Чемпион в своём весе

                ***
Фёдор Фёдорович Губин - почтенный декан гидротехнического факультета Московского инженерно-строительного института, ровесник Октябрьской революции, в предвоенные  годы, будучи студентом, увлекался бегом на лыжах и весьма в этом преуспел.
От Городского Общества любителей лыжного спорта в 1939 году он был отмечен  почётным званием чемпиона Москвы и награждён нагрудным знаком, который неизменно   носил на лацкане будничного пиджака и очень им гордился.

Артаваз  Мкртычев, поздний и болезненный ребёнок у немолодых родителей, попросил  отдать его в школьную секцию вольной борьбы, будучи  учеником  пятого класса Ереванской школы. В этом возрасте он уже страдал от своей щуплой комплекции и низкорослости,  не позволявшим ему достойно противостоять ровесникам в мальчишеских  единоборствах.
Увидев как-то в городском спортзале  тренировку борцов-разрядников, которые передвигались вразвалочку  с растопыренными от распирающих мышц руками, маленький Артаваз захотел выглядеть так же, и уговорил родителей записать его в группу начинающих.

Годы, оставшиеся до окончания школы, он старательно  пытался приобрести  желанную стать, однако время шло, а пропорции его тела не менялись. Медленно прибавляя в росте, он также медленно прибавлял в весе, и, если его ровесники по спортсекции, нагуливая мышечную массу, переходили  со временем в следующую весовую категорию, то Артаваз, наоборот,  с возрастом скатывался на более низкий весовой уровень: с легкого на полулёгкий, а потом и вовсе на наилегчайший.

Своим противникам на ковре он ничуть не уступал в технике, однако справляться с соперниками в полтора раза тяжелее себя ему  было подчас не под силу и в большинстве соревнований   приходилось довольствоваться  участием, не рассчитывая на  абсолютные победы.
 
Он хотел было  уже бросить это занятие,  но  дело неожиданно обернулось так, что его недостаток  оказался преимуществом. Заезжий из Москвы тренер, поглядев его в работе, сказал, что с переходом во взрослую группу он может из-за относительно  малого веса по своим данным оказаться вне конкуренции, и предложил после школы поступать в физкультурный институт и тренироваться у него в Москве.

Опытный педагог оказался прав. Перебравшись в  столицу, Артаваз начал с выступлений на районных соревнованиях и уже там почувствовал вкус ряда зачётов  не за успехи на ковре, а по причине отсутствия  противников в своей весовой категории.

 Приписываемые ему в таких случаях так называемые «технические»  победы по причине отсутствия соперника  привели его вскоре к первому спортивному разряду.

Самые различные спортивные общества и организации, видя в нём возможность приобрести с относительной лёгкостью дополнительные очки на соревнованиях, стали охотно приглашать его в свои ряды.

На старших курсах его уже включили в сборную города, а к окончанию института он тем же порядком  в своём необычном весе оказался чемпионом Москвы
По советским спортивным канонам это был  норматив высшего разряда, и институтский диплом  ему  вручили вместе с серебряным знаком Мастера спорта СССР.

Уезжать из Москвы, став её чемпионом, не хотелось, и Артаваз решил попробовать трудоустроиться  в столице по полученной в институте  профессии.

В дипломе она значилась, как «преподаватель физкультуры». По этому поводу ушлые люди посоветовали ему не губиться со столь уникальными спортивными регалиями в школе, а попробовать себя в конкурсе на  замещение должности  преподавателя в высшем учебном заведении.

Председатель конкурсной комиссии Московского инженерно-строительного института, представляя его кандидатуру Учёному совету, перечислив его спортивные заслуги, добавил, что  на скромную должность ассистента кафедры физкультуры других претендентов в звании мастера спорта и чемпиона Москвы   нет.
 
Он и здесь оказался вне конкурса.

Заведующий кафедрой физкультуры,  поздравляя  Артаваза  с избранием, отметил  молодого преподавателя как человека везучего, что в спорте немаловажно, и объявил о назначении его на гидротехнический факультет, где деканом некто  Ф.Ф Губин, кстати, как и Артаваз, тоже экс-чепион  Москвы, в общении с которым можно на этой почве рассчитывать на взаимопонимание.

 Перед началом  учебного года он навестил родителей.
- Почему ваш Артаваз опять уезжает,  разве он не закончил учёбу? – расспрашивали маму  соседки
- На работу едет. В Москве работает, - как-бы между прочим, но с достоинством замечала  мать, радуясь расспросам, как поводу лишний раз возблагодарить Всевышнего за то, что у её любимца жизнь складывается  удачно.

На самом   деле удачно было далеко не всё.
Декан гидротехнического факультета Фёдор Фёдорович Губин  оказался экс-чемпионом по лыжам, а это значило, в отличие от Артаваза,  приверженцем в своих спортивных симпатиях  к занятиям на свежем зимнем воздухе.
 
Дождавшись снега, по заведённой им же давней традиции он вывешивал красочное объявление с приглашением студентов  гидротехнического факультета в полном составе принять участие в открытие лыжного сезона, оплатив им на весь этот  день в Измайловском парке прокат лыж и ботинок.

Такой подарок своим воспитанникам  он первый раз сделал в честь  присуждения ему Сталинской премии, а потом стал  повторять это дважды в год, всякий раз отмечая со студентами  открытие и закрытие в Москве лыжного сезона. Мало того,  он договорился с кафедрой физкультуры о том, что в порядке популяризации лыжного спорта любой студент, пробежавший заключительный кросс в нормативное время, получает семестровый зачёт по физкультуре  «автоматом».

Для студентов-россиян, принимавших декановские лыжные вылазки «на ура!», они  были  привычной  забавой, чего нельзя было сказать про Артаваза, для которого любая зимняя стужа  была сущим  наказанием.
 
Южанин, заслуживший своё чемпионское звание в камерном виде спорта,  тренируясь и выступая  на сухом ковре в тёплых помещениях, с детства очень болезненно переносил обыкновенную холодную погоду, а на самом малом   морозе просто коченел до невменяемости.

В первый год его работы в институте зима выдалась особенно  морозной, но это ничуть не мешало неугомонному декану тащить всех на лыжи и всячески инициировать Артаваза  не ограничиваться  урочным временем, а организовать дополнительные факультативные  лыжные пробеги, посвящая их различным календарным праздникам.

Не замечая страданий теплолюбивого  физрука,  и без того с трудом переносившего на морозе каждую урочную  «пару» занятий, декан  собирался сформировать расписание таким образом, чтобы свести в зимнее время   часы по физкультуре  всему потоку на единый спортивный день (пятницу).

 Новая инициатива руководителя  обрекала  Артаваза торчать на морозе в этот  день с утра до вечера.
 
До того, как попасть в Москву,  он к лыжам был, скорее всего,  равнодушен. Хотя у себя в Армении  не отрицал некоторого смысла в катании с гор, при котором физические усилия карабканья вверх вознаграждались возможностью, не прилагая никаких усилий, скатываться вниз.

  С его точки зрения в этом какая-то логика всё-таки была, и если он  сам этим не увлекался, то лишь потому, что не любил заниматься вообще чем-либо на холоде.
 
В российских лыжных пробегах по ровной местности Артаваз никакого смысла не видел. Он  не верил, что человек, волоча по ровному месту  прикреплённые к ногам деревяшки, не вознаграждая себя расходованием накопленной энергии, может получать от этого какое-то удовольствие.

В борьбе за выживание, в своём  противостоянии поклоннику лыжного спорта - заслуженному декану, Артаваз, чтобы как-то приспособиться к его инициативным предложениям, вынужден был прибегнуть к хитрости.

 Он стал  задолго до начала зачётной сессии засекать время пробега студентами нормативного расстояния, объявляя, что они якобы  уложились в контрольное время, за что получают зачёт досрочно и могут на последующие занятия в этом семестре уже не приходить.

Уловка почти удалась. В короткий срок он таким способом  избавился от большинства подопечных, но для того, чтобы освободить от визитов в Измайловский парк себя  самого, надо было проставить зачёты всем без исключения.

А всем не получалось из-за одного единственного студента, отказавшегося наотрез от досрочного зачёта и продолжавшего аккуратно посещать  предусмотренные расписанием занятия в парке.
Этим студентом был некто  Бутлеров (Артаваз надолго запомнит его фамилию), коренной москвич, с которым у Артаваза   сложились неприязненные отношения.

Будучи по своей натуре правдолюбцем, Бутлеров считал, что преподаватель  физкультуры, с лёгкостью раздавая студентам либеральные оценки, своими служебными обязанностями манкирует,   и со своей стороны  не собирался столь сомнительными льготами пользоваться.

Он принципиально являлся на занятия  точно по расписанию, чтобы зафиксировать у Артаваза  своевременную свою явку, а, по мнению Артаваза, для того, чтобы зафиксировать явку самого преподавателя,  после чего отправлялся на весь долгий день на лыжную беготню по всему парку.
 
Артаваз из-за него одного вынужден был торчать до конца урочного времени в холодном вагончике прокатного пункта, время, от времени отогреваясь, горячим, но от этого не менее отвратительным, кофе из местного автомата.

Надо было  всякий раз дожидаться Бутлерова, чтобы зафиксировать его  присутствие на занятии, в течение которого  тот  якобы усиленно тренировался, но всё ещё не был готов к зачёту.
Однажды Артаваз плюнул и не стал его дожидаться. Тогда Бутлеров не поленился и, отправившись в институт, попросил, чтобы его полноценное посещение  зафиксировали в деканате, поскольку преподавателя к концу занятий на месте не оказалось.

После этого Артавазу пришлось объясняться с деканом.
 Разговор между ними произошёл пустой, но неприятный, и именно после этого разговора «везучий» до того Артаваз  почувствовал, что работа в институте, как и жизнь в столице, становится  ему в тягость.

Он должен был себе признаться, что не вписывается в темп, которым живёт Москва, не воспринимает озабоченности её жителей и порой не понимает толком, чего они хотят от него самого.

Высвободив после введения единой «декановской пятницы» свою занятость в остальные будни, он не знал, чем в это свободное  время заняться.

Он заслужил  мягкое замечание заведующего кафедрой о том, что ему не мешало бы определиться в научно-методической составляющей своей работы, как это принято в высших учебных заведениях  для соискания в дальнейшем научной степени.

 Артаваз же, со своей стороны, не видел какого-либо смысла в методологическом обобщении своей порочной практики фиктивных зачётов по лыжному спорту, к которым он склонял студентов.

Скудный быт общежития, в котором институт его приютил, был  временной формой какого-то отложенного до поры уровня устроенности  его жизни, а до какой именно  поры и какого именно  уровня  было  ему неведомо.

  А тут ещё пришло письмо из дома. Мама, как всегда, беспокоилась о том, что он ест и во что одет на русском морозе.  Однако, на этот раз Артавазу показалось, что в её письме не было привычной гордости за преуспевающего в Москве сына, которую, как он помнил, она всегда охотно демонстрировала соседкам. На этот раз она жаловалась на неважное в последнее время  самочувствие своё и отца. Что  неудивительно в их возрасте, но  главное,  потому, что  им  стало тяжко жить  на родине в большой благоустроенной квартире в то время, когда любимый сын вынужден неизвестно еще  сколько времени  ютится  в казённом общежитие на чужбине,  что они с папой хотели бы дождаться  возвращения его домой, но не уверены, суждено ли им до этого дожить.
Тут же, сменив тему, она поведала, что известная  ему соседская  девушка Лиза, его одноклассница, не забывает всякий раз при встрече справиться о его здоровье и успехах. Такая хорошая девочка. Армянка и, между прочим,  играет на пианино.

Артаваз понял, что предкам не терпится заполучить внуков, и похоже они уже подобрали ему подходящую невесту. Армянку, да к тому же живущую неподалеку и обученную музыке.
- Наверное, - предположил он, - всё уже меж собой просчитали, а возможно  и переговорили с её родителями.

Было ему невдомёк, что матушка  всполошилась после того, как одна из её соседских собеседниц, имевшая славу «дурного глаза», стала вдруг пророчить, что сын её не выдержит долгого проживания в общежитии, женится на москвичке с квартирой и приведёт к ним  в семью русскую невестку.

Родительское  письмо смутило Артаваза  материнской проницательностью его собственного настроения и ещё больше подогрело не оставляющие его в последнее время  терзания.
Он стал сомневаться по любому незначительному поводу в правильности, выбранной им жизненной цели и способа её достижения.

Последней каплей в чаше его сомнений стал вышедший в  том году на экраны страны новый фильм Георгия Данелия «Мимино».
Артаваз воспринял кинокомедию как драму человека уподобленного срезанному цветку, лишённому естественной почвы, которой он предпочёл  изысканную вазу, куда его поместили, и где  оторванный от корней  он был обречён на увядание.

Воображение перенесло его в столь милые ему тёплые края, в круг дорогих ему людей, живущих среди привычных  с детства патриархальных обычаев и порядков.

Он увидел себя  в районной спортшколе в роли тренера  по вольной борьбе замечательных подростков, сменяющих друг друга на  священном для них борцовском татами.

Он представил себя выходящим дома из ванны,  закутанным в мягкий  махровый халат, с чалмой на голове, и Лизу, прервавшую игру на фортепьяно, чтобы  посидеть с ним за ужином.

Вернувшись мысленно к фильму Г. Данелии, он вновь стал сопоставлять его сюжет с недавним письмом матери, узрев в нём волю Провидения, призывающую его, как и Мимино, отбросить гордыню и вернуться с холодных загадочных  заоблачных высот на тёплую и понятную  землю.
 
- Всё  про меня, - не выходила у него из головы драматургия фильма, -  и про высоту, и про земное тепло, одна  музыкальная  девушка по соседству чего стоит.

С трудом дождавшись следующего дня, он сдал в  деканат факультета ведомости  своего потока, проставив в них  досрочные зачёты всем, включая студента Бутлерова, после чего попросил для себя чистый лист бумаги и присел за свободный столик, чтобы написать  заявление о собственном  уходе.


Москва, 2011 г.