Персонификация

   Веткина, жильца из квартиры №37, мужчину плотного и коренастого, с глазами навыкате, словно бильярдные шары в лузах, никто из соседей не знал. Исключая, конечно, тов.Бататова. Но тому, как председателю домкома, положено по должности знать жильцов вверенного ему дома. Однако и его знание было поверхностным. Зайдет председатель, бывало, к жильцу Веткину, истребовать с того денег на содержание дома, а тот посмотрит этак на визитера и молча деньги протянет. У тов.Бататова чувство всегда оставалось такое, будто Веткин и не в зрачки ему смотрит, а сквозь лицо в затылок тов.Бататову взгляд свой околожизненный уставил. И по двору Веткин так же скользил, не касаясь окружения, будто Мировой технический прогресс пролетает над Россией, не касаясь ее крылом Развития.

   А вот к пенсионеру Волозову, когда тот птичек кормил, подошел. Постоял, молча, а потом и просит:

   — Сыпните и мне жменьку пшена, покормить хочу души.

   Пенсионер Волозов мало того, что удивился заговорившему, так еще и слов его про души не понял, но пшена в подставленную ладонь насыпал.

   — После смерти душа от тела-то отлетает, — будто угадав недоумение пенсионера, пояснил Веткин, — только недалеко. Тут и остается, где тело ходило. Перышками обрастает, щебечет. Иные к людям тянутся, вот, как эти. Другие уединения ищут, или в стаи — сообщества душ сбиваются. Кого жизнь побила, по свету помотала, те оседлыми душами становятся. А души романтиков, те никак не угомонятся, перелетными становятся, на юг рвутся. Однако накрепко привязаны к своему месту и потому снова назад возвращаются. Ты этого не знаешь, живешь инстинктом, рука на оперенную душу у тебя не поднимется. Потому они и любят тебя. А если птицу убить, как охотники или по-пустому злые, то тут душе и конец приходит. Окончательный. Потому что разрушается сама оболочка души, и она распыляется. Даже не на атомные частицы. Нет такого измерения в природе. Души просто не становится.

   — То есть, и я стану птицей?

   — Не ты, душа твоя. Она и сейчас уже птичья, тянется к своим. И ее признали, вон, ворон твой — неотступно рядом. А люди, что вокруг, они, как дырки в мироздании. Я мимо прохожу, не касаясь их.

   — Я в Бога верю, — помолчав, продолжил Веткин. — Но не в того, общепринятого, — он мотнул головой криво и вверх. — Да и есть ли он вообще? Я вот как-то в церкву заходил, на лики смотрел. Сплошь угодники, да святые. Ну да, и сам Иисус, а вот Бога —  нету. Может, и правда его нет, как Сущности? А есть только Высший невидимый Разум?
Потому, у меня свой Бог, персонифицированный. Который всегда со мной, — Веткин постучал себя по локтю. Раздался звук, будто стучали по пустой канистре.

   — Что это у тебя там? — заинтересовался пенсионер Волозов.

   — Мой Бог. Точнее, его персонификация, — мужчина задрал широкий рукав, оголяя руку. Обнаружился белый пластмассовый налокотник, какие одевают хоккейные вратари.

   — Это Бог? — пенсионер удивленно ткнул пальцем в пластиковую броню.

   — Нет, — качнул головой Веткин и погладил спинку, опустившегося ему на плечо воробья. — Это — защита. Бог, он ранимый. Бог — мой локоть.

   — Как, локоть? — пенсионер Волозов вытаращил глаза так, словно намеревался устроить с Веткиным зональные соревнования по величине глазных яблок, — Бог, говорят, в душе должен быть.

   — В душе — нет, — покачал головой собеседник. — В голове. Или в сердце. У души другое предназначение. Она хрупкая, эфемерная. Не выдержит Бога. Вера — штука тяжелая. А локоть — сам Бог и есть. Имя ему Эпикондюлюс.

   — Но почему именно локоть? А не колено, скажем, или большой палец на ноге?

   — А потому локоть, — наставительно произнес Веткин, — что видеть я его могу, а губами припасть, как к образам, не получается. Бог, он недосягаем. Локоть в теле человека занимает особое место. Но только человека. Будь я, скажем кошкой или собакой, то легко припал к Богу. И поцеловал, и вылизал. Потому как длина языка позволит. А хамелеон, так тот и вообще своим языком, превышающим длину тела, может и зад себе помыть, не утруждаясь особо.

   — Ладно, — согласился пенсионер Волозов. — Но почему у тебя Бог — правый локоть, а не левый. К сердцу поближе.

   — А вот потому и не в левом, что поближе. Сильно уязвим будет. Зависеть от сердечных волнений и болей. Страстям будет подвержен. А Бог, он должен быть отстраненным. Я тебя еще многому научить могу. Ты приходи. Даром, что моя фамилия Веткин. Мне бы Корневым прозываться, потому как в суть явлений зрю. Однако пошел я. Дела еще есть.

   И Веткин заскользил прочь со двора.

   — Эй! Эй! — опомнился пенсионер Волозов. — Ты вот сказал, что душу мою птички признали. Значит, умру скоро?

   — Нет, — оглянулся Веткин, — ты долго жить будешь. В тебе Любовь есть. Она не даст рано уйти.