камнях, на берегу реки, отойдя на день пешего пути от города… подальше от воды, чтоб не зацепило. Кервина, стоявшего босиком по щиколотку в воде, колотил озноб – от страха или от восторга, кто знает. Сапфир, лежащий на раскрытой ладони, неярко поблескивал в предрассветных сумерках.
Небо сливалось с водой в предрассветном тумане, и тихо было в этот утренний час – так, что стук сердец и шелест дыхания разносились далеко вокруг. Трое, стоя поодаль, боясь дышать, смотрели на невысокую фигуру в воде, окутанную потоком Силы. Сила, чистая, незамутненная, поднималась снизу, лилась сверху. Губы Кервина посинели, голос то поднимался до крика, то опускался почти до шепота. Старая, освященная временем формула посвящения в маги была ими лишь чуть-чуть подправлена. Конечно, где бы взяли они ту единственно верную, если в толстых книгах не пишут о том, что они собирались сделать. Но Стихия слышала его – и отвечала своему магу, послушной рыбкой прыгая на ладони, грозным вихрем кружась вокруг.
Потом они скажут, что это было страшно. Или не скажут, потому что не будет слов. Но каждый увидит, поймет: игры кончились. Пути назад не будет, и Сила, горящая сейчас в Камне, не потерпит пустоты. Взял – используй, но и взамен отдашь всего себя – без остатка.
Кервин едва успел произнести последние слова – вода в реке потемнела. Сначала им показалось, что это ветер поднял волну – но небо молчало. Величественная, грозная в своем могуществе масса воды неторопливо подходила к берегу – казалось, река повернула вспять, обнажив каменное русло. Она была одновременно грозным владыкой и послушным щенком, жмущимся к порогу. Она молчала – и мир вокруг на миг затих. И волна накатила, накрыла мага с головой, но он устоял, еще крепче сжимая Камень. И, мокрый, оглушенный, увидел – сапфир в его руках налился ярким синим светом. Стихия приняла его право. Признала его.
Сила, хлынувшая в Кервина спустя мгновение, была подобна глотку воды в жаркий день, поданному умирающему от жажды.
… После той, первой, победы работу пришлось приостановить. Только теперь все четверо почувствовали, как же они устали. Сумасшедшая эта гонка поддерживала их своим азартом, но выпивала силы. А впереди еще были выпускные испытания, приближавшиеся неотвратимо.
И все-таки эту победу нужно было отметить. И в один их так редко совпадавших у них выходных все четверо собрались на любимом своем месте, в лесу, у обрыва над рекой, с которого, как на ладони, был виден город. Стоял теплый, на диво теплый конец апреля, и они ушли в лес днем и засиделись до темноты, не боясь замерзнуть. Пили вино, поджаривали хлеб на костре, плавили кусочки сыра. Тала перепачкала пальцы шоколадом. Пили, пели и смеялись, глядя в огонь
- За Кервина, первого в мире покорителя Стихий! – Тирайн выпил чуть больше обычного, щеки его раскраснелись, глаза блестели.
- За тебя, Кер! Чтобы все удавалось и дальше!
- Ты велик, Кер!
- Будет вам, - отбивался тот. – Давайте лучше - за победу! За того, кто будет следующим!
- А кто будет следующим?
- Ты, Тир.
- Ну да, скажете тоже! Мне еще работать…
- Да, он уступит место даме!
- Вон, пусть Саадан старается. Саа, вторым будешь?
- Делов-то, - отшутился Саадан. – Кстати, Кер. Тебе в Гильдии ничего… эээ… не сказали?
- Ничего они ему не сказали, - смеясь, заметила Тала. – Только в глаза посмотрели со значением.
- Не-а, - помотал головой Кервин. – Они, похоже, и не поняли. Но шуму правда было много…
- Еще бы!
- Наши с ног сбились, - смеясь, рассказывал Кервин. – Где, кто, как откуда? Все вроде на местах, деревенские под присмотром – и тут такой выброс Силы. И вроде из учеников никто не балуется…
- Ага, только отдельные, вроде нас…
- А откуда они поймут? Шум, суматоха – и ничегошеньки не ясно. Теперь проверяют в рыбацких деревушках, на побережье…
- Зачем? – удивился Тирайн, сосредоточенно разливая остатки вина из бутыли.
- Как это зачем? – фыркнул Саадан.
- Подумаешь, - с великолепным презрением Тирайн пожал плечами. – Камнем больше, Камнем меньше…
- Игрушечки ему, - неожиданно рассердился Саадан. – Ты сам-то понял, что сейчас сказал?
- Саа больше не наливать, - заявила Тала. – Ему под каждым кустом враги мерещатся.
- Да полно вам, - примирительно сказал Тиран. – Все я понимаю. Саа, у тебя сыр потек, передержал. Господа, эта бутылка пуста. Новую вскрываем?
- Ну, не смотреть же на нее!
- Как-к-кой был сыр! Как жалко! Все ты, Тир!
- А чего сразу я?
- С глупостями своими…
- Но вообще-то, - Тала поднялась, обвела друзей неожиданно серьезным взглядом, - вообще-то Саа прав. Шутки кончились, ребята. Гильдии не простят нам обмана.
- Кто их обманывает? – удивился Тирайн. – Мы ничего не скрываем…
- Еще как скрываем, - усмехнулся Кервин.
Навалилось молчание. Поднялся ветер; прогоревшие сучья в костре выстрелили снопом искр.
Тирайн подбросил дров.
- То, что мы делаем, - незаконно, ребята, - негромко проговорил Саадан.
Они посмотрели друг на друга.
- Мы обязаны были работать в Гильдии, - медленно сказал Саадан. – Под присмотром.
- Ага, - фыркнул Тирайн. – Тут-то нам крылышки бы и пообломали. Учите, ребятки, матчасть, а до магии не смейте и близко….
- Еще не поздно все исправить, - перебил его Кервин, снимая с сучка очередной кусок поджаренного хлеба. – Пойти, признаться…
- Щаззз, - хором сказали все четверо.
И рассмеялись.
Наступил май. Приближался выпуск, и времени для работы перестало хватать от слова «совсем». Опыты пришлось отложить; теперь оставалось самое сложное - сплав, способный выдержать все четыре Стихии. За это время Тала, кроме всего, ухитрилась написать выпускную работу по свойствам взаимодействия огненных и воздушных трасс – такую, что еще до выпускных испытаний ее официально пригласили преподавать в Университете. Подумав, девушка отказалась – ей не хотелось тратить жизнь на научные разногласия. Саадан в комиссии от Гильдии Воздуха участвовал в ликвидации пиратов Восточного побережья; вернулся домой похудевший, молчаливый, с уродливым шрамом, начинавшемся у ключицы и уходившем на грудь, и наотрез отказался рассказывать о том, что там было. Кервина, в отличие от Талы, все-таки сманил к себе Университет – ему предложили тему, которой он бредил всю жизнь; «и потом, с нашим делом это связано, - туманно обронил он как-то, - глядишь, и поможет». Тирайн тоже оставался в столице, в Гильдии Земли.
Выпускные испытания в Гильдии были обставлены просто и скромно, словно обычные экзамены. Тала сама удивилась, какими простыми и легкими показались ей задания; сказались, видимо, месяцы и упорных тренировок, и то, что читали они вчетвером в «свободное от программы время». Спокойно и даже чуточку равнодушно внешне, с отчаянным упрямством глубоко внутри сплетала девушка заклятия - быстрее всех, совсем не таким, как еще четверо выпускников, путем прошла лабиринт Недр, а третьим достался ей как раз вопрос о сочетаниях Огня и Воздуха. Ответ ее прервали на двадцать девятой минуте, поинтересовавшись мельком, какой коллега пользовалась литературой. Только старый, уже дряхлый совсем, но до сих пор подтянутый и строгий маг Аллиен, про которого рассказывали, что он пытался усмирить Карадвейнский вулкан и выжил чудом, после испытания поманил Талу узловатым пальцем и сказал тихо:
- Не увлекайся, девочка. Опасная это дорога – Огонь с Водой да Воздухом мирить. Не тем опасно, что погибнуть можешь, а тем, что получится у тебя. Поняла?
Она поняла все, конечно же, и ухнувшее куда-то сердце выдало, наверное, испуг на ее лице. Но примерная девочка молча покачала туго стянутыми на затылке косами, и Аллиен, все так же пристально посмотрев на нее, отпустил. И вздохнул, отвернувшись.
Кажется, их ни в чем не заподозрили. По крайней мере, Кервин больше не обмолвился ни словом о том, что творится теперь в Гильдии Воды. А остальные Гильдии, видимо, не связали неожиданные возмущения Стихий со своими – пусть талантливыми – учениками.
Дома отпраздновали диплом застольем – скромным, для своих. А следующим вечером четверо новоиспеченных магов хохотали в лесу над обрывом, пьяные без вина, шальные от разрывавшей их радости. Середина мая, свет и тепло, жизнь без конца и края. Все, все, кончилась учеба! Впереди – жизнь, и никто не смеет указывать им, и прочь все правила и теоремы – свобода! И – грусть, как это всегда бывает. Какой она будет, свобода?
- Говорят, война будет, - сказал вдруг Кервин, разливая терпкое, тягучее вино по бокалам.
- С чего ты взял, - отмахнулся Тирайн. – Об этой войне говорят мало не пять лет, а воз и ныне там. Отец писал, что…
- Ты, кстати, домой-то поедешь? – перебил его Кервин. – А то нам по пути.
- Тебе-то туда зачем? – удивился Тирайн.
- Там... – он смутился на минуту. – В общем, экспедиция туда готовится. То есть не совсем туда, это дальнее плавание. На год, наверное. От наших двоих посылают, от воздушников…
- Тоже двоих, - быстро добавил Саадан.
- Одного, - поправил Кервин.
- Двоих, Кер, - улыбнулся Саадан. – Это вы просто не знаете. Впрочем, я тебе этого не говорил.
- Ну, ладно, - покладисто согласился тот. – Неважно, в целом. Ну, вот… если все хорошо будет, то по возвращении ожидает меня… - он запнулся.
- … богатство несказанное, - поддразнила его Тала и засмеялась.
- А я еду на Восток, - вступил Тирайн. – Не сейчас, правда, пока еще готовимся. Там рудное месторождение новое открыли, вот… требуют Земного мага.
- Все разъезжаемся, - огорчился Кервин.
- Что поделать, - вздохнул Саадан. – И, кстати, не все. Я пока здесь остаюсь, в столице.
- Тала, а ты? – взглянул на нее Тирайн.
- Пока не знаю, - неохотно отозвалась девушка. – Меня в Университет зовут…
- И…?
- Не знаю. Не хочу, по правде говоря. А еще есть вариант – боевой патруль в Приграничье. Вот туда хочу… наверное, соглашусь.
- А надо ли? – с сомнением проговорил Тирайн. – Опасно же. Может, лучше Университет?
Саадан улыбнулся про себя, словно знал заранее ее ответ.
Девушка фыркнула.
- Нужны мне эти учебные крысы! А опасность – плевать я хотела! – она тряхнула косами. – Поеду.
На землю опускался закат, и они улыбались, глядя друг на друга. Мягкая усталость уже кружила голову, чуть звенело в ушах от выпитого вина. Дыхание близкого лета было уже явственным; в воздухе разливался аромат сирени из букета Талы – душистыми лиловыми и белыми соцветиями было усыпано в этом году все. Так и запомнилось это Тале – вечерние сумерки, легкий запах сирени, дыхание сидящих рядом, чуть ощутимая горечь на дне бокала.
Потом они, как обычно, разожгли костер. Стемнело. Четверо притихли, глядя в огонь. Тала ворошила рдеющие угли, ловила юрких огненных ящериц на забаву друзьям.
- А ведь это на всю жизнь, - внезапно, без всякой связи, сказал Тирайн. – Это – теперь – навсегда. Стихии. Сила. Представляете, как здорово?
- Кому как, - отозвалась вдруг Тала. – Это вам хорошо, а я…
- А что – ты?
- А то вы не помните. Женщины после родов, бывает, пустыми становятся. Детям Силу отдают, а дальше – все…
- Не факт, - тут же отозвался Саадан. – Не всегда.
- Понятно, не всегда, но где гарантия?
- Н-ну… Судьба твоя такая, что ж делать. Впрочем, гарантия есть…
- Какая, интересно? – заинтересовались остальные.
- Детей не рожать, - очень серьезно ответил он.
Тала поежилась.
- Иди ты… с такими предложениями. Ну, я подумаю, в общем.
- Да, время еще есть, - легко согласился Саадан.
Они захохотали.
Тирайн подбросил в огонь хвороста.
- Скоро прогорит…
- Еще надо набрать…
- По темноте-то?
- По-моему, скоро светать начнет… - Тала подняла голову. – Нынче ночи – на три часа.
- Кстати, Саа, - спросил Кервин, - что вчера наши с вашими не поделили?
- Я откуда знаю, - отчужденно отозвался Саадан, ломая сухие ветки. – Они ученикам не докладываются…
- Знаешь, я на испытании сегодня… вопрос был – противодействие Воздушному магу и методы его нейтрализации. Там один из ваших был… на тебя слегка похож, Саа. Я как против него встал, прямо ноги подкосились – показалось вдруг, что против тебя выхожу.
- Вот еще глупости… Ну и что?
- Саа… А ты ведь знаешь, Гильдии не всегда решают дела миром. То есть стараются, конечно, но… всякое бывает. Вот представь, если правда – ты и я. Что тогда?
- Или я – и ты? – прошептал Тирайн, глядя на Кервина.
На мгновение повисла тишина.
- Или я – и вы, - очень жестко и устало добавила девушка. – Потому что приказ. Потому что присяга. Потому что так надо. Потому что Стихии. И – что тогда?
Они молча смотрели друг на друга.
Саадан с хрустом переломил очередную ветку, бросил в огонь.
- Не приведи судьба…
- Да глупости, правда, - очнулся вдруг Тирайн, с силой потер лицо руками. – Что мы тут ужасы наговариваем. Тала, там вина не осталось?
Они засмеялись, запереговаривались.
Поднялся ветер, взошла луна. Кервин резко поднялся и подошел к краю обрыва. Долго-долго всматривался в раскинувшийся невдалеке город. Потом повернулся к друзьям. Лицо его смутно светилось в темноте.
- Послушайте… - проговорил тихо. – Я… хочу сказать…
Саадан вскинул голову - и встал рядом с ним, так, словно они читали мысли друг друга. Обвел взглядом Талу, Тирайна.
Теплая волна толкнулась в сердце. Порывисто, ломко поднялась девушка, шагнула к ним. Рукав Тирайна коснулся ее локтя.
Они, не сговариваясь, встали кругом, протянули раскрытые ладони. Стук сердец смешивался с шумом ветра в ветвях сосен.
- В жизни и в смерти… - тихо проговорил Саадан – так тихо, что казалось – порыв ветра пронес в облаках эти слова. И эхом откликнулись три голоса:
- В жизни и в смерти…
- … в горе и в радости…
- … в горе и в радости…
- … клянусь - никогда …
- … никогда…
- … не поднимать ни оружие, ни Силу, ни слово против любого из вас….
- … против любого из вас… - вразнобой, кто громче, кто тише.
- … и пусть Стихия будет мне в том порукой…
На ладони Саадана вспыхнул маленький смерч. Над пальцами Талы расцвел лепесток огня. В руке Кервина заплясал крошечный водоворот. Рассыпался земляной вихрь на ладони Тирайна.
Шумел ветер, заглушая слова. Одними губами они повторяли, обводя взглядами лица друг друга:
- … и никогда не нарушать клятвы!
* * *
После выпуска было юго-восточное Приграничье, где Тала полной мерой хлебнула тягот и романтики походной, кочевой, боевой жизни. Наивная девочка… как быстро выветрился ее романтизм. Постоянные стычки – кочевники становились все наглее и беспощаднее, и жители приграничных деревень целыми семьями уходили в города, под защиту каменных стен. Неизвестно, что думали об этом седовласые королевские дипломаты в сверкающих золотом аксельбантов мундирах, в тиши кабинетов деля территории на разложенных на столах картах. Здесь, на высохшей, потрескавшейся от жары земле, говорили почти в открытую – будет война.
Тала научилась спать, как убитая, на жесткой земле, неделями не слезать с седла, на слух, на ощупь чувствовать опасность. Научилась швырять огненные молнии, не глядя, делиться силой, когда сама едва держалась на ногах. Выспаться в постели стало недостижимой мечтой. Ночные громкие цикады, круг полной луны в черном небе, жесткие, огрубевшие руки, жесткая трава, хрустящая под сапогами, усталость…
Больше всего возни было с волосами. Эна, единственная до Талы женщина-воин на заставе, носила короткую стрижку, и это существенно облегчало ей жизнь. Тала порой завидовала ей, но обрезать пышные, почти до колен, медно-рыжие, вьющиеся волосы было выше ее сил. Она убирала косы, оборачивая венцом вокруг головы; сушить их было некогда и негде, порой в драке они, рассыпаясь, лезли в глаза, но все-таки расстаться с единственным своим украшением Тала так и не смогла.
Порой ей казалось, что в жизни не осталось ничего, кроме усталости, ноющих от напряжения рук, тягучих песен местных жителей, жесткого скрипа и жаркого дыхания песка. Казались сном высокие залы Академии и Гильдии, блеск отмытых почти до прозрачности стекол битком набитого книжного шкафа, вороха желтой листвы на аллеях парка…
И Камень. Шкатулка с ним лежала в походном мешке; Тала всюду таскала Камень с собой, но продолжить работу у нее не хватало ни сил, ни времени. Это нужно быть одной. Это нужно прежде выспаться. Это нужно иметь запас Силы, а откуда у нее сейчас, если все уходит до капельки? И она все откладывала, откладывала… с грустным вздохом гладила Камень – красивую безделушку – пальцами и прятала обратно в мешок. Не сейчас. Потом. Успеется.
Огромной отрадой, единственным отдыхом были письма. С Сааданом они переписывались очень часто, пожалуй, чаще всех, и, сказать честно, вести от него были едва ли не единственным, что еще соединяло Талу с прежней жизнью. Саадан писал о частых поездках (куда и зачем – конечно, не упоминал), о прочитанных книгах – он ухитрялся читать едва ли не в седле, и ни одна новика не проходила мимо него, немного – о работе, об их общей работе (он пробудил-таки свой Камень; очень не хотел делать это в одиночку, без друзей, но когда теперь они встретятся?), о разных забавных дорожных случайностях, иногда набрасывал рисунки портовых городов. Письма эти были письмами товарища – не больше. Но за сдержанными, порой дружески теплыми, порой чуть суховатыми строчками Тале порой чудилось… что-то иное. Другое. Большее. То, в чем она, наверное, и себе самой боялась признаться. Девушка старательно вчитывалась в почти столь же частые письма Тирайна и Кервина, сравнивая, стараясь уверить себя, что все ей только чудится. И – не могла верить, не хотела. Ей стали нужны эти весточки, нужны, как глоток воды в жару, как дыхание единственно близкого человека.
Известие о смерти матери пришло в середине августа, свалилось, как снег на голову, которого в Приграничье никогда не бывает, и оглушило с размаху. В тот же день Тала уехала; скакала, загоняя лошадей, почти без отдыха, задыхаясь и повторяя про себя, как молитву, злое и безнадежное «Не верю…». И все-таки опоздала. Она приехала в столицу через неделю после похорон.
Тишина враз опустевшего дома, черные ленты над входом, высокая, резная ограда могилы, сны, от которых она просыпалась с мокрыми глазами. Отец, замкнувшийся и заметно осунувшийся, почти не бывал дома, пропадал в Университете до ночи, глуша боль работой. Тала потерянно бродила по опустевшему, непривычно тихому дому, вздрагивала от скрипа половиц, трогала вышивки матери на стенах, ловила губами солнечные пятна, вслушивалась в невнятное бормотание старой няньки. И старалась ни о чем не думать.
Мать умерла внезапно и легко – во сне, как умирают любимые судьбой люди. Накануне начала новую вышивку и долго сокрушалась, что нужных ниток нет, а запасы кончились. Нитки для вышивки она покупала у торговцев с Юга; тонкие, но очень прочные, шелковые, они стоили больших денег, но работа смотрелась потрясающе. Потом Тала долго-долго рассматривала едва начатый рисунок. И все думала: на каком стежке остановилось ее сердце? Что снилось матери в ту, последнюю, ночь? Наверное, что-то хорошее – даже у мертвой, на губах у нее осталась слабая, светлая улыбка.
Дом притих и съежился, осиротел; отчаянно хотелось уехать обратно, но уезжать было нельзя. Она не могла оставить отца. Возвращаясь из Университета, Керсайт не отпускал дочь ни на шаг; Тала сидела рядом с ним на низкой скамеечке, гладила враз похудевшие его пальцы, порой и оставалась ночевать в его кабинете.
Который это был день – четвертый ли, пятый, седьмой? Тала стояла у окна и смотрела в сад. Лил дождь, листва кленов вздрагивала под упругими струями, серое небо нависало над землей, но далеко-далеко на западе дрожала светлая полоса. Громко тикали часы в гостиной, кухарка вполголоса ворчала в кухне на Рыжика, недавно приблудившегося котенка. Пахло пирогами и мокрым деревом свежевымытых полов. Прогремела за окнами карета. Девушка прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза.
Где-то вдалеке брякнул дверной колокольчик – Тала не обернулась. Но когда крепкие, теплые руки обняли ее сзади за плечи, она уже знала. И, не открывая глаз, уткнулась лицом в жесткий, мокрый, пропахший солью и ветром, такой родной камзол.
- Откуда ты взялся? – прошептала девушка, глотая слезы.
Саадан осторожно гладил ее волосы.
- Я приехал сегодня утром. Узнал… от знакомых. Тала…
- Не надо…, - она по-прежнему не открывала глаз. Как же раньше могла она сомневаться или не догадываться? Ей никто больше не нужен. – Саа… ох, Саа, как же ты вовремя, как угадал…
- Тала… я люблю тебя.
В эти дни они почти не расставались. Бродили, взявшись за руки, по улицам города, сидели в маленьких кофейнях, слушая шум дождя – таким сырым выдалось это лето. Стояли у причала на набережной, слушая лязг железа и крики матросов. По небу неслись облака, похожие на кипы влажной шерсти. Тала говорила о матери – то с пронзительной тоской и слезами, то светло и спокойно, то взахлеб, глотая слова, то тихо и медленно. А он слушал, слушал – и молчал. И от молчания этого ей становилось легче.
Саадан словно бы остался прежним – и все же сильно изменился. Стал еще выше ростом, жестче сделалось лицо, почти незаметными стали забавные ямочки на щеках. Волосы выгорели до белизны и словно пропахли солью и пылью, и складка усталости залегла вокруг губ. О себе он рассказывал мало и скупо, улыбался, словно извиняясь за молчание. Тала не настаивала; она цеплялась за этого высокого, сдержанного юношу, потому что только рядом с ним снова обретала возможность жить. Боль потери мешалась в ней с острым, щемящим чувством счастья – пронзительным, как укол иглой. Счастьем от прикосновения твердых, тонких пальцев, от негромкого глуховатого голоса, от незаметного, молчаливого участия, которое отогревало ее сердце.
Помолвку они решили отложить до зимы – пусть отец хоть немного придет в себя. Но кольца – тонкие, серебряные, оба надели одновременно. Они стояли на том же обрыве над рекой, где когда-то четверо подростков клялись в вечной дружбе; сырой, теплый ветер трепал волосы, воротники, играл лентами на шляпке девушки.
- Перед этим ветром и этой землей, - голоса их мешались друг с другом и терялись в голосе ветра, - перед этим огнем и этой водой… - стара, как само Время, была эта клятва – для влюбленных на все времена, - я разделю с тобой дорогу и душу – одну на двоих.
Тала протянула руку, пальцы ее вздрагивали. Саадан осторожно поцеловал ее холодную ладонь – а потом надел ей на безымянный палец тонкое серебряное кольцо. На узком ободке проступал узор, сплетение вьющихся трав. Тала осторожно, почти не дыша, надела такое же кольцо и ему – и плотнее прижалась к юноше. Вот и все. На всю жизнь.
Через три дня Саадан уехал. Гильдии мореходов срочно понадобился проводник.
Ворох листьев под ногами, высокое небо, крики птиц в ветвях, пустынные аллеи старого парка. И теперь уже казались несуществующими желтые пески, пыль на зубах и бескрайнее небо Приграничья. Синее скромное платье, высокие туфли, кружевная мантилья… где отчаянная рыжая всадница, сквозь зубы сыплющая проклятиями в унисон со срывающимися с пальцев искрами? Она уехала бы, уехала… но не могла оставить отца.
Письма, тоска, одиночество. Через несколько дней после отъезда Саадана Тала, не выдержав, пришла в Университет. Хоть на полдня, хоть помощником дворника, хоть в библиотеку. Ее взяли сразу – на кафедру Огненной магии, прямо на старшие курсы. Боевой опыт в условиях Приграничья засчитывался год за три, а преподавателей сейчас не хватает, маги уходят, знаете ли, всем хочется жизни полной и сразу, а преподаватель – это вам не ура и в не бой, здесь терпение нужно… Терпение было и вправду нужно, но язык у Талы всегда был подвешен, а потому знакомство с группой стало простым и легким. В конце концов, это же не надолго…
А в сентябре началась война. Войско Реганды перешло границу.
* * *
«Людские войны имеют множество причин возникновения – и все они одинаково бессмысленны. К магическим войнам в некоторых случаях это тоже относится». История магии, том 1.
Маги всех стран и всех Стихий считали войны самым последним и неразумным способом разрешения противоречий, полагая, что гораздо проще, легче и полезнее договориться. И договаривались – почти всегда. Последняя магическая война
наглядно показала всю бессмысленность сражений, оттого была названа
Последней. Магов слишком мало, внушали ученикам Академии на первом же
курсе, они не могут рисковать своими жизнями ради чужих амбиций.
Люди считали иначе. Их было больше. Они охотнее поднимали друг на друга оружие.
Нельзя сказать, чтобы маги вовсе уж оставались в стороне от людских распрей. Все же они жили бок о бок. Всегда и везде короли и правители заключали с Гильдиями союзы и договоры. Просто где-то маги шли на это более охотно, где-то – менее. Боевые Огненные отправлялись воевать чаще и с большим желанием, чем мирные Земные или Водные – не везде же может пригодиться сила Водного мага. Но это была не война – просто работа. Такая же, если хотите, как помощь мореходам, рудознатцам или целителям, как предсказание погоды или работа в кузне. Гильдии просто исполняли свою часть договора – в той степени, в какой сами для себя считали приемлемой. Не все можно купить за деньги.
Отношения между Инаттой и ее восточным соседом Регандой лучше всего описывались словами «худой мир». Просто потому, что страны были соседями. Время от времени худой мир грозил перейти в добрую ссору, тогда короли каждой из стран заключали пакты и союзы с соседями, сдували пыль с договоров с Гильдиями, а дипломаты с каждой стороны не жалея усилий уверяли хозяев в мирных намерениях своих государей.
Причины назревающей войны слишком долго было бы перечислять. И богатейшая провинция Лис, которая за последние 500 лет успела побывать частью и Инатты, и Реганды, и которую оба королевства искренне полагали своей исконной территорией. И торговые города на побережье, непримиримые соперники на рынках и морских путях. И кочевники у южных границ Инатты, которые постоянно тревожили набегами приграничные деревни, - все в Инатте знали, что этих кочевников втихую науськивает и поддерживает Реганда. И постоянные пограничные стычки и с той, и с другой стороны, после которых страны неизменно обменивались дежурными нотами и дежурными же ответами, смысл которых сводился к тому, что королевский двор не давал своим подданным распоряжений чинить обиды соседям. И… да мало ли. Щедрой рукой в свое время подлил масла в этот костер и Маттис Второй, король Инатты, получивший в народе прозвище Король-Пьяница. Он, как говорили в Инатте, «залив десятку», порывался то и дело дарить соседям пограничные области. Соседи, разумеется, «обещанное» требовали всерьез.
Короче, было бы желание, а уж повод найти недолго.
Два года назад умер король Инатты Маттис IV, не оставив после себя прямых наследников мужского пола – он был счастливым отцом четырех девочек. Старшую дочь короля Бланку шесть лет назад, когда отношения двух стран временно потеплели и даже была надежда наконец-то заключить дружественный союз, взял в жены король Реганды Корнелий II, который и сам приходился внучатым племянником инаттскому королю Матису Первому. А ведь еще был общий для династий обеих стран родоначальник, живший почти тысячу лет назад и ставший за это время личностью легендарной, носителем всех мыслимых достоинств и образцом рыцаря и правителя. На престол же Инатты взошел герцог Реанис, всего лишь кузен короля Маттиса IV. А кузен – не сын и даже не брат, и многие понимали, что и кроме герцога найдутся претенденты на опустевший трон. Логично было ожидать и никто не удивился, когда Корнелий II предъявил права на инаттский престол. Не для себя - для сына, который по материнской линии приходился Маттису Четвертому внуком и прав на престол, по мнению Корнелия, имел побольше, чем какой-то герцог-кузен. Сложность состояла в том, что династические законы Инатты наследования по женской линии не предусматривали.
К моменту начала войны силы Инатты и Реганды были примерно равны. Людские силы, имеется в виду. Гильдии магов наблюдали за конфликтом со стороны – несмотря на заключенный с правителями договор, они помогать не торопились. Если и находились такие молодые и отчаянные, как Тала, уходящие в патрули в Приграничье, то была их личная инициатива. Но после того, как войско Корнелия II пересекло границу Инатты, оставаться в стороне совсем они не могли. Часть боевых магов из каждой Гильдии отправились в действующую армию. Опять же, не считая молодых и горячих, рвущихся в бой… не внушили им в свое время, как бесценна жизнь мага, вздыхали наставники, на кого ж теперь пенять, пусть идут, авось поумнеют.
Надо сказать, магические потери в войнах были совсем невелики. Маги любых воюющих держав понимали всю бессмысленность людских конфликтов и максимум, что старались сделать, это сдержать друг друга, давая людским войскам возможность беспрепятственно убивать друг друга. Нынешняя война не стала исключением… до тех пор, пока численное преимущество магических сил не стало медленно, но верно клониться в сторону Реганды. На помощь нападавшим пришли маги Суны, северной дерзкой и сильной союзницы Реганды.
В большинстве своем это были Огненные маги. Не удивительно, конечно – Стихия Огня сама по себе более воинственна, чем ее собратья. И нельзя сказать, что среди тех, кто прибыл на помощь, были только Огненные, отнюдь – всех хватало. Но силы получились слишком неравными. Маги Суны не нарушали Равновесие (читай не убивали своих собратьев… ну, почти не убивали), но было их слишком много, и действовали они жестко, гораздо жестче, чем принято было в подобных случаях. К октябрю войска Реганды продвинулись вглубь территории Инатты на несколько сотен миль.
У Леттии, западной союзницы Инатты, магов было очень мало, действовали всего две Гильдии, Земная и Водная, да и те едва дышали. Помощи ждать было не от кого. Король Реанис объявил всеобщую мобилизацию.
В жизни магов, тем не менее, ничего или почти ничего не изменилось. Так же работала Академия; так же спешили на лекции в Университет преподаватели-маги, не обращая внимания на то, что студентов осталась едва ли половина от прежнего. Так же продолжали работу Гильдии – среди действующих магов мало находилось глупцов, способных добровольно оставить исследования ради людских войн. Пусть их разбираются сами, считали многие, даже если платят за вмешательство звонкой монетой.
Однако мало кто удивился, когда Таэлла ин-Реаль подала прошение об отправке в действующую армию – одной из первых. Ну, решила и решила, навыки и кое-какой опыт у девочки есть, а что опасно – так не ребенок, знает, на что идет. То, что вслед за ней сразу же собрался Тирайн Леа-Танна, тоже мало кого удивило, все видели, какими глазами смотрел молодой маг вслед рыжей Огненной. Но вот чего ради сунулись в эту мясорубку еще двое молодых выпускников, не понимал, кажется, никто. В том числе и сама Тала.
- Тир, - спросила она однажды, - зачем? Ладно я, но ты-то зачем туда лезешь? Ты ведь вовсе не боевой; зачем?
Тир, против обыкновения, не смутился, а только пожал плечами.
- Так ведь деньги, Тала, - беспечно ответил он. – Для работы, сама знаешь, деньги нужны, а платят нам в Гильдии не то чтобы очень. Тоже сама знаешь. И из дома теперь не приходит ничего. А там… там все-таки больше.
То же самое – почти слово в слово – сказали и Саадан, и Кервин. Тала махнула рукой. Сами не маленькие, в конце концов.
Тала решила уехать в тот же день, как пришел приказ о ее зачислении в действующую армию. К несчастью, пришлось задержаться в Университете – пока ругалась на кафедре, требуя немедленной отставки, пока передавала, путаясь и отвлекаясь, наработки лекций лаборантам, пока укладывала вещи, незаметно подкрался вечер. Лошади были готовы и оседланы, оставалось лишь попрощаться, но куда же на ночь глядя? Она легла, наказав няньке разбудить ее на рассвете…
Ночью у отца случился приступ.
… Как должен чувствовать себя боевой маг, застрявший в глубоком тылу? Если, конечно, у него есть силы и время хоть как-то себя чувствовать. У Талы ни сил, ни времени почти не оставалось – она не отходила от постели отца. Через несколько дней лекарь Гильдии, незаметно вздохнув, сказал ей, что опасность миновала, но никаких волнений, никаких потрясений. Сможет ли поправиться? Бог весть, но будем надеяться…
Со всеми обязанностями теперь вполне могла справиться и сиделка, но отец был непреклонен – только Тала.
Он поседел сразу и сильно, превратился из крепкого, не старого еще мужчины в разбитого, тяжко дышащего, капризного старика. Не отпускал от себя дочь ни днем, ни ночью, засыпая, едва разжимал пальцы, которыми держался за нее, словно боясь, что она может исчезнуть. Ночью девушку руганью прогоняла отдохнуть нянька; Тала спала теперь на диванчике в проходной комнате рядом со спальней отца и по первому звуку бежала к нему. Куда тут ехать?
Сутками не выходила она из дому. И когда, спустя почти месяц, вышла на почту, то поразилась и не узнала родных прежде улиц.
Столица изменилась, потеряла блеск и праздничность, очаровывавшие прежде всех приезжих. По улицам, гремя сапогами, то и дело, проходили колонны – солдаты разных частей, ополченцы, добровольцы. Несколько случайно встреченных однокурсников с гордостью блеснули серебряными ленточками на рукаве – маги всех стихий ценились в армии на вес золота - и рассказали о тех, кто уже воюет. По слухам, до столицы вот-вот должны были докатиться толпы беженцев.
В один из дождливых, ненастных дней октября снова звякнул в притихшем доме колокольчик. Тала, охваченная непонятной надеждой, вскинула голову – и вихрем вылетела в переднюю. И разочарованно вздохнула, отступая на шаг, - у двери стоял совершенно незнакомый человек. Он снял шапку, сверкнули нашивки на рукаве, русая бородка показалась знакомой, блеснули радостью темные глаза.
И Тала ахнула:
- Тир!
Такой это был счастливый вечер – из прежних, легких, беззаботных. Тир старался шутить, как мог, рассказывал о своих поездках – так, что Тала хохотала взахлеб. Но по тому, как украдкой обводил он глазами комнату, какая горькая морщинка залегла меж бровей, Тала видела: ему тоже нелегко. И была благодарна за молчание. За то, что не лез с вопросами.
Уже был выпит весь чай, и кухарка принесла новый, уже рассказаны были новости, и кто из однокашников где, и Тала вскользь упомянула, что, наверное, будет преподавать. Тирайн с облегчением посмотрел на нее. Сам он через день уезжал – туда, в самое пекло.
- Ты молодец, - сказал он негромко.
Девушка поморщилась с досадой.
- Не надо, Тир. Ты ведь знаешь, что я… только из-за… - она не договорила, мотнула головой в сторону спальни.
- Кто-то должен учить молодых, - тихо проговорил Тирайн. – У нас большие потери… не хватает войск, а уж магов как не хватает…
- Гораздо больше пользы я принесла бы там, - с тихой яростью выговорила Тала. – Я боевой маг, а не… нянька этим сопливым.
- Нет, - так же тихо и жестко ответил Тирайн. – Ты не права, Тала. Не все должны погибать. Ты – женщина…
- Плевать я хотела! – закричала она яростно, вскакивая на ноги. – Я умею сражаться, а вместо этого я должна сидеть здесь, как последняя…
- Тише! – Тирайн вскочил тоже, обнял девушку за плечи. – Ты права, Тала, права. Я знаю. Но…
- Тала… - раздался слабый, надтреснутый голос из спальни. И она мгновенно смолкла. Виновато посмотрела на юношу и метнулась прочь из комнаты.
Когда девушка вернулась, торопливо вытирая руки о маленькое полотенце, Тирайн стоял у окна и молча водил пальцем по запотевшему лицу. На звук ее шагов он обернулся, и у Талы сжалось сердце - так он смотрел на нее…
- Послушай, - глухо, нерешительно выговорил Тирайн, но Тала, уже догадываясь, качнула головой:
- Тир, не надо.
- Тала… - он подошел, несмело коснулся ее руки. – Я хотел сказать тебе это сразу же, как пришел, да вот все никак не решаюсь…
- Тир…
- Подожди. Тала… родная, любимая моя… я люблю тебя, люблю больше всех на свете… уже давно, уже несколько лет… да ты и сама, наверное, догадалась.
Она опустила голову, сжала холодные пальцы.
- Да…
- Тала… Я не имею права говорить тебе об этом – накануне боя, но… но не сказать – не мог. Я знаю, что опоздал, - он осторожно прикоснулся к узкому серебряному колечку, - я вижу… Саа?
Девушка вскинула на него враз заледеневшие глаза.
- Да.
- Я понял, - повторил он. – Тала… я люблю тебя. И если когда-нибудь, хоть когда-нибудь тебе понадобится помощь – в чем угодно, в любое время, то… ты просто знай, что есть человек, который никогда, ни в чем тебе не откажет. И если я не погибну…
Словно испугавшись, она шагнула к нему:
- Тир… Что ты знаешь?
- Там очень тяжело, - сказал он просто. – Туда теперь сгоняют всех, кто хоть как-то способен воевать. А магов ценят на вес бриллиантов, не золота даже…
- Саадан… - выговорила она шепотом. – Он ведь тоже там?
- Да. – Тир не отводил взгляда. – Я получил от него письмо – вчера. Он тоже там, мы будем рядом, совсем рядом.
- Тир… - она схватила его за рукав. – Поклянись мне, что ты…
- Я тебе обещаю, - раздельно, четко произнес он. – Я буду с ним рядом и постараюсь уберечь. Правда, - он усмехнулся, - ты же знаешь, как трудно уберечь Саа. Он лезет в самую гущу, не заботясь о последствиях. Но насколько это возможно – я постараюсь. В конце концов, - Тир хмыкнул, - у меня и свой интерес есть – работу-то мы так и не закончили. Да и Кервин тоже там будет… Словом, я обещаю тебе.
- Спасибо, - выдохнула она облегченно, выпуская его руку.
- Не за что. Больше всего на свете я хотел бы видеть тебя счастливой. И если уж не придется увидеть тебя – так - рядом со мной, то пусть хотя бы рядом с другим ты станешь счастлива. До свидания.
Наклонившись, он коснулся губами ее лба – легким-легким, как дуновение ветерка было это прикосновение, - и, резко развернувшись, вышел. Простучали по лестнице его шаги, хлопнула входная дверь. Тала стояла, оцепенев, и молча смотрела в никуда остановившимся взглядом.
* * *
Это была самая долгая осень на свете, и страна застыла в ожидании. Все взгляды были прикованы к маленькому городу на северо-востоке от Ледена, носившему название Последние Холмы. Последние Холмы открывали к столице прямую дорогу.
С продовольствием в Ледене стало совсем плохо. Давно уже действовали хлебные карточки, дрова подвозили с перебоями. Госпитали были забиты ранеными, а рук не хватало. Дамы из самых знатных семейств становились сестрами милосердия, и никого это не удивляло.
В Гильдиях магов, впрочем, все было по-прежнему. Почти по-прежнему – нехватка магов уже начинала сказываться. Но ушедших с войсками уже не осуждали, как в первые дни. Впрочем, и не одобряли тоже.
И в самой столице, все было почти по-прежнему. Предзимье. Мокрые, гулкие улицы, резкий, пронизывающий ветер, словно грозящий снести маленький домик. Ветер шумел так сильно, что порывы его зачастую заглушали стоны и хрипы, доносившиеся из спальни наверху.
…Как долго он умирал, как трудно – Тала никогда не думала, что можно умирать несколько недель, почти беспрерывно ругаясь от боли. Как быстро он сдал – ведь всего только несколько месяцев. Отец… она не чувствовала уже почти ничего, кроме огромной, бесконечной усталости, и порой молилась, чтобы все закончилось – как угодно.
Конечно, у него случались минуты и даже часы просветления, и тогда профессор ин-Реаль снова походил на себя прежнего и даже садился в постели. Он то шутил, смеясь надтреснутым, слабым смехом, то торопливо надиктовывал Тале свои заметки к так и не законченной книге, то просто рассказывал о прошлом, и Тала, прижавшись к его ладони щекой, свернувшись клубочком на скамеечке у его ног, уносилась мысленно в это прошлое. Она любила эти вечера, и в такие часы даже тревога утихала, девушка снова начинала верить, что все будет хорошо. Даже редкие, такие редкие письма приносили радость – без горечи.
Тем больнее было видеть ей, как сопротивляется отец болезни и как проигрывает ей – раз за разом, раз за разом. А когда боль и удушье отступали, бессильными пальцами гладил ее руку и словно в забытьи шептал:
- Не уходи…
Как будто она могла уйти, как будто у нее была возможность выбирать! Жалость, любовь и отчаяние разрывали ее душу.
В ночь начала зимы выпал снег. Тала проснулась от необычной, звенящей какой-то тишины – на всем свете. Тихо было в доме, тихо – за окнами, тихо – во всей жизни. Девушка, не одеваясь, подошла к окну. Белые, медленные, торжественные хлопья заполняли собой пространство, и казалось, город заснул, успокоенный, казалось, никакой беды не может случиться, пока он есть – этот невероятный, счастливый, детский какой-то – снег.
И она снова легла, и долго-долго лежала, глядя открытыми глазами в темноту. А потом засмеялась счастливо, потому что поняла – все будет хорошо. И еще – сегодня ей будет письмо. И уснула – так, как не спала уже очень давно…
Разбудил Талу испуганный голос кухарки. Она открыла глаза, еще улыбаясь, но по глазам женщины, по взгляду ее ускользающему поняла – сразу. И, накинув платок, кинулась прочь из комнаты.
Отец как будто уснул, откинувшись на подушки. Лицо его было пепельно-серым, очень спокойным и очень строгим. Совсем как на портрете, сделанном в день их с матерью свадьбы. Даже борода казалась тщательно расчесанной. Тала долго смотрела на это лицо, а потом подошла и осторожно поцеловала высокий лоб. И тихо, точно боясь разбудить его, вышла.
Неделю после этого она не помнила совсем. Похороны, много чужих людей, говорящих ей ободряющие слова, черное платье и черная мантилья, ледяная дорога за гробом, протяжные, тягучие слова молитвы. Бумаги в огромном столе, завещание, что-то еще. Это было с ней – и не с ней. Делами распоряжалась какая-то другая высокая, рыжеволосая женщина с каменно-застывшим, точно неживым лицом, а она, Тала, оставалась за прозрачным экраном и с равнодушным любопытством наблюдала за этой женщиной. И лишь изредка спохватывалась – да это же я…
На девятый день она поняла – пора уезжать. Ее место – там, где война, там, где Саа… может быть, она сможет уберечь его, если будет рядом.
Сосредоточенно хмуря брови, она разбирала книги – что-то взять с собой, что-то оставить, в уме прикидывая, как быстро сможет добраться до места, если поедет верхом. В доме было тихо; наконец-то иссяк поток сочувствующих и соболезнующих друзей, родственников, знакомых. Тихо было и внутри, тихо и спокойно. Тала, наконец, поверила, что все будет хорошо.
Спокойствие это и отстраненность взорвались звонком в дверь и узким, серо-зеленым конвертом с печатью Гильдии магов Земли. Непослушными пальцами Тала вскрыла, развернула желтоватые листы и грустно-ласково улыбнулась. Тирайн… Она рассеянно скользила глазами по строчкам, почти не вникая в смысл написанного. Но после обычных приветствий и поклонов глаза ее натолкнулись на имя Саа, и, нахмурившись, Тала стала вчитываться внимательнее…
Огненная волна встала совсем рядом с ней, опрокинула на выскобленный пол, взорвалась внутри тысячами маленьких костров. Заплясали, задымились сотни поленьев, раздуваемые одним и тем же словом. Убит. Саадан. Убит. Узкое серебряное кольцо сорвалось с пальца и, звеня, покатилось по полу, звериный рык вырвался изнутри и разодрал на части легкие. Убит. Пламя сорвалось с вскинутых к небу пальцев, вытеснило все живое, что еще оставалось в ней, ручейками побежало по подолу платья, по волосам… Уби-и-ит!
Когда сбежавшиеся слуги испуганно кинулись тушить занявшиеся огнем мебель и оконные занавеси, Тала была без сознания.
* * *
- Он погиб в самом начале… я видел, как это случилось, - рассказывал Тирайн хмуро, избегая ее застывшего взгляда. – Они оттеснили нас к реке…
С наступлением осенней распутицы, а потом холодов война замерла, а с наступлением весны возобновилась вновь. Войско Реганды встало зимовать у маленького городка Последние Холмы, который теперь стал известен всем. Весной неприятеля удалось отбросить назад, к границе. Битва у Последних Холмов переломила ход войны, говорили люди. Мы победим. Никто не забыт. Что еще принято говорить в таких случаях? Люди на улицах поздравляли друг друга. Тале было все равно.
Она пролежала в постели почти полтора месяца. И теперь бродила по дому собственной тенью – бледная, молчаливая, все еще закутанная в повязки, пропитанные мазью от ожогов. Устойчивых запах гари, казалось ей, все еще держался в воздухе; запах гари, запах боли, запах отчаяния. Слуги избегали ее остановившегося взгляда, а тихого, равнодушного голоса слушались беспрекословно. Часто Тала присаживалась в старое, дедушкино еще, кресло, возле окна, выходившего в сад, и подолгу сидела там, прикрыв глаза, откинувшись на вытертую бархатную обивку. Ни о чем не думала. Просто сидела, порой задремывая до половины ночи.
Так и нашел ее Тирайн, в первый же вечер после приезда в отпуск пришедший, чтобы обо всем рассказать.
- … Они оттеснили нас к реке, - говорил он негромко. – А там – старики да бабы с детишками, местные жители, которые не успели уйти. И нас трое – я, Саа и еще один Воздушный, Тинвер - мальчишка совсем, ученик, он даже испытаний еще не прошел. А они выставили четырех Огненных. Саа… его ведь Верховный отпускать не хотел… надежда Гильдии и все такое, так он сам вызвался. Ну, словом… те Огненные не лыком шиты были, я бы не справился, Тала, честно, да и ты бы не смогла, наверное. И тогда Саа приказал нам с Тинвером уходить, уводить людей, а сам остался. Я не смог ослушаться… - шепотом проговорил он, - Саа старше меня по рангу. Он поставил щит. Держался около минуты… я бы не поверил, если б рассказали, - одному Воздушному против четверых Огненных. А он стоял. Потом я обернулся и как раз увидел, как он падает… И что с ним стало – я не знаю. Нам нужно было спасать людей.
- Где его похоронили? – голос Талы был сухим и безжизненным.
Тирайн покачал головой.
- Там… невозможно было. После битвы… все слишком устали, и мы… растаскивали тела, хоронили отдельно тех, кого можно было опознать, а остальных… в общей могиле. Кервина нашли, похоронили… только, знаешь, почему-то Камня при нем не было, я искал потом, но не нашел. А Саа… Его тело… видимо, он тоже был в общей, потому что… обгорел, наверное. Возле одного из таких вот… неопознанных… нашли вот это.
Он порылся в поясном кошеле и, отводя взгляд, протянул ей на ладони что-то маленькое, блеснувшее серебром в свете неяркого дня.
- Это, наверное, его…
- Спасибо, - так же равнодушно ответила Тала. Пальцы ее, ледяные, как у неживой, вслепую нашарили на его ладони застежку от плаща и сжались.
* * *
Потом… что-то было. Как-то она жила, во всяком случае. По прошествии времени Тала пыталась восстановить в памяти те годы – и не могла. В конце весны воюющие стороны заключили перемирие, но на границах, да и в самой Инатте было неспокойно. По дорогам бродили шайки мародеров, разбойников, беглых, и всех их надо было вылавливать, кого казнить на месте, кого отправлять для дознания. В июле война возобновилась, и Тала подала прошение зачислить ее в действующую армию. Ответом был отказ – молода, мол, больно. Несмотря на все военные требования, Гильдии старались по возможности беречь своих магов. Но в южные патрули тоже требовались Огненные, и Тала завербовалась в один из таких – недалеко от Приграничья. Она хотела уехать – как можно дальше от города, где все, от белых шпилей Академии до мраморных статуй в аллеях парка – напоминало ей о прошлом.
Ее мотало по всей Инатте четыре с лишним года. Бывая в столице лишь короткими набегами (Тала боялась возвращаться в опустевший, почти заброшенный дом), она научилась видеть и ценить прелесть маленьких, захолустных приграничных, провинциальных городишек. Три улицы вдоль реки, пыльный ветер, гнущий кроны редких пыльных деревьев, запах пыли в городской ратуше, бабы в красных платках, полощущие белье на мостках… Зимние метели, весенняя распутица, летняя жара да пыль, осенние дожди… Тала загорела почти дочерна, похудела – так, что кости ключиц, казалось, вот-вот проткнут тонкую смуглую кожу. Седая прядь, нахально прорезавшая медно-рыжие волосы, стала шире, захватила висок.
Безразличие – спокойное, размеренное, неторопливое, привычное, как мозоль на пальцах, как старый шрам на коже – изредка сменялось оглушающей тоской, такой, что хотелось выть в голос и кататься по земле. Иногда, редко – надеждой, такой же сильной, и тогда Тала бросалась навстречу почтальону, жадно просматривала тощую пачку, а на закате причесывалась перед осколком зеркала и уходила в степь и долго-долго всматривалась в каждую одинокую фигуру в клубах пыли. Он жив, он вернется! Глаза ее загорались счастливым ожиданием, она теряла сон, все валилось из рук… до тех пор, пока снова не накатывало отупляющее безразличие.
Война закончилась, когда катилось к концу пятое лето. Генерал Горн, полномочный представитель короля Корнелия II, подписал отказ от притязаний Реганды на династические права в Инатте. Вопрос о спорных территориях королевства решили отложить до следующего лета – сейчас ни у Реганды, ни у Инатты не было на это сил. Суна, союзник Реганды, тоже оставалась ни с чем – чем станет платить проигравшая войну и порядком истощенная страна, оставалось неясным. Впрочем, Инатту это никак не волновало.
Примерно треть земель Инатты ощутили тяготы войны на своих плечах в полной мере. Захваченные территории не выжигали, конечно, но разоряли до последнего зернышка – сначала чужие, потом свои – иначе чем кормить солдат? То, что Реганде пришлось еще хуже, Инатту никак не успокаивало. А еще – южное Приграничье, набеги кочевников, сдерживать которые становилось все труднее – сил не хватало. Вовремя война закончилась, очень вовремя.
В августе Талу вызвали в Солен – ближний к заставе город. Тала примерно даже представляла, зачем: неделю назад был убит командир их отряда; недавно прибывшее пополнение – сплошь мальчишки, ни опыта, ни закалки. Кто-то должен был встать во главе – хотя бы временно, хотя бы до того момента, когда подыщут замену. Олльсон, напарник Талы, маг-Водник с огромным опытом и послужным списком, при виде которого хватались за голову чины из штаба армии, тоже убит. Хель – цепкий, внимательный, спокойный служака – отказывался категорически. Тала, конечно, и мысли не допускала, что ее… но с другой стороны, а зачем тогда вызывают?
Война закончилась, но в Приграничье было еще неспокойно. Мародеров, дезертиров, бродяг и разбойников отлавливали по лесам и степям пачками. Реганда, тоже сильно пострадавшая, обескровленная, сейчас была неопасна. Но с северо-востока на них поглядывал иной сосед – Суна, тоже пострадавшая в той войне, но сохранившая и нейтралитет, и армию, и боевых магов. И что было ждать от этой большой и, говорят, богатой страны, не знал никто.
Говорили разное. Будто готовят сунийские маги какое-то новое, Бог весть откуда взявшееся оружие. Будто где-то есть у них тайная лаборатория. Будто войску их несть числа (что было, думала Тала, явным преувеличением). Будто… впрочем, за такие разговоры у них на заставе быстро могли заткнуть рот, прижав в темном углу к мягкой стенке…
Этот крошечный городок ничем не отличался от десятков других таких же – маленьких, пыльных, с приземистыми домишками, палисадниками, заросшими кипреем, с редкими кривыми деревцами вдоль улиц. В пыли копошились грязные, полуголые ребятишки; большие лохматые собаки, завидев ее, с лаем помчались следом.
Дом коменданта отличался от остальных только высоким крыльцом с деревянными, резными перилами. Вообще, резьба, украшавшая наличники домов, перила, коньки изб, была такой, что впору рот открыть или замереть от восторга. Тала всматривалась, прищуриваясь от солнца и суховея, запоминала узоры, чтобы зарисовать потом, когда выдастся свободная минутка. Затейливое деревянное кружево странным образом навевало ощущение тепла и уюта.
Деревянная лестница скрипнула под сапогами. В коридоре было пусто, прохладно – после уличной жары – и полутемно. Из-за полуоткрытой двери доносились негромкие голоса. Коротко постучав, Тала, пригнувшись, шагнула в комнату.
От окна навстречу ей обернулся невысокий, широкоплечий человек в потрепанной, но богатой и красивой дорожной одежде. Он стоял против света, и Тала машинально прищурилась, стараясь его разглядеть. Человек шагнул к ней, закладывая за ухо длинную прядь волос. И Тала вздрогнула. По этой привычке она его узнала…
- Здравствуй, - негромко, но отчетливо проговорил Тирайн. – Узнала?
- Здравствуй, - сдержанно ответила девушка. – Конечно…
Она даже не увидела сидящего за столом пожилого человека в штатском, она совсем ничего не увидела, делая шаг навстречу… И, наверное, такое было у нее лицо, что комендант несколько секунд смотрел на них, потом, пробормотав что-то торопливо, поспешно вышел.
И только тогда они позволили себе рукопожатие – короткое, судорожное, почти отчаянное. И долгую-долгую секунду не разжимали рук.
- Ты жив… - сказала Тала.
- Да…
- Ты жив, - повторила она. – Как хорошо!
И уткнулась в его плечо.
- Тала… - Тирайн осторожно погладил рыжие косы, уложенные вокруг головы. – Я…
- Молчи, не надо. Как я рада, что ты жив, Тир!
Она, наконец, оторвалась от него, взглянула прямо в глаза. И улыбнулась – счастливо, открыто. И Тирайн растаял от ее улыбки, заулыбался светло и радостно.
Широкий, обитый шелком диван недовольно скрипнул, когда Тала опустилась на него, потянув Тирайна за собой. Наверное, пыльные, залатанные дорожные ее штаны пришлись ему не по вкусу. Впрочем, перетерпит…
- Как ты здесь оказался? – смеясь, спросила девушка. – Каким ветром тебя принесло, чертушка? И… - она оглядела его, - да какой же ты стал важный. Или наследство получил?
- Примерно так, - тоже смеясь, ответил Тирайн. – Я все расскажу, обязательно. Я здесь проездом, по дороге.
- Куда?
- Домой, Тала. Я ведь теперь князь…
- Что? – спросила она, изумленно моргая.
- Представь себе. Отец умер четыре года назад, а брат… - улыбка слетела с его лица, - погиб очень быстро, через полгода. Вот и пришлось… больше некому.
- Нааадо же, - протянула девушка. – Ты, значит, теперь ваша милость, да? – она дернула его за ухо, взъерошила русую прядь. – Смотри, скоро живот наешь…
- Наешь тут, - проворчал Тирайн. – От такой жизни не то что живот… Впрочем, ну его, Тала. Ты-то как живешь?
Тала помолчала. Улыбнулась мягко.
- Нормально, Тир. Работаю. Воюю.
- Я знаю... Застава?
- Да. Знаешь, там хорошо. По крайней мере, я на своем месте.
Они помолчали.
- Послушай… - нерешительно спросил Тирайн. – А Камень?
По лицу девушки скользнула болезненная гримаса.
- Я имею в виду, - торопливо продолжал он, - ты… что-нибудь делала с ним? Продолжала?
- Нет, - глухо ответила Тала. – Нет. Я… боюсь.
И, помедлив, добавила:
- Мне теперь кажется, что все это не просто так. Что Огонь и правда отнял у меня Саа… за это все, за нашу работу. Наверное, это справедливо. Нельзя безнаказанно играть с Силами и надеяться, что они ничего не потребуют взамен.
Она исподлобья взглянула на Тирайна и отвернулась.
- Прости.
- Я был в столице, - тихо проговорил он. – На могилу к твоим заходил…
- Спасибо…
- Дома у вас все по-прежнему. Нянюшка твоя тебе вот… передала… - он неловко завозился, вытащил из-за пазухи сверток. – Носки тебе – шерстяные, да яблоки в меду, как ты любишь…
Тала ласково сжала его пальцы, положив сверток на колени.
- И ты только ради этого ехал ко мне, сюда?
- Не только. Я же говорю – по дороге…
- Тир…
Он отвел взгляд.
- Да, - глухо сказал, отнимая руки. – Не только. Тала… я хотел сказать тебе…
- Что, Тир? – так же ласково спросила она.
Тирайн посмотрел на нее – и вздохнул, глубоко, судорожно, точно бросаясь с обрыва в реку.
- Будь моей женой, - выговорил он четко и громкою
- Ч-что?! – ошеломленно прошептала она.
- Будь моей женой, Тала, - повторил он, резко и сильно бледнея.
Девушка вспыхнула, вскочила. Ломкими шагами отошла к окну, отодвинула занавеску.
Корова по улице идет. Мальчишка-водонос - чумазый, в грязной рубахе – проехал на телеге, запряженной старой клячей. На подоконник села муха.
- Тир… - сказала она, не оборачиваясь, осипшим голосом. – Я… очень ценю твое предложение, но…
- Послушай… - Тирайн – большой, сильный – пересек комнату и остановился рядом с ней. Протянул руку, словно хотел осторожно коснуться ее плеча, но не осмелился – рука упала. – Я все знаю. Но… если ты останешься одна на всю жизнь, это будет слишком несправедливо. Саа не осудил бы тебя – прошло четыре года. Кто виноват в том, что… А ты… Я люблю тебя, Тала. И, в конце концов, ты же не сможешь мотаться вот так, по заставам, всю жизнь. Ты будешь тянуть эту лямку, пока не станешь старой и бессильной. А потом? Что будет потом? А там, у меня… ты будешь жить, ни в чем не нуждаясь. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Тала…
- Нет… - глухо ответила девушка, не оборачиваясь.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - неловко сказал Тирайн. - И сам думаю о том же. Тело ведь так и не нашли. Но поверь мне, мы писали, мы искали… и если бы был хоть маленький шанс, что Саа жив… он бы уже смог дать знать о себе, мы нашли бы хоть какую-то зацепку. В списках значилось сначала «пропал без вести», теперь уже – «погиб». Я понимаю – не хочется верить. Но… прошло четыре года, Тала… И если бы… уже нашелся бы он. Значит…
- Нет, - также, не оборачиваясь, очень ровно повторила она.
- Я теперь князь, - сказал он. – Я сделаю так, чтобы ты никогда ни от кого не зависела. И даже если ты не захочешь… - он чуть запнулся, вспыхнув, отвел глаза, - ты будешь мне… как сестра. Обещаю. Просто – будь рядом, мне больше ничего не надо… Тала…
- Уйди, - сказала она тихо. – Я… я подумаю. До завтра. А теперь уйди… уходи. Пожалуйста.
Ну, вот и все, сказала она. Сказки кончились. Надо делать выбор.
В окно маленькой комнаты в городской гостинице светила луна. За стеной храпел второй постоялец, где-то надрывно лаяли собаки. Тала перевернулась на живот, обнимая подушку. Серебряный свет падал прямо в лицо, пеплом посыпая разбросанные по плечам медные пряди.
Рано или поздно это должно было случиться, и ты всегда это знала. Он ведь прав. Как ты будешь жить дальше?
Саадана нет. Нет, нет, нет! Кто виноват в том, что ты все еще цепляешься за глупую надежду? Чудес не бывает.
Тирайн… добрый, сильный, родной. Тирайн, друг, брат, товарищ. Друг, вот именно. Брат. Но не любимый. Не тот, кому скажешь «Да».
А сказать… придется?
Решай же, глупая девочка.
Упустишь свое счастье, сказала бы мать. И нянюшка покачала бы головой. И отец посмотрел бы неодобрительно… папа, папа, ты так мечтал видеть дочь счастливой, скажи – буду ли я счастлива, если ЕГО – нет? Ты так хотел дождаться внуков…
Князь. Она станет княгиней. И не будет больше этих изматывающих ночных рейдов, отчаянной тоски по вечерам, запаха пыли и алычи, пропитавшего волосы, грубых шуток солдат. И можно будет снова вспомнить, что такое платье и туфельки…
Впрочем, вспомнить, что такое платье, можно ведь и без Тирайна. В Гильдии ждут ее и возьмут с радостью, да и в Университете, наверное, тоже примут боевого мага. И можно будет сменить пояс и портупею на синее платье преподавателя и снова каждый день ходить по высоким коридорам, по нарядным улицам…
… где все напоминает ей – о нем.
Уехать. Не видеть, не слышать, не знать. Прошлое – умерло. А в настоящем нет места той рыжекосой наивной девочке с любопытным блеском в глазах. Девочка умерла… сгорела в том черном костре в библиотеке, вместе с письмом, обернулась пеплом, золой. Пустое. Прошло.
Скоро утро. Завтра. Что она ответит Тирайну?
Если бы только точно знать, что Саа погиб и никогда не вернется. Возможно тогда эта рана затянулась бы, наконец; может быть, тогда она вспоминала бы о нем, как многие, с огромной грустью и нежностью, но – светло, без этой разрывающей душу боли и тоски. Может быть, когда-нибудь... Но ежедневно, ежечасно думать о том, что, возможно, он жив и где-то зовет ее… может быть, ранен… или попал в плен… или просто не может вернуться, но верит, что там, дома, его ждет невеста, почти жена… Обмануть эту надежду? Предать это ожидание? Если бы… если бы…
Тала обняла подушку, уткнулась в нее носом и заплакала.
* * *
Свадебное платье было очень скромным даже по меркам послевоенного времени: длинное, в пол, с высоким закрытым воротом, лишь чуточку украшенное по вороту и подолу вышивкой – серебряной нитью винограда. Белые лилии в медно-рыжих волосах удерживали недлинную фату; когда налетал ветер, Тала нервничала – ей все казалось, что прическа сейчас развалится. Тем не менее, все сошлись на том, что невеста была лучше всех – как и полагается.
Свадьбу Тала почти не запомнила. Посаженной матерью стала ее старая нянька – единственный оставшийся в живых родной ей человек. Посаженным отцом Тала упросила побыть Олльсона; маг, недоуменный и растерянный, долго отказывался – кто он ей? – и согласился с большой неохотой. Тирайн, тщательно причесанный, немногословный, откровенно сиял, гордясь красавицей женой, и люди радовались, бросая им под ноги бисер и зерна пшеницы.
…Она стала хорошей хозяйкой – она, прежде ненавидевшая домашнее хозяйство. Пальцы ее, прежде перепачканные чернилами, в пятнах от ожогов, теперь все чаще бывали измазаны красками, мукой, землей, пятнами от травы и цветов, росших в их саду. Она, раньше ненавидевшая вышивку, полюбила возиться с нитками и иглой. Примерная хозяйка, примерная мать – Тала не доверяла сына нянькам, сама кормила грудью и могла часами возиться с ним, забывая обо всем.
Вот только примерной женой ее, наверное, назвать было трудно. Нет, внешне-то все хорошо; люди на улицах, слуги, крестьяне с умилением поглядывали на молодую пару. Но ночами Тала часто лежала без сна, а рядом ворочался, уминая подушку, Тирайн, не смея прикоснуться к жене. Редкие, такие редкие ночи объятий так и не разожгли в ней любовного огня, огня страсти, когда двое становятся единым целым. Все было не то и не так; не тот запах губ, не те руки, не то, не то. Она никогда не знала Саадана так, как знает мужчину женщина, и все же те немногие минуты детской их любви встали между ней и мужем прочной стеной. Они лежали рядом, чужие друг другу больше, чем когда бы то ни было, и женщина знала, отчего он не спит и вздыхает. Если бы, если бы… Все не бывает идеальным, думала она. А когда все-таки засыпала, ей снился Саадан, и в глазах его она читала немой упрек. И просыпалась в слезах.
Сначала – часто.
Потом – все реже и реже.
Нет, было – было! – Тала гордилась мужем, когда он вел ее в танце в высокой зале княжеского замка, и сотни взглядов, завистливых, восхищенных, провожали их. Она уважала его - когда люди в пояс кланялись ему, а вслед летели добрые слова; когда приходили к «батюшке князю» со своими бедами, а потом несли – кому что Силы послали – мед, яблоки, пироги – и не в оброк, а так, от сердца. Она была бесконечно благодарна ему – за то, что увез от прошлого и ни разу не задал ей ни единого вопроса.
Но любила ли? Она не знала...
… Не счесть, сколько раз просыпалась она ночью, вытирая мокрые щеки, все еще во власти счастливого сна: он жив! и пальцы все еще ощущают шероховатость листа, с которого рвутся такие знакомые строчки. Он жив! Господи, Господи, если бы хоть знать – где он, что с ним? Думает ли обо мне?
И тогда самой себе она казалась дрянью. Потому что жила, предавая. Потому что если Саа все-таки не погиб, то все, что она делает, - это предательство. И не только по отношению к нему, почти мужу, мужу несбывшемуся. Но и по отношению к тому, кто муж – по закону и праву, они связаны клятвой перед Силами, в любви и согласии… да, согласие, только вот про любовь – не надо, это с его стороны – любовь, а с ее… Отчаяние? Расчет? Безразличие? Какое слово ни подбери, как ни назови, смысл от этого не меняется.
Ей просто было все равно…
До тех пор, пока не взяла на руки крошечный комочек. До тех пор, пока тонкая нить не протянулась от детской ручки – к той, большой и теплой, такой надежной руке, которая укрыла ее, стала – опорой, камнем, вокруг которого обвилась тоненькая веточка новой жизни.
И что же ей теперь делать?
Ответ, впрочем, один, и иного быть не может. Ты сама сделала свой выбор, Огненный маг. Пусть даже бывший. Маги бывшими не бывают, говорил когда-то ее учитель. Делать выбор приходится вне зависимости от того, можешь ли ты держать в ладонях Силу. И платить за этот выбор – тоже.
Вот она и заплатит.
«В жизни и смерти, в горе и в радости, в предательстве и прощении – навсегда…» - свадебная клятва.
Когда родился Лит, Тала в последний раз горько выплакалась. Бог весть, как желала бы она, чтобы этот малыш был – другой сын. Как ловила в крошечном личике знакомые черты, как радовалась, глядя на светлые прядки на детском затылке… а он в ответ взял да потемнел к годику, и волосы его стали такими же прямыми, русыми, как у отца. Рассветный отблеск бросал на младенческие щечки тень другого лица. Если бы этот птенец оказался сыном другого сокола, любила бы она его больше?
Прошлое потихоньку умирало. Оставалась - жизнь нынешняя, спокойная и ровная. Вечерами, глядя в темнеющее небо, Тала порой говорила мысленно «Спасибо»… а кому – и сама не знала. Правда, в полнолуние, когда на небо выкатывался огромный, оранжевый диск, долго не спала, стояла на ступенях дома, закусив губы, глядя в никуда. Но это случалось не каждый месяц, а потом – все реже и реже…
Суровой и пустынной выглядела эта земля, но она полюбилась Тале. За годы жизни на границе она привыкла к пыли – из памяти почти исчезли прохладные дожди и лиственные леса столицы. Теперь даже самый последний тушканчик, даже степные птицы и ковыль стали ей родными.
Теперь она старалась не вспоминать, а когда все же вспоминала, все чаще казалось ей, что все это было – не с ней. Скачки верхом, патруль, ярость боя, пламя, срывающееся с рук… Саадан, магия – да полно, она ли это? Этого никогда не было и быть не могло – с ней, сдержанной и спокойной женщиной, в жизни никого не убившей, кроме комаров летом на веранде. Магия ушла, как часто бывает с женщинами после родов. Прежнее казалось сном, приснившимся давным-давно и уже почти забытым. А иногда казалось, что нынешняя жизнь – сон, и совсем скоро она проснется, и все будет по-прежнему.
* * *
Маленькое княжество, доставшись Тирайну от отца, лежало почти в руинах – междуусобные войны прокатились по этой земле всей своей тяжкой махиной. И, как назло, последние два года выдались страшно засушливыми – пыль и суховеи прокатывались над дорогами, выжженными пустыми полями, и только почти пересохшие ручейки еще хранили остатки влаги.
Пыль висела в воздухе, поднятая колесами возов и копытами коней. Особенно если кони эти так же стремительны и неутомимы, как кони кочевников-соседей, налетавших незаметно и беспощадно и столь же быстро отступавших. Это нельзя было назвать войной, это были всего лишь набеги – но их было много.
Сорок с лишним лет назад распалась Криштская империя – колосс на глиняных ногах, считавшийся когда-то непобедимым, державший в железных руках весь Юг. Распалась не под мечами захватчиков, но разъедаемая ржой изнутри, как оно и бывает обычно. Оставила после себя кучу крошечных удельных княжеств и непомерную гордость их правителей, каждый из которых вел родословную если не от Великого Завоевателя Харанта, первого императора, то уж от его потомков – с гарантией. Степные княжества постоянно воевали друг с другом, и каждое считало себя сильнее соседа. Это было во времена князя Тридана, деда Тирайна.
Таннада не принадлежала Криштской империи. Кто жил на этих землях изначально, от кого появились столь причудливые названия рек и деревень, сейчас выяснить уже нельзя: много сотен лет назад княжество переходило из рук в руки, пока не стало провинцией Инатты. Случилось это в пору расцвета Криштской империи. Позже – уже около сотни лет назад - один из королей Инатты подарил южную свою провинцию герцогу Эранскому в пожизненное владение с правом наследства. Но у герцога не было сыновей; дочь его, княжна Миранда, вышла замуж за князя Ламанда Леа-Танна, служившего когда-то правителю Кришты. Короли Инатты и Кришты долго пытались понять, чьими же становятся в этом случае земли Таннады, но так и не договорились. То были не такого масштаба и ценности земли, ради которых стоило затевать войну, и короли, подумав, признали Таннаду независимой. Стихии с ними, пусть живут. Криште в те времена было не до войн с соседней сильной страной.
Княжество Таннада невелико – сто миль с севера на юг, двое суток неспешного конского хода от границ до столицы. Столица, главный и единственный город Рута, стоит на реке Ренне. Обширные степи – от края горизонта до края, сколько может охватить взгляд – поросли разнотравьем у северных границ, к югу же от столицы это сплошной ковыльный ковер, волнующийся под ветром. Для ветра Таннада открыта зимой и летом, с востока и с запада; в песках живут суслики, тушканчики и мыши, если повезет, можно увидеть антилопу; летом в небе звенят жаворонки и пустельги, кружат степные орлы. Пройди Таннаду с севера на юг, увидишь – равнодушно бродят коровы и овцы, гордые лошади посматривают на одинокого путника, щелкают бичами пастухи. Часто через эти земли проходили мирные кочевники, гнали стада на восток, в Юрату и дальше, дальше, к далеким Соленым горам. Князь Таннады им не препятствовал; можно узнать, что нового слышно на юге, а если повезет, купить красных бус и золотистых монист в подарок девушке. Крестьяне и пастухи, рыбаки в верховьях Ренны, княжеская дружина да сам князь – вот тебе и вся Таннада.
Когда распалась Кришта, Таннада активно торговала с Инаттой, поэтому мелкие, но воинственные князьки-соседи маленькое княжество трогать не решались. Сама Таннада воевать никогда не стремилась – куда им до завоеваний, дай Стихии сил выстоять в очередной стычке с очередным соседом. Но князь Тридан быстро дал понять: их лучше не трогать. Сын его, князь Ардейн, отцу если и уступал, то ненамного, и худой мир – тот, который лучше доброй ссоры – держался все время его правления.
К сожалению, князь Раудан, старший брат Тирайна, ни твердостью, ни жесткостью отца и деда не обладал, и соседи, быстро поняв, что такое новый князь, осмелели снова.
Эти набеги быстро измотали и обескровили княжество. Степняки уводили в плен молодых, здоровых мужчин и женщин, убивали стариков и детей. Пользуясь нерешительностью молодого князя, они осмелели и не давали покоя не только пограничным областям, но заходили вглубь страны, поглядывая, кажется, и на столицу. Противостоять им могла лишь княжеская дружина – но они успевали не всегда.
В одной из таких стычек погиб сам князь Раудар Леа-Танна, старший брат Тирайна. Оставшееся без правителя княжество думало недолго – они послали гонца к молодому магу Земли, уже несколько лет не приезжавшему домой даже на короткие дни каникул.
Нельзя сказать, чтобы предложение это явилось для Тирайна неожиданностью. Бывает и так, в конце концов, а в том, что старший брат не удержит княжество после смерти отца, он почти не сомневался – слишком медлителен и нерешителен тот был. Но – как уехать? Как оставить Гильдию? И как не уезжать, если там – дом, родной дом, оставшийся в памяти пусть не очень светло, но – Родина? Враз забылось и недовольство отца, и вечные насмешки Раудана, в глубине души страшно завидовавшего брату-магу. Осталось одно – я нужен там. Как ни крути, пусть младший, но он все-таки княжич. Князь, поправил себя Тирайн. И – если не он, то кто же?
За те несколько лет, что Тирайн не был дома, княжество сильно обнищало. «При отце все было совсем не так», - с грустью думал Тирайн, глядя на запущенные дороги, бедные деревеньки и откровенно голодные лица людей. Юг княжества почти обезлюдел; брошенные дома печально смотрели на мир пустыми глазницами окон, бабы и ребятня прятались в подвалах и наспех вырытых землянках… в леса бы, но и лесов здесь не было – это степное, холмистое взгорье из конца в конец насквозь прокаливало беспощадное на выцветшем от жары небе солнце. А тут еще неурожай два года подряд, и страна, кажется, находилась на грани взрыва.
«Сварил брат кашу, а расхлебывать мне», - хмуро усмехнулся Тирайн в первый же вечер дома.
Княжеская дружина сильно поредела, а заменить погибших воинов было некем. Пришлось проводить рекрутский набор, вызывая недовольство и так уже возмущенного народа. Нужно было увеличивать налоги – страну необходимо восстанавливать, но как? Нужно было сдерживать соседей, которые не сразу поняли, что у беззащитного княжества появился теперь правитель-маг, а потом договариваться с теми же соседями, которые, наконец, поняли, что у Таннады появился правитель-маг. А еще подошло время сева, а сеять нечем – прошлые годы были тяжелыми. В деревнях не хватало рабочих рук. В казне не хватало денег. «В голове, - в сердцах выразился как-то князь, - ума уже не хватает». Земной маг, он немного владел даром целительства, и со всех окрестных деревень потянулись в Руту бабы, неся больных детей, калеки и неизлечимо больные. А еще нужно было приглядывать за детишками – не выявится ли в ком чародейских способностей?
Третий год правления Тирайна выдался на диво урожайным. «Я маг или кто?» - устало ответил Тирайн на недоуменные восторги казначея. Жара и дожди в тот год сменяли друг друга ровно тогда, когда это было нужно; травы росли с необычайной скоростью, косари выбивались из сил. Люди вздохнули с облегчением и опаской – кажется, они начинали верить своему князю.
Камень Земли, забытый, лежал в шкатулке, тускло поблескивая серебряными гранями. Где ты, Гильдия магов Земли? Рутина грозила захлестнуть с головой.
В первые годы молодой князь сутками мотался по дорогам, спал урывками, почти не раздеваясь. Тала не застала это время, но о тех первых, самых тяжелых годах часто вспоминала старая Мира – кормилица и нянька, выкормившая Тирайна и любившая его даже, пожалуй, больше, чем родного сына. Она часто ворчала на маленького Лита, сравнивая его с отцом, хотя – Тала знала – гордилась малышом и любила его безмерно.
- Помнится, беженцы были, - рассказывала Мира вечерами, усевшись у очага с вязанием, - у-у-у, волной текли. Кто и оставался, да. А кто дальше шел… вот не понимаю я – князь наш всем защиту обещал да помощь, только живите, рук не хватает, людей не хватает. Отстроились бы. Нет – дальше идут. А куда идут, чего ищут? Непуть… На дорогах что творилось – ужасти, у столицы-то спокойно еще, а в глуши – в одиночку и не ездили, только большими обозами. С солью и то тяжко было – видано ли дело? А все потому, что торговать возить боялись. Война же… а на нее все спишется. Ну, а потом-то уж легче стало. И пошлины сбавили, спасибо князю, и на границах поспокойнее стало. Да нам на нашего молиться надо. Так ли жили раньше, э-эх, - и она, махнув рукой, совала Литу сладкий пряник.
Слушая эту неторопливую, круглолицую женщину, Тала немного лучше стала понимать неторопливого, рассудительного юношу, так беззаветно любившего ее все эти годы. Неторопливость эта и обстоятельность, прежде порой раздражавшие Талу, после рождения сына обернулись совсем другой стороной. Всегда и все решавшая сама, рассчитывавшая только на свои силы, Тала, став матерью, начала понимать, как это хорошо – быть вьюнком, обвившимся вдоль каменной стены; быть «за мужем», за кем-то, словно за той же стеной, за забором крепким. Забор этот может обернуться забором неволи, плена. А может – крепким укрытием. И тут уже – как посмотреть…
Тирайн же, слыша трескотню старой поварихи, только улыбался. Он с охотой и часто вспоминал детство, проказы – свои и брата, и даже наказания отца, державшего сыновей в строгости, и юность, и учебу в Гильдии. Единственное, о чем он предпочитал не рассказывать, а Тала – не спрашивать, - война. О том, что было там, в маленьком селении Последние Холмы, Тала старалась не думать. Впрочем, она понимала мужа. Ей и самой не особенно приятными были воспоминания о приграничных стычках и той, ее войне – тяжелой работе с непрекращающейся, тяжкой усталостью.
В первые годы Тала, Огненный маг, часто помогала мужу. Они ездили – то поодиночке, то вдвоем – в разные концы страны; кузнецы в деревнях и в городище на юге, завидев княгиню, улыбались и кланялись до земли. Однажды Тала помогала усмирять степной пожар на востоке; огонь был низким, но шел быстро, ветер гнал его на запад, вглубь княжества. Потом Тала подумала, что стычки на границах все-таки не так страшны, как этот ровный неумолчный гул и пылающее поле. Загар, въевшийся в кожу за три года жизни в Приграничье, стал еще чернее, а медные волосы, кажется, выгорели до светло-рыжих. Вскакивая в седло, Тала не раз слышала обращенные к ней пожелания дождя под ноги и думала, что и у самой у нее эти слова вылетают едва ли не сами собой. Мужской костюм, сшитый нарочно для нее, навечно пропитался запахом дорожной пыли и дыма. Тирайн подобрал для нее хорошего коня – выносливого, смирного, добродушного.
Тала полюбила эти поездки. В них не было торопливого, лихорадочного сумасшествия Приграничья; ярости схваток, когда счет идет на секунды; всего того риска и азарта, который единственный помогал забыться, который Тала любила всегда. Она, боевой маг, научилась ценить неторопливую вечернюю тишину на крыльце кузни, размеренный перестук молотов, сноп искр в горне, запах свежей глины в мастерской гончаров. Она привыкла к улыбкам на обращенных к ней лицах. Это были простые, прямые и искренние люди. Это была спокойная, некрасивая на первый взгляд земля, но она стала родной. Это тоже была работа, только совсем иная. Мирная.
Лишь однажды – это было через год после свадьбы – повеяло на нее жаром прежней жизни. Князь уехал в Инатту, в столицу; обещал вернуться через три недели – слишком много, сказал он, дел накопилось в Гильдии в Ледене. До времени его возвращения оставалось дней около десяти, когда Тала решила поехать на юг, на пограничную заставу. У тамошнего кузнеца что-то не ладилось – не иначе, Огонь прогневили, а работы много: не только мечи и копья, ему и из окрестных деревень ковать приносят.
Она приехала на заставу около полудня. Едва успела сойти с коня, отвечая на приветствия кланяющегося в пояс воеводы, как закричал на каланче дозорный, и в поспешно распахнутые ворота ввалился – иначе не скажешь - мальчишка-подросток на запыленной, загнанной лошади. Свалился с седла, вскочил – и кинулся в ноги воеводе:
- Беда, господин! Кочевники! Там, у нас… налетели, как саранча… я один ушел. Спаси, господин! – и задохнулся, умолк.
- Где? – коротко спросил воевода.
- Ломище… - прохрипел мальчишка.
Воевода и Тала быстро переглянулись.
- Собирай дружину, - резко сказала Тала.
И вскочила в седло.
Схватка была короткой, но яростной. Кочевники, по всему, надеялись на легкую добычу и знали откуда-то, что князя нет дома, иначе не осмелились бы – так нагло, так далеко от границы. Тала, оказывается, еще не забыла ничего из прежних умений, руки ее действовали словно сами собой, часто опережая разум. Уже в обратной дороге, когда дружина, по счастью почти не поредевшая, неторопливо топала по пыльной дороге, седоусый воевода, все это время молчавший, хмуро сказал:
- Зачем ты, княгиня… А что не так если – как бы мы князю в глаза посмотрели?
- Так же, как и я, - усмехнулась она, - если бы осталась на заставе.
Тирайн, когда она рассказала ему об этой стычке, сначала нахмурился, потом погладил ее по плечу. И сказал озабоченно, но буднично:
- Странно. С чего это они так обнаглели…
Потом жизнь наладилась, свободного времени стало больше. И вечерами Тирайн все чаще стал уходить в лабораторию – маленькую комнату в башне. Сперва редко, потом, когда свободного времени стало больше, - все чаще.
В первые годы, еще до рождения Лита, Тала поднималась к нему, молча сидела в глубоком кресле у окна, наблюдая. Давала советы. Однако к Камню своему, лежащему в ее комнате в глубине ящика, не прикасалась. Складывалось впечатление, что он совершенно безразличен ей, что та работа, которую когда-то взахлеб, забыв про сон и еду, делали все четверо, совсем ее не интересует. А может, это была память, которую Тала сознательно загоняла внутрь, запрещая себе вспоминать. Однажды Тирайн спросил ее осторожно:
- А Камень?
- Что Камень? – рассеянно отозвалась Тала.
- Ты будешь продолжать работу?
- Не знаю, - ответила она равнодушно. – Зачем?
Тирайн внимательно посмотрел на нее.
- Зачем? – повторила Тала. - Мы все равно не закончим. Саа нет. Кервина нет. Камни их неизвестно где.
Тирайн вздохнул – и умолк, отводя взгляд.
Больше на эту тему они не разговаривали.
Когда родился сын, Тала перестала приходить в лабораторию. И вовсе не потому, что не хватало времени. Она любила сына больше всех на свете и никакая цена за его появление не казалась ей чрезмерной. Но как ни оправданна была ее потеря, все-таки слишком обидно и больно оказалось смотреть на то, чего ты лишена, лишена насовсем. Теперь она могла видеть только внешние проявления; внутренняя сила того, что делал ее муж, оказалась от нее скрыта. И видеть, и понимать это стало для нее мучительно.
Нет, она могла, конечно, дать совет или что-то объяснить – в конце концов, теоретическая подготовка никуда не делась, и знания, полученные в Гильдии и в Академии, могли принести – и приносили им обоим – немалую пользу. Но Тала понимала, что здесь, на этой выжженной солнцем земле, эта теория бесполезна. Здесь практика нужна, здесь ценили умение разжечь огонь, а не вывести из этого процесса теоретическую формулу. Была бы она магом Воды… Воды здесь отчаянно не хватало. Вода здесь ценилась. Ах, если бы был жив Кервин, вздыхал порой Тирайн.
По утрам Тала заходила в его кабинет. В отсутствие хозяина долго-долго рассматривала книги, таблицы Земных рун и сочетаний, карты Таннады, испещренные понятными каждому Земному знаками. Трогала пальцами хрустальный кубок, задумчиво поглаживала маленькую спиртовку. Однажды открыла маленький ящик в глубине стола и доставала небольшую деревянную шкатулку. И, вытряхнув содержимое на ладонь, долго-долго любовалась поблескивающими на свету гранями. Надежда и гордость ее мужа… гордость троих мальчишек, вздумавших поиграть с Силами. Не оттого ли Силы решили указать им их место? Ведь из всех троих Тирайн был самым сдержанным… не слабым, нет. Но до того, что могли и умели Саадан и Кервин, не всегда дотягивался Тирайн. Не оттого ли его – единственного – пощадили?
Несколько раз князь ездил в Инатту, в Гильдию. С одним из магов, пожилым и опытным Верреном, Тирайн регулярно переписывался – и, видно, немало ценных советов содержалось в этих письмах.
Из одной своей поездки – малышу Литу было тогда полтора года – Тирайн вернулся задумчивым и возбужденным. Талан не стала расспрашивать мужа; захочет – расскажет. После той поездки маленький многогранник переселился из потайного ящичка на стол.
- Я уж думала, ты забыл про него, - сказала Тала.
- Нет, - коротко ответил князь. – Времени не было. Да и нужды тоже.
- А теперь есть? – она внимательно взглянула на мужа.
- Теперь – есть, - так же коротко ответил тот.
После этого разговора он стал пропадать в башне все вечера, прихватывая и часть ночи. Тала не спрашивала его ни о чем.
В те, первые, годы они часто разговаривали по вечерам, сидя на ступеньках крыльца, или стоя у реки на пристани, или уходя в степь – было у них двоих любимое место недалеко от города. Излучина реки давала какое-то подобие прохлады, росшие у воды три чахлых деревца – подобие уединения. Князь и княгиня уходили из города вдвоем, без охраны; прогулки эти были ценны еще и тем, что давали возможность поговорить – с глазу на глаз. Да и кого им было бояться – здесь, в стране, где князя любили и уважали? А разбойники, мародеры, лихие люди за годы княжения Тирайна повывелись.
Часто вспоминали Кервина. Тело его было привезено в Инатту, похоронили его с почестями, как героя. Как не хватало его, прежде самого незаметного! Как не хватало его молчания, его озорных проделок, его доброго, понимающего взгляда. Как часто жалел Тирайн, что нет друга рядом – как помог бы он, как они… как продолжали бы они вместе работать.
Вспоминали и Саадана, но – молча. Каждый сам про себя. Тирайн не хотел тревожить жену – а она наглухо замкнула в себе эту память, понимая, что прошлого не вернешь, и боялась потревожить мужа. Та любовь, то узкое серебряное кольцо стало замком, на который оба закрыли память, чтобы сберечь покой друг друга.
К тому же, оба долго не могли поверить, что Саадан погиб. А когда, наконец, поверили, приняли в себе это, вспоминать открыто было уже слишком тяжело.
* * *
Со времени их свадьбы минуло пять с лишним лет. Маленькому Литу было уже больше года, и Тирайн с облегчением наблюдал, как со времени рождения сына прежнее ледяное спокойствие и молчаливое равнодушие Талы постепенно сменялись жизнью. Смехом, лаской, порой слезами, но – жизнью. Зеленые глаза ее так часто становились теплыми, яркими, живыми, обращаясь на сына.
Внешне Тала почти не изменилась. Фигура ее не расплылась от родов и кормлений, осталась все такой же тонкой и гибкой, косы – такими же пышными и густыми. Правда, от уголков глаз к вискам разбегалась тоненькая сеточка морщин и седая прядь в волосах была хорошо заметна, но это – если приглядываться. Только улыбалась она теперь реже, намного реже.
А маленький княжич был похож и на мать, и на отца одновременно. Яркие зеленые глаза он несомненно взял от Талы, русые прямые волосы – от него, Тирайна. Крепенькая, неторопливая его фигурка очень напоминала фигуру деда, старого князя, а легкий смех так напоминал смех Талы в прежние счастливые времена. Но вот от кого он получил упрямый характер, оставалось загадкой – ни в отце, ни в матери не было, кажется, такого упрямства. Няньки ворчали, Тала улыбалась: выровняется. И потом, кто сказал, что упрямство – это плохо? Уж это-то она знала на себе.
- Как ты думаешь, - спросил однажды Тирайн у жены, - кем он станет? Он будет магом?
Тала задумчиво пожала плечами.
- Все может быть.
- Мне бы этого хотелось. Мы отправим его учиться в Инатту, а потом он сможет остаться там, в Гильдии…
Княгиня промолчала. Хотела ли она для сына судьбы мага? Сама не знала.
- Если он будет магом, - улыбаясь, добавил Тирайн, - пусть он станет Огненным.
- Зачем? – искоса взглянула на мужа Тала.
Он посмотрел на нее очень серьезно и ответил:
- Чтобы закончить работу. Чтобы пробудить четвертый Камень.
Тирайн любил сына, хотя внешне старался не показывать этого. Он был строгим отцом. Впрочем, Лит был еще слишком мал и не слишком нуждался в мужском воспитании. И все-таки невыразимой радостью было для князя таскать его вечерами на плечах; смеяться, когда смеется он; внимательно слушать, как малыш бормочет что-то на своем никому не понятном детском языке. Больше радовался он, лишь уходя в лабораторию...
Но нет, здесь «радовался» - не то слово. Магия… для Тирайна это было как глоток воды в жаркий день. Только тот, кто несколько лет был лишен возможности заниматься любимым делом, поймет его. Одно дело – применять свои опыт и знания на практике, и другое – прикоснуться к тайнам науки. Да, здесь он лишен был почти всех инструментов; здесь он с тоской вспоминал о библиотеках Гильдии в Инатте, но даже те крохи, что успевал уделять магии – и это было хорошо.
Тирайн не таился от жены; от Талы у него вообще не было секретов. Она нечасто приходила к нему в лабораторию, но это был ее выбор. Но в этот день, именно в этот он не мог не позвать ее. Это было их счастье – прежнее, на четверых.
…Они уехали на полторы мили от Руты и остановились у начала холмов. Была середина марта, солнце еще не пекло, как в июле, сезон дождей закончился. Невероятно хороша была степь весной; ковер из ярко-алых тюльпанов, перемежающийся зеленью травы – вот что она такое. И небо, небо, неоглядно-высокое, и пересвист птиц в синеве, и ровный ветер, приносящий запах еще сырой земли и весны. Они стреножили коней, отошли от дороги, поднялись на один из холмов.
Это неправда, что Тирайну нужен был именно день – Земной маг не был привязан к времени суток. Но отчего-то именно в середине дня Сила его была ровнее и больше. Именно в это время он чувствовал себя плотью от плоти этой земли, ее сыном, ее частичкой. Тирайн глубоко вздохнул и поднял голову. В весенней синеве не было ни облачка.
Он обвел взглядом землю, эту еще не успевшую стать выжженной холмистую степь, и протянул руку. На раскрытой ладони лежал Камень, тускло мерцал агат в глубине. Серебряные грани поблескивали на солнце. Тирайн глубоко вздохнул и закрыл глаза…
Он стал этой землей, ее песками и ручьями, ее дорогами, ее пылью. Он стал ковром тюльпанов, стал жаворонком, что парит сейчас в вышине, мышью, копошащейся в норке. Он стал корявым деревцем, выросшим в оазисе, стадом овец, табуном лошадей, пасущихся неподалеку, глиной у берега ручья. Он ощутил запах конского помета, свежих стружек, скрип песка на зубах, его глаза запорошила песчаная буря. Он был черным, как земля, желтым, как песок, голубым, как вода, красным, как цветы. Он стал этой землей, а она стала – его… Она и была - его.
Невыносимая тишина царила вокруг, когда он произносил давно выученную формулу – ту самую, что произносил когда-то Кервин, что должны были говорить они четверо, каждый для себя. Негромок был его голос, но Стихия слышала его – и отвечала своему магу. Камень на ладони стал тяжелым, едва удержать.
И все было совсем не так грозно и величественно, как было когда-то у Кервина. Не было страха. Просто огромная нежность, хлынувшая в сердце. Просто понимание: это мой путь. Просто радость от того, что и он принадлежит теперь Силе, той Силе, которой служил и будет служить, пока хватит сил. Он никогда не сомневался в том, какую дорогу выбрал, но теперь… Песчаный вихорек скрутился на дороге, взмыл вверх и полоснул по раскрытой ладони. Маленький суслик подбежал и уселся рядом, блестя крошечными глазками. Спикировал из вышины орел. Шевельнулись, скрытые глубоко под землей, рудные и золотые жилы. Тюльпаны склонили к нему гордые головы. Лишь на миг дрогнула земля под ногами – и все стихло.
Это – Сила. Камень на раскрытой ладони замерцал и налился ровным, матовым черным свечением. Это – его Сила. Тепло и покой, разлившиеся внутри, были подобны клочку твердой земли под ногами утопающего.
…Стоя поодаль, Тала смотрела на мужа, и по щекам ее мелкими капельками ползли слезы.
* * *
В один из весенних дней, когда солнце уже успело раскалить землю, а от весны осталось одно название, Тирайн получил письмо. В тот день он собирался уехать на несколько дней – говорили, на юго-востоке идет саранча. Для мага – два дня работы, а для скота – беда. Он был в лаборатории, укладывал в седельную суму то, что пригодится для работы. Стихии ведают, что там за саранча, значит, надо брать с запасом.
Окно было распахнуто, легкий ветерок, колыхавший занавеси, облегчал жару. Гомонили и перекликались во дворе слуги, где-то смеялся Лит – на днях ему минуло полтора года. Малыш уже уверенно ходил и бегал, и любимым его развлечением теперь стало добежать до высокой травы, растущей у ограды замка, и спрятаться, затаиться в ней. Переполох и сердечный приступ нянькам обеспечен. Правда, с пятого раза слуги сообразили, куда прячется непоседливый княжич, и, хоть и без особенной радости, подыгрывали – а Лит смеялся колокольчиком, то и дело выныривая из травы. «Ему и жара нипочем», - с легкой завистью подумал Тирайн, выглянув из окна. Русая макушка малыша отлично была видна сверху. Конечно, так и есть – вон, прячется почти у самых ворот.
Письмо… ах да, письмо! Сначала князь с удивлением вглядывался в незнакомый и словно смутно знакомый почерк. Кто это мог быть, от Веррена весточка пришла на прошлой неделе. Но потом… потом он вспомнил, кому принадлежали прежде эти летящие строчки. И подумал, что, наверное, это жара играет с ним скверные шутки.
Молча упал он на стул, благословляя Стихии за то, что рядом нет жены. И только спустя несколько минут, задернув легкую штору, дрожащими пальцами вскрыл конверт.
Через час ему удалось взять себя в руки. Тирайн спокойно вышел, кликнул слуг, приказал приготовить лошадь – он уезжает вечером, и не на юг, а в Инатту. Саранча подождет. Сам собирал вещи и с тайной радостью думал, что руки уже не дрожат и голос не срывается, значит, все хорошо. Сумел так же спокойно поцеловать жену, чуть удивленную внезапной переменой поездки, и объяснить: Веррен просит приехать, почему такая срочность – неясно, а впрочем, вряд ли его не будет долго. И только отъехав от города на несколько миль, остановился, спешился… и долго стоял, глядя на закат, пересыпал в пальцах песок, забыв обо всем на свете. Силы великие, неужели это правда?
Он скакал без отдыха, зная, конечно, что не увидит того, кого надеялся увидеть. И боялся этой встречи - не меньше, чем ждал ее. Встречный ветер трепал волосы, холодил разгоряченное лицо. Кого он встретит, кого? Явно не прежнего веселого мальчика, с которым они вместе смеялись, работали, спорили, любили… одну девушку на двоих. Да уж, смешнее и нелепее не придумаешь. Познакомьтесь, это моя жена. А должна быть ваша жена. Если Саадан захочет дать ему в морду, он будет иметь на это право. И никакие отговорки вроде «мы не знали, что ты жив» не будут иметь силы.
Северную границу он пересек быстро и без проволочек – князь все-таки. Инатта, родная, тоже родная страна. Сразу стало прохладнее, и было видно, что здесь весна в разгаре, но все-таки не лето. Ему не нужно было заезжать вглубь страны, путь его лежал в маленький пограничный город. Почему Саадан назначил встречу здесь? Не хотел привлекать внимания? Не хотел утруждать друга долгой дорогой? С него станется. Но, Силы, как, почему, почему стала возможной эта встреча?! Неужели они все-таки ошиблись? Страшно, невозможно ошиблись.
Маленькая гостиница в центре маленького города была дешевой и скромной. Отчего именно здесь - Саадан беден? Но хозяин, у которого Тирайн осведомился, в какой комнате остановился маг Воздуха, поклонился ему так почтительно и так любезно проводил его до комнаты постояльца, что сомнений не оставалось – плата за это убогое обиталище была непомерно высокой, и расчет произведен с небрежностью, показывавшей – этот человек достоин лучшего. Иначе с чего бы так стелиться перед проезжим иностранцем хозяину пусть небогатой, но единственной в городе гостиницы?
На короткий стук в дверь изнутри раздалось негромкое:
- Открыто.
Коротко выдохнув, Тирайн шагнул через порог.
Он поднялся ему навстречу из-за стола и встал спиной против света, этот высокий светловолосый человек в темной одежде. Поэтому Тирайн не смог сразу разглядеть его – солнце било в запыленное окно. И он остановился посреди комнаты, растерявшись – потому что не знал, ни что сказать, ни как сказать.
А человек шагнул к нему. И негромко и просто проговорил:
- Здравствуй…
Они обнялись и какую-то долю секунды стояли так, не разжимая объятий. А когда Саадан отстранился и так же негромко выдохнул «Тир…», у Тирайна вырвалось:
- Прежний…
- Нет, Тир, - усмехнулся Саадан. И добавил, помедлив: – А ты… почти прежний.
Они расцепили сжатые ладони и какое-то время молча смотрели друг на друга. Потом Саадан кивнул на придвинутые к столу простые стулья с деревянными спинками:
- Садись уже…
Это был сон, это не могло быть правдой. В окно снаружи било солнце, гвалтливо орали на улице воробьи. Это сон. Они не верили, не верили, не верили – в то, что мертв тот, кто не мог быть мертвым, не должен был погибнуть! А вот теперь он вернулся – и в это опять не верится. Совсем.
Потому что тот, кто сидел перед ним, прежним Сааданом быть не мог никогда.
И дело даже не в том, что он изменился внешне, дело в том, как он изменился. Светлое, улыбчивое прежде лицо стало жестким и спокойным, и таким же спокойным и холодным стал взгляд серых – как сталь, а прежде они были серебряными – глаз. И улыбка стала скупой, и волосы выцвели, словно их пеплом присыпали. Только в улыбке этой порой мелькало что-то прежнее.
- Ты позвал меня, - сказал Тирайн. – Я приехал.
- Спасибо.
- Я не мог не приехать.
Опять молчание. Их разговор изобиловал паузами, отчуждением, молчанием… таким непривычным, не нужным прежде молчанием.
- Вина? – Саадан поднялся – так же легко и стремительно, как раньше, поставил на стол два бокала. Вино было золотисто-медовым, тягучим… и легким, словно глоток солнца. Того, прежнего, солнца. И это оставалось единственным, что связывало их – теперь.
- Как Тала? – спросил Саадан спокойно, пригубив из бокала.
И Тирайн увидел, что спокойствие это не показное, не внешнее. Все прошло. Сгорело, развеялось золой по ветру. И можно говорить без утайки. И так же спокойно он ответил:
- С ней все в порядке.
- Вы поженились?
- Да, - только на одно мгновение запнулся он, а потом договорил: - Мы думали, что ты погиб.
- Я знаю, - кивнул Саадан.
- У нас сын, - и легкое ласковое облачко скользнуло по его лицу.
- Большой уже?
- Полтора года…
- Молодцы. Поздравляю.
- Спасибо.
- А Кервин? Он… точно погиб?
- Да. Он похоронен в Ледене.
Падали, падали эти ничего не значащие, скупые слова, но что же еще им можно было сказать друг другу?
- Тир, я не за тем позвал тебя, чтобы вспоминать прошлое, - сказал, наконец, Саадан. – Я предпочел бы вообще никогда не возникать в вашей жизни, чтобы не… - теперь уже он запнулся на миг, - чтобы не тревожить вас. Но у меня дело к тебе, Тир. Серьезное дело.
- Говори.
«Зачем мы так, Саа, зачем? Встретились – и словно чужие. Я виноват перед тобой, но, Силы Великие, эта вина останется со мной до конца жизни…»
- Тир, - Саадан переплел и сжал длинные пальцы, чуть вздохнул. – У меня просьба.
- Говори.
Пауза.
- Тир. Отдай мне свой Камень.
- Зачем?! - изумился Тирайн.
- Он нужен мне. Очень нужен, поверь. Я не могу сказать сейчас, это долго объяснять, но… просто поверь. Потом я все расскажу.
- Саа… - Тирайн – растерянный, ошеломленный - пытался подобрать слова и не мог. – Ты что? Ты… понимаешь, о чем просишь?
- Понимаю, Тир. Если б не понимал – не стал бы просить. Но прошу. Отдай. Он очень нужен мне.
- Зачем? – повторил Тирайн.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга.
- Зачем? – спросил Тирайн снова, тихо, но твердо.
- Для работы. Мне нужно закончить работу.
- Для работы у тебя есть твой.
- Мне нужен еще один. Очень нужен.
- А Камень Кервина? Он ведь у тебя?
- Да, но мне нужен именно твой. Как раз для того, чтобы… - Саадан споткнулся на мгновение, - чтобы подчинить Стихию.
- Почему – подчинить, Саа? – непонимающе и удивленно спросил Тирайн. – Не подчинить, ты же помнишь, что…
- Вот именно, - усмехнулся Саадан. – Ты даже не понимаешь, что я хочу сказать. Тир… послушай. Ты никогда не сможешь добиться того, что смогу сделать я. Сила Воздуха – моя теперь. Я сумел. Камень Воды, который отдал Кервин, почти… - он чуть заметно споткнулся, - почти подчинился. И именно для этого мне нужен третий – твой. Я… у меня больше знаний, больше сил, чем у тебя. Больше возможностей. Даже если ты подчинишь себе Земной, ты все равно не сможешь… Пожалуйста, не думай, что насовсем. Я отдам его тебе – потом. И все-все расскажу, что знаю… все, что узнал. Мы закончим работу вместе. Но сейчас – прошу. Отдай.
Саадан выдохнул. Взглянул… если б это был прежний Саадан, Тирайн сказал бы, что он взглянул умоляюще. Еще секунда – и он бы дрогнул…
Но… радость летящей навстречу родной земли, песок холмов, золотые жилы и речная пойма. Это – отдать?
- Нет, - ответил он.
Лицо Саадана дрогнуло – и затвердело.
- Почему?
- Нет, - тихо повторил Тирайн. – Ты не имеешь на него права.
Воздух между ними накалился и едва ли не звенел от напряжения.
- Имею, - бледнея, так же тихо ответил Саадан. – Это была моя идея.
- Нет. Вспомни!
- Я все помню. Я имею на него больше прав, чем ты. Я знаю больше и больше могу. Я сумею овладеть твоей Стихией. Я принесу больше пользы, владея им.
Тирайн медленно покачал головой и встал.
- Прости, Саа, но – нет, - проговорил он очень устало. – Я не могу.
Поднялся и Саадан. Серые глаза его незнакомо, жестко блестели на худом, напряженном лице.
- Пока я только прошу, Тирайн, - негромко сказал он. – Пока. Жаль, что ты не понимаешь этого. Подумай.
Тирайн обернулся было к нему – и словно споткнулся. Взглянул – изумленно, непонимающе, ошарашенно.
Секунды тянулись, словно смола. Солнечные лучи в окне померкли.
- Я все понял, - ответил, наконец, Тирайн почти весело. – Это все, зачем я тебе был нужен?
Не дожидаясь ответа, он вышел, аккуратно притворив дверь. Шаги по деревянным скрипучим ступеням мучительно гулко отзывались в сердце.
* * *
За десять лет, минувшие с последней войны, в княжестве родились и подросли новые дети. Их было, пожалуй, больше, чем в довоенное время – хутора и города звенели от детских голосов. Каждый год, в праздник Середины Лета Тирайн устраивал для ребятни карнавал, и попасть на него старались жители даже самых дальних деревень, готовясь загодя, чуть ли не с зимы, вышивая и собирая по ниточкам наряды. Малыш Лит веселился вровень с крестьянскими мальчишками, с детьми ремесленников, и это был, пожалуй, единственный день, когда Мира не ворчала на маленького княжича за неподобающее поведение.
Три дня, с раннего утра до позднего вечера, в настежь распахнутые ворота столицы стекались толпы народу. На площади возле ратуши кувыркались циркачи, плясали над пологами куклы, пели менестрели, танцевали актеры. Вся эта буйная братия съезжалась, сходилась, стекалась в Руту заранее, за несколько дней, а то и недель до праздника, и везли они с собой все самое лучшее, что было. Трактиры и гостиница бывали переполнены, музыка и смех, летящие из открытых окон в жаркую летнюю ночь, не смолкали до рассвета. Ленты и бусы, цветы, медные монеты горстями сыпались к ногам актеров на брусчатку мостовой.
Огородники выставляли на продажу лучшие овощи с грядок – огромные, пузатые, важно подбоченившиеся помидоры, носатую морковь, яблоки – такие, что пахли цветами; как умудрялось вырастать все это в жарком, засушливом климате? Цветочники, разодетые и тщательно причесанные, торговали сумасшедше красивыми букетами – все, что только может рождать южная их земля, все буйство красок и радости словно лучилось: смотрите, это жизнь, что может быть ее краше?
Заканчивался праздник большим карнавалом. Арлекины и Пьеро, рыцари и Прекрасные Дамы, пастушки и принцы, смеясь, большой колонной в сумерках проходили от дворца князя до городских ворот. Малыши таращили с рук родителей уже совсем сонные глазенки; ребятня постарше вставали в самую середину колонны, и актеры совали им леденцы и пряники. Потом молодежь - те, кто хотел, - до утра танцевали на площади…
Они как раз готовились к празднику, когда на взмыленной лошади, задыхаясь, примчался с южной заставы гонец. Войско князя Реута подошло к границе…
- Все это немного странно, - задумчиво проговорил Тирайн. – Или я чего-то не понимаю? Ну, не совсем же глупый Реут, не может же он не понимать…
Тирайн стоял у окна и, задумчиво глядя в вечереющее небо, вертел в руках изящный ножичек для разрезания бумаги. Тала с вышивкой в руках удобно устроилась в глубоком кресле возле книжных полок.
- Ведь не может же он не понимать, - продолжал Тирайн, - что силы его и наши несоизмеримы. Да, собственно, он же потому и не трогал нас до сих пор.
Это была правда.
- Откуда он взялся? – спросила Тала, не поднимая головы от вышивки. – Кто он такой, ты знаешь?
Он вынырнул словно ниоткуда, из темноты, из мутной воды, из грязи, поднятой на поверхность развалом Криштской империи. В сущности, каждое из образовавшихся тогда лоскутных государств вряд ли долго могло бы в одиночку противостоять набегам друг друга. Не оттого ли шесть лет назад пришла в голову князю Реуту идея собрать княжества – снова в единый кулак? Впрочем, не будь это Реут, на его месте мог бы оказаться – спустя несколько лет – еще кто-нибудь такой же догадливый.
Нищий, наглый и вечно голодный – так отзывались о Реуте соседи, признавая при этом его военный талант. За шесть лет он сумел подчинить себе пять княжеств, окружив Таннаду полукольцом. Кого только не было в его пестрой армии, на каких только наречиях не говорили они – хищные, верткие, словно ласка, наездники, могущие на полном скаку снимать стрелой колечко с пальчика женской перчатки или орех с верхушки дерева. Они не признавали силы ничьей, кроме своей, и не ведали жалости.
В стычке с именно его войсками погиб князь Раудан, старший брат Тирайна, и хвала Силам, что Таннада быстро получила нового князя, не просто князя – мага. Реут быстро отошел и больше не тревожил Таннаду набегами – до поры. В сущности, не так уж велик был численный перевес, наоборот – армия Реута уже превосходила числом и умением дружину и ополчение Тирайна. Но связываться с магом, да еще боевым, Реут пока не рисковал. Это давало Таннаде какое-никакое, а преимущество и уверенность в завтрашнем дне, пусть и шаткое.
И вот – пожалуйста…
- Кого ж он себе на службу поставил? – размышлял вслух Тирайн, вертя в руках ножичек для разрезания бумаги. – Воинов несть числа?
Тала опустила вышивку на колени и взглянула на мужа.
- Толку-то гадать теперь…
- Да, - согласился князь. – Впрочем, особенно сильно я не тревожусь. Вряд ли он решится напасть – не настолько же глуп. Ну, а если даже… отобьемся. Стены у города крепкие, не в первый раз, выстоят.
* * *
Следующим вечером Тала долго не могла уложить сына. Маленький Лит (не так давно ему исполнилось три) все порывался достать из шкафа игрушечный меч – он ведь тоже хочет воевать. Он поедет с отцом, он уже умеет сидеть верхом, и без него в войске князя ну никак не обойдутся. После долгих уверений, что без Лита войско, конечно же, никуда не уйдет, и папа обязательно возьмет его с собой – но только утром, Тале удалось, наконец, успокоить сына.
Когда мальчик уснул, хмуря светлые бровки и сосредоточенно сопя, Тала осторожно укрыла его одеялом и долго стояла у кровати, глядя на маленькое суровое лицо и воинственно сжатые кулачки. Малыш, малыш… счастье, что ты еще мал, но ведь это не навсегда. Что станет с тобой, когда ты вырастешь? Зачем вообще рожать сыновей, если рано или поздно их отберут у тебя и отправят воевать – туда, где нет смысла, в войне вообще нет смысла, и если бы только была ее воля… Если бы женщины всей земли встали против своих мужчин и не пустили бы их туда, где свистят стрелы и встают на дыбы кони… хватило бы у них власти удержать этот огромный маховик? Если бы все женщины мира отказались рожать сыновей, если только их отцы не прекратят это бессмысленное убийство друг друга… убийство ради лишнего клочка земли, ради лишних монет, лишних почестей. Зачем, почему? Что им не сидится дома, рядом с теми, кто любит и ждет?
Нет ответа…
Завтра ее муж тоже уйдет. А она останется. И всей ее силы не хватит, чтобы удержать. А впрочем, у нее и силы-то не осталось… Странно, шесть лет назад она сама была такой, любившей и жар схватки, и боевую ярость; тогда – о, тогда она встала бы рядом с Тирайном. Какая она была глупая…
Но даже если маленький Лит захотел бы встать на пути отца, вскинул бы к темному небу гроздья ярких искр – не уходи! – смог бы он…
Да ничего он не смог бы. И не станет. Еще десять лет, и он тоже уйдет…
Тала накинула на плечи пуховый платок и, зябко ежась, поднялась в комнату князя.
По лестнице навстречу ей устало сходил по ступеням изможденный, покрытый пылью и грязью человек. Гонец, поняла она. Он поклонился ей, но, кажется, не понял сам, кому кланяется – так был измучен. Сесть и уснуть. Тала помнила это состояние, ей и самой приходилось…
Что ж… если будет нужно, она тоже сядет в седло и возьмет в руки лук. Вот только боец из нее теперь…
Княгиня горько усмехнулась и решительно отворила дверь в комнату мужа.
В кабинете ярко горели свечи, было очень душно. Тирайн стоял вполоборота к окну, и в позе его и осанке было что-то, заставившее Талу вздрогнуть – и рвануться навстречу ему.
- Тир! Что?
Он молчал, не шевелясь, глядя в никуда остановившимися глазами.
- Тир! - она тронула его за плечо – осторожно, бережно, ласково. – Что?
Князь резко вздрогнул, словно просыпаясь, оглянулся. Лицо его осталось напряженным, но ответил он ровно и спокойно:
- Ничего страшного, Тала…
Она знала, что слова эти – ложь, и отошла, села на диван, кутаясь в шаль. И молчала.
Прошло еще несколько томительных минут, и тогда Тирайн заговорил.
- Я получил новые вести с юга. Застава разбита… войско Реута будет здесь через двое суток.
- Мы ведь ждали этого, правда? – тихо проговорила Тала.
- Да, но… Тала… ты не все знаешь.
- Пока что я знаю лишь то, что нам предстоит война, и война тяжелая. Это ты не стал бы скрывать?
- Да…
- Значит, что-то еще страшнее?
Тир помолчал мгновение, потом глубоко вздохнул.
- Может, да… а может быть, и нет. Тала, я тебя очень прошу!
- О чем?
- Уходи. Бери сына и уезжай. Уезжайте на север… в Инатту. В Ледене у тебя есть дом, вы еще успеете… уезжайте. Я готов отдать все на свете, чтобы только вы двое очутились в безопасности.
- Тир… - она подошла неслышно, успокаивающе коснулась его руки. – Ну, что ты? Ты же сам говорил: мы выстоим, войско нам не страшно… ты маг, мы сможем…
Он с отчаянием тряхнул головой.
- Уезжай, Тала! Прошу тебя! Мне будет легче сражаться, - полушепотом вымолвил князь, - если я буду знать, что вы оба живы – и в безопасности.
Негромкий стук в дверь прервал их. Тирайн обернулся. Тала отошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу.
- Князь… - голос нового гонца был глухим и прерывистым. – Войско князя Реута остановилось на расстоянии дневного перехода от города. Завтра они будут здесь.
- Дорога на север охраняется? – спросил Тирайн спокойно.
- Нет, - гонец опустил голову. – Часть их воинов обошла нас с флангов. Путь к Инатте отрезан.
Тала обернулась и – почти весело – взглянула на мужа.
- Ну, вот и все, - сказала она, улыбаясь. Легко подошла к нему, коснулась губами щеки мужа. – Может, и лучше, что мы не уехали – по крайней мере, Лит будет под защитой городских стен.
Тирайн обернулся к гонцу.
- Благодарю. Вы свободны. Выспитесь… можете остаться здесь. Скоро здесь всем хватит работы.
Поклонившись, тот вышел.
- Тир… - она погладила его по плечу. – Я не стану тебе говорить, что все обойдется. Но... мы победим, ты же знаешь.
Тирайн слабо улыбнулся, взял руку жены и поцеловал тонкие, холодные пальцы.
- Ты можешь сказать мне, что еще случилось? – спросила княгиня, пристально глядя на мужа. – Я ведь вижу. Войну мы ждали уже давно, и это не заботило тебя – так. Что-то случилось за тот час, что я была с Литом. Ты скажешь мне?
Тирайн помолчал.
- Тала… С войском Реута идет маг огромной силы. Вот почему… теперь он уверен в победе. Нам не выстоять.
- Но…
- Подожди. Этот маг… - он коротко вздохнул, - это Саадан.
- Что? – переспросила она, еще не понимая и не вслушиваясь.
А потом – замерла, уронив руки. И не сводила с мужа огромных глаз, ставших враз темными и неподвижными. Стена. Стена враз выросла между ними, темная, сплошная. Прошлое. Прошлое, ставшее настоящим.
- Это Саадан, Тала, - повторил Тирайн, глядя на нее.
- Ты знаешь точно? – спросила женщина. Пальцы ее шарили по груди, стягивая, стягивая у горла пуховый платок, точно пытаясь защититься от чего-то; лицо стало очень бледным и строгим.
- Да…
- Значит… он жив?
- Да… - слова Тирайна падали, как сухие листья – вразнобой. - И я… был бы очень рад, если бы… Не понимаю, как это могло случиться, как и почему Саадан стал служить этому… Реуту. Но теперь это уже неважно, и боюсь, что правды мы никогда не узнаем.
- Он жив, - повторила она, поправляя медную прядь у виска, и пристально взглянула на мужа. – И ты это знал.
- Да, - тихо ответил князь, не отводя взгляда.
- Как давно?
- Полтора года, - он помолчал. – Помнишь, я уезжал в Инатту прошлой весной? Он прислал мне письмо, просил о встрече. Я приехал, - князь говорил спокойно и ровно. – Мы встретились. Он просил меня отдать ему Камень.
- Зачем?
- Сейчас это не важно, Тала…
- Ты отказался?
- Я отказался.
Тала всхлипнула сухо, без слез, уронила руки.
- Почему?! Почему ты не сказал мне, что он жив? Почему? Как ты мог… как же ты мог молчать, Тир!
Тирайн шагнул к ней – женщина отшатнулась.
- Тала… Если бы я рассказал тебе, это… ничего не изменило бы. Но ты мучилась бы все это время… и мучила и меня, и… и его. Прости.
Меж ними повисло молчание – как темная вода, заливающая омут стылой осенью.
- И что же теперь?
- Теперь он снова просит… нет, теперь уже требует. Если мы отдадим ему Камень, он уйдет. А без него Реуту никогда не взять город.
Громко пробили часы. Полночь.
- Тир… Если без Камня – ты удержишь? Ты сможешь?
Тирайн долго молчал. Потом ответил тихо и честно:
- Не знаю.
Снова повисла тишина.
Наконец, Тала заговорила; очень спокойным был ее голос.
– Что же, пусть. Тир… это ведь ничего не меняет, верно?
Князь не ответил. Взгляд его был устремлен в темное окно; что-то он старался разглядеть там, в сплетении ветвей и ветра.
Пятая Сила часть первая
© Copyright: Алина Чинючина, 2011
Свидетельство о публикации №211021501508
Свидетельство о публикации №211021501508
Рецензии