Маэстро

Аркадий Федорович Коган
http://www.proza.ru/2011/02/16/44

Репетицию перед концертом вел приглашенный дирижер. Был он, кажется, из Америки, но говорить предпочитал по-русски. Солировать должен был скрипач, который служил в оркестре первой скрипкой. Такова была традиция – один раз в году первой скрипке предоставлялось право почувствовать себя солистом. Но надо же было приключиться такому несчастью, что как раз сейчас он серьезно заболел. Положение было крайне неприятным: дирижер, приехавший с другого конца света, был вне себя. Дирекция пыталась как-то успокоить его, но все безуспешно, никто не видел сколь-нибудь приемлемого выхода.
И здесь произошло абсолютно непредвиденное! Такое, что происходит только в сказках для эмигрантов и в разговорах пролетариев с высшим образованием за кружкой пива. Маэстро в порыве гнева воскликнул: «Да неужели во всем оркестре нет скрипача, который знает этот концерт!» Леня так никогда и не понял, что заставило его встать: то ли желание вступиться за честь коллектива оркестра, то ли сказалась приобретенная еще в детстве привычка говорить правду. Он ведь действительно знал этот концерт!
Маэстро удивленно и чуть презрительно смотрел на Леню. Ну да! Еще один скрипач с комплексом гениальности, ловящий свой шанс. Он-то спрашивал просто так, чтобы сбросить раздражение, вызванное абсолютно непредвиденным отсутствием солиста. Ладно, если концерт срывается из-за болезни или, на худой конец, даже каприза звезды! Но болезнь первой скрипки провинциального оркестра, который и сам ждет своего сольного концерта целый год!? Нонсенс!
- Вы что, действительно знаете весь концерт?
Презрение в голосе дирижера возбудило в Леониде ранее неведомое ему чувство. Ему очень захотелось поставить этого человека с указующей палочкой на место. Он молча вскинул скрипку к подбородку, прикрыл глаза и коснулся смычком струн.
С первых же нот оркестр замер. Каждый из музыкантов день изо дня слышал аккуратную, ничем особым не отмеченную - как и подобает оркестранту! - игру Леонида. А потому его всегда считали вполне своим, одним из – не более того. Сейчас же над оркестром возвышался виртуоз, который столь изящно и непринужденно справлялся с техническими трудностями, так восхитительно долго держал пиано и так повелительно и темпераментно низвергался форте, что не оставалось ни малейшего сомнения – перед ними гений!
Сольная партия концерта закончилась. В зале повисла тишина трепета, восторга и даже ужаса, который настигает человека при неожиданной встрече с необъяснимым.
Лишь через некоторое время музыканты вспомнили о дирижере. Тот все сидел, закрыв лицо руками. Но вот он поднялся, повернулся и неуверенной походкой двинулся к выходу. У самых дверей он остановился и повернулся к Лене:
- Маэстро! Зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет.
***
Вечером Леонид впервые после консерватории должен был публично солировать. Скрипач прислушался к своим ощущениям. Нет, ничего нового. Все то же легкое возбуждение, которое испытывают все оркестранты перед началом концерта. Леня удивился, насколько все обыденно. И даже когда пришло время музыкантам выходить на сцену, и в комнате остались лишь двое – он, Леонид, причем не в роли рядового оркестранта, а как солист, и дирижер – ничего в нем не изменилось. «Впрочем, - подумалось Лене, - сегодня внутри холоднее, чем обычно». Мир воспринимался четче, виднее были даже те детали, которые никогда не привлекали его внимания. Например, он никогда не замечал трещину в штукатурке в углу над фортепиано, не видел, что с потолка слева от кондиционера свисают нити паутины, что у первого контрабаса лоснятся брюки на коленках, а у милейшего ударника Ариэля воротничок рубашки протерт до дыр.
Но вот прозвучал кларнет, музыканты занялись настройкой инструментов, и Леонид посмотрел на дирижера.
Дирижер выглядел торжественно и строго, Леонид даже показалось, что немного напыщенно. Сидя на привычном месте, которое он всегда занимал в репетиционном зале, скрипач наблюдал, как маэстро, полузакрыв глаза, бормочет что-то, потом, заметив ниточку на рукаве фрака, хмурится и сердитым пиццикато наводит порядок в одежде. Это движение развеселило Леню, он чуть было не прыснул, но вовремя сдержался.
Вдруг какофония настройки прекратилось, раздались аплодисменты. Дирижер шумно выдохнул, придирчиво осмотрел скрипача – тот даже подумал, что маэстро и на его одежде ищет неуместные пылинки – совершенно неожиданно, почти по-мальчишески, улыбнулся, подмигнул солисту и стремительно вышел в зал.
И вот в этот момент Леню действительно объял страх. Но страх какой-то мелкий, подлый. Скрипач вдруг понял, что совершенно не имеет понятия, когда же ему выходить?
Он много раз наблюдал выход солистов и, хотя всегда считалось, что это один из торжественнейших ритуалов, Леня смотрел на явление солиста народу со стороны, он не был причастен к этому действу, а потому был снисходителен к восторгу, с которым взирала на сегодняшнего кумира публика. Конечно, он понимал, что на сцене они не ровня – оркестрант – один из многих, а солист потому и солист, что всегда один и равновелик целому оркестру. Никогда Леня не задавался вопросом, как же солист узнает, что именно сейчас он должен открыть дверь и сделать тот шаг, который отделяет его земное, повседневное существование от жизни на сцене? А вот теперь этот вопрос был для него самым важным. Ни партитура, ни взаимодействие с оркестром и дирижером не волновали его сейчас, а только этот идиотский вопрос. «А вдруг, - мелькнуло в голове, - я выйду несколько раньше положенного, и публика, среди которой много людей, привыкших видеть меня во втором ряду за спиной первой скрипки, решит, что я просто-напросто опоздал? А что если, подумав такое, этот человек хихикнет, и зал, отзывчивый на любую инициативу, зальется хохотом? Вот так концерт получится!» У Лени от подобных видений даже мурашки по коже пробежали.
За дверью вновь послышались аплодисменты. Дирижер начал говорить, слышно было не все, но и так было понятно, что маэстро сообщает публике о сегодняшней замене солиста. Раздался ропот - похоже, слушатели не были в восторге, затем несколько отдельных хлопков. Леня подождал на всякий случай. Хлопки быстро иссякли. Голос дирижера слышен не был. И вдруг он понял, что пора, его выход, назад дороги нет. Леонид решительно распахнул двери и сделал первый шаг к тому месту, на котором ему суждено быть пригвожденным до конца концерта и откуда ему суждено уйти со щитом или на щите.
Зал был совсем невелик. Леня отлично видел лица слушателей. Некоторые из них выражали любопытство, но на большинстве было написано недоверие к новичку и сожаление, что вечер придется потратить на прослушивание никому неизвестного музыканта. Леонид, как, впрочем, все исполнители, прекрасно понимал, что большая часть публики, посещающей концерты, не слишком сведуща в тонкостях композиции и музыкальной техники, но сегодня непрофессионализм слушателей в сочетании с недоверием подействовали на него странно. Им овладел азарт, и погрузил его в то дивное состояние, когда нет разделения на мысли и чувства, слова и ноты, интонации и подтексты, когда внутри оставалась только музыка, ничего кроме музыки. По рукам пробежала дрожь, достигнув кончиков пальцев, она преобразилась в пощипывание и – все! Руки стали невесомыми, скрипка, смычок, пальцы, руки, все его тело и душа – все стало единым инструментом, предназначенным для сотворения мира звуков.
Он посмотрел на дирижера. Тот еще раз обвел оркестр глазами, проверяя готовность музыкантов, и едва заметно кивнул Леониду.
...Как только смычок коснулся струн, зал исчез. Леонид придирчиво вслушивался в аккомпанемент оркестра, сливался с ним, но своей виртуозностью ни на секунду не отпускал дирижера и оркестр на свободу. В сольных же фрагментах, он просто отдавался высшей логике музыки, открывая для слушателей те недоступные ей слои, что таятся в любом гениальном произведении за пологом внешних покровов. Сегодня ему впервые за многие годы потребовалась вся его виртуозность. И он дал себе волю: то, что он творил в этот вечер, стены консерватории не слышали никогда да и вряд ли когда-нибудь услышат...
Понятно, что, когда концерт закончился, зал еще долго молчал, и, конечно же, после паузы грянули аплодисменты. Необычны были только две вещи: во-первых, публика встала, а во-вторых, ни один из слушателей не оскорбил благодарность зала пошлыми криками «браво» и, тем более, «бис». Даже самые несведущие понимали, что повторения быть не может. Гении потому и гении, что не повторяются.
Но вот потянулись женщины с цветами. В ста случаях из ста цветы преподносят или знакомые, или они заготовлены заблаговременно организаторами концертов и каждый из преподносящих точно знает адресат. На этот раз цветы предназначались гастролирующему дирижеру. Но когда вереница букетов потянулась к нему, маэстро жестом указал на Леонида.
К ногам скрипача легло более десятка букетов, вал цветов достиг колен. Леня улыбнулся, кажется, впервые за вечер и произнес:
- Не надо, прошу вас. Я ведь еще не поп-звезда.
Слова Леонида были негромки, но зал его услышал, и оценил их по достоинству. Смех рукоплескания и слушатели стали понемногу покидать зал.
«Sic transit Gloria mundi», - подумалось Леониду.