Кеша карлик

       — Ну, что топчешься, как стриженая овца? Рассказывай!
       — Ой, не могу... Давай сам...
       — Ты что, прилип к этой кружке? Потешь хрещёных, расскажи.
       — Ну, ладно, слушайте.

       Было это при Никите. Вот-вот должна была появиться песенка:

               Товарищ, верь, придет она
               На водку старая цена,
               И на закуску будет скидка 
               Ушёл на пенсию Никитка.

       Но ещё не появилась. Мы уже выпивать начали, баловаться, то есть. Летом на яличной станции собирались, зимой на катке. Хохмили. Ох, хохмили! В холода пили водку, перцовку. В жару, естественно — пиво. О чём это я? Ах, да, о хохмах. Шпана великовозрастная собиралась по десять — пятнадцать рыл. А с нами карлик один крутился, Кешей звали. Страсть, как выпить любил. И карты. Перед армией летом по целым дням дулись в буру, очко, кинга. Кеша с нами вровень, наш одногодок. Наливали и ему, но не за так, а чтоб отмочил чего. Не помню, кто это придумал. Короче, раз мы вот так сидели, и один говорит:
       — Кеша, насмеши нас, покажи что-нибудь новое.
У того «зажигание» с запозданием. Хлопает глазами.
       — А чего вам отмочить? Нового ничего нет, старое надоело.
       — А ты прикинься маленьким и попроси какую бабу тебе ширинку расстегнуть, будто бы пописать не можешь — пуговицы тугие.
       Кеша был ростом с восьмилетнего ребёнка, но елдак у него — будь здоров! Не у всякого взрослого мужика такой. И вот, натянули ему кепку на уши, чтобы рожу прикрыть и пустили на дорогу. Сами спрятались в кусты. Когда появилась на дороге незнакомая, подходящая женщина средних лет, Кеша захныкал и стал тереть грязными ручонками глаза. Баба, конечно, к нему.
       — Что ты, сыночек, плачешь?
       — Да вот, писать хочу и не могу достать писю — пуговицы не расстегнуть.
       Ставит баба кошелку на землю, нагибается и расстёгивает ему ширинку. Вываливается та-а-кой «поросёночек»... Сердобольная оторопело глядит на него. Думала — воробушек вылетит, а вылетел гусь! Кеша в этот момент отнимает руки от глаз и лыбится, рот до ушей, а из кустов раздаётся дикий хохот десятка молодых глоток. Баба хватает кошелку и боком, боком, испуганно оглядываясь, делает ходу. Только отбежав метров сто, остановилась и, достав платок, вытирает пот со лба или слезы с глаз, не видно издали. Конечно, сволочи мы были. Но что делать? Развлечений тогда мало было: ни телика, ни видика. Телики были, но у немногих. Мы только на хоккей посмотреть просились. Крутили мы эту шутку почти до ноября. Выбирали жертву обычно среди деревенских, боясь нарваться на знакомых, чтобы Кеше не попало потом. И вот, однажды... У нас на базаре в то время хохлы семечками торговали. Обычно пять-семь человек. Приезжали они осенью с огромными мешками и жили всю зиму. Одна языкатая баба лет сорока всегда с мальчишками ругалась, когда слишком часто приходили пробовать семечки. Гоняла нас визгливым голосом: «Шоб вы сказылысь, шоб вам повылазило...» А если кто-то хватал горсть семечек и пускался наутёк, кидалась вслед догонять. Иногда ловила и драла уши. Решили мы её проучить, отомстить за младших братьев. Укараулили на улице одну и подпустили Кешу. Сначала всё шло, как по маслу. Однако на этот раз обычная оторопелая пауза затянулась. А дальше она забормотала: «Тю-тю-тю» — и схватила «петюнчик» рукой. Рефлекс ли сработал, тоска ли по мужу. «Ось який гарный. Добрый хлопчик». А сама сжимает всё крепче и крепче. Заклинило. Мы, поразинув за забором рты, молчим. Кеша тянет свой «писюньчик» к себе, а она держит, не отпускает. Наконец, перепуганный парень лягнул её ногой и обматюгал. Она отдёрнула руку, увидев голову взрослого и цыплячью шейку. Покраснела, как зарево, и всплеснула руками: «Ой, лишенько! Шо ж це такэ, шо ж робиться...» А Кеша, спрятав в штаны «писю», к-а-ак рванул на своих коротеньких ножках домой, только «пыль из-под копыт». Он забыл, что ему скоро двадцать лет, чувствуя себя восьмилетним ребёнком, которому сделали больно. Женщина, запамятав, куда шла, повернула к базару. Мы за ней. Она прибежала к своим товаркам и рассказала, что случилось. Руками размахивает, показывает, что и как. Дружный хохот хохлушек послужил нам утешением.
       Больше мы ту женщину на базаре не видели. Кеша после этого наотрез отказался хохмить для нас. Неделю он потом просидел дома, прятался, боялся насмешек.