1.
- Алексей Викторович, вам опять из эФэСбэ звонят… - испуганно, дрожащим голосом, перейдя почти на шепот, сообщила Троицкому секретарь, - соединить?..
- Да!
- Это Алексей Викторович Троицкий? – послышался в трубке твердый командный голос.
- Здравствуйте, извините, не знаю, с кем говорю, я – Алексей Викторович Троицкий, генеральный директор….
- Знаем, знаем все ваши должности, ученые звания, - чеканил телефон.
- Чем могу быть обязан столь уважаемому заведению?
- Нам надо с вами уточнить кое-какие вопросы, - рокотал телефон.
- По электро – энергоснабжению?
- В том числе и по снабжению, - с раздражением подтвердил голос, - значит, так, я вас жду на Ленина в шестьдесят шестом кабинете, - закончил голос.
- В сером здании без балконов? – уточнил Троицкий.
- В нем, в нем, значит, сейчас девять сорок пять, ровно в десять я вас жду.
- Буду в десять десять.
- Не в десять десять, а ровно в десять! – почти прокричала трубка.
“Зачем я понадобился эФэСБэ? – подумал Троицкий, удобно сев на правое переднее сидение “Волги”, глядя на часы, спросил водителя, - За двенадцать минут доедем до эФэСБэ?”
“Попробуем, Алексей Викторович! – и “Волга”, завизжав покрышками, рванулась с места, проскочила на загоревшийся уже желтый светофор, повернула влево и скрылась под мостом перед жилплощадкой, разгоняясь на подъеме до 90 километров в час, на октябрьской площади уже попали на зеленый светофор, водитель с облегчением продолжил, - За восемь минут успеем.”
Троицкий, казалось, уснул, и мысли у него сами собой потекли: “Наверное, как и в УВД будут агитировать…………... и чего я им приглянулся? Вроде сыщик из меня никуда, тем более разведчик…... и шпионить ни за кем не могу... вон даже жена и та меня за нос три года водила, а я, как дурак... да не как, а форменный дурак, верил ее сказкам, а она забрюхатела от Ивана Пантелеймоновича Дороженко... тоже мне нашла летчика, обыкновенный технарь, на самолете бортмехаником летает. Ловко она обставила, мол, рано нам о третьем ребенке думать, двоих бы прокормить, видишь, какие реформы начались, и мигом аборт сотворила. Ну Елена прекрасная, оставайся лавка с товаром, сегодня же укачу... А к кому я укачу-то?! Как к кому? А к ней самой, что написала обо мне очерк в газете. Как она меня выпытывала, корреспонденточка, о семейном положении, а как у нее глазки горели, когда я рассказывал о защите кандидатской, а как она зарделась, когда я сказал, что мне нравятся девушки из газет, с ними можно поговорить на разные темы…...” – мысли прервал возглас водителя: “Приехали!”
Троицкий открыл глаза и увидел прямо перед собой кургузый подъезд серого, мрачного здания с малюсенькими окнами на самом верхнем этаже, у него промелькнуло: “Наерное, там ведут допросы или содержат подозреваемых”.
Встретили Алексея трое дюжих парней в одинаковых гражданских костюмах. Двое, слегка придерживая за локти, повели по узенькой лестнице на самый верхний этаж. Третий вышел на улицу и приказал водителю уезжать.
- Как уезжать?! Алексей Викторович сказал ждать его.
- Ты что, не понял? Я сказал, ты свободен!
- А как же генеральный директор?
- Освободи центральную стоянку! – пошел, широко ставя ноги, третий и упершись в капот “Волги”, начал как бы толкать ее.
Водитель продолжал стоять на своем, высунувшись, в открытое боковое стекло почти до пояса, стараясь перекричать рев двигателей, машин мчавшихся мимо по Ленинскому, выкрикнул: “Никуда я не поеду, мне генеральный сказал жда…...” Последовал такой силы удар по капоту, что на нем образовалась вмятина диаметром почти полметра. Третий подошел к двери и схватил за голову водителя, вытаскивая его из “Волги” через открытое боковое стекло. Вытащив, бросил на асфальт, и сел за руль, “Волга” завизжав всеми четырьмя шинами, резко развернулась на сто восемьдесят градусов на пятачке стоянки и помчалась за стоявший деревянный забор с торца мрачного здания, скрывшись за ним, резко затормозила, и двигатель, словно подавившись, заглох. Третий, поравнявшись с водителем, не глядя, но точно ему в руки бросил ключи. Водитель, отряхивая с себя пыль, асфальтовые крошки, поймал ключи и услышал:
- Больше чтоб не видел сегодня тебя здесь!
- А как генеральный?
- Понадобишься, вызову.
Водитель, недоумевая, что же происходит, медленно поехал по Ленинскому проспекту, проезжая мимо здания УВД, подумал: “Наверно, как год назад, предложат работать теперь только в ФээСБэ”.
Подъехав к магазину “Под шпилем”, Николай Иванович поставил “Волгу” на стоянку и отправился купить водки. Утром генеральный, садясь в машину, произнес: “Николай Иванович и примкнувший к нему Шепилов, - так всегда шеф называл его, когда было веселое настроение, или после удачно выбитых для “Алтэнерго” условий наибольшего благоприятствования в Московских инстанциях, а выбивать приходилось довольно часто, но называл он его так довольно редко, - вам сегодня поручается купить ящик водки, ко мне должен приехать Иван Васильевич Буранов со своими ближайшими заместителями”.
- “Грозный”, - как окрестили в народе первого секретаря горкома, а затем председателя горисполкома и теперь вот мэра города, - пьет, но помалу, первый заместитель Затылков и вовсе язвенник”.
- На дармовщинку, как говорил Анатолий Дмитриевич Папанов, пьют даже трезвенники и язвенники, так что не бойся, не прокиснет.
Николай Иванович знал, что мэр, как теперь стали именовать председателя горисполкома, не поддержавшего путч и тут же назначенного главой администрации города, не то чтобы был пьяницей, но выпивать в хорошей компании, да под хорошую закуску, был всегда не прочь и обязательно привозил с собой целую свиту. Объяснял он это словами классиков: “Короля королем делает свита”.
“Так что на пятерых ящика хватит, - размышлял Шепилов, - генеральный тоже не пьющий человек, но при определенных обстоятельствах может и два литра засадить и хоть бы что”, - с такими мыслями водитель вынул 100-тысячную купюру из данной ему генеральным пачки. Не спеша унес ящик водки и поставил его в багажник. Вернулся, на 50 тысяч закупил закуски, упаковал в коробку и унес в машину.
“Ну, вот, значит, основное задание генерального по встрече мэра выполнено”, - с удовлетворением констатировал водитель.
2.
В кабинетике с маленьким окошечком под потолком, стоял стол за ним сидел молоденький следователь и перебирал. исписанные мелким почерком бумажки, отыскивая нужную.
Сопровождавшие, закрыв массивные металлические двери, встали около них, и молодой человек со шрамом через всю левую щеку, отдававшим синевой, доложил:
- Товарищ следователь, подозреваемый гражданин Троицкий на допрос доставлен.
- Спасибо, - вырвалось у следователя, - вы свободны.
- Дверь закрыть? – обратился к следователю сопровождавший, под два метра детина с вихрастой головой.
- Как положено, - не то, спрашивая, не то утверждая, ответил лейтенант, получивший первое задание от самого, только что избранного губернатора, в избирательном штабе которого он был ответственным за сбор компромата на предшественника Шурикова Алексея Алексеевича, которого называли все почему-то Алекс Алексович. И докопался лейтенантик, нашел таки компромат на Поршунова Марка Семеновича.
Доискался лейтенантик, что Марк Семенович, будучи еще заместителем у назначенного губернатора, сразу после путча построил особнячок в нагорной части города, прямо в ленточном бору, выбрав полянку, и провел туда асфальтированную дорогу.
Назначенный губернатор получил свой пост за то, что осмелился во время путча выйти в эфир, а поспособствовал ему в этом писатель Афанасий Курилин, работавший в это время на независимом телевидении.
Первый секретарь крайкома Сафонов распорядился не комментировать события происходящие в Москве, и не высказываться руководителям всех рангов по этому поводу. Афикешт, возглавлявший штаб по избранию Президента РСФСР, попытался пройти на государственное телевидение, его просто не впустили на его территорию. И вот тут пришел на помощь Афанасий Курилин, в предвыборном штабе готовивший все выступления Афикешта, на его слова: “Надо бы как-то донести до населения края точную информацию о событиях в Москве…...” - сказал:
- Вольфган Фридрихович, проще простого.
- У вас, у писателей, всегда все проще простого, - попытался отмахнуться от писателя Афикешт, но выслушав почти всех членов штаба, так и не найдя способа проникнуть на телевидение через кордон КГБистов, обратившись к Афанасию, спросил:
- Выкладывай свое “проще простого”.
- Записываем ваше выступление прямо здесь в штабе, идем на телевидение, но не на студию, а на передающий центр и ставим кассету с вашим выступлением в эфир в наше время ТВА.
- А как же кордон из КэГэБистов минуем? – поинтересовался Починников – депутат Верховного Совета СССР.
- А вот тут, - начал Афанасия, глядя прямо в глаза Починникова, - ты со своим мандатом и поможешь пройти.
На том и порешили. Не откладывая, записали выступление Афикешта, текст которого тут же набросал Курилин.
Афанасий всю дорогу от драмтеатра до телецентра наставлял Починникова: “Как только подъедем к проходной передающего, ты предъявляешь в раскрытом виде свое удостоверение депутата Верховного Совета со словами: “Получено указание от Лукьянова установить наблюдение за телерадиопередающими центрами!”, - только говори уверенно и не красней, как девица”.
За пять минут до выхода в эфир телевидения “Афанасий и компания” они втроем: Афикешт, Починников и Курилин предстали перед постовым с автоматом. Починников точно исполнил все так, как напутствовал его Курилин по дороге.
Постовой связался по рации со своим начальником. Тот выслушав его сбивчивый доклад, уточнил:
- Точно депутат Верховного Совета Союза.
- Да, товарищ полковник.
- А, ну-ка, Свистов, еще раз проверь!
Постовой, громко, чтобы слышал полковник, потребовал:
- Предъявите мандат!
Починников, не дрогнув ни единым мускулом, раскрыл удостоверение и поднял на уровень глаз постового. Тот внимательно посмотрел на фотографию, потом на Починникова и доложил: “Товарищ полковник, точно депутат Верховного Совета Советского Союза”.
- Пропусти!
Афанасий, глянув на часы, на которых уже было без двух минут до времени выхода в эфир программы ТВА, рванул как на стометровку и через пятнадцать секунд он уже вставлял кассету в передающее устройство. И ровно в обычное время на экранах мониторов появилась заставка ТВА – кусочек сахарного рафинада, раскрашенного в цвета дореволюционного российского флага. А через пять секунд на экранах телевизоров появился Афикешт, произносивший слова, написанные Афанасием:
Уважаемые граждане Алтайского края, путч в Москве по свержению всенародно избранного Президента России захлебнулся. Борис Николаевич подписал указ, в котором действия путчистов квалифицируются, как заговор против законно избранной власти в России, с целью отстранения от власти Президента России. ГэКаЧэПэ признается вне закона, и на территории России его указы и распоряжения не действуют. В указе поручается службе безопасности России арестовать всех путчистов и предать их суду.
3.
Алексей Алексеевич понимал, что во втором туре, если ничего не подкинуть, то останется он при своих 26% голосов. И поставил задачу председатель Законодательного Собрания перед руководителем своего пресс-центра донести до избирателей собранный материал, компрометирующий соперника.
И постарались журналисты, расписали так, что к 49% голосов у Поршунова не добавилось ни процента.
Шуриков же получил на два голоса больше. При проверке представителем штаба Поршунова сразу вскрылось нарушение со стороны счетной комиссии, начальник которой, именовавший себя поэтом, коммунист Формин, распорядился включить заранее заполненные бюллетени – образцы, но без таковой пометки.
Поршунов не стал оспаривать итоги выборов в обмен на то, что Шуриков не будет возражать его назначению начальником налоговой инспекции по краю.
С остальными из команды Поршунова Шуриков поступил, как он выразился: “по джельтменски”. Вызывая по очереди каждого руководителя бывшей администрации и ключевых руководителей госучреждений, сообщал: “Мы вот тут посоветовались в администрации и решили, что вы не справляетесь со своими обязанностями. К вам есть вопросы у компетентных органов и так далее, так далее...” – при этом он, оттопырив указательный палец, и словно приклеенный куда-то на внешнюю часть ладони аляповатый большой палец, резко сгибал кисть к себе и как бы выбрасывал ее от себя в такт словам “так далее”, “так далее”. Затем рука безжизненно опускалась на стол, и следовало предложение занять иную должность.
Те, кто соглашался на предложенную губернатором должность с обещанием лояльного отношения к новой администрации, получали те же оклады.
Дошла очередь до бывшего министра сельского хозяйства, Масарчука, проработавшего при Ельцине всего один сезон.
Борис Николаевич при освобождении от должности Масарчука, сказал так:
- Альберт Геннадьевич, я вам скажу, паниаешь, прямо, что-то вы с сельским хозяйством страны не справились. Опять, паниаешь, начал возрождать колхозное движение, а то, что это топтание на месте, паниаешь, вы так и не поняли. Почти весь бюджет министерства истратил на ре-а-ни-ми-ро-вание колхозного строя, вместо того, чтобы развивать фермерство. Так что поезжайте на Алтай, а мне такие министры, саботирующие земельную реформу в стране, паниаешь, не нуж-ны.
Отставка совпала с выборами губернатора, и Масарчук сходу вписался в избирательную компанию края, выдвинув свою кандидатуру в Законодательное Собрание, состоявшее, в основном, из бывших работников партаппарата края.
Представляя Законодательному Собранию доизбранного депутата, Шуриков вначале проголосовал за изменение состава Собрания, сказав: “Товарищи, нам надо численный состав увеличить на одно место”.
- Как это увеличить? – поинтересовался Троицкий.
- Мы, товарищи, должны с вами работать на опережение событий, предвидеть, видеть вперед и так далее, и так далее.
- Законодательное Собрание не колхоз, где можно увеличивать, уменьшать количество членов правления по усмотрению председателя.
Но, как всегда, Троицкий остался в одиночестве, и все было сделано, как постановили на закрытом совещании, так называемого малого законодательного собрания, в который входили самые приближенные и преданные Шурикову депутаты.
- Товарищи, мы на малом законодательном собрании посоветовались и совместно с администрацией края, я вам скажу, пришли к единогласию, что вам надо избрать председателем Законодательного Собрания Масарчука Альберта Геннадьевича.
- Но он же не справился на посту министра сельского хозяйства, и его освободили от должности министра, - не вставая, высказался депутат – генеральный директор АО “АлТЭК”.
- А вы помолчите, граж...… товарищ Троицкий! – резко оборвал Алексея Викторовича Шуриков, - я на должности главы края два дня, а мне уже докладывают, что у вас не все в порядке в работе с клиентами, да и с предприятиями и так далее, и так далее. Не освободили от должности министра, а Масарчук сам подал в отставку по политическим убеждениям, благодаря ему мы сохранили колхозы, а пресловутое фермерство по Чубайсу с Гайдаром приведет нас к голоду в стране и так далее, так далее. Что? Разве это плохо, мы хоть что-то имеем, а то бы все в частные руки перешло, а мы знаем, что частник делиться с нами не будет и так далее, так далее, ставлю на голосование.
- Надо, Алекс Алексович, самого претендента на второй пост по значимости в руководстве края послушать.
- Я бы сказал так, не второй, а равнозначный, если вы, товарищ Пыжак, имеете ввиду мою должность, а не представителя Президента?
- Да кто его считает за руководителя, разве что поэты да бомжи, - подобострастно, вытянувшись, словно вопрошал перед военруком, у которого критерием оценок были не знания, а то, как ученик подходит, докладывает и стоит перед ним, пропел Пыжак.
- Ну, хорошо, Альберт Геннадьевич, вам слово.
Масарчук долго и нудно говорил о сельском хозяйстве, перемежая свое выступление словами “я, как мог, сопротивлялся”, “я был против”, “я наводил порядок”, “благодаря мне”, “благодаря мной предпринятым мерам страна не осталась без хлеба”. В конце затянувшейся речи он сказал: “То, что говорят, что меня освободили, это не верно. Я на встрече с Президентом прямо сказал ему, что он не прав. Россия - страна коллективного земледелия, а фермерство это не наша стезя. Я ему сказал, что не хочу быть министром для битья, поэтому ухожу в политику”.
Масарчука избрали при одном голосе против, и этот голос принадлежал Троицкому.
Сессии Законодательного Собрания все больше стали напоминать Троицкому, что он, как в былые времена, присутствует на партийно-хозяйственном активе. Куда его, никогда не состоявшего в КПСС, приглашали как молодого перспективного руководителя районного масштаба. Когда он был начальником районного управления по энергетике и поступил в политехнический университет.
Во всех вопросах на сессиях Алексей оставался в одиночестве, даже те, кто бил себя в грудь, что они подлинные демократы, Троицкому слышалось “подленькие”, которые, съездив в загранкомандировки, устраиваемые Масарчуком, переметнулись в его лагерь.
Через месяц в крае уже было упразднено Законодательное Собрание и реанимирован краевой Совет. На здании администрации края появился красный флаг времен Советского Союза с серпом и молотом.
Троицкий возмутился на сессии теперь уже краевого Совета: “Получается парадоксальная ситуация, на одном здании висят два флага по сути разных стран. Это же чистой воды шизофрения, неужели вам, господа народные депутаты, не понятно? Мы в составе России находимся или образовали страну в стране, а по символике это явный откат назад в так надоевшее всем и вам, в том числе, прошлое коммунистического обещания светлого будущего!”
Масарчук никак не отреагировал на реплику Троицкого, но щупленький Пыжак, так соответствовавший своей фамилии, когда он, напыжившись, предложил: “Альберт Геннадьевич, надо по таким депутатам принимать конкретные меры. Я предлагаю прекратить полномочия так называемого депутата краевого Совета народных депутатов гражданина Троицкого, и лишить его мандата”.
Троицкий, улыбаясь, слушал, а когда проголосовали, и председатель объявил: “Гражданин Троицкий, вы лишены народного мандата, освободите помещение!” Тот встал и демонстративно пошел на выход.
Масарчук крикнул: “Сдай свой мандат!” На что Троицкий спокойно, все так же улыбаясь, ответил: “Мандат у меня депутата Законодательного Собрания, а вы председатель краевого Совета, поэтому не имеете ни морального, ни юридического права требовать сложения с меня полномочий, которыми я наделен избирателями моего округа”.
К Троицкому подошли два милиционера и преградили путь.
Видя всю нелепость положения, Масарчук наклонившись к Пыжаку, уже сидевшему за столом президиума, прошептал: “Да, пусть идет, недолго ему осталось гулять”.
Милиционеры словно испарились. Троицкий, выйдя из здания администрации, которую пока не осмеливались переименовать в крайисполком, вздохнул полной грудью, с него будто свалился камень, так стало легко и свободно на душе.
“Воистину прав народ, придумавший пословицу “один в поле не воин”, - рассуждал мысленно Троицкий, - проиграли демократы по всем статьям выборы, саботаж идет по всем направлениям. А что творится с землей?.. Не хотят чиновники отдавать землю истинным ее хозяевам – крестьянам. Хотя какие у нас это хозяева, так, наемные рабочие. Вот и отец мой с мамой всю жизнь трудятся на земле, то за палочки, то за мизерную зарплату. Если бы не подсобное хозяйство, то нищие были бы. Огород в десять соток, и то потому что рядом была когда-то усадьба деда Василия. Долго еще разделяла их огород городьба. При Хрущеве полагалось не более шести соток. До чего доходило, запретили одно время коров держать на подворье. В период второго раскулачивания опять пострадали самые трудолюбивые. Ленивые-то отродясь никакой скотины, кроме курей, не держали. А преподносилось все как забота партии и правительства об отдыхе колхозников, а то они после рабочего дня еще вкалывают на своем подворье, а некоторые и вовсе с утра навкалываются у себя дома, в колхозе трудятся не с полной отдачей сил. Одним словом, чтобы личное хозяйство не отвлекало от коллективного. А как пошло снижение удоев тех же самых коров в общем стойле, молоко стало дефицитом в городах. Компартия вынесла решение “О развитии сельскохозяйственного производства”. И им обязывало руководителей колхозов и совхозов помогать в выращивании скотины как на мясо, так и коровушек молочных. Народ, страдая в колхозах, отвык хозяйствовать на земле. Он трудится на общественных полях не плохо, но и не выкладывается как на собственном подворье. В природе существует один вид собственности – частная, а все эти надуманные “государственная”, “общественная”, только ограничивают частную собственность”, - закончил свои размышления Троицкий.
4.
Первый вопрос следователя прозвучал до обыденности просто:
- Ваше и… фамилия, имя, отчество?
- Алексей Викторович Троицкий, - ответил генеральный директор.
- В каких отношениях вы с Иосифом Марковичем Браверманом?
- В дружеских, мы из одной деревни, в одном классе учились.
- Это следствию известно. Меня интересуют ваши коммерческие связи.
- Никаких коммерческих связей у меня с ним нет.
- Как нет? А за что он вам задолжал пятьсот тысяч долларов СэШэА… а?
- Никто мне ничего не должен.
- Может сейчас и не должен… а вот полгода назад Браверман – гражданин СэШэА - был должен вам пятьсот тысяч баксов. И это установленный факт, притом заверенный нотариусом СэШэА, вот… а?
Не понимая о чем идет речь, Троицкий заулыбался, вспомнив шутку разыгранную с соклассником, когда они встретились в Нью-Йорке. Алексей на вечеринке у Иосифа предъявил расписку, написанную почерком Бравермана, который еще в школе Алексей с легкостью копировал, выполняя за него домашние задания так из баловства. Алексей и каллиграфический почерк классного руководителя немки Маргариты Карловны изображал так точно, что она и не догадывалась. И только на выпускном вечере Троицкий открылся перед педагогом, что иногда ради шутки вызывал родителей отличников в школу, делая записи в дневниках ее почерком. А она все это списывала на свой преклонный возраст, объясняя все старческой забывчивостью, удивляясь, зачем она Олю-то, круглую отличницу, заставила волноваться, написав приглашение родителям посетить школу.
Для солидности Троицкий на расписке написал текст на английском языке, что-то вроде удостоверяющего подпись Бравермана, почти неотличимой от оригинала, от имени нотариуса, поставил оттиск купленной на Бродвее медали с изображением американского орла.
Веселая получилась первоапрельская шутка. Иосиф, прочитав расписку, вполне серьезно спросил:
- Леша, когда я, скажи мне, успел тебе задолжать полмиллиона баксов?
- Тут же дата стоит, читай: ноль первого тысяча девятьсот девяноста шестого года.
- За какую такую сделку? – наморщив огромный лоб и почесывая затылок, допытывался Браверман. Его, доверчивого увальня, разыграть, как говорили одноклассники, что два пальца… Он попадался даже на один и тот же розыгрыш по нескольку раз в день.
- Что, купился? – и соклассники весело рассмеялись. Все присутствующие хохотали над безобидным, как им казалось, розыгрышем.
Когда Алексей намеревался порвать расписку, Иосиф воспротивился, и попросил оставить ему ее на память о самом веселом и прикольном первоапрельском розыгрыше
Браверман вынул видавший виды портмоне, аккуратно сложил расписку вчетверо и бережно вложил ее в самое дальнее отделение портмоне, и напрочь забыл о ней.
Всплыла эта расписка на придирчивом досмотре в аэропорту...…
Обнаружил расписку сотрудник аэропорта, сексот, об этом знали все, он еще при советской власти не одного заложил, а его папаша поспособствовал, чтобы посадили пилота, который заставил его удалять обледенение с плоскостей и с киля самолета перед вылетом. Помахав метелкой, уговорил пилота, чтобы не было задержки рейса, вылетать. Самолет, пробежав всю полосу так и не смог оторваться от нее и, зацепив крылом за первый же огонь подхода, развернулся на стовосемьдесят градусов и лег на плоскость. На суде техник проходил как свидетель, а не главный виновник, свои действия объяснил так: “Я уговаривал пилота не взлетать, пока не удалю обледенение, а он все куда-то спешил, вот и результат”. На самом деле сексот получил задание от НКВД сделать так, чтобы этот пилот, отпрыск матерого “врага народа”, попал под статью, что и было выполнено техником сексотом.
В России хоть и объявили о свободе и демократии, но к согражданам, приезжающим из-за границы, подолгу живущим за рубежом, относятся с подозрением и при случае тут же задерживают.
Бравермана взяли в аэропорту и препроводили в сизо, ему инкриминировался нелегальный вывоз капитала за границу. Основной же причиной задержания было то, что он соклассник Троицкого.
За свободу передвижения по России Браверману предложили дать показания против Троицкого, компрометирующие его как руководителя “АлТЭКа”. На что Иосиф Маркович ответил достойно:
- Я хоть имею двойное гражданство, российское и американское, но по двойным стандартам не живу.
- Придется вам проехать с нами в органы на очную ставку.
- В чем дело, поедемте.
- А вам не интересно с кем?
- Почему? Даже очень интересно.
Браверман, войдя в кабинет следователя по особо важным делам Подлизова и увидев Троицкого, хотел, было подойти к нему, но его удержали двое сотрудников и усадили напротив Троицкого. Они поздоровались потеплевшими взглядами.
Подлизов тут же задал вопрос:
- Господин Браверман, вы снаете этого человека? – Подлизов, когда волновался, почему-то начинал вместо звука “з” произносить “с”.
- Да, это мой соклассник и лучший друг Алексей Викторович Троицкий.
- А вы, гражданин Троицкий, снакомы с этим человеком?
- Да, это мой соклассник и лучший друг Иосиф Маркович Браверман, - слово в слово повторил ответ Бравермана Троицкий.
- Господин Браверман, это вы писали вот расписку...… а? – показывая тыльной стороной бумажку со следами свертывания ее вчетверо, сверкая огоньками глубоко посаженых глаз, словно пацан, допытывался Подлизов.
“Странные встречаются в жизни фамилии - и Перейдигора и Проходы, но такой обидной...… не припомню, не встречал… – пронеслось в голове у Троицкого, - интересно, а он в поведении с начальством соответствует, нет ли, своей фамилии…”
Не успел Троицкий закончить размышления, как вот оно подтверждение.
В кабинет вальяжно вошел мужчина лет тридцати шести, и нашего строгого следователя стало не узнать. Он моментально вскочил с места и, заглянул преданно в глаза вошедшему, так смотрят обычно надрессированные собаки, когда выходит во двор хозяин с жирной костью в руках.
Вошедший, поинтересовался:
- Лейтенант, все идет по плану?
- Так точно, товарищ полковник! – по собачьи преданно глядя в глаза хозяину, отчеканил Подлизов.
- Продолжай...… те допрос, и запомни...… те - вор должен сидеть в тюрьме! – уже за порогом закончил полковник.
“Как они любят рядиться под героев удачных фильмов, вот и этот, полковник в штатском, выучил фразу из фильма “Место встречи изменить нельзя” и выдает ее за свой перл...…” – вертелось в голове Троицкого.
Браверман повторил, как его разыграли первого апреля прошлого года.
- Вы должны гражданину Троицкому пятьсот тысяч долларов СэШэА...… а, вот и расписка, подтверждающая это...… а?
- Никому ничего я не должен.
- Тогда поставим вопрос по другому. Вы отдали свой полумиллионный долг Троицкому...… а?
- Никому ничего не отдавал, потому как в долг ни у кого не занимаю.
- Гражданин Троицкий, вам должен пятьсот тысяч долларов господин Браверман...… а?
- Нет, - улыбаясь, ответил Алексей.
- Как нет, когда вот расписка Бравермана, заверенная нотариусом…а.
- А-а-а...… - протянул Троицкий и от души, как это он, несмотря на свой высокий пост, не разучился делать, рассмеялся по детски взахлеб; мать в таких случаях, сдерживаясь, чтобы самой не засмеяться вместе с сыном, говорила: “Сынок, выплюнь ты ее!” “Кого?” – прекратив смеяться, спрашивал Алексей. “Смешинку-то...…” - и они уже вдвоем с матерью хохотали до слез.
Следователь, глядя на смеющегося Троицкого, неожиданно для себя, невольно начал вначале улыбаться, а потом, выйдя из-под контроля напыщенной серьезности, захохотал с придыханием, словно кто его щекотал.
Браверман, отвернувшись от смеющихся, захохотал своим раскатистым баритоном, приговаривая: “Ну вы и даете...… - тут следовал новый взрыв смеха, и опять выкрик Бравермена, - Ну вы и даете!”
В кабинет предварительных допросов влетели трое в камуфляжной форме с автоматами на изготовку и, словно попав в комнату смеха, как по команде опустили автоматы и, глядя на покатывающихся от смеха троих мужиков, заулыбались, а потом и засмеялись, будто дети, которым показали пальчик.
Первым очухался от смеха следователь и, вмиг посерьезнев, потребовал: “Выйдите!”
Трое, четко повернувшись, вышли из кабинета, в котором повисла звенящая пауза молчания.
Все еще улыбаясь, Троицкий произнес:
- Это первоапрельская шутка, никому я не одалживал, а потом я таких денег отродясь не видывал.
- Господин Браверман, - выполняя наказ непосредственного начальника, напутствовавшего перед очной ставкой: “Обращайся, лейтенант, к гражданину Браверману, только “господин”, - обратился лейтенант к вытиравшему платком слезы, выступившие от смеха, Иосифу, - вы занимали пятьсот тысяч долларов СэШэА у гражданина Троицкого...… а?
- Нет! – твердо ответил Иосиф, смягчив тон, добавил, - Я же уже вам на этот вопрос ответил.
Не обращая внимания на последние слова Бравермана, следователь продолжал:
- Вы писали эту расписку...… а? – пододвигая бумажку к Иосифу, невозмутимо, словно зомби, задавал свои вопросы следователь.
- Нет!
- Наши эксперты графологи говорят наоборот…... а.
- Не знаю, что говорят ваши графологи, но я не писал такой расписки и ни у кого денег не занимал.
- Вы свободны.
Браверман и Троицкий одновременно поднялись, тут же последовал окрик следователя:
- Гражданин Троицкий, это вас не касается, с вами продолжим...… а, - заколебавшись, как назвать допрос, зашедший в тупик, лейтенант закончил, - беседу...… а.
Алексей, крепко пожав руку школьному другу, грузно сел на стул и отвалился на спинку, показывая белки, закрыл глаза.
Как только за Браверманом закрылась дверь, следователь с напускной строгостью произнес, обращаясь к входившим по его сигналу автоматчикам: “Сопроводите гражданина Троицкого в сизо.
КНЯГИНЯ
1.
В следственном изоляторе, еще до появления Троицкого, уже знали, кого к ним препровождают. Троицкий удивился, когда, войдя в просторное помещение, забитое трехярусными койками, обитатели, по другому о них Алексей не мог даже думать, словно со старым знакомым поздоровались с ним.
Отделившийся от толпы седовласый подследственный вежливо объяснил:
- Сегодня, Алексей Викторович, занимайте вот эту постель, - указал, дотронувшись до заправленной койки второго яруса, - на ней спят двое по очереди, сейчас твоя очередь.
Алексей, удивившись вежливости, с которой с ним говорил седовласый, не стал выяснять, откуда он его знает, раздевшись до трусов, проворно вскочил на второй ярус. В голове его промелькнуло: “Почти как в армии, только обитатели различных возрастов”. Алексей, на удивление себе, моментально заснул.
Местному авторитету Вячеславу Михайловичу Кагановичу по кличке “Князенок”, столь громкая фамилия досталась от отца – карманного вора. В конце пятидесятых годов, после разоблачения культа личности Сталина, среди карманников было модно брать себе фамилии членов сталинского политбюро. Появлялись во множестве Хрущевы, Булганины, Кагановичи. А кличка Вячеславу Михайловичу досталась по матери Александре Федоровне Романовой, которая в воровском мире за свою высокую квалификацию воровки карманницы звалась “Княгиней”. Да еще, по ходившим слухам, что ее прапрапрадеду был пожалован титул князя за то, что он ловко выкрал план намерений стран Польши и Литвы напасть на Русь у польского посла прямо посреди бела дня на улице в Москве. Так с тех пор и пошел род Романовых. Слухи слухами, а “Княгиня” действительно соответствовала своему званию. Ее статная фигура и манера держать голову производила впечетление не только на воров, но и на следователей, они не смели на нее повышать голос при очередных допросах.
А началось до банального просто. Первая ходка “княгини” состоялась за опоздание на работу четырнадцатилетней Александры Федоровны Романовой на десять минут. Осудили и дали десять лет колонии строгого режима. И было это в далеком 1941 году в день разгрома гитлеровцев под Москвой. Вышла Александра Федоровна из заключения по амнистии 1945 года в день победы. Первенец, родившийся в тюрьме, мальчик, хныкая, просил есть. Она попробовала устроить его в детсад, чтобы устроиться на работу, но ей отказали. И она с младенцем на руках начала осваивать ремесло воровки карманницы. Первой ее жертвой был подвыпивший майор НКВД, разжилась она тогда его заначкой, которой ей хватило на целых два месяца безбедного существования. Освободившийся муж сел полностью ей на шею, но она и этому была рада. Он сидел с малышом, пока она работала на хлебокамбинате.
Вторая ходка “Княгини” состоялась в день расстрела Берии. Работала “княгиня” на хлебокомбинате грузчицей. Ее в свою бригаду взяла Валентина Ивановна, волевая женщина. Александра как работница была прилежная. Она, чтобы порадовать своего первенца Николеньку, отламывала с буханок “наплывы”, так называли испеченное тесто, свисавшее с краев формы. Оно было сыроватым, но душистым. Все, кто работал на хлебокомбинате, набирали домой “наплывов”. Пекаря специально бросали в формы чуть больше теста и оно, поднимаясь, при выпечке свисало с краев. На каждой почти форме образовывался “наплыв”. В отчетности занижали припек, и ревизорам не к чему было придраться.
Новый сторож, средних лет мужчина, в первый же день дежурства положил свой блуждающий взгляд на миловидную женщину, скорее похожую на девочку подростка. Александра же категорически отвергла все его посягательства, когда он сгреб ее в первую же ночную смену, получив такой пинок в пах, от которого пришел в себя часа через полтора.
Думая как отомстить, он вспомнил инструктаж сменщика Куракина:
- При выходе с территории работниц особо проверять сумки на предмет нахождения в них кирпичей.
- Каких кирпичей? – удивился Сиволобов.
- Каких, каких, не силикатных же, а хлебных, понял?
- Понял.
- Каждая работница должна тебе отдать по десять “наплывов”.
- Каких еще “наплывов”?
- Вот таких, - и Куракин, рябой мужик с отвисшей нижней губой, порывшись в своем бауле, вынул пару “наплывов”, повертев перед носом Сиволобова, добавил, - смотри, больше десяти себе не бери, остальные складывай вон в тот ящик.
- В нем же песок…
- Какой песок? А-а, надпись, так ты не верь тому, что написано. Вечером приедет начальник, и все содержимое увезет своему Виссариону.
- Кому, кому?
- Хряку, поросенку, понял?
- Понял.
“Ну вот, стервочка, ты и попалась!” – злорадствуя, чуть не закричал Сиволобов.
По вызову явился Степан Григорьевич в кителе, застегнутом на все пуговицы, сверкая наградными колодками, слегка прихрамывая на левую ногу. Не здороваясь, произнес:
- А-а-а, новенький, тебя чо, Куракин не проинструктировал, что ли?
- Проинструктировал, но с хлебокомбината по инструкции ничего выносить нельзя.
- Чо-то я не вижу, чтоб кто-то чо-то выносил.
- А это что? – и Сиволобов, приподняв сумку, раскрыл ее перед начальником, - Смотрите, Степан Григорьевич, там же с килограмм будет.
Начальник, посуровев лицом, приказал:
- Содержимое на стол, - когда сторож вывалил, он продолжил, - чо стоишь, считай!
Сиволобов сосчитал и, торжествуя, сказал:
- Двенадцать “наплывов”, а положено десять.
- Это тебе положено десять, а работницам – двадцать, понял, Сиво-лобов? - протянул начальник.
Мстительный человек никогда не успокоится, пока не отомстит за то, что, как он считает, его обидели, хотя обстояло-то все совсем наоборот.
Сиволобов больше не приставал к Александре, но все время думал, как бы ей отомстить за удар в пах, и придумал таки. Купил в магазине булку свежего хлеба, выследил пока Александра принимала душ после смены, подложил булку в сумку и занял свое место перед вертушкой.
Александра, не раскрывая сумки, вынула пару “наплывов” опустила на расстеленную на столе ситцевую тряпочку, затем вынула сверток с десятью “наплывами” и высыпала в ящик с надписью “песок”, и намеревалась пройти через вертушку, но та была на стопоре.
Сиволобов, не глядя на Александру, подражая Степану Григорьевичу, скомандовал:
- Содержимое на стол!
- Да на ты, пода… - увидя выпавшую булку хлеба оборвалась на полуслове Александра.
Прибывший Степан Григорьевич, не вникая ни во что, тут же составил протокол об изъятии у работницы хлебокомбината Романовой булки хлеба, протокол был передан в милицию. И получила Александра свою очередную “десятку”.
В тюрьме Александра Федоровна познакомилась с Михаилом Григорьевичем Молотовым вором карманником высшей квалификации. Таких как он в Союзе можно было пересчитать по пальцам. Он на кармане никогда не попадался. А срок получил за то, что отказался быть свидетелем при задержании молодого карманника. Его судили как соучастника, и получил он, тогда студент машиностроительного техникума, семь лет, а его подельник пять. Следователь распределил сроки по своему. По протоколу допроса оказалось, что Михаил Григорьевич был организатором, а пойманный на кармане всего лишь исполнителем.
Знакомство с Александрой состоялось, когда они, расконвоированные, продолжали отсидку как вольнонаемные при тюрьме.
Александра мыла полы в административном здании, как она говорила: “Навожу марафет в конторе”. А Михаил в этом же здании выполнял сантехнические работы.
Михаил Григорьевич Молотов, невысокого роста крепыш, сразу привлек внимание “княгини”, муж которой за первые три года отсидки в тюрьме ни разу не только не приехал, но даже не написал письма. Михаил прочитал Александре Федоровне сочиненное им стихотворение. После чего Александра просто не чаяла души в Михаиле. Брак их зарегистрировала администрация тюрьмы. Как говорил начальник: “Зэки тоже люди и хотят иметь семейный очаг”. Им выдали заверенную печатью тюрьмы справку о том, что они с июня месяца 1954 года являются мужем и женой.
Как только у Александры появился младенец, ее определили в тюремную пекарню. “Княгиня” быстро освоила профессию пекаря. И “тюремный” хлеб стали с удовольствием покупать все жители пригородного поселка. “Княгиня” выпекала хлеб точно по рецептуре, да еще природная смекалка помогала ей в выпечке доброкачественного хлеба. Казалось бы, из одинаковой муки и на одинаковой опаре, а хлеб получался у Александры мягкий, пышный, в городской же пекарне он почему-то выходил твердым.
Когда у нее спрашивали, почему так, она, мило улыбаясь, отвечала: “Я тесто начинаю месить с молитвой, с молитвой и выпекаю”.
После окончания срока начальник тюрьмы предложил Александре Федоровне остаться заведующей пекарней, хотя это была должность строевая, на что “Княгиня” ответила: - Нет, гражданин начальник, в тюрьме хорошо, а дома лучше.
Николеньку, Егорушку и Виталика Александра разыскала в одном из самых захолустных детдомов края. Как же был рад братьям Константин, родившийся в тюрьме. Куда она только ни обращалась, нигде ее не брали на работу. Отчаявшись, к тому же поиссякли деньги, заработанные в тюремной пекарне, решилась сходить на хлебокомбинат, где работала до заключения. Валентина Ивановна уже директорствовала, приняла пекарем, но только с испытательным сроком. Что означало работать полный рабочий день, а получать за это только полставки. А тут появились у них с Михаилом близняшки, две девочки, Анастасия с Раисой. Костя стал первостатейной нянькой.
На хлебокомбинате участились случаи воровства. Оперуполномоченный, занимавшийся этим, состряпал дело на “Княгиню”. Довод был прост: “кроме воровки некому этим заниматься” И получила “Княгиня”, как рецидивистка, свой третий по счету червонец.
Но после того как посадили Александру Федоровну, воровство на хлебокомбинате не прекратилось, а еще в больших размерах стали красть.
К тому времени вышедший на свободу Михаил Григорьевич, пока еще не нашедший работы, а точнее сказать получавший повсюду отказы, чтобы прокормить детей, в полную силу развернулся. И приносил в дом довольно крупные суммы денег. Поймали его не на кармане. На него участковому накапала завидущая соседка, выговорив при этом: “Ходите тут, а не видите, что у Молотова дети конфеты едят, как будто жмых жуют”.
Участковый – Федор Степанович, фронтовик, по натуре своей добродушный мужик, но влившийся в репрессивную систему, считал, что советские соседи зря не скажут. И раскрутили с его подачи дело Молотова на целый червонец.
Следователь, что вел дело Михаила Григорьевича, уговорил его взять на себя ряд нераскрытых квартирных краж у партийных работников. За что начальству районного ОВД доставалось на каждом совещании.
Он пообещал Михаилу:
- Если ты берешь на себя эти кражи, то отделаешься условным наказанием, в крайнем случае, года два дадут, не больше.
- Нет, начальник, ничего я на себя не буду брать.
- Пойми, тебе годом больше, сам понимаешь, и авторитет больше.
- Мой авторитет всегда при мне, - и Молотов, словно раскрывая и складывая веер, поиграл пальцами перед глазами следователя.
- Я позабочусь, чтобы ты сел в авторитетную тюрьму.
- Не скажи, или в Барнаульской, или, к примеру, в Бутырке московской посидеть, большая разница.
- Начальник, не гони фуфло, ты же лейтенант, а не министр.
- Министры совещаются, а мы, лейтенанты, ведем дела, есть разница?
- Разница есть, только возможностей нет.
- Ну, как ты не поймешь, нас же премиальных лишают за плохую раскрываемость квартирных краж.
- Начальник, это не мой профиль.
- По хорошему не хочешь, “Князь”?
- Ни по хорошему, ни по плохому, не возьму.
- Это мы еще посмотрим, - со злорадством произнес лейтенант и нажал кнопку вызова.
В кабинет ввели Николая, пасынка Мхаила.
- Раз ты, “Князь”, не берешь, мне придется повесить на него.
- Начальник, это не по правилам.
- Какие правила, “Князь”, когда нераскрываемость висит надо мной как дамоклов меч, из-за нее мне очередное звание задерживают.
- Парнишку-то за что взяли.
- Соседка ваша подсказала, что это его рук дело, магазинчик у нее на Осипенко взломали, конфетки-то оказались из того самого магазинчика.
- Конфетки я у нее сам покупал.
- Ты, может быть, и покупал, а вот он ограбил.
- Ничего я не грабил, - молчавший все это время, вымолвил Николай.
- Грабил, не грабил, а отвечать придется.
- Начальник, отпусти мальца.
- Отпущу, если ты мои условия примешь.
- Все возьму на себя, отпусти парня.
- Уведите Закряжного.
Как только закрылась дверь, Михаил выпалил:
- Валяй, гражданин начальник, выигрывай соцсоревнование.
- Ну, ты, “Князь”, только не возводи поклеп на советский строй, а то и политику пришьем, и тогда загремишь на всю двадцатку, да с поражением в правах еще на пятерик потянет.
И получил Михаил, как и обещал лейтенант, двадцать лет, но и Николай получил первую судимость, два года, и направили его в спецПТУ за колючую проволоку.
И второе слово выполнил лейтенант. Попал Михаил в престижную тюрьму, только не в московскую, а в якутскую. Вначале практиковал в батагайском лагере, затем вывезли их в тундру, где поставили они себе палатки и даже без колючей проволоки. Бежать из сравнительно теплой палатки практически было некуда. Зима в тундре похлеще любой колючей проволоки охраняет зону от побегов.
Бригадир у них был из политических. В шестидесятые годы оттепели, когда политических сталинского режима реабилитировали, стали сажать противников, вернее сказать, сторонников коренных изменений в политическом устройстве, ратовавших за свободу передвижения, слова и совести.
К политическим заключенным новой волны и весь уголовный мир стал относиться с уважением. Политические помогали уголовникам составлять письма жалобы и апелляции. А так как среди политических было много с юридическим образованием, то по этим письмам не только пересматривались дела, но иногда они просто рассыпались, и заключенных выпускали на волю.
Вот и Иван Николаевич Совчук - доцент юридического факультета Ленинградского университета - получил свои пятнадцать лет за то, что написал диссертацию в которой камня на камне не оставил от судебной системы страны, объявившей построение коммунизма к 1980-му году.
Его руководителю впаяли на полную катушку 25 лет строго режима. Профессор, закончивший еще до революции питерский университет, не вынес условий в пересылках и умер в Якутии, где и похоронен с табличкой под номером 66666. Как говорил Иван Николаевич: “Рановато мы с ним расслабились, надо было продолжать воспевать и укреплять правовую систему социализма, а мы стали базироваться на общечеловеческих ценностях. Забыли, что Никита Сергеевич сам был ярым сталинистом, тем более его советники в академии марксизма-ленинизма, чей отзыв был обязателен на такого рода диссертации”.
2.
Александра Федоровна всякий раз в разговоре с близкими надежными людьми, когда видела, что ей не верят, доставала из потайного кармана полуистлевший листок, на котором было написано на старославянском. Четко прочитывалось: “…Мы, Великий Князь всея Руси, даруем Ляксею сыну Иванову княжеское звание и ставим во главе земель Тульских…” А если уж и при виде этих записок, читала недоверие в глазах, доставала указ Николая II о присвоении профессорского звания ее деду Александру Васильевичу Романову.
Александра Федоровна сознавала, что, если обнаружатся эти бумажки с царскими гербами, то ей не поздоровится, тут уж и расстрельной статьей попахивало. Но она бережно хранила, доставшиеся от деда документы.
А раз у Михаила жена “Княгиня” да еще и княжеского звания, то на воровской сходке постановили и мужа именовать “Князем”.
Михаил Григорьевич Протасов, взявший себе в сталинское правление громкую фамилию Молотов, не противился, но часто повторял: “Вот и я в “князья” вышел, теперь и вовсе нельзя мне расслабляться, положение и звание обязывают”.
Александру Федоровну и Михаила Григорьевича не просто уважали, а любили все и преступники, и обыкновенные советские граждане за их открытость и прямоту. Правда, открыто они себя вели до пределов возможного, но никогда не скрывали, что они воры-карманники.
Александра Федоровна так умела здороваться с мужиками, что часы, особенно позолоченные, оказывались в ее кармане. Ей достаточно было взглянуть на человека, и она безошибочно определяла взяточника, вымогателя. Кошельки с деньгами перекочевывали в ее карман.
Виртуозная работа карманницы вызывала восхищение у самих потерпевших. Они, анализируя, никак не могли понять, как эта женщина, только прикоснувшись, выуживала у них содержимое любого, даже внутреннего, кармана.
Когда у Александры Федоровны появлялись, как она сама говорила, изъятые у воров деньги, тут же накупала различных сладостей и несла в детский приют, угощала всех. Дети с нетерпением ждали появления у них тети Шуры. Никто не оставался обделенным.
Все усаживались за стол и начиналось чаепитие с конфетами и печеньем.
Глазенки детишек светились радостью, описать которую практически невозможно.
3.
Особенно Александре Федоровне запомнилась четвертая ходка, когда она спрятала у себя на квартире пацана из многодетной казахской семьи, стырившего из ларька семикопеечный пончик и тут же проглотивший его. Она всему была невольной свидетельницей.
Мальчик мгновенно схватил пончик и сунул в рот… Продавщица, что вдоль, что поперек, проявила такую реакцию, что такой проворный мальчишка не успел сделать полшага, как уже бился, пытаясь вырваться, в цепких руках продавщицы, оравшей, что есть силы: “Грабят! Ми-ли-ци-я!”
“Княгиня” подошла и положила на прилавок советский, только что сменившихся денег, червонец. Продавщица перестала орать, словно выключили сирену, но все так же крепко держала мальчишку, который бился, будто зайчик, попавшийся в петлю.
“Княгиня” попыталась отнять мальчика, но та, вцепившись в него, держала так, словно это ее родной сын и его у нее хотят похитить.
- Отпустите мальчонку! – не выдержала “Княгиня”
- Он, чо, твой?
- Мой, мой.
- Ну и мамаша, - скорее, чтобы произвести впечатление на “Княгиню”, продавщица, произнесла, - Милиция!
- Отпустите.
- Почему я должна вора отпускать за так.
- Не вора, а мальчика, что червонца мало?
- Мало! – сообразив, что можно от этой защитницы еще поиметь, глядя в глаза “княгине”, выпалила продавщица.
“Княгиня” припечатала прямо в пухлую руку двадцатипятирублевку. Та сунула ее в карман засаленного, застиранного, некогда белого халата. Александра Федоровна, воспользовавшись потерей бдительности продавщицей, вырвала мальчонку и тут же юркнула с ним в трамвай.
Милиционер, дежуривший в сквере по охране памятника Ленину со Сталиным в Горках, на голову Сталина часто последнее время, после обнародования секретной разоблачительной речи Хрущева, надевали мешок, все-таки подошел к ларьку. Он долго расспрашивал продавщицу, та охотно рассказывала все, как было, только ни слова не обмолвилась, что получила за пончик тридцать пять рублей. Столпившийся народ, в основном торговцы с колхозного рынка, наперебой выкрикивали, что с ней расплатились за все, даже с лихвой, но милиционер слушал только продавщицу. А когда он сказал: “Граждане, спокойно, дойдет очередь, я и вас опрошу”. Толпа моментально исчезла.
По приметам выходило, что это Сутай, проходивший в отделе милиции как мелкий воришка. “А выручившая его, конечно же, “Княгиня”, - пришел к однозначному выводу сержант Степанов.
В отделе, после обстоятельного доклада сержантом о случившейся краже из ларька около колхозного рынка пончика, майор так и сказал:
- Вот, Степанов, тебе и карты в руки.
- Товарищ майор, я не играю в карты.
Присутствующие, словно по команде, рассмеялись.
- Товарищи милиционеры, - выговаривая в последнем слове все буковки, начал майор, - отставить смех, вспомните как вас за компрессией посылал наш боевой водитель, нельзя смеяться над новичком, тем более что он к нам по комсомольской путевке прибыл.
- Он думал, наверно, в пионерский лагерь, а тут боевые будни милиции, - не понятно то ли поддерживая, то ли подсмеиваясь над начальником отдела уголовного розыска Болтенко, высказался замполит Завгородняк.
- Ничего он так не думает, влился в наш мужской коллектив, будто всю жизнь работал в милиции, - опроверг замполита балагур капитан Дмитрий, которому за его умение играть почти на всех инструментах в отделе все и все прощали, - и держит стопку по милициейски.
- Да и пьет не хуже тебя, Дима, - поддержал Дмитрия немногословный водитель – дядя Ваня.
- Товарищи милиционеры, хватит попусту болтать, Степанов идет к “Княгине”, а Буряк идет на задержание Сутая в его логово.
Встретила Александра Федоровна сержанта Степанова, которого видела впервые, радушно, предложила стаканчик водки. Подобревший Степанов, задав несколько вопросов, повторял, пока не закончилось содержимое пол-литровки, медленно встал, выпрямился во весь свой почти двухметровый рост, словно ни в одном глазу, вышел из квартиры.
На следующий день Степанов заявился с утра пораньше. И, словно пришел к себе домой, не здороваясь, разделся, прошел к столу, но не обнаружив на нем пол-литра, возмутился:
- Непорядок, “Княгиня”, пустым столом встречать, можно сказать, гостя.
- Я тебя в гости не звала, а незваный гость хуже татарина.
- Но по советским обычаям похмеляются там, где пили.
- Похмеляться вредно, так и алкоголиком можешь стать.
Степанов, зло глянув на Александру Федоровну, независимо стоявшую у окна с красивыми, в горошек, занавесками, составил протокол об укрывательстве опасного преступника и увел “княгиню” в отдел.
Через три дня “Княгине” зачитывали приговор выездного суда, где указывалось, что она организовала банду и совершает налеты на советские торговые точки с целью грабежа и, как рецидивистке, определили 10 лет лагерей строгого режима.
4.
В тюрьму ее сопроводили вместе с полуторамесячным Вячеславом. Просидела на сей раз “Княгиня” полностью весь срок.
Вячеслава, как только ему исполнилось три года, от матери отняли и поместили в детдом для детей, у которых оба родителя отбывают срока.
Анастасия, узнав, что братик в соседнем детдоме, вместе с сестрой сбежала к нему и уговорила директрису, чтобы она их взяла в свой детдом.
В детдоме они вели себя примерно, хотя все шишки сыпались на них.
Анастасия была однажды свидетельницей как избивала Славика воспитательница дошкольной группы. Она била его медными в оплетке проводами, сплетенными в бич.
Славик голыми ручонками закрывал лицо, а хлесткие удары все сыпались и сыпались. Анастасия крикнула сестренку Раису, вдвоем бросились на воспитательницу, повиснув на ее руках, та, как ни старалась, не могла их стряхнуть. И только когда подошел учитель по военной подготовке, с силой отодрал девчонок и с остервенением, словно котят, швырнул их на пол. Окровавленный Славик, стиснув зубы от боли, стоял без звука, из глаз его катились слезы.
На педсовете воспитательница с учителем по военной подготовке представили дело так, будто это Вячеслав избивал Юлию Петровну. Педсовет постановил Вячеслава Молотова ставить ежедневно на четыре часа в угол на колени. Юлии Петровне предписывалось предварительно рассыпать в один слой на пол в углу сухой горох, что она выполняла с превеликим удовольствием.
Славик и в углу стоял, не шелохнувшись, стискивая зубы от боли в коленках, он повторял молитву, которую ежедневно творили с сестренками близняшками: “Отче наш, Иже еси на небесех!” Молитва помогала переносить не только боль, но и унижения со стороны воспитательницы, люто ненавидевшей его.
Анастасия с Раисой, чтобы не разлучаться с братиком, не стали жаловаться, а всячески старались настроить Славика, чтобы он не держал обиды на воспитательницу, которая волчицей смотрела на худенького, но строптивого, никогда не просившего о пощаде, как бы она его ни била. Она, шлепнув его, ждала, что он взмолится, но Славик, не проронив ни звука, занимался своим делом. Юлия Петровна повторяла шлепки все сильнее и сильнее, вначале с перерывами, в ожидании, что он взмолится, но Славик молчал. Тут воспитательница выходила из себя и начинала остервенело избивать мальчонку.
В один из таких припадков ярости она, потеряв над собой контроль, схватила палку и так врезала по голове Славика, что тот обмяк и рухнул на пол. Воспитательница, испугавшись, что убила Славика, нашла Анастасию и сказала:
- Не пойму, что с ним, иду, он лежит, в обморок, что ли, упал?
Анастасия тут же вызвала медсестру, та восстановила дыхание и, оказав своевременно помощь, вернула Славика к жизни.
Благодарный Вячеслав до сих пор ежегодно на день рождения Лидии Ивановне покупает роскошный букет цветов и лично вручает ей, от своей фирмы доплачивает к пенсии, как он говорит: “На пенсии человек должен позволять себе мелкие радости, например съездить, хоть раз в год, на Канары или погулять по Парижским улицам…”
Александра Федоровна, как только у нее забрали Славика, на первом же свидании с мужем зачали ребеночка.
5.
Евгения родилась в тюремной больничке. Как только не издевались над матерью. До дочки допускали вначале только по три раза в день. А с полуторамесячного возраста один раз. За мелкую незначительную провинность: не так поздоровалась с воспитательницей, не так глянула на вохровца следовало иезуитское наказание – Александру Федоровну не допускали к дочери, не то что заниматься с ней, а и даже не разрешали кормить ее.
Растущий организм Евгении требовал подвижности, а ее нянечки, особенно, молодая Нинель, привязывала к койке и занималась своими делами, как говорили меж собой заключенные: “Моет на нас деньги и зарабатывает льготную пенсию”. Нинель не брезговала ничем, за деньги могла пронести в колонию все запретное.
В колонии, как и на воле, всегда находятся причины для выпивки. А Нинель тут как тут, за червонец пронесет пару бутылок водки, нет курева, за трешку пронесет пару пачек.
Заключенные удивлялись, что ей все сходит с рук, на что Нинель отвечала: “Я же Ленин в юбке, только наоборот, поэтому они не посмеют вождя мирового пролетариата лишить работы и тем более прироботка, на окладе-то и ноги можно протянуть, а у меня семья, кормить надо троих оглоедов, да еще муж тюхтя, шибко коммунист, ленинец. Я-то думала, ленинцев давно уже к стенке поставили, нет, мой остался, живет. Он при Сталине был начальником тюремного изолятора, ох и порезвились над “врагами народа”, не проходило дня, чтоб он не хвастался об уничтожении очередного “врага народа”. А когда выдавался день без расстрела, он приходил злой и срывал зло на мне, теперь, как сурок, на работе в своем клубе спит и дома только до подушки и медвежий храп на всю комнату. Он меня на двадцать лет постарше”. Много еще чего поведала заключенным Нинель, особенно она была словоохотлива после возлияния на дармовщинку. К тому же она настолько была доступной мужчинам вохровцам, да и под командный состав безропотно ложилась. И называли ее во всей колонии “тренажером”. Нинель никому не отказывала. Прибывавший новичок, заскучавший, по совету бывалых бойцов шел к Нинель и та на ночь становилась его. Самое странное, Нинель не беременела. И когда речь заходила об этом феномене, она, расхохотавшись над очередным: “Почему?”, говорила: “Потому как я Ленин, а он, как известно детей не имел, вот и получается, что я – пустая”.
- А ты, говоришь, трое детей? – спросила Александра Федоровна.
- Так это мой благоверный, раз, говорит, ты не можешь рожать, возьмем из приюта, ну вот во время войны и взяли, и все они вас охраняют, а получают с гулькин нос, вот мне и приходится крутиться.
Трагедия женщины в словах Нинель становилась фарсом. На вопрос: “А как же муж?” “Что муж, он свое получил сполна, ворчит, а когда я денежки приношу, да и не малые за это, он расплывается в старческой улыбке, а денежки в “свинью”, в копилку складывает, сам смастерил”.
- Нинель, если ему семьдесят четыре, то тебе, выходит, уже пятьдесят четыре? – удивилась как-то Александра Федоровна.
- Ну и что? Я в свои пятьдесятчетыре в этом деле, как семнадцатилетняя, денежки омолаживают. Мне мужиков жалко, баб много, а переспать не с кем, вы же заключенные, с вами нельзя, сразу вышвырнут со службы, и плакала льготная пенсия по выслуге лет.
Еще большее удивление вызывало то обстоятельство, что Нинель за такие высказывания ни разу не привлекли. На что она отвечала: “Пока жива советская власть, Ленина не посадят. Я же по паспорту-то Ленина с ударением на букву “и” произносится мое имя, даже вот в паспорте поставлено ударение. Все ставят не там ударение, вот я и представляюсь - Нинель”.
Нинель уж если кого из заключенных невзлюбит, то жди от нее козней, и Александру Федоровну она невзлюбила за ее несгибаемость. Нинель нравилось, когда ее прихоти выполнялись заключенными беспрекословно. А Александра Федоровна в самом начале повела себя с ней так, что та ничего не могла поделать.
С появлением “Княгини” в этой колонии все заключенные организовывались вокруг Александры Федоровны, она для них была словно мать, и приласкает отчаявшихся девчонок, и утешит сердечным словом.
Вышла “Княгиня” на волю, родив второго ребенка в колонии, и назвала она его Игорьком. В первую же неделю она забрала из детдомов своих детей. Пришлось доказывать свое право на воспитание детей четырем директрисам.
И узнала “Княгиня”, что сколько ни уговаривала Анастасия, не по годам рассудительная, чтобы их оставили в одном детдоме, ни одна из директрис не согласилась нарушить негласную установку, предписывающую детей заключенных в одном детдоме не содержать, и это указание компартии вышло в хрущевскую “оттепель”. Даже двойняшек, которые в детском возрасте просто не могут быть друг без друга, растащили по разным детдомам.
6.
В малосемейном общежитии в комнатке о 12-ти квадратных метрах Александра Федоровна ютилась с шестью детьми. Старшему было уже 16 лет. Николай, закончивший только начальную школу, во всю трудился на семнадцатом заводе обрубщиком металла, собственно ему и дали эту комнату на Профинтерна, когда он, устроившись на завод, вызволил из детдома 12-летнего Валерия, которого грозились перевести в специнтернат за хулиганство. Валерий, как только узнавал, что кого-то из его братишек и сестренок, разбросанных по разным детдомам, обижали, сбегал на несколько дней и разбирался с обидчиками.
И вот после очередной разборки на Валеру начали готовить документы, чтобы перевести в специнтернат. В ходатайстве директрисы был записан и такой факт, как будто Валерий избил преподавателя физкультуры за то, что тот помог Анастасии – второклашке влезть на шведскую стенку. Анастасия же жаловалась в письме Валере, что преподаватель заперся с ней один в огромном зале и начал к ней приставать. Он совсем было скрутил девочку и готов был удовлетворить свои страсти, но она укусила его так, что тот на секунду обмяк, Анастасия стрелой взлетела на шведскую стенку и закричала, что только было мочи в ее истерзанном теле.
Первой на крик прибежала уборщица, добрейшей души женщина, которую все воспитанники называли не иначе как баба Маша. Мария Ивановна, не однажды застававшая учителя за подобными занятиями, накостыляла половой палкой учителю и выгнала его из зала, только после этого Анастасия, дрожа всем телом, медленно спустилась по лестнице.
Валеру, несомненно бы, перевели в специнтернат, но баба Маша, ворвавшись на педсовет, заявила: “Да этот, его учителем-то назвать не поворачивается язык, пристает к девочкам”.
Учитель, показывая синяки, потупившись твердил, что синяки ему наставил отъявленный хулиган из соседнего детдома. ворвавшийся на урок физкультуры и увидевший, что я помогаю влезть по шведской стенке.
- Какой хулиган? Это я тебя огрела палкой по бесстыжей харе.
- Мария Ивановна, Викентий Павлович утверждает, что он проводил урок, когда к нему ворвался хулиган.
- Может, на урок к нему кто и врывался, только я его выгнала из зала, когда он к Анастасии приставал, я услышала, как та истошно кричала, я и открыла своим ключом спортзал, а там Анастасия на верхотуре, а этот как мартовский кот ходит внизу.
Валеру задержали. А когда за ним приехал Николай, баба Маша всячески способствовала, чтобы Николаю позволили забрать брата.
Николай привез улыбающегося Валерия в свою комнатку, где они вначале спали на одной кровати с братом.
Александра Федоровна устроилась дворником в ЖЭУ заводоуправления. Но не долго она пожила на воле. У соседки пропали рубашка и носки из ставшего модным нейлона и достаточно было ее заявления в милицию, где она указала, что могла такое сделать только А.Ф. Молотова.
Дело было заведено, и Александра Федоровна на очередные десять лет оказалась за решеткой, где родилась у нее Евгения.
Вскоре и Николая посадили за то, что он на базаре, увидев как обманывает покупателя торговец мясом, подкладывающий магнит на противовес с гирями, собрал дружину из учеников школы рабочей молодежи и они конфисковали все мясо, сдав его в кооперативный магазин. а вырученные деньги передал в детдом, куда забрали братишек и сестер, как только посадили мать.
Николая осудили как организатора разбоя на девять лет.
После освобождения Николай уехал с дружком во Фрунзе, чтобы вдоволь наесться фруктов, окончил энергетический техникум и стал работать на ТЭЦ. Он попытался увезти братишек и сестренок с собой, но советские органы воспротивились на этот раз основательно. Николай, пока отбывала очередной срок Александра Федоровна, ежегодно приезжал к братьям и сестренкам с огромным чемоданом, до отказа набитым виноградом, собирал их всех в гостинице и устраивал пир горой, неделя пролетала как один день.
7.
Василий рос незаметным тихим ребенком, он ни с кем не конфликтовал, больше всего любил порыбачить и в свои неполные двенадцать лет обеспечивал семью рыбой круглый год.
В любую погоду он собирал свои немудреные рыболовные снасти и уходил на Обь, откуда возвращался с полным рюкзачком рыбы. Особенно удачной была закидушка с блесной изготовленной им самим из найденного на берегу Оби серебряного полтинника выпуска 1927 года. Его уговаривали, когда он принес полтинник, продать нумизмату как минимум за двести рублей. В то время это почти трехмесячная зарплата матери, трудившейся дворником. Но Виталик распорядился по-своему, и на закидушку с серебряной блесной и четырьмя мормышками он стал постоянно ловить рыбу, да не чебачков, а крупную. Однажды поймал двенадцати килограммового тайменя. Особенно хорошо ловилась на серебряную закидушку по весне стерлядка.
В красивый весенний солнечный день второй половины мая Виталий, поймав несколько подъязков и штук пять стерлядок, решил поставить закидушку с более крутого обрывистого берега.
Подошел, подготовил закидушку к забрасыванию, а чтобы забросить подальше приблизился к самой кромке обрыва, берег обвалился, и он оказался в водовороте обской еще холодной воды. Как ни старался мальчик, затянуло его в образовавшуюся воронку от глыбы обвалившегося берега и унесло в глубину голубовато-серых вод Оби.
Нашли Виталия только через неделю далеко за городом с серебряной закидушкой в руках.
Вячеслав до сих пор хранит ту закидушку с серебряной блесной, как память о старшем брате, которого он помнит, словно белое пятно в его жизни. Помнит, что они стали хорошо питаться, когда Виталий был жив. Он ловил столько рыбы, что оставалось еще и на продажу, а на вырученные деньги он покупал конфет для младших сестренок и братишек. И маме не надо было заниматься карманными кражами. А после того как утонул Виталик, мать снова начала опустошать карманы, как она говорила, взяточников. Доставшиеся таким образом деньги она тратила на детей, покупая им, подарки в зависимости от того, какой был улов, при этом неустанно повторяла: “Ребятишки, никогда не берите чужого”. На вопрос Славика: “Мама, зачем так поступаешь?” Отвечала: “Сынок, чтобы не сорвать руку, мне надо поддерживать форму. Карманница, как спортсменка, без тренеровок дисквалифицируется”.
8.
Свой последний срок Александра Федоровна отсидела почти полностью, трех месяцев не досидела, попала под амнистию в связи с 75-летием Леонида Ильича Брежнева.
Михаил Григорьевич к тому времени уже полностью завязал со своим прошлым и стал ударником коммунистического труда, получил значок с удостоверением, при этом шутил: “Признала советская власть и меня -вора карманника, стоило только переквалифицироваться в дворники”.
Часто у Александры Федоровны спрашивали, когда это она успела нарожать столько детей, та, улыбаясь, говорила: “Во время свиданок - зачинали, во время отсидок – рожала, а между отсидками – воспитывала”.
Повидавшая всякого на своем веку “Княгиня”, осужденная в общей сложности на 50 лет и отсидевшая из них тридцать, родившая, и воспитавшая одинадцать детей, так и умерла не получив звание “Матери героини”
Когда появился Иван, Михаил Григорьевич, как называла мужа Александра Федоровна - “респектабельный дворник” - отправился в крайком КПСС в социальный отдел. Его встретила миловидная женщина с сосредоточенно-хмурым выражением лица. Внимательно выслушала и записала его в амбарную книгу. Затем вежливо подала лист бумаги и попросила все, что рассказал он ей только что, изложить в письменном виде на имя первого секретаря крайкома.
Михаил Григорьевич коряво, но выстроив все логично, исписал весь лист, в конце подписал: “Так поступать с гражданкой СССР, родившей 11 (одиннадцать) детей из них 8 (восемь) защитников родины нельзя”. Поставив точку, расписался и отдал заявление миловидной. Та долго изучала написанное, затем, глядя на Михаила Григорьевича, сквозь стиснутые зубы произнесла: “Хорошо, первый секретарь рассмотрит заявление и вам придет его ответ”.
Но вместо ответа через неделю пришла повестка. В следственный отдел вызывался прибывший в гости из Фрунзе старший сын Николай.
Позже, когда уже Александры Федоровны не было в живых, после путча, Михаил Григорьевич вновь подал ходатайство о присвоении звания “Матери героини” на имя президента СССР.
Из Москвы пришло дело и справка о снятии судимости с Николая.
Оказывается, первый секретарь при ознакомлении с заявлением Михаила Григорьевича, бросил: “Дайте на Молотову развернутую характеристику”. А когда ему принесли досье на “Княгиню”, он только уточнил: “Не та ли это “Княгиня”, которая у меня выкрала заначку в мои молодые годы, когда я служил еще в эНКеВэДэ?” Ему ответили, что в нашем городе только одна “Княгиня”. Первый секретарь, почесав затылок, бросил: “Посадить!”
- Нет причин, “Княгиня” ведет законопослушный образ жизни.
- Что, так уж и не за что? Да разве мало за что можно упрятать? Мы в эНКеВэДэ могли упрятать даже за то, что чихнул не так или не там…
- Она многодетная мать, - возразил инструктор, чем вызвал вспышку гнева у первого.
- Многодетная, а воровать-то зачем?! Советская власть многодетным семьям помогает растить достойных граждан своей страны. А ты, товарищ инструктор, обязан различать, где многодетная советская семья, а где семья воровская, что, в городе все кражи раскрываются?
- Нет, только тридцать процентов, - с ударением на первое “о” в слове “процентов” ответил инструктор.
- Знаю я, какие тридцать, если десять процентов, - и тоже с ударением на первое “о”, рассуждая, возразил первый, - наберется раскрытых, то хорошо, сам по этой части работал, - поостыв, добавил, - пригласите ко мне заместителя начальника УВэДэ по кражам.
Подполковник с огромным животом стоял навытяжку уже через десять минут, значок “Отличник органов внутренних дел” на груди, переходящей в живот, лежал горизонтально и первый даже привстал с кресла, чтобы разглядеть значок, потом грузно опустился и выдохнул:
- Подполковник, тут воровка захотела стать “Матерью героиней”, помоги ей остаться воровкой.
- Слушаюсь! – только и ответил подполковник и, неуклюже повернувшись кругом, да так приставив ногу к ноге, что чуть было не упал, но кое-как сохранив равновесие, вышел из кабинета.
Не раскрытую подходящую кражу в районе Осипенко нашли быстро и так же быстро задержали “преступника”.
Николаю дали три года исправительно-трудовых лагерей, а Молотовой пришел отказ в присвоении звания “Матери героини”. “Так как, - говорилось в отказе, - в вашей семье один из сыновей осужден за квартирную кражу”.
Из Николая признание в краже не просто выбивали, а его истязали. Привязывали за обе руки и растягивали через блоки в разные стороны. Ему порвали все связки плечевых суставов, и обессиленный вконец Николай признался в том, чего он никогда не совершал.
После отсидки Николай уехал во Фрунзе вместе с дружком по зоне киргизом по национальности.
Сколько ни писал Вячеслав, ни на одно письмо после смерти матери Николай так и не ответил.
Вячеслав сокрушается: “Хоть в розыск подавай, или впору обратиться в телепрограмму “Жди меня”.
9.
Николай, уезжая, напутствовал Егора: “Ты, брательник, мне родной только по матери, - чем удивил, ничего не подозревавшего Егора, - запомни раз и навсегда, никогда не лезь на рожон, но и спуску не давай! Ты остаешься в семье за старшего, не давай в обиду малышей”.
- Коля, почему уезжаешь? – с навернувшимися слезами выдавил из себя Егор.
- С отчимом у меня не ладится, - потрепав по вихрастой голове Егора, поспешно - сказал и удалился Николай.
Егор учился в школе не то чтобы хорошо, но двоек не получал, занимался классической борьбой вместе с соседским мальчиком Цеклеиным Степаном. Борьба Егора захватила, и они со Степаном дневали и ночевали в спортивном зале. Александра Федоровна, отбывавшая в это время срок, радовалась за сына и в коротких письмах и на редких свиданиях напутствовала: “Егорушка, не бросай спорт, он тебе поможет выжить в этой преступной советской жизни”.
Егор, когда они встретились со Степаном после длительного перерыва, вдруг вспомнил их знакомство с Сутаем, отъявленным хулиганом на всем Осипенко:
- А помнишь, Степан, как мы с Сутаем сражались за то, чтобы оградить пацанов от его влияния?
- Помню, но оказалось, зря мы так с ним поступали, он оказался порядочным человеком, не помнящим зла.
- И все равно, помнишь, как мы обыграли его команду в уличный футбол. Он на три года старше нас и после проигрыша бросился на тебя, а ты ему “бедро” провел, и Сутай лежал на лопатках припечатанный к земле. И тут на тебя навалилась вся сутаевская команда. Тут ты, Егор, не растерялся, свой излюбленный приемчик, “бросок через грудь” провел не одному, а пятерым подряд, а когда они тебя сбили с ног, ты еще и приемами самбо воспользовался. Здорово у тебя получилось, лежа на спине сразу двоих подкинул ногами так, что они, шмякнувшись, уже без помощи своих дружков не могли подняться.
- Так я у Вьюгина еще и самбо занимался.
- Кстати, после того как я уехал в Москву в сборную ЦээСКА, ты в легком весе на весь Алтай один оставался такого класса.
- Почему один? Из Казахстана приехал мастер спорта, он хоть и в возрасте был, но боролся что надо.
- Не потому ли ты перешел от нашего тренера Привакова Виктора Прокопьевича к Вьюгину на самбо?
- Да нет, просто потому, что, как сказал Виктор Прокопьевич, надо чем-то одним заниматься, а то ни там не будет результатов, ни здесь.
- И как?
- А в первый же год выполнил норму кандидата в мастера. Все хорошо, должен был ехать на республиканское первенство, но ни с того ни с сего меня задерживает милиция и нагло так шьют мне стосемнадцатую статью, видишь ли, у них полгода висит нераскрытое изнасилование. А на кого повесишь? – начал рассуждать Егор, - у всех же подозреваемых благополучные семьи, а у меня, сам знаешь, и мать, и отец по нескольку ходок уже имели к тому времени, и дали мне семерик. Правда, я попал под амнистию, когда уже шесть с половиной отмотал. Вот в тюрьме мне пригодилось знакомство с Сутаем, он к тому времени уже был бригадиром, так что не зря мы с тобой с ним в футбол гоняли. Сутай с воли организовал так, что меня блатные не трогали, хоть и сидел по поганой статье. А авторитеты просили показать им приемы самбо. Ну я и показывал, за что неоднократно попадал в карцер.
- А чем ты сейчас занимаешься, если не секрет?
- А какой секрет, возглавляю кооператив торгово-закупочный, нефтепродукты закупаю, привожу и торгую.
- Выгодно? Налогами не давят?
- Налоги еще терпеть можно, а вот почувствовавшие безнаказанность друганы нет-нет да на счетчик пытаются поставить.
- Так надо с Сутаем встретиться, он теперь вор в законе, быстро поставит на место твоих друганов.
- Не хочется по пустякам беспокоить человека.
- Смотри, Егор, как знаешь.
Через неделю после этого разговора Егора не стало. Убил Егора его заместитель за то, что он потребовал от него отчета за партию нефтепродуктов, поставленных по его инициативе в сельскохозяйственные кооперативы. Вырученные два десятка миллиардов рублей Егор планировал пустить на строительство стационарных автозаправок, потому как из бензовозов торговать не дело.
Подвыпившим голосом заместитель пригласил в кафе, только что открывшееся во вновь строящемся микрорайоне коттеджей:
- Егор, короче, приходи за расчетом в кафе за Сулимой.
- Почему в кафе? – настороженно спросил Егор.
- А тут никто не помешает нам.
- Время уже одиннадцать, пока доберусь уже за полночь будет.
- Короче, Егор, если хочешь получить расчет.
- Завтра нельзя?
- Деньги имеют свойство исчезать.
Егор добрался, изрядно поплутав, до указанного кафе, правильнее было бы называть его “чепком”. Потому как в помещении стояли наспех сколоченные деревянные круглые столики и прилавок с вызывающей надписью “барная стойка”, обитая поверх дерматином. Егор, когда видел эти надписи на таких сооружениях, да еще с курящими, к слову и не к слову бранящимися людьми за ними, называл их не “барная”, а “бранная стойка”.
Заместитель Егора ждал в изолированном помещении, сидя за столом с обилием спиртного и закуски. Встретил он его распростертыми объятиями со словами:
- Ты, Егор, поди голоден, давай, короче, выпей и закуси.
- Да нет, спасибо, я не привык среди ночи закусывать.
- Не строй из себя интел… - так и не выговорив слово “интеллигент”, продолжил, - короче, ты пришел за расчетом, да?
- Да.
- Ну вот и получай, - заместитель медленно полез в боковой карман пиджака и резко выхватив пистолет , приставив дуло ко лбу Егора, продолжил, - вместо девяти миллиардов рублей девять граммов в лоб.
Глухой выстрел прозвучал в кафе ровно в час ночи.
Вячеслав отказался возбуждать уголовное дело, а следователю сказал, что человек, убивший нашего брата не достоин наших унижений, он убил не Егора, он убил идею жить свободно, по совести.
Заместитель все деньги, уворованные у кооператива, возглавляемого Егором, отдал на взятки суду и был осужден на три года условно за убийство в аффекте.
Заместитель этот теперь при встрече с Вячеславом испытывает что-то вроде угрызения совести. Женившись на дочери мэра, стал большим бизнесменом и теперь заправляет рекламной корпорацией, насыщая наш город низкопробной продукцией. Заказов, надо сказать, у них очень много, так как при оформлении документов на открытие своего дела недвусмысленно намекают, что рекламу своему бизнесу заказывать надо у... и называют фамилию убийцы Егора.
10.
Егор, когда в семье появился Константин, не отходил от самодельной колыбельки. Часто, когда Костик подолгу спал, он его тормошил, чтобы поиграть с ним. А после того как утонул Виталий, он и вовсе не спускал глаз с Костика.
Константин рос меланхоличным, и как ни старался растормошить брата Егор, тот все делал медленно, неспеша. И, как говорится, в тихом болоте черти водятся, Костя сел на иглу.
Первую судимость Костя получил за то, что ограбил аптечный киоск, а взял он оттуда стандарт таблеток, содержащих наркотик. К употреблению наркотиков, как и многих других его сверстников, пристрастила аптекарша – тетя Люба. Вначале продавала зелье по низкой цене, а когда дети попадали в зависимость, цены поднимала в несколько раз. На Осипенко все знали аптеку тети Любы, обшарпанную, невзрачную с виду, но таящую в себе горе и смерть.
Вскоре у Кости начались ломки, а денег даже на одну таблетку не хватало. Вот он и залез в обеденный перерыв и взял прямо с витрины упаковку, и тут же в аптеке погрузился в мир грез. Тетя Люба, вернувшись с обеда, застала Костика в аптеке, плывущего под синими парусами по морю с названием наркотическое опьянение.
Аптекарша тут же вызвала наряд милиции. Они в кармане Костика обнаружили упаковку без одной таблетки.
Получил Константин три года, и был определен в специнтернат, а из специнтерната он благополучно, все по той же, статье перекочевал в колонию строгого режима за употребление и распространение наркотиков.
Недолго прожил Костя на Белом Свете, несколько раз лечившийся и добровольно и принудительно, получивший в тюрьме букет болезней, умер от передозировки в первый же день после семилетней отсидки.
11.
Анастасия с Раисой родились, когда Александра Федоровна, отбыв очередной срок за то, что не донесла на мужа, сколотившего небольшую вовровскую шайку, которая, создавая давку в автобусах, помогала ему опустошать карманы и кошельки у пассажиров.
Девчонки росли такими же хулиганистыми, как и их братья.
У Анастасии все кипело и в словах, и в поступках, и в руках. Раиса, напротив, была рассудительно спокойной. Но их в одной кроватке оставлять нельзя было, обязательно исцарапают друг друга. Александра Федоровна кормила их по отдельности, а то они начинали брызгаться содержимым чашки. Первой начинала Анастасия, а Раиса отвечала тем же.
Во времена развитого социализма семья с шестью детьми ютилась на двенадцати квадратных метрах с трехярусными лежанками. Иначе как нарами-то и назвать нельзя было их. Александра Федоровна любила шутить: “У нас такой справедливый строй, что с детства приучает спать на нарах”.
Вся обстановка у Молотовых состояла из двух трехярусных лежанок, посредине стоял круглый раздвижной стол и восемь табуреток вокруг него. Все это сделал Андрей Викторович сам во время между отсидок.
Росли девчонки без отца, он отбывал очередные двенадцать лет за организацию воровской шайки.
Александра Федоровна из последних сил тянулась на детишек, но ее случайные заработки и работа грузчицей на хлебокомбинате позволяли только покупать хлеб. И приходилось Александре Федоровне нет-нет да выходить на карманы состоятельных. Она, цветущая женщина, все было при ней, подкатывала к ресторану непременно на “Волге” в шашечку и намечала жертву. Какой-нибудь командировочный по ее предположению, а она практически не ошибалась, начинал подбивать клинья. Вот тут и наступала развязка, Александра Федоровна подсаживалась к желающему поразвлечься с дамой. Желающий начинал прямо за столом лапать ее, а ей того и надо. Ее руки с тонкими изящными пальцами ловко проникали во внутренние карманы игрунов, так она их называла, и денежки перекочевывали к “Княгине” в сумочку.
Александра Федоровна всегда довольствовалась одним удачным случаем, повторяя: “Жадность не только фраера губит, но и воровку подводит”.
“Княгиня” после того, как денежки перекочевали в сумочку, еще сидела с игруном, а когда он начинал настойчиво приглашать ее в свой номер, она, обольстительно прильнув к нему, шептала ему на ухо: “Дорогой мой, я твоя, но мне надо перед этим пи-пи, уж потерпи минуточку”.
Обалдевший от близости и такой непосредственности обольстительной женщины, благсклонно соглашался отпустить ее на минуточку и… оставался с носом.
“Княгиня” садилась в такси, и водило вез ее прямо к магазину “под шпилем”. Александра Федоровна набирала полную авоську еды, брала бутылку “Особой Московской” и вручала водителю. Алексей спрашивал: “Когда следующий выход в свет?”
- Я тебе, Алешенька, через Зойку передам.
- А нельзя прямо мне, не через диспетчера.
- Можно, но ты иногда отдыхаешь, а мне звонит администраторша Тася, что игрун объявился, вот Зойка и помогает с такси. А это ей передашь за труды, - протягивая четвертную, заканчивала “Княгиня”, затем лезла снова в сумочку и отдавала причитающуюся таксисту четвертную, всегда превышающую настуканную сумму по таксометру.
Александру Федоровну никогда не мучили угрызения совести, она рассуждала, когда ее начинали мучить сомненья, так: “Я родила шестерых детей, из них четыре воина. А что мне дало государство? Да ничего. На зарплату грузчицы и недели не проживешь, даже квартиру не дают. А потом сворованные деньги идут не на водку, не на пьянку или еще на какие непотребные дела, а полностью на содержание детей. Раз государство не может облегчить мое существование, что остается делать? Государство нас обворовывает, и наши денежки идут на бомбы, танки и ракеты. Одним словом, хочешь жить, умей вертеться. Я вертеться не умею, зато могу воровать”.
Александра Федоровна регулярно ездила к мужу, который отбывал наказание в соседнем городе. При очередном посещении она объявила:
- Михаил, я беременная, может выкинуть?..”
- Я те выкину, и не смей об этом даже думать, вот выйду на свободу, и все у нас с тобой пойдет путем.
12.
Славик, зачатый в тюрьме, когда Андрей Викторович отбывал свой очередной двенадцатилетний срок, родился на воле.
Взяли Михаила Григорьевича на стройке, когда он накладывал раствор для ремонта малосемейки. Следователь уговорил написать все, как было. А было до банальности просто. Побегал Михаил Григорьевич по магазинам нигде ни цемента, ни тебе раствора. Взял бутылку водки и пошел на соседнюю стройку. Бригадир бутылку взял и указал на кучу раствора, лежащего прямо на земле. И надо же так случиться, на стройку с обходом пожаловал наряд милиции. А было это во времена Андропова, когда не на шутку начали вести борьбу с несунами. И загребли Молотова, так сказать, прямо с места преступленья. На объяснения, что ему разрешили, старший громко крикнул: “Товарищи строители, кто разрешил набирать раствор этому гражданину?” “Никто не разрешал!” – тут же ответил бригадир.
Не стал Михаил Григорьевич писать всей правды, а написал, как не было: “Пришел, смотрю, раствор лежит, ну я и набрал ведро для ремонта квартиры, кое что надо было замазать, а то штукатурка отвалилась уже”. Прочитав написанное, следователь, как бы между прочим, сказал: “Знаешь, тут вот у меня не раскрыто хищение двадцати тонн цемента и двести тысяч полуторных кирпичей, если ты признаешься добровольно в этом хищении, я гарантирую тебе, что получишь года три условно, не больше”.
Михаил Григорьевич рассудил просто: “Ладно, признаюсь, еще одна ходка добавит авторитета, менту, задержавшему меня, глядишь, звездочка добавится, следователь получит повышение по службе, всем хорошо и мне не плохо, а то я на свободе совсем одичал”.
В приговоре по этому делу черным по белому было написано: “За расхищение социалистического имущества, за хищения в особо крупных размерах, по совокупности статей… Молотов приговорен к двенадцати годам…”
Славик рос задиристым, а когда ему исполнилось три года, мать посадили.
И вновь Александру Федоровну взяли за укрывательство Сутая, который целую неделю жил у Молотовых, не выходя из дома. А гонялась за ним милиция, потому что Сутай отметелил отморозка, занимавшегося изнасилованием малолеток. Как приговор произнес: “Если ты, паскуда, еще раз дотронешься до любой девочки нашего города, я тебя кастрирую”.
Благополучный преподаватель подал заявление в милицию, приложив вполне положительную характеристику из школы.
Сутай попался, как было сказано в милицейском протоколе: “взят с поличным при взломе магазина”. Но взлома-то никакого не было, просто оперативник в какой раз использовал Сутая, чтобы тот взял на себя нераскрытый взлом магазина, а то пойдет на пятнадцать лет за нанесение тяжких телесных повреждений, имея ввиду драку в горпарке. На что Сутай ответил: “Нет, вы меня судите за то, что я спас девчонку от изнасилования этим отморозком, работающем в школе учителем”.
- Ты, что считаешь себя правым?
- Да!
- А почему тогда скрывался у Млотовых от нас?
- Потому и скрывался, что посадите невиновного.
Оперативник, разрабатывавший Сутая, был родственником того отморозка и загремел Сутай на семь лет, как и просил прокурор.
Адвокат почти рассыпал все дело, но вмешались партийные органы, вставшие на защиту члена КПСС, преподавателя, которого воспитывал своими методами рецидивист Сутай, захвативший преподавателя, пытавшегося изнасиловать восьмиклассницу.
Адвоката вызвали в горком партии и довольно настойчиво рекомендовали не защищать Сутая – чуждого элемента советского строя и тем самым не порочить самую справедливую советскую систему правосудия. Не бросать пятно на педагогов нашей великой страны.
Адвокат, как член КПСС, согласился с судом и закрыл глаза на явную подтасовку фактов, излагаемых в обвинительном заключении, где ни слова не было сказано о драке. Сутай был обвинен во взломе магазина.
13.
Александра Федоровна и Михаил Григорьевич встретились с детьми, которых привезла на свидание к ним мать Сутая. Она умолила тюремное начальство, чтобы разрешили мужу с женой встретиться с детьми.
День встречи пролетел для ребятишек так быстро, что они засобиравшись, расплакались в один голос. Мама Сутая строго произнесла: “Прекратите реветь, через три месяца мы опять приедем к папке с мамкой”.
Конвойный по истечении времени свидания, не обращая внимания на слезы детей, увел родителей. За червонец разрешил им уединиться.
Плодом уединения стала Евгения, родившаяся в тюрьме.
На волю Александра Федоровна вышла, когда Евгении исполнилось полтора годика.
Собрав всех ребятишек, разбросанных по разным детдомам, они в восьмером ютились все на тех же двенадцати метрах.
Александре Федоровне посоветовали устроиться во вновь образуемые ЖЭУ на только что выстроенных “Черемушках”. Взяли Александру Федоровну дворником и предоставили трехкомнатную квартиру. С условием: квартира остается за ней, пока она будет работать в ЖЭУ.
Ребятишки от счастья были на седьмом небе, бегая по благоустроенной малогабаритной хрущевке. У каждого появился свой угол, и не было уже трехъярусных лежаков. С помощью матери Сутая они купили для уже взрослых детей кровати, а для малышей кроватки.
Александра Федоровна со всей душой отдалась работе. За первый же месяц работы она привела в идеальный порядок порученный ей двор. Организовала жильцов, работающих на заводах, они изготовили и разместили оборудование детской площадки. Да еще и добилась, чтобы им за эту работу заплатили.
По всем неурядицам жильцы обращались не к старшему мастеру, именовавшему себя инженером, вечно пьяному, а к “Княгине”. Александру Федоровну сантехники слушались беспрекословно, она фактически стала выполнять работу старшего мастера ЖЭУ.
Вначале жильцы продолжали обивать пороги ЖЭУ, где сидели упитанные женщины, и все почему-то мастера, разговаривавшие с посетителями, не глядя на них, словно переговариваясь друг с другом. Вдоволь поотлавливав пьяного старшего мастера ЖЭУ, который во второй половине дня, как правило, уже лыка не вязал, набегавшись досыта, так и не получив ни от кого вразумительного ответа, жилец делился своей неувязкой с первым встречным малознакомым человеком, а тот, оказывается, по воле случая, уже побывал в такой ситуации. И он советовал обратиться к “Княгине”.
На недоуменный вопрос:
- А кто это такая?
Слышал:
- Да вы что, не знаете нашу “Княгиню” – Александру Федоровну?
- Дворничиху, что ли?
- Не смотри, что она с метелкой, она не только во дворе наводит порядок, но и в головах недотеп руководителей.
Вопрос, казалось бы, неразрешимый, решался тут же, и водопровод пенсионера, ветерана двух войн, приносил и горячую, и холодную воду на пятый этаж “хрущебы”, как метко окрестил народ малогабаритные “крупнощельные” дома.
Александра Федоровна всегда удивлялась, почему если предоставляется жилье льготникам, то обязательно на первом или последнем этаже. А ответ, оказывается, был до банальности прост, как сказал ей однажды Михаил Григорьевич: “Ты, что, не понимаешь? Они же без очереди получают и им достается то, от чего отказались очередники, уже имеющие жилье, но желающие поменять его на более благоустроенное или расшириться”.
Евгения сейчас живет своей семьей и вполне благополучно, иногда приезжает в гости к Вячеславу, и каждый раз вспоминает не о том, что родилась в тюрьме, а о том, как появились на воле Алексей, а ровно через год и Вячеслав.
При очередной ходке “Княгиню” взяли вместе с младенцем Вячеславом и годовалым Алексеем. Оказывается, в советское время матери, не пожелавшей отдавать своих детей в приют, разрешалось брать детей с собой в тюрьму. Правда, там они все равно жили отдельно, но свидания разрешались все-таки почаще. Не правда ли, гуманный закон.
На волю “Княгиня” вышла ровно через четыре года, получила их за то, что не стала свидетельствовать по делу карманника, взятого по неопытности на кармане и жившего через дом с Молотовыми на Профинтерна. Вышли они с мужем одновременно день в день.
И еще Евгения почему-то вспоминала, как Александра Федоровна порывалась съездить к своему первенцу, но ее отговаривал всякий раз Михаил Григорьевич: “Ну куда ты, Шурочка, поедешь? Фрунзе большой город, где ты его там найдешь? Там же никто кроме воров карманников тебя не знает, потерпи, объявится сам”.
И действительно, Николай стал регулярно присылать матери открытки, поздравляя ее с праздником 8-е марта.
Тут мать совсем было собралась ехать во Фрунзе, будучи беременной на девятом месяце, получив декретный отпуск, но пришла очередная открытка на 8-е марта с тюремным штемпелем.
Александре Федоровне сделалось плохо, и Михаил Григорьевич вызвал скорую. “Княгиню” повезли в роддом и прямо в машине скорой помощи Александра Федоровна разродилась десятым ребеночком – Игорем.
Не догуляв декретный отпуск, Молотова вышла на работу, и двор, пришедший в запустение, пока “Княгиня” была в декрете, преобразился, порядок был наведен “Княгиней” в первый же день работы.
В житейском разговоре с мужем “Княгиня”, словно между прочим, обронила:
- Все, “Князь”, завязывай с воровством, надо для детей пожить, а то они при живых-то родителях все больше по детдомам обретаются.
- А на какие шиши ты их содержать собираешься?
- Как все люди, посадим огород, картошка будет, а на хлеб как-нибудь заработаем.
- Ладно, уговорила, - бросил Михаил Григорьевич и удалился.
Но оказалось это сделать так же трудно, как бросить курящему курить.
Когда в общественном транспорте “Князь” видел потенциальную жертву с тугим кошельком, он помимо воли подходил, и кошелек перекочевывал в его карман.
Александра Федоровна возмущалась, но у самой возникало такое же желание, и она тут же его удовлетворяла.
Однажды она оказалась по стеченью обстоятельств бок о бок со взяточником, только что получившим пачку двадцатипятирублевок в банковской упаковке.
Пачка моментально оказалась в руках “Княгини”, она, помня об обете не воровать, тут же нагнулась и, разгибаясь, поднимая вверх руку с пачкой, закричала: “Граждане пассажиры, чьи это деньги валяются в общественном транспорте?!”
Все расступились, и “Княгиня” оказалась в кольце, в автобусе воцарилась тишина.
Получивший только что взятку за квартиру, выделенную нужному человеку, ретировался к выходу.
Александра Федоровна, поняв, что “потерпевший”, предвидя. как обернется дело в милиции, если он предъявит свои претензии на эту малость, и, чтобы не потерять большего, быстро вышел из автобуса, крикнула: “Ой! это же у меня выпала пачка – зарплата нашего ЖЭУ, один раз поручили получить, и то чуть не потеряла”.
Кольцо быстро рассосалось, и Александра Федоровна, омываемая сочувствующими взглядами, доехала до Черемушек и благополучно пришла домой.
Михаил Григорьевич теперь всякий раз, как только “Княгиня” выговаривала ему за очередную вылазку, опуская глаза в пол, словно нашкодивший мальчонка, говорил:
- А сама-то ты что делаешь?
- Я, можно сказать, пошутила, и шутка удалась.
- Хорошо бы мне так научиться шутить, чтобы по сто двадцатипятирублевок приносить. А то сотню, другую пощипаю, и тому рад.
Александра Федоровна после случая с пачкой денег, теперь, когда в автобусе примечала потенциальную жертву, выходила из автобуса и садилась на другой.
Отвыкание от воровства у нее проходило с большим напряжением. У “Княгини”, когда она уходила от жертвы, так и не опустошив кармана, начинала болеть голова, и она тогда брала свою метлу и мела все да на несколько раз, постепенно боль утихала, рассеивалась, словно поднимаемая метлой пыль в безветренную погоду. Она даже пыталась предупреждать примеченных ею жертв словами: “Уважаемый, вы бы денежки-то так близко не держали, а то, не приведи Господь, воры поблизости окажутся, плакали тогда ваши трудовые”. На слове “трудовые”, она глядела прямо в глаза “уважаемому” и читала в них, что денежки-то он эти не заработал, а украл, но на законных основаниях, получив за зачисление бездарного абитуриента в престижный ВУЗ. С той лишь разницей, что он рукой не залезал в кошелек, а владелец тугого кошелька сам доставал их и, вложив в конверт, преподносил “уважаемому”.
Одиннадцатого ребенка Александра Федоровна зачала опять в тюрьме, на свиданке с мужем, все-таки попавшем на кармане. Как рецидивисту ему присудили пять лет.
14.
Иван родился на новый 1968 год, и было Александре Федоровне всего-то 41 год, выглядела она молодо, ей больше 25-ти лет не давали.
После того как утонул Виталий, Александра Федоровна осунулась, и мгновенно постарела. А когда через 4 года они схоронили утонувшую Раису, Александра поблекла, ее взор выражал материнское горе, не исчезающее с годами.
Детей у нее уже больше не было. Она работала с каким-то остервененьем. Ей даже ее новая начальница выговаривала:
- Александра Федоровна, голубушка, ты уж не усердствуй так, а то через тебя все ЖЭУ надо заставлять, чтобы работали как ты. А мы же не как ты, не двужильные.
На что “Княгиня”, глядя в упор на начальницу, (та и двух секунд не выдерживала ее взгляда), отводила глаза, уставившись в бумаги, продолжала разговор:
- Ты и детей вон одиннадцать нарожала, ну, побереги себя, не усердствуй так, я прошу тебя.
- Я же дворничиха, а раз так, значит, мой двор должен иметь опрятный вид круглые сутки.
- Ты и так его постоянно метешь.
- Так жители постоянно сорят, вот и мету.
С воровством “Княгиня”, прилагая недюжинную силу воли, все-таки завязала.
В откровенном разговоре один на один начальница недвусмысленно намекнула, что если, мол, поубавишь свой рабочий пыл, представим к награде, а то начальнице на каждой планерке вышестоящий начальник все выговаривал: “Вам надо сделать так, чтобы все в вашем ЖЭУ работали так же, как Молотова”.
И действительно, Александру Федоровну представили на медаль “100-летие В.И. Ленина”. За что тут же поплатилась своей должностью начальница ЖЭУ, ее обвинили в надругательстве над памятью великого Ленина.
На открытом партийном собрании, где исключали начальницу за включение в наградной список самого лучшего дворника по итогам 1969 года, ударника коммунистического труда Александры Федоровны Романовой – Молотовой, представитель райкома, возмущался:
- Вы что, не понимаете, что тем самым наносите удар в спину партии?! Вы бы еще какого-нибудь врага народа представили к награде, можно сказать, самой высокой награды страны с изображением вождя мирового пролетариата великого Владимира Ильича Ленина!
На что, “Княгиня”, улыбаясь, ответила:
- Мы с Лениным одного поля ягода, только он ограбил всю страну, чтобы стать диктатором, а я воровала, чтобы хоть как-то прокормить одиннадцать детей, и как была матерью, так и осталась ей.
Начальница поплатилась не только партбилетом, но и должностью. Она осталась в ЖЭУ мастером, хотя и могла бы уйти на более выгодную должность, звали в “Стрйгаз” инженером по приемке объектов, да и другие не менее лестные были предложения.
А когда наступили времена выборов руководителей от бригадиров и до руководителей и директоров, по предложению Александры Федоровны на первом же выборном собрании был снят пьянчужка начальник, по единодушному голосованию “за” Мария Васильевна заняла должность начальника ЖЭУ.
Умерла “Княгиня” шестидесяти двух годов отроду, хоронили ее с огромным стечением людей, процессия растянулась на несколько километров. Здесь были все, и те, кого она обогрела своим вниманием, и те, кого она обворовала.
15.
На поминках Анастасия, плача навзрыд, все просила прощения у матери за то, что согласилась восемнадцатилетней девчонкой тайком уехать из дома в далекий Азербайджан. К тому времени Анастасия закончила ПТУ и работала на хлопчатобумажном комбинате станочницей, а наладчиком в их смене был Муса Мусатов из Баку. Серьезный, представительный, всегда уважительный к женщинам мужчина, по-восточному мудрый. Он к Анастасии относился словно к дочке, всегда интересуясь, как она себя чувствует. На восьмое марта он приходил в цех с большой корзиной цветов и вручал каждой станочнице по цветку, Анастасии же преподносил букет, ласково, по отечески глядя на нее, спрашивал:
- Анастасия, ты выбрала жениха?
- Дядя Миша, - так звали в цехе Мусу на русский манер, - рано еще мне думать о замужестве, вот заработаю стаж и поступлю в текстильный институт.
- Институт это хорошо, но и личную жизнь надо устраивать.
- Она у меня устроенная.
- Как это, как это устроена? Ты же одна живешь?!
- Дядя Миша, я живу с мамой и папой да еще восемь братиков, да еще две сестренки, правда, один братик и сестренка утонули, - с надрывом и повлажневшими глазами закончила Анастасия.
- Хорошая семья, как у нас в Азербайджане.
На все праздники, после этого разговора, Муса стал преподносить Анастасии подарки, то халат азербайджанский, то коврик, то еще что-нибудь. В цехе сразу заговорили, что дядя Миша подбивает клинья к Анастасии.
Его, как говорили злые языки, “домогательства” не остались незамеченными. В партком поступила анонимка на коммуниста Мусатова, что он совращает малолеток.
Первой бросилась защищать дядю Мишу активистка, групкомсорг участка Анастасия Молотова, она с порога начала:
- Михаил Иванович, никто меня не совращает! Я сама кого хочешь образумлю. Не надо дядю Мишу вызывать на партком.
- Нет, товарищ групкомсорг, надо, а то развел тут цветочки, открыточки… А на какие деньги.
- Так он же из Баку. К нему приезжают родственники и торгуют на базаре цветами, фруктами.
- Вот, видишь, ведут нетрудовой образ жизни.
- Как нетрудовой? – искренне удивилась Анастасия.
- А так, что живут на нетрудовые доходы. Нет, чтобы работать на производстве, или там, в совхозе, на худой конец, в колхозе, а они торгуют цветами, фруктами.
- Михаил Иванович, так прежде чем торговать, цветы-то надо вырастить…
- Там они сами растут, на худой конец, посеял и все, собирай там и торгуй.
Как ни уговаривала Анастасия секретаря парткома, тот стоял на своем:
- Нельзя позволять в обществе строителей коммунизма развращать молодежь, таких надо наказывать, на худой конец, воспитывать.
Партком состоялся и коммунисту Мусатову, чей дед по матери был расстрелян в числе двадцати шести бакинских комиссаров, объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Но дядя Миша так и продолжал дарить цветы женщинам на восьмое марта. А Анастасию он вскоре уговорил познакомиться с его племянником, служившим в нашем городе, в только что созданной ракетной части.
Красивый юноша, подтянутый солдат, на груди которого сиял значок отличника боевой и политической подготовки и медаль к 100-летию В.И. Ленина.
Они не просто понравились друг другу, а завязавшаяся дружба переросла в любовь. Когда пришел срок дембеля, Искандер уговорил Анастасию съездить в Баку, познакомиться с его родителями.
Встретили Анастасию в семье Мусатовых как родную дочь. Мать Искандера Фазиля сразу, с первых минут, стала называть Анастасию дочкой.
Свадьба состоялась в Баку по азербайджанским обычаям, а главным на свадьбе был дядя Миша, одетый во все национальное и со всеми наградами, полученными им в Великой Отечественной Войне.
Анастасия перед Искандером поставила только одно условие, что детей она будет называть русскими именами и обязательно крестить по православным традициям. Искандер, как истинный джигит, дав слово, сдержал его. И вскоре родившегося сына они назвали Виталием в честь дяди, утонувшего в Оби. Второго сына назвали Мишей в честь дяди Миши – Мусата Мусатова.
Искандер в первый год после свадьбы написал рапорт в военкомат, его послали в школу прапорщиков, закончив ее с отличием, он стал служить на сверхсрочной.
Жизнь шла своим чередом. На каждый день восьмого марта Андрей, как звала Искандера Анастасия, отправлял с курсировавшим между Баку и Барнаулом родственником теще посылку, к которой прикладывал букет любимых цветов Александры Федоровны, полураспустившихся бархатистых роз. А в день рождения “Княгини” в декабрьские морозы появлялась ароматная азербайджанская дыня и вместительная корзина яблок и винограда.
Александра Федоровна, спокойно отреагировавшая на то, что дочь вышла замуж за азербайджанца, все же выговаривала в письмах дочке, что без благословенья матери выскакивать замуж не годится.
В отпуск Анастасия с Искандером приехали с огромным количеством подарков для всех братьев и сестре, к тому времени вышедшей замуж, и для ее мужа.
Матери Анастасия подарила строгий женский костюм, в котором Александра Федоровна выглядела настоящей княгиней.
Сердце матери оттаяло, но она все-таки поставила условие, чтобы свадьбу отвели и в Барнауле по русским обычаям.
И свадьба состоялась, хотя супруги прожили к тому времени уже десять лет. Были и посаженные, отец и мать, были и дружки, и подруги, было и родительское благословение, и свадебные песни оглашали все окрестности “Черемушек”.
После барнаульской свадьбы Анастасия с мужем уехали в Баку, но пожили они там не долго, пережив погромы и “карабах”. После распада Союза прапорщика Мусатова из армии уволили в запас. Работу на гражданке найти в Баку он не смог, а тут еще и Анастасию сократили, и она настояла на переезде в Барнаул, тем более что Вячеслав в каждом письме звал сестру домой.
В Баку Анастасия продала все за бесценок и приехала, можно сказать, голой. Вячеслав, организовавший к тому времени кооператив, пригласил ее работать к себе секретарем.
Получив первую зарплату, Анастасия спросила у брата:
- Славик, а нас не посадят?
- За что?
- Как за что? Я же получила за месяц в три раза больше, чем в Баку зарабатывала в год.
- Сколько заработала, столько и получила. Будем так говорить, в кооперативах платят только за работу.
С каждым годом кооператив работал все лучше и лучше, его как бы не коснулись ни октябрьские потрясения 1993 года, ни дефолт 1998 года.
16.
Вячеслав, наделенный природной смекалкой, так повел дело, что доходная часть предприятия росла с каждым месяцем, за все время ни единого сбоя.
Брат при встрече с Анастасией в неформальной обстановке все сокрушается:
- Эх, жалко, мама не дожила до этого момента, так и умерла в нищете, будем так говорить, считая себя состоятельной.
На работе брат с сестрой вели себя официально, и посторонний человек не мог даже подумать, что это брат с сестрой.
Одно обстоятельство все же огорчает их; два года отбывает младший брат Иван за хулиганство, избил сверстника за то, что тот оскорбил свою девушку, а Иван потребовал:
- Ты, Сеня, извинись перед Валюхой.
- А чо я буду перед какой-то шлюхой извиняться?!
- Она женщина!
- Она моя и ты не лезь в наши с ней шашни, поял?!
Дальше больше, Семен в конец разозлился и, толкнув Ивана в грудь, тут же получил удар в зубы правой снизу и с разворотом пяткой в лицо.
Происходило все на глазах у посетителей бара “На углу”.
При первом посещении Ивана еще в сизо Вячеславу дали понять, что ни под какой залог брата не выпустят, а дело доведут до суда, при этом следователь, ведущий дело, сообщил:
- Пусть посидит, ему пойдет на пользу. Имея такое оружие, нельзя, знаешь ли, применять против безоружных.
- Какое оружие? – удивленно спросил Вячеслав.
- Как какое, знаешь ли, он же владеет приемами каратэ в совершенстве.
- Какое каратэ? Будем так говорить, он киксбоксингом занимается.
- Какая разница?! На ринге надо применять приемы, а не на рядовых гражданах, - в заключение перейдя на неофициальный тон, следователь добавил: - Мы с тобой, Слава, знакомы не один год, я вел твое дело, где тебе инкриминировали незаконное приобретение предприятия напротив “Крытого рынка”.
- Как незаконное?
- А так, все сделали без аукциона и помимо городских властей.
- Будем так говорить, это же была федеральная собственность и ею распоряжался “три П”.
- Кто это такой?
- Полномочный Представитель Президента Российской Федерации, Шубка Михал Николаевич.
- Вот, вот, если бы не его вмешательство, то тебе не условно четыре года впаяли бы, а, знаешь ли, на всю десятку строгого режима хватило бы.
- Но полтора года вы у меня из жизни, будем так говорить, украли, но я на вас, Виктор Васильевич, не в обиде, после отсидки я возведен в авторитеты, а мой предшественник получил звание вора в законе.
- И зачем ты мне это все, Молотов, говоришь? – перейдя опять на официальный тон, спросил следователь.
- А затем, будем так говорить, что не только вам дают звания за состряпанные дела, но и нам, пострадавшим, присваиваются звания. Вы сейчас уже капитан, а я по воровской иерархии занимаю полковничью должность.
- А кто же в вашем преступном мире генерал?
- То вы не знаете?..
- Просвети.
- Сутай, которого вы еще при советской власти, будем так говорить, упекли на десятку за то, что он стащил пирожок у лотошницы.
- Ну, знаешь ли, не у лотошницы спер пирожки, а сколотив банду, ограбил советскую торговую точку.
- Это по вашим протоколам так представлено дело, будем так говорить, не стоящее выеденного яйца. И пошло и поехало, что не раскрывается, вешали на Сутая, в конце концов сделали из него рецидивиста.
- Раз в деле записано, знаешь ли, сколотил банду, значит так оно и было.
- Так то оно так, да не совсем. Мой адвокат на днях поднял то, вами состряпанное, дело, будем так говорить, состоявшийся суд, рассмотрев апелляцию, снял ту судимость с Сутая. И теперь он всеми уважаемый бизнесмен, будем так говорить, времена меняются.
- Ничего, знаешь ли, и в новых временах найдем способ изолировать преступников от общества.
- Нет, Виктор Васильевич, будем так говорить, у таких как вы ничего не получится.
- Почему?
- Да потому что вы коррупционер махровый! – выдохнул Вячеслав, лукаво глядя на следователя.
Следователь зло глянул в спокойные голубые глаза Вячеслава и сник, по лицу его пробежал испуг разоблачения. Ему впервые так открыто бросили обвинение. Обычно вызываемые на профилактические беседы предприниматели при малейшем намеке на то, что он знает о нарушениях, с какими были приватизированы их объекты, тут же приглашали следователя поговорить в неформальной обстановке.
И такие переговоры, обычно, проходили вдали от города, в отстроенных на лоне природы коттеджах. И в руки Виктора Васильевича вкладывались конверты, как правило, с валютой.
При развитии денежно-капиталистических отношений следователь стал требовать за прекращение якобы возбужденного дела не разовые суммы денег, а включения своих людей в долю фирмы, требуя при этом пять процентов от дохода.
Оправившись от услышанного, не глядя на Молотова, следователь твердо произнес:
- Первая ласточка появилась.
- И кто это, если не секрет?
- А какой может быть секрет от авторитета, который такой пышный прием устроил в сизо для преступника новой волны, бывшего генерального директора “АТэЭКа”.
- Будем так говорить, какой он преступник? Он же верой и правдой служит новому режиму, Москве.
- Вот именно Москве, а мы с тобой, знаешь ли, в Барнауле. Он же всячески препятствовал установлению власти нашего всеми уважаемого Алекса Алексовича.
- Вы имеете в виду Алексея Алексеевича Шурикова?
- Да.
- Правильно и делал. С приходом к власти в крае Шурикова стало работать труднее, отвлекаете по пустякам.
- Да нет, не по пустякам, знаешь ли, вы же скрываете доходы от налогообложения? – с придыханием закончил следователь.
- А зачем?
- Затем… - и следователь долго не мог сформулировать ответа на простенький вопрос Вячеслава, наконец, продолжил, - чтобы богатеть.
- Будем так говорить, богатство наше в перспективе роста и расширения производства. Все, что имеешь, с собой в могилу не возьмешь.
- Знаешь ли, ты же ездишь на дорогой иномарке, да вон и крест у тебя золотой, цепь с бриллиантами и перстенек на полмиллиона потянет.
- По сеньке и шапка.
- По сеньке это верно, но великовата она ему.
- Стремитесь ушить, чтобы только макушку прикрывала?
- Да! А то распустили ее до ушей; знаешь ли, рановато.
- Будем так говорить, я, Виктор Васильевич, ношу то, что считаю нужным, а ваше дело бороться с преступниками и за это получать зарплату, на которую и жить, а вы на нее не желаете существовать, вот и внедряете своих людей и стрижете дивиденды со всех крупных фирм, а я для вас мелочь.
- Знаешь ли, не прибедняйся, Молотов, я же знаю, что под твоей “крышей” находится весь “Заток”, по площади-то потянет на средний сибирский город с его “Рынком под крышей”, а там подданные Алиева торгуют, а его мы уважаем за то, что он в советское время был в наших рядах.
- Будем так говорить, вы в советское время обыкновенным комсомольским функционером были и выше секретаря цеховой группы не поднимались. Это же вас, будем так говорить, превознес Алексей Алексеевич за услугу, которую вы ему оказали во время выборов девяносто шестого года, оклеветав главного его соперника, а тот поступил благородно, не стал отвечать на вашу ложь, а продолжал вести выборную компанию, не пороча оппонента.
- Знаешь ли, в политике все способы хороши. Власть завоевывают, а не получают.
- А я-то думал, властью облекает народ, отдавая свои голоса.
- Это все демократические выдумки, а мы живем в России, где испокон веков, знаешь ли, в почете диктатура, вначале в виде самодержавия, потом диктатура пролетариата, а вернее коммунистической партии, а сейчас диктатура закона. А законы кто подписывает? Вот то-то и оно, знаешь ли, как ни крути, а живем мы при диктатуре во все времена, - совсем уж неожиданно для Вячеслава закончил следователь и углубился в бумажки; затем, встав из-за стола, произнес: - так что делай вывод, куда тебе лучше нести деньги, в детдом или?.. – многозначительно с подтекстом задал вопрос Виктор Васильевич.
- Конечно, в детдом, будем так говорить, другого более выгодного вложения свободных денег я не вижу.
Молотов, видя, что разговор так и не вошел в нужное для него русло, понаблюдав за следователем, делающим вид, что он занят, перелистывающим листочки тоненького дела то на конец, то на начало, встал и, вежливо попрощавшись, удалился из кабинета.
Не успел он доехать до офиса, раздался звонок, Молотов посмотрел на номер телефона высветившийся на экранчике мобильника, не припомнив, чей бы это мог быть, не стал отвечать, а отключил телефон.
В офисе сидел малознакомый человек, до смешного похожий на карикатурного Пушкина, изображение которого он видел в книге “Мир Пушкина”, где поэт был изображен с лысиной и пышными бакенбардами.
Вячеслав поздоровался с посетителем и пригласил:
- Пожалуйста, проходите в кабинет, - встав у двери, жестом руки с легким поклоном головы, и слегка согнувшись в пояснице, проронил, - Проходите, проходите, не стесняйтесь, у нас здесь все свои. Вы по какому вопросу? – скорее всего по инерции гостеприимства, чем из заинтересованности посетителем, задал вопрос, стараясь заглянуть в глаза стоявшему перед ним странноватого вида человеку.
- О! У меня интересный вопрос, - загадочно улыбаясь, ответил посетитель, перешагнув порог, он поздоровался и, обращаясь к Молотову, спросил: - Надо, наверное, представиться?
- Конечно, - бесцветно, садясь в кресло под портретом женщины, ответил тот.
Наблюдая за меняющимся выражением на лице Молотова, посетитель прочитал:
- Скребу пером, как по железу,
по белому листу без слов,
в Союз писателей не лезу,
а кто, простите, я таков?
Сергей Сорока, из деревни,
крестьянский сын из батраков,
как говорится, род не древний,
но с незапамятных веков!
С каждой строчкой лицо сидевшего в глубоком кресле под портретом с невероятным сходством с ним становилось все приветливее и приветливее. Как только Сорока перестал читать, Молотов воскликнул:
- Мы с вами встречались в Союзе писателей, на Анатолия сто два.
- Может быть… - уклончиво подтвердил Сорока.
- Вы с каким предложением ко мне?
- Я написал книгу о борцах Алтая.
- Я многих борцов знаю лично, будем так говорить, у меня среди них есть друзья.
- Прототипы героев этой книги, чемпионы Алтая Еклеин, Ривошеев, Амусенко, Омусенко и заслуженный тренер России Ерьмяков.
- Да знаю я их всех, с некоторыми из них, будем так говорить, знаком с раннего детства.
- Я вас приглашаю к участию в издании книги.
- А что, издавайте, будем так говорить, они богатые люди, я только за, - ответил Молотов, интонацией давая понять, что разговор закончен.
- Так они меня к вам послали.
- Нет, я изданием книг не занимаюсь, будем так говорить, я занимаюсь бизнесом, а издание книг, скорее всего, подходит под статью благотворительности… Я лучше эти деньги вложу в детский дом, сами посудите, ну издам я эту книгу и что? Да ничего. А в детском доме мои деньги помогут встать на ноги сиротам… - с жалостливой ноткой в голосе продолжал говорить Молотов, словно убеждая самого себя в том, что деньги лучше вкладывать в детдом а не в издание книг; наконец он на секунду замолчал, чтобы перевести дух от столь продолжительной тирады, и Сорока не преминул вставить:
- Не единым хлебом насущным жив человек, пищу насущную съедят, превратят в навоз, а книга останется книгой, с годами ее ценность будет возрастать.
- Будем так говорить, но вы же не Пушкин.
- А кто его знает? Пути Господни неисповедимы! - втягиваясь в полемику, выпалил Сорока.
Молотов с удивлением стал пристальней разглядывать Сороку, размышляя, как же ответить на последние слова этого странного посетителя…
В затянувшейся паузе Сорока наблюдал за присутствующими.
Вальяжно развалившийся на диване, полный с крупными чертами лица со следами юношеских прыщей, в безукоризненно белой рубашке и в тщательно отглаженных брюках, при появлении Сороки вдруг осекся и перевел деловой разговор на бытовую тему.
Сидевший на стуле, застыв в неудобной позе с волевым выражением на лице, по которому скользила интеллигентская усмешка, повторявшаяся как только начинал говорить Сорока, при словах же Молотова лицо сидевшего в неудобной позе приобретало каменную сосредоточенность, и он с многозначительностью в голосе ронял фразу, после чего опять его лицо омывалось интеллигентской усмешкой.
Третий сидел у окна с совершенно безразличным выражением лица к происходящему, иногда что-то записывал в своем потрепанном блокноте. Его, подернутые пленкой отчуждения глаза не выражали совершенно ничего.
Молотов, посмотрев на каждого из сидящих, задерживая взгляд по несколько секунд, слегка прихлопнув по столу короткопалыми ладошками, объявил:
- Все, утренняя планерка закончена.
Сидевший на диване, словно кузнечик со стебелька, спрыгнул с дивана и исчез в проеме дверей.
Сидевший у окна, опершись о подлокотник, с секунду постояв, резко повернулся и широкими шагами направился на выход. В проеме дверей его застал голос Молотова:
- Так, Афанасий, сегодня надо купить пару реек и, наконец, заделать дыру в полу кабинета главбуха.
- Спонсируйте.
Молотов медленно достал пачку тысячерублевок, начал отсчитывать, затем сложил их в стопку и засунул в карман брюк, кое-как державшихся на бедрах. Так же медленно достал пачку пятисотрублевок и, отсчитав, как и тысячных, пять штук, отдал Афанасию. Тот, согнув их пополам, сунул в задний карман брюк, и не говоря, ни слова, удалился.
Все это время сидевший на стуле медленно выпрямлялся и так же медленно поднимался, опираясь на спинку стула, но так и не впрямившись, выставляя вперед левую половину тазобедренного сустава, слегка припадая на ногу, наконец шагнул и, опираясь о косяки, перешагнул порог; услышав голос Молотова, замер:
- Что, опять прихватило?
- Да вот, как продует, так и прихватывает, - поворачиваясь всем туловищем к Молотову, ответил тот и медленно беззвучно удалился из кабинета.
- Это у него после ранения в Йемене, слышали, там наше родимое советское правительство решило, будем так говорить, установить социализм… А насчет книги, будем так говорить, давайте напишите о маме, о нашей семье. Я вам заплачу. Я же понимаю, что это труд и не малый, будем так говорить, вы не торопитесь, пишите основательно… А чтобы вы не думали о материальной стороне, я вам в месяц по десять тысяч буду платить.
Сорока, не раз обжигавшийся на подобного рода обещаниях, внимательно выслушав, изрек:
- Для написания книги нужен материал…
- Я, будем так говорить, вам предоставлю его сколько угодно… - и ни с того, ни с сего добавил, - и познакомлю с вором в законе Николаем Владимировичем.
- Бравариным, что ли?
- Нет, Браварин вор при законе, а я так называю Сутая.
- Но почему именно Николай Владимирович?
- Да потому что они с Бравариным, по сути своей, занимают одинаковые посты в нашем городе, будем так говорить, с той лишь разницей, что Браварин всего лишь вор при законе, а наш Николай Владимирович заслужил честно звание вора в законе и с достоинством несет его по жизни, - говоря это, Молотов набрал по мобильнику номер и произнес:
- Николай Владимирович, я хочу вас познакомить с писателем…
- Где он? – донеслось до Сороки из трубки.
- Да вот, у меня в гостях.
- Сейчас буду, я рядом.
Николай Владимирович Сутай оказался невысокого роста человек, просидевший в тюрьмах большую часть своей жизни. А получил он звание вора в законе за то, что организовал бескровное разделение сфер влияния между милицией, чекистами, спортсменами и ворами в конце восьмидесятых в начале девяностых годов прошлого ХХ века.
На всероссийской сходке, проходившей в Горно-Алтайской республике в особняке Сутая с представителями всех заинтересованных сторон, произошло его коронование. На этой сходке присутствовал сам мэр нашего города. После коронования они уединились и долго беседовали с глазу на глаз. Договорились, что Сутай не позволит своей братве беспредела без согласования с мэром, а тот в свою очередь обещал ничего не предпринимать против братвы без разрешения Сутая.
По сути, в нашем городе стало два человека, которые управляли городом. Один официально считался хозяином города, а второй был таковым.
Сутай как стремительно появился и так же стремительно исчез.
После окончания разговора Молотов достал пачку сотенных, отсчитал восемь купюр, затем вернул их на место, вынул пятидесятки и восемь штук протянул Сороке. Тот взял и спросил:
- Это в качестве аванса?
- Нет, будем так говорить, это вам за работу.
- За какую? – удивился Сорока.
- Вы же читали мне стихотворение.
Сорока, прощаясь, спросил:
- Следующий рабочий день когда будет?
- Будем так говорить, я здесь бываю ежедневно с восьми утра.
- Значит, до завтра?
- Да, я вас буду ждать в восемь. И со счетом на мое имя, будем так говорить, вы же знаете, сколько будет стоить издание книги.
- Все зависит от объема и оформления.
- С объемом не скупитесь, расчеты произведите с запасом.
Во вторник Сорока пришел со счетом на 34 тысячи рублей. Молотов взял его в руки, многозначительно произнес: “Перечислю, как только вы представите мне книгу для ознакомления, будем так говорить, я же должен знать, что я финансирую”.
Сорока попытался объяснить, что чтение рукописи совсем не то, что чтение книги, вы, мол, знаете, что художники, пока не напишут и не водрузят портрет в раму, не позволяют портретируемому глядеть на полотно. На что Молотов, раздражаясь, парировал: “То, будем так говорить, художники…”
Так ежедневно, вплоть до пятницы, они встречались в кабинете генерального директора, и Сорока задавал свои глупые вопросы типа: “Что вы делали девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года? – или, - Какую самую большую сумму вы держали в руках?”
Каждый раз после окончания разговора Молотов доставал пачку денег и отсчитывал восемь купюр. Во второй день сотенных, в третий пятисотенных, в четверг Сорока представил сборник поэм, в котором была и поэма о его матери. Молотов отсчитал восемь тысячных купюр и протянул со словами:
- Я жду вас завтра.
В пятницу Молотова не оказалось в офисе. Сорока посидел, посмотрел телевизор в приемной, здороваясь с входящими работниками, которых он видел в первый день. Те проходили в кабинет генерального, ни слова не говоря и не отвечая на приветствие.
Посидев так минут, пять, Сорока спросил у участника боев в Йемене:
- Генеральный будет?
- Нет… он на охоте.
В понедельник генеральный тоже не появился. Сорока оставил распечатку, сшитую черными нитками, и удалился.
Во вторник они встретились, когда Сорока, которому надоело ждать, направился на выход. Отведя глаза в сторону, генеральный, сухо поздоровавшись, произнес:
- О вас, будем так говорить, очень плохое мнение в Союзе писателей, поэтому мы прерываем с вами всякие отношения.
- Точно по эпилогу, - выпалил Сорока.
- По чему, по чему? – с нотками раздражения переспросил Молотов.
- Эпилогом заканчивается сборник поэм, кстати, вы мне их верните вместе со счетом из типографии.
- Будем так говорить, вы же мне их подарили.
- Нет, я из своих рукописей никогда никому и ничего не дарю.
- Их при мне нет, будем так говорить, с ними знакомится моя семья.
- Но вы же приняли решение не издавать их? – с надеждой в голосе, что Молотов изменит свое решение, спросил Сорока.
- Я своих решений не меняю! – резковато ответил Вячеслав и мягче продолжил, - Будем так говорить, когда на сто процентов уверен, что прав.
- А в данном случае?
- В данном случае, будем так говорить, это не тот случай, когда можно рубить сплеча.
17.
Иногда жизнь вносит коррективы в планы и задумки. И происходит все точно по пословице: “Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь”. Вот и на этот раз, когда Вячеслав Михайлович Молотов говорил как он будет заботиться о материальной стороне отношений с Сорокой, согласившимся попробовать написать повесть о семье “Княгини”, Сорока, окрыленный, взялся писать повесть. Но, получив на следующий день восемь сторублевок, он тут же перешел на поэму, которая сложилась сама собой после более откровенной беседы с Молотовым. “Князенок”, как именовал себя Молотов, был так откровенен, что рассказал даже то, о чем и себе-то не всегда признавался. Беседовали они около трех часов кряду. Сороке и не пришлось задавать своих глупых вопросов, каковыми казались они на поверхностный взгляд. Эти вопросы всегда обезоруживают собеседника своей наивностью, и он начинает рассказывать, детализируя подробности своих переживаний. А когда из уст Сороки звучали провокационные вопросы, Молотов взрывался и открывался новой гранью своего характера.
Поэма написана, отказ в финансировании ее издания получен. Но материал, услышанный из уст Молотова о жизни авторитета и вора в законе, не давал покоя Сороке, и он начал излагать его на бумаге.
18.
Учился Вячеслав не хорошо и не плохо. Но, закончив четыре класса, он, можно сказать, до четырнадцати лет не учился, посещая школу, он при этом совершенствовался в воровском деле.
Самое громкое дело состоялось в ночь под новый год, Вячеслав, войдя в продуктовый магазинчик на Осипенко, так и не вышел из него до поздней ночи. А ночью открыл не зарешеченное окно и выгрузил содержимое магазинчика. Поймал грузовую машину, предъявив водителю акт о приемке товара, спокойно загрузил и отвез в Затон, где жил его дядя по отцу, только что вернувшийся из мест заключения.
Когда на суде объявили дяде, как рецидивисту, семь лет лишения свободы, Вячеслав крикнул, что это он обворовал магазин, на что судья строго произнесла: “Вывести мальчика из зала суда, кто пропустил?”
Дядя при первой свиданке напутствовал:
- Славик, ты все сделал высший класс, только никогда не признавайся в содеянном. Пусть егеря доказывают твою вину. Они же, фраера, за это денежки получают, вот и пусть отрабатывают, падлы, свой хлеб, и пусть нам с тобой говорят спасибо, что мы даем им работу.
- Но ты же не взламывал магазина. Это же я все сделал.
- А для них не имеет значения, кто сделал. Им главное, чтобы показатели по раскрываемости преступлений шли в гору. Виноват, не виноват, а сиди.
- Дядя Миша, а как же с совестью?
- “Князенок”, воровская совесть – не подставлять и не подставляться, ты ее не нарушил. Я сам виноват, не стал покупать продукты в нашем магазине, а продавщица стукнула, вот и нагрянули егеря с обыском.
Дядя Миша из тюрьмы уже не вернулся, умер в тюремной больничке от туберкулеза, по официальным данным, а на самом деле забили до смерти, пытаясь повесить ему еще пару не раскрытых магазинных краж, от которых дядя Миша наотрез отказался.
Вячеслав в четырнадцать лет, закончив ФЗУ по специальности “пимокат”, устроился на работу. Ворочал кули с намокшей шерстью. Маленького роста мальчонка выдавал за смену норму выработки за взрослого. Его старания заметил сменный мастер и пригласил его в свою каптерку.
Семеныч долго уговаривал Славика поступить учиться в вечернюю школу рабочей молодежи, Молотов все отнекивался. Но когда Семеныч пообещал поставить его на новую машину, которая все операции выполняет в автоматическом режиме, согласился.
Учился в школе без троек и после получения свидетельства об окончании восьми классов поступил в торгово-экономический техникум, закончил его с отличием.
В торгово-экономическом он познакомился с девушкой, которая вскоре стала его женой. Она во многом повлияла на то, что он получил красный диплом.
Ксения из интеллигентной семьи, отец ее был известным поэтом в крае. Тесть - Виктор Иннокентьевич - напоминал Вячеславу дядю Мишу, также как дядя выпивал и только тогда начинал работать.
Виктор Иннокентьевич признавался Вячеславу:
- На трезвую голову можно, разве что, написать какой-нибудь очерк… и все. А под хмельком получается высокая поэзия.
Со сватьей Александрой Федоровной они подолгу беседовали, Виктор Иннокентьевич допытывался, как она стала единственной в Союзе воровкой в законе? На что “Княгиня” отвечала:
- Таковой меня Советская власть, которую ты воспеваешь, сделала.
- Как это так, меня поэтом воспитала, а тебя почему-то воровкой сделала?
- Да потому что я княгинею родилась, а тут на тебе Советская власть – все равны.
- Ты же, сватья, уже при Советской власти родилась?
- Ну и что?! Предки-то мои были из княжеского рода, значит и я княгинею была.
- Значит, ты в отместку стала воровать?
- Я не воровала, я экспроприировала то, что Советы отняли у нашего рода.
- Уж больно ты смелая, не боишься, что я на тебя настучу?
- А кому ты постучишь в своем архиве?
- Но ведь я могу и в органы настучать.
- Ты не сможешь этого сделать.
- Почему?
- Да потому что ты поэт, а настучишь, сразу и останешься с носом, так в сотрудниках архива и будешь прозябать.
- Почему же?
- Да потому, что я что-то не слыхала, чтобы кто-то из крупных поэтов, а ты же себя к таковым причисляешь, стукачом был.
- Что верно, то верно, правда, имеются отдельные личности, именующие себя поэтами, постукивают.
- Во-первых, это уже не личности, раз стучат, во-вторых, и не поэты, если ты имеешь в виду самого старого из вас.
А когда Виктор Иннокентьевич стал членом Союза писателей СССР, “Княгиня” язвила:
- Я работаю, а ты почему сидишь дома, да еще и денежки получаешь за это?
- Я денежки, сватья, получаю за написанные мной книги, а чтобы написать хоть одну книгу, надо работать без выходных и праздничных дней как минимум год, точнее говоря, я деньги получаю за написанные мной стихи.
- А кому они нужны, твои стихи?
- Детям, а точнее сказать, нашим потомкам, которые придут к нам на смену.
- Ох, сват, боюсь, что и им они не будут нужны.
- Почему же это?
- Да потому что твои стихи прославляют существующий строй, да еще поэмы посвящаешь “60-летию Великого Октября”, а чего суебечить про этот октябрь, когда власть захватили большевики и началось… как там у тебя:
…Как пользоваться властью?
Один Волдырь под “мухой”, как всегда,
не сомневался в том, что делать надо:
“К ногтю всех мироедов! И тогда
к нам снизойдут блаженство и отрада”.
- Вот теперь и живем как голь перекатная. А дальше у тебя еще круче:
В эту ночь, уж так в народе повелось,
три на десять комиссаров родилось.
- В Урмане-то твоем народу много было в лаптежной Расее, а бедняков-то на село всего семь:
Семь бедняков в Урмане, больше нет,
и все теперь – советская управа.
“Как ни крути, семь бед – один комбед”, -
при случае язвил Егор лукаво.
- Вот и доуправлялись в развитой социализм, карточную систему установили, - помолчав, “Княгиня” добавила, - не продержится такая власть долго, придет ей все-таки конец.
- Как это не продержится?! Самый прогрессивный строй на всем Земном шаре… да он… да он скоро на всей Земле нашей установится.
- Что-то с трудом верится, кто, кроме русских, сможет вытерпеть такие издевательства над собой? Слово лишнее не скажи. Платят копейки за работу.
- Каждому по труду.
- Нет, каждому по должности.
- Александра Федоровна!
- Что Александра Федоровна, соберутся на свой съезд, посуебечат и на тебе – программа; то Рай на Земле – коммунизм ваш гребаный обещают, то всех накормить до отвала, то всем по квартире обещают. Ну, если такие, как в колонии, то, конечно, могут…
Александра Федоровна спор вела, не стесняясь в выражениях.
Виктор Иннокентьевич старался быть убедительным в своих доводах, но чувствовал, что повторяет то, что пишут газеты, в глубине души понимая, что Александра Федоровна права.
Споры заканчивались тем, что Виктор Иннокентьевич примирительно говорил:
- Александра Федоровна, послушайте:
На, а! Лови, не догонишь! –
И пальнул наугад, -
Ленин, сказывал кореш,
из сибирских ребят.
Потому он в Расеи
и развел канитель,
истребил богатеев…
Читал Виктор, обязательно стоя перед сидящей, внимательно слушающей “Княгиней”. Читал точно так же, как на выступлениях при встречах с большим стечением читателей. Когда он заканчивал читать, “Княгиня” высказывалась, вот и сейчас произнесла:
- Ты, Виктор Иннокентьевич, вроде не из воров и не блатной, все-таки поэт, а словечки у тебя блатные нет, нет, да и выскочат, то “братва”, а тут вот “кореш” рядом с Лениным стоит.
- Федоровна, ты как литовец…
- Какая из меня литовка, ты посмотри на меня.
- Я не о национальности говорю, а о людях из Главлита, что наши тексты шеростят, выискивают, нет ли антисоветчины, антикоммунистических мыслей, Так вот литовец мне то же самое сказал, что нельзя ставить рядом такие слова, но мой редактор сумел убедить литовца, что в контексте ничего тут плохого нет. Правда, чтобы он пропустил этот текст, на мои денежки пришлось ему сводить литовца в ресторан, для убедительности выпить с ним пару пузырей коньяка.
- А потом, какой он сибиряк, он же из Симбирской губернии, а теперь там Ульяновская область. Ленин-то была у него кличка, вот и выходит, что государство-то они вместе со Сталиным и Троцким, кстати, тоже кликухи, преступное и построили!
- Федоровна, ты не боишься такое говорить?
- Кого, тебя? Нет! А потом я у них числюсь по другим статьям, на меня вешали воровские дела, хоть я лет двадцать как сошла с кармана и живу за счет работы в ЖЭУ, там такие бабки крутятся, дай Бог каждому, особенно сейчас, когда объявили престройку. Меня хотели избрать начальником ЖЭУ, но председатель райисполкома воспротивился, вызвал меня и настойчиво посоветовал снять мою кандидатуру на общем собрании в ЖЭУ, пригрозил снять отсрочку исполнения наказания.
- Как это?
- А так, когда я десятого родила, на меня повесили ограбление гражданина, сейчас он секретарь горкомпартии. У него пропал бумажник со взяткой, когда он вместе со свитой ехал на троллейбусе, подражая Ельцину, изъездившему таким образом всю Москву, будучи первым секретарем горкома столицы, на общественном транспорте. Опер так и сказал: “Это дело рук “Княгини”, ее почерк”. И, несмотря на то, что я только что родила Игорька, меня начали таскать по допросам. Приходилось ходить с младенцем. Так ничего не доказав, осудили на пятерик, но с отсрочкой исполнения наказания. Ты же сам понимаешь, Витя, им состряпать дело раз плюнуть, хоть и прошло уже почти двадцать лет.
- Александра Федоровна, а зачем им надо было это?
- Чтобы не присвоить мне звание “Мать героиня”. Вот я и сняла свою кандидатуру. Выбрали по рекомендации райкома партии и райисполкома мужика, бывшего председателя колхоза, так он не просыхал и работал как в колхозе, неделю на посевной, да две недели на уборочной, приходилось мне, дворничихе, вести все дела в ЖЭУ и зарабатывала пьянчужке почетные грамоты за образцовый жилищно-эксплутационный участок. Хорошо престройка, так он только год продержался, теперь у нас работает прежняя начальница, что меня к медали 100-летия Ленина представила, хоть бы спросила меня, так нет, сама взяла и включила в список.
19.
Летнее утро стремительно превращалось в день с плывущей по небу чередой белых облачков, похожих на пасущихся в степи барашков.
В помещении для свиданий Вячеслав увидел брата, сидевшего за стеклянной перегородкой с низко опущенной головой. Не задавая вопроса, Вячеслав понял, что тот находится в затруднительном положении. “Опять, наверно, к нему прицепились новорусские воры. Похерив воровскую этику, без совести и стыда, и без воровской чести – никогда не красть у бедного. Эти беспредельщики в основном обирают старушек и престарелых женщин. Ведут себя с ними так, будто те обязаны их содержать, внаглую собирают дань, к тому же считают, что выполняют благородное дело – охраняют бабушек от поборов милиционеров, хотя сами с ними делятся, чтобы те закрывали на все глаза”, - промелькнуло в голове Молотова.
- Игорь, что стряслось? – поздоровавшись, в лоб спросил Вячеслав.
- Да, а, появился в сизо крупный начальник, одни говорят – его надо опустить, другие, что он в авторитете…
- Как его фамилия?
- Троицкий.
- Игорек, передай смотрящему, этот человек уважаемый, а потому ему оказать почет и уважение по понятиям, и чтобы шпана не вздумала над ним выкомуриваться.
Лицо Игоря словно расправилось, а в глазах появились уверенность и решительность.
С Троицким Вячеслав встретился, когда инспектор АлТЭКа отключил подстанцию за то, что фирма “Снежность”, будучи еще неприватизированной химчисткой, задолжала почти за год за электроэнергию.
Инспектор, переступив порог фирмы, ни слова не говоря, облачился, как заправский электрик, и молча вырубил подстанцию, тут же опечатал ее.
Молотов старался с инспектором поговорить, объяснить, но тот все повторял:
- Знаете, за энергию надо платить, социалистическая лафа кончилась.
- Поймите, я только что вступил в должность и не могу, будем так говорить, нести ответственность за прежнее руководство.
- Знаете, у вас название фирмы какое?
- “Снежность”.
- Знаете, и у меня в протоколе и в предписании значится химчистка “Снежность”.
- Будем так говорить, наша фирма теперь именуется ОАО “Снежность”.
- Знаете, вот видите и у меня “Снежность” в бумагах значится.
Троицкий Молотова принял сразу после планерки. Разговаривали они с ним около пяти минут. Алексей Викторович вызвал несговорчивого инспектора и дал указание:
- Предписание я ваше аннулирую, немедленно подключите фирму “Снежность” к энергоснабжению.
- Знаете, но…
- Знаю, и без но, а немедленно. Вам понятно?!
- Да.
- Выполняйте, как подключите, доложите мне.
- Разрешите идти? – вытянувшись по стойке смирно, по военному произнес инспектор.
- Идите!
Инспектор лихо повернулся кругом, точно по уставу, и строевым шагом вышел из кабинета генерального директора “АлТЭКа”.
- Спасибо, Алексей Викторович, - поблагодарил Троицкого Вячеслав и засобирался уходить.
- Не мне спасибо надо говорить, а Шубке, я его людей в обиду не даю. А с вами, Вячеслав Михайлович, договоримся так: вы оплачиваете по счетчику текущее потребление электроэнергии и тепла, а долг постепенно гасите.
- Я и так это делаю, но пеня, будем так говорить, растет быстрее, чем идет погашение долга.
- С сегодняшнего дня, раз вы приступили к погашению долга, пеня на вашу фирму начисляться не будет.
Вячеслав, искренне удивившись осведомленности Троицкого, еще раз поблагодарил начальника и вышел из кабинета.
Заботы, свалившиеся на Вячеслава, доставляли ему не то чтобы радость, но он ощущал свою востребованность обществом, которое преображалось на глазах. Он не чувствовал себя отверженным, к его голосу стали прислушиваться, правда, иногда случались казусы, но он, понимая шестым чувством свою неправоту, тут же исправлялся.
Бухгалтер, сделавшая свою карьеру при советской власти, когда она пересчитывала на несколько раз не деньги, а, в основном, цифры показателей по социалистическому соревнованию, окунувшись в настоящую бухгалтерию производства и торгово-закупочной деятельности, никак не могла смириться с двойной бухгалтерией:
- Как это?… Себе одно, а государству другое, Вячеслав Михайлович, я не могу так работать.
- Не можете? Вы свободны, будем так говорить, в своем выборе.
- Это же преступление, двойная бухгалтерия.
- Нет, это не преступление, будем так говорить, а восстановление справедливости. Посудите сами, если мы покажем все, что зарабатываем, то будем работать только на одни налоги. А как же нам быть с обустройством, хотя бы, нашего рабочего помещения. Будем так говорить, хватит работать на чиновников, которых развелось больше, чем в бывшем Союзе Советских.
- Но это же подсудное дело…
- Надо в отчетах для налоговиков показывать то, что лежит на поверхности, а все остальное мы уж как-нибудь без учета проведем.
- Что ж, будем так говорить, вы свободны в выборе… можете еще подумать, Клавдия Игнатьевна… так, сегодня у нас четверг… до понедельника.
Клавдия Игнатьевна, перебирая в памяти, вспомнила, как она, закончив институт советской торговли, работала в кооперативном магазине, где и при советской власти велась двойная бухгалтерия, но тогда нашлась больно идейная продавщица и написала в народный контроль. Директору дали восемь лет, а Клавдии Игнатьевне, учитывая малоопытность, год условно и запретили работать в торговле. Долго она искала работу по специальности, но прочитав в ее трудовой книжке запись о судимости, тут же отказывали. Пришлось ей работать на стройке штукатуром-маляром. А строили они здание под химчистку, выполняя предначертания партии и правительства “о расширении услуг строителям коммунизма”.
Работала Клавдия Игнатьевна самозабвенно и вскоре ее назначили бригадиром штукатуров-маляров, даже наградили знаком “Победитель соцсоревнования в 8-ой пятилетке”.
Парторг стройучастка не отходила от бригадира и все агитировала вступить в партию. Клавдия, отнекиваясь, заявляла: “Я еще не готова к такому ответственному шагу”. Но та настаивала и, перебрав все вероятные причины, по которым Клавдия не хочет вступать в КПСС, заверила:
- Ты, Клавдия, не беспокойся, судимости у тебя давно нет.
- А запись в трудовой?
- Ты пишешь заявление в партию и в этот же день получаешь новую трудовую книжку без записи о судимости.
И действительно, парторг свое слово сдержала.
Как только Клавдия Игнатьевна Лидова написала заявление, парторг ей вручила безукоризненную трудовую книжку.
На вопрос Лидовой: “Как это вам удалось сделать?” Парторг ответила: “Очень просто, ты не забывай, подруга, у нас в стране коммунистическая партия правящая, по конституции”.
В райкоме даже не стали спрашивать у нее автобиографию. Секретарь общего отдела, выслушав представление парторга стрйучастка, сказал: “Вот такие безукоризненно чистые люди нам в партиии нужны. Кто за? - все, как один, подняли руки, и секретарь продолжил, - Товарищ Лидова, вы приняты в члены КаПэ, - откашлявшись, закончил, - эСэС”.
После завершения строительства все та же парторг, утвержденная райкомом на должность директора химчистки, предложила Клавдии должность главного бухгалтера, об этом периоде Лидова иногда вспоминает с благоговением, говорит: “Работа закипела при минимальной работе по отчетам, выполняли большой объем. Директор уговаривала руководителей предприятий оформлять заказы на выполнение химчистки, но что чистить надо по заказам, не поставляли. Вот и приходилось составлять фиктивные отчеты о выполненных работах, соответственно и бухгалтерские бумаги с дебетами и кредитами составлять. Население же иногда приносило верхнюю одежду в химчистку, но получая назад вещи в том же виде, в каком приносили, стало все реже и реже посещать химчистку, удостоенную звания “Предприятие коммунистического труда”. Но работали в две смены, выручала Советская Армия. Ее представители были неприхотливы к качеству выполненных работ. В конце концов химчистка практически стала прачечной для летного училища”.
В пятницу Клавдия Игнатьевна сообщила Вячеславу, что она готова поработать в таком режиме. За что тут же получила в конверте кругленькую сумму. Ее вопрос прозвучал банально:
- Вячеслав Михайлович, а нас не посадят?
- Будем так говорить, если умно работать, то нет.
“Лишних денег никогда не бывает”, - уговаривала себя главбух нового предприятия, занимающегося уже не химчисткой, а сдачей в аренду освободившихся площадей от громоздкого и морально устаревшего оборудования, которое генеральный сумел выгодно продать.
Чем занимается фирма, имеющая пять дочерних, Клавдию Игнатьевну не очень-то и интересовало, она вела и ведет видимую бухгалтерию, не касаясь черной.
Дочерние фирмы работали только по наличным расчетам. Их руководители, освоившиеся в новых условиях, не нуждаются в бухгалтериях, показывая, в основном, убытки, которые якобы погашает головная фирма. По отчетам выходило, что фирма еле держится на плаву, хотя деньги в ней крутились миллиардными сумами до деноминации рубля.
ПУТЬ
часть вторая
1.
Алексей, встав пораньше, включил телевизор, и какая-то тревога полыхнула, словно молния при сухой грозе глубокой ночью.
Троицкий, продолжая делать зарядку, поглядывал на телевизор, где показывали “Лебединое озеро”. Ему подумалось: “Горбачев, что ли, умер?”
Последние годы, начиная с 1981 года, кто-то да умирал из больших партийных руководителей Советского Союза, и всякий раз по радио и телевидению транслировались классические произведения, перемежаясь краткими сообщениями, извещавшими загробными голосами. что Советский народ и все прогрессивное человечество понесли невосполнимую утрату, из жизни ушел Имярек, очередной ленинец, преданный делу коммунизма, член коммунистической партии, член ЦК, член Политбюро или кандидат в члены Политбюро, далее перечислялись все его заслуги перед государством и всем человечеством, звания и награды.
Но сегодня хоть тревога и танцевала фуэте по экрану, но ощущения утраты она, все-таки, не вызывала. А когда он увидел любимого диктора, и вовсе успокоился, но ощущение неладного, все-таки, оставалось. Когда диктор сообщил о болезни, постигшей Горбачева отчего он не может управлять страной, Троицкий расхохотался. Пробурчал: “Брежнев мог, Андропов с почечной недостаточностью справлялся, Черненко, тот вовсе из больницы руководил партией и государством, а этот, самый молодой из них, и не может”.
Сообщение о беспорядках, творимых в столице распоясавшейся, подвыпившей толпой и принимаемых в связи с этим мерах, уняло смех Троицкого. А при словах: “Группой государственных деятелей создан Государственный комитет по чрезвычайному положению для наведения порядка в Москве и государстве…”
Троицкий для себя решил, что в данной ситуации он обязан находиться в Москве. Он тут же позвонил Михаилу Евдокимову, тот сообщил, что москвичи на площади у “Белого дома” противопоставили танкам себя и размахивают бело-сине-красными полотнищами и такими же флажками, скандируют: “Фашизм не пройдет!”
Алексей оставил за себя преданного заместителя. Перед отъездом распорядился на самой высокой точке здания АО “АлТЭК” водрузить бело-сине-красное полотнище.
Моторов, щупленький, низкого роста мужичок, о котором Троицкий говорил: “Мал золотник да дорог”, имея ввиду его надежность и преданность руководителям, основательно знал свое дело, и точно определив свой потолок карьерного роста, был доволен должностью заместителя директора, а после реорганизации и создания акционерного общества – заместителя генерального директора.
Моторов, всегда выжидавший второго напоминания, на сей раз по первому же сообщению секретаря, что его ждет генеральный, предстал перед ним совершенно растерянный, словно провинившийся школьник перед директором школы.
- Григорий Алексеевич, сразу начал Троицкий, - флаг российский подняли?
- Какой же это российский? Это же царский флаг!
- А мы что, иваны не помнящие родства?!
- Алексей Викторович, все возвращается на круги своя, вон в Москве, это же, уже ГэКэЧеПэ создали для прекращения попыток реставрации царских ценностей…
- Флаг установить!
- У нас нет такого флага, - робко возразил Моторов.
- Сшить!
Через полчаса на столе генерального лежало трехцветное полотнище из натурального шелка.
Никто из ближайшего окружения не согласился установить флаг.
Тогда Троицкий встал из-за стола и высоко подняв развернутое знамя, поднялся на крышу здания и водрузил знамя. Полотнище, подхваченное легким ветерком, расправилось и пошло волнами, переливаясь яркими цветами в голубом августовском небе.
Спустя полчаса в кабинет генерального директора ворвался председатель горисполкома с начальником ГОВД и с порога закричал:
- Кто распорядился поднять царский флаг?!
- Это российский флаг, - с достоинством ответил Троицкий.
- Я спрашиваю, кто поднимал флаг?
- Я, Иван Васильевич.
- Снять, немедленно!
- Иван Васильевич, вы “Эхо Москвы” слушали сегодня?
- Какое еще эхо?
- Радиостанция, учрежденная администрацией Президента России.
- У нас не Москва!
- Иван Васильевич, давайте обсудим сложившуюся обстановку тет-а-тет.
- Какой еще тет?
- Вдвоем.
- Да я тебя сейчас арестую, как государственного преступника! – При этих словах полковник встал и на лице его заиграла готовность исполнить любое приказание председателя горисполкома.
- Иван Васильевич, во-первых, вы находитесь на территории акционерного общества, то есть на территории частного предприятия, а я его владелец, поэтому считайте, что над зданием развевается флаг АО “АлТЭК”.
- Не успели акционироваться, и уже собственность, и свой флаг. Как вы быстро сориентировались, мы почти восемьдесят лет создавали общественную собственность, всенародную, а они в один день превратили ее в частную, - неожиданно председатель задумался, словно взвешивая, как ему поступить с руководителем столь важного объекта, в здании которого заседал выборный штаб Президента России.
Иван Васильевич, не понаслышке знал о рассудительности, взвешенности и трезвом уме Троицкого, не раз подсказывавшего выход, казалось бы, из безвыходных ситуаций по обеспечению города электроэнергией, да и по другим вопросам.
Как правило, Иван Васильевич настаивал на своем, а события развивались, словно по сценарию, который предначертал Троицкий. И тогда, уже с большими потерями, приходилось менять свое решение Ивану Васильевичу.
- Хорошо, полковник, подождите меня в машине.
- Может, сдернем, Алексей Викторович, эту полосатую тряпку? – с неуверенными нотками в голосе спросил председатель.
- Не торопитесь, Иван Васильевич. Если вы хотите остаться во главе города, то и вы должны распорядиться о подъеме российского флага над зданием горисполкома.
- Но это же переворот…
- Не переворот, а торжество исторической справедливости.
- Но я же государственный человек и не могу нарушать его законы.
- “Эхо Москвы” сообщило, что Ельцин подписал указ о символике Российского Государства, по этому указу восстанавливается герб…
- Двуглавый орел, что ли? – перебил Троицкого председатель.
- Да и петровский флаг, под которым плавали российские суда.
- Но мы же не на судне.
- Это как посмотреть. Вон, Горбачев, как рванул с тонущего корабля перестройки.
- Алексей, - как обычно мягко начал председатель горисполкома, - что это за “Эхо” ты слушаешь?
- Радиостанция, освещающая события, происходящие в Москве по воле Президента России, - помолчав, Троицкий добавил, - я сейчас вылетаю в Москву, где собирают руководителей штабов по выборам Президента России.
- Как только все узнаешь точно, сразу позвони мне.
Через полчаса Троицкий сидел в самолете, развалившись в удобном кресле первого салона. А через 4 с небольшим часа он уже был на площади перед “Белым домом”, решив все посмотреть своими глазами до заседания предвыборного штаба Президента России, до начала которого оставалось почти 4 часа.
Алексей ходил по площади среди БТР-ов с трехцветными флажками. На всех воздвигнутых баррикадах развевались бело-сине-красные полотнища. В руках многих присутствующих на площади были трехцветные флажки. Прохаживаясь по площади, Троицкий, не поверив своим глазам, встретил Евдокимова, вокруг которого тут же образовалась огромная толпа. Алексей оказался лицом к лицу с любимым артистом, к тому же еще и земляком. Достал записную книжку и попросил у Евдокимова автограф, при этом сказал:
- Москва большая, а земляки и тут встречаются.
- Вы с Алтая? – ставя автограф, спросил Евдокимов.
- Да.
- А тут зачем?
- Как зачем? Защищать свободу.
- Есть где ночевать? – поинтересовался Евдокимов, привыкший, что все, кто приезжает в Москву из Верх-Обского, идут ночевать к нему на дебаркадер, где он снимал отдельную каюту, куда порой набивалось до десятка земляков.
- Да как вам сказать?
- Раз не знаешь, как сказать, значит негде, - заключил Евдокимов, - приходи ко мне на дебаркадер, - и тут же посетовал, - ты понимаешь, как началась эта заварушка в Москве, приходится в одиночестве пребывать, даже бутылочку не с кем раздавить, а я уже привык, что у меня кто-нибудь да из земляков ночует.
Записав адрес дебаркадера, начал закрывать записную книжку, Евдокимов произнес: “По адресу вряд ли ты один найдешь, дай-ка я тебе изображу графически”.
После совещания Троицкий позвонил в Барнаул председателю горисполкома, трубку долго никто не брал, наконец послышался сонный голос секретаря:
- Да, горисполком, слушаю.
- Ивана Васильевича можно?
- Сейчас посмотрю, здесь ли он.
В трубке послышался бодрый голос Ивана Васильевича, всегда уверенный, тут прозвучал с нотками сомнений:
- Алексей, я уже хотел домой уходить, у нас уже два часа ночи. Как там? Что там?
- По всей Москве развеваются бело-сине-красные знамена и только за кремлевской стеной над куполом правительственного здания СССР все еще красный, но на сторону Ельцина переходят прибывающие армейские подразделения и становятся на защиту “Белого дома”. Так что, Иван Васильевич, и вам надо поднимать российское знамя.
Утром 20 августа 1991 года все в Барнауле увидели над горисполкомом бело-сине-красное полотнище, возвестившее барнаульцам, что в их городе ГКЧП не прошло.
2.
Алексей, прилетев в Барнаул, тут же собрал совет директоров АО “АлТЭК”.
Члены совета ожидавшие, что председатель начнет с доклада о событиях в Москве, разочарованно смотрели на Троицкого, когда тот начал:
- Господа, я вам просто обязан доложить, что наши талантливые земляки, живущие в Москве, влачат бедственное существование, особенно тяжелое положение у них с квартирами. Евдокимов Михаил живет на дебаркадере в каюте, метров двенадцать квадратных, не больше.
- А что они думали, что им Москва предоставит хоромы? У него в Новосибирске была трехкомнатная квартира, вот и жил бы там, - зло высказался секретарь парткома, - Вы бы лучше сообщили совету о безобразиях, которые творят сторонники Ельцина.
- Парткомы по Указу Президента России расформированы и деятельность КаПэ, - сделав глубокий вдох, Троицкий продолжил, - эСэС на территории эРэСэФэСээРа приостановлена. Парткомы на всех предприятиях ликвидируются, так что вы, Андрей Филлипович, с сегодняшнего дня и не член совета АО “АлТЭКа”.
Рогозин встал и угрожающе произнес:
- Это мы еще посмотрим, партия не из таких передряг выходила победителницей, войну выиграли благодаря руководящей роли компартии. Мы еще разберемся, кто есть кто?
- И поставите к стенке?
- Обязательно будем судить! – в сердцах хлопнув дверью, Рогозин вышел из кабинета генерального.
Совет единогласно решил добиваться выделения квартиры в Москве для земляка, артиста – любимца России. Но осуществить это решение удалось только, когда стали в Москве продавать квартиры. Второе решение совета директоров АО “АлТЭК” по этому вопросу лаконично гласило: “Купить четырехкомнатную квартиру заслуженному артисту России”.
Утром 23 августа Троицкий, проезжая по Ленинскому проспекту, поразился увиденному: на здании крайисполкома развевалось красное знамя, а над горисполкомом реял трехцветный флаг.
Замешательство, творившееся в крайисполкоме, прошло только 24 августа, но красное полотнище еще развивалось почти сутки по указанию Шурикова – председателя крайсовета.
На вопросы наседавших депутатов, не поддержавший ГКЧП, он отвечал:
- Не надо торопиться, товарищи, вот уточним точные размеры нового полотнища и так далее, так далее, обязательно поднимем государственный флаг.
Как только пришел Указ Президента России о назначении главой администрации края Айфикешта, трехцветное знамя было поднято.
Айфикешт предложил Троицкому занять пост заместителя главы по энергетике края, но тот, сославшись на то, что предстоит защита кандидатской диссертации, отказался.
Алексей Викторович никогда и никому не говорил отчего у него появился шрам на левом виске.
Когда ему оказывали первую медицинскую помощь прямо на площади перед “Белым домом”, доктор сказала: “Вы родились в рубашке, осколок просвистел по касательной, такое случается из миллиона раз, повреждена только кожа, словно бритвой разрезана”.
А когда у него допытывались родные, он объяснял:
- Мама, брился и порезался.
- Зачем наголо побрился, такую шевелюру испортил?
- Это как надо бриться, чтобы располосовать себя от затылка аж до уха? – вуступал в разговор отец.
- Да вот в вагоне без зеркала брился и...…
- Ты, Лешка, давай не темни, а сказывай все, как было, - с придыханием, откашливаясь почти через слово, прошамкал дед.
- А в вагоне надо бриться в туалете, там зеркало есть, - настаивал отец.
Мать с содроганьем в сердце, глядя на синеву “пореза”, советовала:
-Сынок, ты уж там в городе-то поаккуратней.
Алексей Викторович и награду “Защитнику Белого дома” никогда не одевал, но иногда доставал ее… и перед глазами всплывал весь кошмар трехдневного путча.
Все творившееся в Москве ему представлялось то кошмарным сном, то в яви всплывала картина с молчаливой безоружной толпой, не желавшей больше жить по советским законам, стремившейся к свободе совести и чувству собственного достоинства.
Анализируя, Алексей решил для себя, что толпа объединенная духом свободы, превращается в непобедимую силу, и против такой силы не могут противостоять ни армия с ее БТРами и танками, ни грозные указы самозванцев, решивших, что они спасители разрушающегося, прогнившего диктаторского режима одной партии. Правда, он не думал, что на смену придет беспредел и вседозволенность, а власть станет настолько коррумпированной, что ей противостоять будет еще труднее.
Всякий раз приходил к выводу: только экономическая свобода может гарантировать, что не произойдет возврата назад к фашиствующему коммунизму. “О! как же я ошибался! – воскликнет он гораздо позже.
3.
Первая ночь в сизо прошла до безобразия обыденно. Алексей поднялся с чувством, которое он испытывал в детстве, когда заканчивалась в колхозе уборочная.
Он подростком освоил все виды тракторов и комбайнов. Отец – Виктор Павлович Троицкий - с младенческого возраста приучал его к тяжелому труду механизатора широкого профиля. Лешка, когда отец брал его с собой пахать клин за Гусиным логом, сладко спал в кабине трактора под грохот и гусеничный лязг. Обычно он засыпал на втором круге поля с прогоном в пять километров, а просыпался, когда отец выключал двигатель, и на обочине поля, на травке накрывал импровизированный стол. Вышитый матерью квадрат материи рисовался трехлетнему Лешке скатертью самобранкой. Отец, взмахнув, аккуратно расстилал “самобранку” на зазеленевшей изумрудом весенней травке, а по осени на золотистой стерне. Через мгновение на “столе” появлялась двухлитровая бутылка с молоком, две буханки хлеба. Одна, большая, предназначалась отцу, а маленькая, пышная, румяная для сына.
Они усаживались, подогнув ноги калачиком. Отец отливал из бутылки молоко в алюминиевую кружку и ставил перед Алексеем.
Начиналась трапеза.
“Эх! сейчас бы молочка да с маминым хлебом”, - подумалось Троицкому, одевавшемуся в узком проходе между коек.
К нему подошел блатной и довольно вежливо сообщил: “Братан, с сегодняшнего дня ты будешь спать на “бессменке”.
- Как это на бессменке?
- А так, что все время койка будет за тобой, и не вздумай ее уступать кому-нибудь из жалости, пахан не любит, когда нарушается порядок, поял? – переставляя ноги полукругами, словно отплыл блатной.
На завтрак была баланда, напоминавшая что-то вроде супа с клецками, только они представляли раскисшую, расползающуюся массу теста.
Хлебнув ложку, Троицкий перестал есть. Алюминиевая чашка тут же исчезла. В таких же когда-то в колхозе подавали и первое, и второе на полевом стане, когда он, уже восьмиклассник, вовсю работал на тракторе и впервые провел уборку за штурвалом комбайна.
Правда, содержимое колхозных алюминиевых чашек было гораздо вкуснее.
На допрос Троицкого пригласили после обеда во время прогулки.
В комнате допросов следователь сидел за огромным трехметровым столом, доставшимся местной тюрьме по наследству от сталинского разгула.
По первому же вопросу Троицкий понял, что заведенное на него дело рассыпается. Но следователь, сделавший свое грязное дело, сумевший арестовать Троицкого и тем самым выбивший его из седла растущего перспективного руководителя, который мог составить достойную конкуренцию красному губернатору, торжествовал. По самодовольному лицу, начавшему заплывать жирком самоуверенности, скользила ухмылка одержавшего верх над ни в чем не повинным руководителем Российского масштаба.
Допрос продлился всего около пяти минут. После чего следователь глядел победителем, словно полководец, одержавший победу над эскадрой миноносцев. Заканчивая допрос, Подлизов произнес: “Гражданин Троицкий, вы пока свободны, привыкайте к тюремным порядкам, надеюсь, это вам еще пригодится”.
Ничего циничнее в своей жизни Алексей не слышал, но сдержался и беспрекословно выполнил команду старшего сопровождающего в милицейской форме: “Руки за спину, шагом марш!”
В камере к Троицкому подошел сам пахан и поинтересовался:
- Раскололся?!
- Не в чем мне раскалываться, - глядя в маленькие, бегающие, но такие цепкие глаза человека, обеспечивающего соблюдение законов преступной справедливости в камере, переполненной предпринимателями за, так называемые, экономические преступления.
Пахан, обнажив золотые зубы, словно подводя итог завершившейся недели отсидки Троицким, пришипелявливая, сказал: “Вот вам и свобода, и демократия. Как была советская власть, так и осталась, - переведя дух, громко продолжил, - но она же самая справедливая в мире, а советский суд самый гуманный. Как моего деда арестовали, посадили, расстреляли, а потом посмертно реабилитировали, вот в этом вся и есть советская справедливость.
4.
Троицкому разрешалось в камере сидеть на своей кровати и даже лежать, но при этом пахан распоряжался выставить стрем, а перед окошечком, которое в любой момент вохряки могли открыть для осмотра камеры, в это время маячил “дылда”, закрывая корпусом “амбразуру”.
Алексею, неожиданно для него, вспомнилась первая жена, с которой они прожили ни много, ни мало – 15 лет. На свадьбе, которую отец предлагал провести в своем просторном доме, согласившись, невестка со своей матерью подготовили проведение свадьбы в колхозной столовой, отец не стал возмущаться, но неприятный осадок все-таки на сердце остался.
Невестка была из райцентра, а вела себя, словно она приехала из Москвы. На ее коварно-надменном лице постоянно блуждала гримаса превосходства. При разговоре она никогда не смотрела на собеседника, наклонив голову набок и вниз, ее взгляд блуждал по полу.
Когда начались первые весенние работы на огороде, невестка, беременная на первом месяце, заявила, что у нее кружится голова, демонстративно отлынивая от работ.
Виктор Павлович, занятый с утра до ночи работой в колхозе, выслушав возмущения жены, что невестка-то оказалась не такой уж работящей, как ее расписывала сестра сватьи:
- А как она мне напевала, такая уж она работящая, все может и все умеет по дому, а как она любит работать на огороде. Ее подружки на речку купаться зовут, а она им в ответ: “Некогда, надо морковь прорежить со свеклой, да у лука стрелки убрать”. У нее на все легкая рука, что ни посадит, все растет.
- А что посадит, то и не вырастает, - съязвил Виктор.
Мария Федоровна всякий раз после разговора с мужем успокаивалась и продолжала, как и до женитьбы сына, все успевать делать сама. И корову подоить, и поросенка накормить, а летом еще и огород привести в порядок. Не любила она, когда на грядках росло не то, что посадили, а совсем наоборот.
Когда появился первенец, дед воскликнул: “Вот и дождались внука, а то старший-то сынок все чужих воспитывает, они, конечно, тоже наши по духу-то, но не по крови…”
Вот и внуку уже два с половиной года, а невестка все отлынивает от домашних работ, даже пол и тот не моет, все на Алексея взвалила.
Отец несколько раз выговаривал сыну: “Алексей, ты, что за лодырину в дом привел, у нее что, вместо совести только высшее образование в голове. Мать горбатится и по дому, и на огороде, а твоя краля сядет на диванчик и играется с Митькой, будто он кукла, какая…”
Сын, молча выслушав, ничего не возражая отцу, брал в руки тряпку и мыл полы во всем доме, получалось у него это довольно сносно.
Невестка все подбивала Марию Федоровну к тому, чтобы продать дом, и получить в единственном трехэтажном колхозном доме благоустроенную квартиру. Свекровь отвечала:
- С отцом надо поговорить.
Виктор Павлович сухо отвечал:
- Семья должна состоять минимум из трех поколений, тогда кроме любви между супругами будет обожание детей, души не чаяния к внукам и уважение к старикам. Советский опыт отселения молодых привел к плачевным результатам; не стало не только уважения к старикам, но и исчезло обожание детей. И потому сейчас столько беспризорных, брошенных матерями своих беспомощных младенцев.
Наедине с сыном Виктор Павлович как-то посетовал: “Алексей, ты приструнь свою жену, алчность до добра не доводит. А потом, что это, она у тебя, как барыня, ходит? Мать горбатится и на огороде, и со скотиной, и в доме порядок наводит, а она кралей ходит, не нагнется, не подымет соринки. А это что за отношение? В огороде даже грядки не прополет?”
Алексей молча выслушал отца, не проронив ни звука.
Как-то у невестки со свекром произошла перепалка:
- Папа, я уже полтора года как у вас живу, а вы на меня не обращаете внимания. Я что, пустое место? – истерично закончила Карина.
Виктор Павлович оценивающе окинул толстую, но еще сохранившуюся фигуру Карины, процедил:
- Да нет, не пустое место… в вас говна-то на троих вполне хватит, даже с лишком.
Невестка подскочила на диване, на котором проводила все свободное время. Долго невестка даже не смотрела на свекра, но кое-что по дому начала делать. С сыном она занималась, словно играла в куклы.
В разгар весенних посадок на огороде Виктор Павлович выполнял самые трудные работы, копал, боронил, делал грядки. Когда он сделал замечание, стоявшей подбоченясь невестке, располневшей после первенца: “Все работают, а вы, Карина, почему изволите отдыхать?”
Та вспылила:
- Я у вас уже третий год работаю как рабыня, а вам все не угодишь!
- Рабыня Изаура, - улыбаясь, поправил свекор, стараясь перевести все в шутку.
- Почему я должна на вас работать, - все больше распаляясь, почти кричала, - я когда беременная была, в обморок падала, а вы заставляли меня работать.
- Тебя заставишь…
- И ругаете все время.
- Обидели бедненькую рабыню, да вы сами кого хошь обидите.
- Скоро три года, а вы будто не видите меня! – багровея, кричала Карина.
- Да! я лодырей в упор не вижу.
В перепалку вмешалась Мария Федоровна и, взяв за рукав Виктора Павловича, увлекла за собой, мягко говоря:
- Да брось ты, Витюша, пусть живут, как знают, вон и Алексей под ее дудку вытанцовывает.
- Я ему сказал…
- Ну, что ты ему сказал? Бесполезно, ночная кукушка перекукует, - в полный голос закончила Мария в дальнем углу огорода, помолчав, добавила, - не связывайся, а лучше грядку под морковь сделай, как в прошлом году, не широкую.
После назначения Алексея начальником энергетических сетей Новоалтайска домой он приезжал с сыном и дочкой, оставляя их на лето в родном селе. Карина наотрез отказывалась ездить с ним к его родителям, но каждый месяц заставляла его возить ее к матери. Постоянно звонила по телефону, и они подолгу беседовали с матерью, чаще ни о чем. Просто Карина сообщала матери, чем занимаются внуки.
Разрыв произошел сам собой. Карина ежедневно стала устраивать скандалы, а поводов для этого находилось уйма. То:
- Зачем ты им деньги даешь, у них и так все есть, вон у Виктории, смотри, и свекор, и свекровь приезжают и мяско, и сало, и масло, и творог, даже парное молоко привозят, а твои ни разу ничего не привезли…
- У Константина родители живут под боком, сорок минут езды, да они и гораздо моложе моих родителей. Мои-то: отец пока еще работает, а мама десять лет как на пенсии, мучается с почками да и руки побаливают.
- Оправдываешь своих, а про мою маму ни слова, а у нее и позвоночник не в порядке, и давление скачет.
Переполнило чашу терпения, когда Алексей, прилетев из очередной командировки в Москву, застал в доме бортмеханика местного аэропорта. Ни слова, не говоря, Алексей сел на “Волгу” и уехал к другу Иосифу Браверману в Барнаул, где и встретился с Галиной.
Начальник повесть
© Copyright: Ажерес Воторк, 2011
Свидетельство о публикации №211021601254
Свидетельство о публикации №211021601254
Рецензии