Все в прошлом. Осенняя любовь

 

Осенняя любовь
         В те годы на  центральном стадионе каждую осень устраивали праздники урожая – театрализованное шоу, собирающее практически все население города. Не было торжественных речей. Все заменяли живые картины: импровизированная революция, гражданская война, успехи социализма, завоевание космоса. Основные участники и постановщики шоу – клубы предприятий под руководством, и при непосредственном, самом активном участии городского Дома культуры. Очень жаль, что сегодня такие праздники заменили коллективными пьянками в форме подворий. Украинское подворье, молдавское, русское, гагаузское и другие неизвестного происхождения …дворье с обязательным атрибутом: шашлык и выпивка. Гуляй народ.  Чем быстрее сопьешься, тем легче будет управлять быдлом и черпать из общественного корыта. И мы гуляем.  Назло всем и, в первую очередь, себе.
          «Активистка, комсомолка, спортсменка! И просто красавица». Разве могла я оставаться в стороне от театра, от участия в праздниках. Конечно, нет.
         В тот год я  на осеннем празднике изображала в живой картине «Космос», как сейчас думаю, неизвестно кого.  Юрия Гагарина – нет, я женщина, космонавтку – нет, тогда еще Валентина  Терешкова ходила по грешной земле. Но было красиво. Я на верхушке ракеты, в белом платье, в высоко поднятой руке горит звезда, а внизу на машине солдаты с автоматами охраняют ракету. И конечно заглядывают под платье, благо оно только до колена. Ничего не поделаешь, привычка. Я замерла на верхушке ракеты. Хочется сжать колени, но боюсь выйти «из образа» или свалиться на головы любопытных солдатиков. От волнения ужасно захотелось посетить богоугодное заведение в ближайших кустах, но машина едет очень медленно, чтобы я не сверзлась со своей вершины на грешные головы моей охраны.
          «Образ я дала», но по его окончании еле добежала до родных кустов, а там стоит высокое кареглазое чудо  в образе народного любимца Василия Чапаева и предлагает прокатить меня на его лошади. Дилемма буриданова осла налицо:  сяду на лошадь – обписяюсь, убегу в кусты – потеряю «Чапаева», а он мне глянулся. Решила рискнуть – еще пару минут могу потерпеть, зато парень хорош и видно на меня «запал».
          И села я на лошадь. И…, был день другой.   Как потом мне рассказал Саша, кто-то уколол лошадь, она понесла. Очнулась я в больнице с сотрясением остатков моего мозга в  «безмозглой» голове. Рядом Саша,  соседка тетя Шура, невропатолог. От стеснения  и предположения, что я могла уделаться при них – решила, что лучше умереть. С этой мыслью отвернулась к стене.
         Как привезла меня к себе домой тетя Шура, что проделывали они  со мной дома с дедушкой Николаем Николаевичем (ее отцом врачом военного госпиталя) – не знаю.  Пришла в себя оттого, что кто-то меня переворачивал. Это был доктор Нафталиев невропатолог. Вероятно, в больнице, прежде чем я решила умереть от стыда, я что-то сказала, ибо первые слова доктора, когда я открыла глаза, были:
          – Подумаешь, горе у нее. При любимом описалась. Вот у меня горе настоящее. Смотри! – И он высунул язык. Страшный, синий, покрытый рытвинами и холмами, разрезанный какими-то  узкими ущельями. – Видишь? Это называется «географический язык» – вот это горе. Ни кислого съесть, ни горького выпить.
          От его слов и безысходности в голосе (хороший был актер и врач) я рассмеялась и с этой минуты пошла на поправку. Согласилась поесть и вкуснее того супчика  и  оладушка  с вишневым вареньем в своей жизни не помню.
          А потом пришел Саша. Он, оказывается все это время,  постоянно  дежурил на улице и все выспрашивал тетю Шуру, как я себя чувствую и скоро ли поправлюсь. Стали мы встречаться.
          Саша был с Урала. Шорец. Интересный малый.  Малый, потому что  только после замужества у меня появилась возможность заглянуть в его паспорт. С ужасом я узнала, что Саша на семь лет моложе меня. Малый и все.
         Дома у него случился пожар и по телеграмме отца он уехал в Карпинск.  По возвращении, с согласием родителей на наш брак, Саша сделал мне странное предложение.
        – Давай поженимся, мама с папой не против, но они просят, чтобы я взял твою фамилию.
        – Зачем? У тебя такая красивая фамилия – Майдуров. Не-ет, я не согласна. – Что-то  кольнуло мое сердечко, какая-то мысль пробежала, но я не смогла ее поймать – все было отдано ласкам, таким редким в моей жизни.
          Я забеременела. Решила, по  возвращении с практики, сказать ему, что жду ребенка и посмотреть на его реакцию. На практике стала постоянно терять сознание. Не было болей, просто на какое-то время уходила и все. Благо, что был конец практики, и  преподаватель второй группы отпустил меня на два-три дня раньше. С трудом, в сопровождении студентки, которая помогала нести чемодан,  я несла дочь на руках (!!!), мы добрались домой.
           Скорая.  Больница. Операция.  Внематочная с запущенным перитонитом. Осталась жива. Саша не стал отцом.
         Наша первая ссора произошла из-за пустяка. Я была на кухне, и вдруг Саша позвал меня в комнату. Я бросила все дела на кухне и побежала на зов любимого.
         – Ты меня звал? Тебе что-то надо? – Он вытаращил на меня глаза. Молчал минуты две, а потом начал орать. Я даже  не поняла, что он орет, какими словами. Почему так разнервничался из-за этого виртуального голоса, якобы приносящего в дом беду, если на него откликнуться.
          На второе утро в пять часов утра Сашу арестовали. Я прибежала в милицию. Там дежурил мой студент заочник. У него я и спросила, за что Сашу арестовали.
           Пришла в сознание оттого, что на меня лили воду. На дрожащих, подгибающихся ногах вышла из здания милиции. Вот и кончилась моя семейная жизнь, догнало мамино проклятие. Муж – убийца. Был во всесоюзном розыске, в связи с  нанесением ножевой раны, повлекшей смерть потерпевшего. И я вспомнила его странное предложение: – Мама с папой дают согласие на наш брак и просят  взять твою фамилию.
          – Почему, ну почему я не согласилась?! Его бы не нашли. И мы бы жили вместе. Это мама, мама с ее проклятиями виновата. Будь оно все проклято, – шептала я, походкой пьяного, возвращаясь,  домой.
        Почти год металась я между городами Тирасполь и Междуреченск.  Суд. Приговор. Обморок.
         Сашин образ постепенно таял, я стала забывать его и вдруг письмо с приглашением приехать к нему в город Топки Кемеровской области. Ночь на размышление. Итог моих размышлений – к черту аспирантуру, к черту науку. Уеду. У меня будет семья. Больше мне ничего не надо. Как всегда: сказано – сделано.
         Все! Расчетные на руках. Билеты куплены. В шестнадцать   часов с минутами уезжаю на новое место проживания в неведомую мне, южанке, Сибирь. До Москвы на поезде, затем на самолете до города Кемерово, а там и Топки рядом.
           Саша встретил меня в аэропорту. Продолговатые  глаза, прикрытые пушистыми ресницами, смотрели на меня ласково и  чуть смущенно. Я глядела на него во все глаза:
            – Это мой муж?!  Мы познакомились  более двух лет тому назад в моем родном городе  на празднике урожая. Он – В. Чапаев,  я – звезда, летящая на ракете в, пока неведомый человечеству,  космос. И вот я, «звезда», сижу в  междугородном автобусе рядом неведомо с кем (то ли уголовник, то ли честный малый), смотрю с любопытством на него и ловлю себя на мысли, что этот внешне красивый человек абсолютно мне незнаком. Все надо начинать сначала.
          От воспоминаний меня отвлек Сашин шепот:
          – Меня поселили в городе Топки.  Три года мы должны прожить в этом городе. Я не имею права выезда в течение этого времени в другой город. Но, по окончании срока, мы сразу уедем в Тирасполь. Я работаю  на цементном заводе инженером (к моменту ареста он имел два курса Новосибирского политехнического института) на щековой дробилке. Мы несколько дней поживем в общежитии,  пока я найду квартиру или снимем домик.
           – Да мы можем все эти годы жить в общежитии.  Три года пролетят незаметно.
           – Нет, там тебе жить нельзя.
           – Почему? Мне не нужны особые удобства. Главное, что мы опять вместе.  Ох, лукавила я, ох лукавила. Вместе–то  вместе, а вот сживемся ли – вопрос. Забыла я его. Отвыкла.
            – Речь идет не об удобствах, а о людях, что живут в общежитии.  В основном там живут зэки, то есть заключенные на поселении.  Их уровень развития, бытовые привычки, взаимоотношения, бесконечные  пьянки, драки, маты. Они, понимаешь, иные.  И я тебя прошу, не вступай с ними ни в какой контакт. Пока я буду на работе, не открывай никому дверь. Вообще, веди себя так,  будто в квартире никого нет.
          Он умолк. Каждый из нас погрузился в свои мысли. Я думала о будущей жизни с этим, сегодня для меня, чужим человеком. О чем думал Саша – не знаю.
           Стояла осень.  Отдельные березовые колки напоминали хороводы девчат в нарядных желтых сарафанах, яркими пятнами алели осины. Вдалеке виднелся лес, он как будто светился мягким золотисто-коричневым цветом снизу, а верхушки деревьев были неожиданно темными. Знаменитые сосновые боры – догадалась я. Вдоль придорожья росли в основном травы – овсяница, мятлик, ежа сборная. Седыми бородами выделялись отдельные куртины перистого ковыля.
           Сама дорога, по которой ковылял наш престарелый автобус, была просто укатанной грунтовкой, с положенными ей ямками и ямами, в которые автобус исправно нырял и с громкими стонами и воем вырывался из них, подбрасывая пассажиров до потолка. Тридцать километров, отделяющих нас от Топок, мы  преодолевали примерно около двух часов.
          Огромный одноэтажный барак встретил нас хмуро.  Повеяло заброшенностью и бедностью. Входная дверь нараспашку. Бесконечный  темный коридор и много  дверей напомнили мне мое первое замужество (см. рассказ «Крик души»). Тревожно забилось сердце. Кольнула неприятная мысль:  неужели опять возврат к старому? Как будто услышав мои мысли, Саша сжал мою ладошку:
          – Не волнуйся, это всего  несколько дней. Но помни, они иные и сегодняшняя тишина пусть не успокаивает тебя, она обманчива. Как будто в подтверждение его слов в конце коридора раздался крик, громкий многоэтажный мат, звон бьющегося стекла и истошный крик  – убивают. Мимо, цепляясь по пути за стены, тазики, половички, пролетела неряшливо одетая, дурно пахнущая давно немытым телом, женщина. Ее догонял босой, в широченных брюках с голым  торсом, мужчина. Тело его все было расписано татуировкой. От его взгляда, брошенного в нашу сторону, у меня подогнулись коленки, и мне захотелось стать муравьем или божьей коровкой и исчезнуть с его пути. Саша,  открыв дверь нашей комнаты, буквально втащил меня в наше временное пристанище. Тяжело вздохнув, прижал к себе и шепнул на ухо: – С крещением тебя. Страшно было?» 
           – Нет, я и не такое видела и слышала, храбро ответила я. 
          Моего прошлого он не знал, а я не торопилась посвящать его в  перипетии моего детства (см. повесть «Байстрюки»). Первая ночь, первые разговоры, первые ласки – все первое. Как будто и не было тех месяцев совместной жизни.
           Первые три дня я тихо сидела в ожидании Саши с работы. Слушала «концерты» в исполнении «иных»,  пополнила свой багаж новой матерщиной и словами явно не из словаря Даля. Пару раз порывалась вмешаться в слишком громкие разборки, в которых (мне так казалось) участвовало все общежитие, но разум победил, и я не вышла из комнаты. Более того, я не открывала, если раздавался    стук  в дверь или ломился неизвестный с обещанием сексуальных утех  с райским наслаждением.
 На четвертый день я обнаружила, что необходима стирка.  Воспользовавшись временной тишиной в коридоре, я  захватила постирушку, тазик, стиральный порошок и отправилась на кухню.  Вода пенилась, бельишко стиралось, я даже запела от удовольствия, что есть работа. Мне, непоседе, три дня сидения показались многолетней каторгой.
           – И не так уж и страшно и никого нет, – подумала я  и как сглазила. На кухне появился объект – женщина лет пятидесяти. Бесцеремонно запустив руку в тазик с пеной, зацепила и вытащила на свет божий мои плавки.
         – Эт-то чо? – поворачивая так и так миниатюрный треугольничек спросила она.
         – Плавки. – Ответила я, весьма удивленная ее вопросом.
         – Их на чо надеват-то? – Огорошила меня очередным вопросом представительница прекрасного пола неведомой мне «страны».
          – Ну, это трусики, – нашлась я с ответом, вспомнив Сашино предостережение, что они живут немного в другом мире и могут не знать некоторых слов.
          – Нюрка! – Заголосила вдруг баба дурным голосом, – подь сюды!
           Через минуту рядом нарисовалась вторая женщина. Помоложе. Изношенное лицо, украшенное синим фингалом,  неаккуратно накрашенные губы, нос растопыркой от вечных побоев. Отсутствие зубов и расплывшаяся фигура отнюдь не украшали ее.
          – Что орешь заполошенно? Чего привиделось?  Молодую увидела да захотелось? Гляди, ее придет, он тебе п…у на голову вывернет.
           – Нет, нет, ты гляди чего она надеват, а куда? У меня и на одну ногу не налезет, а она говорит, трусы это. Куды ж их надеват–то? –  беспомощно повторила свой вопрос первая женщина.
           К  этому времени вокруг меня уже собралась толпа примерно из десяти человек. Все вертели в руках мои плавки, поворачивая их так и этак, некоторые прикладывали их к своим интимным местам. Смех, сальные шутки, как в мой адрес, так и в адрес друг друга не умолкали. Я стояла огорошенная, вспоминала Сашино предостережение и   мысленно каялась, что ослушалась его.
           Из оцепенения меня вывел вопрос, – «А ты кто? Как сюда попала? За что сидит твой–то?
           – Он не сидит. Он работает. Это я пока сижу.
           – Чо ботаешь? Твой–то химик, я знаю. На цемзаводе видела его, на щековой. Привезли неделю назад.
           – Нееет. Саша не химик –  он инженер и скорее физик. Это я химик,  – пояснила я женщине.
           – И на сколько ж тебя захимичили? – Заинтересованно спросила одна из  зэчек.
          – Ну, наверное, на всю жизнь. Это ж теперь моя профессия.
          – Ни х…я себе, а с виду коза козой. Я обиделась на козу и собралась дать достойный отпор нахалке, вбив в ее неразвитую голову, что быть химиком всю жизнь почетно, и я не собираюсь менять профессию.
          Только я открыла рот, как из толпы протянулась рука, выдернула меня из круга, заинтересованно слушавших персоналий «другого мира», и поволокла в комнату.  Таким злым я Сашу не знала. Буквально бросив меня на кровать, он разъяренно  спросил: – «Ты,  почему вышла из комнаты? О чем ты с ними говорила? Я же тебя предупреждал!»
         – Саша, они меня не обижали. Они спросили, где ты работаешь и сказали, что ты химик на щековой. А я им объяснила, что ты физик, а я химик и на всю оставшуюся жизнь.
         – Кто? – Спросил Саша и вдруг залился диким смехом. С ним началась истерика. От дикого хохота из глаз лились слезы, лицо покраснело, он буквально начал задыхаться.
          Отсмеявшись, утирая слезы, он спросил меня – «Поняла ли ты смысл вопроса, заданного тебе  зэчками?»
           – Что я совсем дубина, – обиделась я.
           – Наверное, да. – Безапелляционно ответил он. На их языке химиками называют заключенных, отправленных на поселение с отработкой на  государственных объектах. Поэтому они и вытаращили глаза, когда узнали, что ты пожизненный «химик». Теперь я хохотала до слез.
          В тот же день мы с Сашей  в поисках жилища впервые пошли в город.

                (Продолжение следует)