Та Самая Дорога

Ветер лопочет по черепице, хрипло ухает в дымоходе и наконец со свистом врывается в приоткрытую форточку. Утром на Маяке холодно, но не промозгло. Чуть пахнет далёкой рекой и горами, не такими далёкими. Лес со всех сторон наполняет маленькие шестигранные комнатки звуками листвы и просыпающихся животных.
Слышно как бабочки и стрекозы расправляют невесомые крылья, как точит дерево жук. Слышно как срывается с ветки спелое дикое яблоко. Слышно как распускается розоватый бутон шиповника и кружит над ним шмель. Слышно как осторожно притаптывается заяц и как лакает из ручья оленёнок. Перекрикиваются на крыльце воробьи, важно цокает по каменной плитке старая ворона, за окном на жёрдочке нахохлился пестрый голубь. У изгороди пробивается сквозь землю новорожденный росток вьюна, всю ночь он блуждал в кромешной тьме и наконец вырвался под редкие солнечные лучи. Ветер щадит его и обходит стороной, вьюн должен окрепнуть и украсить изгородь своими цветами. Под корнями яблони зашевелилась лесная мышь, сонно повела носом в сторону просвета.
Ветер уносится в лес, чтобы захватить запахи малины и дикой мяты. Он пробегается над прикрытыми листвой шляпками грибов и приземистыми кустиками черники. И несётся дальше в лес, к спрятанному среди камней ручью, мимо усыпанной ромашками полянки. И снова возвращается к Маяку. Он свеж, пахнет цветами, еловыми шишками и беличьей шерстью.
И когда становится совершенно невыносимо солнечно, а чехарда звуков и запахов наполняет собой всё пространство, Птица понимает, что снова пришло утро, и неизбежно открывает глаза.
Она откидывает исшитую зелёными нитями простыню, потягивается и приподнимается с жёлтой подушки. На самом верхнем этаже Маяка солнце посылает лучи сразу во все четыре круглых окошка. Птица прячет простыни и подушку в соломенный стенной шкаф, скатывает тонкий матрас к стене, накрывает тёмно-зелёным пледом крупной вязки. Птица готовится к новому долгому дню.
В кухоньке на столе уже ждёт кувшин свежего молока. Кувшин появляется на том самом месте каждое утро, глиняный, полный до краёв. Птица подогревает молоко в закоптившемся котелке над жаровней, подбрасывает новых поленьев. Кухонька заполняется запахами смолы, старых угольев, и конечно тёплого молока. Птица выпивает молоко залпом, а потом зачёрпывает из бочки зерно большой деревянной ложкой и отворяет дверь. Там все уже заждались – и воробьи, и старая важная ворона, и нахохлившийся голубь.
В саду птица собирает опавшие яблоки и терновник, выкапывает пару морковок и пузатый клубень свеклы, а также несколько молодых картофелин. Яблоки и терновник пойдут на компот и варенья, а остальное сойдёт на обед. Птице много не надо, она сама маленькая как птица.
После Птица отправляется полоскать простыни и полотенца в кадке с дождевой водой, которая в этих местах всегда чистая. Когда она заканчивает развешивать во дворе бельё, солнце всё ещё высоко и всё ещё утро. Приготовив обед, Птица усаживается в высокое плетёное кресло и берётся за спицы. К полудню она кладёт в корзину у своих ног очередной шарф, или очередной свитер, или даже очередное покрывало. Иногда у неё выходят рифлёные и кружевные, словно снежинки, белые салфетки. И совсем редко – тонкие, почти прозрачные треугольные шали.
А тем временем к крыльцу уже подходит пышная лисица с пугливым взглядом и забавно торчащими кисточками на ушах. Птица расчёсывает её костяным гребнем и гладит по холке, даёт немного молока из кувшина. Лисица уходит довольной.
Пообедав, Птица отправляется в лес, собирает грибы, ягоды и спелые орехи. Находит в чаще лечебные травы, коренья, складывает в корзину сухой мох и шишки. У ручья выкапывает глину и ракушки. Птица знает, что лес плотно, зелёным кольцом, стоит вокруг Маяка, а за лес ей хода нет. Она давно смирилась и с этим.
Когда солнце окрашивается в рыжий и начинает скатываться, прятаться за деревьями, Птица возвращается к Маяку, у самого крыльца оправляет края белого сарафана, как всегда перемазанного травой и ягодным соком. Но это ничего. Сарафан к утру снова станет белым. И всё же Птица застирывает его в кадке, а сама облачается в мятую рубаху на завязках и лёгкие льняные брюки.
На Маяке всё происходит как бы само собой. В крохотной библиотеке на третьем этаже даже нужная книга сама ложится в руку, а любимое кресло как бы невзначай оказывается за спиной. Птица забирается в него с ногами и листает потускневшие страницы с иллюстрациями больших городов, неведомых животным и далёких недостижимых морей. Птица не задумывается. Её воспоминания также тусклы, как рисунки в старых книгах. Но она всё же помнит себя совсем юной и глупой, летящей над бушующим морем на еле различимый свет Маяка.
С заходом солнца Птица закрывает книгу и привычно отирает лицо. Оно почему-то всегда становится мокрым, а глаза немного жжёт. Но стоит подняться с кресла, как всё это тут же забывается. Тихонько поднимается Птица в свою спальню и зажигает одну за одной высокие кофейные свечи, распахивает окна, впускает свежий, уставший за день, вечерний ветер. Ветер нежно гладит её по волосам и пускается по комнате, играет со свечными огоньками.
На сердце у Птицы неспокойно. Она присаживается к окну на маленький резной стульчик, всматривается в лесную зелёную темень и ждёт. Птица ждёт когда загорится Маяк. И когда его луч восходит над окрестностями, высвечивая крыльцо, сад, изгородь и наконец, уходящую в лес, тропку, Птица поднимается и идёт встречать гостя. Лёгкие шаги её босых ножек отталкиваются от лестницы, разносятся по стенам и утопают в глухой ночи где-то на пороге.
Так происходит не каждый день, поэтому Птица порой позволяет себе нетерпение. Она выбегает в сад, чтобы встретиться с заплутавшим путником, предложить ему отдых, тёплый хлеб и ароматный чай. А взамен получить недолгую беседу и возможно настоящую улыбку. Птица любит, когда странники улыбаются ей и рассказывают свои истории. Потом непременно придётся прощаться, - никто ещё не изъявлял желание остаться в Маяке, а Птица и не настаивала, - но это не так страшно, как коротать бесконечно длинные дни. Когда путник отдохнёт, насытится и наговорится, Птица проследит, чтобы Маяк вывел его из леса на «ту самую дорогу». Маяк никогда не ошибается, но Птица всё равно следит из крохотной башенки на самом верху. Каждый раз. Человеку неуютно одному в лесу ночью, но гораздо легче, когда знаешь, что тебя провожает чей-то взгляд.
Только в этот раз всё по-другому. Когда Птица отворяет дверь, она ещё не знает, что произойдёт, но знает, что всё будет иначе.
Маяк высветил дорогу заблудшему гостю, а Птица уже стоит на пороге. Странно, но не слышно шагов и бодрых приветствий. Птица замешкалась, вглядываясь в темноту вдоль тропинки и не находя там гостя. Сердце её заколотилось от предчувствия неизвестного и пугающего. Только спустя несколько минут заметила она кого-то, тёмным пятном привалившегося к изгороди. Нет, не человек в эту ночь явился на свет Маяка. У приоткрытой калитки застыл израненный зверь. Птица уже расслышала его тяжёлое хриплое дыхание, а запах свежей крови и загноившейся раны ударил в ноздри. Она было кинулась к нему, но остановилась в паре шагов, напуганная. Зверь был столь страшен и столь огромен, что Птица на мгновение задумалась, не бросится ли он на неё, не растерзает ли. И тут же она устыдилась себя. Потому что зверь умирал, биение его сердца было столь слабым, что даже Птице приходилось напрягать свой чуткий слух, чтобы расслышать его.
Медленно подошла Птица к зверю и присела рядом с ним на корточки, заглянула в заплывшие усталые глаза. Молящие обречённые глаза. Человеческие.
- Здравствуй израненный зверь, - прошептала Птица и осторожно погладила его. – Позволишь ли помочь тебе?
Птица всё ещё немного боялась и отчаянно ругала себя за это.
- Я вылечу тебя, - пообещала Птица также шёпотом. – И ты сможешь найти «ту самую дорогу».
Зверь тяжело вздохнул и опустил серую голову в ладони Птицы, закрыл глаза.
Всю ночь Птица пробыла подле зверя, омывала его раны, втирала в них мазь из целебных кореньев и давала напиться молока. Незаметно наступило утро с привычным его гомоном. Но Птица не услышала ни звуков леса, ни его запахов. И прошёл новый день для неё незамеченным, как прошла и ночь, за днём последовавшая. Как прошли многие-многие дни, перед тем, как зверь смог подняться и дышать ровно. И не было за это время ничего связано Птицей, и ничего не было положено в корзину. И ни одна книга не была ею прочитана. Разлетелись звонкие воробьи, куда спряталась важная ворона, исчез нахохленный голубь. И даже пугливая лисица не приходила за молоком и лаской.
Когда зверь полностью выздоровел, Птица вымыла его и хорошенько расчесала его серебристую густую шерсть. Вечером того дня Птица сказала:
- Ты был изранен, но теперь можешь продолжить путь. Я прослежу, чтобы Маяк высветил тебе путь до «той самой дороги». Я счастлива.
- Нет, - сказал вдруг зверь.
- Ты всё ещё болен? – взволновалась Птица. – Тогда оставайся пока не излечишься полностью.
- Я был изранен, да, - сказал зверь. – Но и ты изранена. Только твои раны не видно, они не на теле. Ты не счастлива. Уйдём со мной с Маяка.
- Я не могу уйти, - грустно ответила Птица. – Лес не выпустит меня. Маяк не отпустит. Не для меня «та самая дорога».
- Тогда я вывезу тебя на своей спине, - сказал зверь и улыбнулся так, что Птица ему поверила.
На рассвете зверь забрал Птицу из леса. И не Маяк указывал им путь, а яркий солнечный луч, самый первый, самый смелый солнечный луч.
И когда лес расступился, а Птица спустилась со спины зверя и пошла рядом, они ещё не знали, что идут по «той самой дороге».
Птица шла и улыбалась рассветному небу. Она помнила, как израненная вырвалась из клетки. Как нещадно бил по крыльям ветер, и как распростёрлось под нею необъятное море, и остались вдали прибрежные выступы скал. Как бежала она прочь от всего в неизвестность и как попала на Маяк, дарующий спокойствие и забвенье. Как забыла она там собственное имя и имя того, от кого бежала, но кого любила больше жизни. Как, утратив болезненную память, стала звать себя Птицей. И не бралась она считать, сколько вечностей прошло перед тем, как явился на свет Маяка её израненный зверь.
Зверь шёл рядом и улыбался своей Птице. Он помнил, что был человеком, и каким был человеком. Как своею любовью запер в клетку самое дорого, что у него было. Как сам взломал дверцу, не в силах вынести своей жестокости и отпустил, вместо того чтобы обнять. И как скитался потом и искал её так долго, что оброс шерстью и утратил человеческий облик. Сколько вечностей прошло, прежде чем уже на пороге смерти он увидел свет Маяка, зверь бы не брался измерить.
Сколько вечностей боли и забвенья проходит каждый, прежде чем найти «ту самую дорогу». Ни Птица, ни зверь не смогут ответить. Потому что возможно это с самого начала было «той самой дорогой».