Выберите меня председателем!

                Какие безобразия у нас творятся в деревнях все последние годы - пером не описать. Тут нужен  социалистический Гоголь с коммунистическим Салтыковым-Щедриным,  а к ним ещё группу психологической поддержки, чтобы у них не поехала крыша в первом же колхозе, куда их командирует за сбором материала Союз писателей.
                У меня, слава Богу, с детства крепкие нервы и на все эти деревенские  ужасы  и  кошмары я старался смотреть философски. Ну, думаю про себя, дуроломы калининские, что с них возьмёшь: взяли и вырубили самый грибной и ягодный лес - ничего страшного, когда-нибудь вырастет новый, правда, уже без нас, мы не доживем. По глупости разрушили плотину и выпустили воду из огромного Грудинского озера, где была чистейшая вода и мы купались - ладно, будут дожди, наберётся новой воды, если дыру в плотине заделают. Передохли овцы и телята на ферме - не беда, заграница поможет, привезут из Прибалтики новых, там они почему-то не дохнут. Страна богатая, всего везде ещё много осталось. За деревней в поле годами лежит гора удобрений, а вокруг неё чёрная, сожжённая химией земля - подумаешь, лет через двести-триста и на этом месте трава вырастет. А сколько всякого добра запахивали в землю осенью или весной - об этом и вспоминать не хочется. Дед, бывало, как начнёт рассказывать, что тут без нас творилось, у всех волосы на голове дыбом стоят - там поле картошки под плуг пустили, там свёклы, там овса или льна  - и это только в одной  нашей  деревне, а по всей стране если взять?
Но эти мелкие частные факты тут же забывались, когда я выбирался на природу, до которой еще не добрались тупые председатели-чужаки и безголовые местные мужики. Корзинами носил из леса грибы, трехлитровыми бидончиками  малину,  литровыми банками  землянику. Но и там стал замечать, что с каждым годом в лесу всё труднее становится найти что-либо. И лес какой-то стал редкий, зарастает кустами, трава везде по грудь появляется, а раньше была по колено и то   только  там,  где  коров  и  овец  не  выгуливали.
                И вот,  как-то ещё при коммунистах (в 1989 или в 1990 году) приехали мы с мамой  весной в деревню навестить бабушку Лукерью, помочь ей огород вскопать и картошку посадить. Привезли, как обычно, продукты и приветы от зятя и остальных родственников. Сразу же, узнав о приезде "питеряков" (так у нас в деревне зовут всех гостей, неважно, что ты из Москвы или из Горького, а не из Питера), с утра в избу потянулись гости. Забегут, поздороваются, поспрашивают о житье-бытье, поохают-поахают, пару стопочек хлопнут по-быстрому, не рассиживаясь, и убегут по  делам  до  следующего  раза.
                Конечно, самые дорогие и желанные гости для нас всегда были трактористы - Толя Смирнов и Витя Никешин. Потому что с тех пор, как повывели всех лошадей, эти два первые парня на деревне заправляли всеми делами - привозили и увозили всё, что влезало в кузов тележки и цеплялось тросом - дрова, хлысты (бревна на постройку), навоз, молоко, за водкой гоняли по всей округе в радиусе сорока километров. Но, что самое главное, для нас, дачников, они провожали и встречали нас с поезда с кучей вещей, иногда по такой грязи, что никакая бы лошадь не проехала  эти  несчастные  пять  километров  от  станции   Дор  до  деревни Горка.
                Так вот, в этот раз Толя Смирнов был чем-то занят, а Витя накануне где-то хорошо посидел  с  соседом  бабушки  Лукерьи - Шуриком Леонтьевым и привёл его с  собой  к  нам  для  компании, чтобы слегка поправить голову и приподнять упавший с утра жизненный тонус. А этот Шурик тоже был парень не промах - года два назад, по наводке деда Ивана Кузьмича, он выпил у бабушки Лукерьи два больших флакона "Тройного" одеколона, вытащив их из кармана фуфайки в темнушке за печкой. В то время это был страшный дефицит в деревне, а бабушка растирала им руки и ноги на ночь, чтобы не болели. С тех пор, Шурик чувствовал свою вину и старался наш дом обходить стороной, а ещё больше боялся встречи с бабушкой. Однако головная боль и желание побыстрее от неё избавиться отодвинули на второй план все прошлые грехи и он пришел соблюсти древний церемониал деревенской  встречи  гостей.
                Войти сразу в избу они всё же постеснялись, сели под окном на лавочку и стали мне кричать: "- Санька! Выходи, посидим, покурим! Расскажи-ка нам, как там у вас жизнь в  Москве!" Всё было понятно  без слов, зачем они пришли и  по  какому  поводу, поэтому, пока мама расставляла закуску на столе, я вышел к ним, чтобы занять их минут на десять лёгкой   светской  беседой.
                Потом, уже в доме, после третьей или четвёртой стопки, разговор неминуемо зашёл о деревенских проблемах. Витя Никешин жаловался нам, что солярки мало дают, запчастей нет, пашут и боронят ребята теперь неглубоко, кое-как, не соблюдают агротехнические нормы и т.д. Шурик Леонтьев пас колхозных овец  в последние  годы   и говорил о своём наболевшем: комбикорма мало дают  зимой  и  прочих  добавок  к  рациону овечек, а трава ещё не скоро вырастет, ягнята от такой жизни пачками дохнут, зимовка была голодной и трудной для всех, одной воды он сколько перетаскал вёдрами с пруда и нагрел, чтобы их всех напоить зимой. И оба в один голос ругали председателя-чужака, недавно присланного в колхоз из города, взамен снятого старого, и его команду - агронома, зоотехника и других. Складывалось впечатление, что руководят колхозом дебилы и дураки стоеросовые, потому что вредителями их назвать было трудно, так как они сами здесь жили и не могли не понимать, что чем хуже дела в колхозе, тем и у них жизнь будет хуже. Прямо замкнутый круг какой-то получался. А у Вити с Шуриком накопилось за зиму злости через край на всю эту шайку-лейку в правлении, им надо было кому-то всё это высказать, чтобы им посочувствовали несчастным. Вот тут мы с мамой и подвернулись  как раз под руку, самые благодарные слушатели, потому что ничего про эти дела не знали, и всё нам было  ужасно  интересно. Да ещё под стопочку с городской закусочкой. Так бы они и сидели у нас неизвестно сколько, если бы я не направил разговор по другому руслу.
Мама, конечно, им поддакивала, ахала, головой качала: "- Ой, что творится! Что у вас тут творится! Кошмар  какой!  Какое  же  безобразие!" Она всегда старалась ладить с соседями и не обострять отношения. Но ненароком всё же сыпанула им чуть-чуть соли на давние раны: "- А что же вы дороги-то все тракторами разбили? Мы ночью чуть ноги себе не переломали в темноте, пока дошли.  Да и мост у Балябы  в воду рухнул совсем -  пришлось  нам   как альпинистам  карабкаться  там  с такими рюкзачищами по скользким бревнам. Не следите вы тут за порядком".
                А в меня в последние годы вообще вселился какой-то дух противоречия, хочется почему-то со всеми спорить, всем доказывать обратное, вроде бы в поисках истины, чтобы её, родимую, нащупать и вытащить на свет божий. А люди почему-то не понимают этого, злятся на меня, говорят,  что я злой.  А я всего лишь ищу  истину, хотя давно известно, что, сколько людей, столько и истин. Но может быть и такое, что это бес меня в такие моменты под ребро толкает: "- Скажи им это! Скажи им то!  Не  забудь,  напомни,  что они  обещали,  да  не  сделали!" Откуда и слова нужные берутся в это время - самые  подковыристые  какие-то. Я и говорю вроде по-доброму, с улыбочкой, а народ на стены от злости лезет или на меня в драку, а  нам  с  бесом  смешно  ещё  больше.
                И в этот раз так же вышло. Слушал я их причитания, слушал, а потом не выдержал и говорю: "- Сами вы во всём виноваты, лодыри вы тут все беспросветные! Работать не хотите  и не умеете! Пьете, собаки такие-сякие, с утра до вечера, а Лидка-бригадирка вам по 400 рублей в месяц ни за что ни про что закрывает по блату. Да рублей на 500 украдёте в колхозе всего, что плохо лежит, растет или пасётся - вот вам на водочку и хватает. А мы, бедные инженеры, по 8 часов в день, в духоте, по 6  человек  в  комнате  набившись  сидим за 150 рублей  и ничего, не плачем. Ещё  сюда  за  свой  счёт приезжаем, да  вас тут  на  дармовщинку    угощаем,   бездельников!"
Эх, как они оба и вскинулись разом! Даже мысль мне закончить не дали. Пастух бросил на стол вилку с насаженным куском вареной колбасы и аж ногами в валенках  затопал по полу от негодования: " – Да  я с четырех  утра каждый день бьюсь с этими тварями... Да я... Да у меня... Вечером ни  ног, ни  рук  не  чувствую,  валюсь  спать,  как убитый… Да  если  бы  тебя… Да  на  моё  место…  Да  ты  бы  убежал  на  второй  день… А  ты  мне…" Глаза выпучил, ртом воздух  хватает, трясется  весь, никак нужные слова вспомнить не может, чтобы мне свою правоту доказать. Мне даже немного жалко его стало. По большому счёту, конечно, он не виноват, просто такая ему карта в этой игре, под названием   судьба, выпала. Всю свою жизнь, кроме лопат, вил, кос, граблей и вёдер, он ничего в руках не держал. Как в 14 лет нагнулся поработать  в  поле, так до сих пор и не может разогнуться -  иначе есть нечего будет ни ему, ни детям, ни скотине. Не его вина, что всё так круто завертелось вокруг и начальство ворует по столько, что ему почти  ничего  не  остается.
                Тракторист, по характеру более спокойный, но большой баловник и насмешник, не спеша положил потухшую сигарету в тарелку с селёдкой и полез в пачку за новой. Этому парню палец в рот не клади, оттяпает по самые плечи. Начал он свой ответ мне издалека, с большим разгоном: " - Нет, Санька, ты  тут  не прав! Я вот в прошлом годе взял в аренду картофельное поле, заключил договор..." Договорить я ему не дал, так как эту историю уже слышал и в ней опять главными дураками  выступали   председатель колхоза  и  первый  секретарь  райкома  партии.
                Меня уже так понесло, что не могли остановить никакие их возражения. Я как Хлестаков у Гоголя вдруг начал нести такую околесицу, что потом сам себе удивлялся, а ребята почему-то шуток не понимали, всё принимали за чистую монету и всё больше обижались и злились на меня. А я не давал им слова вставить и смело шёл в наступление: “ - Не умеете вы работать! Толку от вас в колхозе, как от козлов - молока! Вам нужен срочно другой председатель колхоза! Вот такой парень, типа меня, чтобы порядок сумел быстро навести. Главное - вас всех работать заставить с утра до вечера! Давайте, собирайте правление, готовьте собрание, я приеду через месяц, выберете  меня  председателем  и  я  вам тут всем устрою весёлую жизнь! Вы у меня вдоль деревни бегом бегать будете, а на работу и с работы ходить строем и с песнями! Пьянство искореним - даже за запах будем целый день прогула ставить, а за заплетающийся язык - неделю! Я вас буду беспощадно бить рублём! Каждому дадим месячную норму - на сенокос, на лён, на картофель и т.д. Не справился - плати   штраф   колхозу!   Я лично буду зарплату с премией выдавать и обнюхивать каждого, не пил ли  два дня назад. Слово мое твёрдое и рука у меня, в случае чего, тяжелая - так приложу, мало не покажется! Через год вы у меня все в кожаных куртках  коров  доить будете, через  три - в лес за грибами на мотоциклах с колясками ездить, а  через десять - тем,  кто в  живых останется, куплю по автомобилю "Волга", пригоню и  поставлю под окнами,  на, мол, милый,  катайся   и помни, какой я добрый и справедливый!  Ну,  как,  выберете меня  председателем?  Хотите  красивой  жизни,  как  в  городе?”
                Но они шуток не поняли, обиделись, побурчали чего-то под нос, допили водку и ушли  не  закусив. После их ухода, мама с бабушкой Лукерьей, которые слышали весь разговор, за что-то накинулись на меня: "- По что, паразит такой-сякой, ребят хороших обидел? " "- Так они же бездельники! Вот сегодня рабочий день, а они уже с утра на бровях ходят!" "- Да? А ты знаешь, что эти бездельники встали в четыре утра, со скотиной управились, на ферме все дела приделали, сейчас пойдут домой и до темноты в огороде торчать будут. Вот тебе и бездельники! Кто бездельник, так это ты! Скоро обедать, дел  невпроворот, а ты только языком и чешешь с самого утра!" Мне стало стыдно за свое поведение и я ушел от греха подальше  в  огород,  пусть  тоже немного поостынут, а то завелись обе с пол-оборота.
                Потом, как всегда и бывает, жизнь закрутила-завертела и мы забыли про этот спор. И вот в 1998 году я опять приехал весной в деревню. Уже без бабушки - лето и зиму она теперь безвылазно живет в Дубне. Сажаем с братом и мамой в огороде картошку, а со своего участка нам машет Виктор Никешин, бывший теперь уже тракторист, так как все трактора развалились, а  на новые в колхозе денег нет. "- Покурите! - кричит. - А то меня обгоните!" Он вручную сажает бывшую нашу полосу под картошку, длиной от загороды и почти до озера, которую раньше дед сажал только под лошадь, такая она длинная. А сейчас осталась одна лошадь на всю деревню и той бедняге даже выспаться не дают, пашут на ней и при луне и при солнце. Виктор первым не выдержал, бросил лопату и пришел к нам с визитом вежливости. Сел рядом с Вопочкой, обнимаются на клубничной грядке, оба как всегда с похмелья, несут какую-то одним им понятную ахинею и никак не могут нарадоваться друг  на  друга. Пользы от Вопы в огороде всё равно никакой, только из себя нас с мамой выводит своим бездельем и дурковатостью, так пусть хоть повеселит немного   болтовнёй и шутками  с  Витей. Под их  радостные воспоминания  о  том,  кто,  когда,  где  и  сколько  выпил  за  зиму  вина,  мы с мамой молча  досадили  полосу  картошки  и  ушли  отдыхать  в дом. А  они остались  в  загороде   и  по  третьему  разу  бубнили  одно  и  то  же,  хлопая  друг  друга  по  плечам  и  по  спине.
                Отдохнув  и  попив  чаю,   я  вдруг вспомнил  тот наш давнишний спор и решил продолжить эту тему уже в новых экономических условиях. Но теперь, вместо себя я решил выдвинуть в председатели двоюродного брата. Для чистоты эксперимента. Подсел к Никешину на лавочку в загороде и вздыхаю: "- Да, развалили вы всё тут, ребята, донельзя. Лет сто восстанавливать придётся потомкам. Если, конечно, они будут путные, а не такие, как вы,  хапуги и бездельники. Эх, вам бы сейчас Пахомчика нашего сюда председателем, он бы навёл порядок, он мужик жёсткий, у него не забалуешься. Половину колхозников отправил бы на вольные хлеба, то есть выгнал бы в шею. Везде поставил бы посты, облавы  каждый  день  по дорогам с обыском, чтобы не тащили с полей, в лесу патрулирование круглосуточное, лесники стреляют без предупреждения на стук топора. В лес за грибами-ягодами сходить – получи  талон,  запишись заранее у старосты  в  журнал посещения  леса, укажи время и в какой сектор пойдешь.  На работу и с работы, конечно, строем только ходить и с весёлыми песнями.  Чуть провинился – сразу  в  морду. Сейчас  демократия – можно. У  Пахома  охрана  - десять  человек.  По субботам  порка  перед правлением,  как   у казаков".  И  ещё  минут на десять  я  ему  зарядил всё в таком же духе.
                Ожидания мои не оправдались. Я-то думал, мы опять сцепимся в яростном споре и Виктор будет с пеной у рта доказывать мне свою точку зрения. Но, то ли у него настроение благодушное было (Boпa уже минут 15 всё обещал ему вынести пару стопок и похмелить, но никак сам зад не мог оторвать от лавки), то ли уже всё перегорело внутри  от этого ежедневного бардака вокруг, но он с какой-то новой злой интонацией, с улыбочкой, от которой мороз продирает по коже, особенно, если встретишь его с топором в руке в лесу один на один, спокойненько так отвечает мне: "- Да пусть приезжает хоть Пахом, хоть кто. У нас тут у самих ребята крутые есть! Тут мы и тебя, и Пахома твоего так зароем - никакой Мухтар не найдёт! Наши ребята любому рога обломают!" На этом дискуссия и закончилась. "- Эге, - думаю про себя, - изменилась деревня. Уже не боятся чужаков-председателей. Живут тут как при батьке Махно - кто смел, тот и съел. Берут от жизни столько, сколько унести могут. Всё, прохлопали дерьмократы и ебилдосы* проклятые время перемен в деревне. Мужик озлобился и сидит,  обтесывает топориком дубину, про которую так  хорошо  написал  Лев  Толстой  в  "Войне  и  мире".
Всего-то лет десять прошло между первым и вторым  разговором, а какая между ними большая разница, как говорят в Одессе".

*  ЕБИЛДОСЫ - демократы, которые кричали у Белого дома: "- Ельцин! Белый дом! Свобода! - Ельцин! Белый дом! Свобода!"     (Термин придумал Александр Невзоров  в  телепередаче  "600  секунд".)
1990-1998 гг.