Повести Белкинда 8 Стеклянные двери демографии

  Весёлые, молодые, незамужние Кирочка и Ниночка крутились вокруг большого стола в учительской. На столе лежала необыкновенно громадная карта Читинской области. Готовился грандиозный поход, на целый месяц.
– Нет, Кирочка, Белкинда мы не возьмём. Его рюкзак раздавит. Он в соплях запутается.
– Ошибаешься, Нинок. Этот росточек уже не один асфальт пробил. Я в гостях у писателя Петрянова недавно была. Сын его в моём классе учится. Смотрю, они с Белкиндом во дворе мутузятся. Юрка, тот на голову выше меня, а Белка на голову ниже. «И пошел Давид на Голиафа. И уложил его». Потом он понёс книжки, помогал мне. Разговорились. «Тысяча и одна ночь». Тонул. Мёрз. Бежал, как заяц от волка.
– И ты во всё это веришь? Влюбился он в тебя, и твоё сердчишко играет. Запретные песни поёт.
– Не дерзи, Нинка. Умнесенький мальчик. Благороден, как паж королевы. Не то что твой Хрунов.
– Да, мать, замуж нам пора. А давай-ка мы пробный поход устроим. До Атамановки и обратно. В один день.
– Сдурела! Туда восемнадцать километров. Это десять часов приличной ходьбы.
– И что? В восемь выйдем, в восемь вернёмся. Зато всё ясно и без обид. Честный отбор. С питомником договорюсь. Яблочек не поедим, но на цветочки посмотрим и назад.
Белкинд, удостоившийся чести быть упомянутым в этом высокопедагогичном разговоре, в это самое время карабкался на горбатую тройку по физкультуре, ну точно как положено новорожденному бельку карабкаться на спину мамы тюленихи. Ласты, то бишь локти, дрожат, но замах есть и соскок – ноги зацепились за брусья, но и соскок есть. Непомерно толстые ноги удержали тщедушное большеголовое тело в относительно вертикальном положении.
Окрылённый успехом Вовочка вырос в тот день на целый сантиметр.
Но в день похода совиная природа Белкинда чуть не подвела к страшной черте детсадовского позора. Вскочил он в шесть утра, а в школу приволокся в семь. Тихо, ни души, будто все давно ушли. Часы на руке барахлили, и он не очень им верил. Даже появление пухленького Лёньки Кохана не успокоило. Лёнька известный растяпа. Его уже дважды разбирали за потерю комсомольского билета. Дрожали они вместе и молча. Красный шар солнца быстро раскалился до желтизны. Ночной воздух, охлаждённый до нуля, прогрелся, и в свитерах стало жарко. Володя пожалел, что вообще взял его. Тяжелый трофейный рюкзак и без того резал плечи. Идиоты эти немецкие горные стрелки. Лямки-то пошире надо бы сделать. К настоящему походу надо пришить расширители мягкие. А пока бы тряпьё из рюкзака под плечи подложить. Володя завозился и не заметил, как подошел Хрунов из девятого. Подняв голову, обрадовался. Без Хрунова не уйдут. У него котелки, и вообще.
Успокоенный Белкинд расслабился… и уснул. А когда все поднялись, его решили не будить. Ну зачем мучить младенца? Вовочка так хорошо улыбался во сне. Но Всевышний, как известно, каждому даёт лишь посильные испытания. Видимо, поэтому, выходя последним и оглядываясь на спящего Бельчонка, Лёнька Морозов запнулся о порожек калитки и со звоном свалился на землю. Осовелый Белкинд вскочил, начал судорожно напяливать рюкзак и уже бегом догонял уходящую группу. Голые ремни лямок сквозь тонкую рубашку натёрли плечи ещё раньше, чем выбрались из города. Привала, чтоб всё поправить, не было. Какой середь города привал! Потом пошли дачи, строения неопрятные. Идти здесь было и тяжело, и неприятно. Бегущее с горы на гору шоссе Володя знал как свои пять пальцев. Здесь он проезжал чуть не каждый день на свою тренировочную площадку. Но на велосипеде это всё пролетало за минуты, А ножками уже второй час топают. Володя то ладони подкладывал под лямки, смешно выставив вперёд руки, то клал его на голову, то нес в руках. Ну конечно, остановились на том месте, где тайно тренировался. Да это ж первое после города приличное место.
– Чудно, – просипел Хрунов. – Тут вроде кто-то в длину прыгает.
Володя молчал, безжалостно пришивая свитер к лямкам рюкзака. Кира Петровна, пережившая вместо Белкинда минуту обиды и позора, издалека и очень неравнодушно следила за его усилиями. Нина Андреевна хозяйски прохаживалась, разглядывая по очереди всех. Куксина и Кохана она отправила домой на попутке. Оба повредили ноги. Куксин, валяя дурака, пнул гнилой пенёк и разбил большой палец, а Кохан от природы такой. Сам себя пнул тяжелым ботинком и захромал. Чтобы избежать дурацкой компании, Белкинд кровавые следы на плечах благополучно скрыл рубахой. Выручила его и папина походная аптечка, всунутая настойчивой маминой рукой. Нашлось чем замазать и чем заклеить продранные на плечах места. Когда они, изрядно отдохнув в ожидании ответственной попутки, снова пошли, Володя запел соловьём, закурлыкал жаворонком. Лесная дорога, казалось, сама несла его вперёд. Приступ летящей радости заставил его даже побежать, отрываясь от колонны. Честолюбивый Хрунов бросился его обгонять, а за ним и все остальные добавили до предела шаг. Кира Петровна и Нина Андреевна не сразу и сообразили, что происходит, а колонна растянулась уже на два километра. Хрунова впереди всех они увидели, а Белкинда нет. Сначала спина Хрунова мешала, а потом и очередной горб дороги. Всполошившись, они по цепочке остановили колонну. Все остановились. Кроме Белкинда. Того дорога легко несла вниз, а уши заложило вдохновение.

– Я имею две ноги, две ноги,
На которых сапоги
Не надеты.
Чумовой они народ
И несут меня вперёд,
А зачем и почему –
Всё секреты.

Остановился только в низине, где мостик волшебный над речкой журчащей. Снял рюкзак и сбежал напиться. И в этот самый момент запыхавшиеся учительницы, с трудом веря Хрунову, взобрались на пригорок. Маскировочный цвет трофейного рюкзака на то и был маскировочным, чтобы в глаза не бросаться. К тому же глаза их нетренированные искали самого Белкинда, а не следы и вещественные доказательства. И представьте себе состояние малого педсовета на взгорке. Кира Петровна, вся белая лицом, молчала. Напичканная завиральными рассказами Белкинда, она уже представляла его зарезанным или украденным. Заблудившимся как минимум. Более реалистичная Нина Андреевна свою версию развивала вслух:
– Как я и говорила. Сзади он. Зачухался где-то в лесочке, мы и проскочили.
На это резонно возразил Хрунов:
– Меня галюци… как их там… не мучают. Он впереди бежал как ужаленный.
– Ты это Городилову расскажи, может, он тогда...
– Да вон он из-под моста вылезает.
Действительно, напившись, Володя вернулся к своему рюкзаку и присел, откинувшись на него спиной. Конечно, он устал. Ноги гудели, плечи болели, эйфория бега тихо угасала, но солнце и лес всё ещё пели песню весны. Прикрыв глаза, он вдруг ясно увидел золотое сияние вокруг головы Киры Петровны. Она шла к нему, улыбаясь яркими губами, и вдруг быстро поцеловала в лоб. А потом, рассмеявшись звонко, как волшебный колокольчик, вытерла помаду своим необыкновенно мягким платочком. В таком блаженном полусне он открыл глаза, и кровь ударила ему в лицо. Кира Петровна действительно стояла над ним и действительно тянулась губами к его лбу. Сухие губы её едва коснулись лба, и скромный опыт Белкинда подсказал ему, что это никакой не поцелуй. Так мама проверяла, нет ли у него температуры. Хрунов, стоявший, как немедленно выяснилось, тут же рядом, хмыкнул тем не менее так, что зарделась сама Кира Петровна.
– Идём, что ли?
– Да, Володя, если ты не устал. Мы должны прийти хотя бы на полчаса раньше отряда, чтобы успеть приготовить горячий обед.
– Я не устал, – нагло соврал Белкинд. И они пошли.
Путь круто повел в гору, и сердце Володи заныло от напряжения. Богатырски сложенный Витя Хрунов взял сумасшедший темп. На один его размашистый шаг приходилось полтора Володиных. Находившаяся в странном состоянии Кира Петровна не сразу поняла, что происходит. Белкинд тем временем уже дошел до предела. Глаза его сами собой закрылись, и выключилось всё, кроме бешено шагавших ног. Ангел смерти, чёрный как сам мрак, уже спустился и ждал его на первом повороте дороги. Но чуть раньше на нее выехал ангел жизни в одежде весёлого мужичка. Даже лошадь его, впряжённая в телегу, засмотрелась на пылающее румянцем лицо Киры Петровны.
– Не подвезти ли, красавица?
Кира Петровна очнулась от наваждения и оглянулась на Белкинда. Тот ничего не слышал и видеть не мог тем более. Вот он и наткнулся всем телом на растерянную Киру Петровну.
Для троих места на телеге не было, зато его хватило для рюкзаков и щуплого Белкинда. Он там и оказался. Мутный взгляд его едва различал происходящее. Это не было обмороком. Это был полный отказ от мужского самолюбия. Ангел смерти превратился в обгорелое дерево и остался стоять на повороте. Потом дорога пошла снова под гору и возница разрешил им усесться на телегу втроём. Чтобы не свалиться с трёх досочек, составлявших эту телегу, им пришлось ухватиться друг за друга, а рюкзаки опять надеть на плечи. Длилось это недолго. Лошадь рысью снесла их к подножью пригорка минуты за три. Но это были минуты полного счастья.
– О, глянь-ка, хлопчик твой ожил. Мне б на его место. Ну, здоров будь, малец. Эхма, жизнь – чума, и так не эдак и сяк не так. Сложить бы нас с тобой и пополам разделить. В самый раз бы было. Вот и дорога моя туда, а ваша сюда.
Телега покатила по проселку. А они зашагали дальше по шоссе.
Вернувшись из похода, Белкинд не мог заснуть, размышляя над словами весёлого возницы. Сорок лет спустя, в эн плюс первый раз задумавшись о судьбе многострадальной России, Белкинд вдруг подумал: «А куда ж девались те, кто в самый раз? Нормальные, законные женихи Нины Андреевны, Киры Петровны, Надежды Константиновны, Нинель Сергеевны?»
Они ведь не попали в призывные возраста военных лет. И не такие они были, чтоб их захватила и убила безумная волна уголовной романтики, так красочно воспетая Владимиром Высоцким. И из смутных кладовых памяти вдруг выплыл страшный и простой ответ. Это они, лучшие и способные, в 14 лет научились читать чертежи и управлять станками любой сложности. Это они спали и ели рядом с этими станками. Это они, малорослые и худые, чтобы достать до ручек управления, стояли на тарных ящиках, а потом, когда уже не могли стоять, висели на ременных сиденьях, умирая прямо у станка. Выходило, что из их неокрепших костей ковалась победоносная броня танков, их замершие сердца стучали в победоносных моторах знаменитых самолётов, и это с их худых плечи слетали устрашающие ракетные снаряды «катюш». Руководящие умники хватились сразу после войны исправлять перекошенный демографический баланс. Самые сообразительные и тонко чувствующие ровесницы умерших мальчиков были брошены на изящную женскую работу по расчистке минных полей. Это они ценой своей жизни или здоровья спасли дворцы Павловска и Пушкина. Но на всех милых умниц такой работы не хватило.