Гонка с преследованием

      Казалось, день начинался самый обыкновенный. И утро тоже, мутное, серое, еще не раскрасившее мир в разные цвета. Сколько их было таких же точно, обыкновенных….  Санька  любил свой студенческий город, тихий, теплый, просторный. Он не был тогда таким сумасшедшим и суетным как растревоженный пчелиный улей. Не было автомобильных пробок и такого количества машин , ворующих тишину и портящих атмосферу, которая  была наполнена ароматом каштанов и акаций ,  облепленных кистями цветов, в глубине каждого из которых прятался сладкий и душистый медовый вкус. Солнце, не торопясь, разогревало улицы, после не такой уж длинной и холодной, а больше надоевшей и слякотной зимы. Все вокруг оттаивало, приукрашивалось и хорошело. Девушки первыми сбрасывали с себя пальто и шубы, одевая до дерзости короткие юбки и глубоко декольтированные кофточки, от которых жутко страдал Санькин самый большой друг Костя. Самый большой потому, что ростом он был больше двух метров, так сказать гораздо выше среднего и когда заходил в трамвай или троллейбус, то созерцал всех окружающих как бы сверху вниз. А оттуда, по его словам, как раз и были видны женские прелести во всех подробностях, от чего, довольно стеснительный, Костя всегда краснел и не знал куда отвернуться. Оказывается высокий рост тоже может быть недостатком. Особенно это стало ясно когда Костя в сумерках врезался шеей в бельевую веревку, натянутую во дворе жилого квартала , через который они возвращались вечером с занятий. Главное дело, Санька прошел, даже ни чиркнул, а о Костю веревка спружинила и тот громко шлепнулся, задрав ноги к верху. Не сообразив сразу, что происходит, он тут же вскочил, сделал пару шагов и снова ноги ушли куда-то вперед и верх, а мягкое место жестко соприкоснулось с матушкой землей. Санька тем более ничего не понимал, глядя на то, как Костя  бьет какие-то странные и неестественные кульбиты.          
      Учебные корпуса Политехнического института были разбросаны по всему городу. Один из них находился на улице  Старокубанской. Общежитие, в котором жил Санька и сотоварищи располагалось в Фестивальном микрорайоне и получалось, чтобы добраться на «Старушку» надо было преодолеть больше чем пол города.
     Именно там находилась  военная кафедра. Так вот можно было опоздать, не посетить, прогулять что угодно, но не «военку». Занятия вели кадровые офицеры, у которых дисциплина была на первом месте. Даже к одежде были определенные требования, нельзя было приходить в джинсах и кроссовках, а вот галстук был элементом обязательным.  Добираться из общежития  туда нужно было минимум час, а это значит вставать ни свет, ни заря , чего Санька не любил страшно . В его молодом организме был такой неисчерпаемый ресурс здорового крепкого сна , что для того чтобы не проспать, он иногда брал старый советский механический будильник, звук  которого не на много отличался от трамвайного звонка, ставил его на металлическое блюдо с рассыпанной там денежной мелочью и размещал         все это устройство на стуле не далее одного метра от уха. Когда же утром он
открывал глаза , то с искренним удивлением видел , что тот добросовестно  отревел и отплясал вместе со всеми этими железками , но так и не дозвучался до его сознания .
     Так было и в этот раз . Вскочив, Санька  с ужасом понял, что шансов успеть на «военку» почти нет. Одевшись секунд за двадцать, он вылетел из общежития. Добраться туда можно было либо троллейбусом , либо автобусом. Первым подошел троллейбус. Он был почти пустым , так как те кто хотели вовремя попасть на работу или учебу уехали раньше.   
    Когда он тронулся  стало ясно , что можно оставить всяческую  надежду куда-нибудь успеть,  потому  что это был не троллейбус , а старая калоша , которая на сто метров пути производила тысячу децибелл стонов , лязгов и скрипов, чем вызывала не только раздражение, но и сострадание. А от всех  лошадиных сил , заложенных конструктором в мощность  его движетеля осталось максимум полтора осла. Если бы он был предметом одушевленным, то мог бы рассказать много грустного и печального о своей судьбе, о том как пренебрежительны те кого он возит и как небрежны те кто должен о нем заботиться. В общем похож он был не на холеного квартирного пса, а на самого что ни на есть грязного, мокрого и облепленного репяхами  бродячего дворнягу.  Иногда, если присмотреться, окружающие нас предметы кажутся не такими уж неодушевленными. Даже фонари на улицах вечером  разные. Один такой ровный, яркий, не светит, а орет прямо: « Вот он  я какой, а !», другой грустный, покосился слегка, да и светит тускловато, прямо вот-вот слезы закапают, почти как этот троллейбус.
     Через пару остановок сзади появился новенький, отполированный как
авиалайнер,  желтый Икарус , шедший тем же маршрутом. Он не ехал, он мягко перемещался по городскому пространству, слегка покачиваясь с боку на бок, как разожравшийся на молзаводе кот. Он был начищен, надраен и безупречен, как толко что побритый и подстриженный клиент парикмахерской. Санька  мысленно костерил себя за поспешность и проклинал эту груду металлолома на колесах в которой ему предстояло еще столько времени волочиться по городу.
    Икарус быстро догнал полуживой троллейбус и мягко, вальяжно, без какого-либо напряжения или усилия, как бы между прочим, стал обходить. Когда кабины  поравнялись, развалившийся в новом кресле водитель , посмотрел на своего менее везучего коллегу  так, как смотрит владелец «мерседеса», из своего прохладного и просторного салона, на употелого и забившегося в «москвиче» дачника, усмехнулся и сделал неприличный жест двумя руками , примерно означающий:
- я тебя сделал .
Кабина  Икаруса была довольно открытой, и даже задняя стенка
выполнена из стеклопластика, и поэтому  этот неприличный жест видел
 не только водитель троллейбуса , но и большинство пассажиров. В тот момент Саньке вдруг очень захотелось высунуться в форточку и плюнуть в его сверкающий,  желтополированный бок. Рулевой троллейбуса был молодым парнем и  ему стало видимо обидно, даже не за отечественный авто или точнее троллейбусопром, скорее он воспринял это все как личное оскорбление.
    Что тут началось ! Это были большие гонки ! Это была Формула-1, только вот  гоночный болид оказался многоместным. Никогда раньше Саньке еще не приходилось участвовать в чем-нибудь подобном.
    В их «корыте» что-то быстро завращалось , загудело ,зарычало и
оно растопырившись , жестко принимая на корпус удары от ям и выбоин
в асфальте и оставляя за собой след из гаек , болтов и уплотнительных резинок ринулось вдогонку как в последний бой.
   Троллейбус не подъезжал к остановке , он подлетал к ней, метров за пять с грохотом распахивая свои покосившиеся и непонятно еще как уцелевшие двери и почти не останавливаясь, снова совершал невообразимое для данного технического устройства ускорение.
   Соучастниками этого действа стали практически все пассажиры ,
не взирая ни на возраст , ни на пол , причем без всякого сговора. Вслух
не было произнесено ни единого слова , хотя водитель имел возможность
сделать объявление. Ничто так не объединяет наших людей как общая
проблема. Действия «икарусника» восприняли как оскорбление практически
все и если бы у них была возможность что-либо крутить , грести
или отталкиваться  для придания  аппарату скорости ,то они бы,
без всякого сомнения, гребли и отталкивались  кто чем мог.
   На подъезде к остановкам все кому нужно было выходить рассредотачивались  по салону , чтобы не толпиться у одной двери, напружинивались и  не выходили , а катапультировались из еще не остановившегося троллейбуса , а затем с криками : «Сделайте их ребята !» жестами показывали чтобы те мчались дальше. Когда на очередной остановке  с поразительной ловкостью десантировалась одна старушка и гася инерцию движения , пробежав четыре или пять шагов чтобы остановиться , перекрестилась , а затем улыбнулась и помахала им вслед рукой Санька готов был разрыдаться.
   Как он любил в этот момент всех своих земляков ! Никогда , никогда ни
один иностранец не поймет русского человека, его душу , его сердце ,
его мысли ! Всего за какие-то несколько минут они стали единым целым,
абсолютно разные и незнакомые , они были вместе , они были командой
и если бы в этот момент нужно было пойти на таран с энергонасыщенным
трактором типа «Кировец» , то без всякого сомнения , абсолютно все , не
колеблясь, положив руку на плечо своему «Шумахеру» сказали бы: «Жми!»
Каждый  с замиранием сердца отсчитывал секунды, когда приходилось
останавливаться на красный сигнал светофора и всякий раз, когда удавалось
пролететь перекресток на желтый у всех вырывался вздох облегчения. Если же вдруг их электромеханическая  «погремуха»  решалась на обгон, делая при этом широчайший маневр и рискуя оторваться от проводов своими троллеями, все  замирали, как на минном поле.
  Санька так и не узнал чем закончилось это единоборство , он сошел раньше. Но не смотря на то, что нужно было спешить, все таки еще пару секунд постоял на остановке, глядя вслед уносящемуся в погоню троллейбусу с каким-то щемящим чувством , как будто прощаясь навсегда  с добрым и хорошим приятелем.    
   В аудиторию он вбежал  без опоздания , секунда в секунду . Путь на который всегда уходило минут сорок, в этот раз покорился за пятнадцать. Но это было не самое главное. Санька стал как-то по-другому смотреть на людей его окружающих, даже абсолютно незнакомых, особенно тех, у кого есть какая-то лукавая искорка в глазах. И совсем не важно кто это – молодой человек, девушка или старушка, главное, чтобы в них что-то было, потому что видимо именно это что-то и вызывает к людям симпатию.