Мы пишем повесть

Муки творчества


Я позвонил Иванову и предложил:
– Слушай, Иванов, давай я буду Ильф, а ты будешь Петров.
– Я – Иванов, – ответил он – Чем хуже?
– Ну, ладно – сказал я. – Тогда и я буду самим собой.
– А в чем дело?
– Не догадываешься?
– Догадываюсь.
– Ну, тогда – начнем?
– Прямо сейчас?
– Конечно, я к тебе еду.
И мы начали.

Иванов. У нас нынче невеселое настроение, и поэтому мы решили написать юмористическую повесть. Такую, чтобы все от смеха падали. Сами мы едва на ногах держимся. У одного болит живот, а другой начихал на этот лист и обещает всех заразить своим творчеством. В общем, состояние наше прескверное, сродни погоде на улице, такой тоскливой, что жить не хочется.
Я. Точно такая же погода об эту пору стояла два года назад в Вильнюсе. Шеф бесился. Он, как это пишется в романах, рвал и метал, скрежетал зубами и выходил из себя. Впрочем, иногда все же слабый луч надежды проникал в его мрачное сознание, и тогда шеф возвращался в себя. Но жестокая судьба тут же наносила ему очередной удар. На сей раз она предстала в виде молодцеватого, гусарского вида, юноши и произнесла тихим, чуть картавым голосом:
– Все, шеф, я в трубе.
Это был уже четвертый из его подопечных, и слабые нервы шефа не выдержали.
– Какого черта! Ослы! – закричал он.– Разгоню всех! Уволю! Сегодня же собираем чемоданы!
Молодой человек испуганно заморгал глазами, как бы говоря, что он здесь ни причем, что это немилость жребия, воля рока.
Ах, как поначалу все складывалось хорошо! И шеф был в своей тарелке и номер он угадал – второй. Это был добрый знак. Быть вторыми на всесоюзных соревнованиях – это весьма престижно. В голове шефа уже вертелись строки телеграммы в свою резиденцию. Примерно такие: «Все о'кей! Мы побили столицу». И парни его держались поначалу неплохо. Но вот в миттельшпиле все пошло вкривь и вкось. Сначала один, а затем и второй не выдержали напряжения. Строки телеграммы в голове шефа начали меняться: «Все нормально: ничья с лидером». А когда подошел этот четвертый и, моргая глазами, произнес, что он в трубе, шеф понял, что телеграммы давать не надо. Это был крах.
Иванов. Начало под детектив не очень-то оригинально, надо бы писать по-другому – так, как не было.
Я. А как не было? Всяко было.
Иванов (повертев ручкой и посмотрев на листок). А чего это мы вообще на повесть замахнулись? Что ли мы гении какие, чтобы вот так запросто повести писать ? Я вообще в этом деле ни уха ни рыла, и ни в зуб ногой. Может, лучше рассказ напишем? Для пробы пера, скажем.
Я. Ну, ладно, давай рассказ... О чем только?
Иванов. О стройотряде.
В стройотряде было беззаботно и весело. На щите возле штабной палатки пестрели лозунги: «Соберем урожай без потерь студентов!», «Бери больше – кидай дальше, пока летит – бетонируй!»
Я. Ты чего, Иванов?
Иванов. А чего?
Я. Мы про что начали-то? Про шахматистов. А ты про каких-то студентов.
Иванов. Так мы теперь совсем в другом жанре работаем. Соответственно и содержание должно быть другое. А если на трезвую голову рассудить, так любое лыко в строку пойдет.
Я. Не пойдет. Я в стройотрядах никогда не был, как я могу о них писать?
Иванов. Слушай, а давай лучше стихи сочинять?
Я. Нет, сначала мы повесть напишем, или хотя бы начало к ней…
С чего все началось? А началось все с того, что в один прескверный пасмурный вечер после очередного разгрома шеф, придя в номер своего отеля, лег в одежде на кровать и начал сочинять замогильные стихи о замке Тракай, который его команда посетила в познавательных целях. И была в его глазах такая вселенская тоска, что она обильными ручьями пролилась в тетрадь.

Плеснеют стены старого замка, 
Крошатся стены старого замка,
Люди, что были, давно уже сгнили.
Мысли, что были, с ними в могиле...
Может, и я уготовлен судьбою?
Можеш быть, мне распрощаться с землею?
Никто не зовет. Ничто не влечет.
А время течет. Бесполезно течет.

Эти строки и легли в основу первого номера родившегося здесь же рукописного альманаха «Хвост Пегаса», который сразу же стал библиографической редкостью по той причине, что был утерян… Ну, каково? Теперь пиши свои стихи.
Иванов:

В душе стихия –
Пишу стихи я.

Я. Это уже было. Давай что-то оригинальное.
Иванов. Слушай, а может, мы будем фразы сочинять.
Я. Какие еще фразы?
Иванов. Ну, например, такие: сколь веревочке ни виться – все конец будет. Или: конец – делу венец!
Я. Ты на что намекаешь? Да и разве можно на этих фразах станем знаменитыми писателями?
Иванов (повертев ручкой и почесав затылок). Что-то у меня сегодня ни на что рука не поднимается. Да и не хочу я ничего.
Я. Зато моя сейчас поднимется и опустится на твою голову!
Иванов. А давай лучше шахматные задачи составлять!
Я. !!! (сделав зверское выражение лица).
Иванов. Нет, я, пожалуй, писателем не буду. Лучше я стану огородником и буду репу сажать. Надо жить проще.
Я. То рассказы писать, то фразы составлять, то репу сажать?!  Когда же мы, в конце концов, повесть начнем писать?
Иванов. А ну ее к ляду, эту повесть. Давай-ка лучше чайку заварим, да попьем, да песню споем. Все будет веселее.
Ну что прикажете делать с этим Ивановым?
И мы, взяв пиалы в руки и скрестив по-турецки ноги, затянули заунывную песню на азиатский мотив, сочиненную тем же юношей с моргающим взглядом:

Горизонт уныл и угрюм.
В тишине пески поют.
По пустыне Кара-Кум
Усталый бредет верблюд.
Подгибаются ноги –
Нет уже прежних сил,
Сбился верблюд с дороги,
По которой грузы носил…

И снова:

Горизонт уныл и угрюм…

Да, пожалуй, лучше все-таки оставить это литературное творчество и жить себе припеваючи. Сколько мороки из-за него!