5. Телевизор МАИ - год последний

               
                «ТЕЛЕВИЗОР»    -     ГОД ПОСЛЕДНИЙ



            Здесь   рассказ    о   «Телевизоре»  -  эстрадно-сатирическом  театре  Московского   Авиационного  Института.  Мне повезло в  нем  участвовать,  когда  учился  в  МАИ.   «Телевизор»   существовал  чуть  более  пятнадцати  лет  (1950-1966  г.г.)  и  был  в  свое  время  очень  популярен. Последний  его  спектакль  - « Выеденное  яйцо  или  Снежный  ком»,  оказался  самым  ярким  событием  в  биографии  театра.  Но  не менее  яркими  были  события   и  вокруг  этого   спектакля.  Собственно  о  них   эта   глава,   которая  вошла  в  сборник  воспоминаний  «Жил  да  был  «Телевизор»  в  МАИ»  (изд-во  МАИ,  2007).

             В   спешке,  при   подготовке    к  печати,  было   сделано  много  грубых  редакторских   ошибок,  вызванных,   в  основном,  вкусовщиной  и   непреодолимым   желанием   адаптировать   все  под  своего,  институтского,  читателя.   При  этом  вину  за   эти   ошибки  целиком  беру  на  себя,   потому   что  не  перепроверил  текст  перед   изданием. 

            Сразу  хочу   выделить   самый  большой   промах  -  в  сборнике,  из  главы    не  удалили   два  абзаца (стр.194),   в  которых  ваш  покорный   слуга   нелестно  отозвался   о   поведении   известнейшего  артиста  советской   эстрады  -  Льва  Мирова,   за  что,   стократно,  прошу   прощения   у  его  светлой  памяти  и  читателей  сборника.     Мне  - это  серьезный  урок.

           Далее первоначальный  текст  с  небольшими   дополнениями и изъятиями.

           Дело в  том,  что  2019  году  друзья  сложились  и  издали  мои   записки.  Планировался  трехтомник,  но  пока,  довольно  коротким  тиражом,  вышли  две  книжки. Воспоминания о  "Телевизоре"  вошли в  первую  книгу,  конечно,  в  несколько  измененном  виде,  а  кроме  того,   из  них  были  убраны  страницы  о  Б.М. Сичкине  и  Я.А.Костюковском, и  выделены  в  отдельные  главки,  как  приложение  к  основному  тексту. 

И  ещё. 

К  сожалению,  сегодня  полностью  прочесть  комедию "Выеденное  яйцо,  или  Снежный  ком"  можно  лишь  в  сборнике  "Жил да  был "Телевизор- МАИ".  Книгу  эту  вы  не  найдете  в  продаже,  но  в  "ленинке"  она  должна  быть.      

               
         
               
                *****

               
          

Посвящается авторам и участникам  спектакля
“ Выеденное  яйцо,  или  Снежный  ком ”
и всем зрителям, видевшим эту сатирическую комедию





                «ТЕЛЕВИЗОР»    -     ГОД ПОСЛЕДНИЙ
      
 
               
               
 ... Когда от всех тех лет
     Остались пересуды...

  Б.Пастернак. Свидание.
 

                I


  11 мая 1966 года на имя ректора МАИ пришла телефонограмма из Московского городского комитета КПСС: «…явиться к секретарю по идеологии».
  В таких повестках никогда не говорилось, ради чего вызывают. Классический прием: получатель должен жить в неопределенности и страхе, и в назначенное время прийти к ним уже готовым для оформления явки с повинной. Не будьте наивны, «будьте бдительны!» Они никогда не перестанут пользоваться старыми методами в новых «разработках». Сейчас их «научные центры», скорее всего, финансируются по статье нанотехнологий. Грубую работу приходится имитировать как тонкое дело.

  Ректор института И.Ф. Образцов был человеком неробким и опытным. Он умел читать между строк, и лишь взглянув на текст телефонограммы, сразу понял, что речь пойдет о «Снежном коме». Последние четыре месяца в среде московской интеллигенции было много разговоров о спектакле «Выеденное яйцо, или Снежный ком» студенческого коллектива «Телевизор». Ректор также понимал, что неприятное эхо кривотолков и пересудов люди приносили не только в его кабинет.

Он немедля дал указание подготовить свои предложения – первому заму секретаря институтской парторганизации по идеологии К.А.Голубю, человеку на редкость порядочному при такой сволочной должности, и «беспартийному коммунисту», директору Дома Культуры А.Э.Бронштейну (в миру и среди преферансистов – просто Брон). Все напряглись. Предстояла серьезная выволочка: будут нудеть о важности идейной работы с молодежью, до печенок достанут разговорами о слабом контроле со стороны старших товарищей, а в конце припечатают чем-нибудь «строгим». Обычно против этой тягомотины выставлялись два варианта – кто умел, разводил такую же демагогию, кто не умел – разыгрывал сцену раскаяния.

На совещании у ректора Бронштейн предложил совершенно новый подход. Он объединил оба варианта: «Берем с собой, в качестве коровы на заклание, старосту коллектива Леню Хавронского. Он кандидат в члены КПСС. Дадим ему выступить первому. Он должен будет сказать о сильном желании комсомольцев помочь партии в борьбе с плохими чиновниками. Ведь это они все портят и тормозят. И пусть он несет про это, пока не остановят. Потом вступаете вы, товарищ Голубь. Как большой мастер партийных посиделок, крякнете про свои недостатки. Только немного. А дальше валите все на молодежь – какая она сырая, горячая. В общем, делаем ставку на талант молодого кандидата, у которого в подпевке будут старые и опытные члены. А с Хавронским я уже обо всем договорился».

 Сценарий был принят.

В час икс вчетвером на двух «Волгах» они подъехали к МГК партии. Поднялись на третий этаж. Дверь была открыта, но они не вошли в пустой кабинет, а сели в приемной. Обычно, если хозяин опаздывает и не встречает приглашенных, это ставит его в положение как бы провинившегося. И будет естественно, если он войдет со словами: «Извините, я немного задержался…». Вы, конечно, его простите – «Ничего страшного (мы, мол, понимаем государственную важность ваших дел)». Пока – ничья, а потом – как пойдет. Каждому представлялось примерно такое начало. Вся творческая группа расслабилась. Исчезла тревога, можно оглядеться …

И конечно никому из них в голову не могло прийти, что глаз тайного наблюдателя очень внимательно следил за ними, и этот наблюдатель только ждет, когда они успокоятся и брать их живьем будет одно удовольствие. Портной Петрович из гоголевской «Шинели» тоже «… очень любил сильные эффекты , любил вдруг как-нибудь озадачить совершенно и потом поглядеть искоса, какую озадаченный сделает рожу после таких слов». Но, если для Петровича эти эффекты были забавой, то для нашего наблюдателя они были главным приемом в его работе.

И вот он дал отмашку.

Сразу же из динамиков, которые скрыто были вмонтированы в стену, сначала громко раздались позывные, а потом слова диктора: « Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона. О событиях в мире». Всех чуть придавило от такой неожиданности, и первая мысль: – «Раз дают слушать запрещенное радио, значит нам доверяют, значит мы здесь свои. А у них такая обязанность – быть в курсе и следить за ходом истории».


Диктор продолжал: «А сейчас – новости культуры…» – и опять несколько сообщений, среди которых не случайно предпоследней была информация о каких-то волнениях среди чешских студентов. А затем раздались слова: «Если хотите знать правду о советской действительности, смотрите спектакль Московского авиационного колледжа «Снежный ком, или Выеденное яйцо!»  Мгновенно вернулись тревога – «Нет, мы здесь не свои» Еще звучала музыкальная заставка, а в дверях уже стояла хозяйка кабинета – товарищ секретарь по идеологии. И с порога: «У вас вопросы есть?!». Только одному Господу Богу и товарищу секретарю по идеологии досталось видеть, какие были лица у «озадаченных». Повисла пауза. Доли секунды были отпущены, чтобы повиниться и тихо уйти. Все это поняли сразу. Все, кроме Брона. На этот раз чутье изменило ему – и он, не прочувствовав прикуп, не смог отказаться от своего «Ноу-хау», и объявил игру: «Я предлагаю дать слово Лене Хавронскому». Представитель наблюдателя в ответ, уже с металлом в голосе: «Ка-ко-е слово? Может быть, вы хотите дать интервью своим друзьям за океаном?.. Мы еще разберемся, кто пригласил их на это ваше «Выеденное яйцо». Чтобы завтра этого коллектива не было! Чтобы я о нем больше ничего не слышала! Вам все ясно?»

Надо отдать должное ее воспитанности, она не произнесла вслух: «А теперь пшли вон!» Но сценаристы умели читать и между строк, и чужие мысли тоже. Пока навозу по колено, пока не потребовали «партбилеты – на стол», не оборачиваясь, они растворились в коридор и до первого этажа не обронили ни слова. Только на улице, возле своей машины, ректор вдруг сказал резко и смело: « Нет. Такой наглости я не ожидал. Так нас унизить! Колледж. Это ведь техникум. Назвать колледжем ведущий институт страны! Какая наглость!» 

Моему современнику не надо объяснять, в каком компетентном органе была сделана и смонтирована эта запись, при тотальном глушении западных радиостанций. Не надо объяснять, в каком центральном органе была написана одноактная пьеса, длившаяся не более трех минут, написана по всем законам драматургии. Не надо объяснять, в каком внутреннем органе была сделана режиссерская разработка с точно расставленными акцентами, паузами и блестящей немой сценой.

Николай Васильевич в «Предуведомлении для тех, кто пожелали бы сыграть как следует «Ревизора» писал: «Последняя сцена «Ревизора» должна быть сыграна умело. Здесь уже не шутка, и положение отдельных лиц почти трагическое». На Старой площади не читали «Предуведомление», зато могли многое другое. И для каждого, кто после того майского дня захотел бы бороться за «Снежный ком», положение действительно было бы нешуточным и трагическим.

Телевизор закрыли и, слава Богу, обошлось без жертв. То, что Голубя переизбрали, то, что Образцову к юбилею вместо звезды Героя Соцтруда дали почетную грамоту, а Хавронского еще три года не принимали в партию – все это не в счёт. Вспоминая, что сопровождало недолгий путь «Снежного кома», можно сказать, что спектакль, несомненно, был культурным событием союзного значения. И не только потому, что «Телевизор» стал лауреатом Первого (и последнего) Всесоюзного фестиваля студенческих эстрадных театров. Это был спектакль самого высочайшего уровня. Простота сюжета и точность слова, в сочетании с потрясающей сатирической силой, сделали его невероятно смешным, а значит и очень «антисоветским». Ничего подобного тогда не было ни только на самодеятельной, но и на профессиональной сцене.

 Эпизод закрытия в точности списан со слов Хавронского. Из лоскутков только своих воспоминаний мне вряд ли удастся сшить гладкое и ровное по краям полотно. К нему обязательно нужно будет приторачивать рас сказы других. Ведь прошло более сорока лет.

Велико желание хоть как-то отблагодарить тех, кто создал спектакль. «Не всех поименно, но всем по поклону».

                II

На третьем курсе случайно увидел объявление «Приглашаем авторов и актеров».

Автор из меня никакой, а актером был, как сказали бы в репертуарном театре, где-то третьего-четвертого плана. Но, увидев объявление, решился пойти на смотрины.

О «Телевизоре» слышал еще до поступления в ин ститут, сначала от соседки – она дружила с ребятами из МАИ, а потом – в очень популярной на всю страну радиопередаче «С добрым утром». Передача выходила только по воскресеньям. В конце ее, на сладкое, всег да давали самое-самое. На этот раз было выступление Джаз-оркестра МАИ и несколько миниатюр-минуток из «Телевизора».

Две из них помню.

Первая.
– Доктор, зуб болит. Рвите!
– Но он же у вас совсем здоровый?
– Рвите!
– Но только под вашу ответственность.
– Рвите!... А-А-А!!!... Теперь шправочку.
– Зачем? 
– Я на лекцию прошпал.
– Какая лекция? Сегодня же воскресенье.
– А-А-А???….

Вторая.
– Ваня! В поход с нами пойдешь?
– Не-е-е! Я же непьющий.


Эти шутки и сейчас часто можно увидеть в юмористических разделах газет, журналов, услышать с эстрады. Правда, авторов у этих шуток теперь много – кто выступает, тот и автор, или, как теперь говорят, – кто первый украл, тот автор.

Если хорошую шутку повторяют на улице – это здорово. Мне, например, радостно слышать где-нибудь в троллейбусе: «Вчера рыбачили. Мелкую выбрасывали, а крупную складывали в баночку из-под майонеза». Приятно вдвойне, ещё и потому, что знаком с её автором – Эдиком Успенским. Но когда профессионал-юморист произносит эту шутку публично, приписывая себе авторство, мне становится обидно, даже не за Успенского, а за себя, поскольку выступающий нанес мне щелчок, принимая за невежду, а возразить, т.е. защитить себя от унижения, возможности нет. Этот профессионал, бессовестно воруя, потерял самое главное для любого автора – чувство стыда, чувство, которое, по определению русского философа Вл. Соловьева, относится к числу тех немногих признаков, что отличают человека от животного.

Вообще-то говоря, воровство – единственная традиция в России, которую не разрушила постоянно рвущаяся у нас связь времен. Сейчас, например, можно, незаметно для народа, положить в карман пару месторождений, несколько приисков, на худой конец, какой–нибудь промышленный комплекс и при этом прославиться как видный общественный деятель. Однако слава эта всегда будет не уютной – за ней постоянный хвост подозрений, завистливых взглядов в спину, да и недолговечна она. Совсем другое дело, имидж «политического тяжеловеса»,  застрявшего в памяти народной тонким остроумцем и блистательным шутником:
– Правительство – это не тот орган, где, как говорят, можно только языком.

С этим, попасть в энциклопедию между Чемберленом и Черчиллем, конечно, можно, но, к сожалению, только как карикатура.
А вот:
– Хотели как лучше, а получилось, как всегда.
Это на века.

Но здесь, бьюсь об заклад, что автор этих слов  кто угодно, только не автор книги – « Хотели как лучше…».

В Питере, лет пять-шесть тому назад, в театре «Приют комедианта» был поставлен моноспектакль «Сон Гоголя». Текст его – это  аккуратно склеенные выдержки из произведений, заметок и писем Николай Васильевича. Автором всей компиляции был актёр, игравший Гоголя – Игорь Волков. По ходу спектакля от лица своего героя он произносил: « В России так всегда, хотели как лучше, а получилось как всегда…» При этом, после сказанного, Волков нарочито выходил из образа Гоголя, и уже от себя добавлял, обращаясь в зал, что автор цитаты именно Гоголь, чем приводил публику в совершенный восторг.

Прошли годы от виденного мною и, чтобы сейчас быть достоверным в предложенном вам споре , связался с И. Волковым, и попросил его указать точный адрес цитаты. Актер и составитель текста ответил, что при подготовке пьесы перелопатил почти всего Гоголя и сразу не может вспомнить, откуда взял эти слова и отослал меня при этом в «Выбранные места из переписки с друзьями».

Внимательно, точно под увеличительным стеклом, прочитал «Выбранные места…». Не знаю, может увеличе ние было слабой кратности, но ничего не нашёл. Во вто ром разговоре с Волковым, наверно, чтобы скорее отмах нуться от зануды, он прямо сказал мне, что за давностью не помнит, где именно наткнулся на эту фразу, а, может быть скорее, на подобную, но продолжал утверждать, что у Н.В. она есть. Оставлю на совести актера твёрдость его мнения и допускаю, что у Н.В. есть только что-то похо жее. Допускаю даже, что у Н.В. её нет вовсе.

Вот ещё версия, изложенная в сети – будто слова эти принадлежат бывшему премьер – министру В.Павлову и сказаны они были по поводу неуклюже проведённой де нежной реформы. Допускаю, что и эта версия неверна.

Всё равно настаиваю, что сказанное было услышано от кого-то и повторено нашим «крепким хозяйственником».

Ну, не мог он…
«Мы пойти на какие-то там хотелки, как говорят, я извиняюсь, кто-то хочет больше, но здесь так не бывает».

Ну, просто, не мог он …

В истории словесности ещё не было случая, когда косноязычие рождало бы красноречие.

– Россия должна со временем стать еврочленом.

Не мог и всё тут.

И последнее – СЛОВО, в отличие от «сметных мате риалов и несметных богатств», незаметно украсть нельзя – обязательно поймают. Хотя за это еще никого не осуди ли, но нельзя. И пока чувство стыда не вернется на место  и не станет в один ряд с чувством юмора – воровство будет тотальным, а настоящих авторов будет ждать забвение.

Однако, вернусь к «Телевизору». До поступления в институт ещё раз встретился с ним, на этот раз вживую увидел его выступление в ДК МАИ на дне открытых две рей. И вдруг такая удача, через несколько лет предста вился шанс самому оказаться в нём!

Мастеров, подобных мне, в «труппе» оказалось мно го. Атмосфера добра и веселья магнитом притягивала каждого, кто в нее попадал. Никому не отказывали. Толь ко этим можно объяснить, что при постановке спектакля никогда не было проблем с техническим обслуживанием. Ребята готовы были таскать, конструировать, рисовать, помогать актерам, лишь бы раствориться в этой ауре.

Шестидесятые годы можно считать пиком в исто рии культурной жизни института. Ежегодные весенние фестивали факультетских коллективов превращались в настоящие праздники. «Вертолет», «Старт», «Моторчик» и др. – по сути, это были маленькие эстрадные студии. В них творили талантливые авторы, музыканты, акте ры, певцы, поэты. Из этой среды вышли М.Задорнов, Л.Измайлов (Поляк), Ф.Камов (Кандель), Э.Климов, В.Полейко, Э.Успенский, В.Чебуров (Орлов), В.Чудодеев (Наринский), А.Янгель, и много других.

М.Задорнов проявил себя к тому же прекрасным организатором. Под его руководством долгое время существовал «Маёвский Агиттеатр «Россия». И был он намного интереснее, чем некоторые нынешние «кривые» театры под началом народных артистов.

Вообще, факт добровольного объединения людей в творческие группы удивителен сам по себе. В Советском Союзе миллионы людей были заняты в различных кружках, своеобразных клубах по интересам, и государство  активно это поощряло и даже финансировало. Не знаю, может быть, за группой легче было следить, чем за каждым в отдельности? Пусть так. Зато сколько талантов всплыло на поверхность, благодаря самодеятельности. Этот феномен советской культуры обязательно дождется своего исследователя.

Мне посчастливилось попасть в «Телевизор» в самый разгар его подготовки к встрече в КВНе с командой МАДИ. Это было в 64-м. Думаю, не все знают, что идея «Клуба Веселых и Находчивых» родилась на Централь ном телевидении в 61-м. Авторами этой идеи были инженер электролампового завода Михаил Яковлев, врач и режиссер эстрадной студии МГУ «Наш дом» Альберт Аксельрод и журналист Сергей Муратов.

Как мне помнится, КВН пришел на смену незатейливой передаче «Вечер Веселых Вопросов» (ВВВ). Хотя она принципиально отличалась от КВН. Вели её Наташа Защипина и Никита Богословский. Передача – не долгожитель. Исчезла она так. Дело было ближе к концу лета. Прямой эфир. Ведущие назначили приз тому телезрителю, который первым приедет на передачу в валенках. Расчет был простой – лето, и валенки спрятаны далеко, кто будет копаться, да еще ловить такси. Но пять-шесть чудаков обязательно найдется.

Это сейчас кухни попросторнее. А тогда приготовить обед, поесть и помыть посуду можно было, не вставая с табуретки. И комнаты в «хрущевках» были меньше канареечной клетки. Зимние вещи просто торчали из всех шкафов и антресолей. На передачу из соседних домов тут же прибежало несколько сотен человек не только в валенках – в шубах, шарфах, шапках, на шеях – муфты.

Со сцены, под натиском прибывающих, в зрительный зал вывалились радостные москвичи. Сдвинули занавес,  а телекамеры отключить забыли, и из эфира вышли не скоро. Получилось живое и очень веселое зрелище. Такое нарочно придумать невозможно. Потому ВВВ срочно закрыли.

В 1961 году было несколько КВНов, которые длились почти весь вечер. Особенно запомнилась встреча студентов Москвы и Киева (кажется, это были ребята Физтеха и Института гражданской авиации). Ведущим помогали известные тогда эстрадники – Тарапунька и Штепсель, и они очень явно подыгрывали своим – киевлянам. Физтеховцы играли потрясающе, к тому же очень лихо осаживали популярных артистов.

С 1962 года регулярно, в последнее воскресенье каждого месяца, на экранах домашних телевизоров КВН стала появляться передача «КВН-62». Вели ее Наташа Защипина и Алик Аксельрод. О КВНе тогда много говорили и писали. В одной статье его назвали даже «импровизационным театром». Первые КВНы шли в прямом эфире. У зрителей появилось новое ощущение – сопричастности к процессу творчества и игры. Конечно, был азарт.

Спор, какой КВН лучше – прошлый или нынешний, абсолютно беспредметен. Другой век – другое язычество. Да, конечно, название и ведущий те же. Есть жюри. Но передача совсем иная. В теперешнем КВНе нет объема. Разработана жесткая технологическая схема, превратившая передачу в машину с определенными техническими характеристиками: количество «шуток юмора» на единицу времени; шесть человек в линию с подтанцовкой сзади; наличие не менее двух певческих талантов на один музыкальный номер и обязательно хвалебные реплики, не менее двух и не более четырёх, каждого члена жюри. В прежнем КВНе все конкурсы целиком были построены на экспромте, кроме одного – «Домашнее задание на  заданную тему». Нынешний – конвейерный КВН – целиком заранее подготовленное, прошедшее внутреннюю цензуру, и поданное зрителю в записи выступление.

Что касается текстов. Очень много просто слабых, и это притом, что к их написанию наверняка привлекаются профессиональные авторы. Обилие команд и толпы людей на сцене в одной игре тоже не случайны. Конечно, здесь коммерческая первопричина, но к тому же, за счет суеты и мелькания разных лиц, выравнивается и общее впечатление. Зритель ещё не успел сказать про только что виденное: «Ерунда какая-то», а его уже отвлекли на другое и т.д. пока не появится мало-мальски стоящее, которое закрывает собой очевидные изъяны, а заодно оправдывает часть названия передачи – «Клуб веселых». Находчивости проявится негде, и у телезрителей нет больше азарта. Для них это своего рода концерт художественной самодеятельности.

Вспомнился конкурс из прошлого. Наша игра против команды МАДИ или МИСИ, не помню точно. Да, сейчас это не важно. Одна команда должна была предъявить другой «нечто», сопроводив это «нечто» вопросом: «Что это такое?» За 30 секунд нужно было отгадать, что у тебя в руках. Затем следовал правильный ответ. Наши ребята дали сопернику маленький пакетик с мукообразной смесью. Те думали-думали, крутили его вертели, и в итоге решили, что в пакетике «табак». Ответ наших ребят:
 «Все остроумны в этот час,
Сошелся клин на клине,
Но провести решили мы
 Вас просто на мякине».

Публика ревела от восторга. Почему? Да потому, что для неё это было интересно, неожиданно, и она по достоинству оценила остроумие. Всё-таки стала подводить память, не помню то четверостишие, какое подготовлено было на случай, если соперник ответит правильно. Добавлю ещё, придумать конкурс всегда сложно, но здесь оказалось намного труднее найти эту мякину. Витя Степанов, автор вопроса, за неделю объездил всю Москву, прежде чем на каком-то хлебозаводе, совершенно случайно, нашлось небольшое количество мякины.

Со стороны может показаться, что мои замечания – это брюзжание человека «с раньшего времени». Согласился бы с таким мнением, не будь у меня убежденности, что среди развлекательных программ придумка КВН – лучшая за всё время существования нашего телевидения. Ни у какой другой передачи нет такого творческого потенциала, как у КВН.

Чтобы дать возможность выплеснуться молодой энергии и интеллекту по максимуму, нужно изменить концепцию. Убрать цензуру и разрешить сатиру в полной её силе, а не только нежные и мягкие шаржи на президента. Надо вернуть на сцену находчивость, для чего создать специальную группу сценаристов для разработки импровизационных и игровых конкурсов, неожиданных и для участников, и для зрителей. Соревновательный азарт появится, если у нас на глазах будут творить две команды. Много времени занимают пустые песни собственного сочинения, подложенные под известные мелодии. «АМИКу» надо будет найти в себе смелость – поступиться семейным подрядом, и пока в силе и расцвете нынешний символ КВН – её ведущий, искать, пробовать и готовить нового ведущего, как это в свое время сделал Владислав Листьев на «Поле чудес». А.Масляков – младший, безусловно, обаятельный и симпатичный человек, но не ведущий КВН.  Нужны радикальные изменения. На мой  взгляд, если их не сделать – КВН, со своей предсказуемой монотонностью, станет заурядной передачей. И всегда надо помнить главное – зритель в зале и зритель у экрана телевизора – это совершенно разные зрители. Последние видят и тех, кто на сцене и тех, кто в зале. Отсюда восприятие зрелища и его оценка точнее. Уверяю вас, участники игр 60-х годов,  никогда не обольщались на свой счет относительно содержательной и творческой части своих выступлений. Много наивного и слабого было в тех играх, и далеко не все сейчас можно списать на предварительную цензуру и запреты. Но был дух игры, в полной мере отвечавший ее названию. И мы там были – мед, пиво пили.

Цельный и подробный рассказ об участии команды МАИ в КВНе, мне кажется, лучше сделают те, кто участвовал во всех играх. Однако не могу удержаться и не упомянуть, что в игре с МАДИ произошел случай беспрецедентный за всю историю передачи. В конкурсе «Пять минут искрометного смеха», который оценивался максимальной оценкой 10 баллов, команда из МАДИ получила именно эту высшую оценку. А номер Хавронского и Степанова, написанный специально для них замечательным острословом Володей Хромовым, исполнен был настолько блистательно, что жюри оценило его в 12 баллов. Весёлый эпизод, связанный с этим номером, произошёл и за кадром.

По условиям конкурса одна из команд должна была выступать в «Телетеатре», другая на выезде, в каком-то кафе для работников «Трамвайно-троллейбусного парка». Организаторы, пустив ребят в гущу рабочего класса, таким образом хотели подчеркнуть, что КВН – игра из народа, и для народа. Выступать на выезде, по жребию, выпало маёвцам. Делегацию «артистов» возглавляла ведущая – Светлана Жильцова.

 Передвижная телевизионная станция, камеры, свет, микрофоны - словом, вся техническая часть, установленная в кафе, была готова к эфиру задолго до приезда выступающих. Готов был и народ. Он мирно расположился за столиками с минеральной водой и лимонадом и ждал гостей. Утомленный двухчасовым ожиданием народ так напился, что радостно встретить гостей был уже не в состоянии. Автобус подъехал ко входу в кафе, и все вошли в зал именно в тот момент, когда трамвайные «спорили» с троллейбусными. Увидев перевернутые столы, летающие по залу стулья, первой из всех оценила обстановку Светлана Жильцова и, не дожидаясь окончания драки, она мгновенно скомандовала: «Все назад». Ни о каком выступлении здесь не могло быть и речи.

Уже в автобусе, возвращаясь в «Телетеатр», Светлана проверила наших ребят на находчивость. Надо признать они оплошали. На её вопрос: «Ну что, находчивые х… (фиговы – Б. Р.), почему мы возвращаемся? Мы ведь не можем сказать правду». Никто не мог ничего придумать. Находчивой оказалась сама Жильцова, и в прямом эфире прозвучало её объяснение, почему команда МАИ вернулась в «Телетеатр»:
«Когда мы подъехали к кафе, нас встретила большая толпа зрителей, не сумевших по пасть на выступление. Они обратились к нам с просьбой, чтобы ребята выступили на основной сцене – «Мы (тол па) тоже хотим посмотреть по ТВ этот номер». Вот мы и вернулись».
Тут не следует искать логику, а следует восхититься самообладанием и решительностью ведущей. В то время, взять на себя смелость что-то решать без согласования с начальством, значило рисковать всей своей карьерой, читай – менять свою судьбу. В паре ведущих КВН Жильцова-Масляков, Светлана была безусловным лидером. 

У студенческой молодежи нет печали и притуплено чувство страха. Как ни старались цензоры, но невозможно было убрать с экранов умные глаза, ироничную улыбку и живое слово. На фоне остальной мертвечины это выглядело как идеологическая диверсия. Поэтому нежеланный Клуб, как и наш «Телевизор», прихлопнули.

В Маевском КВНе – капитан, в «Телевизоре» – режиссер были очень значимыми фигурами. Но, надо признаться, фактически и там, и там погоду делали не они. Безусловными лидерами в авторстве были Наринский, Орлов, Попов. А среди актеров непререкаемыми авторитетами были Хавронский, Степанов, Гусев и опять же Попов.

Думается, здесь будет уместно привести несколько картинок из их до институтской биографии. За плечами Вити Степанова уже были главные и эпизодические роли в двенадцати полнометражных фильмах, среди которых: «Огненные версты», «Пернатая защита» и др. Кто видел «Они были первыми», должен помнить одного из героев фильма, которого играл Степанов – мальчика по имени Саня Чижик. Знаменитые кадры, где актер Юматов несет предательски убитого Чижика через большой заводской двор. Бандит убивал понарошку. По-настоящему же наш Витя чуть не пострадал от рук Юматова. Они у него так немели от долгого прохода через двор, что после команды режиссера – «Стоп», Юматов тут же их опускал. Восемь дублей. Столько раз он ронял бедного мальчика. В фильм вошёл первый дубль. Витя, к счастью, остался невредимый, а судьба определила так, что в дальнейшем талант и невероятное обаяние Вити Степанова светились в маёвской самодеятельности. Занятно и другое, встречное, распоряжение судьбы из самодеятельности в профессионалы, о котором мы узнали много позже. Оказывается,  режиссер фильма «Они были первыми» – Ю.П. Егоров в свое время тоже учился в МАИ, руководил театральным коллективом, а впоследствии стал известным сценаристом и постановщиком многих фильмов, в числе которых классика советского кино – «Добровольцы»

Хавронский и Гусев до «Телевизора» вместе выступали уже несколько лет, и сами сочиняли тексты для своих выступлений. Был у них номер «Две старухи» (заметьте, придумали они его задолго до Владимирова и Танкова), и они решили его показать, с надеждой продать, известному эстрадному дуэту – Е.Вестнику и Г.Дуднику. Не могу удержаться и не показать кусочек из диалога этих старух:
– Ой, Семёновна.
– Никак Матрёна.
– Здравствуй, Семёновна. Чавой-то тебя давно не видно.
– Да всё дела, да дела. Надысь в церкву ходила. Сама знаешь, пасха была (два яйца окаянные упёрли). Ну, так вот. А потом, у меня ведь за городом участок.
– Это где же?
– Да тут, недалеко. По Казанской.
– Это что, с Курского что ли?
– Ага, с Павелецкого. А сосед-то у меня знаешь кто?
– Кто же? – Ванька Кривой.
– Это какой такой?
– Ну, что ты Ваньку, что ли не знаешь. Ну Ванька, Сенькин зять, тёти Маниной сестры мужа брата племянника сын.
– А, это Гришки Косого жены брата свояк? Ну, знаю его, знаю. Ну, чего же?
– Весна нонешний год – всё текёть. Воды дополна. Так этот Ванька со своего участка под меня воду-то и подпустил. Ну, я ему говорю, я говорю, тебе дом подкопаю.
– Да, что ты Семёновна, как же так.
– Ну, это я сгоряча. Я ведь не зловредная.
– Конечно, такая же, как и я.
– Ну, так вот. Я ему его дом подкопала, он у него так на бок и завалился… 

И далее, незатейливо так. А актёрски ребята хулиганили в этих старухах на десять порядков интереснее современных профессионалов, которые лишены главного для таких картинок – фантастического обаяния, какое было у Хавронского и Гусева.

Созвонились они с эстрадниками. Встречу назначили у подъезда дома Весника. Чтобы выглядеть солидно, решили подкатить на машине. За квартал до места встречи поймали министерский «ЗИМ», объяснили шоферу, что к чему, сразу расплатились и, выходя из машины перед артистами, Гусев бросил шоферу через плечо: « Вася, пока свободен. Заедешь через час». Когда же их встреча подходила к концу, Веснику позвонили. Он о чем-то договорился, положил трубку и сразу  к ребятам: «Вы не откажете подбросить нас на концерт?», -  «Нет проблем!».   Выходят. Ждут пять минут, семь… И Гусев, не затягивая паузы, в жанре – «сын министра – министр», рассердился и тихо в никуда, но, чтобы все слышали: « Отец, засранец, опять Ваську себе забрал. Извините, мы вас наверное, здорово подвели?», -  «Нет, нет, что вы! Не волнуйтесь, мы сами доберемся».

Когда они придумали еще одну сценку – «В библиотеке», ее уже повезли на показ к Райкину. Ему очень понравился персонаж с фамилией Архиниволокоточерепапапендриковский. На Райкине, можно считать, заработали. Нет, он не купил миниатюру. Просто встречались не у входа в гостиницу, а непосредственно в номере. Не знаю, что помешало ребятам стать профессионалами. Но что ни есть – все к лучшему. Так мы все встретились в « Телевизоре».

Одновременно с подготовкой к играм в КВНе было сделано юмористическое обозрение «Смехом по помехам». В него вошли старые миниатюры и написаны новые. Первоначально хотели обозрение назвать «Серпом по недостаткам», но Брон запретил: «Народная мудрость – она честная и простая. Все знают – серпом можно только по яйцам!». Сказал, как обрезал.

Летом 64-го «Телевизор» гастролировал по целинным землям. В обозрение было вставлено выступление певцов и джазового квартета. Получилась хорошая концертная программа, и с ней мы проехали около двух тысяч километров, выступили во многих селах, маленьких городках, даже на рудниках. Везде нас встречали «на ура», даже в колониях для заключенных. Увиденное на целине для меня было таким откровением. Но это – отдельный рассказ.

Осенью, когда после целины мы собрались на сбор коллектива, Брон представил нам нового руководителя «Телевизора» – Бориса Михайловича Сичкина (Б.М.) С ним мы проработали полтора года. Это было время незабываемого общения с выдающимся актером. Поначалу воспоминания о Б.М. размещались здесь, сразу же при первом упоминании его имени. Но по совету редактора, чтобы не рвать изложение, рассказ о Б.М. выделен в отдельную главку. Мне показалось это логичным. Сразу отмечу, что тоже сделано и с записками о встречах с Я. А. Костюковским.

При Б.М. окончательно устоялся состав «Телевизора», а главное – функционально определились авторские и актёрские группы, технический персонал, постановочная часть, то есть при наличии среди нас настоящих интриг мы структурно могли бы походить на самостоятельную театральную единицу.

С марта 65-го, когда авторскую группу возглавили Феликс Камов и Эдуард Успенский, началось рождение одного из шедевров советской сатиры под названием  «Выеденное яйцо, или Снежный ком». Много лет спустя, как-то спросил у В. Наринского: «Как это им, практически 20-летним мальчишкам, при отсутствии жизненного опыта и настоящих знаний, удалось проявить такую осведомлённость и написать столь масштабную и проницательную сатиру?», – Он ответил: – «И Феликс, и Эдик всегда, с листа отвергали даже ничтожные наши поползновения на студенческие темы (о тухлых пирожках в столовой, преподаватель-студент и т.п.) К тому времени они, самые известные и самые талантливые писатели-сатирики, и нас нацелили на общественные темы. Ни Феликс, ни Эдик не написали для спектакля ни одного слова. Но они, и только они и есть фактические авторы. Иногда мы приносили им полностью написанный текст миниатюры, а уходили с чистыми листами. И хорошо, если ещё сохранялась сюжетная линия, а то и она отметалась. Они просто загоняли нас в такой коридор, в котором мы могли сделать только то, что сделали. Итог обсуждений был так ясен, что оставалось лишь записать наши фантазии на заданную тему. Вот здесь мы были ничем не ограничены».

Мне повезло присутствовать однажды на собрании авторской группы у Ф.Камова дома. Э.Успенского в этот раз не было. Весь вечер говорил один Феликс. Он анализировал и тщательно разбирал, чуть ли не построчно, рассказ К.Чапека «Эксперимент профессора Роусса». Делал это очень интересно и тактично, без какого-либо намека на невежество присутствующих, не все читали этот рассказ.

Потом стало ясно: Феликс подводил ребят к психологической основе и методу, которые они должны были использовать при написании сцены «Лозунги». А реализацию придумали сами ребята. Наши авторы были замечательными учениками. 

На смену Б.Сичкину пришёл Александр Матвеевич Макеев. Его приход был одним из условий Успенского и Камова. Они шли в «Телевизор» и знали, что им надо делать, как и с кем. Макеев сделал две важные вещи: подтянул уровень большинства актеров до приличного, а главное, не искал того, чем можно испортить спектакль. Режиссура в целом естественно определялась нехитрым сюжетом и в основном исходила из текста.

Пока писали новый спектакль, мы продолжали выступать со «Смехом по помехам», очень редко вставляя в неё когда-то ранее написанную Э.Успенским и теперь полностью переделанную под «Снежный ком» миниатюру «Муха-Цокотуха». В ней три действующих лица – редактор и двое чтецов, предлагающих ему на просмотр свой концертный номер. Последних играли Степанов и Хавронский, редактора – Попов.

Если когда-нибудь будет создан архив или что-то подобное «Музею самодеятельности» в МАИ, то «Муха-Цокотуха» войдёт в её золотой фонд под номером один. В ней что ни слово, то перл:
ЧТЕЦЫ: Муха по полю пошла,
               Муха денежку нашла.
РЕДАКТОР: Вы что считаете, что у нас на поля выброшено много денег?
 ЧТЕЦЫ: Нет.
РЕДАКТОР: А что, мало?
ЧТЕЦЫ: Не-е-ет.

Не иначе как допрос, где любой ваш ответ – признание вины. Трудно рассказать о том, как ребята играли. Это надо было видеть, причем видеть именно первое исполнение. В разное время «Муху» делали многие, но у них ничего даже «рядом не стояло». За исключением, пожалуй, одного случая.

Как-то осенью 65-го мы с друзьями пошли в клуб МГУ на Герцена на спектакль студенческого театра «Карьера Артура Уи». Убей меня, не помню, как мы сошлись, может после обсуждения, а скорее всего нас познакомили, но так получилось, что на улице мы оказались вдвоём с Геной Хазановым и медленно  шли  мимо «Националя» к метро. За этот отрезок пути он рассказал мне о том, что ушёл из МИСИ, учится в цирковом училище и ещё что-то о себе. Мне же о себе рассказывать было нечего, поэтому в ответ хвастал «Телевизором» и взахлёб пересказывал, что знал о «Снежном коме». Ведь по мере готовности сцен мы репетировали их сразу. А «Муху» наизусть у нас знал каждый. Вот тогда, от и до, с точным повторением интонации наших актёров, её от меня услышал Гена Хазанов.

Спустя несколько дней Хавронский пришёл на репетицию и сообщил, что позавчера в МИСИ на студенческом вечере, Хазанов делал нашу «Муху». Сам же Хавронский услышал об этом от своего друга, который учился в МИСИ. Откуда мне было знать, что в тот вечер рядом со мной шел человек с великолепной памятью и отличным образным видением, без которого память в актерском деле – пустое. Пришлось честно рассказать всё как было, и за отсутствием злого умысла меня не обвинили в промышленном шпионаже и не выгнали.

Новый спектакль писали с большим азартом, на одном дыхании. Никто из ребят не уехал на летние каникулы, и к сентябрю все тексты были готовы.

А уже в конце октября 65-го в ДК МАИ зрителю впервые была показана «Сатирическая комедия в 11 картинах с прологом, эпилогом и размышлениями «Снежный ком, или Выеденное яйцо». Действующие лица: председательствующий; выступающие: ученые, колхозники, студенты, дети, активисты, скульпторы, китобои, петухи, куры,  артисты, участники, соучастники, представители, рабочие, работники , деятели – всего 20 человек.

В зале на стенах Дома культуры и на балконе были развешены плакаты:
«Иногда сатира должна восстановить то, что уничтожил пафос» (Cтанислав Е. Лец).
«Не надо бороться за чистоту, надо подметать» (И. Ильф, Е. Петров).
«Если явление становится смешным, оно перестает быть страшным» (Н. Гоголь).
«Иногда от крика рушатся стены. Но одним криком ничего не построишь» (К.Чапек).

Размышления, положительный образ «Председательствующего» плюс эти афоризмы в сумме адресовались не зрителю, а цензорам, а они были всегда и везде. Сумма – как противовес убийственной правде о советской действительности – ничтожная. Да и начальники всего народа и всех искусств не были глупы и наивны, а были умны и подлы. Обыграть их практически невозможно. Цензоры и зал сразу забывали об авторских уловках и брали стойку, как только первый из выступающих в спектакле доходил до слов: «И куда бы я ни приехал – везде одно и то же».

Уверен, если прокомментировать всё сказанное в «Снежном коме», то можно будет полностью нарисовать социальную картину того времени с её внутренними и внешними атрибутами.

Молодой зритель сегодня уже не увидит за фразой: «Ты же у нас маяком станешь!» – всю страну, втянутую в болтовню о необходимости ударного труда и о передовиках, которых назначали как ориентир для остальных. Вместо того, чтобы платить всем, кто хорошо работал, платили только профессиональным бездельникам, а они для поддержки постоянно умирающего энтузиазма творили разные штучки: – «встречный план», «победитель соцсоревнования», «маяки». Но что удивительно – за «спасибо» и «крепкое рукопожатие первого секретаря» горы сворачивали, а за значок «Победитель» готовы были сделать любую гадость.

Вот место в картине №4, когда агитатор уговаривает стариков пойти на выборы:
СТАРИК: Но ведь это же дело добровольное?
АГИТАТОР: Конечно. А разве тебя кто-нибудь заставляет отказываться? Ты ведь сам не хочешь…»

Скажите, может сейчас юноша сходу понять, что неявка на выборы воспринималась тогда, как акция неповиновения и протест против режима? Задачей агитатора было выяснить причину неявки, а уже специальные люди определяли степень опасности неявившихся, а потом и могли крепко утрамбовать. «И куда бы я ни приехал – везде одно и то же» – будь это в море у китобоев или в мастерской у скульптора, в детской передаче или на собрании зверей в лесу, в литературе, на эстраде или на митинге: «…везде одно и то же».

Отдельные вещи из спектакля и ныне звучат не слабее, но по-другому, и может показаться, что он для теперешнего зрителя устарел. Это не так! Просто страна развитого социализма немного переусердствовала с вольностями и разрешила называть себя «страной обманутых вкладчиков». А в остальном – та же загадочная душа, та же гнилая водка (только ещё больше), и тот же гимн. Что правда, то правда, набор слов у нас теперь новый – «вертикаль власти», «здоровая конкуренция в сфере», «инвестиционный климат». Все тужатся их понять, но где там понять, если запомнить-то не могут! 

Слух утомлён настолько, что между «не может» и «не хочет» разницы уже нет. Авторы набора слов даже для себя закон утвердили и теперь перед всей страной , без стыда, поют гимн страны по шпаргалке с экрана.

Прислушайтесь к оптимистическим отчетам по поводу провала очередной Госпрограммы. В тот же миг вы обязательно услышите ноты из нашего спектакля ( из картины №7 «Закрытие памятника»):
«Сегодня мы круто поворачиваем в другую сторону, продолжая наше движение по заранее намеченному пути. И мы с честью дойдем до следующего поворота, товарищи».

От заголовка до этих строк – весь мой литературный опыт. С таким пятачком в кармане трудно претендовать на глубокий критический анализ. И все же, возьму на себя смелость заключить, что «Снежный ком» – навсегда. Меняются портреты и костюмы, но не меняется характер смеха. По тону и по художественному достоинству спектакль – «Снежный ком» – высокая сатирическая комедия без всяких оговорок. Она обязательно займет достойное место на книжной полке и ещё долго будет цитируема.

Не надо считать себя большим пророком, когда пред сказываешь невеселое будущее. Но, к сожалению, нет признаков для другого мнения, и на поверхности лежит, что скоро: «Мы с честью дойдем до следующего поворота, товарищи!». Все на круге – сначала припадок партийного гнета, затем «кукурузная оттепель», потом «Cнежный ком“ под запретом,  потом опять - «Перестройка»,   «Аншлаг»… и т.д.

Следом за премьерой мы сыграли ещё несколько спектаклей. После выступлений у нас за кулисами всегда много восторженных зрителей, и все в один голос: «Ну, вы даете!!!» А в это время Центральный Комитет ВЛКСМ объявил о проведении 1-го Всесоюзного фестиваля  студенческих эстрадных театров. Первоначально идея устройства такого фестиваля исходила от журнала «Театр» и Томского молодёжного театра миниатюр и песни.

По всей стране начали работать отборочные комиссии. Была такая и в Москве. Ее возглавлял главный режиссер Московского Театра миниатюр, что в саду «Эрмитаж», Владимир Поляков. О предстоящем фестивале мы ничего не знали и обрадовались, и заволновались, когда Брон сообщил нам, что ближайший спектакль будут смотреть Поляков и члены комиссии – на предмет отбора.

Ближе к фестивалю в газетах стали появляться статьи о нем и небольшие заметки, из них узнавали подробности. Всего в отборочных смотрах участвовало более семидесяти театров, но в итоге в финал вышли только двенадцать.

Через газеты ЦК ВЛКСМ декларировал, что по итогам будут определены дипломанты, лауреаты и три призера фестиваля.

За первое место, кроме наград, полагались – выступления в театре Эстрады в Москве, затем гастроли по городам Советского Союза и в заключение – показ на Центральном телевидении.

Высокий статус фестиваля подчеркивался составом жюри. В него входили известные люди – Г. Горин, Я. Костюковский, Л. Миров, А. Тутышкин, А. Хазин, А. Цфасман, а также товарищ Юрьев от ЦК ВЛКСМ, простите, но имени его не помню. Может ещё кого не назвал. Председателем этой симпатичной  компании был Аркадий Райкин.

После просмотра нашего спектакля члены московской комиссии поднялись в кабинет директора ДК. Вскоре Брон пригласил туда нескольких из нас. Слева от Полякова сидели две женщины. Одна из них была представителем Главного управления культуры исполкома  Жюри Всесозного фестиваля смотрит наш спектакль – «СНЕЖНЫЙ КОМ…». Слева направо: Юрьев, А. Райкин, между ними сидит А. Тутышкин, А. Цфасман, Г. Горин, а вот кто сидит между Цфасманом и Гориным не знаю. Спектакль окончен. Жюри стоя аплодируют нам. Слева направо: Л. Миров, А. Хазин, Я. Костюковский, Юрьев, А. Тутышкин. 182 Московского городского совета народных депутатов. Поляков сказал нам, что, хотя и предстоят еще просмотры, но дело почти решенное, и на фестивале представлять Москву будут два коллектива – «Наш дом» МГУ и «Телевизор» МАИ. А затем обратился к представителю, а фактически цензору, и попросил её не тянуть с визированием.

Дело в том, что на всех допущенных  к заключительному туру текстах должна была быть виза и, соответственно, печать проверяющего литературу органа – «Главлита». В ответ на просьбу Полякова женщина быстро пододвинула к себе папку с машинописью спектакля и тут же на последней странице расписалась. Утром следующего дня на её подпись шлепнули печать. Эту решительную «Жанну Д`Арк» потом мы видели часто.

Быстро сказка сказывается… В декабре и январе прошло ещё несколько наших выступлений и теперь, после решения допустить нас к финалу, на каждом из них присутствовал один из членов отборочной комиссии, и кто-нибудь из органов ВЛКСМ. Эти опекуны заходили к нам, были вежливы, улыбчивы, но в большие разговоры не втягивались.

Нам объявили, что мы открываем фестиваль. Лучшего места для проведения фестиваля придумать было нельзя. Дом культуры гуманитарных факультетов МГУ, располагавшийся в бывшей церкви Святой Татьяны на улице Герцена, славился на весь Союз. Эту славу принесли ему эстрадная студия «Наш Дом» Марка Розовского и студенческий театр, которым руководил вначале Ролан Быков, а затем Марк Захаров.

Наступил день торжественного открытия фестиваля. С раннего утра мы уже в клубе МГУ. Ждем. 12:00. Открытие сдвигается сначала на час. Говорят, Райкин задерживается. Потом еще на час. Наше волнение переходит в тревогу. Кто-то сказал, что выступление «Телевизора» сегодня не будет. Мы все собрались в фойе вокруг Брона. Он подтвердил, что наш выход сегодня действительно отменен. Мало того, вообще под сомнением наше участие в фестивале.

И здесь, наверно, к месту будет короткая хвала Брону.

По отзывам артистов, в том числе и народных, чьи выступления он организовывал по всей стране, Брон признавался как импресарио №1 в Союзе.  Если он говорил, что в Магадане в 6:00 у поезда вас встретит человек, посадит в машину, через полчаса вы пересядете в вертолет, потом вас высадят на лесной опушке, после выступления отвезут в гостиницу, а в 9:00 следующего дня уже встретят в Москве – значит, так и будет.

Много лет позже, Хавронский стал председателем правления маёвского Дома культуры. Должность  общественная. Так вот, тогда Брон очень хотел, чтобы Хавронский принял от него директорство ДК и обещал, если он согласится, отдать ему самое дорогое – свою записную книжку с домашними телефонами всех знаменитостей страны.

Меня поражало, с какой уверенностью и дипломатичностью он вел переговоры с любым человеком. Однажды при мне он звонил Николаю Озерову и Яну Спарре, просил их выступить на вечере спортсменов, случайно присутствовал при его разговоре с Галиной Брежневой. Присутствовал – громко сказано. Как только начался их разговор, Брон жестом попросил меня выйти. В фойе на стенах ДК висят фотографии тех, кого он в свое время приглашал для встреч со студентами. Сотни фотографий. Через рукопожатие с Броном прошла культурная история института.

Брон никогда не говорил лишних слов, не суетился и не паниковал в трудные минуты. Он всегда думал и действовал. Вот и сейчас он позвонил Полякову, объяснил, что происходит, попросил его не приезжать на разбирательство, а написать записку Райкину, выяснить, в чем дело, и узнать, что нужно, чтобы повернуть ситуацию. Как официальное и заинтересованное лицо, сам Брон влезать в события не мог, но влиять на них – это совсем другое дело.

Тут же снарядили курьера – Володю Биятенко. Брон дал ему денег и наставление: «Сейчас Поляков пишет письмо. Пишет он медленно. Потом пока напечатают. Чтобы не стоять у них над душой, туда не спеши. Поезжай на троллейбусе. А обратно быстро на такси». Началось торжественное открытие. Раз не играли, то было время заранее занять место в зале, и мы все сели в следующем ряду за жюри. Вечером по телевизору показали короткий сюжет открытия фестиваля и наши невеселые лица. Нам представилось, что вся страна переживает за нас.

Торжество закончилось, прошел перерыв  и  уже начался первый конкурсный показ, когда вернулся наш гонец с конвертом. Отошли в укромный угол в фойе. Брон велел вскрыть конверт, и Володя вслух прочитал некороткую записку. Это было большое письмо, адресованное лично Райкину. До ксероксов тогда ещё оставалось двадцать лет, поэтому в изложении услышанного:
«Уважаемый Аркадий Исаакович! Очень опечален тем фактом, что отменили решение Московской отборочной комиссии!.. …Нами проделана большая организационная работа и выдвижение «Телевизора» МАИ на фестиваль от имени Москвы; – это плод труда не только состава комиссии, но и многих общественных организаций… …нет гарантии, что те, кто пренебрег нашим мнением и  отстранил «Телевизор» от участия в заключительном туре такого серьезного творческого соревнования не поступит так же с решением жюри, которое возглавляете Вы… … сатира спектакля «Снежный ком» направлена как раз на тех, кто попирает те принципы, которые провозглашены XXII съездом КПСС… …Прошу ознакомить с этим письмом всех членов жюри Всесоюзного фестиваля. С уважением и надеждой на торжество справедливости В. Поляков»

Письмо снова запечатали, и после второго конкурсного просмотра Брон передал его Райкину. Что происходило дальше в этот вечер и на следующий день, точных сведений нет. По слухам до нас дошло, что кто-то из представителей ЦК ВЛКСМ сказал, что коллектив МАИ скорее всего будет допущен к конкурсу, но при этом нужны доработка и уточнения, поскольку есть ещё некоторые неопределенности в тексте.

И действительно, буквально через день нас пригласили на встречу с представителем ЦК ВЛКСМ, который должен был сформулировать все претензии. Было это где-то в Сокольниках, в маленькой аудитории общества «Знание». Наш штаб готовился к большому сражению. Стянуты были все силы: актив «Телевизора», авторы, Камов, Успенский, Макеев. В резерве были их крупнокалиберные друзья писатели – Раздольский и Токарев. Молодой человек от ЦК ВЛКСМ – на вид лет двадцать пять, полненький такой, розовощёкий, симпатичный, он сидел председателем. А взвод интеллектуалов сомкнулся напротив. Внешне они выглядели очень напряженными, как родители на школьном собрании.

Рядом со мной вдруг оказалась та самая женщина, цензор из «Главлита». На ней лица не было, так она нервничала. Откуда узнала? Кто заставил ее прийти на эту сходку? Значит, уже на начальном этапе стали цеплять тех, кто проморгал «Снежный ком». Ясно, что «Жанну Д`Арк» уже хорошенько взгрели за пособничество. Её судьба и судьба спектакля теперь слились в одну, и дальше она – наш «талисман» на всех просмотрах и обсуждениях.

Представитель без предисловий озвучил позицию секретариата ЦК комсомола и ясно сказал: « В спектакле очень много намёков и еще больше подтекста. В таком виде его выпускать нельзя».

Начались прения по докладу. Говорили много и красиво. «Представитель» никак не реагировал, свой номер он уже отработал. Зато моя соседка искрилась бенгальским огнём от каждого выступления и уже факелом горела, когда вышел Токарев: «Знаете ли, милостивый го сударь, подтекст можно узреть везде. У нас, например, в метро на всех дверях написано «нет выхода, нет выхода». Скажите, пожалуйста, мы что, должны видеть в этом беспомощность нашего руководства в реализации огромных задач, поставленных партией?»

За ним – Раздольский: «… Нельзя закрывать глаза на наши пороки… И глубоко заблуждаются те, кто считает, что сифилис можно вылечить боржомом. Для оздоровления организма нужны горькие лекарства».

Сбоку мне показалось, будто в попку Орлеанской деве воткнули раскаленное шило. Она резко вскочила, тут же резко села, и все причитала: « Боже мой! Боже мой! Ну разве нельзя было назвать какую-нибудь другую болезнь? Боже мой!». Всевышний, по-видимому, был рядом, а не то «кондратий» хватил бы её на месте.

Мы тоже расстроились. Вся шрапнель в песок. Не с кем разговаривать, перед нами мелкая сошка, а сделать ничего не можем. В итоге все же договорились: если нельзя выпускать в таком виде, надо посмотреть еще раз спектакль и определить, что именно менять. Одно условие – просмотр закрытый. Вопрос – кто будет смотреть?

Только из сегодняшнего дня можно рассуждать, что здесь центральные ребята ошибались тактически, когда переложили черную работу по затаптыванию «Снежного кома» на Московский городской комитет комсомола.

И вот специальный просмотр для горкомовских. Их пришло человек двадцать. Приехала небольшая группа участников фестиваля, которых мы провели как персонал ДК. Было немного своих – от блока коммунистов и беспартийных. Были и приглашенные. В зале на 500 мест человек 50.

По окончании спектакля, в конце «Эпилога», Наринский подошел к краю сцены и обратился к зрителям: «Добрый день! Благодарим за то, что пришли. Будем очень признательны, если услышим ваши впечатления, замечания, рекомендации. Нам дорого любое мнение». В ответ гробовая тишина. Сочувствующие нелегалы, это участники фестиваля, не могли высовываться. А молодые начальники из горкома замерли – ведь насчёт публичности уговора не было, к тому же они-то натаскны  душить в приватной обстановке,  без свидетелей.

И тут на сцену поднялся мужчина (подсадной, из приглашенных) солидного возраста и внешности и представился: «Меня зовут Леонид Лиходеев». Ведущий в Советском Союзе публицист, фельетонист, писатель очень высоко оценил нашу работу и рассматривал её всё время то в свете решений мартовского пленума ЦК КПСС (1965-го), то в свете предстоящего XXIII съезда КПСС. Он понимал зачем он здесь, на какую публику работает и отливал, например, такие пули: «Снежный ком» – большой вклад в дело строительства крепкого социалистического общества». 

В итоге Лиходеев наложил на спектакль свою одобряющую резолюцию. Ему на смену медленно вышел поэт Александр Безыменский и такой панегирик выдал, что нас впору было выдвигать на Госпремию. За ним на сцену взлетел конферансье Эмиль Радов и своей откровенностью свел на нет усилия предыдущих: « От восторга хотелось визжать, но я боялся, мало зрителей. Мне было страшно и за себя, и за ребят. Если бы передо мной не выступил Лиходеев, ни за что не вышел бы сюда…»  Он напропалую хвалил нас. Вот только после его искренности не то, что премию, срок надо было давать.

В этот раз и после многие, кто защищал спектакль, часто использовали смешанный язык – в нормальный, простой они вкрапляли птичью речь политпросветителей, к которой сами испытывали отвращение. Они думали, что так легче будет примирить «Снежный ком» с режимом.

Конечно, не было другого пути. Как говорил А.А. Зиновьев: «Опыт борьбы подсказывает и форму борьбы». Но высмеивать советский образ жизни и тут же говорить об этом смехе призывами к первомайским праздникам само по себе достойно сатирического пера. Хорошая сатира – всегда логична. Опять же, тысячу раз прав А. Зиновьев: «Демагог не понимает другого языка и существует только в своём. Победить демагога логикой невозможно. А говорить о победе над демагогом в рамках его словаря – глупо». Воистину, язык  сатиры  для  сусловцев был языком врага.

На следующий день мы приехали в Колпачный пер., в МГК ВЛКСМ. Представьте себе – длинный стол. Нас семеро. Их человек двенадцать. Все они были вчера на нашем выступлении. Но тот театр, который перед нами разыграли комсомольцы, без натяжек сродни МХАТу. Выступил  каждый, и каждый говорил вдохновенно, страстно, обязательно дерзко и обязательно, не соглашаясь со своими товарищами. Содержание говорильни трудно воспроизвести. Один из них, например, вообще договорился до того, что наш спектакль хорош настолько, что он может стать учебным пособием в их пропагандистской работе. Поэтому, под наблюдением комсомола, надо продолжить практику за крытых просмотров, поскольку рядовой зритель еще не до рос. Себя они, конечно, причисляли к просвещенной элите.

Как говаривал один из героев Власия Дорошевича: «Я сам человек тонкий, но такой тонины не видывал». Вот так, молча, мы просидели часа два. А они продолжали морочить нам голову, но вывод делали один: «Много намеков, подтекста, выпускать спектакль рано, требуются доработки и уточнения»

Ничего нового. Мы все опять в пасмурном настроении. Все, кроме Камова. Он постоянно и во всем им поддакивал. Мало того, в «мокрых» местах, ему иногда удавалось ворваться, развить и даже усилить их мысли. А они смотрели на него, как на своего, и говорили, говорили…

В том-то и дело, что Феликс – первый и единственный из нас, кто понял, что эти ребята не получили указания нас закрыть, а получили указание дурить всех до тех пор, пока не кончится фестиваль. А там и проблема растает.

И вот, когда они вдоволь наслушались собственной чухни и выдохлись, Камов сказал: « Вы правы, и мы гото вы при вашем непосредственном участии все переделать. Мы вместе разгладим морщины в каждой строчке, только укажите в какой».

На следующий день начали делать правки. Вот пример только одной из них. Картина №9 («Китобои») – трюмы флотилии до отказа забиты мясом китов, и вся команда  корабля несколько дней вручную буксирует, удерживая на канате, сверхпланового кита. Один из матросов предлагает отпустить его, поскольку уже невмоготу тащить этого кита, на что другой матрос, более сознательный, говорит: «Нельзя. У него мяса столько, что им полгода Африку кормить можно». Изменили на «периферию год кормить можно». Действительно, мы представили себе, что могло бы произойти, если бы «Телевизор» выехал на гастроли в Африку с первым вариантом текста. Авторы полностью признали свою ошибку и согласились с позицией Центрального Комитета Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. Если бы ни бдительность ЦК, не миновать нам международного скандала. Лучше горькая правда о себе, чем вооруженный конфликт  с  племенем  вутэ.

Какие же они умельцы и фантазеры! Как  они  перетолковывали каждое слово в тексте! Общий итог – сделано было сто сорок две правки. И слава ВЛКСМ, Феликсу Камову и Эдику Успенскому! Наши авторы были тоже под стать ребятам, защищавшим от нас советскую власть. Они сделали такую огранку, что в лучах «комсомольского прожектора» бриллиант заиграл еще сильней. Все замечания исправили за один день и одну ночь.

Тем временем на фестивале – только и разговоров, что о «Снежном коме»: – «Пропустят или нет?» Это те, кто видел нас, сделали свое дело – они на каждом углу с восхищением рассказывали про наш спектакль. Тогда-то мы и решили, в обход запрета, дать еще два выступления в своем ДК. В случае чего – «как бы для прогона, как бы с целью оценить качество новой редакции»

Ну что сказать? После первого же выступления все народная слава лизнула меня и нашу ведущую артистку Лену Вахрушеву. Случайно мы с ней оказались на Мая- 191 ковке, в толпе желающих попасть в театр «Моссовета» на спектакль «Цезарь и Клеопатра» c Пляттом в главной роли. В этот день он играл в паре с грузинской актрисой (всего два спектакля). Вдруг к нам подошла молодая пара и протянула два билета: « Мы видели вас вчера в «Снежном коме». Это было потрясающе. Возьмите, пожалуйста, – это Вам». Быть популярным оказывается еще и очень выгодно. Из спектакля запомнилась сцена, когда Клеопатра спрашивает: «А где Цезарь?», – кто-то из помощников отвечает, – «Цезарь задерживается. Он сейчас решает еврейский вопрос», – тут же из-под сцены медленно поднимается Цезарь, – Клеопатра, завидев его, – «А вот и Цезарь, как быстро он с ним справился».


На второе выступление «Телевизора» билеты спрашивали от метро «Сокол». Для справки – от метро до ДК МАИ две трамвайные остановки плюс пять минут ходьбы. После спектаклей зрители никогда сразу не расходились. Наринский легко втягивал их в обсуждение. Многие высказывались, подобно Радову, преодолевая известный страх, а многие, посмотрев спектакль, выходили на сцену уже без страха. Звукорежиссер спектакля Гена Качалов (кстати сказать, нынешний технический директор ВГТРК), никому не говоря, на свой страх и риск, записывал выступления на магнитофон. К сожалению, потом все эти записи исчезли. Куда и как – неизвестно. Но мы с Витей Степановым проанализировали несколько косвенных фактов и пришли к выводу, на наш взгляд, однозначному. Но одно дело догадываться, подозревать, а пока нет прямых доказательств, публично показывать пальцем мы не можем, да и просто не имеем право. Скажу одно – конечно, это один из «своих». Но время, рано или поздно, обязательно его сдаст.

Часто, случайную встречу знакомого мы сопровождаем расхожим диалогом: «И ты здесь? Как мир тесен…», «Не мир тесен. Слой тонок». Это к тому, что на наших спектаклях побывало много и известных, и знаменитых людей из среды московских интеллектуалов, которыми Россия начала гордиться гораздо позже. И мы гордимся, что они были и нашим венцом. Когда вышел на экраны фильм Ролана Быкова «Айболит-66», на встрече со зрителями в «Доме кино» его спросили: «Как Вам удалось выйти на экран с такими текстами?». Ответ: «Что я? Вы студентов посмотрите».

Однажды, после спектакля к нам за кулисы зашел Евгений Евтушенко. Каждому пожал руку, сказал спасибо и спросил, сколько раз мы уже сыграли. Узнав, что 19, пожелал сыграть 30. Услышав в ответ, что мы надеемся сыграть больше, сказал: «Надежда – это соль, выступающая на горбу у идущего по пустыне верблюда…». Стоящий рядом Владимир Тендряков не дал развернуться разговору, пресёк его и увел поэта.

Сохранился автограф Александра Галича: «Молодцы! Как на футболе, все время хотелось кричать – Шайбу! Шайбу!»

Наивные. Мы еще не понимали, что шепот под одеялом, разговоры на кухне и эти обсуждения, безусловно, были частью общественного мнения, но ни на что влиять они не могли. «Оттепель» заканчивалась, и настоящие испытания для каждого были впереди.

Тем временем в клубе МГУ вовсю шли конкурсные показы, а в кулуарах только и разговоров, что о «Снежном коме». На двух дополнительных выступлениях побывало уже больше половины участников фестиваля. Диву даешься, как мы сами успевали повсюду. Учеба (был разгар сессии), репетиции, выступления, и при этом мы не пропустили почти ни одного фестивального спектакля. График  программы фестиваля был жесткий – поскольку Райкин сам работал по вечерам, первый просмотр начинался в 11:00, а в 14:00 – другой. Публика ломилась без разбору на любой спектакль. Зал всегда был битком. Были очень интересные выступления вне конкурса – из Ленинграда приехали студенты мастерской Товстоногова с инсценировками песен («Зримая песня») и два потрясающих спектакля показала студия «Наш дом» МГУ: «Целый вечер как проклятые» и «Вечер русской сатиры». Третий их спектакль – «Наш дом – ваш дом» – был конкурсным.

Ребята из МГУ смотрели на всех выступающих, как на первоклашек. Для такой снисходительности у них были все основания. Во-первых, потому, что ни один коллектив не обладал тем изяществом, какое было во всех спектаклях «Нашего дома», а во-вторых, только к ним было применительно понятие стиля и классной режиссуры. Чего стоят «Театральный разъезд» и «Сон Попова»! Руководители студии и актеры – Карпов, Кочин, Точилин, Фарада, Филиппенко (пока ещё не профессионалы) и другие – были правы, когда до последнего момента верили, что первое место за ними. До последнего момента, а точнее, до нашего выступления.

Так кто же все-таки допустил нас на фестиваль? Приказа «закрыть» действительно не было, а эта возня вокруг нас была затеяна хозяевами фестиваля из секретариата ЦК ВЛКСМ на всякий случай. Они чувствовали, что могут получить по шапке, если не сейчас, так потом, когда выпустят «джинна» гулять по стране. Неужели те, кто хотел «отлучить» нас от фестиваля, – они же и «допустили»? Конечно, нет.

Аркадий Райкин! Это он сделал невозможное возможным и добился нашего участия в фестивале. Райкин, когда соглашался стать председателем жюри, никак не  подозревал, что на ровном месте вляпается в комсомол, буквально в первый же день.

Страсти вокруг нас заставляли всех, кто имел к этому отношение, решать для себя многое, особенно если решение надо было согласовывать с самим собою, а не в инстанциях. Мне кажется, что Райкин – один из немногих, кого не мучила проблема выбора, порядочность входила в состав его крови.

 Далее – со слов Бронштейна.

Многие знали, что Райкин был в списке кандидатов на соискание Ленинской премии. В ЦК ВЛКСМ ему недвусмысленно дали понять, что при присуждении премии их поддержка может иметь решающее значение, и однозначно связали такое решение с его поведением относительно спектакля студентов МАИ. Райкин в жизни мог уступать во многом, шел на компромиссы и уступал, но никогда не торговал своей репутацией.

Через несколько дней Райкина принимал в своем кабинете секретарь ЦК КПСС, член Президиума Верховного Совета СССР, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, П.Н. Демичев. Нет никаких сомнений, что Петр Нилыч перед встречей с Райкиным справился у комсомольцев, что такое коллектив МАИ. Почему нет сомнений? Когда в беседе они подошли к «Снежному кому», он произнес до боли знакомые слова: «Мне доложили, уж очень много там всяких нехороших намеков и подтекстов». На это Райкин возразил: «Петр Нилыч, если очень хотеть, в чём угодно можно услышать то, что ищешь и хочешь услышать». Затем взял со стола лежащую сверху «Правду» и начал читать передовую статью с каким-то отчётом, выхватив из него абзац о сельском хозяйстве. Можете себе представить, как Райкин читал этот изыск, если министр засмеялся и вскоре его остановил: «Я всё понял». 


Наше выступление состоялось 6 февраля 1966 года, за два дня до окончания фестиваля.

Умели же на Руси строить, если церковь Святой Великомученицы Татьяны не рухнула после оглушительных оваций «Снежному кому»! Минут двадцать они волнами заливали зал. Зрители стоя приветствовали спектакль. Такой успех! Когда мы спускались со сцены в костюмерную, мимо нас прошел очень мрачный Марк Розовский, за ним – Саша Филиппенко со словами: «Марк, перестань! Не расстраивайся, не расстраивайся»

Все было ясно – мы первые. Они сами это признали. Оставались один день просмотров и день награждения. Но мы перепутали все карты, и график был нарушен. Следующий после нас день был неожиданно объявлен выходным на фестивале, а торжественное закрытие отодвинули ещё на два дня. Совещались наверху долго.

Помните, когда советские спортсмены по общему итогу проигрывали американцам Олимпийские игры, в газетах их результаты представляли в форме таблиц только золотых призеров, только серебряных или по видам спорта, но всегда так, что спортсмены из СССР были на первой строчке. У заказчиков фестиваля была обратная задача – придумать так, чтобы «Телевизор» МАИ не стоял на первой ступеньке, т.е. как приравнять нас к американским спортсменам. Таки придумали. Зря, что ли, они свой хлеб ели? Протокол фестиваля, мнение авторитетов, обещания, наконец – решение жюри. Плевать!

На торжественном закрытии фестиваля, вместо победителя и призеров, объявили о присуждении звания лауреатов сразу пяти коллективам: «Телевизор» МАИ, «Наш дом» МГУ, Харьковский городской студенческий театр, Челябинский политехнический и Казанский авиационный институты. Какое эластичное решение! Закатать в асфальт не получилось, но и высунуться не дали. Маленькие листочки-дипломы ЦК ВЛКСМ уравняли всех. Скажи теперь, что ты лучший. Разве что по Гамбургскому счету, но это неведомая нам, чуждая традиция. Такими же листочками отметили и лучших актеров, художников, музыкантов. Даже Союз советских писателей вручил приз лучшему автору. Но среди награжденных не было никого из МГУ и МАИ.

Самое смешное, что «Телевизор» со спектаклем «Снежный ком» формально не является лауреатом. Это на словах мы в числе пяти. Да, это мы участвовали, выступали. Да, это мы получили диплом ЦК ВЛКСМ. Но получили для того, чтобы передать в профком института бумажку, в которой было написано: «Награждается Московский авиационный институт за многолетнюю творческую работу в деле развития самодеятельного искусства».

Это не мелкая пакость. Чувствуя себя замазанными, они отряхивались от «Телевизора» как могли. Они понимали, что «Снежный ком» – мина замедленного действия и если рванёт, от них мокрого места не останется. И ведь правильно понимали. Рвануло же. И не где-нибудь, а в самом логове врага – в Вашингтоне, и не как-нибудь, а на весь коммунистический мир.


После официальной части награждения участников планировался сводный концерт из лучших номеров и миниатюр, сыгранных на фестивале. Как продолжение темы вычеркивания « Снежного кома» из памяти народной» – задолго до начала концерта нас строго предупредили: «Никаких сцен из спектакля показывать категорически нельзя». И мы, на голубом глазу, сыграли хорошую студенческую миниатюру. Но как только мы ушли со сцены, аплодисменты зала тут же переросли в демонстрацию  протеста. Зрители не поняли, причем здесь эта миниатюра. Такое неуважение к себе они стерпеть не могли и начали неистово скандировать: «Муху ! – Муху! …»

За кулисами концертом руководил всё тот же Юрьев из ЦК ВЛКСМ. Как только услышал бунт зала, из крутого администратора он мгновенно превратился в мышь. Начал метаться от одного к другому: « Сделайте что-нибудь! Я вас умоляю! Сделайте что-нибудь!» Мы и сами в замешательстве. Готовы выйти и сыграть, а выйти он не разрешает. А зал, твёрдо и ритмично притопывая, требует своё: «Муху ! Муху !..». Начали совещаться. Пока решали, что делать, прошло шесть минут: Виталий Орлов сидел в зале и засек по часам. Юрьеву, да и нам эти минуты показались вечностью. В конце концов мы объявили: «В связи с отсутствием одного из исполнителей ….». Зал неодобрительно прогудел, и концерт продолжили. Наверняка мы помогли Юрьеву на какое-то время удержаться в должности.

В этот вечер, в перерыве, к нам подошел молодой человек и представился: «Я Александр Асаркан из журнала «Театр». Я написал о фестивале большую статью. Про вас там было очень много. Но велели все выбросить. Извините меня». Кто он нам, и кто мы ему, а он подошел и извинился. Честный и искренний человек, он извинялся за то , что не смог отстоять нас, извинялся за свое бессилие перед начальниками, которых давно скрутили в рог их начальники, а тех тоже скрутили. И не было этому конца. Тысячи и тысячи честных и искренних не выдерживали тупости и безысходности и уезжали из страны. В конце восьмидесятых уехал и Асаркан. Его статью о фестивале все-таки напечатали в «Театре» (1966 год, №6, стр 129), что называется по горячим следам, т.е. где-то через полгода после окончания фестиваля. Полностью она занимала три страницы. О нас шесть строк, про студию МГУ – шесть строк плюс одно слово.

Зато сразу же, на следующий день после закрытия фестиваля (точно не припомню уже, 11-ого февраля или около того), в газете «Вечерняя Москва» (вырезку из газе ты сохранил, а дату не записал) было опубликовано интервью корреспондента «Вечерней Москвы» А.Лившина с председателем жюри А.Райкиным.

На случай, если заметка будет плохо читаться в печати повторю несколько цитат из интервью:
«…Первое, что отличает студии МАИ и МГУ, – мастерство режиссерской работы и актерского исполнения…
…О руководителях студии «Наш дом» Аксельроде, Розовском и Рутберге можно смело сказать: эти молодые люди выросли в профессиональных режиссеров…
…Интересен коллектив Авиационного института «Телевизор». Выступление «Телевизора» – одно из самых гражданственных…

…Подобные фестивали будут проводиться в дальнейшем…
…Лауреатам фестиваля будет предоставлена возможность выступить на сцене Московского театра эстрады. Думаю, что и я приму участие в этих концертах…»

Наверняка в ЦК ВЛКСМ Райкину пообещали с три короба, только бы он без лишнего шума согласился не давать первое место «Снежному кому». Он же эти обещания обнародовал в газете. Ведь при случае можно будет предъявить их: « Как же так? Вы слово дали. Как вам не стыдно?»

Сам же Аркадий Исакович не был так наивен и понимал, что никаких фестивалей, никаких театров эстрады и тем более совместных выступлений, конечно, не будет.  И как подтверждение сказанному, через две недели после интервью «Вечерней Москве» в другой столичной газете «Московская правда» появилась статья Райкина о современном эстрадном искусстве, и всё встает на свои места. Тогда же Брон организовал нашу встречу с Райкиным. Она состоялась в гостинице «Москва», где он обычно останавливался во время своих гастролей.

В кафе «Огни Москвы» собрались мэтр и весь состав «Телевизора». В неспешной манере он сделал незначительные замечания в адрес «Снежного кома», сослался на свою статью, не забыв намекнуть на наше умение за сказанным видеть много больше. Никаких деталей, только в общих чертах о своей встрече с П.Н.Дёмичевым (подчеркнуто – через «ё»).

Мы смотрели на Райкина, как на живой памятник. Сидели завороженные, боялись рот открыть и не задали ни одного вопроса. Ожили, когда он ушёл, стали быстро переводить на русский язык, что он имел в виду, сказав то-то и то-то. Веселое и проклятое время соцреализма – нормальные мысли всегда надо было кодировать. Райкин, конечно, знал, что в кафе, кроме нас, были и настоящие переводчики.

Из числа тех спектаклей, что мы сыграли после фестиваля, примечательными были – выступление перед делегатами XXIII Съезда КПСС и еще одно в Доме журналистов.

Когда мы сыграли спектакль перед участниками предстоящего съезда партии, ни особого восторга зрителей ни, тем более, публичного обсуждения не было. Но какое счастье мы испытали, когда много лет спустя, в Иркутске случайно встретились с академиком, директором Лимнологического института. Он был делегатом съезда и видел наш предпоследний (апрельский) спектакль. Поразительно, он сразу узнал нас. Но еще удивительнее было услышать его рассказ: «…Мы после вашего спектакля будто глотнули свежего воздуха. Между собой долго всё обсуждали… Из-за вас поверили всему, что нам потом натрещали на съезде. Если теперь студентам такое позволено, значит всё изменилось и вот-вот все повернётся, и можно будет не только обо всем говорить, но и дела к лучшему пойдут… Но где там…»

Вне родного ДК «Снежный ком» мы играли на фестивале и еще – в Доме журналистов. Пишущая братия оказалась жесткой. Хотя обычно по вечерам в Доме журналистов собиралась довольно пёстрая публика, но ее реакция тоже оказалась для нас неожиданной.

Зал довольно спокойно воспринимал все сцены, и даже те места, в которых мы привыкли к рёву зрителей. И наоборот, аплодировал там, где мы этого не ожидали. Оваций в конце не было. Но что удивительно, зажгли свет, а из зала никто не уходит. Хотя обсуждение не планировали, но именно здесь оно стало естественным продолжением спектакля. 

Зал битком. Протиснуться на сцену могут не все. Зрители стали подниматься и выступать с места. Среди первых, очень эмоционально, с весёлыми глазами, добротою и восторгом говорила Кира Смирнова. Хвалила и ругала одновременно. Умница, она всё понимала.

Далее на сцену пробился молодой человек и представился первым секретарем комсомольской организации какого-то предприятия в Клину. Ругал нас почём зря. Говорил минут пять. Когда надоел, из зала его стали прерывать выкриками. Потом начали глушить аплодисментами. Не обращая внимания, он продолжал громить нас. Досталось и зрителям. Среди прочего он сказал: «Вы невежественные люди. Не заметили самого главного. Здесь, в спектакле, каждый комсомольский работник показан если не полным идиотом, то хотя бы наполовину. А мы, между прочим, делаем…». Комсорг вдруг умолк и почему-то медленно пошёл за кулисы. Мы не заметили, а он заметил.

Сбоку, выдавливая его со сцены, на секретаря надвигался Владимир Солоухин. Когда писатель поравнялся с микрофоном, в зале воцарилась тишина. Солоухин своим окающим говором всегда очаровывал слушателей: «Передо мной тут выступал один товарищ комсомольского возраста. Ну что сказать можно? Как говорится, на воре шапка горит». Зал взорвался. Он продолжил: «А спектакль-то хорош. Все, о чём я со своей женой на кухне говорю, про то и здесь. Смешно и грустно. Но говорить надо, иначе от шелухи этой не избавимся. А то ведь как? Видим, что горит, а кругом – по всей стране, от края и до края – нигде не горит».

После Солоухина обсуждение закончилось, а началось нечто среднее между дискуссией и митингом. Кто с места, кто со сцены – спорили в крик. В самый разгар к  нам подбежала администраторша. Красная от злобы, она процедила в лицо: «Кто вам разрешил это балаган? Прекратите все немедленно! Если не прекратите, я сейчас же вызову милицию и сообщу, куда надо». Она была не права. Страсти по «Снежному кому» в этот вечер накалились настолько, что вызывать надо было неотложку и пожарных.

«Кто именинник, тому и пирога нет».

6 мая 1966 со сцены старого ДК в последний раз прозвучала очень симпатичная музыка к спектаклю, которую специально для «Снежного кома» написали актеры «Театра на Таганке» – Анатолий Васильев и Борис Хмельницкий. Это был двадцать восьмой спектакль. Евтушенко не ошибся. А говорят, – нет пророка в своем отечестве. Но мы не чувствовали себя погорельцами. «Снежный ком» достался нам легко. Ставили и играли его тоже легко и весело. И мы легко с ним расстались. Молодость. Впереди вся жизнь. Только когда она позади, понимаешь, как мало было в ней по-настоящему значимого.

                III

Предлагаемое ниже, мне советовали изъять из общего хозяйства, как не относящееся к теме. К тому же это частное мнение о современной сатире и телевидении, и оно будет не интересно тем, кто и без меня знает довольно удручающее состояние и там, и там. А еще: «… не Вам рассуждать о юморе и сатире, есть поумелее в этом деле, да и много здесь пафосной интонации». Справедливость упреков принимаю полностью. Но мне почему-то не захотелось выбрасывать этот кусок своего настроения, тем более что на этот счет у меня взгляд простой, и заимствован он у Ильфа и Петрова. Они считали пошлым, когда  изо дня в день публикуют фотографию верблюда, нюхающего железнодорожный рельс, как символ неукротимого движения прогресса: «… тракторы и верблюды – отлично укладывались в рамку кадра под названием «Старое и новое» или «Кто кого?». Писатели протестовали не против самих фотографий, а пародировали и высмеивали бездарей, которые штамповали разное словесное уродство под этими фото. Причем сами писатели делали оговорку – пока эти фотографии актуальны и отражают гражданскую задачу общества сегодня, они не могут быть пошлыми, по сути. Так что – хотите читайте, хотите нет.

В 2006 году исполнилось 250 лет любительскому самодеятельному театру МГУ. К юбилею театра была учреждена «Звезда пленительного счастья» – премия имени Ролана Быкова. В МАИ театральные традиции, конечно, слабее. Лучше сказать, их вообще нет. Но институт никогда не был обделен талантами.

Вполне можно было бы заимствовать идею и сделать традиционным вручение премии «Снежный ком», допустим, на съезде маёвцев – любителей сатиры. Разработать устав. Привлечь руководящие органы к организации съезда. Подтянуть соответствующие фонды. Раскрутить по номинациям. А что? Надо подумать. Другой вопрос: кому вручать?

Сатиры, почитай, лет двадцать как уж нет. Зато сейчас есть огромная куча юмора и несчетное множество унифицированных юмористов. Щекочут народ на воровском арго. Народу приятно, и язык понятный. А откуда другому взяться? – 365 дней, круглосуточно, – «Дети ментов», «Просто менты», «Менты в зоне», «Ментовские войны – I , II, » , три, четыре, пять – вышел зайчик погулять. Конечно, умом тронешься.

Ущербность современного юмористического цеха и в том, над чем он смеется, и в том, как он это делает. «Над чем» и «как» сливаются в одну линию и на один уровень. Размышлять по отдельности над содержанием и способом его выражения – это значит оправдывать одно за счёт другого, а точнее, и то и другое. Наблюдая, с какой скоростью скудеют нравы, никто из них даже не пытается перейти на другую чашу весов, – как-то просвещать, выглядеть достойно, формировать вкус и тянуть за собой.

В 1876 году, по дороге на лечение в Германию, Ф.М. Достоевский стал свидетелем одной картинки, и так описал её в письме своей жене Анне Григорьевне:
«…Остановились на десять минут, перед тем долго не останавливались, и все естественно побежали в местечко pour Hommes, и вот, в самый разгар, в местечко pour Hommes, наполненное десятками двумя посетителей, в б е г а е т – одна прекрасно одетая дама, по всем признакам англичанка. Вероятно ей было очень нужно, потому что она добежала почти до половины помещения, прежде чем заметила свою ошибку, то есть что вошла к Manner, вместо того чтоб войти рядом в отделение fur die Frauen. Она вдруг остановилась, как пораженная громом, с видом глубочайшего и испуганного изумления, продолжавшегося не более секунды … Надобно заметить, что она увидела все, то есть буквально все и во всей откровенности, потому что никто ничего не успел припрятать, и напротив, все смотрели на нее в таком же остолбенении. Затем после всплеска она вдруг закрыла обеими ладонями свое лицо и довольно медленно повернулась (все пропало, все кончено, спешить уже нечего !) и, наклонясь всем станом вперед, неторопливо и не без величия вышла из п о м е щ е н и я . Не знаю, пошла ли она fur die Frauen, если англичанка, то, я думаю, тут же и умерла от целомудрия. Но замечательно, что хохоту не было, немцы все мрачно промолчали, тогда как у нас наверно захохотали и загоготали от восторга».

Практически все наши юмористы видятся сейчас такими стоящими по периметру туалета в соревновательном ожидании какой-нибудь непристойности, чтобы первым ухватить её и поскорее отнести зрителю и вместе с ним «…загоготать от восторга».

Спортсмен одним неверным движением сводит на нет годы титанического труда. Музыкант одной фальшивой нотой проваливает свое выступление. А «писатель-сатирик» может позволить себе сначала прочесть лекцию, как правильно говорить на русском языке, а затем правильно, весь вечер шутить по поводу запаха от потных ног. Причем делать это грубо и оскорбительно для слушателей. У авторов уже нет литературного слуха, а внутренняя цензура давно продана. И ничего – успех. Они так считают, раз зал хохочет – значит, успех. При этом, как правило, используется самый распространенный комический прием – намек. Однажды мне встретилась классификация стилистических средств юмора и сатиры. Всего их у этого автора было двенадцать. И «намек» в этой классификации стоял на последнем месте за такими как – «доведение до абсурда», «ирония», « парадокс», «сарказм», «гротеск», и др. Почему в конце? Потому что он попроще в сочинительстве и изначально имеет смещенную природу комического по сравнению с остальными средствами – намек всегда смешней, если он намекает на непристойность. Большой фантазии от зрителя не требуется, а эффект и эмоциональная реакция – хохот, достигаются буквально за несколько строк.

Но великие мастера, пользуясь этим, казалось бы, легким средством, и опять же намекая на неприличие, могут делать то, что потом становится литературой, например:
«Он лежал на плюшевом одеяле, одетый, прижимая к груди чемодан с миллионом. За ночь великий комбинатор вдохнул в себя весь кислород, содержащийся в комнате, и оставшиеся в ней химические элементы можно было назвать азотом только из вежливости» (И.Ильф, Е.Петров –«Золотой теленок).


Беда еще в том, что все, называющие сами себя пи сателями-сатириками, таковыми не являются. У сатириков смех другой, нежели у юмористов. У сатиры другая начальная природа – это общественное неустройство и нравственные пороки. В смехе сатирика правда образа и время так переплетены, что этот смех всегда во вражде с тем, в чей адрес направлен. Юмористическое же начало, в отличие от сатирического, идет от слабостей человека и всегда в дружбе с человеком, и очень редко в конфликте. Две иллюстрации сказанному:
1. После приёма больной  обращается к врачу:
– Вы мне так помогли доктор. Большое Вам спасибо. 
Врач:
 – А спасибо положите, пожалуйста, вон на тот столик.
 Смешно.
2. А теперь вспомните, как перед Хлестаковым отчитывались все чиновники и среди них Артемий Филиппович Земляника – тамошний министр здравоохранения. В своем докладе по поводу успеха разработанной им программы монетизации льгот он так говорил:
– … С тех пор как я принял начальство, – может быть, вам покажется даже невероятным, – все как мухи… выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.

 Страшно.

Страшно даже не потому, что написанное сто семьдесят лет тому назад – страшно и сегодня, а потому, что не видно признаков, что написанное и через двести семьдесят не будет таким же страшным. Здесь не просто мое  впечатление. В основе такого ощущения будущего – наше настоящее.

Передо мной книга – «Российские хозяйственные реформы. История и уроки». Ее автор – ученый – экономист А.В. Летенко (в прошлом, кстати сказать, Саша был участником «Телевизора“ и одним из любимчиков Б.М. Сичкина). С пафосом памфлетиста он пишет: «Обращает на себя внимание и то, что крайне редко реформы предпринимались из альтруистических соображений, были вызваны заботой о благе народа... Характерный момент любых экономических перемен в России, имеющий все признаки закономерности, заключается в том, что в конечном итоге за неудачные реформы всегда расплачивался и расплачивается народ. А правящая элита всегда «жиреет». Рубль растет – российская элита жиреет, рубль падает российская элита жиреет, рубль лопается – российская элита тоже лопается… от жира».

Проходят столетия, и ничего не меняется.

В сатире есть один лукавый момент. В ней очень легко имитировать вражду и борьбу с предметом. Отсюда миллионы фельетонистов, как бы борющихся с социальным злом, а в действительности стоящих у него на службе.

У юмористов такой возможности нет. Им гораздо сложнее, потому что спрятать свое неумение и отсутствие таланта некуда. Юмор, он всегда требует большей яркости. «Смешное так строптиво, что оно сопротивляется любому определению», – так говорил немецкий писатель Жан-Поль.

Будет нескромно, и скорее заносчиво с моей стороны, не имея на то основания, углубляться в природу смешного, но одно ясно: ничем не может быть оправдан писатель, вызывающий хохот в зале, пользуясь невежеством большинства в этом зале. Знать принципиальную разницу между «смешить» и «осмеивать» и, в угоду сиюминутной  наживе, веселить, показывая голый зад, как минимум не честно по отношению к залу.

Герман Гессе называл 20-й век «фельетонистским» не только за обилие кроссвордов и безобразной литературы с ее претензиями на правду жизни, но и за сатирическую форму в изложении этой псевдоправды.

21-й не лучше. Теперь к профессиональным фельетонистам прибавились политологи, обозреватели, дикто ры, а особенно уродливо выглядят спортивные коммен таторы. Им выделено несколько секунд, чтобы просто сказать счет в матче, они же такую литературу и такой юмор подпустят, и так все это протараторят – хоть стой – хоть падай. А результат матча ты должен вычислить сам, если сообразишь как.

Верх цинизма. На канале «Культура» два профессиональных критика сначала в пух и прах уничтожают «писателей-сатириков», а потом говорят, что в общем, момент сейчас такой, что другого собственно и быть не может, че рез какое-то время, когда народ подрастет в культурном отношении… и т.п. Представьте себе Дениса Фонвизина, сидящего за столом, в ожидании пока Недоросль станет просвещенным человеком.

Да и причем тут народ, когда речь идет о культуре пишущих людей. Здесь самое грубое недомыслие большинства среди всей пишущей, радио и телеговорящей братии. Сравнивать народ и человека в одних и тех же частностях нельзя – у народа, в отличие от человека, не может быть отрицательных качеств.

Иметь такую трибуну, и при этом не задумываться самим, не заставлять думать зрителя, а только чудачить и комиковать, конечно, можно, если другого не дано. Но среди юмористов есть, безусловно, талантливые и понимающие люди. К ним-то и адресованы все упреки.

На книжной выставке посчастливилось беседовать с выдающимся русским философом, социологом, писателем и настоящим сатириком – Александром Зиновьевым. На вопрос: «Зачем Вы соглашаетесь на интервью с тележурналистом, у которого более чем скверная репутация?» он ответил: «Возможность выступить перед большой аудиторией – это очень важно для меня. Здесь я занимаю позицию проповедника. А этот журналист для меня никто». Вот пример для подражания. Имеете трибуну – не унижайте людей, просвещайте их.

Постоянная, искренняя озабоченность русских писателей судьбой народа и государства – главная и особенная их черта. В общественной среде именно по ней оценивался масштаб писателя. При этом естественным и обязательным фундаментом для каждого пишущего было чувство собственного достоинства. Чтобы не предать народ, прежде всего нельзя предавать самого себя. А преемственность традиций в русской сатире заключалась в том, что она не позволяла себе скатываться вниз. Сатирики должны быть готовы к лишениям. За сатиру всегда мало платили, но зато много давали. Особенно при советской власти.

Думаю, меня правильно поймут, но на советскую власть писать сатиру было все-таки легче. Абсурд имел конкретные и стабильные формы и настолько одинаково пронизывал все, что куда бы ты ни плюнул, всегда попадал в советскую власть. К тому же сатирик мог легко прогнозировать степень своей защищенности. Он кожей чувствовал опасность.

«Снежный ком» был написан в период «оттепели». Однако, ничего значимого его авторы потом не написали. Тому много причин, но и сказанное тоже нельзя сбрасывать. Кстати сказать, после визита ректора МАИ И.Ф. Образцова и его команды в идеологический отдел Горкома партии, состоялось закрытое совещание партбюро института, на котором как бы юридически было утверждено решение распустить «Телевизор». Там же на полном серьезе обсуждался и вопрос о дальнейшей судьбе авторов «Снежного кома». Что делать с этими антисоветчиками? Выгонять из института нельзя, формально не за что, а за то, за что хотят выгнать, им присвоили лауреатов, и оставлять нельзя – что скажут в Горкоме. На заседании среди прочих предлагался фантастический вариант приговора: «Тексты – в сейф, а авторов – в партию». Звучит, как щелчок наручников. Гениальная формула, расшифровывалась просто: «Будучи большевиками, они чуть дернутся, мы их и турнём из наших рядов. А выгнанный из партии уже не жилец, а пожизненный страдалец на этой земле». Миллионы людей были таким образом стреножены. Способному аналитику довольно было бы одной этой формулы, чтобы защитить диссертацию на тему: – «Советская власть – быль, не сказка: из неё слова не выкинешь».

Но вот советской власти нет , а назначенная – какой-то компот из десятка «…измов» и крепостничества. Конечно, не может прочно стоять то, что не имеет даже названия. Хрупкость и неустойчивость делают этот компот очень злобным. Сказать истину еще куда ни шло, но сказать правду… Сейчас намного больше вероятность того, что за правду можно не дожить «до следующего поворота». Но тем и значимее роль сатиры.

Мне думается, что именно страх породил такой «безобидный» и чудовищный вирус жанра пародий, вернее жалкое подобие жанру. Назвать себя звукоподражателями эта орда не хочет. Стыдно. Для них унизительно.

 Из книги Б.М. Сичкина:
«Однажды в оркестр пришел прослушиваться молодой конферансье. «Что у вас в репертуаре?» —спросил Леонид Осипович. Я делаю пародии на Райкина, Утесова, Папанова… Это прекрасно, – перебил его Утесов, – сами-то вы что-нибудь умеете делать?»

Пародия – это, прежде всего, сатира, и она подразумевает высмеивание. Но высмеивать Райкина, Утесова, Папанова глупо, на них можно сделать дружеский шарж. А когда пародист насмехается над физическими недостатками – это уже кривляние, за которое надо палкой гнать со сцены. Разве полнота Валерии Новодворской или Монтсеррат Кабалье – объект для смеха? Удручает, что этим занимаются умные люди, имеющие прекрасное актерское, техническое и даже гуманитарное образование. Но деньги и популярность так соблазнительны, что дипломы журфака или филфака МГУ, выпускника МАИ, или другого ВУЗа, легко обмениваются на должность низкопробного пародиста.

Мой приятель, журналист, долгое время собирал вырезки из газет с «шедеврами» журналистского искусства. Собирал с намерением написать книгу с пародиями на них. Конечно, смешно и грустно читать:
«И еще один шаг к справедливости. «С первого июля прошлого года, – сказал Гродецкий, – мы начали платить Михаилу Тимофеевичу за каждый изготовленный по его конструкции автомат или охотничий карабин. (так и просится, буквально на поверхности, следующий шаг к справедливости – платить Калашникову за каждого убитого из его автомата или карабина – Б.Р.).
Что же, даже если люди масштаба Калашникова и работают не ради денег, боек творчества должен хоть иногда попадать в капсюль вознаграждения (жесткое порно, не знаю, кому под силу спародировать это – Б.Р.)» («Известия» от 31.10.1997. Автомат на пьедестале. К 50-летию творения Калашникова)». 

Слабость пародии – она постоянно в кандалах, то есть она обречена всегда быть рядом с оригиналом. Причем оригинал должен ставиться в качестве эпиграфа. Иными словами, если пародия не настоящая сатира, которую воспринимаешь, забыв про эпиграф, она становится памятником бездарности. Пародия обязана быть сильнее оригинала (когда слабее – просто позор). Замечательный, талантливейший человек – Александр Иванов долго развлекал народ своими пародиями на никчёмных поэтов. Теперь мало кто помнит этих поэтов, да и пародии тоже. Мне кажется, сам Иванов в конце жизни понял, что фактически состоял на службе у графоманов, а всё им сказанное – сказано на ветер.

Мой приятель вовремя отказался от написания пародийной книги, и теперь профессионально использует собранную им коллекцию на занятиях со студентами, будущими журналистами.

Конечно, хороший писатель-сатирик – редкость. Даже бОльшая редкость, чем хороший поэт. И все же, каждому современнику, придвинувшему сейчас к себе лист чистой бумаги и собравшемуся посмеяться над чем-либо, адресую слова Жан Поля, сказанные еще в 1804 году:
«Всё серьезное – для всех; юмор существует для немногих, и вот почему: он требует духа поэтического, духа вольного и философски воспитанного, который принесет с собой не пустопорожний вкус, а высший взгляд на мир».

В 1966 году такой взгляд на мир советской действительности бросил «Снежный ком». Как мечтается еще раз услышать голос: «Если хотите узнать правду о России, идите смотреть на ребят из МАИ, МГУ, МЕДа, …»

 Но для того, чтобы мечты сбылись, современным сатирикам надо не лениться, и ровняться не на толпу, а на великих, которые, прежде всего, были писателями, а не сатириками – на Гоголя, на Щедрина, на Ерофеева и Зощенко, и т.д.
 
Надо писать и думать:
 
« … кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет»

               
               
         

P.S.  Спасибо  каждому,  кто дочитал  до  конца  эту главку.
И  еще у  меня  просьба, вдруг  среди Вас  будет  тот,  кто
видел  этот  спектакль  своими  глазами,  или  знает что-то
о  нем интересное, или  слышал отзывы  друзей и  знакомых,
т.е. у  Вас  есть  любые  воспоминания -
не  сочтите  за  труд  сохранить  их,  и  пересказать  мне.
Я  вставлю это  в текст, с  обязательной 
отсылкой  к  автору воспоминаний.
С  благодарностью,  Ваш  Б.Р.