Письмо с того света 3. Уроки любви

Рано или поздно все дети идут в школу, как бы им ни хотелось остаться дома, словно они предчувствуют скорое расставание с непосредственностью, свободой и невинностью детства, навязчивость и насильственность школьного знания, основанного на чуждом опыте, мучительность обучения и усвоения истин, чья польза пока что сокрыта в далеком будущем. Дети не хотят учить уроки, потому что без них жизнь представляется им в другом свете.

Вырастая из детства, понимаешь, что есть знания и умения, без которых нельзя, и надо платить любую цену, чтобы их получить. Так приходит осознание того, что уроки нужны, приходит уверенность в своих силах, приходит удовольствие от успешного завершения обучения, приходит радость от возможности воспользоваться плодами своего труда.

Но что бывает тогда, когда тебя в зрелом возрасте силой возвращают за школьную парту, потому что когда-то давно, в отрочестве или юности, ты не усвоил чего-то очень важного, не выучил первостепенных основ, не затвердил непреложных правил?

Тогда ты получаешь эти жестокие уроки, словно взрослый болеет детскими болезнями – долго, мучительно, неизгладимо. Тогда у тебя на всю жизнь остаются шрамы на теле и в душе, а в крови плещутся антитела ко всему, что хотя бы отдаленно напоминает те чудовища, с которыми во имя своего же собственного блага пришлось столкнуться во время обучения…

Именно так я чувствую себя сегодня – по прошествии 7 лет со дня нашей первой встречи. 7 лет я училась в школе имени тебя и себя, которую, очевидно, не смогла или не захотела пройти в далекой юности. Как я теперь понимаю, это же были и мои университеты, закончить которые досталась честь далеко не всем. Ведь далеко не всем выпадает такой уникальный шанс – воочию увидеть, убедиться, пощупать, пережить, что такое настоящая, непреодолимая, мучительная, разделенная, ответная, страстная, неуправляемая, могучая, бесплодная, разрушающая,  связующая сила – любовь.

Удивительно, что я вообще осталась в живых – ведь когда поступаешь в эту школу, никогда не знаешь, удастся ли тебе ее закончить – в своем уме, здравой памяти и в здоровье. Мне повезло, я потеряла «всего лишь» здоровье, «всего лишь» свое женское плодородие, «всего лишь» способность жить и чувствовать счастье в каждой минуте того, что проживешь. Выражаясь языком сказок, я осталась ни жива, ни мертва – тело мое, слепленное при помощи мертвой воды, почти цело, оно пульсирует, но оно не вздохнет, пока его не окропят священной влагой живой воды – любви человека к человеку.

 Буду честна с самой собой – мне нечем гордиться – я не завершила свое обучение прекрасными результатами, скорее наоборот, я чувствую себя не взрослым, сознательно пожертвовавшим своим временем и деньгами ради образования, а ребенком, которого насильно загнали в школу-интернат. Знания, приобретенные столь варварским образом, пока что кажутся мне совершенно бесполезными, методы, которыми они были выбиты на могильной плите моей души, представляются мне верхом жестокости, а время, проведенное за решеткой интерната, безвозвратно потеряно для моей женской и человеческой жизни, как если бы я провела его в колонии для особо опасных преступников.

Но довольно аллегорий. Хотела я этого или нет, жизнь преподала мне несколько весьма ценных, чрезвычайно жестоких и слишком своевременных уроков. Вот они:

Урок слабости и силы.
До тебя я не знала, что такое сила и слабость. Оба этих понятия представлялись мне плоскими, как в словаре – сила означала силу воли, чувство ответственности, самодисциплину, умение держать удар, слабость – безволие, нежелание нести ответственность, леность ума, попытки спрятаться за чужую широкую спину.

В нашей с тобой жизни все встало с ног на голову – или это мне только показалось, потому что я цеплялась за безнадежно устаревшие представления? Сила заключалась не в том, чтобы бить первой или в худшем случае давать сдачи, а в том, чтобы любым образом избегать насилия; не в том, чтобы решать за себя и за того парня, а в том, чтобы признать правоту другого человека; не в том, чтобы быть или казаться железным человеком, а в том, чтобы открыто проявлять свои чувства; не в том, чтобы настоять на своем решении, а в том, чтобы другой пришел к нему своим путем; не в том, чтобы непреклонной рукой подавить сопротивление, а в том, чтобы вызвать непреодолимое желание не возражать… Боже мой, какая сложная это была наука – я, которую учили, что женские слезы это дешевый способ проявить женскую слабость, пролила столько слез, сколько не выплакала за всю предыдущую жизнь; я, которую за глаза называли мужиком в юбке, прилепилась к человеку, чей жестокий и непреклонный нрав – исключение для сегодняшнего мужского сообщества; я, которая все в своей жизни обожала раскладывать по полочкам, взвешивать и оценивать, а потом уже планировать за годы заранее, оказалась не в состоянии предсказать даже следующие 10 минут разговора, не то, что дни или месяцы; я, которая истово верила, что все в этом мире напрямую зависит от того, достаточно ли усилий я приложила для достижения заветного результата, увязала тем глубже и глубже в паутине действительности, чем больше усилий я прикладывала, чтобы из нее выбраться; и так до зубодробительной бесконечности.

Ужас заключался в том, что я была кругом неправа, и жизнь словно вознамерилась доказать мне всеми возможными способами то, что мои взгляды в корне неверны. Я думала, что я управляю своими чувствами, но 5 лет жизни с тобой и 2 года без тебя  свидетельствуют об обратном – чувства живут во мне словно без моего участия, как моя вторая, глубинная сущность, над которой я не властна. Иногда это похоже на скрытую программу, запущенную внутри меня чьей-то затейливой рукой, - часы тикают, пружины разворачиваются, мысли соединяются в потоки, воспоминания стягиваются в узлы, и все это шевелится, гудит, бродит внутри меня, и я не хозяйка этому движению. И тогда, и сейчас я назначаю даты, я устанавливаю сроки и границы, я занимаюсь самовнушением, я покрываю листы бумаги углем и пеплом, я хожу к психологам, гадателям и остеопатам, но мое внутреннее время остановилось, но мое внутреннее пространство темно и закрыто, но мое тело кровоточит и болит, но моя душа полна боли, обиды и любви.

Раньше я всегда с гордостью говорила о себе, что я сильный человек и сильная женщина, и так же говорили обо мне окружающие меня люди, даже те, кто считал меня близким человеком. Вполне возможно, тогда я не очень-то задумывалась  о природе силы или слабости, об особенностях женской силы или слабости. Сегодня я знаю наверняка только одно – ни силу, ни слабость нельзя постичь, пока не столкнешься с чем-то, что намного сильнее, больше, страшнее тебя, что несется на тебя словно скорый поезд, переезжает тебя поперек и уносится прочь, волоча за собой твои исковерканные внутренности. Только тогда, когда поезд калечит твое тело, ты понимаешь, сколько силы в том, чтобы не сойти с пути огромных оранжевых глаз-фар, сколько силы в том, чтобы не кричать, пока твое сердце и глаза лопаются от напряжения, сколько силы в том, чтобы не проклясть тот день и час, когда ты встал посередине переезда. Только тогда, когда от тебя вдруг требуется неимоверная сила, осознаешь, сколько внутри тебя всяческих мелких и крупных человеческих и женских слабостей – предрассудков, обид, детских неудач, взрослых комплексов, стереотипов, мстительности, зависти, страха, ревности, злости, желчи, амбиций.

Сегодня я не знаю, сильная я или слабая. Может быть, я сильная, потому что я пережила собственную смерть задолго до физического конца, может быть, я слабая, потому что умоляла пощадить меня в самые тяжелые минуты. Может быть, я сильная, потому что не сошла с ума от бесконечных издевательств и унижений, может быть, я слабая, потому что не смогла подняться выше оскорблений и упреков. Может быть, я сильная, потому что сумела не изменить себе, может быть, я слабая, потому что не смогла подвигнуть тебя к тому, чтобы измениться. Может быть, я сильная, потому что продолжаю любить тебя до сих пор, может быть, я слабая, потому что не могу вырвать тебя вместе с сердцем. Не знаю.

Урок терпения и надежды.
Ты и сам знаешь, терпение никогда не было моей сильной стороной, не поэтому ли самый тяжелый предмет в новой школе было обучение терпению и терпимости? Сколько раз я умирала от того, что буквально разрывало меня изнутри – желание защититься, прикрыть больные места, высказаться до конца, утвердить свою правоту, сокрушить противника и так по нарастающей, пока не наступала страшная развязка – удары, крики, истерика? Сколько раз я стучала по кнопкам телефона, пытаясь успеть до того, как на меня обрушатся твои слова, создать свою собственную версию происходящего, не понимая и не принимая того, что у тебя есть твое видение? Сколько раз я забегала вперед в измысленных разговорах и сколько раз не желала возвращаться назад в реальную жизнь, сколько раз я проговаривала за тебя твою роль еще до того, как ты успевал сообразить, что тебе нужно ответить, сколько раз я сражалась с самой собой, не давая тебе ни малейшего шанса защитить нас обоих?

Надо сказать, что ты тоже был не лучшим учеником – и тебе терпение давалось огромным трудом, поэтому-то наше обучение так затянулось и привело к таким плачевным результатам. Терпеть означает принимать – временные и постоянные неудобства, порождаемые другим человеком и его присутствием в твоей жизни – ради чего-то, гораздо более важного – любви, понимания, душевной теплоты, наполненности. Терпеть не значит приспосабливаться, то есть ломать себя ради того, а другой человек уже не казался тебе таким чужим. Терпеть означает видеть недостатки и все же сносить их, не пытаясь изменить ни себя, ни другого человека. Терпеть значит просто позволить и себе, и ему быть самим собой и ровным счетом больше ничего – никаких жертв, страданий, самоуничижений, самовнушений, упреков, обвинений – ничего. Мне сегодняшней эта простая мысль кажется такой банальной, почему же мы так и не смогли прийти к ней тогда, два года назад? Выход был, он лежал у нас перед носом, огромная широко распахнутая дверь – всего лишь терпение и терпимость, но мы ломились в наглухо запертую калитку, тщетно пытаясь перекроить друг друга заново. Нам казалось – еще чуть-чуть, и материал подастся, треснет, изогнется и примет нужную форму…. Но он не принял – он просто раскололся на части.

Знали ли мы, ради чего стоило просто принять вещи такими, какими они на тот момент сложились для нас? Представляли ли мы в красках, какова будет жизнь, лишенная необходимости терпеть и принимать, а заодно освобожденная от любви, полноты, заботы? Я не могу говорить за тебя, скажу лишь, что я полагала, что знаю, но я ошиблась. Я не знала. Зато теперь я знаю – я знаю, что значит терпеть – с открытыми глазами и ушами, сознательно и через боль, столько, сколько мне неизвестно, ради того, чего, скорее всего, никогда не будет. Ты знаешь, о чем я говорю. Зато теперь я знаю – я знаю, что значит принимать в человеке все, каким бы чужим оно не было, принимать с радостью, безропотно, как актриса в театре, принимать и дарить в ответ. Ты знаешь, что я имею в виду. Зато теперь я знаю – я знаю, потому что я умею надеяться.

Вот главное и определяющее понятие в терпении  - надежда. Надежда отнюдь не на то, что другой не выдержит, сломается, подстроится и покорится, нет. Надежда не на то, что когда-нибудь отпадет сама необходимость быть терпимой и терпеливой, вовсе нет. Надежда не на то, что то, ради чего приходится терпеть и принимать, предстанет в ином, уничижающем свете, обесценится, перестанет быть самоцелью, куда уж там. Это совсем другая надежда – надежда-упование, надежда-смирение, надежда-осознавание, надежда-мудрость – ничто не дается в жизни просто так, и всякий путь должен быть пройден, подобно тому, как женщина, рожающая ребенка, понимает, что есть одна дорога – и она вся в одну сторону…

Есть только один урок, который я так и не смогла усвоить до сих пор – урок прощения и доброты, урок принятия не только тебя и твоего отношения ко мне, но и справедливости, необходимости, неизбежности, заслуженности всего происходящего, урок благословения всего отжившего, умершего, искалеченного, урок благожелания и участливой помощи, урок равнодушия и тихой печали, урок отпущения грехов и отречения от прежнего мира.

Я не волшебник, но я уже учусь.