21. Чистить зубы

«Зачем тебе знать, когда он уйдет?
Зачем тебе знать, о чём он поет?
Зачем тебе знать то, чего не знает он сам?

Зачем тебе знать, кого он любил?
Зачем тебе знать, о чём он просил?
Зачем тебе знать, о чём он молчит?

Поплачь о нём, пока он живой
Люби его, таким, каким он есть.»

Группа Чайф «Поплачь о нём»

 

На пороге стоял аккуратно одетый человек лет тридцати в недорогом с виду костюме и папкой подмышкой.

– Добрый день, – вежливо поздоровался он, – Надежда Петровна?

– Да, – растеряно ответила Надя.

Ответом почти на все её вопросы послужило удостоверение, которое посетитель протянул к лицу Надежды, так чтобы она могла его прочитать, но оставляя его при этом на уважительном расстоянии от лица.

– Дмитрий Каптарин, уголовный розыск – казённым, но непривычно тихим голосом сообщил он. – Позволите войти?

– Разумеется, – торопливо ответила хозяйка, пропуская странного посетителя. Не имея сил долее терпеть, она осведомилась. – С моим сыном всё в порядке?

Каптарин внимательно посмотрел на неё, видимо оценивая возраст:

– С сыном вашим наверняка всё в порядке, не переживайте.

– О господи, – мелькнула в её голове догадка, – что-то с дедом Тарасом?

– С дедом Тарасом? – переспросил для пущей уверенности следователь. – Ему, я так полагаю, лет за семьдесят?

– Да, – побледнела Надя, – что с ним?

– С ним, скорее всего, тоже всё в порядке, девушка. Я к вам по другому вопросу — по телефонному. – С этими словами Дмитрий вытащил из папки небольшой листок бумаги, на котором была записана какая-то последовательность цифр. – Этот номер вам знаком?

– Надежда смотрела на цифры, но это был не номер деда Арсена и не номер лучшего друга сына. Других номеров она наизусть не знала, потому что, собственно, никуда особо не звонила. – Нет, а что это за номер?

– Странно, – прищурился Каптарин, – а вот с вашего телефона за последние два месяца зарегистрировано семь звонков, вы не знаете, как это можно было бы объяснить?

– С моего телефона? – удивилась она, и тут вспомнила, – Ах да! Объявился один мой знакомый, бывший сосед, оставил карточку визитную, просил позвонить, но я что-то так и не смогла его застать. А что, он натворил что-нибудь?

– А что, он мог что-то натворить? – профессионально, вопросом на вопрос поинтересовался следователь.

– Гм, не думаю... хотя он в последнее время был... Как бы это сказать... Он, похоже, ищет себя, знаете, как-то не доволен он всем тем, чего достиг, по крайней мере, весной был недоволен. Может быть, вы мне скажите, наконец, что случилось?

– Видите ли, госпожа Верович, предположительно его нашли несколько дней назад мертвым на своей квартире.

– О господи! А что значит предположительно? Если я звонила на этот номер, то квартира — точно его — он ведь мне сам карточку дал со своим домашним, на него я и звонила. Секунду, я вам сейчас покажу.

Надежда углубилась в исследование содержимого ящика телефонной тумбочки, которая когда-то была частью трюмо, но уже давно лишилась зеркал и теперь была просто тумбочкой. Помимо телефона на ней стояла ваза. Было время, когда вазы на тумбочке постоянно менялись: если Наде дарили цветы — на ней сразу же появлялась высокая и узкая хрустальная ваза с белыми прожилками, в которой, собственно, цветы и стояли, но как только они вяли, на тумбочке вновь возникала ваза фруктовая — иногда со свежими фруктами, а иногда и с пластмассовыми. Класть в вазочку муляжи она перестала, когда её сыну было года полтора, и он с завидным постоянством пытался эти пластмассовые фрукты съесть.

Пока хозяйка копошилась не то в комоде, не то в какой-то странной тумбочке, Каптарин размышлял, насколько подробно стоит открыть ей ситуацию с этим её знакомым. А может быть любовником?

Тем временем Надежда нашла, наконец, среди каких-то шариков, очень важных колёсиков и магнитиков, которые сын отказывался выбрасывать, карточку, врученную Петром около месяца назад.

– Вот она, вот и номер, если номер в квартире этот, значит это точно квартира Петра... – тут ноги Надежды подкосились, и она неуклюже плюхнулась на диван. – Боже мой! Какую околесицу я несу! Что с ним? Господи, не молчите же вы! Его что, убили? Убили? Господи... как нелепо всё получилось. Вы знаете, какой он был человек? Таких ещё поискать надо! Господи как же это так? Из-за денег? Что же вы молчите как истукан? Что с ним?

– Предположительно самоубийство, – холодно констатировал Каптарин. На службе он был уже четыре года и самоубийства расценивал для себя как дело-отгул, редко на самоубийствах выплывали какие-то обстоятельства, которые выводили на свет убийство. Хотя, если зайти в книжный магазин и в отделе детективов взять с десяток подвернувшихся под руку книг, то складывается впечатление, что обыкновенные самоубийства — это большая редкость и в основном, если кого и найдут, болтающимся на веревке или как вот этого — полуразложившегося в ванне, то нужно обязательно искать злодеев, которые из корысти или по каким-либо другим причинам ему активно помогали.

Единственная, но весьма дорогая плата за такое дело-отгул — это общение, а главное — обязанность быть посыльным смерти, нести новость о её приходе родственникам и знакомым. Последующие вопросы — это как-то проще, а вот сообщение, и первые минут десять — самые неприятные. Если человек не успокаивался за эти десять минут — можно было с чистой совестью паковать папку и отправляться дальше, просто вручив повестку. На этом, четвертом году работы Каптарин стал замечать, что работа эта даётся ему всё легче, и эмоции соболезнования захлестывают его уже не так всецело как раньше, но он ещё не знал, что более «матёрые сыщики» пытаются всеми правдами и неправдами спихнуть эти дела на молодых не потому что они скучные, а потому что сочувствие они могут уже лишь симулировать — профессионально, похоже так, что и не отличишь, но всё же искусственно. Видимо, в такие моменты их охватывал страх из-за отсутствия собственного участия. Ведь обязательно наступит день, когда умрёт кто-то из их близких, что тогда?

– Что значит предположительно? – прервала быстронесущиеся мысли Каптарина опрашиваемая. – Его могли убить? Боже мой, за что его можно было бы убить?

– Я вам скажу проще, но не для протокола — я на девяносто девять процентов уверен, что это самоубийство. Просто я не имею право что-либо утверждать, пока не закончится следствие, понимаете? А сейчас, я очень попросил бы вас немного успокоиться, Надежда Петровна, у меня есть буквально несколько вопросов, на которые мне нужно было бы получить ваши ответы. Это чистейшего рода формальности, но это моя работа. Я не настаиваю, чтобы это произошло здесь и сейчас, вы можете посетить меня через день—другой, если вам так будет удобней.

– Нет, нет, – возразила Надя. Она, опустила голову и принялась смотреть на карточку, отданную ей Петром. Она вспомнила себя, стоящей на тротуаре одной из центральных улиц города. И Петра. В голове снова и снова прокручивалась одна и та же сцена: Пётр, с поднятыми руками, словно сдаваясь в плен, медленно отходит от неё. Пётр, показывая открытые ладони на уровне плеч, медленно шагает назад. Пётр, демонстрируя отсутствие угрозы нападения, делает шаг назад, затем другой, ещё один, ещё один, ещё, и ещё... Только теперь, в своей памяти она видела отчаянье в его глазах, не увидеть которое мог только слепец...

Вопросы были, как обычно в таких случаях официально-глуповатыми. На глазах угасающая Надежда отвечала односложно и неохотно. Таким образом, вся процедура опроса заняла не больше минут десяти. Попросив не провожать, следователь быстро удалился.

Надя долго ещё сидела на диване. Даже когда вернулся сын, она не подошла поцеловать его, а молча махнула рукой в ответ на его приветствие.

Но жизнь продолжается. Нужно было встать и сходить к Эдику. Опустив глаза, она вошла в комнату сына, где тот, довольный подарком прадеда с нескрываемой радостью на лице лопал, судя по цвету губ, шоколад и раскладывал какие-то бумажные полоски в дешевого вида альбом. Надежда погладила сына по голове, изобразила улыбку и наклонилась над альбомом.

– Ну что у нас тут такого интересного?

– Я сам составляю историю, мама, вот смотри, это подходит сюда.

Надежда посмотрела на листочек, который Эдуард как заправский филателист держал пинцетом:

«Петя очень любил конфеты, он не забывал каждые полгода ходить к стоматологу, а после того как поест сладкое, он сразу же отправлялся в ванную чистить зубы».