Любовь и смерть. глава седьмая

 ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Жорка, который не знал, что он Жорка, а полагал, что Георгий Львович, метался по номеру в ожидании жены. Ни в девять вечера, ни в десять, ни в двенадцать ночи Анжела не объявилась. Измученный ожиданием и неизвестностью, Георгий Львович, кое -  как дождавшись рассвета, позвонил в полицию. Дежурный полицейский что - то говорил Георгию Львовичу на гортанном, непонятном языке. Гортанная речь звучала угрожающе, Георгий Львович плюнул в трубку, будто она виновата в исчезновении его жены. Он в трубку сначала плюнул, потом с грохотом опустил ее на полированный стол. Не успел утихнуть грохот от брошенной трубки, как по мановению волшебной палочки, отворилась входная дверь и на пороге явилась Анжела с громадной деревянной резной вазой в руках. Она, радостно улыбаясь, протянула мужу вазу: «На, эта ваза из дерева фуна и изготавливают подобные шедевры народного творчества на острове Тулхааду»                - Тулхааду, говоришь, - Георгий Львович подбежал вплотную к жене, - на острове? А этого не хочешь? - Георгий Львович выхватил вазу из ее рук и грохнул ею  оземь. Ни в чем не повинная ваза, жалобно крякнув, подпрыгнула и  затихла, лежа на боку.               
 -  Ну вот. Я так и знала, - вздохнула Анжела и тяжело опустилась в кресло.               
 -  Что ты знала? Ты шляешься где - то всю ночь, тебе невдомек, что я ночь не сплю, что мы в чужой стране, что я ночью толком и в полицию заявить не могу.                - Что, совсем уже немощный и в полицию заявить не можешь? - Анжела презрительно хмыкнула, уголки ее губ опустились, лицо ее перекосилось в брезгливой гримасе.  Любимым ее развлечением в семейной жизни было довести Жорку до невменяемого состояния, а потом обвинить в плохом отношении к себе. Когда потерявший над собой контроль муж переходил на ненормативную лексику, которая заключалась в беспрерывных воспоминаниях о матери, в атаку переходила Анжела.
Она начинала требовать, чтобы Жорка оставил в покое ее маму, хотя Георгий Львович имел в виду не чью - то конкретную мать, а мать абстрактную, так сказать, всеобщую мать. Анжела делала вид, что не понимала какую мать вспоминал муж и, заливаясь слезами, продолжала вопить о своей конкретной матери. Когда материнская тема иссякала, Анжела заявляла, что так, как к ней относится Георгий Львович, «даже фашисты не относились к узникам в Освенциме».
Она почему - то выбирала Освенцим, что приводило Георгия Львовича в неописуемую ярость и он, потрясая кулаками, бросался на жену, но никогда не позволял себе ее ударить - воспитание не позволяло. Этот сценарий повторялся с завидной постоянностью, повторился он  и по возвращении Анжелы с вазой с островаТулхааду.               
После того, как Георгий Львович попрыгал с кулаками вокруг кричащей об Освенциме жены, они оба затихли: Анжела сморкалась в платочек, сидя в кресле, Георгий Львович стоял перед ней на коленях и просил прощения, называя ее почему - то рыбкой. «Рыбка» посморкалась еще минут пять  и пошла в ванную комнату умываться, предварительно попросив Жорку проверить, нет ли там обезьяны. Обезьяны в этот раз не оказалось, а откуда она взялась в прошлый раз так и осталось для них загадкой. Пока Анжела умывалась, Георгий Львович смотался за цветами и установил их в вазу с острова Тулхааду. Семейный мир вроде бы был установлен.