9. Салат из помидорчиков

«Ведь мы живём для того,
Чтобы завтра сдохнуть.
Най-на-на
Най-на-на
Най-на-на»

Группа Крематорий

 

 

Просыпаться по утрам с каждым днём становилось всё гаже. Вот уже года два, а то и три — чёрт его знает, Жорик умирал, умирал страстно и без фальши, каждое утро. Он ещё помнил, как хотел стать космонавтом, как не шла учеба, как бы он ни старался, и как выпускной вечер переплавился в работу у дяди Миши на овощной базе, такую бесконечную и беспросветную. Как поймали его с поличным на каких-то помидорах, как раздули из этого показательный процесс во время перестройки — хищение государственной собственности, куда уж там! Как посадили, как били и унижали, оставляя в нем каждый день, а скорее каждую ночь, всё меньше человека. Как он освободился, лишившись чего бы то ни было. Как всеми правдами и неправдами добрался до Москвы и стал жить в подвале, перебиваясь от одного случайного заработка до другого.

Указы, инструкции и прочие бумажки, а главное, угрозы, которые в них намалёваны — они ведь никого не впечатляют, пока не будет примера. И если пораскинуть мозгами, то Жорик был, пожалуй, самым подходящим человеком на базе, из которого можно было такой пример сделать — ни жены, ни детей, маленькая комната в общежитии, которую он время от времени делил со случайными дамами и неслучайными пустыми бутылками. Не то что бы он был алкоголиком, нет, он был нормальным мужиком. А вот остальные — у них и дети, и жены и вообще — правильная жизнь образцовых тружеников. Может быть поэтому, примером суждено было стать именно ему, тридцатипятилетнему холостяку, а может быть он просто оказался не в то время не в том месте да не с теми сумками в руках. И положил он жизнь свою на то, чтобы другим было неповадно. Или на то, чтобы своей невольной жертвой предупредить других, не жалея ни живота своего, ни, как выяснилось позже, желудка, почек и задницы.

Сначала он не воспринимал ситуацию серьёзно. Думал, что снова отделается выговором да лишением премии. Но вот именно это «снова» его и подвело. Дело оборачивалось всё серьёзнее: сначала изолятор, потом быстрый, явно показательный суд, на котором это «снова» и обернулось «хищением, совершенным вторично». Помнил, как не веря собственным ушам, умолял судью смягчить приговор, после того как какой-то секретарь, или как его там, приговор этот зачитал, положив тем самым начало самому длинному году в жизни Жорика.

Выйдя на свободу, он, разумеется, был уже давно лишён комнаты, работы, да вообще всего, из чего состояла его маленькая размеренная жизнь. Хоть внешне ничего и не изменилось — сел он в СССР, а вышел — в независимой России, как из автобуса, который вёз к родной деревне, а привёз к покинутым руинам.

Выходное пособие поразило стабильностью социализма, а цены на воле — новизной капитализма. Выжить без крова и средств в небольшом провинциальном городе оказалось невозможным. Когда голод схватил руками Жорика буханку хлеба, а ноги понесли подальше от прилавка, выяснилось, что судьба снова решила его за что-то наказать. Наказывала она дубинками оказавшегося рядом милицейского патруля. Возиться с ним патрулю не хотелось, и лишь благодаря тому факту, что полученные удары были, по всей видимости, эквивалентны стоимости хлеба, который он из рук так и не выпустил, очнулся он снова свободным. Хлеб, пусть и измазанный в крови и грязи, оказался невероятно вкусным, может быть потому, что это была буханка, дороже которой пришлось заплатить разве что за помидоры.

Через несколько дней, осененный новой идеей Жорик напился вдрызг на кладбище, отгоняя от принадлежащих ему стаканов и свертков посягавших на оных ворон и воробьев. В тот же вечер он познакомился с кладбищенским сторожем, который и посоветовал отправиться в Москву.

Оплатив проезд принятием новых ударов да посиделками в «обезьяннике», Жорик добрался до цели, где жизнь и в самом деле была не так уж и плоха. Время от времени руки его находили применение то тут, то там, в основном для переноски тяжестей. Будучи принятым в одну из компаний бомжей, он получил право жить в их подвале, кладя всё заработанное в общий котел, из которого потом и съедал ему причитающееся. От каждого по способностям — всем по справедливости, которую по большей части представлял барон подвала. Нередко бабам-мусорщицам удавалось раздобыть в мусорных баках ресторанов или появившихся супермаркетов такие яства, которые давали повод устроить пир на весь мир. Иногда после таких пиров приходили непрошеные гости — то мундиры, то лысые парни в кожаных куртках. Ни у тех ни у других с чувством справедливости проблем не было, но тем не менее, после каждого такого визита подвал приходилось менять.

Так шло лето за летом, вытягивая силы Жорика неподъёмными грузами на стройках, да зима за зимой, выцарапывая тепло из его легких, почек и печени, заставляя их постоянно кричать голове о своём бедственном положении. А голову успокоить было легко, почти каждый день было чем её успокоить, а в хорошие времена — ещё и каждое утро. Хорошие времена нравились Жорику, потому что каждое утро он умирал, а водка — неплохое лекарство от смерти.

Трудно было понять, что болело больше — печень от непрерывной работы на износ, желудок от переваривания всего, что в него забросят, руки после вчерашнего перетаскивания кирпичей на стройке, или голова после обмывания шабашки. Скорее всего, всё-таки желудок, а может и печень — в последнее время они выли в унисон, так что и не различишь, кто громче. Вдобавок, почки подвывали им вторыми голосами, стоя на хорах чуть позади сцены, на которой разыгрывалось главное действо. Разбираться в этом буйном хоре не было у Жорика ни малейшего желания, поэтому он, кряхтя, встал и, оставшись в полусогнутом состоянии, подошёл к Ваське и пихнул его в плечо.

– Вставай, наливают, – буркнул Жорик, обнажая дыры в некогда плотном ряду белых костяшек под вечно обветренными губами.

Василёк встал, вытер с глаз пыль, вечно сыплющуюся с трубы, тепло которой перевешивало для Васьки все неудобства ею же и создаваемые, резво на руках и заду подобрался к кухне — ящику, на котором стояла одноразовая по задумке, но многоразовая по факту пластмассовая посуда. Водка обжигающим потоком быстро прорвалась к внутренностям Жорика, смазала их голоса, и вой их немного притих и стал даже несколько более ладным.

Сегодня был хороший день. Опохмелка была, на стройку идти было не надо, потому как мужики предупредили, что сегодня у них начальство, и нефиг там своим видом вызывать гнев вышестоящих. Занятий для выходного Жорик себе придумать не успел, посему после утренней прогулки в парке в поиске окурков, он решил присоединиться к мусорщицам, намеревавшимся отправиться к большому супермаркету за углом. Как раз выходило время, когда утренняя уборка должна подходить к концу и скоро к контейнерам принесут съестное.

У бачков ему объяснили, что сегодня дежурит Андреевна, а она добрая, да он и сам в этом скоро убедился. Уборщица вытащила на высокий порог склада несколько больших коробок и внушительных размеров чёрный мешок.

– Берите, девчата, чтоб мне не спускаться – сказала она уставшим голосом, – только не мусорите и не шумите шибко.

Эта пожилая, но весьма ещё, по мнению Жорика, аппетитная женщина никак не вязалась с рассказами об извергах, которые мочились в контейнеры, сразу после того как выкинут в них то что они называют мусором, а того пуще — кидали в убегающих мусорщиц камнями.

Профессионально ловко перебрав добычу, мусорщицы набрали одну почти полную коробку и поручили её Жорику. Сами же, оставив мешок лишь на треть заполненным тем, что можно было ещё съесть, подхватили его за уши и, весело галдя, отправились прочь, бессловно увлекая Жорика за собой.

Радость хорошей добычи перемешивалась с чувством благодарности к Андреевне и передавалась так же и Жорику. Всё шествие, улыбаясь и покачиваясь, направлялось в штаб-квартиру.

 

– Вот кому жить спокойно, ничего у них нет, поэтому и беспокоиться нечему, – подумал Пётр глядя на движущуюся к переходу веселую компанию. Он смотрел на эту процессию беспечных бомжей и пытался понять, действительно ли он им завидует. Ясно, конечно, что жизнь их не сладка, но искренность их улыбок заставляла поверить в беззаботность их жизни — всё есть в мусорных баках — только протяни руку.

После прощания с Мэлсом Пётр решил, хотя бы сегодня, не попадаться ему на глаза, дабы не испортить ту замечательную ноту доброжелательности, на которой они расстались. Перекусив в кафе супермаркета, Пётр решил сегодня порадовать себя простым, но всё же, пожалуй, самым вкусным салатом, который никогда не надоедает. Купив два килограмма томатов, несколько баночек сметаны, сетку немаловажного лука и буханку пахучего чёрного хлеба, он направлялся в сторону офиса, чтобы выспросить охранника о местонахождении своей машины.

Жорик, не выдержав взгляда этого франта, поинтересовался:

– Чё смотришь, мужик? – Тут легкие сыграли над ним злую шутку, кашлем подбросив к горлу немного лишней, по их мнению, крови, которую Жорику пришлось сплюнуть. – Это у меня на помидорчики аллергия, – ухмыльнулся он редкими красными зубами, – видеть их не могу.

Пётр, ужаснувшись виду распластанной на асфальте кровавой слюны, перекинул ручки сетки на запястье и извлек из внутреннего кармана кошелек. Вынув из него несколько ассигнаций, за которые Жорику пришлось бы работать полгода, протянул и сказал:

– Это тебе на врача, пообещай что пойдешь.

Жорику уже давно было плевать на самолюбие и гордость, он и раньше ими особо не отличался, а в темных казематах тюрем и подвалов он хорошо усвоил одну мысль: главное — выжить. Жорик, взяв деньги, протянутые франтом так, чтобы его рука не коснулась дающей, посмотрел на мецената. Горько посмотрел. Трудно сказать, чего в этом взгляде было больше — обиды, гнева или презрения, но на вкус он был горький, горький, как полынь. Глаза Жорика, отягощенные бременем переживаний, опустились и, поймав попрыгивающую то влево, то вправо коробку, сообщили её координаты рукам, которые успели спрятать ассигнации в кармане бывших когда-то брюками лохмотьев.

Так ничего и не ответив этому франту, и увидев, что машины остановились, Жорик двинулся в путь, не дожидаясь зеленого сигнала, словно вожак увлекая за собой стадо нерешительных животных.

Дома все кроме Серёги были уже на ногах, но, несмотря на этот факт, граммов пятьдесят всё ещё ждали засоню на ящике. Оставив ассигнации тонкими прокладками лежать между дырками карманов, Жорик улегся на своё место, ожидая, пока предводитель подвала Иван получит всё, что ему захочется. Лишь потом можно было подойти с другими, равными себе к добыче, взять что-то поесть, а если достанется — и что-нибудь из тряпья.

Иван, накинув на себя поеденную молью дамскую кофту, да уплетая погрызенную, видимо мышами, колбасу вприкуску с подсохшим хлебом, бродил по подвалу, торжествующе поглядывая на своих подданных, которые ползли к кухне, словно дождавшиеся темноты тараканы.

В новом подвале места было не так уж и много, но как только потеплеет, он планировал повести свой народ в примеченную им недавно новую землянку, которая при разведке оказалась просторной и которую можно будет за лето утеплить, после того как она немного просохнет. Описывая круги вокруг кухни, он вдруг увидел бумажку, торчащую из штанины Жорика.

Жорик был несколько ошарашен, когда стоящие рядом с ним собратья с нечеловеческой прытью вдруг бросились грудью ему на голову, а потом, странным образом оказавшись под ним, повалились на пол. Ничего ещё не понимая, Жорик повернулся, чтобы встать, но тут почувствовал самоуверенный и обидный пинок под зад и снова растянулся на полу, больно ударившись бровью о какой-то кран, торчавший из васильковской трубы. Теперь стало понятно, что это Иван толкнул его на других, а потом ещё и пнул, его сапога Жорику уже не раз доводилось отведать. Прекрасно уже понимая за что его бьют, Жорик повернулся к нападающему, и, собрав в себе оставшиеся ещё крохи гордости и мужества, начал потихоньку вставать.

– Мне к врачу надо, – зло прохрипел он, запястьем стирая кровь, текущую по левому глазу. – Иначе я сдохну, надо мне!

– К врачу ему надо, а? – непрестанно матерясь неистовствовал Иван, – все бабки кладутся в котел, а там уже решим, надо тебе к врачу или нет! Надо ему а! – орал вне себя правитель.

Обножив сплошь красный белок под зрачками, Жорик посмотрел на него исподлобья.

– Мне к врачу надо! – прошипел он сквозь зубы и, неожиданно для всех, даже для себя самого, кинулся на Ивана.

Никому и в голову не приходило сцепиться с ещё молодым и довольно крепким вожаком. Он и сам чувствовал себя среди своей епархии столь уверенно, что давно потерял бдительность. Теперь он, слегка ведя головой, пытался поймать крутящийся подвал непослушными полуоткрытыми глазами и чувствовал, как чьи-то костлявые, но, всё же, слабые кулаки заставляли перекатываться эти глаза из одного угла в другой. Резко дёрнув головой, он сумел повернуться на бок, а потом с усилием и привстать, тем самым стряхивая с себя ударившегося головой о потолок бунтаря.

Трудно было разобрать слова барона, который, вставая, просто зверино рычал. Ища подмоги, он оперся о стол, который, накренившись, услужливо подкатил к пальцам Ивана бутылку, подстрекая к действию.

Обнадёженный Жорик отпустил Землю из рук и начал, было, подниматься с колен, как вдруг остро почувствовал невыносимую боль во всех зубах, даже в тех, которых он уже давно недосчитывался. Потом эта боль, пропахивая лезвиями все мозги, метнулась к темени, проскочила сквозь него и, немного успокоившись, тяжелым свинцом потекла по голове, злорадно сдавливая глаза, медленно гасившие свет, и уши, голоса сквозь которые стали проходить так медленно и тихо.

– Ну не бутылкой же! – с трудом узнал он ноющий голос Серёги, доносящийся откуда-то издалека. Жизнь, покидая Жорика, дала ему ещё услышать эти нелепые слова:

– Там же моя доза была.

Серёга вот уже который месяц умирал, умирал каждое утро.