физра и картошка

     У мальчишек и девчонок были разные физруки. У девчонок – Виктор Иванович Стручков. Худой, с писклявым голоском. Лыжник.
     Имени физрука мальчишек не помню. Этот был как-то проще. Иногда хитрили, сославшись на больную ногу-руку игнорировали снаряды, или совсем прогуливали. Только скажет: «Ну, чтэ т-ты, ей богу!..», и становилось почти стыдно.
     В спортзале школы на первом этаже брусья, бревно, перекладина, два козла, длинный и короткий, подкидные доски… Всё твердое, неумолимое. Прыгаем через козла. Он стоит вдалеке и кажется слишком высоким. Кидаешься навстречу и не знаешь что выйдет, что будешь делать, когда добежишь. Отталкиваешься от доски и на время пропадаешь. Раз-два… Пока тебя нет, что-то такое происходит, и ты уже на другой стороне, приземляешься на мат… Брусья, упор на предплечьях, махи, подъем с упором на руки. Перекладина. Высоко, не допрыгнуть, нужно, чтоб кто-то подсадил. А дальше уже проще, само собой и без ума. Садишься верхом, перекладина между ног, покорно кидаешь тело вперед, выныриваешь с другой стороны и тут важно, чтоб центростремительной силы оказалось ровно, чтоб не недолететь и не перелететь, а вывело наверх в прежнее положение. Не зря дома делал зарядку с гантелями и на турнике, - получается.
     Стручка мы презирали. Интересно, когда делили кому с кем, он сам вызвался? Во время занятий предупредителен. На брусьях, пока она старательно тянет руку в заключительной фигуре, деликатно придерживает за пухлую ножку.
     Сейчас иногда его вижу. Нисколько не изменился. Морщин прибавилось, и то немного. И еще больше высох. Голос все тот же, всё те же лыжи. Жена – постаревшая, страшная блондинка. Почему-то красивые блондинки стремительно стареют и страшнеют.

     Осень. Школа. Колхоз, солнце, поле, корзины, картошка.
     Стоим в прозрачном перелеске, перекусываем. Неторопливо подходит Стручок. Чтоб сам ел, не видели. Слоняется, выжидает. Что-то произносит, обращаясь к девчонкам. Слова на природе и вне физкультурного контекста кажутся странными. Отрывочные, не связанные друг с другом, с неприятными паузами, они - не то, что обозначают.
     В каждом сидит маньяк.
     Обратная дорога. Автобус. Пою. В том числе и «Slade» на английском. Слышу свой голос будто со стороны. Он звучит неприятно тонко.
     Недавно встречаю в Люксоре знакомое лицо, а узнать не могу. Киваем друг другу. Думаю, сейчас заговорит, узнаю. Сходу спрашивает: «Помнишь, пел «Без любви мертва планета, а любовь прекрасна». Узнал. Аббакумовская. В какой-то бабской шапке, потому сначала и не. Нет, говорю, не помню. А  про себя, - так, какие я еще ужасы в юности напел, о которых другие вольны вспомнить?
     Но каково – ни «привет», ни по имени - сразу пустилась в воспоминания. Рефлекторно, в обход доводам. Кстати, там наверняка было «прекрасна-напрасно».