Двадцать второй этаж

Дожидаясь невидимого за тучами рассвета, я смотрю в бесконечность серого неба и задаю себе один и тот же вопрос: "От чего я не небо?". Дверь распахнута настежь - заходите гости, враги, прохожие. Я не накормлю вас обедом, но уступлю вам свой кров, свое ложе, и, может быть, развлеку своим видом.

Вот комната - я её преобразовал. На стены я повесил свои фотографии разных возрастов и видов, и мне кажется, что на меня смотрит всё человечество. Но сегодня я так устал от этих взглядов, претендующих на жизнь вне моей комнаты, что, в сердцах, отвернулся к окну и застыл в удивлении...

Город дышал, часто и тяжело, от ударов его механического сердца вздрагивала мостовая и сладкая дрожь проходила по стволу здания, и ласкала меня ощущением безызвестности. Никому не было до меня никакого дела, и только маленькая девочка, неизвестно почему оказавшаяся у ствола дома кротко посмотрела на меня и поманила своим пальчиком.

Казалось невозможным её разглядеть - это могла быть проезжающая машина, или бутолочное стекло, затеявшее свою опасную игру. С тех пор прошло пол-часа, а я все еще пытаюсь объяснить себе то, что произошло. Подоконник усыпан исписанными листками пепельно-серой бумаги. Сегодня мне не удалось воскресить город в своих стихах. Все, как один, слова отказались служить мне.

Но однако никто не идёт... Точно, никому нет дела до моего двадцать второго этажа... А ведь я мог бы накрыть пышными белыми скатертями столы и пригласить прохожих с улицы. Но они так безразличны ко мне.

Сентиментальный рассвет приходит. Будьте вы счастливы, - говорю я вслух, думая про себя: "Будьте вы прокляты". Будь счастлив город, поглотивший и растворивший меня. И вы - люди, что из своих песочниц не замечаете моих потухающих глаз...

Если когда-нибудь маленькая девочка вернется, надо ей объяснить, что так глядеть подобает большим... Так имеет право смотреть город. А ей такая острота зрения непростительна и опасна.

И снова без сна. Только на этот раз я ничего не жду, и не надеюсь даже на розовый день, поскольку часовой не придет и не сменит меня, снова обрекая на недельное сидение на двадцать втором этаже.