Курт Кобейн и Иосиф Сталин загробные диалоги
(секреты безумия от Павла Клевцова)
рассказ
I Hate Myself And I Want To Die.
Курт Кобейн
Кобейн: Мать твою... Я умер... (Пауза.) Мать твою... Я умер... (Пауза). Мать твою... Я умер...
Сталин: Привет.
Кобейн: Привет.
Сталин: Ты кто?
Кобейн: Я — Курт. Или, вернее, я был Куртом. Я бывший Курт. А ты кто? Кажется, ты мне кого-то напоминаешь. Как тебя зовут?
Сталин: Иосиф.
Кобейн: Иосиф? Подожди, я, кажется, узнаю, хотя от всего тебя — как, наверное, и от меня тоже, - осталась лишь тень. Ты — Сталин?
Сталин: Да. Надо же — узнал.
Молчание.
Сталин: Ты — в каком году сюда попал?
Кобейн: Да в каком — в этом.
Сталин: Ну в каком — в этом?
Кобейн: В 94-м, мать его.
Сталин: О-о-о-о...
Кобейн: А ты?
Сталин: В 53-м. Ну как там, в мире, - что изменилось после моей смерти?
Кобейн: Да, в общем, ничего, все по-прежнему.
Сталин: Ясно...
Кобейн: Только... только система твоя рухнула, приятель. Весь соцлагерь развалился. Это было прямо при моей жизни... Вот так-то.
Сталин: Рухнула? Да, я и не думал, что она продержится долго.
Кобейн: Послушай... Послушай... А мы ведь знаем, сколько ты крови пролил...
Сталин: Да? И я знаю.
Кобейн: И что? Ты хоть жалеешь об этом, приятель?
Сталин: Нет. Не жалею. А что вы всё узнаете — это и так было ясно.
Кобейн: Ну тебя здесь хоть мучают? Ты горишь в этом аду за все свои грехи?
Сталин: Нет. Не горю. И потом, если ты приглядишься внимательнее, Курт, то поймешь, что здесь не ад.
Кобейн: А что же?
Сталин: Ничего.
Кобейн: Что значит, - ничего?
Сталин: Это не ад, и не рай. И бога здесь тоже нету.
Кобейн: Что же здесь есть?
Сталин: Здесь есть только пустота. И мы с тобой. Я, Сталин, и ты — Курт.
Молчание.
Кобейн: Только мы с тобой?
Сталин: Да, только мы с тобой.
Снова молчание.
Сталин: Скажи, Курт, а кем ты был в своей жизни?
Кобейн: Я был всемирно известным рок-певцом, приятель. В девяностых годах меня каждая собака знала. Наверное, только тебе, Сталин, я могу простить, что ты меня не знаешь.
Сталин: Понятно. И сколько тебе лет?
Кобейн: Мне двадцать семь.
Сталин: Почему же ты оказался здесь так рано? Мне вот — семьдесят четыре!
Кобейн: Ну... как тебе сказать... Со мной произошел несчастный случай...
Сталин: Несчастный случай?
Кобейн: Да, что-то типа того...
Сталин: Тебя что — машина переехала?
Кобейн: Да нет... Нет... Вобщем, я... я... застрелился...
Сталин: А-а-а-а... Понятно. Вот что за несчастный случай. Я знал таких слабовольных людей, как ты. У нас в партии такие были. Тебе — стыдно?
Кобейн: Да... Хотя что уже сейчас об этом думать... Дело сделано. Забавно, что мне так стыдно, что я убил себя, то есть всего лишь одного человека, а тебе, что ты убил миллионы, — не стыдно.
Сталин: Да, забавно. Мне не стыдно, потому что, убив миллионы, я при этом создал великую державу... Вот почему мне не стыдно.
Кобейн: Да ладно тебе, Иосиф, не оправдывайся.
Сталин: Хорошо, не буду.
Молчание.
Сталин: Вобщем, мы оба с тобой хороши.
Кобейн: Да, это точно.
Сталин: Я — самый кровавый диктатор в истории человечества...
Кобейн: А я — жалкий рокер-наркоман...
Сталин: А ты, значит, еще и наркоманом был?
Кобейн: Да.
Сталин: Между прочим, моя страничка в «Википедии» намного больше твоей.
Кобейн: Ну всё уже, всё, хватит выпендриваться.
Молчание.
Сталин: Что же нам теперь делать?
Кобейн: Не знаю. Судя по тому, что я вижу и слышу — а я вижу и слышу только пустоту — мы пробудем здесь еще целую вечность.
Сталин: Да...
Кобейн: А знаешь, знаешь, что я подумал?
Сталин: Что?
Кобейн: Давай создадим свой бэнд?
Сталин: Какой еще бэнд?
Кобейн: Ну бэнд, группу, понимаешь? Музыкальную группу?
Сталин: А-а-а-а... Музыкальную группу? Да, я понимаю, у нас в СССР были музыкальные группы. Хор имени Пятницкого, например.
Кобейн: Да какой там Пяницкий! Мы создадим группу и будем играть.
Сталин: Хорошо. Отлично. Мне нравится эта идея.
Кобейн: Ты любишь музыку?
Сталин: Да, люблю. Я люблю Чайковского.
Кобейн: Отлично, просто великолепно. А я... я... очень люблю «Sonic Youth».
Сталин: Соник Ю? Что это за композитор? Китайский?
Кобейн: Неважно (кстати, именно так назывался самый известный мой альбом). Хорошо, что ты любишь классику. Я думаю, ее нам и следует играть. Например, того же Чайковского. Или Грига.
Сталин: А ты не хочешь сыграть что-нибудь из свой музыки?
Кобейн: Из своей? Нет, не хочу... Мне кажется, именно она привела меня к самоубийству.
Сталин: Возможно. Хотя я не могу судить, я ведь ее не слышал.
Кобейн: Что ж, может быть, это даже и хорошо. Итак, мы будем играть?
Сталин: Да, будем. Здесь даже и решение Политбюро не требуется.
Кобейн: Что такое «политбюро»?
Сталин: Неважно.
Кобейн: Я буду играть на фортепиано.
Сталин: А я - на флейте.
Кобейн: Классно! Сейчас же и начнем!
Сталин: Да! О господи, как же мне было скучно все это время одному!
Кобейн: Правда...
Сталин: Что еще, Курт? Что нас останавливает?
Кобейн: Почти ничего, Иосиф. Я так загорелся этой идеей бэнда, который будет играть классику, что забыл, наверное, о самом важном.
Сталин: О чем же, мать твою, ты забыл?
Кобейн: Я забыл о публике. Мы готовы играть, но — кто нас будет слушать?
Сталин: Слушать?
Кобейн: Да.
Сталин: А ты знаешь, Курт, что, по законам физики, пустоты не существует?
Кобейн: Нет, я не знал об этом. Я же — тупой американец.
Сталин: Ага, тогда все ясно. Вот, если бы ты учился у нас, в советской школе...
Кобейн: Умоляю тебя, не отвлекайся!
Сталин: Да, извини. Короче говоря, пустоты нет. Пустота — зрительная и слуховая иллюзия. Все вокруг нас и мы сами наполнены атомами и еще более мелкими частицами, например, электронами и про...
Кобейн: Не грузи, пожалуйста, я и так понял эту тему насчет атомов. Что же ты хочешь этим сказать?
Сталин: Я хочу сказать, дорогой Курт, что мы с тобой, наш бэнд, будет давать концерты классической музыки атомам и протонам.
Кобейн: Атомам и протонам? Они же, мать их, ничего не слышат.
Сталин: У нас был такой ученый, Циолковский, он писал, что вся материя, в той или иной степени, живая. И атомы с протонами, пускай совсем немного по сравнению с людьми, тоже живые. И, хотя воззрения товарища Циолковского с большим трудом можно назвать марксистскими, наверное, в чем-то он был прав.
Кобейн: Я примерно понял, к чему ты все это говоришь. Итак, концерты атомам и протонам?
Сталин: Да.
Кобейн: Глюка и Чайковского — электронам и нейтронам?
Сталин: Именно так, мой мальчик. Они нас услышат.
Кобейн: Должны услышать.
Сталин: И тогда, быть может, эта невыносимая пустота, которая нас окружает, станет теплее и светлее...
Кобейн: И мы почувствуем, как от микромира к нам идет любовь...
Сталин: Любовь, которой нам так не хватало в той, живой, жизни.
Кобейн и Сталин (вместе): За дело!
Кобейн садится за фортепиано, Сталин берет флейту. Играют Глюка. Все элементарные частицы, наполняющие пустоту, слушают с замиранием сердца. По Вселенной разносится тихая еле слышная музыка.
9 февраля 2011 года,
Колтуши
Свидетельство о публикации №211021800925