С Москвы-реки несло свежестью

Золотые караси плыли мимо меня. Я это чувствовал каждым своим плавником. Мне ничего не оставалось делать, как старательно, неизвестно для чего, фиксировать впечатления и переживания, навеянные суровым бытом армейской, режимной жизни. Хотя рядом, в получасе езды на электричке, самодовольно шумела столица большого уникального государства – Москва, где, на зависть иногородним гражданам,  свободно продавались сладкие африканские апельсины, мандарины неизвестного происхождения  и множество сортов сырокопченой и вареной колбасы.

Солдатам такие разносолы были не карману.

Тем не менее по редким увольнительным мы все-таки совершали путешествие в Москву. Я видел, как  церемонно происходит смена караула на посту у Мавзолея В.И.Ленина. Здесь сбылась мечта миллионов людей - увидеть вождя мирового пролетариата в гробу. Я же только постоял на Красной площади у символично раскинутых железных цепей, с огромными черными звеньями, стекающими с невысоких специальных опор. Желания зайти в мавзолей не возникло. Солдаты почетного караула, сменяясь, дружно ударяли оземь прикладами автоматов со штыками. Однако ничего не случалось: одни приходили, застывая у широких  дверей странного, таинственного здания, другие уходили, унося на штыках восхищенные взгляды случайных зрителей.

Где-то вдалеке начинала куковать кремлевская кукушка, отсчитывая  века потерянного времени. Говорят, что в ранних сумерках здесь встречали невысокого шустрого человека в кепке, который торопливо шел к мавзолею. Солдаты на посту пропускали его без проверки документов, потому что, видимо, существовала между ними договоренность. В авоське шустрый человек нес апельсины, граммов триста ливерной колбасы и бутылку водки «Посольская».

С Москвы-реки несло свежестью.

К нам, в воинскую часть, приезжал великолепный комический актер Георгий Вицин. В нашей комнате, в гримерке для всех, после творческой встречи артиста со стриженым народом, повзводно расквартированном в довольно просторном зале армейского клуба, он нарисовал по моей просьбе автограф на почтовой открытке – витиеватые буквы подписи и небольшой лаконичный рисунок самого себя, шарж. Сувенир тех памятных дней  храню.

Левачил у нас также Спартак Мишулин, как известно, чуть не погибший от жажды в кинофильме «Белое солнце пустыни». Актер кино Евгений Моргунов, всесоюзный староста бывалых людей, приехал на роскошном автомобиле Ульяновского автозавода, наверное, предпоследней модели. Он вылез из «козлика», так назывался в народе такой автомобиль, в шапке-ушанке, сдвинутой как-то залихватски набок, в полушубке, в мятых-перемятых штанах, в цигейковых демисезонных ботинках на резиновой подошве фабрики «Прощай молодость». Чертыхнувшись, толстяк  неожиданно резво двинул ногой по изрядно стертой калоше ближайшего к нему автомобильного колеса, отчего кибитка с брезентовым  линялым верхом едва не слетела с дороги в кювет.
- Мотор барахлит! – воскликнул он, сверкая на необъятном лице лучезарно-синими глазами.

Капитан Капусь, встречающий почетного гостя, сразу же отдал мне команду, чтобы я немедленно вызвал автослесарей из третьей роты. И пока шла теплая творческая встреча в клубе, приглашенные специалисты, чертыхаясь не менее выразительно, чем заезжая столичная знаменитость, украсившая, как известно, колоритной фигурой широко известные фильмы Леонида Гайдая о приключениях Шурика и кавказкой пленницы, колдовали под низким зимним небом, неподалеку от строевого плаца, над движком непутевого дитяти застенчивого отечественного автопрома.

Наш храм искусства посещали настоящие звезды.

Актер театра и кино Анатолий Папанов стоял на сцене армейского клуба в безукоризненно белой рубашке, в новеньком пиджаке, как говорят, с иголочки, в аккуратно повязанном галстуке. Он был при полном параде.

Великий громовержец Папанов!

Перед ним торчала пластмассовая коробочка убогого микрофона, криво привязанная черной изолентой к металлической стойке. Он рассказывал негромко о том, как его очень долго никуда не приглашали. Информация, исходящая из первых уст, завораживала. Обаяние могучего мужчины согревало и наполняло особым смыслом каждую реплику, произнесенную им в сумеречном свете подслеповатой сцены армейского клуба.

Мы с ним походили на заговорщиков.

Он говорил, говорил, а я слушал, слушал.
После войны он выбрал актерскую профессию – а оказался в те годы никому практически не нужным. Перебивался случайными заработками. Куда ж с таким голосом? «Ну, заяц, погоди!» Куда с такой внешностью? С такими выразительно-крупными, топорными чертами лица? Больше похож на разбойника с большой дороги, чем на елейного строителя коммунизма. И вдруг удача – сценарий!  Роль генерала! В скобках пояснение к внешности героя: «лошадиная морда». Однако его удержать уже никто не мог. Он сумел встать в боевой строй и повести за собой  живых и мертвых.
 В 1949 году Анатолия Дмитриевича Папанова пригласили  в Московский театр сатиры. «Эх ты, толстоносый! Сосульку,  тряпку принял за важного человека! Вон он теперь по всей дороге заливает, колокольчиком! Разнесет по всему свету историю; мало того что пойдешь в посмешище – найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши. Чему смеетесь? – Над собою смеетесь!.. Эх вы!.. Я бы всех этих бумагомарак! У! щелкоперы, либералы проклятые! Чертово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас всех, да черту в подкладку! В шапку туды ему!..» -  рыдал гоголевский Городничий. Слова, умноженные на темперамент и драматический нерв А.Папанова, казалось, сотрясали основы миропорядка. Ощущение наступившей катастрофы становилось буквальным, ужасающе реалистичным.

От негромкой стилистики кинофильма «Белорусский вокзал» - до грустного стоп-кадра последней роли Анатолия Папанова в лучшем, на мой взгляд, советском и российском  боевике «Холодное лето 53-го». А сколько еще было ролей! И в кино, и в театре! Мне ли судить?

 Актер искренне рассказывал о профессии и жизни со сцены армейского клуба. Он, видимо, так привык работать – на совесть, с полной отдачей, как бы заново переживая уже случившееся на его веку и волнуясь.

А зрительный зал спал чуть не вповалку. Узбеки, таджики, а также только что прибывшие воины из молодого пополнения спали беспробудным сном. Я никого не виню. Наверное, если бы на сцене играли бы на домбре, я бы тоже уснул через минуты три. Они получили возможность прикорнуть в тишине зрительного зала, они воспользовались возможностью, чтобы бы еще час-другой досуга добавить к полному расслаблению и отдыху. Для них, наверное, именно такое состояние было наиболее важным. В зале, пожалуй, несколько человек внимательно слушали Анатолия Папанова, не отрывая от него глаз.

Почему-то создавалась уверенность, что если бы в зале находился только один человек, внимающий ему, его выступление нисколько бы не потеряло в искренности и серьезности. Меня угораздило потянуться к заветной двери гримерки, где находился несколько минут после выступления  Анатолий Папанов. Оказалось, что таких храбрецов не так уж и мало.

Я дождался очереди, протянул почтовую карточку. Он взял ее, начал выводить буквы автографа.
- Спасибо Вам за рассказ! – вдруг вырвалось у меня. – Я так Вам благодарен! Спасибо!
Если бы заговорила мумия египетского фараона Тутанхамона, он, наверное, удивился бы меньше. Мне, по крайней мере, так показалось. Анатолий Папанов вдруг обернулся ко мне – я увидел его лицо рядом, огромные светлые глаза, мощный подбородок, крупный нос. Удивление и суровость отступили, когда он увидел меня, солдатика, сразу смутившегося от его внимания. Он, наверное, почувствовал взволнованность произнесенных незамысловатых слов. Легкая тень ответного чувства, скорее, даже, может быть, сочувствия, отразилась на его выразительном лице, чуть дрогнули губы в едва заметной улыбке, однако он промолчал, протянув мне открытку с его только что нанесенным шариковой ручкой автографом.
- Спасибо, - еще раз пролепетал я, неожиданно совсем растерявшись.
И мы расстались навсегда.

Настоящие золотые караси клевали в небольшом пруду, расположенном возле армейского клуба. Летом воины, промысловики от нечего делать, удумали  встречать здесь утренние зорьки. Закидывали немудреные удочки, и, что удивительно, начинался клев. Повара по индивидуальному заказу бойцов комендантского отделения, в котором я отслужил полтора года, жарили карасей на сковороде. Иногда мы угощали жареной рыбой офицеров. В общем, как-то нам удавалось уже встраиваться в жесткий распорядок однообразных будней.

Во время проведения Олимпиады в Москве, в 1980-м году, нам выдали вместо пилоток фуражки. Принарядили на всякий случай. На следующий день после трагической кончины российского поэта и актера Владимира Высоцкого мы уже знали его последние написанные строчки, хотя  российские газеты опубликовали некрологи только о скоропостижной потере мировой общественностью знаменитого французского певца Джо Дассена. Москва ощущалась в информации, запечатленной в силуэтах, пейзажах, в каждом встречном прохожем.

А вдруг это Он?

А вдруг это Она?

Те, кого давно знали, кого ценили,
к чьим словам прислушивались и пытались даже следовать их примеру.
И все-таки мне казалось, что многие золотые караси проплывали мимо нашей запруды...

Отрывок из информационного романа НО-НО