Побег из Цитадели

Вместо предисловия

«…Из ожидавшегося в течение нескольких дней контрнаступления русских, по-видимому, пока ничего не вышло. Но передвижения немецких войск продолжаются. Итак, снова полгода прошли почти в полном бездействии.
Мы еще долго не оправимся от зимних потерь. Крупные военные действия с нашей стороны вряд ли возможны, так как во всем ощущается недостаток. К тому же англичанин разрушает один немецкий город за другим. А мы топчемся на русской земле»

«…Положение в самой Германии тяжелое. На улучшение его надеяться трудно. Меня каждый раз охватывает ужасная ярость, когда я думаю, с каким результатом мы пришли на четвертый год войны. Без сомнения, многого можно было бы избежать, если бы в наших рядах и среди гитлеровского руководства не было столько глупости и зазнайства. Меня душит злоба, когда я вспоминаю все дурацкие утверждения, сделанные за последние годы. Мы попались на удочку своей же пропаганды. И это при наличии таких блестящих военных успехов, при таком героизме и готовности жертвовать собой. Теперь мы снова шатаемся, как в первую мировую войну, и улучшения ждать не приходится. А идеи, желания и начинания были хорошими. Над Европой поднималась немецкая весна. Но проведение в жизнь всех планов все больше попадало в руки мещан и бюрократов»

«...Посредственность расцвела пышным цветом и перестала, поэтому выносить какую бы то ни было критику. А теперь империя стоит накануне банкротства и не знает, что делать. Великая же идея пострадала от этого и постепенно гибнет. Теперь предстоит последняя борьба за немецкую мечту, за чаяния доброго тысячелетия…»

«…Если бы наша собственная армия не растаяла бы так страшно за две зимы! Сколько бессмысленных жертв! Сейчас как раз наступило время, когда можно было бы закончить восточный поход, поэтому ищу пулю для себя. Иначе мне отсюда не удрать…
Только необходимость и сознание долга поддерживает нас. Отчаяние придает нам несокрушимую силу. Как счастливы погибшие в Польше и во Франции — они верили в победу... А мы – в ничто»

лейтенант вермахта К. Ф. Бранд
6-я армия группы армий «Юг»
лето 1943 года

                Побег из Цитадели
                (воспоминания офицера вермахта)


   Я,  майор 292-й пехотной дивизии, начинаю писать эту книгу, дабы рассказать своим будущим детям все кошмары той жуткой войны, в которой погибла наша великая страна. И молю Бога, чтобы на их долю не выпало столько страданий и ужасов, сколько перенесли мы…               
                Курт  Мильх    



Часть первая

Наша дивизия продолжала отступать, резервы не могли восполнить огромные потери среди личного состава и техники. В начале операции  она насчитывала пятнадцать с половиной  тысяч человек. Она была реорганизована в панцергренадирскую , к нам был присоединен батальон тяжелых танков «тигр», несколько «слонов»  - эти пузатые мебельные вагоны рычали, выискивая добычу издалека; шутка ли, бить на шесть километров двухтонными орудиями, не опасаясь ответного огня. Разномастные тягачи, среди которых были французские прожорливые «лоррены» и тихоходные «ханомаги» тянули артиллерийские системы, поглощая запасы драгоценного топлива. Охраняли небесный свод штурмовики Юнкерс 87 (Junkers), с длинноствольными орудиями под крыльями, поскольку русские заполонили всю линию фронта новейшей техникой, которую пекли на своих заводах, словно картошку. 
В сражении под Понырями и Змиевкой мы были разгромлены, потеряли две трети состава, множество техники и практически всю артиллерию. Танки и самоходки, прикрывая наш отход, потеряли 23 машины. Штурмовики участвовали в авианалете на танковый резерв русских под Ольховаткой. Больше мы их не видели.
Линия фронта растянулась на сотни километров, найти кого-либо из наших частей было практически нереально. Карты были исписаны синим карандашом, но реальная картина выглядела иначе. Батальоны и полки, смешались в одну массу, некомплект личного состава было нечем заполнить. Мы отступали через леса, подальше от открытых боев. Не хватало продовольствия, боеприпасов и медикаментов. В этой области ожесточенно сражались партизаны «орловского партизанского движения», многочисленные и хорошо вооруженные они выбивали гитлеровскому «зверинцу» последние зубы, пуская в ход даже противотанковые пушки. Помощи ждать было неоткуда, наши войска бросали исходные рубежи обороны, новым наступлением уже не грезили.
19 июля 1943 года
Мы продвигаемся колонной по четыре человека через лес. По дороге встречается подбитая военная техника: грузовики, тягачи, мотоциклы. Солдаты осматривают ее – нам нужен бензин. В наших грузовиках полно раненых, их необходимо как можно быстрее доставить в госпиталь.
Вдали охают орудия, слышна трескотня автоматов. Где-то огрызнулся звуком рваной материи «сорок второй» ,  но сразу замолк после взрыва гранаты.
Из строя падает солдат, затем второй. Нет ничего удивительного, солдаты без горячей пищи четвёртые сутки, их силы скоро иссякнут. Из грузовиков выпрыгивают несколько фельдшеров, они подхватывают их на носилки и погружают в машины. Нас сопровождают несколько танков Т-4, на их броне также сидят раненые и обессиленные.
Заместитель командующего дивизией, полковник Дрейдрикс, два часа назад послал вперед два средних танка (в которых не было фугасных снарядов) и! даже! «тигр» для разведки. К ним присоединилось несколько мотоциклов. Они должны уже были выйти с нами на связь, но они продолжали молчать. Что могло произойти? Нападение партизан, поломка рации? Страшные мысли закрадывались нам в головы. Через час мы встретили на дороге перевернутый мотоцикл «бмв» (BMW) Рядом лежали двое солдат. Я их сразу узнал – это были парни из разведки. А где остальные?
Спустя полчаса мы вышли на большую поляну, здесь я увидел ответ на свой вопрос. Посреди поляны догорал наш «тигр», обе гусеницы были размотаны. Вокруг него лежали убитые танкисты и несколько русских в гражданской одежде. Окоченевшие пальцы мертвецов сжимали бутылки с зажигательной смесью. На груди убитых танкистов висели таблички с надписями «Смерть оккупантам!», «С чем придешь – тем и получишь» и другие. В нескольких метрах валялись подорванные мотоциклы. Пулеметы с колясок были сняты. Все стало ясно – нападение орловских партизан. Дрейдрикс недоумевал: где остальные танки? Неужели спаслись?
Солдаты извлекли из танка пару канистр с бензином, и колонна двинулась дальше. Я спросил разрешения на мотоцикле разведать нашу дорогу. Дрейдрикс не препятствовал. Я сел в «цюндапп», в коляску устроился боец из моей роты – Матиас Буш. Отличный солдат, я с ним еще со Сталинграда. Обморожение пальцев спасло тогда нашу жизнь в сортировочном лазарете Питомника, «котел» Паулюса не забыт до сих пор. Подарок судьбы с почерневшими ногтями.
Мы поехали впереди колонны. Дорога была в ужасном состоянии, кругом поваленные взрывами деревья, канавы, заросли кустарника. Внезапно, я увидел справа от дороги свежую просеку, идущую далеко в глубины леса. Ясно, наши танки проделали себе путь, спасаясь от партизанского отряда.               
Дождались подхода колонны, полковник решил следовать дальше, а мне поручил провести разведку этой просеки. Я взял два отделения с ручным пулёметом и запас патронов. Мы отправились в путь. Поваленные деревья преодолевали с большим трудом.
Вскоре мы вышли из леса. Уже было довольно темно, фонари тускло светили, пришлось мастерить факелы из шейных платков. Перед нами простиралось огромное болото. Я приказал сделать шесты и продвигаться друг за другом «нога в ногу». Через час стало совсем темно, но мы вышли на довольно сухую поляну. Разбили лагерь из плащ-палаткок, разожгли костер, «ужинал» своими скромными запасами: сухари, банка сосисок и кофе. Пулёметный расчёт заступил на ночное дежурство.
 
  20 июля 1943 года 
На рассвете меня разбудил один из пулеметчиков:
- Командир, мы заметили движение на противоположном берегу болота. До него метров шестьсот. Я разбудил весь отряд. Какие будут приказы?
 - Сейчас посмотрим, что там за движение! Болотные черти пришли за клюквой? -  шутя, ответил я.
Я вылез из палатки, на поляне сидели сонные бойцы. Они заряжали оружие, оправляли форму. Я приказал всем пригнуться, если все же снайпер залег на том берегу, то нам не поздоровится, здесь мы как на ладони. Подполз к пулеметному расчету, достал бинокль.                Ну, и где движение? Наверно сказывается чувство голода и усталости – у караульного начались галлюцинации. Множество зеленых кочек, участки болота с водой и ряской, несколько кустарников. Да точно, он ошибся!               
Внезапно, я замечаю, что один из кустарников пришел в движение и поплыл. В нем была видна передняя часть винтовки. Я пришел в ужас – да ведь таких кустов здесь десятки!!!
 - Кусты в воде! Это русские! Всему отряду, открыть огонь! – заорал я.
Солдаты открыли беспорядочную стрельбу по всему берегу. Но как только очередь из «сорок второго» срезала один «подозрительный» куст, на нас обрушился шквал свинца. Несколько стрелков было убито сразу, остальные залегли. Я взял у убитого автомат, и отполз к краю нашей поляны. «Кусты» встали в полный рост, и двинулись к нам. Это партизаны, тут без догадок. Стреляю в набегающие фигуры, кончаются патроны в рожке. Вытаскиваю из кобуры «вальтер» и продолжаю стрелять. Передо мной вырастают две фигуры в серых шинелях, разряжаю в них остатки обоймы. Левое плечо обожгла сильная боль, рука повисла плетью. Отполз в небольшую канавку с водой. Сзади я  услышал характерный щелчок винтовочного затвора. Обернувшись, я увидел ЕГО.
На меня смотрел высокий мужчина, в черной кожаной куртке, облепленный тиной и кувшинками. На его голове была надета пилотка набок. Никогда не забуду его лицо. Пепельно-серого цвета, с густой щетиной, широкий нос с горбинкой, и глаза -  пустые, безжизненные. Из них тянуло смертью!               
Он улыбнулся, передернул затвор. В моем пистолете патронов не было  - я это знал, и от этого становилось жутко. Закрыв глаза, ожидал смерти. Раздался сухой щелчок, а это значило, что у русского не было патронов в винтовке. Спасен!  Я схватил его за ногу и со всей силы дернул на себя. Он упал ко мне в ноги. Началась драка, иван вцепился мне в горло, из-за чего у меня помутнело в глазах, но в последний момент я увидел на его поясе нож. Молниеносно выхватив его, я воткнул сталь в бок. Он ударил меня кулаком в висок, и я потерял сознание.
Сознание вернулось ко мне спустя несколько часов. Было тяжело дышать – русский лежал на мне, уткнувшись лицом в грудь. Он него веяло холодом.  Освободившись из его объятий, я вылез из канавы. Мучительно болело плечо; разорвав рукав, я перетянул рану.
Картина бойни, которую я увидел перед собой, была ужасна. Весь мой отряд был перебит в рукопашной схватке. Трупов вражеских солдат насчитал не меньше сорока человек. За болотом, в лесу была слышна стрельба, которая вскоре затихла. Подобрав автомат и подсумок с запасными обоймами к нему, я пошел в сторону затихающих выстрелов.
Через час я нагнал остатки своей дивизии. Им тоже пришлось не сладко. Они попали в засаду, организованную партизанами. Бой шел все утро, но партизанам удалось уйти. Потери дивизии были немалые: пехотный батальон, грузовики с ранеными горели, источая тошнотворный запах горелого мяса, повсюду земля была усеяна воронками и неразорвавшимися зарядами от 82-миллиметровых минометов. Потери партизан были втрое меньше. Удалось  отбить в бою два миномета, но снарядные ящики, увы, были пусты.
Комдив, молча, выслушал мой «отчет» о разведке, и направил меня к фельдшеру на перевязку. Было решено двигаться дальше, вглубь леса, так как на открытой местности мы представляли собой удобную мишень для врага. 
Шли довольно быстро, войны на сегодня хватило всем. Разведка, идущая впереди, доложила: впереди железнодорожная ветка. Интересно, чья? Русская или наша?
Мы стали ждать состав; перезарядили оружие, приготовили связки гранат. Паровоз появился через полчаса. Это был наш бронепоезд «141», мощная, бронированная машина с танковым вооружением; к нему были прицеплены несколько пассажирских вагонов. В дуэльном бою «141-й» вполне бы мог сравниться с взводом русских танков. Командир поезда подполковник фон Хайнцфель расположил нашу потрепанную «дивизию» по вагонам. Офицеры заняли вагон-ресторан, прицепленный к составу сзади. Я ушел к своим бойцам, мне выделили уютное купе.               
Бронепоезд двигался к линии фронта, где шли ожесточенные бои за каждый кусок земли. Он собирал разрозненные отряды наших солдат, единицы техники и любые боеприпасы.

  21 июля 1943 года
Я сидел в купе и пил третью чашку кофе. Курить было охота, но сигареты я свои выронил в лесу.  Я не особо люблю курить, но с чашкой кофе – это несравнимое удовольствие. Сегодня ужасно жарко, в вагоне нечем дышать. Крошечное окно открыто, но кроме горячего воздуха, в купе ничего не проникало. Постучали в дверь, ко мне зашел офицер, судя по форме и нашивкам, танковых войск СС. Он взволнованно начал изъясняться:
 - Оберштурмфюрер  СС Лассо фон Ульрих, мне сказали, что в этом вагоне есть места, но здесь повсюду солдаты. Разрешите ехать с вами?
 - Пожалуйста, располагайтесь, мне будет не тесно, - ответил я приветливо.
Он положил чемодан на полку, и начал рыться в карманах своего кителя. Боже мой, до чего он был жалок! Вытянутое лицо с многочисленными  веснушками на носу и щеках, сухие пряди светлых волос свисали как сосульки, глаза серо-голубого цвета постоянно щурились от солнца. Огромные и плоские уши смешно торчали по обеим сторонам головы. Губы, потрескавшиеся на солнце, будто бесцветными нитками были вышиты под острым коротким носом.
Впечатление этот офицер вызывал самое удручающее.                Он извлек из кармана кителя гигантский носовой платок. Белый квадрат с голубой каймой и разноцветной вышивкой посередине. Наверное, мамочка «смастерила» для этого сосунка. Мерзко хлюпнув носом, он высморкался.
Затем он пригласил меня покурить в тамбуре. Я охотно согласился, увидев, как он извлек из чемодана пачку французских сигарет «Тулуза» (Toulouse). Мы стояли в тамбуре и разговорились.
Он рассказал мне, что родом он из Вестфалии, из дворянской семьи. Его отец, барон Карл-Гиацинт фон Ульрих, служит на флоте в Средиземном море. Брат Лассо, Юрген, погиб от тифа в  январе 1943 года в Сталинграде. Его самого призвали на службу в 1940 году. Отец устроил сынишку в административный департамент; в 1942 году он был принят в офицерскую танковую школу в Вюнсдорфе. Через полгода с нашивками унтерштурмфюрера (лейтенанта) он добился перевода во вторую танковую дивизию СС « Дас Райх» (Das Reich). Став командиром «пантеры», он уничтожил три зенитных расчета. Даже получил награду, Железный крест 2 класса, который впоследствии выбросил (?) Дуэль продолжалась недолго, и Лассо решил удостовериться в полном уничтожении противника. Он был шокирован, когда вместо «косматых, здоровых и бородатых «жидов-коммунистов» …у разбитых орудий лежали молодые девушки, его возраста. «Я воюю с комиссарами - большевиками, а не с женщинами. Женщины должны сидеть дома, готовить еду и рожать детей. Носить Железный крест за убийство женщин – омерзительно и бесчестно!» - осуждающе произнес Лассо. Дворянское происхождение, ничего не поделаешь!
В сражении под Прохоровкой  его танк был подбит, он сам чудом выжил. Дивизия «Дас Райх» рассыпалась на мелкие ударные группы. «Безлошадный» Лассо прибился к остаткам саперного батальона, и вскоре они встретили бронепоезд «141».
Да, довольно интересный пассажир мне подвернулся. Потомственный барон, член НСДАП, идейный нацист и офицер СС, знающий понятия «честь» и «доблесть». Мне уже смешно от этой характеристики. Если бы Лассо был необстрелянным офицером, я бы списал его идеалы за юношеский максимализм, стираемый первым боем. Но «прохоровская бойня» - это серьезный экзамен. Он его сдал, и при этом выжил. Ладно, думаю, он еще пересмотрит свое отношение к этой «освободительной» войне.
Позже Лассо отправился к подполковнику Хайнцфелю. (наверное, требовать кружевное постельное белье и горячую ванну с розовой водой!).
Ха, я представляю, какими будут глаза у генерала.
Я решил написать письмо домой.
Дорогой отец!
Извини, что целых два месяца не писал тебе. Шли непрерывные бои, у меня не было свободного времени. У меня все как прежде, я не ранен и не болею. Мы продолжаем отступать, наверное, для перегруппировки сил. Позади нас Орёл, думаю, мы там зацепимся. Несколько дней назад моя рота сражалась в лесу, на болоте, с партизанами. Я нескольких убил, один меня чуть не задушил, но я заколол его ножом. Признаюсь, мне было жутко страшно. Раньше я с партизанами не воевал. Страшные люди! Хотя отец, мне всегда страшно, думаю, ты меня поймешь, эта мясорубка меня, в конце концов, поглотит или я сойду с ума. Кстати, я познакомился с офицером СС, интересный человек, Лассо фон Ульрих. Он танкист, и вестфальский барон. Помнишь, ты говорил, что наша соседка, фрау Цвейг, долгое время работала учительницей и жила в Вестфалии. Интересно, она его знает?      
Помнишь моего школьного товарища Макса Вольфа? Мы вместе ходили купаться на нашу реку. Он погиб 15 июля. Его накрыло миной в траншее. Я видел его гибель. Расскажи его родителям, они должны знать, только не говори его сестре Хильде, у нее слабое сердце. Не выдержит, она его так  любит. Отец, сходи на могилу матери, она наверно вся травой заросла. Ухаживай за ней в мое отсутствие.
P.S. Ты мне писал, что твой приятель хотел забрать мои книги. Отдай их ему - с оторванными ступнями только дома сидеть да книги читать. Ему они нужнее, чем мне здесь.
                С любовью, твой сын Курт.
                21 июля 1943 года

Лассо вернулся в купе злой и красный. В его руке была зажата бутылка вина, в другой бумажный кулек. Оказалось, что он явился к подполковнику с требованием чистого постельного белья. Тот послал его куда подальше. Тогда Лассо стал пугать начальника поезда своими связями в СС и титулом барона, но Хайнцфель, назвав несчастного оберштурмфюрера «подонком» и «сопливым щенком», запустил в него бутылкой вина. Если первая бутылка разлетелась о стенку вагона, то вторая была перехвачена цепкими руками барона.
В бумажном кульке оказалась не менее приятная вещь – колечко копченой колбасы. Он выменял ее у офицеров в вагоне-ресторане на трофейный русский револьвер. Оружие хорошее, но искать для него патроны, дело неблагодарное, не в карманах, же у иванов шарить. Я ополоснул пару стаканов из-под кофе, и мы распили эту злосчастную бутылку красного вина, закусывая копченой колбасой. Затем этот «храбрый» эсэсовец отправился горланить песни «о фюрере» с офицерами в соседнем вагоне. Меня потянуло в сон, на голодный желудок алкоголь действует с двойной силой. Накрывшись мундиром Лассо, я заснул.

  22 июля 1943 года
Разбудил нас громкий взрыв. Я слетел с полки, больно ударившись затылком. Лассо сидел на полу передо мной, хлопая глазами и, заикаясь, произнес:
 - Ннаверноо русские аатакковали??!! Надо уходдить!
Пулеметная очередь выбила окно, меня осыпало дождем мелкого стекла. Я вытащил пистолет, схватил Лассо за рукав кителя и выбежал из купе. В вагоне была жуткая давка. Солдаты с оружием бегали по вагону, офицеры безуспешно пытались собрать своих подчиненных. Паника была всеобщей, все рвались на выход.                Мы побежали в конец состава, в вагон-ресторан, который был прицеплен последним. В его стене зияла огромная дыра, видимо в нее попал снаряд из пушки. Мы выпрыгнули  из вагона и скатились с насыпи. Жуткая картина: поле перед нами перепахивали снарядами, десятки самолетов летели над нашим поездом. Вдруг мы услышали  душераздирающий крик:
       - Русские танки! Уходите!
Танки шли через поле, стреляя на ходу. Их было свыше сотни, но как я понял, наш бронепоезд не был их основной целью, мы, видимо, просто возникли у них на пути. Бронепоезд начал  яростно отбиваться, но это уже были предсмертные судороги. Орудийные башни поезда подожгли пару русских «тридцатьчетверок» , но вскоре были уничтожены авиацией противника.               
Лассо одернул меня за рукав:
 - Курт, надо оружия достать! Гранаты нужны, я поищу!               
Он пополз под вагонами, а я увидел большую воронку недалеко от подбитого русского танка. Я решил в ней отсидеться, пока Лассо не появится. Пламя пожирало состав со страшной скоростью, рвались снаряды и патроны его боекомплекта, и всего, что было оставлено в вагонах.
В воронке лежал труп немецкого солдата, у него за поясом торчали две гранаты. Рядом лежал карабин. Я снял предохранители с гранат и выглянул из воронки. Передо мной проехало два танка, одна «тридцатьчетвёрка» остановилась напротив моего укрытия. Крышка люка на его башне открылась, и из нее появилась фигура (по грудь) танкиста, который вытащил планшетку с картой. Внезапно ко мне в воронку спрыгнул человек. Это был Лассо. У него в руках был ящик с гранатами, а за плечами висели две винтовки.
 - Курт, еле тебя нашел! Наши удирают! Я никого не смог найти. Везде убитые, раненых много. Поезд уничтожен. Нам надо уходить, идеи есть?
 - Одна перед нами.  Лассо, видишь русский танк? Он остановился. Захватим его и к своим?! Пробуем?
Лассо кивнул. Я перезарядил «маузер», он взял мои гранаты. Мы подползли к танку, и встали в полный рост. Танкист обернулся. Я выстрелил ему в голову – он провалился внутрь, а Лассо, словно кошка запрыгнул на корпус и швырнул гранату в люк. Затем распластался на земле. Машина дрогнула от взрыва, из люка потянул дым. Я с пистолетом запрыгнул в танк. На полу лежали члены экипажа, убитые осколками. За перегородкой, на рычагах лежал водитель. Танкист умирал, осколок рассек ему шею. Тут  появился Лассо с пистолетом в одной руке связкой «картофелечисток»  в другой. Он увидел водителя, подошел и молча, выстрелил ему в затылок. Тот грузно свалился на пол. Лассо сел, завел «тридцатьчетвёрку», и мы поехали в сторону ушедших русских танков. По дороге нам начали попадаться подбитые советские машины. Вскоре мы увидели, как у одного из них столпились советские солдаты – они меняли «пальцы» на поврежденном траке. Лассо приказал мне зарядить орудие. Я вытащил первый попавшийся снаряд из ящика и засунул в казенник. Он остановил машину, оттолкнул меня и стал прицеливаться. Затем дернул шнур, а я прильнул к пулемету. Снаряд, рикошетом от башни, ушел в сторону, а солдаты бросились врассыпную. Я нажал на спусковой крючок.   
Через несколько километров Лассо остановил машину.
 - Бак пуст. Дальше пойдем пешком. Бери гранаты, заложим под двигатель.
Лассо заложил три гранаты под мотор, и две бросил в люк. Когда мы отбежали, прогремели взрывы.
Решили идти в сторону линии фронта, планшет с подробной картой сняли с убитого танкиста.               
Спустя час мы вышли к линии фронта – огромное поле было усеяно дымящимися воронками. Повсюду горела советская техника. Атака иванов захлебнулась, на этом участке была сильная линия обороны, включая несколько минных полей.               
Мы поползли к передней траншее, нас увидели солдаты. Справа от нас пулеметная очередь вспорола землю. Я заорал пулеметчикам, что мы свои. Но это не принесло желаемых результатов, пулемет вновь заработал. Лассо приподнялся на руках и запел старинную немецкую песню. Он пел громко, у него, оказалось, был очень  красивый голос. Пулемет замолк, пулеметчики выглядывали из-за бруствера, недоумевая от подобного номера.  Спустя пару минут мы уже сидели в штабе дивизии.               
В блиндаже, к моему удивлению сидели все «выжившее» командование: полковник Дрейдрикс и подполковник Хайнцфель. Они удрали из бронепоезда в начале стычки. Я доложил обо всем случившемся командиру дивизии генерал-майору Клюге, он распорядился приготовить кофе для нас двоих. Лассо сидел молча. Ему было не по себе в штабе вермахта. Мне сообщили, что часть моей роты уцелела. Я поспешил к ним, солдаты радостно встретили меня. Посыпались вопросы: как я выжил? как добрался? Я рассказал им всю историю.               
В штабе я попросил разрешения оставить Лассо при моей роте. Генерал-майор Клюге дал добро, но при условии, что Лассо займется поисками своего подразделения. Держать в армейской роте офицера танковых войск СС командование не имело права, поэтому зачисление было формальным.               
Солдаты весьма скептически отнеслись к «новичку». Неудивительно, эсэсовцы вызывали у вермахта отвращение и презрение. Тем не менее, Лассо расположил себя к солдатам дружелюбно и на равных. Он щедро раздавал сигареты и знакомился со всеми. Я спросил у одного из младших офицеров, оберфенриха Цугефуса:
 - Как думаешь, бойцы примут к себе? Мне не нужны проблемы.
Тот спокойно ответил:
 - В бою узнаем.
               
  23 июля 1943 года
На следующий день моя доукомплектованная рота и рота майора Бернхарда, берлинца, знакомого моего отца, в числе шести танков Т-4 выдвинулась  в сторону железнодорожной станции Еломань. Нас поддерживали пять бронетранспортеров «Ханомаг» с пусковыми установками для 280-миллиметровых мин. По данным разведки, станцию контролировала рота русских, которая несколько дней назад захватила состав с нашим военным имуществом; приказ был отбить состав и сопроводить его на станцию Молочаевка, где был сортировочный пункт.
Мы выдвинулись маршевой колонной, танковое соединение шло впереди нас, выполняя заодно функцию разведки. Местность, по которой мы продвигались, была, судя по картам, занята нашими войсками, но в данный момент части отведены для «латания» дыр в линии обороны. Встретить русских здесь было несложно. Они нападали внезапно, в основном разведчики с автоматическим оружием и бойцы с противотанковыми ружьями. Здесь находилось несколько мелких русских деревень, половина которых была сожжена, а жители разбежались кто куда, но окна обугленных домов таили скрытую угрозу. Спустя несколько часов мы достигли нашей цели  - в километре от нас была видна водонапорная вышка станции и несколько железнодорожных вагонов. Перегруппировались – моя рота наступала первой «цепью», Бернхарда – следом. Пятнистые «ханомаги» выбрали для себя высокий кустарник в шестистах метрах от цели. Танки шли клином (кстати, Лассо упросил меня назначить его командиром любого танка в этом взводе; танка не дали, но в один из экипажей я его определил).               
Офицеры сверили часы – штурм был назначен. Солдаты приготовились к атаке.
Через полчаса из кустарника взметнулись шлейфы дыма. Полет снарядов напоминал мычание коровы. Своеобразная «артподготовка» делала свое дело – султаны грязи и дыма охватили станцию. Танки начали движение в ее сторону. (Минометный огонь стих, как только машины приблизились к цели).               
Я повел свою роту в атаку. Солдаты мелкими группами следовали за танками. Моя рота была встречена сильным пулеметным огнем. С водонапорной башни и с крыши он был особенно силен. Танки прошли, а мы были отрезаны от них и залегли. Я выбрал удобную позицию за вагоном, ко мне присоединились еще пятеро бойцов. В бинокле четко было видно здание вокзала – почти из всех его окон шла беспорядочная стрельба. На путях стояло несколько товарных вагонов – у их основания были, сложенные из мешков с песком, огневые точки противника. Огонь с башен не давал возможность моим солдатам поднять головы. Наши «четверки» били по зданию вокзала и по вагонам.
Внезапно, головной танк крутнулся на месте и остановился. Багровое пламя охватило его башню. Идущий рядом танк дал задний ход, но вражеский снаряд разорвал ему гусеницу. Стало ясно – у русских где-то расположен орудийный расчет. Нам необходимо его вычислить, иначе он перебьет всю нашу технику. Но где он? Вся станция в огне и дыму – эта задача фактически невыполнима. «Четвёрки» стали отступать, хаотично плюя снарядами во все стороны. Один из них оказался под окнами здания вокзала, и это стало для него роковой ошибкой. Из окна вылетели две бутылки с зажигательной смесью, после чего машину объяло пламенем. Из люка начали вылезать танкисты, но пулемет срезал их тут же.               
Правый фланг моей роты оживился, видимо унтер-офицер Гадерман поднял солдат в атаку, вследствие того, что танковый снаряд уничтожил пулемет русских, не подпускавший их торцу здания вокзала. Я отчетливо видел в бинокле, как мои солдаты бежали к дверям. Пулемет с водонапорной башни перевел огонь с наших позиций на атакующих. Их ряды начали быстро редеть – они залегли на путях. Приказав своим пулеметчикам бить по окнам, я поднял в атаку свой фланг. Танкам удалось поджечь  башню, с крыши пулеметы утихли. За несколько секунд мы очутились у дверей вокзала. В окна первого этажа полетели гранаты. Шквал огня обрушился на огневые точки противника у товарных вагонов – подошла рота майора Бернхарда. Они присоединилась к нам. Прикладами мы выбили вокзальные двери – они с треском грохнулись вовнутрь. Град свинца получили бойцы, ворвавшиеся в помещение. Я забежал в здание в их числе. Пуля сорвала с моей головы фуражку, я отпрянул назад,  но солдаты сзади сбили меня с ног, и чуть было не затоптали.
Я поднял голову – мы были в зале ожидания. Уже кипел рукопашный бой. Было довольно темно, но фигуры можно было различить. Уже потом все смешалось – душераздирающие вопли, треск прикладов, в черепа и ребра вонзались ножи и саперные лопаты. Передо мной лежал труп русского, у него за поясом торчал трехгранный штык. Вытащив его, я рванул в толпу. Передо мной возникла фигура ивана в каске, он дрался с моим солдатом. Охватив штык обоими руками, я с размаху вонзил его в шею противника. Он рухнул на пол. Сзади меня хватили по спине прикладом, от резкой боли я упал и был «награждён» вторым ударом, но уже сапогом в лицо. Меня подхватили под руки, и оттащили в сторону.                Русские стали отступать на второй этаж по лестнице, мы  их начали теснить.
По ним били из автоматов, лестница почернела от тел погибших. Противник забаррикадировал дверь в кассовый зал на втором этаже, но мы расчистили ее взрывчаткой.
Началась бойня за второй этаж. Я повел группу из двадцати человек во внутренний двор, именно туда устремились последние защитники зала ожидания. Коридор вывел нас к двери – один из солдат вынес ее плечом, и выбежал на улицу. На наших глазах из его шеи вырвался фонтан крови, и он в судорогах упал на землю. Из дверной рамы была видна пожарная башня. «Черт, снайпер засел!» - услышал я за спиной брань. Необходимо было его уничтожить, но как? Он пристрелит любого, кто высунется во двор. Я увидел в пятнадцати метрах от нас обвалившуюся стену склада. До нее даже бегом не успеть – срежут…Стоп! А если бросить во двор пару дымовых гранат, тогда есть шанс укрыться за ней. Но там укрытие для одного. Сейчас нужен был доброволец, который вызвался бы на эту рискованную затею. Конечно, я бы мог приказать любому из солдат, которые были со мной. Но их жизнь я ценил и ценю. Меня одернули за плечо, это был «сталинградский боец» Матиас Буш. Этот не испугается.
- Командир, давайте я! Иначе нам отсюда не выбраться. Прикройте меня!               
Я взял автомат у одного и солдат и просунул его в дверной проем. Башня была у меня на мушке. Две дымовые гранаты полетели во двор, он окутался серо-желтым дымом. Матиас, пригибаясь, побежал к стене, а я выпустил несколько очередей в башню, отвлекая русского стрелка на себя. Все прошло удачно, Буш долго целился и выстрелил из винтовки. Тут мы выбежали во двор, а над нами разбилось окно второго этажа, и оттуда высунулся ствол русского «дегтярёва» . Все кинулись врассыпную, но я успел швырнуть туда осколочную гранату.               
Мы перелезли через стену, отделяющую нас от перрона, где кипел бой, и столкнулись с расчетом 76-миллиметрового орудия, которое вело огонь по нашим танкам. Его скрывала часть перевернутого вагона, лежащего перед ним. Неудивительно, что его не вычислили наши танкисты.  Прислуги рядом с пушкой не было, как и снарядов к ней.
Бой закончился. Мы захватили несколько пленных, которых передали в штаб. О потерях тяжело говорить, но я упомяну и о них. В моей роте осталось тридцать человек, в роте майора Бернхарда – сорок три. Погибло много хороших ребят. Бедняге Лассо тоже досталось – его танк подожгли. Его тело покрывали многочисленные ожоги, а лицо почернело, словно уголь. Я сидел у носилок и держал его за руку, а он плакал от боли и истошно кричал. Он успокоился, когда санитары вкололи ему обезболивающее, и пообещали танкисту «полную сохранность». Его унесли.
Недалеко от места боя, на путях, стоял железнодорожный состав. Он состоял из нескольких товарных вагонов, закрытых пломбами. Солдатам стало интересно, за какое «военное имущество» они проливали кровь. Один из вагонов «разпломбировали»; любопытство взяло верх – я тоже подошел посмотреть. Дверь вагона с грохотом открылась…
Это были русские. Вагон был заполнен гражданскими, в основном женщинами и детьми. Было много пожилых людей, старухи лежали на полу и стонали. Женщины держали детей на руках, завёрнутые в грязное тряпьё, они плакали. Маленькая девочка в коротком сером пальто протянула ладошку к солдату, открывшему дверь. По ее лицу было ясно – она хочет есть. Солдат молча, вынул из сумки пару сухарей и отдал этой крохе. Следом за ним несколько солдат достали свои скромные запасы, открыли пару банок консервов и молча, сложили у ног этой девочки. Вдруг к вагону подбежали несколько солдат в униформе общих СС, которые закрыли дверь вагона на замок. Солдаты стали спешно расходиться, а боец (отдавший сухари) подошёл ко мне и чуть слышно сказал:
- У меня дома остались две дочери, её возраста… Они тоже голодают… Дерьмо, я хочу домой. Пошло все к чёрту!
Этот случай мои солдаты шумно обсуждали по дороге в часть. Реплики были разные, мало кто осуждал тех, отдавших хлеб. Никто не кричал, что «большевистские ублюдки должны сдохнуть от голода», а тех женщин, никто не называл «двуногой скотиной», как было раньше. Солдаты, уже не слушали с открытым ртом бредни Геббельса, радиоприемники молчали в окопах. На моём лице вновь появилась улыбка. Гитлеровские фанатики уже давно в могилах под Москвой, состав армии наполнен настоящими немцами, поддерживающих нормы человеческой морали, сострадание и помощь всё чаще стали проявляться здесь, на фронте. Это не может не окрылять.
В штабе меня поздравили с победой, вручили обер-лейтенантские погоны, а полковник Дрейдрикс лично вручил Железный крест I класса. Генерал-майор Клюге улетел в Берлин, и неизвестно, когда он вернется обратно.  Наградили и несколько моих солдат. Полковник попросил меня передать нагрудный знак «За ранение» 3 степени моему другу Лассо, когда тот вернётся из госпиталя.

  24 июля 1943 года
Кошмар этой войны в том, что человеческая жизнь перестала рассматриваться как величайшая ценность. Солдаты стали серой однородной массой, которую, как уголь все бросают и бросают в топку сражений. Они перестают думать, размышлять. Они стирают все свои привычки, интересы, им это здесь не нужно. Они должны убивать! Убивать всех, кто по другую сторону окопов. Солдаты гибнут тысячами, им на смену приходят люди все моложе, и моложе, но проходят месяцы и они становятся серыми, бездушными и бесчувственными машинами с оружием в руках. Очень легко сойти с ума и покончить с собой, гораздо тяжелее выжить и все это забыть. Все нормы человеческой морали, нравственности и такие черты характера, как сострадание, взаимопомощь и любовь втаптываются в грязь. Казалось, как просто сказать себе: «Я на войне, сопли и слезы остались дома! У меня есть цель и я перешагну через все и всех, что бы ее добиться!» Глупо так рассуждать, человечество давно бы уничтожило себя, руководствуясь этим принципом. Наша цель, более ясна, но невыполнима. Но за какие грехи платят те, кто не носят шинель и винтовку? В чем они провинились? Солдат пришел, дом сжег и ушел дальше. А хозяин этого дома без крыши над головой и пропитания. Ясно, что хозяин возьмет в руки ружье и пойдет искать этого бандита, что бы отомстить.… Воевать должны солдаты на полях сражений, а не в домах мирных жителей…
Утро выдалось пасмурным. Шёл сильный дождь, который превратил траншеи в венецианские каналы. Солдаты делали в стенках траншей ниши, куда забирались от ливня и сырости, периодически вычёрпывая котелками дождевую воду.
Меня вызвали в штаб вместе с другими офицерами. Дрейдрикс был в плохом настроении, он всю ночь держал телефонную связь со штабами полков, пытаясь узнать их положение. Всё что он слышал в ответ – «нам нужны боеприпасы и ещё солдаты», «мы отходим на резервные позиции» и «русские прорвали  N-ский участок обороны». Ругань и угрозы расстрела не действовали, и это ещё больше выводило полковника из себя.
Мы подождали, когда Дрейдрикс выскажет весь свой арсенал брани, заученный в военном училище, кому-то в телефонную трубку и прошли в блиндаж. За столом сидели несколько штабных офицеров, они измеряли курвиметром на карте протяженность оборонительных линий, Дрейдрикс подкуривал сигарету от свечи. Связист вызывал для него какого-то «Штумма».
  - Господа офицеры, подойдите к карте, - хрипло буркнул в нашу сторону новоиспеченный комдив.
Мы окружили стол, Дрейдрикс продолжил:
  - Русские прорвали нашу оборону близ села Становое и деревни Щепино силами их 63-й армии. По данным воздушной разведки бои ведут их танковые батальоны, численностью около 260 танков, большое количество живой силы врага. Наши позиции постоянно бомбят их штурмовики. В общем, положение наше становится с каждым часом всё более критическим. В районе Новосиля и хутора Беличьего, что севернее Щепино, наша 2-я танковая армия и 35-й моторизованный корпус успешно сдерживает 3-ю гвардейскую танковую армию, защищая северные подступы к Орлу. Итак, ваша задача – силами двух пехотных полков при поддержке 101-го батальона СС истребителей танков выдвинуться в район Глухарёво, там наиболее слаба наша оборона, инженерный батальон идет за вами, он установит дополнительные минные поля. Возможно, там русские совершат танковый прорыв. Всем ясно?
 - Так точно! – хором ответили мы.
 - Командиры, сообщите о численности частей в вашем распоряжении.
Выяснилось, у меня в роте – полсотни бойцов (рота «полнокровна» при 100-120), у майора Бернхарда – 64. 118-й пехотный полк подполковника Клюгнера насчитывал 812 человек, 44-й пехотный полк подполковника Вибба – около пятисот. Командир 101-го батальона СС штурмбанфюрер Грамп сообщил о 370 бойцах. То есть сил было меньше, чем предполагалось для отправки. Вместо шести с половиной тысяч солдат на помощь придёт около двух тысяч. Статистика не в нашу пользу!
Мы сверили карты, нанесли цветным карандашом новые данные, и разошлись по своим частям. Я встретился с младшими офицерами, объяснил им поставленную задачу. Через 4 часа наше боевое соединение маршем двинулось в заданном направлении. По дороге к нам присоединялись грузовики с боеприпасами, тягачи с зенитными орудиями и бронемашины.
Вся дорога была перепахана бомбами вражеской авиации, а в сочетании с прошедшим ливнем превратилась в месиво. Тягачи и солдаты время от времени вытаскивали грузовики, попавшие в воронки, залитые грязью. Десятки мелких деревень были сожжены или разрушены. Изредка нам попадались люди – в основном это были старики, которым было некуда идти. Спустя три часа мы вышли к южной окраине села Глухарёво. Нас встретили мрачно – Дрейдрикс сообщил о б;льшем подкреплении. На передовой у защитников осталось около девятисот бойцов, большое количество раненых томилось в наспех переоборудованном лазарете (из бывшей школы). Орудия стояли без снарядов. Нас, командиров, препроводили в штаб. Подвальное помещение, со слабым освящением. За столом столпилось несколько младших офицеров; к нам подошёл молодой майор с перебинтованной рукой.
- Рад вас видеть, господа офицеры! Майор Хаммерштедт, 10-я мотопехотная дивизия. Я командую обороной этого участка. Прошу меня извинить, у меня в подчинении осталось несколько младших офицеров. Я их держу при штабе. Пришлось назначить их из числа сержантов, многие старшие командиры погибли либо лежат в лазарете.
Итак, введу вас в курс дела – нас осталось менее двух батальонов, русские скапливают значительные силы на этом участке, мы заметили большое количество танков. Снаряды кончились сегодня ночью, отбиваем танковые атаки гранатами. Саперы помогают, но минные поля ненадёжны. Наши «грибы»  успевают снимать быстрее, чем мы их закапываем. За последнюю ночь уничтожили одиннадцать средних машин противника и один тяжелый танк. Ваши 88-миллиметровые зенитки придётся врыть в землю, против танков. С авиацией русских нам всё равно здесь не справиться. Автомашины я распорядился отправить назад, за боеприпасами. Плюс необходимо на них отправить раненых в тыл. Давайте посмотрим обстановку, - закончил он.
Совещание продолжалось немногим более часа, после чего мы разошлись по позициям. Я находился со своей ротой на переднем крае обороны, вместе с шестью орудийными расчётами. В бинокль можно было видеть позиции русских. Рёв танковых моторов сливался с канонадой их тяжёлых орудий.
Решив написать ещё одно письмо отцу, я залез под брезент, т.к. начался мелкий моросящий дождь.

Дорогой отец!
Пишу тебе это письмо, потому что знаю – завтра может для меня не наступить. Русские теснят нас к Орлу, создаётся ещё одна угроза окружения. Сейчас мы должны сдерживать танковый напор русских. Их много, очень, в бинокль порою страшно смотреть. Мой друг Лассо был тяжело ранен, он получил серьёзные ожоги. Его танк сгорел. Милый мой отец, я очень хочу тебя увидеть, обнять, но боюсь, что это становится несбыточной мечтой. Меня повысили до оберлейтенанта, наградили Железным крестом. Я его не ношу, говорят, что русские снайперы берут в прицел именно эту награду. Напиши мне, как ты живёшь, как твоя сестра Эльза. Вернулся ли её муж с фронта?
                P.S.  Жди меня отец, я приеду домой. Я в это верю, ты в это верь
                Твой любящий сын Курт               
                24 июля 1943 года
Я свернул письмо трубкой, убрал в планшет. Рядом со мной сидел солдат, чинивший сапог. Попросив его разбудить меня, как начнётся тарарам, я лег спать.

  24 июля 1943 года. 22 ч 30 мин.
Спать долго не пришлось, страшный грохот сотрясал землю. Я вскочил, над моей головой множество серых шлейфов дыма закрыли небо – «сталинские орг;ны»  исполняли свою разрушительную симфонию. В траншее, где находилась моя рота, началась паника, солдаты в ужасе выпрыгивали из укрытий и бежали прочь из этого ада. Но, попав на открытую местность, они исчезали навсегда. Спустя несколько минут, по нашим позициям начали бить тяжёлые советские орудия, превращая брёвна в щепки, бетон в крошево, людей в кровавую кашу. Вся эта артподготовка растянулась на несколько минут, она унесла за собой десятки, а может и сотни жизней.
Я пробежался по позициям, откапывая из земли перепуганных солдат, проверил орудийные расчёты. Из шести осталось 4. Приказал принести ещё бронебойных снарядов и гранат. Меня окликнул корректировщик арт-огня:
 - Господин оберлейтенант! Я вижу танки, их не менее двадцати, идут прямо на нас! Прикажете открыть огонь?
 - Подпустите ближе и бейте прямой наводкой! Пулемётчиков на позиции, за танками должна идти пехота!
Танки начали обстрел наших позиций фугасными снарядами. Орудия открыли огонь. Головной «Т-70» русских остановился, чёрный дым шел от его мотора. 
 - Один есть! – пронеслось над окопами.
Второй танк увеличил скорость и раздавил гусеницами нашу пулемётную точку, но дальше ему дороги не дали. Два снаряда прошили насквозь его башню, под гусеницы машины полетели связки гранат. Пехота противника смешалась и устремилась впереди машин. Шквал свинца заставили их отказаться от этой глупой затеи. Я находился у третьего орудия, когда ко мне подбежали несколько солдат.
 - Командир! Три советских «Т-34» смяли правый орудийный расчёт, они могут выйти к нам в тыл! За ними много пехоты!
Я с ними рванул на правый фланг, держа наготове связки гранат. А вот и первый танк; разрушая траншею, он полз ко второй пушке. Четыре связки гранат было брошено в него, четыре солдата были срезаны его пулемётом. Два других танка поползли к следующей линии обороны, там их встретил перекрёстный огонь «88 миллиметровок».
   Я с тремя бойцами переместился в полуразрушенный ДОТ, часть его бетонной стены была разрушена артиллерией. Мы установили в нём пулемёт, здесь находилась прекрасная позиция для отражения атак советской пехоты.
 - РУССКИЕ! Огонь! – закричал пулемётчику солдат, подносивший патронные ленты. «Тридцатьчетвертый»  запрыгал на треноге, поливая свинцом набегающие фигуры.
Я рванул в центр переднего  края обороны; там была давка, серые и зелёные каски смешались в траншее. Несколько советских солдат уничтожили автоматными очередями последний орудийный расчёт, я швырнул туда две гранаты. Сам же схватил автомат, и, прислонившись к орудию, стрелял во вражеских солдат, то и дело прыгавших к нам в траншею. Нас оставалось менее сотни, и русские теснили нас с передовой линии. Танки шли над траншеями, закапывая оставшихся защитников. Я позвал радиста, приказал срочно связаться со штабом дивизии; через пару минут в трубке я услышал срывающийся голос Хаммерштедта:
 - Мильх, как вы там? Нам не пробиться к вам…жмут их танки. Прорывайтесь через тыл сюда, иначе вы все погибнете! Я высылаю к вам три деся…
Связь оборвалась. Ясно, либо мы оставим наши позиции, либо через полчаса мы все покойники. Что ж, кажется, он хотел выслать сюда подкрепление.  Через пять минут ко мне прибежал один из солдат:
 - Господин оберлейтенант, к нам прорвались двадцать два человека, говорят, прорвались через ферму, на востоке села. Куда их определить?
  - Всех кто остался, на правый фланг. Уходим с позиций, будем прорываться к своим. Этих, «штабных» сюда, покажут путь через ферму.
  - Есть, снять пулемётные расчеты со всех флангов? – уточнил солдат.
  - Да, и быстрее!
Мои солдаты, все, кто остался в живых, скопились в траншее, ожидая своей участи. Их было немного, около тридцати.
 - Всем проверить оружие, гранаты держать наготове. Передвигаемся бегом, одной цепью. Раненых грузите на носилки, они первоочередные, несите нежно. Ясно?! Те, кто прибыл на помощь, вперёд всех, показывайте дорогу. Есть офицер или сержант?
Из толпы подбежал могучий парень с пулеметом в руке, с лёгкостью держа его как тросточку.
 - Фельдфебель Грабовски. Я командир этого взвода.
 - Имя, то есть? – спросил я.
 - Вальтер, из Ганновера, – басом, но улыбкой ответил великан.
 - Ну, показывай путь к немцам, Вальтер из Ганновера! Только пулемётом по голове русского не бей, погнёшь…!
Солдаты, внимательно слушающие наш разговор, разразились громким хохотом. Спустя секунды на переднюю линию посыпались снаряды, это был «подарок» майора, танки противника, видимо, не ожидая такой дерзости от немецких артиллеристов, спешно откатились назад. Я потерял убитыми еще шестерых человек… 
Как только стихли разрывы у наших траншей, мы устремились к ферме. Почва под ногами издавала чавкающие звуки, это, по-видимому, был пересохший пруд. Полуобвалившееся здание коровника, несколько сараев, амбар, догорающий у водокачки советский «ГАЗ-ММ» – мы были на месте. За фермой были видны наши позиции, там кипел бой,  но поучаствовать в нём, нам было не суждено. Оглушительный свист мин заставил броситься моих солдат врассыпную. Они искали укрытия в зданиях разрушенной фермы. Я, Вальтер и пара стрелков, залегли у подбитой машины. Это было нашей ошибкой – мы оказались на открытой местности. Впереди был амбар, он был наполовину из кирпича. Не лучшее укрытие, но безопаснее, чем у деревянного грузовика. Я крикнул своим, что бы они бежали за мной, и бросился к дверям амбара. Передо мной, что-то шлёпнулось в грязь. Обжигающая вспышка огня, удар, словно молотом по голове и всё погасло…
 
 2 августа  1943 года
Военно-полевой госпиталь 
г. Орёл
Я открыл глаза. Мучительно болит голова, ноги и руки словно заполнены свинцом. Стоп! Где я? Надо мной лампочка, штукатурка потолка, похожая на облезающую кожу. С трудом повернул голову налево – кровать, полотенце на её спинке. Значит, не на небесах. Больница? Возможно. Я почувствовал, что меня кто-то сверлит взглядом. Повернул голову направо – лицо! 
Вытянутое лицо с многочисленными  веснушками на носу и щеках, сухие пряди светлых волос свисали как сосульки, глаза серо-голубого цвета. Огромные, плоские и розовые уши…?! Дьявол, это же Лассо! Живой и здоровый.
 - Ну, здравствуй, Курт! Я знал, что мы ещё встретимся. Жаль, конечно, что в госпитале, - он улыбался, но из его глаз тянуло тоской и болью.
Я хотел ему ответить, но из моих губ вырывалось несвязное мычание. Лассо объяснил мне, что моё лицо в бинтах. Я попросил жестом срезать один, что бы я смог говорить. Он надорвал перевязку, но как только я открыл рот, то почувствовал ужасно дикую боль. Лассо мне объяснил, что меня посекло чугунными осколками 50-миллиметровой мины, а ожог лица и шей я получил остатками её «начинки». Мне наложили несколько швов на лицо, вытащили два осколка из правой ноги и один из груди. В общем, хирурги вырвали меня у Бога, не оставив ему никаких шансов.
   - Главное, ничего не отрезали и кости целы, так что подлечат и снова на передовую. А вот моя ситуация плачевнее, - продолжал Лассо про себя, - у меня чуть не оттяпали левую кисть руки, теперь рука функционирует не совсем нормально. Хуже другое – пересаженная кожа долго не приживалась и тело до сих пор ужасно ноет. Чувствую, в танк меня более не пустят. Одна радость, приезжал мой командир, вручил новые «ромбы». Так что, я теперь гауптштурмфюрер!
- С повышением, дружище, кстати, ты не знаешь, где мой китель? Его выбросили?
 - Да нет, он у тебя на спинке кровати висит, только в дырах весь. Зачем он тебе? Нового не жди, но я помогу тебе зашить его.
 - Лассо, поройся во внутреннем кармане, там тебе презент от Дрейдрикса. Наш командир не хуже вашего…
Лассо извлёк из кармана коричневую коробочку, там лежал нагрудный знак «За ранение». Лассо выпучил глаза.
 - Теперь их делают из чугуна, что ли? – он поднял его на ладони, - тяжелый, и уже ржавчина на булавке!   
 - В следующий раз принесу деревянный ящик твоего роста. Он будет легче.   
Лассо убрал недовольную ухмылку с лица.
 - Ладно, танкист, рассказывай, как у нас ситуация в целом, мы задержали русское наступление?
 - Иванов не сдержать, даже если бросаться под гусеницы, русские танки в 80 км отсюда. Здесь иногда стёкла вылетают от пушек их артиллерии. Так что, мы здесь надолго не задержимся. Либо эвакуируют, если успеют, либо попадём в плен, - с грустным лицом закончил Лассо.
От его последней фразы «...либо попадём в плен» екнуло в сердце. Перед глазами промелькнула ужасающая картинка лета сорок первого – колонны советских военнопленных нескончаемым потоком шли тогда мимо наших частей, когда мы «победным маршем» продвигались к Москве. Теперь этот город, как кость в горле у каждого солдата. Злой город, ужасный и дерзкий народ живёт в нём. Нет, больше мы его, надеюсь, в бинокле не увидим.
  - Лассо! А ну, живо лечь в постель! Тебе что, мало задницы обгоревшей, сейчас ещё чего-нибудь подпалим! - хриплым голосом рявкнул фельдшер, внезапно появившись в дверном проёме. Капитан запрыгнул в койку, натянув на себя одеяло по самый подбородок. Сухой и тощий старик в огромных очках подошёл ко мне и присел на край кровати.
 - Ну, как самочувствие, герой? Много часов потратили на тебя наши врачи, хотели уже было ногу оттяпать, но главный хирург всё же убедил всех, что ты выкарабкаешься. Так что, ты теперь его должник. С тебя – встать на ноги. Не обращай на этого дурня внимания (он скосил глаз на Лассо), он уже всех в палате замучил своими разговорами. Да, и, кстати, скоро здесь будут русские танки, нам надо эвакуировать госпиталь, так что не удивляйся, если ты будешь звать медсестру, и никто не придёт. Все собирают документацию, инструменты и вещи. Нам выделили слишком мало грузовиков, так что придётся брать самое основное. Ладно, скоро сам всё узнаешь. Сейчас тебе принесут какой-нибудь еды, вроде суп оставался с обеда. Капитан Ульрих тебя накормит, верно, я говорю?!
 - Накормлю, только сигарет мне принеси штук пять, - буркнул из-под одеяла Лассо.
Я приподнялся на локтях и прислонился к спинке кровати. Мучительно болела грудь, бинты, словно колючая проволока её стягивали, и каждый новый вдох приносил новую боль. Лассо взял свою подушку и подсунул мне под голову, чтобы я не сползал на матрас.
 - Если хочешь, я могу попросить врача, и он вколет тебе морфин, тебе станет сразу лучше. Правда, ненадолго.
 - Спасибо, капитан! Но если мне будут колоть морфин каждый раз, когда у меня начнутся боли, то его придется расходовать бочками. Нет уж, я не хочу превратиться в бесчувственное существо. Потерплю.
Лассо шутливо потрепал меня за волосы:
 - Ладно, пойду за твоим супом. Этот старый сморчок, наверняка, и не распорядился принести еды тебе. Схожу на кухню. Посиди.
Я стал вспоминать обстоятельства моего ранения, картинка в целом была ужасна. Рота, вероятно, была уничтожена на той злополучной ферме; здоровяк Вальтер со своим отделением тоже.
- Как здоровье, командир?! А мы с ребятами думали, что ты уже представился. Хирург Бругге рассказывал, что тебя резали целый день. Гляди-ка, склеили уже, - громкий хохот заставил повернуться и заползти на подоконник. 
Моя палата находилась на первом этаже и выходила окнами во двор. Щипать себя не было смысла, перед окнами, во дворе, столпились солдаты из моей роты. Живые солдаты! Их было человек двадцать, они махали мне руками, выкрикивали одиночные фразы. Но огромной радостью наполнилось моё сердце, когда я увидел в середине толпы солдат Лассо, сидящего на плечах у (!) Вальтера Грабовски. Да, да того самого ганноверского великана! На нагрудном кармане его мундира отливал серебром Железный крест I класса.
 - Командир, мне дали крест за твоё спасение. Это я вытащил остатки роты с фермы, - кричал великан, пытаясь переорать целую толпу.
 - Да ты, ты! Только успокойся! Ладно, горлопаны, давайте не будем тормошить нашего командира. Увидели, помахали, теперь давайте отсюда, иначе вас охрана прогонит. А теперь (Лассо вытащил алюминиевую тарелку из-за пояса) сделаем оберлейтенанту подарок – по три сигареты с каждого. Ну, не жадничаем!
Солдаты охотно полезли за сигаретами, хотя знали, что я курю очень редко. Но, видимо, им очень хотелось сделать что-нибудь для меня. Лассо, сидя на плечах у ганноверца, обошёл всех с тарелкой, собрал «мой подарок» и, откланявшись, спустился на землю. Бойцы помахали мне , и запрыгнули в «опель», стоявший у ворот госпиталя.
Наверное, их отправляли на переформирование.
 Через десять минут Лассо вернулся с большим подносом, на котором стояла тарелка супа, кружка чая, котелок с лапшой и та самая тарелка сигарет, правда, опустевшая наполовину.
 - Повар – вредина! Выдал только овощного супа и чая. Скотина, чтоб его этим на том свете кормили! Пришлось обменять порцию лапши на двенадцать сигарет... Помню, у нас мясная лавка недалеко от поместья была, а его хозяйка копчёную колбасу втридорога продавала. Знала ведь, что в город за мясом идти далеко. Ну, ничего, потом эту суку еврейскую в гестапо сводили разок. А магазинчик мой отец перекупил! Ха! Колбасу на лагерь обменяла. Ха-ха! – Лассо разразился истерическим смехом.
  Мерзко! 
Мне стало противно, во рту еда не хотела проваливаться в желудок. Лассо, твои эсэсовские идеалы точат тебя, как корабельные черви палубу.
     - Прекрати, больной ублюдок, я же ем! Тут нечем гордится… - я хищно скосил глаза на капитана.
Сплюнув на пол, я занялся супом, который остывал в миске. Лассо посмотрел на меня, и, видимо заметив скрытое негодование, сменил тему разговора. Но мой желудок, наполняемый обедом, был глух и молчалив. Капитану стало скучно, и он вышел из палаты, рассовав по карманам «подаренные» мне сигареты. 
Горячая еда подействовала как снотворное, и, несмотря на боль в груди, я уснул.    

   3 августа  1943 года
Насколько чудесны майские вечера в Берлине. Воздух в комнате наполнен свежестью и запахом цветов, стоящих на маленьком балкончике под окном. Мой приятель Макс сидит в кресле с книгой, взятой из отцовской библиотеки.
 «Сердце на талии» Эриха Кестнера - прекрасный сборник стихов, лирика, согревающая душу любому немцу. Время от времени Макс отрывается от книги, выходит на середину комнаты и вслух зачитывает только что выученное стихотворение. Читает он громко, с интонацией.
 - Мальчики, я сварила кофе. Не хотите чашечку? Вы как пришли с улицы, ведь ничего не ели.
Это мать Макса, добрая и гостеприимная женщина. Когда мой отец задерживался на заводе, я приходил к Максу, и мы пили кофе с яблочным пирогом.
 - Да, фрау Вольф, я бы с удовольствием. Макс, ты будешь?
Макс, не отрывая глаза от Кестнера, кивает.      
Пирог исчезает с блюда за несколько минут, кофейник вот-вот опустеет. Макс поднялся с кресла, держа книгу в руке, и начал:
Среди стен из радужных лоз,
На балконах цветущих лилий.
Вижу образ из сладостных грёз
Столь сердцу родной и милый...
Макс внезапно замолк и посмотрел в распахнутое окно. Я хотел его спросить, почему он прекратил, но он, молча, указал рукой на улицу.
Окно его дома выходило на площадь Бебельплац, в мае здесь было всегда много людей. Влюблённые пары, держась за руки, совершали прогулки вдоль её, старики сидели на лавочках, обсуждая злободневные темы, молодые мамаши с малышами в колясках шумно болтали друг с другом.  Площадь  утопала в запахах цветов и цветущих деревьев, фонари освящали брусчатку приятным мягким светом.
Но этот вечер был непохож на предыдущие.  Толпы молодых людей двигались со всех концов города, наполняя площадь до отказа. К центру площади подъезжали грузовики; в кузовах сидели такие же парни. Они выбрасывали на середину Бебельплац связки книг, и уезжали обратно в город. Толпа была пёстро одета: кто в пиджаках, кто в белых рубашках, но большинство молодёжи были одеты в рубашки с галстуками светло-табачного цвета и, аналогичного цвета кепи . Вскоре, с центральной улицы, которая вела к площади, послышались звуки марша и появились колонны «коричневых людей»: передние ряды несли в руках штандарты и флаги со свастикой, следом за ними шли музыканты, но основная масса была «вооружена» связками книг. Я узнал этот мотив, это был «Марш последнего  крестоносца», марш рейхсвера, очень популярный в это время. Колонны создали кольцо вокруг груди книг, которая увеличивалась с огромной скоростью.
 - Зачем они это делают? – тихо спросил Макс, – это же кощунство выбрасывать книги!
 - Они их не выбрасывать собрались...
Я боялся сказать ему, что сейчас будет происходить. Сам  всё увидит.
Из толпы выбежало несколько парней с канистрами в руках и методично стали обливать книги бензином. Вскоре куча заполыхала. Играл марш, молодёжь бросала и бросала книги в костёр. Я посмотрел на Макса, у него из глаз катились слёзы:
 - Ублюдки, вандалы! Как вы можете, средневековые варвары!  - кричал в бешенстве мой товарищ.
Я увёл его от окна, потому что несколько людей подозрительно посмотрели на нас, услыхав крики Макса.
Костёр полыхал всю ночь. Я ночевал у Макса, не мог оставить его в таком состоянии.
Утром цветы на подоконнике были покрыты слоем серого пепла. Я вышел на площадь, кучу постепенно раздувало ветром. Вдруг я увидел часть сгоревшей книги; на обложке осталось имя автора – Томас Манн. Этим нацистским молодчикам следовало бы иногда читать эти книги, вместо того, что бы их жечь. Я смахнул пепел с лица, но холодная зола внезапно начала жечь лицо. Что происходит? Крики, словно иголками, впились в голову:
 - Курт! Командир! Проснитесь, прошу вас!      
Я открыл глаза, меня тряс за плечи Лассо. Его лицо было измазано, волосы обсыпаны чем-то белым. Увидев, что я проснулся, он завопил:
 - Нас обстреливают! Русские танки ворвались в Орёл, в центре идут кровопролитные бои. Нам надо уходить из госпиталя, иначе нас похоронят под его стенами! Командир, вы понимаете меня?
Его глаза были безумны, его голос срывался на хрип. Я рывком приподнялся на локтях, Лассо подал мне костыль, накинул на меня мундир и подхватил под руку. Мы уже продвигались к дверям, когда тяжёлый миномётный снаряд упал перед окнами. Взрывной волной нас выбросило в коридор госпиталя, осыпав дождём мелкого стекла. Густой дым валил из нашей палаты, Лассо поднял меня, забросил на плечо и быстрым шагом устремился к выходу. Боже, я и не знал, что он такой сильный.
Выход был завален  мёртвыми телами, это были раненые солдаты, которых накрыло русскими минами. Они пытались спастись. У разрушенных ворот госпиталя стоял грузовик «опель», крытый брезентом. Посадив меня у колеса, Лассо распахнул кабину – оттуда выпал водитель с пробитой головой. Спустя минуту мы выехали со двора госпиталя. Мы остановились на перекрёстке; четыре противотанковых орудия стреляли по подбитым советским танкам, перегородившим  улицу. Башни их ещё ворочались, поэтому представляли опасность. К нам подбежал командир одного из расчётов. Увидев капитанские погоны Лассо, он откозырял:
 - Господин капитан! Отвезите трёх наших артиллеристов в безопасное место, они серьёзно ранены. Прошу вас!   
 - Давайте быстрее, мы как раз едем на вокзал.               
Дорога на вокзал было относительно спокойна, она не обстреливалась, но раненые громко стонали в кузове. Иногда появлялись местные жители; они сбивали таблички с немецкими названиями улиц с домов и убегали.  Лассо произнёс:
 - Мы оставим город. Ещё день и Орёл перейдёт к большевикам. Нам надо уезжать из города, на вокзале, скорее всего, будет давка.
Лассо не ошибся, четыре состава стояли на путях, они были забиты ранеными и имуществом. Лассо остановил грузовик и подбежал к вагону, протиснувшись через толпы военных, санитаров и носилок с ранеными. Он о чём-то долго спорил с проводником, затем вручил какой-то свёрток и побежал обратно:
  - Курт, я выбил два места для нас во втором вагоне, в офицерском. Пришлось, правда, отдать ему все наши сигареты. Давай, вылезай!
Вагон был набит битком, но две полки были свободны. На одной даже лежал матрас. Я заполз на верхнюю полку, Лассо накрыл меня своим мундиром. Сам сел у окна, и наблюдал за происходящим.
  - Доброе утро, господа офицеры! Рад вас видеть живыми и невредимыми!
Это был майор Хаммерштедт, точнее уже подполковник. Новая форма скрывала израненное тело, грудь была полностью забинтована. Но полноты этой жуткой картине добавляли культи ног, ампутированных по бедро.
  - Это подарок от местных жителей села Глухарёво! – задрыгав обрубками ног, майор усмешливо пояснил наше удивление.
Несмотря на жуткую толкотню в вагоне, молодой подполковник поведал нам об случившимся. Его рассказ был полон эмоций, так что он стал темой для лишних расспросов окружающих. Кстати, таких слушателей заметно прибавилось в вагоне. Это были и тяжелораненые офицеры Люфтваффе из эвакуированного  Болховского госпиталя, которых привезли зачем-то в Орёл (а не повезли в Германию или Польшу на лечение), и санитары, оставшиеся с ними для контроля. Было также несколько гражданских, из администрации оккупированного города. Их было немного, человек семь, да и сидели они особняком, вцепившись обеими руками в свои чемоданы.
  …В общем, после прорыва русских танков первых двух линий обороны, наши войска отошли к третьей, тыловой. Она была укреплена лучше других, почему ей и удалось стабилизировать ситуацию, сломав танковый «кулак» русских. Здесь артиллеристы и личный состав полка СС под руководством Грампа сожгли не один десяток «тридцатьчетвёрок». Русские, не ожидая такой прыти от защитников, отошли. Они перевели огонь своих орудий на эти позиции, а сами предприняли прорыв со стороны фермы. Артподготовкой (миномётами) они расчистили себе дорогу. (Кстати, под этот шквал и попали остатки моей роты, вместе с отделением Грабовски, и как следствие, я оказался под ножами хирургов!) Наши не учли возможность столь скорой и массированной атаки «иванов» на наши позиции через злополучную ферму. Тут-то всё и началось! Всеобщей паникой это просто не назвать. Когда танки противника выехали к нам в тыл, похоронив под своими гусеницами подвал-штаб дивизии Хаммерштедта, разразился хаос! Солдаты побежали в разные стороны, офицеры, истошно крича, пытались собрать своих подчинённых (боже, в этот момент я вспомнил обстрел бронепоезда), но когда вражеская авиация (точнее штурмовики) точечными ударами разметали наши последние орудия, паника перешла в массовое бегство. Ни криками, ни огнём пулемётов невозможно было остановить наших солдат. В плен попало по одним данным более полутора тысяч солдат. Наступление русских на участке Лепшинка – Глухарёво – Станово-Комлево переросло в общее контрнаступление русского фронта. Пал Болхов, за ним последовали Мценск и Карачев. Судьба Орла была предрешена, командование решило выиграть время для выравнивания фронта.
  - Эти свиньи в генштабе думают, что перемолотив десяток своих дивизий, они смогут подтянуть резервы из Германии!? Идиоты, там уже никого не осталось, я в госпитале разговаривал с полковником из 233 дивизии, так эта часть является гарнизоном Гамбурга. Да это же охрана наших родных городов на передовой умирает!..  Дерьмо! – Хаммерштедт надрывно перешёл на крик, кашляя и постоянно сплёвывая на пол.
Солдаты, окружавшие нас стали хаотично переглядываться, я догадался сразу -  они выискивали доносчика. Он мог записать этот разговор, тогда подполковнику не избежать гестапо. Эти звери и не посмотрят на звание и ранения. Рассказчик исподлобья посмотрел на Лассо, эсэсовские петлицы тревожили его не меньше, чем тайная полиция. Лассо воспринял это как личное оскорбление:
 - Извините! Я понимаю ваше недоверие ко мне, как к эсэсовцу. Вы, армейцы, ненавидите и презираете нас! Увы, я сделал свой выбор! А что касается боевых действий, так я воевал плечом к плечу с простыми солдатами и свой танк подставлял под русские снаряды не меньше, чем армейские танкисты. Я не олицетворение всех подонков из охранных отрядов и гестаповских ищеек! Вам ясно?!
  - Да все они из одного дерьма сделаны! Аристократ-выскочка! Мразь! – несколько голосов послышались из разных концов вагона.
Я не выдержал:
  - Прекратить! Никто не смеет оскорблять моего боевого друга! Мы под одними пулями ползали на брюхе, а вы? Вам должно быть стыдно!
И быть бы драке, но к нам протиснулся молодой офицер в лётной куртке и перевязанным левым плечом. Он встал между мною и подполковником. Я внимательно рассмотрел его. Густые чёрные волосы были аккуратно причёсаны под мягкой фуражкой пилота. Приятные черты лица: скулы, нос, подбородок, но особенно выразительны были глаза. Природа отметила его как лётчика; всевозможные оттенки ясного неба, от синего до бледно-голубого наполняли его глаза любовью к небесным просторам. Шея была аккуратно перевязана шёлковым платком кремового цвета, но эта причудливая перевязь не могла скрыть его награду. Блеск Рыцарского креста с Мечами и Дубовыми листьями пригвоздил взгляды всех стоящих перед ним.
  - Господа, не надо ссориться, - начал мой «заступник», - глядя на вас, мне расхочется в следующий раз вылезать из кабины своего «фоккера», уж  лучше разбиться вдребезги. Если на земле между нашими солдатами такая грызня, то мы окажемся на небесах раньше, чем планируют русские. Мы, лётчики, кстати, уже там. В каком-то смысле!
Вагон задрожал от хохота. Раненые свешивались со своих коек, что бы посмотреть на новоиспечённого остряка с Рыцарским крестом. Я не мог никак вспомнить его имя. Тот мне «помог»:
  - Командир первой истребительной эскадры, капитан авиации Ганс Филипп к вашим услугам, – он по-мушкетёрски снял фуражку и, наклонившись, помахал ею перед собой.
Боже мой, перед нами стоял один из известнейших лётчиков-асов истребительной авиации. Легенды о нём маршировали по всему фронту, молодые лётчики стремились быть похожими на него, таскали с собой вырезки из газет и журналов про него.  Ганс Филипп – пилот с инстинктом охотника. Он вёл свою охоту хитро и глубоко продуманно, предугадывая мышление и действия своих противников. По этой причине он предпочитал одиночную охоту, а не бои в группе, т.н. «свалку». Его полёт был сложным танцем, понятный только специалистам. Но и ненужных глупостей хватало – Филипп был заядлым дуэлянтом, преследовал противника на его территории, гуляя по лезвию ножа. Ну а что? Злой лётчик – горячая голова!
Раненые солдаты тянули свои руки к нему, пытались похлопать по плечу, обменяться рукопожатиями. Когда молодой сержант, потерявший глаз, подошёл к лётчику и попросил расписаться на подкладке его пилотки, Ганс был очень растроган и написал ему целое напутствие карандашом. Подполковник Хаммерштедт внезапно его окликнул:
  - Капитан! Если не ошибаюсь, вас перевели на Западный фронт. Там, говорят, Рузвельт скучать начал?!
Широко улыбнувшись, ас объяснил:
  - Верно, говорят. Меня начальство перебросило под Бремен. Американцы участили бомбёжки наших городов, там катастрофически не хватает опытных пилотов. Вот только проблема; русский фронт оставлять без лётчиков-мастеров никак нельзя. Геринг - «пивная бочка» решил, что нас – меня, Голлоба, Шука, Эзау  и других, следует назначить инструкторами молодых лётчиков командиров эскадрилий, и подготовить замену.  Вот я и прибыл на два месяца сюда инструктором. Моя лётная школа находилась в Болхове, да только эти  курсы мои парни не закончили – русские начали контрнаступление на всей линии фронта. Дальше окружение, ранение, эвакуация города. Вот я и здесь. Надеюсь, хоть сейчас домой отправят. В Германию.
  - Ну что ж, начало этому уже положено. Мы тронулись с перрона, - мрачно произнёс Лассо со своей полки.
  - Ладно тебе, не дуйся! Я и в свой адрес  выслушивал ругательства; и от рядовых лётчиков, и от начальства. Главное – гордись тем, кто ты есть и оберегай честь мундира. И на провокации не поддавайся, слышишь?
  - И не собирался, не стоят они того!
  - Ладно, тогда слезай с полки. Сейчас мы твою обиду смоем стаканчиком «Шлоссблокхаймера» , я его приберёг ещё с награждения. Будешь? Подполковник, капитан, - давайте к нам!      
Мы взяли жестяные кружки у раненых, разлили на пять кружек (к нам присоединился тот самый «одноглазый» сержант с банкой итальянского мармелада). Выпили за возвращение домой – тосты за победу «великой Германии» вышли из моды у военных сразу после Сталинграда. 
Проехали две станции. Санитары прошли по вагонам, делали необходимые перевязки. Попросив меня сжать зубы, бинты сорвал Лассо. Санитар наложил свежие.
Мы выезжали из города, артиллерийские орудия снимали с позиций, сдвигали ближе к городу. Небольшие колонны автомашин, отдельные пехотные полки, единицы танков и самоходок – командование бросило в бой последний резерв: запасные роты, снабженцев, поставило под ружьё штабы дивизий, собрали кое-какую технику.  Попытки сдержать советское контрнаступление больше походили на предсмертные судороги. Но «немецкая метла» работала на всю катушку; мы проезжали дотла сгоревшие села и деревни, развалины подорванных заводов и фабрик. В газете «Восточный фронт» Геббельс однажды заявил: «Где проходит немецкий сапог, там трава не растёт!» Может тогда он имел в виду как раз это?!
И вновь русские, русские... Колонны их не иссякали. Составы с гражданскими перегоняли в Европу на принудительную работу, серые толпы военнопленных пылили пока ещё по нашей земле в лагеря  рейха.   
Через два часа мы прибыли на сортировочную станцию Ермоловка, здесь стояли несколько пломбированных товарных вагонов. Я насчитал семь. Их планировали прицепить к нашему составу. Проводник объяснил нам, что остановка займёт около двух часов. Лассо предложил мне совершить прогулку на свежем воздухе, с целью найти чего-нибудь съестного. Запах жидкого овощного супа, который начали готовить санитары в полевой кухне для раненых, не обещал нам сытного обеда. За станцией находились жилые дома с огородами, а там можно набить животы поплотней.
Двое: «одноглазый» сержант и один молодой фельдшер подхватили идею Лассо. Я охотно согласился; боль в груди утихла, да и нога только зудила от свежей перевязки. Но ходить мне ещё было рано, вскрылись бы швы. Мы вышли на улицу, станция была довольно большая – склады, водонапорная башня, пара зданий администрации, ремонтные боксы и прочее. У подножья башни стоял грузовик «Фиат» (видимо, от прежних хозяев). Но без горючего. Сержант сбегал до полевой кухни, вернулся с тележкой из-под дров:
  - Господин оберлейтенант! Я вам  генеральский «мерседес» нашёл, подойдёт?
  - Ага, только моим личным водителем будет Лассо! Эй, ты не против?
Лассо скривил губы, но кивнул головой. Мой транспорт был на четырёх маленьких велосипедных колёсах, катить будет не тяжело. Усевшись в «мерседес», мы двинулись в путь (правда, я прихватил с собой пару костылей). В нашем вагоне окна были открыты, раненые, увидев нашу процессию, подняли страшный гогот. Птичий базар на севере был тише, наверное. Сержант нёс на плече пару винтовок, на случай стычек с местными. У нас с Лассо были пистолеты. Несмотря на тот факт, что  на этот посёлок не упала ни одна бомба или снаряд, выглядел он бедно. Изгороди были повалены, окна домов были заколочены досками. В конце посёлка стояло кирпичное двухэтажное здание, видимо местная школа или магазин. Из дверей вышла пожилая женщина с пачкой газет и ведёрком. Она принялась склеивать обломки стёкол, лежащие под окнами и вставлять их в рамы. За этим кропотливым занятием она не заметила нас, когда мы подошли поближе. Старушка развернула советский плакат с изображением толпы детей, весело спешивших в школу, причём фоном был портрет Ленина. Она начала приклеивать его вместо стекла, в проём окна. Вдруг я заметил, что Лассо потянулся к кобуре. Мерзавец! Я перехватил его руку и посмотрел в глаза.
Ненависть! Злоба! Отвращение! Только эти чувства я в них увидел. Эсэсовец пристрелил бы эту советскую агитаторшу, даже не моргнув. Сержант выругался, вытащил у Лассо пистолет и убрал в свой карман. Женщина, вскрикнув, обернулась, и, выронив ведёрко с клеем, скрылась в здании. Лассо начал оправдываться, как студент, провалившись на экзамене. Честно говоря, от этого он стал ещё противнее:
  - Парни, вы чего? Думали, я пристрелю эту старуху? Нужно очень! Я её пугнуть хотел, что бы она эту большевистскую ересь бросила расклеивать. Вы меня просто не так поняли. Скажи ведь, Курт?!
Он посмотрел в мою сторону, ища поддержки:
  - Бог тебе судья! Двуликий ты человек, а ещё офицер немецкой армии.
Сержант не выдержал:
  - Господин оберлейтенант! Верно, тогда в вагоне сказали – мразь он обыкновенная!
Лассо захлебнулся от ярости. Как тигр он прыгнул на сержанта. Они начали кататься по земле, выкрикивая ругательства в лицо друг другу. Фельдшер умолял меня остановить потасовку. Сержант заехал Лассо в нос, тот взвизгнул, словно гиена и вцепился одноглазому в волосы. Из его кармана к моим ногам вылетел «вальтер» эсэсовца. Я не спеша взял его в руку и пальнул дважды в воздух.
  - Встать, оправиться! Гауптштурмфюрер, вы же боевой офицер, затеяли драку как паршивый студентишка, и с кем? Ну а вы, сержант, приведите себя в порядок. Вы будущий командир, а ведёте себя как…тьфу! Стыдно!       
Лассо хищным взглядом посмотрел на меня:
  - Оберлейтенант, соблюдайте дистанцию, мое звание вашего, не так ли?
Сержант с фельдшером посмотрели в мою сторону, ожидая реакции:
  - Не так. Я командир армейской роты, а ты – сгоревшего под Прохоровкой танка. К тому же у меня твой пистолет.
Лассо замолк.
Я приподнялся с тележки, опираясь на костыли, пошёл к дверям школы. Сержант подобрал одну винтовку с земли и последовал за мной.
 - Лассо и санитар, ступайте в ближайшие дома, поищите какой-нибудь еды. Не провоцируйте местных. Сержант, стой у дверей. Я скоро.
Я вошёл в школу. Массивная каменная лестница вела на второй этаж. Небольшое фойе с гардеробом, останки деревянных шкафчиков для обуви (видимо, разобраны на растопку). Под ногами всё  было устлано бумагами: документы, тетради с детскими каракулями, цветные рисунки, обрывки плакатов скрывали облезлые доски пола. Вдоль шёл узкий коридор, забитый всяким хламом. Костыли больно сдавливали туго забинтованную грудь. Вдруг я заметил, что на одной из дверей висит табличка, написанная на моём родном языке. Я  громко прочёл: «КАБИНЕТ НЕМЕЦКОЙ РЕЧИ». Любопытство тянуло меня зайти туда. Я открыл дверь.
Уютное помещение с желтовато-серыми стенами, низкие парты с открытыми крышками для ранцев, стол учителя с вазой…свежих цветов, двумя пачками тетрадей и немецким словарём. На стенах висели стенгазеты с заголовками «Красивейшие города Германии – Берлин, Дрезден, Кёльн, Гамбург, Мюнхен». Тексты на стенгазетах были написаны школьниками в тетрадных листках, аккуратно затем наклеенных. Фотографий из газет и журналов с изображением Дрезденской галереи, Собора в Кёльне, Бранденбургских ворот другого было великое множество. Присев на парту, я принялся читать детские  заметки про Берлин, свой родной город. Как же он прекрасен, скорей бы домой.
Дверь, скрипнув от сырости, открылась. Я не обратил внимания, наслаждаясь фотографиями. В класс вошла та самая женщина, заклеивающая окна. В руках она держала связку книг, которую, увидев меня, с шумом бросила её на парту. Я посмотрел на неё, и, улыбнувшись, продолжил изучение школьной самодеятельности. Чистая немецкая речь, словно молотком, ударила меня по затылку:
  - Пришёл всё же! Чего забыл в стенах школы? Вашего брата тут много побывало, музей разворовали, книги сожгли, музыкальные инструменты испортили! Убирайся прочь, твоё время в России закончилось. Ну?!               
Опершись на костыли, я подошёл к ней поближе, она прижалась к двери, слегка запрокинув голову.
  - Добрый день, бабушка! Не бойтесь, я не трону здесь ничего. Вы учительница немецкого языка? У вас очень хорошая речь! И красивые плакаты…
Она оглядела меня сверху донизу, и, видя, что раненый немецкий офицер не представляет явной опасности, выпалила:
  - Что бы  они тебе поперёк горла встали, плакаты эти! Да, я учила детей немецкому языку до войны, но если думаешь, что ты себе собеседницу нашёл – то не рассчитывай! «Парабелу»  за пояс засунул, думаешь, судьёй стал? Сволочь!   
Она развернулась, и уже схватилась за дверную ручку, как я положил ей руку на плечо. Женщина дрожала,  причиной дрожи был страх.
 - Не ругайтесь, бабушка! Я сейчас уйду, мы все скоро уедем. Но война ещё долго не кончится. Разрешите взглянуть на книги, которые вы принесли. Мне очень интересно!
Она, молча, подошла к парте и, развязав книги, выложила их передо мной. Затем подошла к окну и негромко продиктовала:
  - Манн, Кестнер, Ремарк. Из раннего – Шиллер и Гёте. Неужели читали?
  - Конечно, читал и не раз, очень нравятся, особенно Эрих Кестнер. Знаете, из сборника стихов «Сердце на талии»:
   Среди стен из радужных лоз,
  На балконах цветущих лилий…
«Учительница» тихо продолжила
 Вижу образ из сладостных грёз
 Столь сердцу родной и милый...
 И не знаю, что мне дороже
 Тепло дома, в котором я вырос
  голос матери, шёлк её кожи
Любви милой подруги Колосс…  - вдруг замолчала и подняла голову. Из её глаз текли слёзы. Я понял, что мне лучше уйти и не тревожить эту старую измученную женщину. Уже в дверях  услышал за спиной:
  - …Письмо пришло с фронта. Сын нашёлся, в начале лета пропал… теперь вот нашли, под Понырями. Убит. Танкистом он был, танк его сгоревший обнаружили. Экипаж весь его тоже, вот. Нет больше у меня никого, одна я… мужа ещё в сорок первом ваши повесили, хлеб сжёг колхозный, что бы вам, сволочам, не достался…ТЫ меня всё бабушкой да старушкой называешь, а мне только тридцать девятый год пошёл, вот что со мною вы сделали, ироды проклятые!..      
Она вновь зарыдала.
  - Извини, бабушка! Прощай! - с трудом передвигая ноги, я вышел из кабинета. Мне стало плохо, я вдруг подумал об отце, что если он получит такое же письмо?! Что тогда?
Я вышел на улицу, сержант сидел на ступеньках крыльца и курил. Из-за школы вышли Лассо и санитар, живо о чём-то споря. На часах было без четверти пять, в пять наш состав тронется в путь. Лассо увидев меня, подбежал с большой корзиной:
  - Курт, здесь как у нас в овощной лавке. Капуста, огурцы, чеснок, моркови заросли. Целое ведро молодой картошки набрали. Странные люди эти русские, сажают много, а выкапывать не хотят!
  - Потому что некому выкапывать, расстреляли всю деревню.   
У санитара в корзине были редис, яблоки и алюминиевая миска, в котором лежал пяток куриных яиц. Да, кушанье барское! Хлеба, правда, нет, но его можно выменять. Лассо отдал мне корзину и побежал обратно.
  - Там ещё две курицы гуляют у сарайчика! Командир, я быстро, подождите!    Он скрылся за углом.
Мы загрузили корзины в мой «мерседес», закурили.
Спустя пять минут на станции прозвучал гудок паровоза, нам пора было идти. Со стороны леса, на окраине посёлка в небе нарастал гул самолётов.
 - Это, наверное, наши самолёты летят на Орёл, прикрыть наши войска, - сержант посмотрел на меня, ища подтверждения своих слов.
Я молчал. Еще секунда и мы всё сами увидим.
Пулемётная очередь подняла пыль в нескольких метрах от нас, над головой пронеслась фигура истребителя. На крыльях – звёзды!
 - Русские, бежиииим! – душераздирающий крик вылетал из уст бежавшего к нам человека. Лассо! Он держал в обеих руках по куриной тушке. Сержант с корзиной рванул через огороды, но к железнодорожной станции. Дурак, там же их главная цель! Санитар выписывал ногами зигзаги по дороге в ту же сторону. Лассо подбежал ко мне, схватил за руку и мы вместе упали на землю. Сзади нас раздался взрыв, дождём стекла из уцелевших окон школы осыпало нас, из дверей потянуло горелым. Когда я пришёл в себя, Лассо лежал рядом без сознания. Из его правого уха сочилась кровь. С трудом оттащив его к забору одного из домов, я наблюдал за происходящим.
Десятка два советских самолётов (среди них было пять или шесть штурмовиков – «илов») устроили смертельную карусель над станцией. По очереди они отделялись от «стаи» и пикировали на наш состав. Взрывы гремели несколько минут, затем уже пулемётные очереди русских слились воедино. Израсходовав боекомплект, они повернули обратно…в нашу, с Лассо, сторону. Я ткнулся лицом в землю и заткнул уши. Господи, спаси!      
Длинная пулемётная трасса вспорола, казалось, безопасное небо для русских истребителей. Подняв голову, я увидел, как от этой хищной стаи отделился «ил», из-под его брюха тянулся чёрный шлейф дыма. Он стремительно приближался к земле, и вскоре рухнул на дорогу, снеся половину забора, служившего для нас укрытием. Его мотор горел в семидесяти метрах от нас, но взрыва горючего не последовало. Видимо, этот бандит улетал со станции уже на «сухих» баках. Вдруг фонарь кабины открылся и оттуда плюхнулся на землю лётчик в синем комбинезоне. Я вытащил «вальтер» Лассо и прицелился. Бабах! и лётчик, держась за ногу, заорал матом на весь посёлок. Русский приподнялся на колене, пытаясь запрыгнуть обратно в кабину. Три выстрела подряд моего пистолета отвернули его от этой глупой затеи.   
Не оглядываясь назад, он лёжа поднял руки. Продвигаясь по-пластунски  в его сторону, раненая нога, как ни странно, слушалась меня. В шести метрах от него, я поднялся с земли. Русский оглянулся и что-то крикнул.
 - Руки вверх! – вспомнил я одну из фраз на русском языке в моём словарном арсенале, –плен, сдавайся!
Лётчик прохрипел не менее знакомое мне слово «сука», ругательство, которое, наверное, было в обиходе у всех русских солдат, и лёг на землю. Меня схватили за левое плечо; обернувшись, я увидел Лассо. Он смотрел на лежащего пленного и улыбался:
  - Курт, да ты «ивана» в плен взял?! Что, ас, отлетался? Подрезали крылья, птенчик?
Русский лётчик не поднимал головы от земли, он только ворчал себе под нос. Через десять минут на поселковой дороге показалась бронеавтомобиль с пехотой на броне. Это были солдаты разведывательного батальона, которые двигались к Орлу. Они видели самолёты, летевшие вдоль железной дороги, а услышав бомбёжку, поспешили на помощь. В бронемашине было несколько человек из моего вагона: Ганс Филипп, капитан медицинских войск Круспе, пара санитаров, делавших мне и Лассо перевязку.
На броне свежей белой краской был намалёван самолёт по трафарету, лицо пулемётчика в её башне сияло, как медное блюдо. Он уже в шестой раз рассказывал Филиппу о лично сбитом русском штурмовике:
  …И тут вижу, что истребители повернули домой, а один «ил» снизился настолько близко к земле, что морду в очках видно…не, не вру, правда! Я думаю, сейчас прошью ему брюхо очередью, вдруг собью?! Всю ленту всадил…и вот, сбил! Как думаете, - он посмотрел на нас, - дадут крест?
  - Дадут Пауль, конечно, думаю Рыцарский точно! А Дубовые листья по почте пришлют, если письмо фюреру напишешь! Но учти, писать надо по-русски, - Филипп утвердительно похлопал «героя-стрелка» по плечу. Хохотали все, Лассо прослезился даже.
Пока мы откалывали шутки в сторону новоиспечённого «кавалера рыцарского креста», офицер и переводчик допросили лётчика. Молодой  русский оказался лейтенантом истребительной авиации, и на редкость разговорчивее остальных пленных. Он ткнул пальцем на местоположение своего аэродрома, и назвал количество боевых машин на нём. Правдивость данных еще следовало проверить. Его впихнули в бронемашину и повезли в штаб батальона. Собрав брошенные овощи и кур, мы с солдатами пошли на станцию.
Увиденное нас шокировало; железнодорожный состав походил на мелкое решето. От вагонов остались только изуродованные платформы – точные бомбовые удары и крупнокалиберные снаряды «илов» сделали своё варварское дело. Уцелевшие солдаты выносили убитых. Цифры страшные: из Орла отправили около шестисот человек.  «Дважды» раненых насчитали сто пятнадцать. Тела погибших мы складывали в здании ремонтного депо. Пломбированный состав, который были должны прицепить к нам, догорал на запасной «ветке». Что там находилось? Его ценность для нас не стоила дырявого пфеннига, люди были дороже всего. Меня и Лассо, позвали с носилками к «нашему» вагону. Войдя вовнутрь, мы увидели троих солдат с совковыми лопатами, они что-то заворачивали в брезент
  - Парни, что нашли? – к ним подошёл Лассо, заглядывая через плечо.
- Подполковника Хаммерштедта, кажется. Или его часть…верхнюю, - один из солдат протянул мне погон с мундира.
Мне стало дурно от увиденного; кровавая каша – это  более точно подчёркивало содержимое брезентового мешка.
 - Отнесите в ремонтный бокс, - сказал я и вышел на улицу.
Нас, «боеспособных» осталось около двадцати, это и легкораненые солдаты, санитары и охрана поезда. Разведчики оставили нам станковый пулемёт МГ-42, несколько винтовок и боеприпасов к ним. Батальон двинулся дальше – его целью был Орёл.
Люди хотели есть и Лассо распорядился приготовить обед. Разожгли костёр, время было позднее. Горячий суп из овощей, рисовой крупы и курятины утолил голод и придал сил. Вскоре машинист паровоза, выживший, наверное, чудом во время авианалёта, присоединился к нам с котелком. Уплетая за обе щёки уже вторую порцию, он сообщил нам нерадостные вести:
 - Мы тут застряли надолго. Паровые котлы все в дырах. Давление падает сразу же, не успевая нагреваться. Ходовая часть испорчена, рессоры надо менять. В общем, парни, думайте!..
Мы прикинули, даже если разведбатальон сообщит о нашем происшествии командованию, пройдёт часов пять, не меньше. Максимум, что оно сможет – это выслать новый паровоз. А если орловский вокзал уже захвачен противником? Тогда что?
 - Как там раненые? Им сделали перевязки?! – я повертел головой, ища санитара.
К нам подсел гауптман (капитан) Круспе, старший офицер из «медперсонала»:
 - Не бинты им нужны, оберлейтенант! Тяжелораненым требуются срочные операции, другие лекарства. Да и бинтов осталось на один раз.         
Я развернул карту, любезно предоставленную нам разведчиками. Лассо подсветил карманным фонариком (уже стемнело). Вот наша станция Ермоловка, к юго-западу от Орла. Ближайший город Севск, но до него очень далеко. Нужен транспорт, грузовик с горючим. Грузовик есть, «Фиат» вроде цел. Только баки пусты. Проблема в том, что где находится сейчас линия фронта, мы не знаем. А если мы очутимся в тылу русских? Они ведут наступление на огромной территории; танковые части всегда идут впереди остальных. К костру подбежал эсэсовец, из охраны поезда:
 - Господин гауптштурмфюрер! Два мотоцикла двигаются вдоль насыпи!
Лассо вскочил:
 - С какой стороны? Позади нас?
 - Нет! Со стороны нашего дальнейшего пути следования. Разрешите переставить туда «сорок второй»?
Мы похватали винтовки, эсэсовец установил МГ-42 со стороны трескотни мотоциклетных моторов. Дула наших винтовок щупали темноту, готовясь дать залп по нежданным гостям. Внезапно мотоциклы остановились, из них выпрыгнули четыре фигуры. Услыхав знакомую речь в виде жуткой брани, я окликнул их:
 - Стоять! Не двигаться! Вы кто?
На мотоциклах загорелись фары
 - Не стреляйте! Свои. Мы из 2-ой танковой дивизии СС!
Лассо вскочил и заорал:
  - Врёшь! «Дас Райх» разбита под Курском!? Сейчас они у Белгорода. Вы откуда взялись?
 - Это не так, остатки дивизии отвели на переформирование. Наша дивизия сейчас где-то восточнее села Ракитное, к югу от Орла. Мы едем из госпиталя, ремонтная рота!
Четверо подошли к нам, держа оружие над головой. Лассо проверил у них документы, удовлетворённый бумагами он по-товарищески обнял каждого. Они долго о чём-то разговаривали, затем попросили у меня карту.
Спустя двадцать минут Лассо подозвал меня.
  - Курт, эти «зелёноклювые» , хоть и второй месяц в дивизии, но мозги у них, где надо. В общем, так -  примерно в двадцати километрах от нас есть небольшой городок  Клетошь. Интерес следующий: там находится небольшая мастерская – паровозоремонтная. Пара цехов да ангаров, но! На путях парни видели паровоз. Исправен ли, неизвестно! Они близко не подъезжали. Есть мысли?
 - У нас есть грузовик, из мотоциклов выжмем весь бензин. Отправляемся прямо сейчас. С нами едут машинист, пара охранников и эти механики. Собирайтесь!
Я объяснил затею остальным, за старших оставил Круспе и Филиппа. Прихватили пару винтовок, закинули их в кузов «Фиата». Вскоре выехали.

4 августа 1943 года
Меня разбудил молодой механик.
  - Господин оберлейтенант, мы на месте. Мы проверили, у мастерской тихо, никого нет.
  - Сколько времени?
  - Утро. 4.30. Скоро рассвет.
Мы двигались цепочкой, держа оружие на изготовке. Паровоз стоял на путях. Машинист залез в кабину, долго там возился и гремел ключами, которые взял с собой.
  - Командир, нагревательный куб сильно повреждён. Остальное исправно, пара клапанов да  газоотводные трубки подкрутить осталось. Мне нужен помощник, остальные идите, ищите сварочный аппарат в мастерских. И уголь тоже, в тележке его осталось на две лопаты.
Поиски заняли не более часа. Загрузив на тележку баллоны и сварочный аппарат, ждали Лассо. Он вернулся с двумя ящиками и холщовой сумкой.
 - В одном из цехов были какие-то инструменты: гаечные ключи, клещи, стальные прутки и другой хлам. Я набрал два ящика – сгодятся?
  - Думаю да. Капитан, а что у тебя в сумке? – ответил я, тыча пальцем в сумку.   
Лассо извлёк две двухлитровые бутыли с мутной жидкостью. «Ну, ты и свинья! Ставлю пятьдесят марок, что это проклятый спирт!» - подумал я, и, взяв бутылку, отковырнул затычку.
 - Дружище, ты гений! Надеюсь, ты не хлебал из них, ведь это керосин!
Сияющее лицо «находчивого» гауптштурмфюрера скисла. Бедняга, уверен, он думал, что там спиртное. Э, нет, русские спиртное никогда не оставят! Культура не та.
Механики нашли уголь в товарном вагоне, в одном из ангаров. Он был полон, как колосья зерном. Плюс вагонов было три, а это решало все наши проблемы.
Ремонт паровоза был закончен, когда жаркое августовское солнце пекло нам головы. Запустив двигатель, мы усердно продолжали подбрасывать уголь в топку. Сцепив вагоны, наш состав двинулся обратно в Ермоловку.
Дорога должна была занять не более получаса. Я и Лассо сидели на полу тендера, когда над головой раздался винтовочный выстрел. Высунувшись из-за кучи угля, мы увидели перевёрнутый мотоцикл слева от паровоза.
Я спустился в машинное отделение. Охранник-эсэсовец держал винтовку в руках.
  - Кто это был? – изумлённо спросил я.
  - Русский, он ехал нам навстречу. Со стороны станции. Я его снял, - ответил тот.
Ясно!               
Стоп, какой русский? Откуда? Но ведь там наши раненые парни!?               
Когда мы добрались до Ермоловки, там кипел бой. Короткие очереди МГ-42 успокоили душу – значит, ещё держатся.
Как позже выяснилось, на станцию прибыло два взвода русских на автомашинах (которых пленные иваны почему-то всегда называли «особистами» ) Напоровшись на наш пулемёт, они потеряли двадцать человек и отступили. Правда, оставили несколько снайперов в здании ремонтного депо. Их пришлось выуживать оттуда с помощью трофейных ручных гранат Ф1. Было захвачено несколько единиц стрелкового оружия: пятнадцать винтовок, пистолеты ТТ и патроны к ним. В одежде убитого русского офицера мы нашли интересную бумагу, перевести которую нам сумел «одноглазый» сержант (во время авианалёта он спрятался в одном из сельских домов). Документ гласил:

секретно
УОО НКВД СССР
Майору ОО ГБ 1 УФ тов. Труханову

                [Не позднее] 5 августа 1943 года
Отступление немецких войск развивается быстрыми темпами. Орловская группировка противника окружена. Из данного района наблюдается движение железнодорожных составов противника с имуществом и захваченными архивами. Наиболее вероятное место прохода – ветка Орёл-Севск-Шостка.
приказываю
Минировать отдельные участки пути прохода составов, уничтожать архивы и имущество любыми доступными способами. Для выполнения задачи задействовать весь личный состав сил НКВД в данном районе.
                Зам. Начальника ВС ОО НКВД 1 – го Украинского фронта комиссар государственной безопасности 2 ранга  тов. Наумов

 Вот это да! Сорвали план советского командования! Теперь ясно, что хотели эти «особисты» на этой станции. Им вагоны с архивами надо уничтожить. Но их опередили, авиация сожгла их раньше. Образец русской халатности!   
Бумагу я спрятал в карман, надо будет передать это командованию.
Раненые были перенесены в вагоны, остальные забрались на крышу. Вследствие того, что дорога на Севск была «закрыта» для нас, было решено двигаться восточнее, к городу Бахмач. Это было не менее опасно, ввиду близости  боевых действий, но иного пути у нас не было.
Запасы провизии мы взяли с огородов, их должно хватить на сутки. С углём проблем не было, его на станции было предостаточно.
         

            
Часть вторая

Кончики пальцев скребут землю. Она становится липкой и засасывает постепенно: сначала пальцы, затем ладонь, потом запястье… Чей голос? Я слышу едва уловимые звуки…Женщина! Нет, их двое. Там ещё и мужчина с ней. Как жаль…
Но что она говорит? «Мальчики, милые, откликнитесь..!» Ну, конечно, я сейчас встану из этого грязевого месива и позову тебя, добрая сестра! Почему ноги не слушают меня, я не могу их согнуть? Мне надо в них упереться! Они словно склеены и очень холодны…
«Сестраааа! Милаяяя!»  Я кричу, но из гортани не вырывается, ни звука. Я нем? Язык двигается, значит на месте! Что со мной?
Я слышу шаги! Да, они идут ко мне, они мне помогут! Я выгибаю спину, пытаюсь приподняться, но жижа ещё глубже поглощает меня. Лицо женщины, она видит меня, она смотрит мне в глаза. Протяни руку, спаси солдата!
«Они все мертвы…мы опоздали!» Из её прелестных губ вырывается эта фраза; тень мужчины обняла эту милую  женщину. Она плачет. Нет, нет, не плачь, я ещё дышу, в моей груди бьётся сердце! Стоп! Почему ОНИ? Я тут один.  С трудом поворачиваю голову, о господи! Нас тут тысячи… Выцветшие лица с пустыми глазницами отовсюду глядят на меня, скрюченные пальцы на обглоданных запястьях замерли в слое этой жижи.   Мужчина поднимает нечто с земли?! Это сумка фельдшера, он мне поможет! Горсть белой пыли летит мне в лицо. Что ты в меня бросаешь?! Боже, как жжет лицо, кожа на нём начинает пениться, в глазах мутнеет.
Ублюдок, это известь! Я живой, тварь, прекрати! Огнём горит склеенная нога, и грудь…Меня трясёт всего! Помощи…!
 - Курт, очнись! Командир, прошу вас, очнитесь! Откройте глаза!
Я слышу голос, я узнаю его. Лассо!!?!
Открыв глаза, еле различаю знакомые очертания лица. Да, это он. «Мать вашу, да позовите же санитара!» - орёт мой друг. Прихожу в себя, оглядываюсь. Ужас, суматоха жуткая. От такого количества людей рябит в глазах, спустя секунды понимаю, что я на  вновь на вокзале. К нам подходят два санитара; они долго разговаривают с Лассо, затем делают мне подряд два укола. Проваливаюсь в сон.

5 августа 1943 года
23.00
г. Глухов
Не знаю, сколько я проспал, но открыв глаза в помещении и за окном было темно. Вокруг спали люди, лишь в дальнем углу кто-то беспрерывно кашлял. Двери были раскрыта, там тускло горела лампочка. Поднявшись с кровати, сразу же почувствовал жгучую боль в бедре. У изголовья койки моего соседа стояли костыли, опёршись на них, я вышел из помещения.
Узкий, плохо освещённый  коридор и дремлющий старик в белом халате у входа в мою палату известил меня о том, что я снова попал в госпиталь. Сделав пару шагов, раздался ворчливый голос сзади:
 - Куда собрался, солдат? Давно не получал палкой по заднице?!
Ну, это уже слишком! Какой я тебе солдат!?!
 - Встать! Смирно! Как смеешь обращаться так с офицером вермахта, в окопы захотел!?
Санитар даже не мигнул – лишь вышел из-за стола и закурил.
 - Понятно, ты из новеньких, это вас значит, с трофейного поезда сняли? Молодцы, молодцы! Угнали состав, перебили полк НКВД, захватили секретный документ! Сюда, в госпиталь, приходили генералы. Разговаривали с ранеными офицерами, давали даже шоколад. Всё расспросили, пожелали выздоравливать и ушли.
 - Когда они были? С ними был гауптман  танковых войск СС, такой блондин, лопоухий, весь в веснушках?
 - Приходили сегодня днём. Да вроде с ними такого не было. Адъютанты только.
Интересно, куда исчез Лассо? Он же на шаг от меня не отходил, наверное, в штаб отправили. Документы НКВД?! Проверил карманы – их нет. Ясно, друга отправили на допрос.               
Я попросил у старика пару сигарет и вышел на крыльцо. Ночная прохлада приятно освежала. На небо будто высыпали пригоршню драгоценных камней, оно сверкало миллионами звёзд. Толстощёкая луна освещала дорожки к госпиталю, выложенные пёстрыми камешками.
«Самое время для ночной прогулки», - подумал я. Ходьба быстро утомляла и причиняла боль, но лёжа в постели осознавать свою беспомощность глупо. Вышел за ворота госпиталя, навстречу шёл патруль. Поравнявшись со мной, они остановились, сняв винтовки. Их было трое, низкорослый унтер-офицер с блестящей бляхой на груди и двое солдат, тощие как сельди. «Цепные псы»  были изрядно пьяны. Запах русского самогона и лука не перепутаешь ни с чем.
 - Куда ползёшь, пехтура? – икнув, начал свой «допрос» старший.
 - Какая я тебе пехтура, ты на погоны посмотри, пьянь! - прошипел я ему в ответ, но тут же вспомнил, что китель свой оставил в госпитале, и на мне одна только рубаха. Да, придётся выкручиваться самому.
 - Парни, вы видите на этом одноногом погоны? Кто-то, кажется, в жандармское отделение метит. Что, по фронту заскучал?      
Солдаты встали сзади меня, один толкнул меня прикладом в бок. Я со всей силы долбанул ему по ноге набалдашником костыля. Взвизгнув как кот, которому отдавили лапу, солдат  шлёпнулся на землю.
 - Мерзавец, сейчас я выбью из тебя всю дерзость! Густав, держи эту суку за шиворот!
Не успел я перехватить руку этого Густава, как удар по голове чем-то тяжёлым нарушил все планы на самооборону. В глазах потемнело, и я осел на землю. Приоткрыв глаза, увидел ехидную рожу унтера:
 - Всё, приятель, отвоевался! Следующую ночь будешь вести дуэли с клопами, на гауптвахте!
С каким удовольствием я двинул бы сапогом этой тыловой крысе в челюсть, увы, силы не равны:
 - Лучше ночь на гауптвахте, чем нюхать ещё пару минут вонь из твоего рта. Ты что, по вечерам дерьмо из выгребных ям хлебаешь?
Эта фраза была явно лишней, паскуда Густав прошёлся прикладом по моим рёбрам, словно по батарее. «Цепные псы» приволокли меня в свою конуру. Сырое холодное помещение, с ободранными стенами, тускло освещаемое крохотной лампочкой. В углу стоял стол с двумя стульями и чуть поодаль кресло. В нём мирно дремал «хиви» , сжимая в руках гармонь. Стол был усыпан пустыми бутылками, огрызками лука и хлебными крошками. Пиршество, по-видимому, было закончено к моему «визиту».
 - Гопаренко, свинья, вставай! У нас клиент, проводи его в гостиную, как надо.
«Доброволец» с трудом поднялся с кресла, кивнул лохматой головой, и направился в мою сторону, нацепив на пояс кобуру.
«Гостиная» представляла собой подвал с ужасно низким потолком, лишь пригнувшись, я пролез в помещение. Напоследок русский отвесил мне смачного пинка и захлопнул дверь.
В подвале был не только я один. У окна на расстеленном пальто сидел старик со снятой рубахой. Рядом сидела молодая девушка, она зашивала на ней рукав. Дед держал в руках черепок с огарком свечки, которая коптила больше, чем давала огня. У дверей на соломе лежал бородатый мужик с забинтованной ногой, бормоча себе что-то под нос. Четвёртым и последним в этом подвале соседом, был ефрейтор вермахта. Странно… Молодой паренёк, видно недавно призванный, но сумевший уже заслужить нашивки. Он, расстелив лист газеты, перекладывал по кучкам…сладости. Да, я сразу не поверил глазам, но подойдя поближе, понял, что это были они. Конфеты, пара леденцов, несколько кусочков сахара, половина плитки трофейного американского шоколада («Cadbury’s Ration Chocolate» если не ошибаюсь!). Я присел рядом с ним, не загораживая свет «коптилки». Не замечая меня, он продолжал свой «кропотливый» труд.
  - Как тебя зовут? – спросил я у этого «сладкоежку»
  - Гюнтер Зюсс, - не поднимая головы, ответил он.
  - А если по форме? Или для тебя это в тягость?
Моё любопытство не унималось.
  - А вам какая разница, вы кто вообще?
Гюнтер пристально стал разглядывать меня. Рубаха и брюки на подтяжках не убедили его отчитываться перед назойливым «соседом».
Ехидно улыбнувшись, я представился:
  - Курт Мильх, обер-лейтенант 292-й пехотной дивизии, но ты можешь, в принципе, не вставать.
Глаза «бедолаги» ефрейтора округлились, он вскочил, ударившись затылком об потолок. Его пилотка упала мне на колени. В полусогнутом состоянии, он громко затараторил:
  - Гюнтер Зюсс, ефрейтор медицинской службы, 263-я пехотная дивизия. Простите меня, господин оберлейтенант, я не заметил на вас знаков различия, если вы сразу сказали, ой, извините… Я могу всё объяснить, но не говорите моему командиру, он заста…
 - Так, стоп! Успокойся! Все в порядке, я не собираюсь никому жаловаться на тебя. Ты был занят делом, я тебя прервал. Расскажешь, откуда ты и что делаешь?
Убрав кулёк со сладостями в карман мундира, и сев на пол Гюнтер рассказал мне следующее.
Призвали его весной 1943 года из Висбадена; дивизия принимала участие в наступлении под Курском. Полк, в котором он служил, бросили в бой в районе села Черкасское, там он был почти весь перебит. Гюнтер вытащил из-под огня восемь тяжелораненых солдат, а после того, как полк перестал существовать, как боевая единица, его расформировали. Получив за свой «подвиг» нашивки ефрейтора, Гюнтера перевели в Белгородский военно-полевой госпиталь. Здесь пули над головой не летали, но выковыривали их ежедневно. Поначалу было тяжело, сутками не ложась спать из-за непрерывного потока раненых с передовой. Но со снабжением было более чем хорошо, рацион госпиталя включал в себя мясо и фрукты, так что от голода рёбра не трещали (не то, что на фронте!).
После начавшегося 3 августа наступления русских под Белгородом, госпиталь был эвакуирован в Глухов.
 - Сегодня утром по радио говорили, что в Белгороде идут ожесточённые бои за каждую улицу. Но, скорее всего, город оставят, - закончил свой рассказ ефрейтор.
  - Слушай, Гюнтер, а как ты угодил сюда, в этот подвал? Меня пьяные фельджандармы притащили, за то, что я одному по ноге врезал костылём. Эх, жаль, что мундир оставил в госпитале…
Гюнтер, почесав ушибленный затылок, объяснил:
 - Меня командир сегодня упёк сюда для перевоспитания, якобы  я «позор для немецкой нации и фюрера». А причина следующая: к нам поступают раненые с личными вещами, в которых помимо сигарет, документов и  безделушек попадаются сладости: конфеты, леденцы, сахар. Я всё заворачиваю в газеты и прячу. А утром к госпиталю прибегают местные ребятишки, которых наш повар Хуго угощает чаем. Вот я и решил им раздавать сладости из своих запасов. С конфетами и чай  пить вкуснее. А наш командир, сволочь, Хуго перевёл в гарнизон города, а меня отчитал перед всей ротой, пригрозив также переводом из госпиталя вслед за поваром. Сегодня утром я хотел раздать остатки ребятам, но меня один из санитаров сдал. Так сюда и попал. Думаю, потом в гарнизон отправят…
Гюнтер громко втянул носом воздух, глаза заблестели. « Чёрт, ещё не хватало, что бы он здесь плакал!» - подумал я, и вытащил платок из кармана. Ефрейтор вытер глаза и высморкался.
Мы ещё два часа разговаривали, он рассказывал о детях, которых снабжал сахаром, я поделился историей о нашем «угоне поезда». Свечка у русских уже погасла, мне ужасно хотелось курить. Я подошёл к деду, показал руками, что прошу сигарету. Старик покачал головой, но я решил схитрить. Выпросив у Гюнтера пару кусочков сахару, я отдал их молодой девушке. Она посмотрела на деда, затем положила их в рот. Старик вытащил  металлическую коробочку из кармана пальто, вынул квадратный обрывок газеты и, насыпав на него табаку, отдал мне. «Изделие» оказалось очень крепким, я раскашлялся. С трудом докурив, я лёг спать.

6 августа 1943 года
Гюнтер разбудил меня спустя три часа; из проёма двери высунулась заспанная морда Гопаренко, он приказал меня немедленно разбудить.
 - Пришли за ним, буди давай! А то ругаться будут, - подозрительно «ласково» произнёс тот.
Мы поднялись по лестнице, «хиви» без перебоя спрашивал на ломаном немецком языке всякую чепуху: не холодно ли было в камере, не донимали ли «задержанные», не голоден ли я и прочее. Увидев, что я хромаю на ногу, русский подхватил меня под руку и потащил наверх. Слова «отвяжись» хватило, что бы он отстал и шёл следом за мной.
Зайдя в помещение «жандармки» я понял, в чём причина столь необычного поведения моего конвоира. Я расхохотался.
Посреди комнаты стояли трое вчерашних знакомцев: впереди унтер-офицер, красный как помидор и выпятив грудь, на которой висел (точнее покоился почти в горизонтальном положении Железный крест II класса); за его спиной  стояли, вытирая рукавами носы и переминаясь с ноги на ногу, оба солдата из патруля. По отделению метался мой дружище Лассо фон Ульрих, переворачивая столы и стулья. Расписная гармонь, стоявшая на полу, полетела от удара сапога в дальний угол, жалобно зашипев пробитыми мехами. Осколки стеклянных ёмкостей из-под самогона, огрызки, окурки и свежесобранные сливы образовали симпатичную «мозаику» на полу.
Образованный гауптштурмфюрер  извергал такие лексические обороты, что мне даже стало как-то не по себе. Трибунал и передовая – это была самая гуманная  участь, которую наобещал он фельджандармам. Подбежав к унтер-офицеру, он резко сорвал с него крест и погоны, при этом в мундире последнего образовалась дыра, величиной с кулак. Наградив солдат дюжиной затрещин и пинков, Лассо вышвырнул их на улицу. Услышав мой смех, он обернулся.
 - Курт, ты в порядке? Как я рад тебя видеть!? Эти скоты не били тебя, ты только скажи, я ими займусь каждым отдельно!  Лассо до хруста в костях обнял меня.
  - Я в норме. Только раненая нога иногда отекает, а так всё в порядке, не переживай. Проводи меня в госпиталь, мне надо сделать перевязку.
По дороге в госпиталь я рассказал ему всю историю моего «заключения» в подвал. Упомянул и о Гюнтере:
  - Паренька надо вытащить из гарнизона. Он пропадёт здесь, командир его раздавит.
  - В штабе расскажешь. Нам туда после обеда для отчёта. Там про своего ефрейтора и замолвишь словечко, - с безразличием ответил Лассо.
В госпитале санитары и охрана накинулись на меня с расспросами, и о моём самочувствии, и о заточении в погреб. Видимо, Лассо переполошил весь персонал в связи с исчезновением «пациента», но я был благодарен ему за это. Одному Богу известно, сколько бы ещё суток эти «псы» продержали меня там. Обед был исключительно вкусный: помимо молочной лапши с тушёными овощами, мне преподнесли кусок жареного мяса и два стакана крепкого кофе, который на удивление был настоящим (а не фронтовая «эрзац-бурда»). На стуле лежал пакет с новым обмундированием, новая белая рубашка пришлась впору с мундиром. В бумажном пакете под подушкой лежали мои «жестянки» , начищенные санитаром до блеска. Через пару минут дежурный врач принёс бритвенные принадлежности и расчёску, по которым я ужасно «соскучился». Одевшись, я посмотрел на себя в зеркало: на меня глядел молодой парень, в новой военной форме и глупым выражением лица. Действительно, на передовой всё больше забываешь следить за своим внешним видом, начинаешь превращаться в грязного бородатого бродягу в тряпье землистого цвета, но смешнее всего выглядят боевые награды, отливая своим блеском.
Через два часа в палату зашёл Лассо, он принёс мне новую фуражку.
 - Нам пора, в штабе уже заждались. Трость дать, или сам пойдёшь?
Я сказал ему, что дойду самостоятельно. Штаб находился в здании бывшего театра. Там собралось большое количество офицеров, они склонились над столом с картой, обсуждая боевые планы. Среди них я сразу заметил генерал-майора Клюге, и полковника Дрейдрикса, командиров моей дивизии. Он разговаривал с картографистом, показывая ему, что необходимо отметить на настенной карте. Увидев нас, с Лассо, они подошли к нам, пожали мне руку, а Дрейдрикс по-отцовски обнял:
 - Оберлейтенант Мильх, я счастлив, видеть вас здесь, с нами. Наслышан о ваших подвигах, тяжёлый путь вы проделали. Когда мы последний раз виделись?
 - Перед боем в селе Глухарёво, там его и ранили, - услышал я за спиной голос гауптштурмфюрера.
 - Всё верно, но сейчас многое изменилось, как у нас в дивизии, так и на фронте. Слишком много новобранцев, много семнадцатилетних, а на них надеяться не приходится. Все три полка нуждаются в пополнении, в первую очередь офицерами, хотя бы ветеранами летней кампании . Я послал запрос в расформированные части, но там не торопятся ими делиться…, - полковник замолчал на несколько секунд, задумавшись, но затем резко повернулся ко мне, схватив за плечо.
 - Чуть не забыл, я рассказал командующему о вашем геройском рейде на поезде, и о документе, который вы захватили. Он желает познакомиться с тобой и твоим другом.
Дрейдрикс проследовал в соседний кабинет, но вскоре он вышел оттуда с двумя генералами.
 - Знакомьтесь, господа генералы, прославленный командир из моей дивизии оберлейтенант Курт Мильх. Вести о его подвигах облетели уже весь Восточный фронт!
Одного из генералов я узнал сразу, это был «пожарник фюрера», генерал-полковник Вальтер Модель, командующий 9-ой армией. На нём держалась вся оборона, его фюрер посылал на самые «жаркие» участки фронта, где ситуация была наиболее плачевнее, и вела к катастрофе. Модель всегда контролировал ситуацию и спасал положение. Конечно, для осуществления своих планов он не жалел ни солдат, ни техники, но его уважали и боялись. Он дерзко разговаривал с Гитлером, отстаивая свою точку зрения. Говорили, что в разговоре с ним, генерал-полковник сказал: «Кто командует 9-ой армией, Вы или я? Вы сидите здесь и судите по карте, а я вижу ситуацию на месте! И прошу не разговаривать со мной таким тоном!» Не всякий человек осмелится на такие слова.          
На фронте его уважали, в тылу – боялись как огня. Он прочёсывал все армейские штабы в поисках лодырей и излишнего персонала, обнаруживая которых, немедленно посылал на фронт. И к офицерам внимательно присматривался, беда тому, кого застанет на «тёпленьком местечке»! Он был как стальная пружина, в постоянном напряжении и полным энергии, обладая ясным умом и непревзойденной стойкостью.            
И вот сейчас на меня смотрел, скептически и оценивающе, этот невысокий, почти грациозный человек с густыми чёрными волосами и большими живыми глазами, от чего у меня похолодело под рубашкой:
 - Рад с тобой познакомится, оберлейтенант! Клюге и Дрейдрикс хвалят  тебя ежедневно у нас в штабе, ознакомился я и с «подвигами» твоей роты. Молодец, образец офицера вермахта.
Он повернулся к Дрейдриксу:
 - Франц, а ты мне жаловался, что у тебя опытных офицеров нет. Врёшь,  Мильх стоит дюжины моих «тыловых жеребцов» , - произнёс командующий с иронией. 
Дрейдрикс надулся, словно бычий пузырь, и выпалил:
 - Так точно, господин генерал-полковник, я с вами полностью  согласен! Мы как раз обсуждали этот вопрос с ним, но с офицерами действительно больной вопрос. В моей дивизии даже пехотным батальоном командовать некому, не то, что ротой.
Модель разразился громким смехом, от которого в нашу сторону повернулись даже офицеры у карт, затем сказал, скосив на меня глаз:
 - Вот пускай он и командует!
 - Молод он ещё для командира батальона, роты с него достаточно - Дрейдрикс похлопал меня по плечу.
Модель на минуту ушёл в кабинет, вернувшись с картонной коробкой:
 - Держи, Курт, капитанские погоны. Ты их заслужил, принимай командование батальоном. Франц, считай, твой вопрос решили. Больше не проси.
Я поблагодарил командующего, он, пожав мне руку, удалился обратно в кабинет. Не успел я прийти в себя от случившегося, моё дыхание вновь перекрыли – правда, посредством «стальных» объятий Лассо. Он что-то тараторил на ухо об оказанной чести и уважении, о наградах, но я его не слушал, «переваривал» слова Моделя.
Клюге «разъединил» нас и познакомил второго генерала со мной. Им оказался командир танковой дивизии СС «Дас Райх» бригадефюрер Хайнц Ламмердинг, человек, которым мой друг Лассо восторгался и которого уважал. Бригадефюрер сухо пожал мне руку, расспросил подробно о перестрелке с ротой НКВД, о сгоревших вагонах с документами, затем передал Лассо бумаги о возвращении его в часть. Поздравив меня с повышением, он также удалился.
Нас пригласили к карте, и разъяснили ситуацию, сложившуюся на фронте. Итак, Белгород сдан русским. Ромны и Глухов будут заняты через несколько недель, под угрозой находится оперативная группа войск «Кемпф» под Харьковом. В направлении Богодухов - Ахтырка – Мерефа русские бросили две танковые и три полевые армии, если они перережут железнодорожное снабжение Харьков – Полтава, то вторая столица Украины обречена. Необходимо задержать их на данном выступе. Правда, в противовес Советам мы имеем всего одну 4-ю полевую армию. Ситуацию улучшило сообщение о переброске трёх танковых дивизий СС «Викинг», «Дас Райх», «Тотенкопф» на этот участок. Это уже что-то, эсэсовцы, закалённые в летних боях, грозная сила для советского танкового «кулака».
Дрейдрикс вручил мне направление в часть, мой батальон находился в десяти километрах от города. Я спросил у командира насчёт Гюнтера Зюсса и Хуго, прося перевода их в мой батальон. «Поговори с полковником Цвейгом, он командир гарнизона, эти двое из его полка, - ответил он.
Лассо отправился со мной к Цвейгу. Тот находился у себя в части, на мой запрос ответил категорическим отказом:
 - У меня каждый солдат на счету, неделю назад пришлось выделить две роты для фронта, у меня уже недокомплект!
 - За этих двух бойцов я дам вам четверых, - предложил тогда я
Полковник почесал затылок, порылся у себя в столе, извлёк лист бумаги и негромко сказал:
 - Их фамилии и звания?
 - Гюнтер Зюсс, ефрейтор, а второго Хуго…а фамилию и звание..не знаю ещё.
 - Капитан, ты бы узнал кто они такие, а то требуешь, не зная…
 - Хуго – повар, его перевели к вам недавно! – внезапно я вспомнил рассказ Гюнтера.
 - Ааа, этот Хуго! Тогда понял, перевод из госпиталя. Его зовут Хуго Арним, он обычный рядовой. И тебе эти двое нужны? – полковник удивлённо посмотрел на меня.
Я объяснил ему всю ситуацию, о конфликте с их командиром, даже о конфетах. Цвейг попросил уточнить, кого я собираюсь дать взамен. Лассо рассказал ему о фельджандармах и «хиви» и обрисовал их в красках:
 - Эти четверо исполнительны, верны воинскому долгу и служат фюреру. Им надоело гулять по городу целыми днями, они рвутся на фронт, что бы сражаться там, как львы! – выпалил мой друг на одном дыхании.    
Я был ошарашен, эти пьяницы и лодыри стали, чуть ли не героями рейха, хоть к Рыцарскому кресту представляй!
- На втором листе впиши  фамилии этих «львов» и забирай своих, договорились? Мне точно отдадут этих солдат?
 - Ручаюсь, господин полковник, спасибо!
Вечером мы: я, Гюнтер и Хуго возвращались на грузовике в мой батальон. Мой друг Лассо отправился на вокзал, ему пора было вернутся к своим. «Мы обязательно ещё встретимся, я обещаю!» - сказал мне напоследок гауптштурмфюрер.
Через два дня наша дивизия была переброшена в район Ахтырки. Богодухов был захвачен Советами уже 7 августа. Потрёпанные части присоединились к  нам. По сути, Ахтырка небольшая казачья станица, но контролируя ее, открывался путь на Харьков с юга. Здесь была создана мощная оборонительная система: железобетонные ДОТы с противотанковыми орудиями, множество пулемётных точек, были выделены даже две батареи  210-миллиметровых 6тиствольных миномётов, для уничтожения пехоты противника. Прошёл слух, что командование решит применить отравляющие газы, поэтому солдаты получали новые противогазы. План был прост: затянуть русские войска вглубь обороны, измотать на отдельных огневых рубежах, а затем начать контрнаступление. Цель: вновь занять Богодухов и Золочёв и прорываться к Белгороду. В наступательном резерве находилась танковая дивизия СС «Викинг» и «Дас Райх». Наша 292 пехотная дивизия также была задействована для наступления.

9  августа 1943 года
5 ч 30 мин
Русские начали артиллерийский обстрел наших позиций. Дальнобойные орудия били в течение получаса. Мой батальон находился позади всех передовых частей, но снаряды долетали и до нас.    
Иваны чередовали многослойный огонь, стрельба шла из всех видов оружия, от беспрерывно паливших легких минометов до тяжелой артиллерии. Среди голубого неба они создали огневую завесу, не оставлявшую места воображению. Шлейфы дыма рвали небеса на части. Приближающийся гул моторов не предвещал ничего хорошего. «Долгоносики»  летели длинными цепочками, сбрасывая смертельный груз на наши позиции. С потолка моего блиндажа земля валилась изо всех щелей, ноги уже по колено были засыпаны. Лейтенант Фландерс (командир второй роты «моей бывшей»), сидел в углу, сжавшись в комок и закрыв ладонями уши. Молодой связист, прижав рацию к груди,  раскачивался на скамье, словно маятник и бормотал: «Всё хорошо, это скоро кончится. Всё хорошо…»
Всё внезапно стихло. Через секунды дверь блиндажа распахнулась, на пороге стоял Зюсс, он произнёс:
  - Танки… - и упал на пол.
На спине его мундира чернели три дырки. Он был мёртв. Связист начал бешено крутить ручку телефона, пытаясь соединиться с нашими соседями. Я схватил лейтенанта за шиворот и вытащил из блиндажа. Солдаты вынимали из ящиков противотанковые гранаты, заряжали винтовки и автоматы. Принесли несколько переносок с «грибами»  Офицеры прошлись вдоль траншеи, считая потери. Двадцать восемь убитых, девятнадцать раненых. Могло быть хуже.
Впереди загрохотали наши противотанковые орудия. В стереотрубу я отчётливо видел танки противника. Их было больше шестидесяти. Меня окликнул связист. Вызывала передовая:
 - Мы здесь не удержимся. Выдвигайте танки и резерв. Иначе все погибнем!
Я крикнул, что не имею приказа оставить позиции и бросил трубку.               
Парни, я бы вам помог, но кто задержит их здесь, если они прорвут оборону? Пока я прокручивал в голове различные варианты, снаряд боднул крышу блиндажа, и несколько досок рухнули на пол.
 - Танки идут к нам!!!  - раздалось из окопов.
Шесть танков КВ и пять «тридцатьчетверок» быстро приближались к нашим позициям, ведя плотный огонь, не давая нам высунуться. Впереди стоящий ДЗОТ с двумя пулемётами был раздавлен гусеницами головного танка. Из траншеи выползли трое солдат, приблизившись к нему, они поочерёдно кинули гранаты. Две отскочило, одна взорвалась у башни. Танк продолжал ползти, угрожая сровнять траншею вместе с нами. Второй танк уничтожил этих солдат, рискнувших дать отпор стальному монстру. Фландерс вытащил из переноски противотанковую мину и, пригнувшись, подбежал к головной машине. К удивлению, башня КВ не двинулась в его сторону, и лейтенант швырнул «гриб» прямо под гусеницу. Взрывом у русского оторвало два колеса, а машина ткнулась в образовавшуюся воронку носом. Фландерс двумя прыжками добрался до траншеи.
Иваны прибавили скорость, до нашей позиции оставалось около пятидесяти метров. Инициативу лейтенанта поддержало ещё с десяток солдат. Они поползли прямо на вражеские машины. Было подбито ещё два танка, но эта дерзкая вылазка унесла жизни ещё семерым бойцам. Ситуация достигла критической точки. Все решали несколько секунд. Нам повезло, что русские действовали, задраившись наглухо, как делали всегда, и не успевали достаточно быстро оценить характер местности. С правого фланга подъехали две «пантеры» и открыли огонь. Они подожгли три КВ и один Т-34, остальные русские танки отступили. Вскоре появилась пехота противника, и мы встретили их пулемётными очередями. Тем не менее, русские сцепились с нами в траншее. Вражеский пулемётчик хватил меня по спине прикладом, я упал на землю, но ухватился за его сапог. Схватив его за горло, я высадил ему в живот всю обойму из «вальтера». Расположившись у дверей блиндажа с трофейным «дегтярёвым», я застрелил ещё троих. Бой, длившийся четверть часа, был нами выигран. В блиндаже ко мне зашли командиры рот и сообщили об убитых. Ещё сорок два человека. К вечеру от батальона вообще ничего не останется.
Спустя час на связь вышел генерал-майор Дрейдрикс:
 - Капитан, как у тебя там? Живы?
 - Живы, но потери уже значительные. Долго не протянем.
 - Сколько?
 - Восемьдесят один человек. Раненых вдвое больше.
 - Да, не сладко вам пришлось. Но на передней линии ещё тяжелее. Целый полк положили, два танка сожгли (видимо те самые «пантеры»!), и отдали правый фланг русским. Надо выбить их оттуда, боеприпасы остались?            
 - Есть ещё. Но с гранатами туго. Думаете, силами батальона выбьем?
  - Должны выбить!!! Это важные позиции, будь готов через час. Я скажу артиллеристам, что бы кинули туда снарядов перед вашим штурмом. Договорились?
  - Хорошо.
Я переговорил с ротными о штурме. Они высказались за поддержку танками. Но это было невозможно, танки находились в резерве, их попросту не выделят. Я обошёл наши позиции, раздал остатки гранат, разъяснил задачу пулемётчикам.
Через час мы услышали завывание пунктуально открывших огонь реактивных батарей позади нас. Я только собрался посмотреть, куда они попали, когда земля вздрогнула от ужасных взрывов. Снаряды падали вокруг нас. Казалось, что разверзся ад. У меня было ощущение, что легкие вот-вот взорвутся. Моей первой мыслью было, что русские открыли огонь из «орг;нов» по нашим позициям, одновременно с нашими орудиями. Но это было не так, миномётчики, ублюдки, обстреляли нас, не тронув ни пяди земли русских позиций. Ад кончился через 20 минут. В блиндаж ворвался разъярённый оберлейтенант фон Л;тар, командир третьей роты. Брызжа слюной и размахивая револьвером, он извергал свой гнев:
 - Сволочи! Таких косых свиней я нигде не видел!! Они хоть знают, куда попали!?? В одной моей роте перемололи шестнадцать ребят, которые прошли все круги ада! Я лично передушу всю эту шваль, которая палила по нам!
Я решил его успокоить:
  - Не ори! Твоим парням больше не поможешь, я тоже потерял не меньше! Сколько у Фландерса?
Л;тар сел на лавку и тихо ответил:
 - Где-то около двадцати. Раненых много.
Мы подсчитали:  тридцать три убитых, одиннадцать раненых. И это, не выходя из окопов. Через пятнадцать минут зазвонил телефон, на проводе был Дрейдрикс:
 - Мать твою, почему не атаковал? Я тебя под трибунал отдам! Струсил, мерзавец?!!
 - Командир, твои «газомёты»  обстреляли мои позиции!!! У меня минус сорок четыре бойца. Как это понимать!??
Полминуты в трубке молчание, затем тихий голос полковника:
 - Извини, капитан. Я займусь этим делом, найду виновников. Через полчаса пришлю миномётчиков. Жди.
В траншее солдаты отходили от шока. Я подходил к каждому, всё объяснял. Фландерс сидел на бруствере, санитар забинтовывал ему рассеченный осколком лоб. Рядом устроился Хуго (тот самый повар!), набивая патронами пулемётную ленту. Я сообщил ему о гибели Гюнтера Зюсса. Он лишь кивнул в ответ.
Миномётчики прибыли с опозданием, с ними был также корректировщик огня. Всего восемь 105-миллимеровых расчётов, ощутимая поддержка, хотя с орудиями не сравнишь. Обстрел русских позиций начался незамедлительно, мои солдаты приготовились к штурму. В довершении к нам присоединился танк Т2, вооружение которого оставляло желать лучшего. Но за ним можно было прятаться, и он должен был прорвать проволочные заграждения, которые иваны успели поставить. Израсходовав боезапас, командир миномётчиков дал нам сигнал. Я поднял в атаку свой батальон. Пробежав первые сто метров, мы были встречены вражескими пулемётами, расположенных в башнях подбитых нами КВ. Батальон залёг. Я прыгнул в воронку от снаряда, куда ко мне присоединились ещё трое солдат:
 - Командир, нас прижали! Третья рота поползла обратно на позиции, у них большие потери!
Чёрт, этого ещё не хватало! Л;тар, скотина, опять меня подводит. Этого нельзя так оставлять!
Я выполз из воронки, и посмотрел на правый фланг, где должен был находиться  обер-лейтенант Лотар со своими солдатами. Их там не было – убитые были, а их нет. Дьявол, надо штурмовать хотя бы с оставшимися. Я заорал:
 - Приготовить противотанковые гранаты, короткими перебежками к танкам – вперёд!
Фландерс поднял своих бойцов, первая рота находилась непосредственно  перед танками. Солдаты Л;тара повылезали из траншеи, слава Богу, на штурм! Десятки гранат полетели в огневые точки противника, и они были уничтожены. Следующие триста метров мы пробежали без серьёзных осложнений, но наша «коробка» была подбита из противотанкового ружья. Передняя линия с русскими ожила. Иваны устремились в контратаку. Тут нам помогли уже мои пулемётчики; стреляя с плеча впереди стоящих солдат, они косили русских десятками. Они были сброшены назад в траншею.
Из окна вражеского блиндажа высунулось дуло крупнокалиберного пулёмета, ища жертву. Солдаты не заметили сразу его, в результате он уничтожил более двух отделений, прежде чем в амбразуру швырнули связку гранат. Предсмертные хрипы и стоны прекратились через двадцать минут. Мой батальон очистил весь правый фланг от вражеских солдат, вскоре установили связь с тылом. Первым позвонил Дрейдрикс:
 - Капитан, каковы результаты? Выбил русских?
 - Так точно, всех уничтожили. Жду дальнейших указаний.
 - Этот фланг теперь твой. Установи пулемётные гнёзда и мины, какие есть. Твою бывшую позицию займёт полк истребителей танков, у них пушки и ПТРы, так что тыл под контролем. Ясно?
 - У меня людей почти не осталось!!! Патронов нет, а гранат подавно. Чем оборонять?
  - Сколько потерял?
Я повернулся к Фландерсу, тот на пальцах показал: 97. Сообщил генералу, тот пообещал дать подкрепления и боеприпасов. Повесил трубку.         
Значит, держать оборону. В батальоне осталось чуть более трёхсот человек, утром было около шестисот. А русские скоро возобновят наступление. Я приказал разыскать оберлейтенанта фон Л;тара, «для разговора». Оказалось, он был убит в самом начале штурма. Плохо, рота осталась без командира. Пришлось временно назначить на его должность оберфенриха Кеплера, командира миномётчиков (они также приняли участие в штурме, правда, не все). Собрали трофейное оружие: его оказалось меньше, чем планировали. Два ручных  и один станковый пулемёт, пять ППШ, винтовки Мосина (по десятку патронов на каждую), шесть противотанковых гранат и двадцать ручных. Противотанковые ружья были без патронов. На одну атаку, а дальше ножами и кулаками. Даже думать страшно о такой перспективе! Обшарив вещмешки убитых советских солдат, мы разделили между всеми несколько банок американской тушёнки. С галетами и кипятком кое-как поправили силы.
Как я и предполагал, относительное затишье продолжалось недолго. Вскоре русские полезли в атаку сразу с трёх сторон. Первым открыл огонь их трофейного пулемёта Хуго, завидев приближающиеся фигуры. Его поддержал второй пулемёт из дзота, где находился лейтенант Фландерс. Кое-кто пустил в ход ручные гранаты, хотя я настрого запретил ими пользоваться, ожидая вражеской техники. Дружная винтовочная трескотня слилась с мелодией очередей. Один только станковый пулемёт с правого фланга молчал.  «Проклятый «максим» - с тревогой подумал я, направляясь туда. – Видно, заело что-то. Не иначе. В такую минуту…» Не успел я подбежать поближе, как пресловутый трофей разразился такой страшной очередью, что солдаты, находившиеся рядом, поддержали его одобрительными возгласами: «Давай! Выжимай из него всё! Ещё разок! Молодец, парень!» На душе отлегло, техника, наверняка с четырнадцатого года, а служит исправно. Цепь русских откатилась назад; они потеряли не меньше полуроты здесь, и залегли, стреляя поверх траншеи. Ко мне, пригибаясь, подбежал лейтенант Фландерс с выпученными глазами:
 - Капитан, они никак не отходят. Разрешите, я подниму свою роту, а то до них и гранатой не докинешь!
 - Запрещаю, берегите людей и патроны. Открывать огонь только по необходимости – за бесцельную стрельбу буду драть, а то с ложкой в бой пошлю! Ясно?! Ждите, скоро опять полезут…
Долго сидеть без дела не пришлось, русские поднялись в атаку во второй раз, но уже вместе с тремя «тридцатьчетвёрками». Это осложняло оборону, гранат почти не было. Пулемёты вновь открыли беглый огонь, отсекая пехоту врага от стальных «монстров». Это стоило им жизни: два расчёта были уничтожены танковыми снарядами. Ко мне пробился связист, он держал в руке трубку телефона:
  - Командир, на связи артиллеристский батальон, майор Нимак!
Я лёг на дно траншеи, приставив к уху трубку:
 - Как меня слышно??! Капитан, держись, что у тебя там?
 - У меня всё плохо, танки лезут! Брось перед нами десяток «двестидесятых» иначе машины дальше пройдут.  Поможешь? Мой связист даст координаты.
  - Хорошо. Давай говори.
Я приказал всем укрыться в нишах траншеи, приказ был понят однозначно, некоторые солдаты зарывались в стенку, ожидая повторения трагичного обстрела своими же миномётами. Нарастающий гул быстро переходящий в свист известил о начале выполнения моей «просьбы». Чем ближе взрывался снаряд, тем глубже хотелось закопаться в землю. Крупные комья земли падали на каску, оглушая меня. Грохота танковых моторов и лязга гусениц уже не было слышно, стрельба также стихла. Траншею засыпало почти на полметра, все вылезали, снимая сапоги и вытряхивая «наполнитель». Поле перед нами горело: языки пламени облизывали разбитую технику, трупы противника устлали подходы к нашей позиции. Два солдата получили лёгкие ранения, их немедленно перевязали.
Высота, с которой Советы начинали свои атаки, замерла. Мои солдаты собирали боеприпасы у убитых иванов, из-за чего русские пушки изредка бросали пару шрапнельных снарядов. Часы показывали полдень.               
Ужасно хотелось пить, во фляге воды осталось на пару глотков, и послал трёх солдат добыть её в тылу. Вскоре бойцы явились с тремя канистрами, и ящиком противотанковых гранат. Они передали, что командование планирует к вечеру организовать танковый прорыв восточнее Ахтырки. Нам была поставлена задача, отбить у русских наши повреждённые «пантеры» и отбуксировать их на ремонт. Тягачи пришлют позднее. Расставив часовых, мы легли отдыхать.

9  августа 1943 года
22 ч 30 мин
«Бергепантеры»  прибыли уже с наступлением темноты. Бедняги-водители выключили фары, опасаясь авиации, которая безраздельно властвовала в небе, и, разумеется, заблудились, едва не угодив в поле зрения советской артиллерии. Я набрал десять «добровольцев» на эту опасную миссию, по пять на тягач. За старшего на позиции оставил лейтенанта Фландерса. Мы отправились в путь, прихватив несколько единиц стрелкового оружия.
Передняя линия обороны находилась в полутора километрах от наших позиций, командование предупредило их о нашем визите. Сигнальные ракеты (как русские, так и немецкие) время от времени освещали местность вокруг нас, выдавая нашу вылазку.
«Пантеры» стояли у подножия небольшого холма, их башни были похожи на решето. Ствол одного из танков был оторван снарядом, и валялся  в десятках метров от него. С тросами возились около часа, петли постоянно срывались с крюков, не выдерживая массы подбитых машин. С огромным трудом один удалось зацепить, и первая группа отправилась обратно. Я остался возиться с другим, со мною пара механиков и солдаты. В итоге крюк оторвало, когда «бергепантер» резко рванул с места. Ситуация была безвыходная, нам оставалось только бросить эту затею, и отправится назад, но один из механиков предложил идею: отремонтировать двигатель танка. Инструменты и горючее были, так что механики сразу принялись за работу.
Спустя некоторое время удалось его запустить, я запрыгиваю на броню «пантеры» и мы выдвигаемся. Внезапно за спиной я слышу нарастающий гул моторов – это самолёт, сомнений нет. Остаётся надеяться, что обычный разведчик и не даст по нам очередью. Силуэт машины начинает проявляться всё точнее: двухмоторный! Это бомбардировщик! Молниеносно спрыгиваю на землю и бегу, ища подходящую воронку, где можно укрыться. Небольшой овраг, заполненный водой, становится спасением.  Звонкие щелчки от пуль в ушах означают, что он от нас не отстанет. Ко мне в воронку спрыгивают двое солдат и прижимаются к стенке. Послышался негромкий хлопок, я высовываю голову из укрытия – загорелся наш тягач. Мерзкие зажигательные патроны поджигают сухую траву, вскоре весь участок земли, где мы ехали, горит, предательски выдавая нас вражеской артиллерии. Я хватаю за шиворот обоих солдат, и мы мчимся со всех ног в сторону нашей передней линии. Самолёт делает разворот за разворотом, добивая нашу технику. Раскаты орудийного грома усиливаются до сплошного приглушенного грохота, потом он снова распадается на отдельные группы разрывов. Сухим треск автоматных очередей слышен с обеих сторон, мы переполошили иванов не на шутку. Снаряды ложатся друг за другом, словно лопатой, срывая пласты земли. В воздухе шипят, воют снаряды мелких калибров. Мы бежим прочь. Танку и тягачу конец.
Прожекторы начинают ощупывать черное небо. Их лучи скользят по нему, выискивая нарушителя ночной тишины. Один из столбов света стоит неподвижно, будто ожидая, что стальная птица попадёт именно в него. Тотчас же рядом с ним появляется второй; они скрещиваются, между ними видно, как чужак выполняет всевозможные трюки, пытаясь уйти. Лучи сбивают его с курса, ослепляют его и он в ловушке. Десятки чёрных клякс окружают «акробата», из мотора вырывается вспышка и сноп искр, и машина мчится к земле, наполняя воздух предсмертным воем. Бомбардировщик падает где-то далеко за нашими позициями, а зенитчик может вытереть пот со лба и идти отдыхать, он это заслужил.
Мы вынуждены идти на переднюю линию, у одного солдата прострелено плечо, и он истекает кровью. Здесь нас ждут, они видели всё собственными глазами. Фельдшерская заполненная до отказу, раненого было некуда положить, но санитары соорудили лежанку из пустых снарядных ящиков. Подождав, когда моего солдата начнут перевязывать, я направился в блиндаж командира.
Блиндаж был сооружён из толстых сосновых брёвен, пол выложен битым кирпичом. Двухслойная крыша была надёжным укрытием даже против прямого попадания  танкового снаряда, не говоря уж о пулях и осколках мин. За столом мирно дремали ротные. Связист нервно курил у своего аппарата, сворачивая катушку. На меня он даже не обратил внимания, когда я вошёл. Надо было поприветствовать офицеров, хотя жаль нарушать редкие минуты сна:
 - Капитан Мильх, 39-й пехотный батальон, разрешите обратиться? – громко прозвучавшее приветствие разбудило, как ни странно, только одного ротного. Он медленно поднялся, подошёл ко мне, взял за руку (!) и вывел из блиндажа.
 - Господин капитан, зачем так кричать, мы третьи сутки на ногах, час назад легли поспать. Что вам нужно?
Его заспанные, слезящиеся глаза то и дело закрывались, когда он пристально вглядывался в меня. Да, этот парень не раз поднимался в атаку сегодня, он еле стоял на ногах. Я уточнил, где здесь можно взять боеприпасов и продовольствия; объяснил, что мы потеряли тягач и танк в ходе нашей вылазки. Он провёл меня на склад, там мне выдали шесть ящиков ручных гранат и несколько коробок с пулемётными лентами, сколько смогли унести я и мои солдаты. Из продовольствия дали только хлеба и сигарет, с провизией у них было плохо.
На свои позиции бы вернулись поздно ночью, было около трёх часов. Солдаты окружили меня с радостными известиями: привезли боеприпасы и горячее питание. Также пришло пополнение: целая рота (правда, «необстрелянная»), и два противотанковых расчёта. Некоторым юнцам только исполнилось семнадцать, даже военная форма на них сидела мешком. Земляков среди них не оказалось: они были «судетскими» немцами , которых в Германии насчитывалось более трёх с половиной миллионов. Часть из них, которые были намного старше, уже служили в бывшей чехословацкой армии, и добровольно вступили в ряды вермахта. Таких было около двадцати, они имели нашивки унтер-офицеров и фельдфебелей, и держались особняком. Мои солдаты сразу невзлюбили «новичков». Но их командир был вообще венгром, правда, живо говоривший по-немецки. Лейтенант Златан Варга оказался очень общительным человеком, хотя внешность была далеко не геройская.
Я смотрел на сидящего передо мной офицера, испытывая к нему смешанное чувство сострадания, удивления и смутной неприязни. Вытащив сигарету, я протянул её ему. Златан, коротко взглянув на меня, вытащил из кармана мундира курительную трубку, и непослушными дрожащими пальцами начал рвать обёртку, высыпая табак. Его красные, воспалённые веки, нервно подёргивались при этом. Словно провинившийся студент, он кивал головой, устремив глаза в пол, ожидая затрещины от сердитого профессора. Выгоревшие на солнце волосы беспорядочно спадали на лоб, и лейтенант или уже не замечал этого, или считал за большое усилие убрать их под запачканную пилотку. Забив пальцем табак в трубку, он зашуршал спичками.
 - Вся моя служба, сплошь одни неудачи. Я на фронт пошёл добровольцем, сначала пять месяцев в военном училище для унтер-офицеров запаса, затем сразу в пекло. В ноябре сорок второго нашу бригаду бросили в Сталинград, через две недели из четырёх с половиной тысяч осталось меньше пятисот. На всю жизнь запомню два названия «Красный Октябрь» и «Баррикады», пять солдат и я осталось от роты после штурма завода, а мне дали звание подпоручика. Бред, и почему я там не остался лежать? В декабре я получил помимо обморожения, ранение в живот и путёвку домой. После выздоровления в госпиталь пришёл немецкий полковник, и сообщил, что моя бригада расформирована. Мне предложили командовать пехотной ротой из судетских добровольцев, но получил я её в конце июля сорок третьего. Вначале меня отговаривали от этого, был шанс вернуться домой, а я выбрал фронт. Мы были переброшены на Украину, в составе 233-ей учебной дивизии в Киев. Оттуда уже сюда…
В блиндаж вошли двое рядовых, они принесли два котелка варёной картошки, банку сардин и шесть штук варёных яиц:
 - Вместе с ротой прислали продовольствия, часть разделили между солдатами, остальные офицеры уже поели. Кофе будет сварен через пять минут, - сказал один из них.
 - Кто сегодня дозорные? – поинтересовался я
 - Взвод фельдфебеля Ирвина, из второй роты. Они приняли пост в полночь.
  - Зови их сюда, они наверняка не ели. Отправьте вместо них Фландерса, пусть подменит. Скажите, я приказал.
Младшие офицеры явились не с пустыми руками; из хлебной сумки они извлекли две буханки и сало, величиной с кусок мыла. Весьма ощутимое подспорье к позднему ужину, осталось добыть вина или шнапса, но это куда сложнее, чем лакомство из хрюшки. Венгр пристально смотрел на сервировку двух ящиков из-под снарядов, коими был наш стол, затем отцепил флягу с пояса.
 - Спирт, в киевской аптеке «реквизировал». Только воды надо, очень жгучая вещь, горло перехватывает.
Вода в канистре стояла в блиндаже, её успел принести заботливый связист.
Пустив по кругу котелок с разбавленным спиртом, мы набрасываемся на еду. Челюсти перемалывают еду в течении часа, фляга Златана пустеет раньше. С набитыми животами мы усаживаемся на лавках с сигарами в руках. Тема разговора немудреная – «Тема № 1», или проще – секс. По этой скромной солдатской радости скучаем мы давно. Штабс-ефрейтор делится своими походами по французским борделям, прислонив две каски к груди, он изображает свою последнюю девицу, при этом испуская визгливые стоны. Мы хохочем, эстафету «ходока» подхватывает Варга, делясь арсеналом похотливых анекдотов, услышанными в шумных трактирах Будапешта. Наконец, помещение наполняется оглушительным храпом сытых и уже довольно пьяных офицеров. Венгр при этом уткнулся головой в стол, раздавив лбом последнее варёное яйцо. Жаль, не доглядел, погиб мой «завтрак».
В блиндаж проскальзывает фигура связиста, устроившись в углу, у телефона, он также ложится спать. Я накрываю его своим мундиром и выхожу на воздух.
Скоро начнёт светать. Уже появляются просветы, словно камень-Луна была брошена в озеро-Небо и капли брызг расползаются, увеличивая свои размеры. Новый день вряд ли будет спокойнее предыдущего, «утреннее благословление» советской артиллерии нарушит редкий отдых солдата. Прислонившись к станине орудия, я погружаюсь в свои сновидения.

10  августа 1943 года
Меня разбудил связист. Он протянул мне телефонную трубку, сказал, что на проводе командир дивизии:
 - Капитан Мильх, слушаю.
 - Принял пополнение, доволен?
 - Хорошие парни, только молодые слишком. Боюсь, не выдержат первой атаки.
 - Других нет, лейтенант у них ветеран Сталинграда, он их крепко держит. Боеприпасов ещё подбросим. Слушай следующую задачу: впереди тебя станица Ахтырка, видишь их переднюю линию?
Я посмотрел в бинокль:
 - Да вижу, там полно огневых точек.
 - По сведениям разведчиков там около двух противотанковых батарей «сорокапяток», но это не главное. Танков у них нет, русские сегодня ночью пытались прорвать оборону в десяти километрах от вас, на восточной стороне. В станице находятся склады с горючим для советской техники, необходимо уничтожить.
 - Но, господин генерал, это задача выполнима для авиации?!
 - Склады в подземных бункерах, бомбы их не берут. Твой и батальон майора Рупрехта должен их уничтожить. Вам выделят взвод сапёров с взрывчаткой.
 - Как мы прорвёмся через их пушки?
 - Эсэсовцы дали двадцать танков, есть даже четыре «тигра». Хватит?
 - Попробуем.
 - Мне твои «попробуем» не надо, предоставь результат. Готовься, в 10 часов наши орудия разбудят иванов. Затем пойдут танки. Не проспи.
Я повесил трубку.
Поддержка тяжелых танков придётся очень кстати. Если даже и потеряем половину, основные силы успеют занять станицу.
В десять часов местность наполнилась чудовищным грохотом наших гаубиц. Треск разрывов в станице слился с неистовым лаем пулемётных расчётов противника, которых становилось всё меньше. Лежа в траншее, я почувствовал, как мне на спину посыпались мелкие камешки и комья земли. Рычание танковых моторов оповестило о начале штурма. «Тигры» устремились впереди остальных машин. Густое облако пыли и дыма медленно двигалось на врага. Батальон Рупрехта рванул вслед, я поднял своих.
По всей станице взблескивали прямые выстрелы орудий, меж домов кучно бушевали вихревые разрывы «газомётов»; крестьянские избы пылали, огонь перепрыгивал с одной крыши на другую, словно передавая эстафету. Казалось, сопротивляться там уже было некому, но сразу после замолкнувшей артиллерии, русские позиции ожили. Лоскуты багрового пламени хаотично вырывались из жерл вражеских пушек, заставив наши танки рассеять свои ряды. Пехотные траншеи, которые были фактически стёрты снарядами гаубиц, начали подавать признаки жизни. Оттуда вылетали чёрные капли противотанковых гранат, окончательно остановив наше наступление. Танки били по ним прямой наводкой, русские замолкали, но спустя секунды всё начиналось вновь.
Головная машина попятилась назад, плюя огнём своего пулемёта. В тот момент я увидел, как из вражеского окопа выбежал человек и бросил бутылку в башню, затем он упал на землю, сжавшись  в комок. Раздался негромкий хлопок, крышка люка отлетела на несколько метров, двое танкистов в горящих комбинезонах спрыгнули на землю. Автоматная очередь из траншеи прервала их жизни. Тяжёлый снаряд, прилетевший со стороны станицы, свернул другому «тигру» башню.      
Остальные танки, словно затравленная стая, злобно огрызаясь, в одиночку и сбитыми в отдельные группы отползали назад под шквалом советских «сорокопяток» . Станицу с ходу взять не удалось. Батальон пришлось развернуть.  Измученные, уставшие мы возвращаемся на позиции.
Считаю потери, у меня шесть убитых, двенадцать раненых. У Рупрехта  – ещё меньше. Взбучка от Дрейдрикса последовала незамедлительно. Через час он прибыл на КП, вызвал меня и Рупрехта на «разговор». Итогом стало назначение меня вновь командиром роты, Рупрехту повезло куда меньше: погоны майора он сменил на лейтенантские. В приказе так и звучало: «за проявленную трусость в бою».
В батальоне я прослыл, чуть ли не «героем»: эта авантюра могла стоить жизни всего батальона. Варга и Фландерс меня успокаивали, мол, до первого наступления побудешь ротным, а затем вернут вновь в комбаты.
Вечером офицеры собрались в блиндаже, вместе с новым комбатом, подполковником Карлом Шёрнером, бывшим парашютистом. Он был демобилизован в 1942 году из Триполи, подхватив тяжёлую форму дизентерии, а на Восточный фронт попросился сам, не получив разрешения вернуться в Северную Африку. 
Когда я зашёл в блиндаж, Шёрнер сидел за столом и вёл рассказ о десантной высадке на остров Крит в мае 1940 года. От табачного дыма становилось душно, но офицеры, открыв рты, жадно слушали:
 …Внезапно наш «юнкерс» начало швырять из стороны в сторону. Осколки снарядов превратили гофрированное железо в решето, мы устремились к выходу. Когда замигал сигнал к десантированию, мы попрыгали кто куда. Проклятые зенитки били прицельно, многие парни спускались на землю уже мёртвыми…
Я раскрыл парашют и вижу, что подо мной всё зелено: оливковые деревья, пальмы. Думаю – всё, пропал, сейчас повисну на суку, а какой-нибудь «томми» или местный грек меня шлёпнет. Оружия нет, контейнеры с ним выбросили позади нас, надо до него ещё добираться. При себе только складной нож, пистолет и две гранаты. Вытащил пистолет, а его, сволочь, заело. Затвор не сдвинешь! Ладно, жду приземления. И, как в воду глядел, стропы запутались в ветках, и стал я похож на марионетку, только с оружием. Самолётов наших сбили, ужас! Ребята приземлялись повсюду. Кроме того места, где был я.
Как-то совсем неловко мне стало, думаю, перережу стропу – рухну на землю. Высота, примерно метров пять, но ногу сломать достаточно. Вдруг слышу, шаги! По звуку, трое. Из кустов вылезли трое солдат, в касках-блюдцах. Британцы! Винтовок у них нет, но у главного в руках «уэбли» . Встали у моего дерева и болтают. Меня аж злость схватила, перережу сейчас парашют и упаду им на головы. Одному-то шею точно сломаю. Достал нож, начал резать стропу. И тут, беда случилась, заурчало у меня в животе, и я испортил воздух, да ещё с таким звуком!.. Кошмар!
Блиндаж взорвался оглушительным смехом, Златан опрокинул стакан с  горячим чаем на штаны Фландерсу. Тот покрыл растяпу отборным матом. В дверь ломились младшие офицеры, узнать что случилось. Связист, с трудом, их сдерживал. Шёрнер продолжал:
…Британец, который с револьвером, заорал как сумасшедший, отбежал от дерева. Солдаты, подняв головы, увидели меня и начали бросать камнями. Вскоре они полезли на дерево, я недолго думая бросил гранату в них, разумеется, не взведённую. Они прыгнули в кусты, их трусливый офицер вообще убежал. Я перерезал стропы и свалился на землю, не переломав при этом ноги. Вторая граната полетела за «томми»  в кусты уже боевая. Осколок попал мне в бедро. Меня подобрали парашютисты уже позже, часа через два. Вот и вся высадка!
Чаепитие затянулось. Накуренное помещение было переполнено, и я вышел на воздух. Фландерс отправился в дежурство, прихватив котелок с кофе.               
Позиции кипели, словно муравейник. Хлопотали артиллеристы, оборудовали огневые позиции: рыли землю, спиливали уцелевшие деревья, сколачивая из них новые ДЗОТы; связисты пригнув головы, бегали по траншеям с катушками. От наблюдательных пунктов командиров батарей к штабам полков тянули телефонные провода, забрасывая их ветками и землёй. Начался мелкий моросящий дождь, делая их работу ещё более изнуряющей. Позади нас стоял хвойный лес, сейчас он был наполнен надрывным стоном моторов. Цепочки танков и бронетранспортёров двигались осторожно, словно подкрадывались к кому-то. Танковый рёв вплетался в другие звуки, которых повсюду было множество: вспарывали воздух трассы зенитных пулемётов, завидев русский самолёт-разведчик; в окопах негромко переговаривались сапёры, выбрасывая комья земли лопатами; дымили полевые кухни, солдаты жадно втягивали носами запах горохового супа со свиным концентратом. Все эти звуки сливались в один неумолчный и тревожно-озабоченный гул, наполнявший солдатские сердца ожиданием чего-то значительного и необыкновенного. Изредка возле леса разрывался прилетевший из станицы вражеский снаряд и поглощал все остальные звуки. Лес оставался на некоторое время безмолвным. Но вот звук разрыва угасал, и возобновлялось привычное гудение. Этот участок фронта готовился к чему-то, ждал.
 - Что же будет завтра? – невольно вырвалось у меня.
 - Наступление.
Я обернулся, это был Шёрнер. Невысокий, с острым лицом и гладко зачёсанными назад волосами, командир батальона стоял в расстёгнутой шинели, опёршись на штабель пустых ящиков. На мундире блестел крест за военные заслуги, других наград не было. Он достал сигарету, повертел её  в пальцах и скомкал.
 - У нас наиболее трудный участок. Проклятая Ахтырка является крупным опорным пунктом русских, мешающий остановить наступление на Харьков. Наша 292-я дивизия обескровлена, фронт весь в дырах, свежих частей не хватает. Но командование вместо его сокращения и строительства обороны решило провести наступление.
 - Кем? – спросил я. Лицо подполковника покрылось белыми пятнами. Он был озадачен вопросом.
 - Нами. Точнее первыми пойдут эсэсовцы, «райх» и «викинги», а затем мы. Авиацию даже выделят, если конечно на этих ослов Геринга можно рассчитывать.
 - Когда?
 - Завтра. Наверно. Не уверен. Бойцы-то у вас отдыхают?
 - Так точно. Пусть почистятся, выспаться им бы не помешало.
 - Жалеете их. Это правильно, но есть одно замечание. Окопы у солдат очень плохие. Ямы какие-то. А если противник начнёт атаку ночью, вы же будете расплачиваться за свою жалость кровью людей. Пусть поворчат сейчас, зато потом спасибо скажут. Сначала позаботитесь об их жизни, а затем уж об отдыхе.
Шёрнер развернулся и открыл дверь блиндажа, откуда был слышен шум скопившихся там офицеров. Через плечо крикнул:
 - Приказываю немедленно заняться окопами. Утром приду, сам проверю. И уже без обид, если кому не поздоровится. Здесь война, а не пляж в Эльзасе. Нечего жалеть своих сил. Отдыхать в госпитале будут.
Дверь захлопнулась. Да, с  характером новый командир оказался. Этот солдат на минное поле пошлёт, глазом не моргнув. Только он забыл, здесь не Африка. А русские – не зажравшиеся англичане. Ладно, первые бои покажут его навыки, как командира батальона.               
Моя рота мирно спала, пока не пришло известие об ужине. Загремели котелки, солдаты вытаскивали из голенищ сапог ложки; возле пятерых бойцов с пищевыми бачками образовалась шумная толпа. Бидоны с кофе опустели, но чавканье продолжалось: помимо рисовой каши солдаты получили немного копчёной колбасы и сардин в масле (по банке на двоих). Этот НЗ (предназначенный для наступления) был съеден тут же, человеческий голод был глух к армейским приказам. После еды бойцы почистили шинели, помыли котелки, рассовали по подсумкам полученный запас винтовочных патронов, автоматных обойм, гранат, - словом, сделали всё, что необходимо, готовясь к предстоящей атаке. Защелкали зажигалки; светящие точечки сигарет, словно светлячки, тускло освящали измученные, уставшие лица солдат.
Я собрал командиров взводов и отделений, сообщил им приказ Шёрнера. Недовольные возгласы прокатились по окопам, как и предполагалось:
  - Мы не кроты!
  - Дайте отдых солдатам. Третьи сутки на ногах!
  - Сигарету-то свернуть руки болят, а тут ещё копать заставляют!
  - Кому надо, пусть копают! Моей задницы снайпер не увидит и ладно.
Объяснив, что за невыполнение приказа ждёт суровая расправа, ворчание стихло. Фельдфебели раздобыли точильных камней, сапёрные лопатки изрядно уже затупились.
Над степью опустилась ночь, а от земли, нагретой за день по-летнему горячим солнцем, поднималось изнуряющее душное тепло. Влага, выпавшая в виде моросившего дождя, испарилась сразу, оставив приятный травяной запах. Вскоре стало так темно, что нельзя было понять, где кончалась земля, и начиналось небо. Даже звёзды, которые покачивались над головами бойцов, светили как-то робко и не ярко.
Мне было необходимо обустроить наблюдательный пункт, в центре всего этого лабиринта траншей и орудийных точек. Воронка от бомбы, глубиной один метр, понравилась мне сразу. Двое солдат с лопатками последовали за мной. Я нёс стереотрубу, связист тянул телефонный провод. Необходимо было углубить позицию, взяв шанцевый инструмент у связиста, я принялся долбить земляное крошево. Солдаты мешали мне, втроём было тесновато. Они сбегали за досками и начали сооружать надстройку. Вспотев, я стянул  с себя мундир, оставшись в одной рубахе. Бойцы переглянулись между собой, и тут же разделись, оставшись в одних штанах.
Только когда мои локти сравнялись с краями «созидаемого» окопа, я бросил мундир на дно и в каком-то странном изнеможении опустился на него. Больше у меня не было ни желания, ни сил продолжать работу. Пальцы онемели и не разгибались, а локти саднило, словно от ожога. Согнув колени, лежал так несколько минут, укрытый кусочком тёмно-синего неба с едва различимыми звёздами. Повернув голову, я увидел сидящих на краю окопа «плотников», державших в зубах длинные трубки. Запах хорошего табака немного взбодрил меня. Приподнявшись на локтях, я спросил у них:
 - Откуда табачок достали? Приятный аромат у него, даже бодрит немного.
  - Из дома посылка пришла. Это лучшая марка, которую можно купить в нашем городе.
Один из солдат протянул мне блестящую обёртку. На ней были изображены Бранденбургские ворота в ореоле из табачных листьев, а снизу подпись «Планта. Кофе и Яблоко» (Planta. Kaffee & Apfel) . Глубоко вдохнув аромат дорогого табака, я вернул бумажку.         
 - Жаль, трубок не курю. А сами откуда?
 - Из Гессена. Прибыли меньше месяца назад. Были у нас?
 - Не довелось. А почему вы вместе отвечаете? Вы что, братья?             
 - Почти угадал, командир. Родные. Отец и сын.
У меня на секунду челюсть отвисла. Вот так да! Много повидал, но что бы отец с сыном, да ещё в одной роте. Фантастика!               
 - Не удивляйтесь, господин капитан. У нас типография была, семейное дело, так сказать. Война с Россией началась, сына в армию призвали. Его в первый месяц, под Смоленском, миной зацепило. Лечился долго, а затем списали со службы. Я  уж обрадовался, что домой сына вернут. Но летом сорок третьего вновь забрали, в тыловое обеспечение. Тут я не выдержал, один раз смерть мимо моего любимого Анс;льма прошла, второго раза может не случиться. Отправился на приёмный пункт вместе с ним. Мне 52 года, думал не возьмут. Лейтенант один с пониманием попался, пустил.
 - А здесь как оказались? Среди «чехословацкой» роты вас не было. Сами прибились?
 - Вроде того. Под Понырями мы в окружение попали, выбралось меньше половины полка. Там я танк русский подбил, меня в бронебойщики ведь записали, но, правда, этот стальной монстр ковырнул слегка. В госпитале, в Киеве, с сыном встретились. Сюда нашу часть перебросили.
 - Ясно. Теперь неразлучны значит. А почему у вас винтовки?
 - Противотанкового ружья не дали, сказали скверное оружие против советских «тридцатьчетвёрок».
 - Врут. Подбить можно; я распоряжусь, чтобы выдали трофейное ружьё. Оно мощнее наших. У вас нашивка на рукаве «за подбитый танк», а звания не дали? Как так? Вы раньше в армии служили?
 - А как же. В пятнадцатом году, на Ипрском выступе получил звание вице-фельдфебеля за уничтожение трёх пулемётных точек, затем хлебнул газа вдоволь.
 - Почему же вам не дали звания при вступлении в вермахт?
 Тот молчал. Ясно, значит, была причина.   
  - Тогда я присваиваю вам звание оберефрейтора противотанкового расчёта, ваш сын будет при вас вторым номером.
 - Спасибо, господин капитан. Пожелайте нам удачи.
 - Желаю вам, вернутся живыми домой.
Я вылез из окопа, они начали устанавливать над ним навес из досок и связанных веток. Наблюдательный пункт, вскоре, был закончен.
Соблюдая относительную тишину, без лишней сутолоки и гомона, бойцы занимали переоборудованные позиции, зарывая себя всё глубже в землю. Из окопа, который находился на самом переднем крае, доносился лёгкий стук лопатки. Пригнув голову, подошёл поближе.
  - Солдат! Как фамилия? – тихо окликнул я.   
  - Арним Хуго, ефрейтор. Это вы, капитан Мильх? – отозвалось из глубины окопа.
 Перебравшись к нему, мы закурили. Хуго сидел, словно ребёнок под рождественской ёлкой. Только вместо подарков – коробки с пулемётными лентами, которых было не меньше пятнадцати.
Они стояли в выдолбленных в стенках окопа ячейках, с открытыми крышками. Выронив окурок, Хуго принялся набивать патронами следующую ленту.
  - Пальцы сотрёшь. Прекращай. Зачем тебе столько?
  - Бой будет, некогда бегать за боеприпасами. А у меня есть всегда.
  - А кто ленту менять будет? Где твой второй номер?
  - Убит. Я справляюсь, правда. Главное, чтобы он не подводил.
Хуго показал пальцем на МГ-42, стоявший у стенки, замотанный в различное тряпьё. Внезапно меня потянуло в сон, я лёг на свой мундир. Последнее, что увидел, это руки «повара», укрывающие меня шинелью.
Однако я сразу не уснул. Сквозь дремоту отчётливо видел свой дом за невысоким забором из стальных прутьев, отца в замасленном слесарском костюме, и мать, с той радостью, с которой она встречала после ночных гуляний по городу. Она обнимала меня, целовала, плакала, и благодарила Бога, что я невредимый вернулся домой. Стычки в городе между рабочими и штурмовиками были обычным явлением, зачастую люди получали тяжёлые увечья, когда стальные прут или бутылка становились  оружием нападавших.
Но сон мой прервался, когда меня коснулась рука бойца.
  - Что? – спросил я, открывая глаза и ничего не различая в темноте.
  - У нас происшествие! Подполковник Шёрнер приказал вас разбудить.
  - Где он? Что случилось?
  - Лейтенант Фландерс пропал.
Эта новость была громом среди ясного неба! Как пропал? Когда? Десятки вопросов каруселью вертелись у меня в голове, разумеется, солдат не мог прояснить ситуацию.
Я рванул в блиндаж к комбату. Там уже скопилось несколько младших офицеров. Подполковник допрашивал их.
 - Где вы были, когда исчез ваш командир?
 - Мы сменялись. Когда прибыло отделение фельдфебеля Ирвина, лейтенанта уже не было.
 - Вы осмотрели всё вокруг?
 - Так точно, больше никто не пропал.
Варга, сидевший за столом, внезапно спросил:
 - А может Фландерс в руки разведчикам попал? Как «язык»?
Не исключено, но не могли, же они так быстро утащить его к своим. Перед нами чистое поле, всё как на ладони.
Допрос был прерван; наш пулемёт открыл беспорядочную стрельбу. Вскоре затрещали автоматы, по звуку вражеские, послышались взрывы ручных гранат. Мы выбежали на улицу. От блиндажа в сторону окопов тянулся извилистый ход сообщений. В конце его находилась обычная, ничем не прикрытая щель. Это и был наблюдательный пункт командира первой роты Фландерса. Лежащая впереди местность с чёрными пятнами воронок хорошо просматривалась. Здесь скопилось десятка полтора солдат, пулемётчик посылал трассу за трассой в темноту, словно нащупывал что-то. Бойцы целились из винтовок в сторону небольших холмиков, изредка делая пару выстрелов. Но поле перед ними безмолвствовало. МГ вдруг стих, стрелок менял ленту, я одёрнул его за плечо:
 - Где лейтенант? Куда стреляете, там же нет никого?
Боец объяснил, что видел несколько фигур, ползущих в сторону станицы. Он незамедлительно открыл огонь. К нему присоединилось несколько солдат. Каждая секунда, каждая её доля сейчас была исключительна по своему напряжению. В ничтожно короткий отрезок времени нам было необходимо решить сложную задачу по спасению боевого товарища, попавшего в лапы врага. Однако я в мгновенном чередовании темноты и ослепительно-яркого света, взмывших в воздух, сигнальных ракет, сумел разглядеть, как несколько тёмных пятен отделились от одной из воронок, и начали движение в сторону передовых вражеских позиций. Едва я взобрался на бруствер, от которого начиналось почти ровное поле, надо мной пронеслась длинная автоматная очередь. Упругие струйки воздуха ударили в лицо, обожгли висок и шею. Не обращая на это внимание, несколько солдат выползли вслед за мной. Один бросил в сторону вражеского стрелка ручную гранату. Грохнул взрыв, осколки неестественно, зонтом врезались в землю, поджигая сухую траву вокруг нас. Забрав у бойца автомат, я двумя скачками добрался до той воронки, откуда стрелял русский.
На дне лежал труп в пятнистом комбинезоне, материя на спине была разорвана, густая кровяная жижа толчками вытекала мне под ноги. Человек ещё дышал, перевернув его, я услышал, как из его уст вылетело одно слово: «Мамо…»
Наш пулемёт вновь заработал, пуская огненно-рыжие трассы у меня над головой. С вражеской стороны в ответ прогремело несколько винтовочных выстрелов. Затем всё смолкло.
Ко мне в укрытие спрыгнули двое солдат:
 - Господин капитан, вражеские разведчики обезврежены. Один вроде ещё жив, но «язык» из него плохой. Живот ему рассекло, умрёт скоро.
  - Мой тоже еле шевелится. Где Фландерс?
  - Связанный лежит рядом, вовремя подоспели.
Ткнув сапогом русского, лежащего на дне воронки, и убедившись, что он мёртв, я отправился с бойцами осмотреть результат боя. Убитые «иваны» лежали лицом в землю, над раненым «колдовал» наш санитар. Вокруг связанного лейтенанта, сидящего как-то странно на земле, собралось много народу. Они молчали, было ясно, что дело плохо. Я подошёл к ротному поближе, провёл по голове ладонью. Пальцы нащупали маленькую дырку в затылке, откуда сочилась кровь.
  - Зацепили, прости нас, лейтенант! – почти хором, вполголоса сказали бойцы.
Потрясённые случившимся, солдаты разбрелись по окопам. Пулемётчик поливал из фляги перегретый пулемёт. Ко мне подбежал Златан:
  - Шёрнер приказал всех собраться в блиндаже, злой, как собака!
В штабе столпилось человек пятнадцать, младшие офицеры о чём-то спорили с ротными. Комбат хлебал кофе, искоса поглядывая на них.
  - Капитан Мильх по вашему приказу прибыл! – громко крикнул я, и хлопнул дверью. Все утихли.
 - Садись капитан, разговор к тебе есть. Остальных, кроме Варги и Кеплера, прошу выйти!
Переглянувшись, фельдфебели покинули помещение. Оберфенрих Кеплер и лейтенант Варга сели на скамье у двери.
  - Этот случай является позором для всех нас. Прекрасный командир, безупречная характеристика, и так прозевать. Стыдно! Ладно, бухгалтерии у меня нет, не до протоколов сейчас. Давайте думать, кого назначить взамен Фландерса. Ваши предложения?
Удивительно, но как тяжело сделать выбор. Хороших офицеров для солдат много, но кому поручить командование ротой? Златан начал вслух перечислять фамилии взводных из числа чехословаков, Кеплер предложил двух своих ребят. Меня вдруг осенило.
  - Господин подполковник, у меня на примете есть один боец. Недавно сделал его оберефрейтором.
  - Вы издеваетесь? Мне простые капралы не нужны, рота - это серьёзно, уж вы должны это понимать? Как его фамилия?
  - Не имею понятия. Ему около пятидесяти лет, но он физически крепок и опыта достаточно. Воевал в пятнадцатом году в кайзеровской армии, был произведён в вице-фельдфебели. У меня в роте служит, вместе с сыном.
Шёрнер задумался. Затем уставился на меня, словно искал в моих словах какой-то подвох.
 - Согласен, если вы в нём настолько уверены, отправляйтесь к своему бойцу и поговорите о назначении, - сказал комбат, надевая шинель и направляясь к выходу, - Варга, Кеплер, за мной, побеседуем с пленным русским!
Отыскать окоп, где сидели «родственные души» особого труда не составило. Аромат их трубок приятно дурманил и увлекал за собой. Увидев меня, они вытянулись в струну и приложили руки «к козырьку»:
 - Обер-ефрейтор Ольберг и рядовой Ольберг докладывают, что за время вашего отсут…
 - Тише вы, остальных разбудите, у меня к вам разговор. Серьёзный.
Отец хлопнул сына по плечу и негромко сказал:
  - Младший, иди кофе принеси. У телефонистов спроси, они его пять минут назад сварили.
Парень взял винтовку и вылез из окопа.
 - Слушаю вас, командир.
Я объяснил ему всю ситуацию, расспросил, верны ли данные, которые он мне предоставил при первой встрече.
 - Всё о чем я вам рассказал, правда, но командование принять отказываюсь.
 - Почему?
 - Помнишь, капитан, я тебе тогда не сказал, почему мне не дали звания?
 - Припоминаю.
 - Можно вопрос? Ты нацист?
Я был ошарашен таким вопросом. Странно, никогда об этом не думал. В партии не состою, в «гитлерюгенд»  не звали. На обувной фабрике с отцом на собрания рабочих ячеек ходили, там выступали штурмовики и партийное руководство НСДАП, но мы сидели особняком и руку не вскидывали, как безумные. Отца звали вместе с другими рабочими ехать на нацистский митинг в Брауншвейг, но тот отказался. Поэтому я ответил прямо:
  - Нет. Никогда им не был. Я солдат.
Ефрейтор аккуратно распорол подкладку мундира и достал оттуда небольшой квадрат, завёрнутый в клеёнку. Протянув вещицу мне, он негромко сказал:
  - Я – коммунист. Вот мой партийный билет.
Вначале я не поверил своим ушам?! Где угодно, когда угодно, я бы воспринял эту фразу с полным безразличием. Но не здесь, не в окопе на Восточном фронте, когда и у меня, и у этого солдата на униформе нашит имперский орёл со свастикой в когтях. Носить эту книжку при себе – самоубийство! Показать её офицеру – величайшая глупость, расплатой которой служит расстрел на месте!
  - Убери его немедленно! Спрячь! – со злостью крикнул я.
Ефрейтор испуганно засунул билет в прореху, и закрыл лицо ладонями. Ситуация была критическая, я достал сигарету, он – трубку. Закурили.
  - Слушай меня внимательно, Тельманн! Откуда ты такой явился по нашу голову, я не знаю. Рассказать про тебя командиру, я не могу. Пристрелят обоих; тебя – за твою идеологическую принадлежность, меня – за то, что я тебя рекомендовал на должность командира роты. По пуле каждому, без разговоров. Значит так, командовать ротой погибшего лейтенанта Фландерса ты будешь, решено. Подведёшь ребят в бою, предашь кого-нибудь из своих – и твоя пуля прилетит от меня. Сын знает о твоём прошлом?
  - Нет, не говорил ещё.   
  - Не вздумай просветить! Подставишь и себя, и его. Ясно?
  - Понял.
Я вытащил из кармана пару лейтенантских погон, прихваченных в блиндаже у комбата, и бросил ему на колени:
  - Без церемоний .
Сидя уже на НП, со стаканом кофе в руке, я думал: зачем я сделал то, что сделал. Глупо. От страха. Испугался в первую очередь за себя. Уже не раз смерть дышала мне в лицо смрадом гниющих ран под бинтами, тротиловой гарью от упавшего рядом мины, бензиновым выхлопом танка, проезжавшего надо мной в траншее. Но гибель на фронте оставила бы моё имя в памяти близких людей, родных и друзей. Трибунал, военно-полевой суд, расстрел на месте – эти слова выжгли бы мне на лбу позорное – ПРЕДАТЕЛЬ! 
Кеплер, накрывшись одеялом, мирно дремал на скамье. Телефонист чинил испорченный аппарат. Повернувшись ко мне, он спросил:
  - Капитан Мильх, с вами всё в порядке?
  - Эта ночь слишком затянулась, Генрих.
  - Как и война.

11  августа 1943 года
Утром удалось выспаться. Русские орудия молчали. Редкостное затишье не принесло сюрпризов даже к полудню. Меня срочно вызвали в штаб, к Дрейдриксу, вместе с другими ротными. В час дня обшарпанный «опель» привёз нас: Кеплера, Варгу и Ольберга в село Боровнихи, где находился КП командира дивизии. Шёрнер был уже там, разговаривал с генерал-майором. Когда мы вошли в штабное помещение, Дрейдрикс пожал нам руки и поздравил с повышением Ольберга.
 - Капитан, как считаешь, получится из него хороший командир.
 - Несомненно. Он же верит в нашу общую победу, - с трудом выдавил я из себя.
Полковник рассмеялся, и я узнал, насколько у него противный смех. Металлический, с надрывным хрипом – жутко становиться.
  - Ага, вы сами-то верите. Вижу, нет. Поясню вам сложившуюся ситуацию. Советские войска уже на подступах к Харькову, но мы не сможем их сдерживать долго. Наши резервы на исходе, как людские, так и технические. Снабжение нам перерезали, проклятые партизаны за последний месяц пустили под откос девять составов с техникой и горючим. На борьбу с ними брошена целая армия, только результаты нулевые. Командование приняло решение о наступлении. Весь фронт будет сдвинут. Итак, на нашем участке наиболее плотная оборона противника, в прорыв отправятся наша 292-я пехотная дивизия, и соседи, 93-я пехотная дивизия. Парни надёжные, тоже берлинцы.
 - Кто будет обеспечивать поддержку? Я про танки, - Варга подошёл к карте и ткнул пальцем в жёлтый квадратик с надписью «Ахтырка», - здесь иваны держат большое количество противотанковых орудий.
 - «Викинги». Надеюсь, этот ответ вас удовлетворит, господа офицеры, - раздался голос за нашими спинами.
Перед нами предстал далеко не молодой человек, в серой шинели, с лысой головой и в круглых очках. Крючкообразный нос, который он постоянно вытирал рукавом, вначале вызвал чувство неприязни. Петлицы с дубовыми листьями говорили сами за себя, это был эсэсовский генерал.
 - Познакомьтесь, господа, бригадефюрер СС Герберт Отто Гилле, командир 5-й танковой дивизии СС «Викинг». Его танки пробьют для вас брешь в обороне русских.
  - Спасибо, Франц. Нас немного потрепали после Орла, но мои ребята не обделены упорством. Пушки иванов им не страшны. В атаку поведу их лично.
Мы переглянулись: смелый командир, такие сейчас редкость. Если брать в расчёт его возраст и палку в руке, на которую он опирался, то Гилле был резв не по годам.
  - Ладно, точное время наступления сообщу позже. Удачи, командиры.
Назад на передовую мы возвращались с почтальоном, который вёз письма для всей дивизии. Спросив мою фамилию, он вручил мне конверт: он был от отца. Его я распечатал тут же:

Здравствуй, Курт!
Дорогой мой сын, читал и плакал над письмами твоими, которые ты прислал мне последними. У нас очень плохо с продуктами, пришлось продать часть твоих книг, что бы купить картофеля и жиров. Твоей сестре приходится помогать, она повредила руку на фабрике, и сейчас не может работать. Пайки урезают ежемесячно, люди измучены, а нормы выработки увеличивают, и нет им предела. Родной мой, не пиши мне таких ужасных вещей, что ты можешь погибнуть. Я этого не переживу. Ты спрашивал о своём друге, к сожалению, фрау Цвейг умерла месяц назад, и спросить у неё уже не получится. На могилу к нашей маме хожу регулярно, не беспокойся об этом. Моя сестра Эльза вступила на службу ПВО, там неплохие льготы и питание. Её муж, Хайнц, в конце июля вернулся домой, ему отняли правую руку по плечо. Но она счастлива, всё таки живой.
  Чернила расплываются от моих слёз, вернись домой, прошу! Живым и невредимым. Побей этих русских скорее, и возвращайся. Жду тебя, люблю.
                Твой любящий отец


От последних строк закружилась голова, губы задрожали, но я удержался, чтобы не заплакать. Боже мой, слёзы отца точно иголками кололи моё измученное сердце. Сбежать, скрыться, исчезнуть навсегда с этой проклятой войны. Появилась необходимость скорее встретиться с родными, обнять их покрепче. Ничего не надо, только домой, только к семье.
Через час я прибыл в батальон. Но как вокруг всё изменилось: ещё с утра наши позиции походили на сонный муравейник, теперь их было не узнать. Реденький лесок поблизости был полон возни. Тут устраивались артиллерийские батареи, пятнистые тягачи подвозили тяжёлые 210-миллиметровые  орудия, в небольших воронках солдаты собирали миномёты, похожие на связку водосточных труб; на вершинах старых деревьев сидели артиллерийские разведчики-наблюдатели, записывали что-то в свои журналах, придерживая их на полусогнутых коленях; связисты, как пауки, тянули в разных направлениях тонкие нитки кабеля, опутывая ими деревья, блиндажи, и ДЗОТы; механики шумно перебегали от одного танка к другому, которые, словно на невесты под вуалью, стояли накрытые маскировочными сетками. Нырнув под машину, они долго возились там, гремя разводными ключами, и затем, убедившись в её исправности, бежали к следующей.
Подъезжали тупорылые бронетранспортёры, окрашенные в грязно-жёлтые, серо-зёленые и шафранные цвета. Загрузив боеприпасы по завязку, их забрасывали ветками и искусственной листвой. Пополнение прибывало отрядами численностью до полусотни; молодые и ветераны, в изношенном обмундировании, со следами от бинтов - чистка штабов и тыловых служб давала ощутимые результаты.
Шла непонятная на первый взгляд, но привычная для фронтового люда трудная работа перед большими событиями.
После обеда меня срочно вызвали на КП к Шёрнеру. Новость потрясла: речь шла о расстреле унтер-офицера Михала Франтишека. Толком ничего не разобрав, я отправился туда вместе с оберфенрихом Кеплером. Шёрнер сидел возле телефониста в душном, прокуренном блиндаже, глядя на бумаги, разложенные на столе, выслушивал сидящего перед ним на стуле ефрейтора. Рядом с подполковником раскачивался на стуле лейтенант Варга; его лицо было покрыто красными пятнами, нижняя губа была искусана и кровоточила. На скамейке, в углу опустив голову к коленям, сидел сам Франтишек. Его охранял солдат из моей роты, держа наготове пистолет.               
В соседней половине блиндажа, построенной наспех, где бесперебойно зуммерили телефоны и гудели голоса операторов, стало мгновенно тихо. Из-за плащ-палатки, служившей и дверью, и ширмой, выглядывали лица связистов.
 - Итак, ефрейтор Маусс, давайте всё сначала, и подробнее, - начал Шёрнер, закурив сигарету.
  - Утром, в 6.00, я отправился сменить пулемётчика в ДЗОТе, который находится на самом переднем крае. Вчера там дежурство нёс Зденек, из роты господина лейтенанта.
  - Моей, - уточнил Варга
  - Я понял, продолжайте, - комбат встал из-за стола и прислонился к стене, косо поглядывая на «осужденного»
  -…Вот я и говорю; значит, залезаю я в ДЗОТ и вижу мерзкую картину. До того гадкую, что меня чуть не стошнило. Этот ублюдок, прошу прощения, унтер-офицер, стоит со спущенными штанами и охает, тварь, от удовольствия. А Зденек…ну, согнут и…этот чех держит его за пояс…
 - Хватит! Прекратите! – вскочил Кеплер со скамьи и накинулся на Франтишека, нанося ему хлёсткие удары в лицо. Охранник и Варга сразу же подбежали и оттащили разъярённого командира. Унтер-офицер, сплёвывая кровь, свалился на пол и зарыдал.
Я сидел не шелохнувшись. Словно током ударило, лишив и дара речи, и возможности двигаться.
Гомосексуализм!
Окопная болезнь. Адское увлечение безмозглых юнцов. Грязь, которая прокралась в кишащие клопами траншеи Первой мировой войны. Мерзкие рассказы слыхивал я от ветеранов в берлинских пивных, повествующих о пороках той, сумасшедшей войны. Провинившихся солдат и офицеров резали, душили по  ночам, стреляли во время атаки в спину. Считали, что французские шлюхи, из прифронтовых борделей, искоренили этот порок в ещё в армии кайзера. К сожалению, нет. Вот она, вся горечь правды!
 - Позор на всю дивизию, на весь фронт! Будь ты проклят, извращенец, моральный урод! А ты чего молчишь, Златан? – Кеплер извергал проклятия в сторону Франтишека, безуспешно пытаясь вырваться из рук державшего его бойца.
Унтер-офицер прижимал ладонью разбитый нос, сидя на полу, ждал своей участи. Шёрнер подошёл к нему, рывком отодрал оба погона и снял единственную награду, пряжку «За ближний бой». Златан взял Михала за локоть и вывел из блиндажа. Через пару минут мы услышали громкий хлопок. Кеплер и я выбежали узнать, что произошло.
Варга стоял у края траншеи, вокруг него столпилось множество солдат.  Франтишек лежал в ста метрах от передней линии окопов, рядом с ним дымилась воронка от противопехотной мины.
   - Сам себя наказал, - вздохнул венгр, убирая пистолет в кобуру. Солдаты не поняв, что произошло, разошлись. Вопросов не было, раз сам подорвался, значит за дело. Кеплер остался недоволен его кончиной:
   - Надо было передать этого гомосексуалиста в руки Военно-полевого трибунала, а теперь он сдох, как обычный боец на фронте.
За спиной мы услышали голос комбата:
 - Зато его родные будет знать, что он погиб, сражаясь в бою, а не был расстрелян, как предатель или штрафник. И получат его знаки отличия, как память об отце или любимом сыне, не опозорившего свою семью. Ясно?
Этот случай был сразу забыт, и его больше не вспоминали, как и унтер-офицера Франтишека, ни плохим, ни хорошим словом. Второй чех, Зденек, тем же вечером пустил себе пулю в висок.

12  августа 1943 года
В шесть утра земля под ногами задрожала от разрывов. Дымные полосы артиллерийских и миномётных снарядов закрыли небо над нашими позициями. «Неприступная» Ахтырка скрылась за чёрными фонтанами брызг огня, металла и грязи. Урчание «густавов»  было едва слышно, они летели куда-то на запад. Эти тихоходные машины, с торчащими из-под крыльев колёсами, делали больше шуму, чем оказывали помощь. При появлении вражеских самолётов, они трусливо уходили в облака.
Бойцы проверяли винтовки, автоматы, карманы брюк топорщились от запасных обойм, гранат и прочего военного снаряжения. Пулемётчики нагружали на своих заряжающих, словно на мулов, коробки с патронными лентами, младшие офицеры покрикивали на солдат, которые, несмотря на тарарам, пытались вздремнуть ещё несколько минут у стенок траншей. Получив пинка в бок, они неохотно сбивались в группы для атаки. Ждали танков, они обычно открывали «представление».
Танки устремились вперёд, не дождавшись окончания артподготовки. Во главе ехали, словно одетые в леопардовые шкуры, красавцы «тигры» и «четвёрки». Остальная техника едва успевала за ними. Бронетранспортёры тремя колоннами двигались в сторону станицы, туго набитые пехотинцами. Их каски были едва заметны, и чем ближе падали снаряды, тем ниже пригибались бойцы. Наш батальон ожил, все рванули на штурм. Русская артиллерия молчала не долго.
Всё впереди пульсировало кроваво-красным, чем ярче и многочисленней вспыхивали огни пожаров, тем грознее становилась стрельба их орудий. Непрекращающаяся стрельба батарей выбивала в этом огне чёрные бреши – беглые разрывы, дымы полыхающей станицы мешались с тяжёлыми жирными дымами, встававшими среди огромного танкового полукруга. Подбитые машины коптили, языки пламени слизывали краску и бензиновые пятна с их почерневших боков. Близка стала станица – тяжелее стали потери. «Викинги» не дрогнули, их атака не захлебнулась, несмотря на непрерывный огонь советской артиллерии. Потеряв девятнадцать машин, они упорно продолжали рваться в центр Ахтырки. Бронетранспортёры развернулись за боеприпасами, солдаты присоединялись к лавине наступающих дивизий. Орудийные расчёты на левом фланге были смяты, наш батальон завязал бой за хутора.
   Несколько вспышек  из здания сельсовета оповестили о расположенной там противотанковой пушке. «Четвёрка» ехавшая впереди, прошила окна дома крест-накрест из пулемётов. В ту же минуту мне показалось: танк, рассекая башней дым, вдруг с ходу неуклюже натолкнувшись на что-то своей покатой грудью, с яростным воем мотора стал разворачиваться на месте, как будто тупым гигантским сверлом ввинчиваться в землю.
  - Гусеницы разорвал, - мелькнуло у меня в голове. Из окна молнией блеснула ещё одна вспышка, башня накренилась в сторону.
А танк всё вращался на месте, распуская плоскую ленту гусеницы. Башня уже не двигалась, но пулемёт неугомонно бил по окнам. Под его прикрытием, мы приблизились к зданию. Забросав окна гранатами, моя рота двинулась дальше. Прибывший связной из батальона майора Трампа сообщил, что центр станицы захвачен, а часть русских бьется за склады с горючим. (Те самые, из-за которых я был вновь «понижен» до ротного). Бой за бочки с бензином продолжались до вечера. Четыре атаки закончились безрезультатно, иваны ввели в действие батальон «тридцатьчетвёрок». Если бы не «тигры», плакал бы наш сравнительно «лёгкий» штурм. Командование решило развить стратегическую инициативу, и был отдан приказ о продолжении наступления.
К ночи танковая дивизия СС «Викинг» походила больше на моторизованную. Две трети её боевых машин догорало на всём пути нашего следования.
Наша 292-я и 93-я пехотная дивизия генерал-полковника Кюммерца уже на второй день наступления остались без своих тылов. Автомашины с боеприпасами и бензином застряли в грязи. Неудивительно, нестерпимая жара сменилась проливными ливнями, превратившие дороги в одну большую проблему. Артиллерию перевели на конную тягу, за исключением тяжёлых миномётов и гаубиц, для которых приспособили трофейные тягачи. В одно орудие впрягали до десяти лошадей. Свежие части, которые ввело командование из последних резервов, дрались отчаянно. К концу недели они были измотаны настолько, что падали обессиленные прямо на марше. Потери не считали, не до этого было.            
Наконец наступила передышка. Расположившись в безымянном селе, вермахт принялся зализывать раны.
Вечером я прибыл с остальными командирами в штаб дивизии. Вокруг бывшей школы был разбит полевой госпиталь, оружейные, шорные мастерские и прочее походное хозяйство. В штабе было безлюдно: Дрейдрикс сидел на подоконнике и хлебал большими глотками кофе из котелка. Увидев нас, он вылил остатки в горшок с цветами, и закурил:
 - Доброго вечера, командиры! Как настроение? – его голос звучал и уверенно, и одновременно дрожа.
 - Незавидное, - сказал вполголоса лейтенант Ольберг, - могу объяснить почему.
 - Не надо. Письменные отчёты о потерях подготовили?
Я задрожал от злости! Какие отчёты?! Наш комдив вконец спятил? Может в тебя швырнуть мешком солдатских медальонов, снятых с трупов!? Я их перестал считать уже на второй день, когда убитых складывали в канавы с водой, и засыпали известью. А он нам про какие-то бумажки!
 - Не будем писать. На словах скажем. Где подполковник Шёрнер?
 - Сам хотел бы узнать. Сколько убитых?
Ольберг сообщил о 84 погибших, у Кеплера – 70, Варга недосчитался 119 солдат.
 - А у вас капитан? Надеюсь меньше? – генерал смотрел на меня, словно хотел, чтобы я взмахом руки оживил трупы.
   - Семнадцать, генерал-майор, - сказал я, сжавшись весь, словно ожидая пулю от комдива, - это выжившие.
Дрейдрикс, молча, отошёл к окну, и тихо промолвил:
 - Значит, дивизии больше нет. У вашего комбата в строю менее двухсот штыков, у остальных ситуация ещё хуже. Дивизия насчитывает 15% своего изначального состава. В любой момент я получу приказ о дальнейшем наступлении, что мне делать тогда?
 - Где «викинги»? – внезапно спросил Златан.
 - В Вальгалле, наверное… - попытался отшутиться полковник.
В принципе, мы знали, где они находятся. В половине пути до нашего села. Но одни экипажи. Ни танков, ни горючего – ничего не осталось. «Безлошадные» танкисты попадались нам на дорогах повсюду. Группами продвигались в тыл, но чаще всего получив стрелковое оружие, присоединялись к пехотным частям.
Шёрнер приехал в батальон ночью; пробитый пулями «опель» коптя, словно керосиновая лампа, подъехал к хате, где находились мы. Водитель сразу начал копаться в моторе, а комбат вылез из кабины и, опираясь на палку, зашёл в дом.
 - Не ждали живым увидеть? Нее, меня на тот свет рано списывать. А вот ногу, свиньи, испортили.
Командир грузно опустился на кровать, сбросил сапоги и продолжил рассказ:
 - Дрейдрикс ваш, сволочь редкостная! Отправил меня обратно в тыл, за резервным батальоном, который выделило командование. Юнцы, лет по семнадцать, не выдержали первого боя. Нас накрыли на харьковской дороге, батальон средних танков перемолол их меньше чем за час. Прибился с оставшимися к колонне автомашин, они ехали в вашем направлении. Она застряла в тридцати километрах отсюда, а я на «опеле» чудом доехал. Русский «бомбовоз» обстрелял из пулемёта, пульку в ноге оставил на память. Ничего, придёт время – верну!
Через несколько минут в дверях показался Кеплер, держа в руках помятый и страшно закопченный самовар. «На заднем дворе нашёл, кто-то его по-хозяйски завернул в тряпьё, наверное, до лучших времён», - поделился своей находкой оберфенрих. Наши запасы включали только кофе, но Шёрнер извлёк из своего вещмешка две пачки чая, несколько банок тушёнки, и буханку хлеба. Аккуратно «сервировав» стол котелками и кружками, мы перекусили трофеями. Пузатый самовар долго не хотел делиться кипятком, но общими стараниями он сдался.
Вскоре к нам заглянули трое танкистов из XLVIII корпуса, прибывшего из резерва армии. Запах свежезаваренного чая с листьями мяты, по их словам, привёл к нам в дом. Как гости, они преподнесли нам подарок – опилок 88-миллиметровой гильзы, наполненной доверху белоснежными кусками сахара.
Подполковник расположился на кровати, не сняв даже сапог.
 - Хозяева, интересно, сбежали или прячутся где? – спросил он.
 - Зачем тебе они? Жареного сала с яичницей захотелось? Это вряд ли. Пулю промеж лопаток с радостью всадят, сейчас не сорок первый.
 - От сала у меня живот крутит, а вот русских девок я бы потискал. Знал я одну, молоденькую. Большевичка с огоньком. Снайперша. Когда бои у Северного Донца были, она шестнадцать моих бойцов ухлопала. Подстрелили мы её потом… - Шёрнер, смакуя свой рассказ, достал сигарету и закурил.
  Ольберг встал, развернулся и пошёл к двери.
 - Куда собрался? На дворе ночь, - поинтересовался я.
 - Да знаю, чем эта история закончится. Противно слушать вас, господин подполковник.
Хлопнув дверью, лейтенант вышел на улицу. Комбат негромко выругался, его это обидело.
 - Неженка! Она моим парням мозги вышибала, а мы её жалеть должны? Не дождутся пощады. Всех ротных через неё пропустил, они ей сначала зубы выбили, чтобы глупостей не наделала…
 - Хватит, командир! Прекратите, - не выдержал уже Кеплер.
Вечер был испорчен. Танкисты отсыпали немного сахару в карманы и ушли. Ольберг сидел на лавке у дома, насыщаясь ароматным дымом своей трубки. Он напевал старинную австрийскую песню, срываясь на кашель лишь изредка. Подышать свежим воздухом вышел и я.
В минуты особенной тишины слышно было, как падали созревшие плоды с яблоневых и грушёвых веток. В осенней прохладе веяло их горьковато-кислым, едва уловимым запахом. На земле, по влажной траве, бежал еж. На его спине были наколоты несколько листьев, непомерно большие для этого зверька. Остановившись напротив меня, он высунул свой нос, фыркнул и продолжил свой нелёгкий путь. По всему саду драгоценными камнями мерцали холодные точки – это покрылись капельками росы кусты цветов, уже закрывшие лепестки с наступлением ночи.

13  августа 1943 года
Около пяти утра в дверь забарабанили кулаками. Ольберг открыл дверь, в неё ворвались двое, из моей роты. Они разбудили комбата:
 - Господин подполковник, русские перешли в наступление! Танков множество! Срочно вернитесь в расположение батальона, нам не удержаться. Передовые части советских войск прорвались к Харькову, Богодухов уже захвачен. Мы уже у них в тылу!
 - Боже, когда хоть я проснусь сам, потому что выспался?!  - крикнул я на весь дом. Шёрнер швырнул мне сапоги.
  - Обувайтесь! Живо!
Силы двух советских армий, поддержанные тяжелыми танками и самоходной артиллерией ударил по обоим флангам наших наступающих войск. Удар этот был так неожидан и силён, что немецкие дивизии дрогнули, и теснимые русскими, стали отходить назад, в обход Харькова. Несколько танков и два вражеских батальона пехоты были перехвачены у КП 292-й дивизии, загнаны в лес и полностью уничтожены гаубичной артиллерией. Однако к вечеру противник вновь бросил свежие силы и батареи реактивных миномётов, и наша дивизия была отброшена на семь километров. XLVIII танковый корпус вёл кровопролитными бои, но не подпускал иванов к железной дороге, соединявшей Харьков и Кременчуг.
На третий и четвёртый день повторялось то же самое. Русские не жалели ни танков, ни солдат, вводя в бой всё новые и новые полки. Особенно много было вражеской штурмовой авиации, «илы» высыпали на нас гранулированный фосфор , сжигая как технику, так и людей. Приднепровская степь чернела от разрывов бомб, снарядов и мин. Воздух пропитался запахом большого сражения. В течение дня успех клонился то к одной, то к другой стороне. Наша бомбардировочная авиация трусливо скрывалась в облаках, завидев «миги» врага. Дабы сбросить тяжёлый груз, «юнкерсы» опустошали бомболюки зачастую прямо над нашими позициями.
В частях творилась всеобщая неразбериха и анархия. В роте Кеплера трое солдат закололи ножом своего сержанта, когда тот приказал им подавить вражеский пулемёт «любой ценой». Из батальона Трампа целая рота отказалась идти в атаку, участились случаи «самострела» и дезертирства.
Судетские немцы Варги мародёрствовали на складах с продовольствием, девятнадцать бойцов были отданы под трибунал и расстреляны. Ни о каком высоком моральном духе речь не шла, когда ставилась та или иная боевая задача. Целый месяц мы топтались на месте, сдерживая противника. Истекая кровью, силы группы армии «Юг» таяли день за днём.
Наконец, 15 сентября 1943 года, был получен приказ от фюрера – отступать к оборонительным линиям на Днепре; нашим частям – к Полтаве, единственной крупной преграде на пути советских армий. Автомашин попросту не хватало, изнурительным маршем мы и  остатки 93-й пехотной дивизии добрались до этого города.
         
16 сентября 1943 года
Полтава была защищена высокими и крутыми берегами реки Ворскла, вдоль их военные инженеры возвели развитую систему обороны, перекрыв подступы к городу. Конечно, не Эбен-Эмаль , но с ходу взять этот опорный пункт противник не сможет. В глубоких казематах, под пятнадцатиметровой твердыней, находились склады с боеприпасами и снаряжением, берег был усеян «ласточкиными гнёздами» - нишами, где находились снайпера, стрелки с ПТР и пулемётчики. Железобетонные ДОТы перекрывали сектора возможной переправы, ощетинившись грозными 210-миллиметровыми орудиями.
В самом городе каждое здание было укреплено, повсюду из окон выглядывали дула винтовок, из подвалов торчали жерла противотанковых пушек, тщательно замаскированные различным хламом. Связисты, словно мыши, перебегали от дома к дому, разматывая километры телефонного кабеля. Связь в городском бою была важна, так как авиация и танки здесь беспомощны. В этом мы убедились на руинах Сталинграда. Все предприятия и фабрики в Полтаве были заминированы, минёры усердствовали, разбирая мостовую и закапывая туда свои «грибы».
Наша казарма находилась в бывшей больнице, спальных мест там было предостаточно, мы лишь натаскали из домов столов и стульев для «интерьера». С питанием было скверно – куриный бульон, где самое питательное было пара луковиц брошенных поваром, и рисовая каша, из которой приходилось вытаскивать чёрных жучков. Ежедневно обшаривая все курятники, мы лакомились жареной яичницей на завтрак. Местное население бродило по городу, словно тени, не находя себе занятия. Женщины склеивали остатки стёкол, вылетавшие при каждом авианалёте. Большинство мужчин работали в железнодорожном депо, разгружая уголь прибывающих из Кременчуга составов. Полтавчане были смелый народ, зачастую вступавший в перебранку с немецкими солдатами, а  ребятня бросала камень в любой проезжавший мимо грузовик. Всего двадцать три человека согласилось добровольно вступить в «полицию порядка», им выдали старое обмундирование и снабдили пистолетами, но они не решались днём разгуливать по городу, даже с оружием.            
Мы ждали наступления противника, население – воинов-освободителей. Днём к нам в казарму заглянул майор Лент из штаба армии:
  - Господа офицеры, я прибыл для подсчёта численности личного состава в ротах и батальоне. Это необходимо для укомплектования частей. Сообщите о данных, которыми вы, надеюсь, располагаете?
Ольберг ответил, поднявшись с кровати:
  - Вшей считать? Их у нас в избытке.
 Майор встретил эту шутку с улыбкой:
  - Они у нас в резерве будут. Я вышлю вам батальон мыла и дивизию мочалок для их сдерживания.
Разговор получился с долей юмора. Лент сообщил о прибытии 233-го пехотного батальона, для пополнения наших рядов. Мы могли выбрать свежих бойцов для своей роты. Нас часто задевает, когда кто-нибудь прибывает из резерва. Сегодня прибыли маленькие люди, с цветами в нагрудных карманах и загаром с юга Франции, только что из дома. Все они, в мешковатой, но новой и не выгоревшей на солнце форме, толстые козырьки кепи нависали над носом, они переминаются с ноги на ногу, озираются по сторонам, и в сравнении с ними мы здоровее, и достаточно сильны, чтобы противостоять чему бы, то, ни было. Вероятно, самое худшее позади, но если он направлен на передовую, он, может быть, еще что-нибудь увидит и может быть уцелеет. Для своей роты я выбрал два десятка бойцов, наиболее «боеспособных».
Рядовой Кебель прибыл из Берлина, подарок от «гитлерюгенда». Призван в 1943 году по достижении полных семнадцати лет. Фанатик, борец за идею, мечтающий подбить русский танк. 
Рядовой Шверинг, призван из Гамбурга. Работал в столовой поваром, кормил моряков в порту. Хром на правую ногу, определён в противотанковый расчёт. Кулинар, как говорят, от бога! Сделает суп из лужи, хлеб из свеженаколотых дров.
Рядовой Кунце, полузащитник футбольной команды «Кайзерслаутерн», добровольно попросившийся на фронт. Известный игрок, забивавший однажды семь голов за игру. Быстрые ноги ему пригодятся в разведке, да и парень в целом неплохой.
Рядовой Хаусхофер, серебряный призёр Германии 1935 года по мотогонкам, был приписан к разведывательному батальону в дивизии СС «Флориан Гейер», но после ранения попросился перевода в другую часть. Ротные единогласно высказались за приём его в наш батальон. Посыльные на мотоциклах очень ценны, особенно в жарком бою, когда необходимо передать важное донесение соседям.
Остальные, в большинстве своём из крестьянских семей, здоровые крепкие парни, правда, грубоваты и замкнуты в общении. Зато в исполнительности их не упрекнёшь. Распределение по ротам длилось до позднего вечера, подобрали новичкам старое, но чистое и аккуратно заштопанное обмундирование и снаряжение, которым снабжал нас местный госпиталь. Оружие тоже кое-как наскребли в дивизии, раздали запасы трофейного.   
Пополнением ,в целом, мы были довольны…

17 сентября 1943 года
С трех часов утра наш телефон трезвонил не переставая. Шёрнер страшно матерился, когда бедняга телефонист будил его по пять, а то и более раз в течение часа. Неприятель атакует по всей линии фронта. Он как будто не понимает, что теперь наступает на рубеж, который будет удерживаться. Иначе не объяснить его наглого напора. Его самолёты бороздят в воздухе, сбрасывая осветительные бомбы и фугасы. Вслед за ними, активизировалась артиллерия, ведущая интенсивный огонь, и его «катюши» тоже уже подтянуты. Тот берег весь в огнях, там держат оборону последних плацдармов два пехотных полка 93-й дивизии. Их силы тают с каждым часом, никто не хочет отступать. К семи часам утра канонада затихает. Иваны вряд ли могут позволить себе достаточно большой расход боеприпасов, чтобы вести продолжительный обстрел. Невозможно организовать систему снабжения в течение одних только суток на опустошенной местности, подорванными железнодорожными путями и с дорогами, утопающими в грязи. Так что пусть подходит. Мы не обеспокоены, вся водная гладь реки у нас на прицеле.
Утром небольшие силы противника прорвались к берегу и были расстреляны реактивной артиллерией в течение десяти минут. Все прочие атаки были отбиты, и с середины дня русские немного успокоились.
В казарме нечем заняться; ротные едят, играют в карты на табак, слушают патефон, снова едят, опять карты… Я сойду с ума, если примкну к ним. В солдатских казармах всё блестит; оружие и амуниция начищены, с коек слышен лишь храп. Пусть спят, всё равно их занять нечем.
На улице столкнулся с майором Лентом:
 - Мильх, вы прогуливались когда-нибудь по здешнему берегу?
 - Боюсь, что нет.
 - Напрасно. Там чудесно! Свежо, плюс это полезно для лёгких. Я уже дважды там гулял. И вам рекомендую, - с этими словами Лент чуть ли не вприпрыжку устремился в сторону КП.
«Чудак, - подумал я, - в любой момент миной накрыть может, а он «полезно для лёгких». К тому же, что я не видел на берегу; разве только понаблюдать работу зенитчиков. Разбудив Хаусхофера, мы на мотоцикле отправились на восточный берег Ворсклы, где находилась наиболее мощная батарея 88-миллиметровых орудий. На песчаном пляже (если конечно, его можно назвать пляжем!) стояли две самоходки «элефант» с открытыми люками. Экипажи, словно дети, брызгались в воде, лишь офицеры сидели на броне, беззаботно общаясь между собой. Хаусхофер отпросился у меня искупаться. Я был не против освежиться. Офицеры увидели меня и позвали к себе. С трудом вскарабкавшись на крышу самоходки, я признал в них эсэсовцев. Два унтершарфюрера (унтер-офицера) и унтерштурмфюрер (лейтенант) пили охлаждённое мозельское вино, за знакомство налили стаканчик мне. Я представился
 - Капитан Мильх, 292-я пехотная.
 - Унтершарфюрер Кроцле, «Дас Райх»
 - Унтерштурмфюрер Хартинг, «Мёртвая голова». 
 - Унтершарфюрер Миклас, аналогично.
Осушив два стакана, я увидел, что у гусеницы нашего «элефанта» спит ещё один танкист, накрывшись мундиром и спустив на лоб фуражку. Судя по переплетённым погонам, майор.
 - Это кто? – спросил я у лейтенанта.
Тот пожал плечами.
 - Наш командир, - ответил Кроцле, - герой нашей дивизии, кавалер Рыцарского креста.
 - Здорово! – ответил я, скривив губы, - а у героя имя - то есть?
 - А как же! Штурмбаннфюрер Ульрих.
Снизу раздался недовольный голос:
 - Фон Ульрих, швабская свинья! Или у тебя с памятью совсем туго? Могу освежить!
Да это же дружище Лассо! Спрыгнув на землю, я стиснул старого приятеля в своих объятиях. Лишь удар кулаком в бок отрезвил меня, я понял, что сейчас его задушу на радостях. Лассо был также очень рад встрече, хотя воли своим чувствам не давал.
Разговор у нас затянулся, и мы не заметили, как стемнело. Экипаж унтерштурмфюрера Хартинга отправился к себе на позиции, танкисты Лассо удили рыбу, смастерив примитивные снасти. Унтер-офицер копошился в моторе. 
  - Лассо, дружище, расскажи, за что Рыцарский крест получил. Всё ходишь вокруг да около, а о самом интересном ни слова.
С этими словами Лассо извлёк из кармана мундира сложенный листок из газеты «Восточный фронт» и протянул мне.
 - Читай вслух, там всё написано, - сказал он и оторвал бумажку с новой сигаретной пачки. Я поднёс листок к глазам:
Бесстрашный командир «пантеры»
*  *  *
Восточный фронт. 12 августа 1943 года               
…Утро ознаменовалось раскатами грохотом тысяч орудий и миномётов. Нарастающий гул авиации оповестил о начале боёв за Харьков. Танкисты 2-ой танковой дивизии СС «Дас Райх» устремились на штурм вражеского села Губари, где находились склады с горючим и боеприпасами. Двенадцать боевых машин рвались вперёд, уничтожая всё на своём пути. Русская артиллерия шквальным огнём пыталась остановить смельчаков, но меткими выстрелами танкисты уничтожили половину расчётов. Ворвавшись в село, бесстрашные войны СС испепеляли автомашины, пулемётные точки и солдат противника. Внезапно они были застигнуты врасплох батальоном русских тяжёлых танков. Они приняли этот неравный бой.
Больше часа длилось сражение, село окутал чёрный дым горящих вражеских машин. Но и ряды храбрецов заметно поредели. Три «пантеры» осталось в строю, три мужественных экипажа продолжали смертельную схватку с врагом. Один из командиров, гауптштурмфюрер Лассо фон Ульрих, принял решение уничтожить штаб вражеского танкового батальона, и, тем самым, обезглавить русское сопротивление. Несмотря на численное превосходство врага, презирая смерть, храбрецы бесстрашно ринулись в атаку. Взрыв! Русский танк охватывает пламя! Ещё снаряд! Огонь! Ещё!.. Пять русских машин догорают на их пути, уже близок штаб. Вражеские автоматчики бросили бутылки с зажигательной смесью в «пантеру» фон Ульриха и танк вспыхнул, словно факел! Фон Ульрих приказал экипажу покинуть горящую машину, а сам сел за рычаги и на полной скорости раздавил блиндаж с командованием противника. Температура в танке поднялась настолько, что краска пенилась и вздувалась пузырями. Но гауптштурмфюрер решил не бросать машину в пасть огня. Он смело вогнал её в близлежащий пруд и потушил огонь. Его верный экипаж, вооружённый лишь пистолетами, следовал за своим командиром и вытащил фон Ульриха из «пантеры». Сняв из башни пулемёт, эта горстка храбрецов сражалась до последнего дыхания, но не отдали танк противнику. Они сдерживали натиск озверелого врага до подхода подкрепления. Получив тяжёлое ранение, командир продолжал уничтожать из пулемёта вражеских автоматчиков, пока шквал огня подоспевшего пехотного батальона не выбил иванов из села…
За  проявленную храбрость самого высокого уровня и за успешное выполнение задания особой важности гауптштурмфюреру Лассо фон Ульриху был присвоено звание штурмбанфюрера (майора) и вручена почётная награда Рыцарский крест. Бесстрашный экипаж был также отмечен наградами – все четверо были награждены Железными крестами I класса, посмертно.
Их подвиг войдёт в историю Великого рейха, как проявление мужества, отваги и бесстрашия.               
*  *  *
У меня отвисла челюсть – Лассо, лёжа на боку, с полузакрытыми глазами, добавил:
 - Танк мы не спасли, блиндаж был не командирский, а с продовольствием. Подбили мы ровно четыре танка. Оцарапало меня осколком гранаты в голень – но это - моя правда! У писак этих – своя. Одно верно указали  - экипаж весь погиб, не уберёг я их. Жалко, парни были храбрецы, каких поискать. И меня вон, из огня вытащили.
Мы сидим, молча, ещё около десяти минут. Экипаж Лассо, сидя на броне, хлопает картами, периодически слышен звук проигранных затрещин. На берег спускается майор Лент:
 - Капитан, там колонна с строительными материалами приехала, твоя рота уже построена.
  - Зачем?
 - Сапёров не хватает, а западный берег не успели достроить. Давай без вопросов, пошли. Кто это с тобой?
 - Мой лучший друг, гауптштурмфюрер Ульрих, из второй танковой СС.
 - Очень приятно познакомиться, майор Лент, 4-ая авиаполевая. Есть желание помочь, ты и твои ребята пригодятся.
Лассо соглашается.      
Мы едем к передовой на саперные работы. С наступлением темноты к недостроенным траншеям подъезжают грузовые автомобили. Мы пересаживаемся с «элефанта» в кузов «адлера». Этот вездеход скрипит так, словно на нём возили ещё солдат кайзера.
Вечер теплый, и сумерки кажутся нам огромным полотнищем, под защитой которого мы чувствуем себя спокойнее. 
Хаусхофер протягивает мне сигарету, но вспомнив, что я курю «от настроения», прячет её в карман. Мы сидим вплотную друг к другу, локоть к локтю, Лент дремлет в углу, подложив под голову свёрнутый мундир. Меня клонит  в сон, но Лассо трогает меня за плечо и суёт под нос термос с кофе. Танкистов не видать, их чёрные куртки в это время суток делают их бесформенными призраками.
Моторы завывают, грузовики громыхают и лязгают. Дороги разъезжены, на каждом шагу - ухаб, и мы все время ныряем вниз, так что чуть не вылетаем из кузова. Это нас нисколько не тревожит. В самом деле, что может с нами случиться? Сломанная рука лучше, чем простреленный живот, и многие только обрадовались бы такому удобному случаю попасть в госпиталь.
Рядом с нами идут длинные колонны машин с досками, песком, камнем и прочим немудреным имуществом «конторы Тодта» .  Они спешат, все время обгоняют остальных. Их фары ослепляют нас.
Мы въезжаем в район артиллерийских позиций. Для маскировки с воздуха орудийные окопы обсажены кустами, образующими сплошные зеленые заросли, словно разбили фруктовый сад. Спуск к берегу, там идут работы. Дальше – пешком.
Недостроенный участок кишит солдатами, в некоторых я узнаю своих. Рядом с ними в коричневых шинелях с повязками «ОТ» работают фортификаторы, практически гражданские, вероятно вчерашние инженеры, плотники или каменщики. Они двигаются словно тени. Бойцы откалывают в их сторону шутки:
  - Эй, сырная задница, у тебя черенок лопаты  чересчур велик, сходи на тот берег, там новый выдадут!
 - Кроты колченогие, тут у меня граната есть. Хотите, подарю? Кольцо мне, для коллекции…
 - Хочешь пинка, сегодня даром, я добрый…      
Офицеры и не думают пресекать эти оскорбления. Им плевать на «ОТ». Они работают наравне со всеми.
Ночь тянется невыносимо долго. Мы хотим, но не можем уснуть, я смотрю перед собой осоловелыми глазами. Впереди всегда спина Лассо. Моё плечо горит огнём от тяжести переносимых досок. Я перенёс уже не меньше сотни. На грузовиках мы возвращаемся в казармы. Уже четверть пятого, позади нас лопаты всё стучат.                               
Ладони кровоточат, кожа содрана со свежих мозолей.    
Над берегами Ворсклы стелется многометровый слой тумана, похожий на кисель. Наконец-то приходит долгожданный сон.

18 сентября 1943 года
Половина роты не встала на построение, я в их числе. Всё тело саднило и ныло, Лассо раздобыл банку антисептической мази, она была липкая как смола, но покрывала тело приятным холодком. Санитары истратили километры бинтов, излечивая моих бойцов. Чистка оружия и кормёжка была переложена на солдат, которые ночь провели в карауле. В основном это были новички. Что касается первого занятия, то винтовки и пулемёты они чистили из рук вон плохо, но обед Шверинг доставил вовремя, и старички попросили молодых покормить себя с ложки, как младенцев. Казарма дрожала от хохота и криков «Уаааауаа», как визжат грудные дети.
В три часа дня к нам заглянул Шёрнер. Он принёс плохие новости: противоположный берег полностью занял противник, и теперь иваны стягивают сюда всевозможную технику и резервы. Переправа может начаться в любой момент, поэтому в 9.00 вечера весь полтавский гарнизон должен быть приведён в боевую готовность.
 - Какими силами располагает противник, господин подполковник?
 - Пленные сообщили, что там находится 5-я гвардейская и 53-я полевая армия, танков около двухсот. Да, ещё важно: наши наблюдатели засекли около восьмидесяти самоходных «орг;нов».
  - Здесь будет ад.   
 - В аду нет рек.
Казарма, молча, слушала наш разговор. Новички были бледны. Когда комбат ушёл, ко мне подсели Кунце и Кебель.
  - Командир, разрешите записаться в противотанковый расчёт. Мы хотим жечь танки.
  - Кунце, это с твоими-то ногами? А посыльным при мне кто будет?
  - Тогда может…
Я вскипел:
  - А может, вы оба заткнётесь? Комбат ясно сказал, когда заступаем на позиции! Всем отбой, неизвестно, когда ещё спать ляжете. Рота, приказ ясен?!
  - Да, командир! – раздалось с коек.
В половине восьмого я поднимаю роту, на улице слышны крики Ольберга и многоэтажный мат Кеплера, они разбудили своих подчинённых. Солдаты разбирают оружие, осматривают затворы. Многие недовольны, винтовки плохо почистили. Новички получают порцию подзатыльников. Ладно, им полезно, в конце концов, если затвор заклинит в бою, это будет стоить им жизни.
Ещё не стемнело, но вновь туман и мелкий дождь. Оглядываюсь – Лассо нигде нет, вероятно, он отправился в свою часть. Гуськом мы пробираемся вперед, через окопы и воронки и попадаем в полосу тумана. На ощупь рота добирается до траншей. Слышны команды:
  - Установить пулемёты!
  - Проверить патроны!
  - Внимание, провод!
Телефонные кабели свисают над головами, приходится продвигаться вприсядку. Бойцы вынимают из чехлов плащ-палатки, и, укутавшись в них с головой, садятся на дно траншеи. Дождь бьёт по их каскам мелким горошком. Их глаза слипаются. Но тут из тумана раздается свист, который нарастает до треска, до грохота. Мы пригнулись - в ста метрах перед нами взлетает облако пламени. Затем серия разрывов позади наших окопов. Русские бросили два десятка 105-тимиллиметровых и на этом обстрел закончился. Где-то закричал раненый.
Я прошёл вдоль хода сообщения, который уходит через нашу позицию вперед. Он сделан на совесть. Можно идти во весь рост, но тут и там – знаки, предупреждающие о снайперах. Русские стрелки значит, уже объявились, это плохо.  Они поочередно занимают свою позицию в ожидании жертвы. Там, где ход сообщения переходит в стрелковую траншею, уже можно быть спокойным. Часовые ведут наблюдение через траншейные перископы, а пулеметные огневые точки вскоре замаскированы ветками и бурьяном, который может быть опрокинут в любое время. Лёгкой наживы для снайперов не будет.
Из тумана выныривает Кунце:
 - Командир, вам велено прибыть в штаб батальона, блиндаж находится в конце траншеи.
 - Велено, значит прибуду.                               
В штабе батальона ротные, бледные и напряженные, сгрудились вокруг подполковника Шёрнера. Он зол и криклив. Его адъютанта час назад снял снайпер. Обещали подвезти миномёты, для обстрела русского берега. Миномётов до сих пор нет. Два грузовика с медикаментами заблудились, пытаясь найти короткий путь на передовую. В батальоне не хватает сапёров для минирования берега.  Комбат хватает телефонную трубку, брызжа слюной, орёт на штабных, называя их скотами и свиньями. Смешно!  Разве он раньше не имел дела с халатностью на фронте? Да сколько угодно.
Шипящая карбидная лампа отбрасывает холодный свет, тускло освещая голый блиндаж. Он построен наспех, со стен стекают тонкие струйки дождевой воды. Я поделился с ротными своими мыслями по поводу нашего положения.
Дивизионные наблюдатели имеют возможность просматривать дороги снабжения и районы сосредоточения противника; воздушное наблюдение, которое ведется регулярно, довершает остальное. Пока поступают боеприпасы, у нас большой простор для действий; раньше иван нас не тревожил обстрелом, на том берегу была буферная зона, теперь её нет. Есть опасение, что нас перемолотят русские орудия. К тому же его дивизии – отборные, а у нас молодняк и малопригодные резервисты. Костяк – ветераны, но нас мало.
 К тому же, их артиллеристы за последние несколько дней подвезли солидное число тяжёлых орудий, но стрелковые дивизии плохо оснащены артиллерией. В любом случае ивану следует знать, что у него ее недостаточно для штурма; даже если он рассчитывает на танки, о которых едва ли стоит говорить. Их у него в избытке, но переправить тяжёлые и неповоротливые махины через реку на плотах, величайшая глупость. Наши береговые батареи их сметут. Для того чтобы мы могли воспринимать их серьезно, русским придется подтянуть гораздо больше пушек и построить понтонные мосты для бронетехники.
Активизировались бомбардировщики противника. Тройки Ил-2 прилетали почти каждый час, сбрасывали бомбы и улетали. Наши зенитчики били им вслед. Русские лётчики умело держали дистанцию, трассы счетверённых пушек резали воздух, но всё мимо. Солдаты наблюдали за этими дуэлями, бранили стрелков у зениток. Очередное звено штурмовиков пронеслось над нашими головами, из-под крыльев вылетели 82-мм реактивные снаряды с огненными хвостами и, оставляя серый дымный след, устремились к цели. Два бронетранспортёра, стоящие позади траншей, загорелись мгновенно. Вскоре раздался оглушительный треск винтовочных патронов, которыми они были набиты до отказа. Дождавшись окончания налёта, к подбитой технике устремились санитары. Раненых было четверо, но они сильно обгорели и кричали так, что у наблюдавших не выдерживали нервы. Они разряжали в сторону противоположного берега по несколько обойм. Младшим офицерам пришлось приводить их в чувство. Убитых было вдвое больше.
Приблизительно так же как этот описанный день выглядели и другие дни. Между омерзительными дождями и плотной туманностью, нас тревожили авиация и снайперы. Вечером двадцатого сентября прибыло последнее подкрепление, 105-й полицейский батальон СС, укомплектованный в основном украинцами. Они заняли оборону восточной части города, там, где находилось железнодорожное депо и казармы.               
И всё же «невезучей» ПВО удалось сбить одного гостя; им оказался фанерный У-2, который настырно пытался прорваться к городу. За штурвалом оказались две, довольно симпатичные девушки, на комбинезонах были видны остатки лейтенантских погон. Бронебойные пули прошили их насквозь, разорвав грудь. Кунце, который вытаскивал лётчиц из кабины, сказал тогда мне, что любая из них очень бы понравилась его матери, которая давно мечтает о хорошенькой белокурой невестке. Почему бы и нет?

 22 сентября 1943 года
Я наливал себе вторую чашку кофе с ромом, сидя вместе с лейтенантом Ольбергом, когда в блиндаж протиснулось двое моих бойцов. Они были измазаны грязью, от их плащей отвратительно воняло речным илом.
  - Капитан, на том берегу слышно движение, будто что – то спускают на воду.
  - И топорами стучат тоже…
Я машинально схватил автомат, сумку с запасными обоймами и выбежал на улицу. Часы показывали 4.45 утра. Рассвет пробивался сквозь густой туман, который покрывал Ворсклу.  Он так плотен, что чувствуется, как колеблются его влажные клубы.
Я спустился к ДЗОТу, где находились эти солдаты. Пулемётчик водил стволом то влево, то вправо, ища цель. Вдруг из тумана змейкой взлетела красная ракета, после чего весь восточный берег реки сотрясся от выстрелов. По голове будто бы со всего размаху  ударили кузнечным молотом, меня швырнуло в стену, затем на шею свалилось ещё что-то массивное. В глазах погасло.
Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве, пять минут или час. Но первое чувство, которое я испытал, очнувшись, было чувство тишины. Я поднял голову, опёрся на руки и попытался сесть. Передо мной лежал труп пулемётчика, его голова была раздавлена бревном, осколки черепа смешанные с мозгом, вытекали из-под полевого кепи. Потрогав голову, я понял – она была вся липкая от крови. Затылок жгло огнём.
На правое плечо легла рука, которая меня повернула в свою сторону. Это был один из солдат, заметивший противника. Его губы шевелились, но звука я не слышал. Понятно было несколько слов: 
Уходить.…   Обернитесь….      Русские…
Затем он полил мне на ухо водой из фляжки, и звуки начали ужасающе нарастать.
Солдат орал:
  - Капитан, надо отсюда уходить!!! Обернитесь, там их сотни! Русские приближаются к берегу.
Я кивнул головой, он подхватил меня под руку и поволок вверх по склону. Бросив взгляд на Ворсклу, я ужаснулся – сотни лодок и плотов пересекали реку. Мины визжали и разрывались над водой. Казалось, река кипела от разрывов.
Вот и наша траншея, меня подхватили на руки и уложили рядом с блиндажом. В воздухе зазвучал воинственный клич иванов – «ура». Значит, началось.
Через несколько минут ко мне подбежал санитар, он обтёр мне лицо и затылок влажной тряпкой, и основательно забинтовал голову, в виде «чепца». Хлебнув воды из его фляги, я вытащил пистолет, оттолкнув врачевателя, который упорно сопротивлялся моим попыткам встать в строй,  и двинулся вдоль траншеи. Она была устлана мертвецами – повреждённые пулемёты торчали из земли, солдаты вжимались в стены, и я за шиворот поднимал их и гнал вперёд, перед собой. Когда мы вышли к батарее противотанковых орудий, нас было около шестидесяти человек. Кроме моих ребят, были люди Ольберга. 
У перевёрнутых 88-мимиллиметровых пушек, колёсами вверх, расположилось несколько пулемётчиков, очередями косивших вражеских автоматчиков, которые уже вплотную приблизились к нашим позициям. Вдоль всего берега кострами горели «тигры» и штурмовые орудия, автоматная стрельба была слышна уже в самом городе. Внезапно я увидел Кеплера, сидящего на краю бруствера, держа на коленях ящик с ручными гранатами.
 - Кеплер, где твоя рота?
 - Её больше нет, уцелело несколько пулемётчиков. Держим этот фланг.
 - Где Шёрнер?
 - В город увезли, ему позвоночник перебило осколком. Не выживет.
 - Где Варга?
 - Где-то в центре оборонительных линий, русские несколько танков переправили, там сейчас бой идёт.
 - Нам надо туда.
В сотне метров стояли два неповреждённых грузовика, кузов был полон ящиками с пулемётными лентами и противопехотными минами. Мы двинулись в центр обороны. Маневрируя среди воронок и ям, изуродовавших дорогу, водители не заметили, как им наперерез выползла четвёрка советских танков. Разворачивать машины было поздно, но идти напролом было бы самоубийством.
Рванув дверцу, я первым выскочил на дорогу с пистолетом в руке. За мной, кто, со стрелковым оружием, кто, схватив ящик с боеприпасами, выскочили бойцы.      
  - Вылезай! – крикнул я водителю, и вытолкнул его из кабины. На дороге творилось уже что-то нечто невообразимое.
Передний грузовик на полном ходу въехал «тридцатьчетвёрке» в бок и бабахнул оставшимся в кузове арсеналом. Второй «опель», развернувшись поперёк дороги, загорелся от выстрела из танковой пушки. Мины рассыпались по дороге, рвались на дороге и на обочинах; мои солдаты прыгали в кювет. Танки били по ним из пушек и пулемётов. Один из них, съехал с дороги и расстреливал из пулемёта моих ребят. Чёрт, а у нас даже гранат нет против них! С ужасом я увидел, как вслед за танками, плотными цепями бежало около пятидесяти вражеских автоматчиков, которые затем, разбегаясь в стороны, веером, от живота, строчили из ППШ по всему живому.
Собрать на три четверти безоружных людей, и принять над ними команду было уже поздно и невозможно; солдаты в панике бежали в разные стороны и гибли под шквалом свинца. Оставалось лишь прикрыть огнём бегущих, и унести с собой побольше иванов.               
Так и сделали; водитель, лежащий слева от меня, стрелял из винтовки достаточно метко, мне же удалось подстрелить троих из «вальтера». В моей группе было восемнадцать человек, половина держала в руках боеприпасы для несуществующих пулемётов. Остальные били из автоматов по противнику короткими очередями.
Сердце колотилось как лодочный мотор, справа находилась небольшая воронка, и я двумя прыжками укрылся в ней. Хлопнув себя по карману, я с ужасом вспомнил, что не захватил с собой запасной обоймы. «Вот идиот!» - выругался я, досадуя на свою память, хотя подвернувшееся укрытие и спасло меня. Над головой прошла пулемётная очередь, очутившегося передо мной русского, с рыжими, словно подпаленными волосами. Я швырнул в него пистолетом, но промахнулся; дуло вражеского «дегтярёва» глядело мне прямо в лицо. Перед глазами пронеслась картинка, случай на болоте, в котором советский партизан чуть было, не завершил моё «триумфальное шествие по России». Здесь за ноги ухватить не выйдет.
Спасение пришло незамедлительно. Точнее прилетело, в виде танкового снаряда, который снёс ивана «под корень». К моим ногам скатились остатки окровавленных ног в кирзовых сапогах.    
 - Возьми себе, на печенье обменяешь! – голос сверху вывел меня из минутного шока.         
В воронку спрыгнул солдат в пятнистой рубахе и каске, держа в руках чехословацкий пулемёт ZB 38 .
 - Капитан, вылезайте, мы отогнали противника, - сказал он и за руку вытащил меня наверх.
Два «тигра» и «элефант» били по отступающему противнику. На дороге догорали наши грузовики и три русских танка. Свыше сотни солдат, в таких же пятнистых рубахах и головных уборах, собирали раненых и боеприпасы, не брезгуя трофейным оружием.
Из самоходки вылез весь экипаж; последним, из переднего люка, спрыгнул на землю командир. Конечно, это был Лассо. Увидев меня, он подмигнул и подозвал к себе. На оловянных ногах я подошёл к «спасителю».
 - Вот скажи, за каким…салом,  ты побежал в ту воронку. Она находилась в сотнях метров от твоего подразделения, и уж вряд ли гарантировала тебе безопасность. Ни за что не поверю, что ты струсил.
 - Да я сам не помню. Машинально как-то вышло.
 - А я подъехал, мне солдаты в один голос вопят, мол, командир наш в воронке схоронился, выручай. Я вижу, пулемётчик подбежал к ней и дуло вниз наклонил. Ну, я прицелился и влепил…подкалиберным. А там ты оказался. Свезло!
  - Спасибо. Кто с тобой?
  - «Мёртвоголовые» и остатки моего батальона, к городу прорываемся. Собирай людей, вместе добираться будем.
  - Нельзя мне, там, в центре наш батальон обороняется. Мы вроде подкрепления.               
  - Видимо не зря на тебя этот чепчик надели, мозги все вытекли? Очнись, русские нас в клещи сжимают. Бои уже в городе идут. Береговой укрепрайон захватили в первом же штурме.
Эта информация ещё больше расстроила меня, я остался без командира, и без батальона. Что же, в город так в город.
Через час мы стояли перед небольшой площадью, за которой открывалась восточная часть города. На площадь выходило несколько улиц.
Полтава горела. Клубы дыма были видны повсюду. Захлёбывающийся лай автоматных и пулемётных очередей вперемешку с взрывами гранат и мин слышны были всё отчётливей.
Достигнув четырёхэтажного дома с побитыми окнами, мы остановились под аркой, чтобы перевести дух и решить, идти ли дальше или расположиться где-нибудь в верхнем этаже этого углового дома. Ко мне подошёл Лассо со своим бойцом.
 - Курт, оставайся здесь со своими ребятами. Мы вам дадим два пулемёта, боеприпасов и воды. Площадь перед вашим домом заминируем. Сами будем продвигаться в центр города, там наши бьются. Но скоро русские будут здесь, и не спорь, так будет лучше. Да, вот ещё что, наш боец останется здесь. Зовут Иоахим Бек. Он – снайпер. Поможет вам.
  - Три пулемёта. И мне нужна связь с дивизией. Иначе, не останусь.
  - Договорились.               
Мы зашли в один из подъездов дома. Жильцов не было, видимо попрятались в подвал или сбежали. Поднявшись на четвёртый этаж, я оставил отделение солдат с МГ-42 в угловой комнате с выступом. Единственное окно выходило на центральную улицу и это дало возможность не подпускать противника. Улицу слева держало отделение с чехословацким ZB38, оружием, устаревшим во всех смыслах (низкий темп стрельбы, магазин на двадцать патронов и др.), но безотказным в ближнем бою. Их я посадил в просторной комнате на третьем этаже с большим количеством окон, и вдобавок, с полутораметровой нишей в стене.
Я же обосновался в кухонной комнате на втором этаже, окнами выходящей на улицу слева. Хоть нас здесь было целых двенадцать человек (на верхних этажах по девять), эсэсовцы передали нам в пользование трофейный «максим», которому доверия не было вообще. И плюс этот архаичный мерзавец постоянно требовал воды, а в ней ощущался жесткий дефицит (Лассо оставил всего две пятилитровых канистры).
В подвале мы посадили телефониста и санитара, а где затаился шарфюрер Иоахим Бек, я не представлял. В конце концов, его оптика имела широкий обзор.
Спустя ещё час отряд Лассо с техникой ушёл вглубь города, последними, с катушкой телефонного кабеля на колёсах, бежали связисты. Сидя на башне «тигра», Лассо поднял вверх руку с автоматом и помахал мне. Я ответил ему тем же. До встречи, дорогой друг!
Тридцать три человека в безымянном доме против двух советских армий! Что же, постараемся продать свои жизни подороже…         
…
Часы показывали двенадцать часов дня, когда ко мне спустился штабс-фельдфебель Крюгер, командир отделения «верхнего этажа».
  - Капитан Мильх, к площади приближаются около двадцати человек. Все в лёгкой выкладке.
 - Разведка?
 - Похоже на то. Прикажете открыть огонь? Мои ребята держат их на прицеле.
 - Площадь заминирована. Как только первые подорвутся, уничтожить остальных.
 - Есть.
Три взрыва подряд оповестили о начале боя, затем длинными очередями разразился пулемёт на четвёртом этаже. Дом содрогнулся от удара, я вбежал туда. В стене, в двух метрах от окна, в котором срезал иванов МГ-42, была пробита дыра. На полу лежал раненый в ногу боец. Я подполз к бреши, и выглянул на площадь. Русские подкатили 45-тимиллиметровое орудие и стреляли из-за угла соседнего дома. На брусчатке лежало несколько тел иванов, подорвавшихся на минах. Остальные залегли на дороге.
 - Эта пушка нас похоронит!!! – крикнул Крюгер мне,  - нам до неё не достать.   
 - Понял, разберёмся! – ответил я, но следующий выстрел из орудия заглушил мои слова.
Впятером мы выбежали на улицу и переползли к зданию напротив. Наши ремни топорщились от гранат, которых мы набрали по десятку на бойца. Наш пулемётчик не давал русским поднять головы, и это было выигрышным вариантом; они бы сразу заметили нас, ползущих к пушке.
Мы бросили две гранаты, но они отлетели от орудийного щитка и разорвались на земле. «Бесполезно, - досадовал я, - отсюда их не достать, придётся пробираться через дом».
Через окно мы влезли в дом  и очутились в комнате. Она была забита старой мебелью и тряпьём. За дверью послышался грохот сапог. Затем начали неистово стучать прикладами. Казалось, вот-вот вылетят доски или не выдержит запор. Я показал солдатам рукой, чтобы те встали вдоль стен и держали оружие наготове. Иваны ударили в дверь со страшной силой – она широко распахнулась. И в тот же момент в комнате раздались три коротких автоматных очереди. Молодой лейтенант, уже шагнувший было через порог, остановился, дернул несколько раз головой и повалился на спину. Второй русский упал в коридоре. Ещё один, держа напарника под руку, побежал. Я разрядил в него остатки обоймы. Мимо. Они успели достигнуть лестницы и, держась за перила, рванули наверх. Один из моих бойцов, держа в руках по гранате, выбежал на площадку за ними. Раздались взрывы, меня отбросило волной назад. В дверном проёме возник «метатель» с двумя трофейными ППШ. «Идёмте, чисто! – сказал он и подал мне руку.
Остальное было делом техники; артиллеристы, решетя наш дом снарядами, не услышали короткой схватки у себя под боком. И когда ещё пять гранат упали к их снарядным ящикам, они не успели ничего сделать. Их «сорокапятку» подбросило в воздух метров на десять, после чего мы спокойно расстреляли залегшего на площади противника.    
Первая стычка прошла без потерь, к тому же мы пополнили запасы винтовочных патронов 7,62мм для «максима», опорожнив трофейные винтовки и подсумки. Я снял с убитого лейтенанта штаны, мои были разорваны осколком.
В два часа дня раздался долгожданный звонок – на проводе был штаб «родной» 292-ой пехотной дивизии! Голос принадлежал не Дрейдриксу.
 - Капитан, как ты там? Где ты находишься?!
 - В восточной части Полтавы, засели крепко в доме, перекрываем дорогу в город к депо и казармам. Где генерал-майор Клюге, Дрейдрикс?
 - Его штабной автомобиль исчез. Видели, как он ехал на западный участок обороны берега.
 - Ясно. С кем я говорю? Кто командует дивизией?
 - Подполковник Клюгнер, 203-й гренадёрский полк. Мой заместитель, подполковник Вибб. Вам что-нибудь требуется? 
 - Да, батальон Шёрнера в помощь, господин подполковник.
 - Очень остроумно! Сейчас не до шуток, капитан!
 - Я не шучу. Где он?
 - Нам известно, что рота лейтенанта Варги держит оборону в здании универмага, это в пяти кварталах от вас. Об остальных информации нет. В помощь вышлю вам роту из полицейского батальона. Там, правда, одни украинцы.
Это меня взбесило, я крикнул в трубку:
 - Вашу мать! Но мне нужны немцы!!! От предателей можно ожидать только предательства! Они уже однажды бросили оружие…
 - Конец связи, капитан.
Разведчики, до того, как мы их перебили, успели вызвать подкрепление. Прошло менее получаса, как к площади прибыли два русских батальона. Тысяча двести штыков – это был уже плохой расклад.
Количество мин на площади уменьшалось, иваны рвались к нашему дому, оставляя за собой горы изуродованных тел. Мимо меня пробегали подносчики боеприпасов, бормоча: «Ещё две коробки, осталось ещё две коробки»
Наш «максим» перегревался, мы отдали ему последние капли воды из НЗ, в итоге, когда на полу кухни лежали лишь раненые и убитые, я вцепился в его рукоятки. Как только фигуры вновь поднимались с площади, я открывал по ним огонь. Наконец наступила короткая передышка. Я собрал оставшихся бойцов в подвале дома. Всего шестнадцать человек, ещё с крыши спустился снайпер (не стоит приуменьшать его помощь нам, он отстреливал вражеских миномётчиков, когда те  неоднократно пытались сровнять наше укрытие). В пулемётах осталось по одной ленте, гранат с десяток. Идея спасения пришла в голову штабс-фельдфебеля Крюгера:
 - Когда мой отец воевал в германской армии кайзера, он рассказывал мне случай, который произошёл с его взводом в марте 1916 года, у городка Тужан. Французы целой ротой взяли их в кольцо, но они предприняли хитрую атаку и вышли…
А сделали они следующее; когда французы штурмовали их в очередной раз, мой отец и ещё несколько лучших стрелков перестреляли вначале всех офицеров, а затем всем и силами рванули в контратаку. Рядовые, оставшись без командиров, дрогнули и побежали!
Из угла раздался голос санитара:
 - Известная тактика, но тут не Франция. И иваны – не трусливые поедатели лягушачьего дерьма!
Я повернулся к Крюгеру:
 - К сожалению, он прав. Русские упрямы и безрассудны. Что если они не отступят? И как мы опознаем среди них офицеров, младших и старших?
 - У них погоны с нашивками и автоматическое оружие.
Идея Крюгера была приведена в действие; Бек отобрал четверых «удовлетворительных» стрелков, вооружив их русскими винтовками «Мосина», которые были намного дальнобойней, чем карабины «маузер». Расположившись на крыше, он закрепил за каждым участок огня. Мы собрались на первом этаже, у окон. Сапёрные лопатки и ножи распределили между друг другом.
Штурм начался незамедлительно. Вначале иваны стреляли лёжа, но затем поднялись в полный рост и пошли в атаку. И первыми поднялись их командиры. Первый залп снайперов с крыши смёл их всех. Затем несколько бойцов, лежавших на площади, подняли оружие над головой и заорали «ура-а!» Пули пригвоздили и их к брусчатке. Теперь была очередь нашей контратаке. Мы двумя цепочками побежали навстречу русским пехотинцам, и о чудо! они начали движение назад! Те, кто отважились встать на место выбывшим офицерам, были истреблены. С крыши всё ещё раздавались одиночные выстрелы.
Короток, но жесток и беспощаден был наш удар. Иваны не выдержали и были отброшены далеко за город. В спины стрелять было намного проще, чем бежать на вытянутые жала штыков. Я приказал собрать трофеи; они были на редкость богатыми. Кроме четырёх станковых и восьми ручных пулемётов, мы отбили у врага ещё два миномёта и множество боеприпасов к стрелковому оружию. К вечеру прибыло долгожданное подкрепление – два взвода из роты Бернхарда. Они прикатили ещё 50-тимиллиметровую противотанковую пушку, с лафетом в виде трельяжа. Колёса пришлось снять, а укрытие для пушки смастерили из старой мебели и кирпича. Было ясно, что противник следующий штурм начнёт танками. Подкрепление я разместил позади нас, как вторую линию обороны.
***
Вскоре по нам ударили пулемётные очереди невидимого противника. Наполненные водой канавы и высокая трава позволяла вражеским стрелкам великолепно использовать местность. Урчание моторов было уже где-то поблизости, и вот на площадь выехала первая «тридцатьчетвёрка». Мы замерли – ствол его орудия нащупывал нас, все решал первый выстрел. Сзади охнул выстрел, но он разорвался у гусеницы. Танк сдал назад и выстрелил в ответ. Фугасный снаряд пробил стену на четвёртом этаже, нам на головы посыпалась штукатурка. Второй выстрел «пятидесятки» пришёлся в башню ивану, сразу детонировал весь его боекомплект. Башню взрывом сорвало с корпуса и подняло в воздух. Мы тогда пригнули головы (излишняя осторожность!) — башня упала не слишком далеко от нас. Пушка вошла в болотистую почву почти до маски, в то время как башня выступала прямо, будто надетая на стержень. Почти все стены домов вокруг площади были обуглены до черноты и изуродованы выстрелами на куски. Они создавали впечатление нереальности, как будто эта махина несла в себе весь арсенал Восточного фронта.
«Друзья» прибыли тут же; ещё четыре танка вышли на дуэль с нами. Расчёт нашего орудия разметало одним залпом их пушек, и артиллеристы пустили в дело миномёты и связки гранат. Вражеская пехота, сопровождавшая технику, оцепила весь наш район. Вторая линия была фактически смята, и бойцы Бернхарда врукопашную пыталась изменить ход сражения.
Не прошло и несколько минут, прежде чем послышались со двора сбивчивые крики. Русские, видимо не решались сразу входить в дом. Затем показался один солдат. Он постоял, прислушался и вышел обратно.
 - Себя не обнаруживать, они не знают, где именно мы находимся, огонь открывать по моей команде, - приказал я вполголоса.
Иваны осторожно вошли в подъезд дома, словно перед ними было минное поле. Крюгер лежал на полу, сжимая в руках гранаты. Я смотрел через перила вниз, на площадку первого этажа. Остальные стояли, плотно прильнув к стенам и повернув головы в сторону лестницы.
Человек десять русских солдат скрылись в нижнем этаже. Было слышно, как они стучали сапогами и хлопали дверями комнат. Обойдя первый этаж, они стали подниматься на второй. Сопротивления не было, и противник почувствовал себя смелее, заговорил во весь голос. У лестницы, ведущей на третий этаж, солдаты остановились. Послышалась короткая перебранка, после которой русский сержант вбежал наверх и встал вкопанный перед нами. Я выстрелил в него, а Крюгер бросил вниз подряд обе гранаты. Глухой звук разрывов наполнил до сих пор молчавший дом. Из окон посыпались стекла, со стен штукатурка. Мы рванули к выходу, решетя возникающие в дверных проёмах фигуры. Последним из дома выбежал Бек. Спасение лежало в переулках, именно туда устремилась вся наша группа уцелевших. Внезапно нам в спины ударил пулемёт, стрелявший с танка. Мои бойцы падали, словно подкошенные. Бежали, не оглядываясь, минут двадцать. Остановились, огляделись. Крюгер держал раненного в плечо Бека. Телефонист держал в руках уже бесполезный аппарат. Оборванный провод волочился по земле. Больше никого не было. Мы укрылись в подвале первого попавшегося дома.
 - Куда теперь, командир? – Крюгер повернулся ко мне, в его глазах был виден страх.
 - Не знаю. Теперь не знаю. Сколько у нас патронов?
 - Два рожка у меня, Бек свою винтовку выронил, - с этими словами штабс-фельдфебель повернулся к телефонисту. Тот пожал плечами. У него на поясе висел только штык-нож.
 - Я пустой. Дай мне один.
Пустив по кругу флягу с трофейным спиртом, я задумался. Куда идти, к кому пробиваться? Полчаса мы сидели молча.
Тут меня осенило. Универмаг! Варга! Подполковник говорил, что лейтенант находится  в пяти кварталах отсюда. Значит, ещё четыре осталось. Скоро эти улицы будут кишеть ударными группами иванов. И Беку нужен отдых, ранение было не сквозное, лишняя тряска его прикончит. Решено было отправиться ранним утром. Я остался на карауле.            
Город дрожал от беспорядочной стрельбы. Гул бомбардировщиков нарастал ежечасно. Пилоты сбрасывали груз беспорядочно, разрывы ложились то ближе, то дальше. Дикий переполох царил за русскими позициями впереди, на расстоянии. Русские обследовали кварталы города многочисленными разведгруппами. Часто они окликали кого-нибудь стоящего на дороге и понимали, что это русский, только тогда, когда он называл пароль. Мимо нашего дома сапоги мелькали не реже, я держал вход в подвал на прицеле.  Конечно, я не мог себе позволить ввязываться в даже короткую перестрелку. Но, несмотря на это, или, может быть, как раз по этой причине эта ночь меня особенно нервировала. Русские, должно быть, были заинтересованы в том, чтобы взять кого-нибудь из нас в качестве «языка», поэтому мы проявляли величайшую осторожность. Ближе к вечеру я желал, чтобы поскорее наступила ночь, а ночью с нетерпением ожидал утра. Тогда, наконец, мы могли бы увидеть, что происходит в непосредственной близости от нас. Несколько раз мои глаза закрывались от нестерпимого желания лечь спать. В итоге Морфей выкинул белый флаг; циферблат часов показывал 4.30.  Мне с трудом верилось, что, наконец, наступило утро, а мы все еще живы и не в плену. Бой в городе продолжался, противник все еще не оставлял попыток  выбить нас из Полтавы, но обстановка выглядела по-другому с наступлением утра. Давящая темнота, в которой не видно, где чужой, а где свой, ушла.
***
Сентябрьское утро оказалось на редкость холодным. В углу застонал Бек; бедолага, его плечо распухло и стало мертвенно-фиолетового цвета. Пуля оказывала своё разрушительное воздействие. Пригнувшись, мы вылезли из подвала, телефонист и Крюгер на сложенных руках несли снайпера. Я шёл впереди, держа наготове оба автомата. Мы проходили квартал за кварталом, пересекали улицу за улицей, а универмага не было видно. Дорогу перегородил подбитый бронетранспортёр, за которым пролегала траншея.
Я подполз и в сотне метрах от траншеи крикнул на ломаном русском:
  - Товарищи! Мы свои!   
Над головой пронеслись несколько автоматных очередей. Ясно, в траншее наши. Следующие слова уже были на родном языке:
 - Не стреляйте! Мы из 292-ой, батальон Шёрнера! Капитан Мильх, со мною ещё трое.
 - Не розумием всього! Хай буде так! Слухайте, пан капитан, йдемо сюды. Ну, швыдче!  Ось бильшовицькой заразы нема, мы уси тут з полицейсково батальону…
Украинцы! А они то что, мерзавцы, здесь делают? Их батальон депо и казармы обороняет. Дезертиры, наверное. Ладно, эти в нас не выстрелят.
Мы спустились в траншею, там сидело восемь бойцов, одетых в униформу СС. Правда, вместо зигзагообразных рун, в петлицах скалил морду вышитый лев. И на рукавах были нашиты трезубцы.
Ко мне подошёл самый бородатый из них:
 - Пан капитан, обершарфюрер Батюк, Григорий. Я командую этим отделением.
 - Какая ваша задача?
 - Мы разведка.
 - Разведчики передвигаются, а не в яме сидят.
Батюк снял фуражку и нервно начал мять её в руках:
  - Прошу прощения, пан капитан. Наш транспортёр был подбит, я принял решение перекрыть эту улицу и истреблять мелкие группы русских, пытающихся прорваться через неё…
На секунду я даже зауважал этого «отважного» командира, и не удержался, спросил его:
 - И много истребили?
 - Вас, почти…
Крюгер расхохотался; я приказал обершарфюреру перевязать Бека и отнести его в безопасное место. Спросив Батюка, не знает ли он, где универмаг, все его бойцы дружно указали пальцами в конец улицы. Забрав у украинцев пару гранат, мы втроём помчались туда.
Пятиэтажное здание магазина, похожее на голландский сыр от пробоин, находилось в центре Полтавы. Вокруг него было множество подбитой техники, от мотоциклов до тяжёлых танков. Вход в универмаг был завален мешками с песком, из окна первого этажа торчало дуло МГ-42, и виден был верх каски. По приближению к входу нас окликнули:
 - Стой! Пароль!
 - Может ещё паспорта показать?!  Мы из 292-ой, 1 рота, батальон Шёрнера. Позовите командира.   
Через минуту к нам подбежали двое бойцов:
 - Господин капитан, командир ранен. Он вас ждёт, идите за нами. И пригибайте головы, тут снайперами всё кишит.
Мы спустились в подвал магазина, повсюду вдоль стен лежали раненые солдаты. В кресле, без ножек, сидел Златан. Санитар бинтовал ему бедро правой ноги. Увидев меня, он улыбнулся:
 - Курт, приятно видеть, что ты жив. А меня зацепило малость.
 - Заживёт. Где командование? Кто в городе?
 Златан достал сигарету, но покрутив её в руках, смял и бросил на пол:
 - Русские. Мы в кольце. Остались отдельные участки обороны… ну вроде нашего магазина. У меня тут скопилось около трёхсот человек, среди которых раненых больше половины.
 - Оружие есть?
 - Что толку, патроны закончились ещё ночью. Последнюю атаку штыками и лопатами  отбивали. Идите, поешьте, там на втором этаже телефонисты готовили, рису осталось на пару котелков, и тушёнки банка.
***
Завтракали не торопясь, тщательно пережёвывая горячие хлопья риса, тушенки было на один зуб, несколько жалких волокон, но мы были и этим довольны. Телефонист увидел в углу аппарат, над которым колдовало двое бойцов. Видимо, смышленый парень понял причину поломки, и через полчаса он наладил связь с КП. В трубке раздался голос подполковника Вибба:
 - Вы ещё держитесь, капитан? По возможности отходите к железнодорожному депо. Город занят противником.
 - Мы в универмаге. У нас нет боеприпасов. Кто командует батальоном? Пришлите подкрепление.
 - Принимайте командование батальоном, я присваиваю вам звание майора. Подкрепления не ждите, от дивизии осталось пять процентов её состава. Удачи.
Связь оборвалась. Видимо, перебило провод.   
Я спустился к Варге, он поздравил меня с повышением. Честно говоря, ящику гранат я бы обрадовался больше, чем плетёным погонам. Златан вытащил из кармана погоны майора.
 - Держи. Нацепи, прежнему хозяину они не понадобятся.
 - Кто он?
 - Лент.
Через час раздался близкий и оглушительно резкий выстрел 105-тимиллиметрового орудия.
 - Началось, думаю, в последний раз! – с ликующей дрожью в голосе прошептал Златан, закрыв ладонями лицо. Я почувствовал, как колючий, лихорадочный ток побежал по моим жилам.
Разом заговорили другие батареи, подали голос тяжёлые гаубицы. Но артподготовка была необычно короткой и совсем, пожалуй, нестрашной для нашего хлипкого здания.
Едва открыли огонь батареи,  в воздух врезались и певуче огласили окрестность красные ракеты. Площадь перед универмагом ожила, стреляя на ходу, к нам бежали русские пехотинцы. Думаю, их было около полка.
Я прильнул к окну, держа автомат наготове. Приблизившись к входу, иваны попадали как подкошенные. Окна ощетинились винтовками, солдаты расстреливали последние обоймы. Мешки с песком разлетелись от прямого попадания, в образовавшуюся брешь ворвались вражеские автоматчики. Там их встретили буквально «в штыки». Рожок моего автомата опустел молниеносно, вытащив пистолет, я спустился в подвал к раненым. Они не изменили своего положения, молча, ожидали своей участи. Варга лежал на полу.
Он схватил меня за руку, перекрикивая ожесточённую пальбу:
 - Ну что, Курт, не хочешь в плен? Есть другой выход…
Он протянул мне ручную гранату. Я отрицательно мотнул головой.
***
Спустя десять минут всё стихло. Сверху раздался голос, идущий из  громкоговорителя на немецком языке:
 - Немецкие солдаты! С вами говорит командир 201-го стрелкового полка 84-й стрелковой дивизии майор Ермишин, вы окружены. Мы не хотим лишних жертв, предлагаем вам добровольно сдаться. В противном случае, артиллерия сровняет это здание с землёй. Даём вам на раздумье пять минут.
Думать долго не пришлось. Раненые, которые были способны идти, поднялись и словно тени пошли к выходу.
Варга тронул меня за плечо:
 - Курт, я не пойду в плен к русским. Ты иди, оставь мне свой «вальтер».
Я снял с себя ремень с кобурой и положил ему на колени.
  - Прощай, лейтенант!
На улице нас скопилось около сотни, слева высилась куча автоматов, ножей и лопаток. Ко мне подошёл русский сержант; увидев мои погоны, он за рукав вытащил меня из общей толпы. Затем он крикнул остальным:
 - Всем офицерам, выйти на десять шагов вперёд!
Из карманов вытащили документы, сняли ремни и каски. Погнали колонной по три человека, впереди шли только офицеры.
Вышли на главную улицу, там догорало здание музея. Перед окнами лежат восемь обгорелых трупов: шесть мужчин, молодая женщина и белокурая девочка. Шедший рядом фельдфебель сказал мне, что эти люди пытались погасить музей, подожженный эсэсовцами, и за это их бросили в огонь живыми.
К вечеру мы покинули город. В общей колонне нас скопилось около трёх тысяч бывших военнослужащих 292-й и 93-й дивизий. Теперь нам предстояло идти обратным путём через те населённые пункты, сквозь которые мы отступали с такими жертвами. Пройдя сорок пять километров, мы вышли к тому безымянному селу, в котором гостили, угощаясь чаем из самовара. Нас разместили в импровизированном лагере. Спать ложились голодными.

 25 сентября  1943 года
Утро выдалось щедрым на пинки и кулаки. Несколько офицеров отказались снимать награды и ручные часы, за что были жестоко избиты. В итоге, у них отобрали даже сапоги. Я сложил весь «металл» в носовой платок и с силой втоптал в грязь.
В полдень привезли суп. Разливали в пустые консервные банки, у кого не было, тот остался ни с чем. В их числе оказался и я. Ко мне подошёл молодой оберлейтенант и протянул крышку от котелка. В ней плавала тёмно-коричневая жидкость с хлебным крошевом сверху. Лицо обдало густым паром.
 - Ешь майор, другого шанса может не подвернуться. Не особо вкусно, но желудок погреть хватит.
Аккуратно обхватив крышку руками, я вылил содержимое в рот. Отдавая крышку, я спросил:
  - Как твоё имя?
  - Это не имеет значения.
Позже я понял, что этот лагерь был сортировочным. Офицеров допрашивали, загружали в грузовики и увозили неизвестно куда. Меня вызвали на допрос ближе к вечеру. В избе, за письменным столом сидело двое офицеров. Один записывал, другой вёл допрос.

Вопрос: Ваше имя, звание, часть, в которой служили.

Ответ: Мильх, Курт. Майор вермахта. До сдачи в плен командовал 4-ым батальоном 203-го гренадёрского полка 292-й пехотной дивизии.

Вопрос: Что послужило причиной вашей добровольной сдачи в плен?

Ответ: Попал в окружение. Закончились боеприпасы. Сдачу в плен посчитал единственно приемлемым выходом.

Вопрос: Когда вы призваны в германскую армию, и в каких частях служили?

Ответ: Я призван в марте 1942 года в Берлине и вначале был направлен школу подготовки офицеров запаса, где находился до 3 ноября. 4-го ноября нам объявили, что весь наш выпуск направляется в Сталинград для замены выбывших офицеров. Нас влили в 292-ую дивизию и 20-го ноября мы были уже на Восточном фронте, в районе Калача. Там принял командование ротой в звании лейтенанта. Был переведён на Украину в декабре 42-го года.

Вопрос: Причина перевода? Уточните.

Ответ: Дивизия понесла тяжёлые потери, фактически от неё остался один номер. Отведена на переформирование. Я покинул Сталинград на санитарном самолете.

Вопрос: Велики ли были потери, понесенные вашей дивизией в последних боях?

Ответ: С начала операции «Цитадель» и до окружения в Полтаве состав не превышал семидесяти процентов от полнокровной дивизии. 

Вопрос: Каково было настроение солдат вашего подразделения?

Ответ: Рота, которой командовал я, была укомплектована возрастами 28 — 35 лет. Это уже ветераны. Настроение было удовлетворительное. Пораженчества замечено не было. В ходе боёв состав регулярно изменялся.

Вопрос: Что вам известно о планах командования вашей дивизии?

Ответ: О планах командования именно нашей дивизии я ничего не знаю, так как дивизии больше не существует. Как и её командования.

Вопрос: Давно ли вы были в Берлине?  Каково положение сейчас там?

Ответ: Берлин, как столица, находится в несколько лучшем положении, чем другие германские города, но там тоже очень плохо. Тяжело обстоит дело с продовольствием.

Вопрос: Будучи в Берлине, где вы работали?
 
Ответ: На обувной фабрике. Изготовляли военную обувь.

Вопрос: Что вы можете добавить к вашим показаниям?

Ответ: Ничего.

Допрос закончился. Меня отвели в сырой и холодный подвал. Там сидело ещё пять человек. Через два часа пришли двое солдат, подхватили под руки и привели в тоже помещение. За столом сидел человек в военной форме, но без знаков различия. Меня посадили на стул и связали руки за спиной.
   - Майор, знакомо ли вам имя офицера СС -  Лассо фон Ульрих, штурмбаннфюрер танковой дивизии «Дас Райх»?
Господи, а это они откуда узнали?!  Сейчас лучше ничего не выдумывать, и сказать всё как есть.
 - Да. Я его знаю.
Глаза офицера округлились, он подошёл ко мне и тихо спросил:
 - Принимали ли вы участие в карательных операциях в составе войск СС и полиции?
  - Нет. Я – офицер вермахта.
Он кивнул стоящим позади меня бойцам, и те принялись дубасить меня своими огромными кулачищами. Спустя пару минут офицер спросил меня ещё раз:
 - Майор, принимали ли вы участие в карательных операциях в составе войск СС и полиции? Подумайте, прежде чем сказать.
С трудом шевельнув разбитыми губами, я ответил:
 - Нет. Я – офицер вермахта…
Меня снова избили, после чего бросили в подвал. Там никого уже не было. Ночью были отчётливо слышны винтовочные залпы. Я понял, что это расстреливают «узников».

 26 сентября  1943 года
В пять утра принесли сырой воды в котелке. Задали тот же самый вопрос. Я снова ответил «Нет». Избили сильнее, чем в прошлый раз. Я простился с двумя передними зубами.
Потом отобрали мундир и штаны. Сапоги и тонкие кальсоны совсем не грели. В углу подвала лежало немного прелой соломы, я лёг на неё животом.
Ближе к полудню принесли 100 граммов ржаного хлеба. С трудом пережевав и проглотив его, услышал над собой голос:
 - Вы ещё не передумали?
Я мотнул отрицательно головой. Четыре сапога били в грудь и в живот, пока меня не стошнило.
Голос сверху продолжил:
 - Значит, обед вы ещё не заслужили.
Ночью опять слышал выстрелы на улице. Боже, я хочу эту пулю! Дайте!
 27 сентября  1943 года
Притащили на допрос. На стуле сидел уже другой человек, офицер с синей фуражкой на столе. Его вежливость меня удивила:
 - Майор, почему вы упираетесь?  Мы знаем, что вы и Ульрих – лучшие друзья. Он уже во всём сознался и ждёт своего наказания. С вами же проблемы, почему так?
Лассо?! ЖИВ?! Эта новость обрадовала меня, значит, свидимся ещё с ним. Но почему сознался он, да и в чём???
Я обратился к «следователю»
 - Я не понимаю, в чём я должен признаться?
Офицер достал папку:
 - Штурмбаннфюрер СС Лассо фон Ульрих принимал участие в карательных операциях. А именно, в окружённой Полтаве, вместе со своим подразделением уничтожил несколько сот железнодорожников.
 - Каким образом?
  - Ваши друзья загнали несколько сотен ни в чём не повинных людей в здание депо, закрыли их там и сожгли заживо. Но он в этом сознался. Почему же вы не хотите?
 - Потому что я этого не делал. Как и он. Это наговор.
 - Глупо, майор. Ефрейтор, увести!
Опять подвал, опять холод, пробирающий до костей. Отобрали сапоги, сняли кальсоны. Можете себе представить, абсолютно голый человек, скорчившись в три погибели, лежит на полу и скрипит зубами! Сволочи, когда же вы меня пристрелите?!
Вечером  пришёл караульный с драной шинелью и безразмерными башмаками в руках. Одевшись и обувшись, мы вышли  на улицу. У ворот лагеря стоял грузовик. В нём сидело человек двадцать в таком же состоянии, как и я. Лица большинства были разбиты, со следами кровавых подтёков.
***
Дорога, по которой мы ехали, казалась мне бесконечной. Я чувствовал разочарование и огорчение. Расстрел дарил бы мне вечную свободу, теперь же между жизнью и смертью снова лежала пропасть. Я завис над нею.
Снова я в дороге. Куда теперь? Вырванный из круга друзей, свободный от оков военной службы. Жизнь на фронте была клеткой, сидя в которой я получал ежедневную пайку в виде окопной грязи, но её я принимал с благодарностью. Русский плен подарил же мне пока только издевательства и унижения. Сейчас я не чувствую себя офицером, скорее животным. Не знаю, кому верить, забываю, кого должен любить – ложь расцветает новыми красками. 
Заканчивается первый месяц осени. Третий год войны стал для меня последним. Моя война за чужую землю окончена, начитается новая война за свою жизнь. День клонится к концу. Грузовик подбрасывает на ухабах разбитой дороги. Эта дорога в пустоту. Я сбежал из Цитадели. Но мой побег из плена еще впереди.