Погоня за миражами
На подвиг доблестный, друзья!..
А.Плещеев
1.
Январь 1854 года выдался в Забайкалье не слишком суровым. В иные годы морозы здесь стояли знатные… Зато, весной сопки розовели от багульника, короткое лето было теплым и очень красивым. Сибирские кедры поддерживали небо, а множество озёр сверкали и искрились на солнце. Особый вид таволги белыми цветами украшал берега и представлял восхитительное зрелище ночью, при лунном свете, скользящем по горным склонам. Разнотравье, грибы, ягоды всякие. А как пахла земляника возле покосов! Местное население, привыкшее к такой погоде, круглый год охотилось на лосей, оленей, медведей, соболей… Летом ловили в полноводных реках и озёрах рыбу.
В этом году морозы словно щадили жителей этих мест, но изнеженным ссыльным, не привыкшим к таким холодам, казалось, что жить в этих условиях невозможно. Трудно было дышать и двигаться. Снег блестел на холодном солнце и слепил глаза, навязчиво скрипел под ногами. Голые ветки деревьев грустно потрескивали на ветру.
– Хоть бы так оно и оставалось всю зиму, – сказал дед Парфён. – Просить, чтобы было теплее – только Бога гневить, а чтобы холоднее – вот это нам без надобности.
Дело было во дворе, возле конюшни и, рассуждая так, он налаживал сани, затем взялся готовить лыжи к завтрашнему походу в лес, а потому отвлекаться на пустопорожние разговоры ему было некогда. А Сергей Платонович и не лез с лишними расспросами. Он и сам готовил свои лыжи, и потому больше слушал.
Дед Парфён, – семидесятилетний коренной житель здешних мест с рябым лицом и седой бородкой, небольшим курносым носом и серыми смеющимися глазами, был ещё крепок и ладен. Последняя его жена, Катерина, давно умерла, дети разлетелись по миру, и только сын Никифор поставил сруб во дворе родительского дома. Потом и привёл молодую красавицу Лизавету. Родилась дочь Дарья. Через десять лет появился и сын, которого назвали Митькой. Никифор плотничал, копался в земле, ловил рыбу, охотился. А Лизавета управлялась по хозяйству: нужно было принести дрова, растопить печь, сварить и испечь что-то, натаскать воду из колодца, постирать, накормить скотину… И только когда вечером собирались все за ужином, который был и обедом, она позволяла себе немножко отдохнуть от дневных забот.
Никифор рассказывал, что на другом конце деревни Бурлак решил ставить сруб, и его пригласили в бригаду плотников. Обещали хорошо заплатить.
– А ты чо? – спросила Лизавета. – Своих дел мало ль?
– Так я же хотел по весне плуг у Бурлака взять, а он не дурак: видит, что мне нужо?н, так уж всю коку с соком и выжал. Как ему отказать? Но я думаю, что до весны управлюсь…
В комнату вошёл весь раскрасневшийся Митька, парнишка лет десяти.
– У-у-у, пострелёнок, притка тебя расшиби, – сказала Лизавета, – где тебя черти-то, прости Господи, носят?!
Парнишка промолчал, видя, как нахмурился отец.
Когда в их деревне появились ссыльные, одному из них, Петру Ивановичу Борисоглебскому, понравилась розовощёкая девица, и недолго думая, он заслал к её родителям сватов. Сговорились быстро, сыграли свадьбу. Этой девицей и была внучка деда Парфёна Дарья. Петру Ивановичу было 55 лет, Дарье не более двадцати. Это случилось в 1850 году. Дом деда Парфёна был большим и просторным. Они были вполне счастливы, хотя разница в возрасте у них была немалой. Вскоре у них родился сынишка, которого назвали Ванюшей. Теперь все заботы были о нём.
В этом же доме поселился и старший брат Петра Ивановича Андрей. Он пребывал в меланхолии и очень редко показывался на люди.
А Сергей Платонович с самого начала был определён на постой в дом Никифора Парфёновича, где и проживал рядом с домом деда Парфёна. Пётр был единственным другом у него в сибирской ссылке.
Дед Парфён был отличным охотником, знал повадки пушного зверя, метко стрелял, мог белку убить единственным выстрелом в глаз, не повредив шкурку. На охоту он обычно ездил с напарником на санях, чтобы было на чём везти добычу. За ним водилось ещё одно любопытное обыкновение, которое давно заметили односельчане: он умел предвидеть погоду. Как только какая тучка появится или ветерок дунет, или в печной трубе необычно завоет, – он тут же делал вывод о том, какая погода будет завтра или даже на следующей неделе. А нужно ли говорить, какое значение имеет правильное предсказание погоды в этих местах, тем более для тех, кто собирался идти в тайгу?!
В последнее время его напарником на охоте часто бывал бывший капитан-лейтенант военно-морского флота, а ныне политический ссыльный Емельянов. Огромного роста, физически сильный, пятидесятичетырёхлетний Сергей Платонович был большим любителем охоты и всегда с удовольствием сопровождал деда Парфёна. Он многому научился у него: ставить капканы, метко стрелять, снимать шкуру с убитого зверя…
– Ты думаешь, январь будет не слишком лютым? – спросил он, искоса поглядывая на деда.
– Думаю, спокойным будет, подтвердил Парфён. – Вот как нонче: солнце и снежок. Так дальше и будет. И чего нам ещё надо? Ежели куда ехать, то только по такой погоде. Для нас страшон не мороз, а метель. Мороз, ежели уж не совсем лютый, выдержать можно – мы-то привычные к нему. А куда деваться от метели, когда она тебя в пути застала – вот это, скажу я тебе, задача. Кажный раз, когда вот так в лесу или в степи ночевать приходилось во время метели, веришь ли, кажный такой раз думал, что пришёл мой черёд с жизнью прощаться… И думал я тогда: и куда это меня черти, прости Господи, носят?!
– Верю, – задумчиво ответил ему Сергей Платонович, оглядывая окрестности. С одной стороны это были довольно высокие горы, покрытые дремучим лесом, а с другой – холмистая равнина, уходящая куда-то в манящую даль.
– Чего глядишь? – усмехнулся дед Парфён. – Велика Рассея-матушка, велика. Так велика, что ни тебе, ни мне её не понять и не осмотреть за всю жисть. Даже и не надейся.
– Да почему ж мне даже и надеяться нельзя? – удивился Сергей Платонович. – Я на своём веку многое успел повидать. Где только не бывал?!
Дед Парфён ругнулся в ответ:
– Вот, умный ты человек, Сергей Платоныч, из благородных, учёный даже, а иногда, прости мою душу грешную, – он перекрестился, – такую ахинею несёшь, не в обиду будет сказано, что аж стыдно за тебя! Путаешь всё, словно лапти плетёшь!
Сергей Платонович и не подумал обижаться.
– Это почему же? – спросил он весело.
– Ну, как же почему? Он ещё и удивляется! – дед Парфён словно бы обратился к невидимым зрителям, призывая их в свидетели. – Ну вот сколько раз я от тебя слышу истории про то, как ты плавал на кораблях по морям и океянам… И не надо мне говорить, что я ничего не понимаю в кораблях: у нас на Байкале свои есть. Плавал и я на них – не ты один! И я тебе скажу: совести у тебя, Платоныч, нет ни на грош!
– Это почему же? – удивился Сергей Платонович.
– Ни совести, ни стыда, Господи, прости меня, грешного! А ещё детей в школе учишь! Я Митьке сказал, что ещё раз услышу от него такое, – непременно высеку, и отец мне его не помешает, потому как я и его, сорванца, сёк немилосердно, да, видать, мало сёк, ежели он такого сына воспитал, который мне, деду своему, перечит!
– Да чем же тебе Митька не угодил? – со смехом спросил Сергей Платонович, наперёд зная ответ.
– Тем, что глупости твои повторяет, каким ты детей в школе учишь!
– Да какие ж глупости, Парфён?
– А то, что земля круглая, как шарик! Такое не стыдно говорить малым детишкам? Я-то человек умный, знаю, что к чему. А они ещё несмышлёные. Им, что ни скажешь, поверят всему. А ты их и дуришь!
– Ежели бы я дурил детей, местные власти уже бы давно взяли меня за жабры да отправили куда-нибудь на рудник, где я уже был и куда возвращаться не хочу. А раз не трогают, стало быть, понимают, что я детишкам рассказываю правду. Я ведь и в самом деле плавал ещё в девятнадцатом году с адмиралом Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном на шлюпе «Восток» в Южном океане и землю, покрытую вечными льдами, видел собственными глазами, вот как тебя вижу. Ей Богу! И ступал на неё, вот как на эту самую землю в твоём дворе ступаю. Мы первыми её увидели, и пусть дети знают об этом, что ж в этом плохого?
Дед Парфён только рукой махнул.
– Что-то такое ты говоришь непонятное, не разумею я этого. Чем южнее, тем теплее – это ведь все знают, а послушать тебя, так на юге самый холод и есть. И земля у тебя какая-то чудная – круглая, а не такая, какая она есть на самом деле. Дурость всё это, прости Господи! И всё у тебя в мыслях не так, как у добрых людей. И, как я думаю своим умишком, лучше бы Митьке не знать всего этого. От этих твоих наук одни только беды! Ты бы о нашей Рассее рассказал мальцам. Больше бы пользы было. Разве не о чем рассказывать?
Сергей Платонович никогда не спорил с Парфёном. Так только иногда схлёстывался с ним, вот как сейчас. Малых детей надо учить уму-разуму – так он считал, а те, которые постарше и ничего не понимают, сколько их ни учи – этим надо приказывать. Десятилетний Митька понимает, что Земля круглая – вот и молодец, и надо его, стало быть, учить дальше, из него ещё и человек путный выйдет. А дед Парфён ничего не понимает, ну и не нужно ему ничего объяснять. К чему?
– Согласен с тобою, Парфён! Наша Россия – огромная, и жизни не хватит, чтобы её объехать и изучить… Россия – и есть Россия! – сказал Сергей Платонович, чтобы прекратить этот бессмысленный спор. Он прислонил лыжи к стенке, потрепал гривы трёх лошадей, внимательно прислушивающихся к разговорам, и вышел из конюшни.
Снегопад прекратился, и снежинки искрились на солнце, а вдалеке чернела граница ближайшего леса. Сергей Платонович посмотрел на белое небо, потом перевёл взгляд на дым, валящий из трубы дома. Чёрные клубы поднимались строго вверх. «Ни ветерка… хорошо…», – подумал он и пошёл в дом деда Парфёна, где ждали его друзья.
Иногда Сергей Платонович мечтал уйти далеко-далеко, туда, где свобода… дойти до океана, сесть на корабль и через океан пойти в Северную Америку, а уж там-то и оглядеться по сторонам, и отдохнуть от всех бед и приключений последних десятилетий его трудной жизни… Но всякий раз, когда он начинал задумываться о том, какой путь ему предстоит проделать, понимал, что это чистая фантастика. Впрочем, он уже был стар, чтобы наниматься матросом или бегать вверх-вниз по вантам.
Емельянов начал свою службу во флоте юнгой, затем дослужился до капитан-лейтенанта, и при своих способностях дорос бы, вне всякого сомнения, и до адмирала, если бы не страшные события, в которые он был вовлечён в декабре 1825 года…
Это был талантливый человек, увлекающийся литературой и поэзией, географией и историей, свободно владеющий несколькими европейскими языками. Он неплохо разбирался в политике, следил за новостями и много читал.
Здесь, в Сибири, он основал школу для местных детей и обучал их чтению, письму и счёту, приобщал к культуре.
Дети его любили, а местные мужики побаивались крутого нрава великана. Сергей Платонович был огромного роста и отличался неимоверной физической силой, которая в сочетании с властным характером производили на окружающих сильное впечатление.
Разговор с дедом Парфёном у него закончился вполне миролюбиво. Парфён уважал тех, кого определили к нему на постой. Хорошие, душевные люди. Один из них даже породнился с ним! Но какими-то странными они были, даром что баре! С утра до ночи козявок всяких ловят или камни собирают, читают всё, что ни по?пади, а простых вещей не знают или не умеют… Впрочем, Бог с ними! Разные люди живут на земле!..
Завтра с раннего утра решили они пойти в лес. Надо было проверить капканы, а это работа тяжёлая и не всегда безопасная. Парфён, хотя и был человеком тоже богатырского телосложения, но годы своё брали, и помощь не была ему лишней. Тайга есть тайга. В ней всё может случиться, особенно зимой. Да и не скучно вдвоём, что ни говори. А то, что барин учит детей всякой ерунде, так Бог ему судья! Странные они, эти господа – никогда не поймёшь, что у них на уме.
Как только Сергей Платонович вошёл в дом, Дарья Никифоровна сказала, ставя на стол самовар:
– Ко времени, Сергей Платоныч. Садитесь с нами чай пить! Пётр Иванович выписали из Иркутска зелёного чаю. Откушайте с нами, а я как раз пирог испекла!
Уговаривать Сергея Платоновича не надо было, и он, по заведённому порядку уселся за стол, предварительно помыв руки в сенях.
Старшему брату Андрею подавали отдельно. Он редко выходил к столу, а Пётр Иванович не садился за стол без Сергея Платоновича. С ним ему было приятно беседовать. Это был исключительно образованный человек, выписывал газеты и журналы из Санкт-Петербурга, даже из-за рубежа. Его начитанность и понимание истории поражали Петра Ивановича.
Обычно они обсуждали события в мире, спорили о последних изменениях в стране. Авторитет Сергея Платоновича был непререкаемым.
– Сколько уже воюем в Крыму и на Кавказе, – словно продолжая давний разговор, проговорил Сергей Платонович, – но пока конца не видно… Этот чёртов Шамиль рассчитывал на помощь турок да англичан, да что толку?! Турок мы побили…
– Да… Только до победы над турками ещё не скоро…– задумчиво проговорил Пётр Иванович.
Беседа велась негромко, Дарья Никифоровна обычно не принимала участия в таких разговорах и прислуживала мужчинам.
Зелёный чай был приятного вкуса, и даже Сергей Платонович, который всегда относился ко всему критически, отметил вкусовые качества этого необычного напитка.
– Ну вот! – обрадовался Пётр Иванович. – Мы тебе хоть чем-то угодили, а то у тебя всё не так, всё не то.
Сергей Платонович взял со стола жестяную коробку с чаем и, повертев её в руках, деловито сказал:
– Так уж я устроен, что всегда недоволен. Вот взять хотя бы этот самый чай, – он поднял перед собой ярко раскрашенную коробку, сделанную в виде сундучка, повертел её перед глазами, и сказал: – Ну, разве это не безобразие?
– Да, помилуй Бог, Сергей Платоныч! В чём же ты усматриваешь безобразие? – удивился Пётр Иванович. – Неужто чай тебе всё-таки не пришёлся по вкусу?
– Чай-то мне очень даже пришёлся по вкусу, – ответил Сергей Платонович, – но ты только представь, какой он путь проделал. Из Китая проплыл через Тихий и Индийский океаны, а затем, минуя мыс Доброй Надежды, через Атлантику попал в Англию, а из Англии – в Санкт-Петербург. Из Питера – в Иркутск, а из Иркутска – сюда к нам!
– Да и что ж в этом плохого? – удивился Пётр Иванович.
– Глупо это всё. Китай рядом, а мы чай получаем вот таким кружным путём, а ведь чего бы, казалось, проще: проложить дорогу от Питера до Китая и перевозить оттуда ценные грузы, минуя Англию. Тогда и товары были бы дешевле.
– Думаю, когда-нибудь проложат дорогу, – сказал Пётр Иванович.
Он взял кусок пирога.
– Проложить-то, конечно, проложат,– продолжал Сергей Платонович, – но для такого предприятия понадобится много времени и усилий. Я думаю, хорошо, ежели это произойдёт и через сто лет.
Сергей Платонович тоже взял кусок пирога, и некоторое время молча с аппетитом ел.
– Вы, Дарья Никифоровна, – настоящая мастерица! Повезло Петру Ивановичу! А что касаемо дороги в Китай, то не скоро её построят, ох, не скоро! Для этого надобно сначала порядок в стране навести, а при таком правлении, как сейчас... – хмуро сказал Сергей Платонович и тут же поменял тему, так как речь явно приобретала острый характер, а он старался воздерживаться от резких политических высказываний.
Пётр Иванович Борисоглебский был выдающимся учёным-естествоиспытателем, автором фундаментальных трудов, которые посылал в различные журналы и научные общества. Он коллекционировал растения, разрабатывал классификацию насекомых. В свободное от своих научных занятий время любил ходить «на этюды» и рисовать окружающую природу, лошадку деда Парфёна, чернеющий вдалеке лес. Иногда, когда было настроение, пытался рисовать Дарьюшку, но, как правило, портреты стеснялся показывать. Болезненно относился к критике, а добиться хорошего портретного сходства не мог.
Старший брат Петра Ивановича – Андрей увлекался минералогией, бродил по холмам и собирал различные минералы. Он верил словам Ломоносова о том, что в Сибири заключена будущая мощь России, и усматривал своё жизненное предназначение в том, чтобы докопаться до сибирских тайн. Мечтал узнать, что именно в себе содержит сибирская земля, собирал коллекцию и часами сидел у себя в комнате за столом, подробно описывая недавно найденный камень. Ему присваивался номер, а описание было аккуратным и подробным.
К сожалению, в последнее время Андрей Иванович впал в меланхолию, почти никогда не выходил из дома, жил уединённо в своей комнате и даже избегал беседовать с братом, к которому, впрочем, по-прежнему испытывал самые нежные чувства.
В комнате Андрея Ивановича кроме книг и стеллажей с различными образцами минералов на стенах висели иконы. Он в последнее время усиленно молился Богу, часто плакал и, видимо, считал своё нынешнее положение наказанием, посланным ему свыше.
Всем было очевидно, что в нём развивается душевная болезнь, и окружающие почли за благо оставить его в покое.
Хотя на дворе стоял 1854 год от Рождества Христова, но в воздухе до сих пор чувствовался пороховой дым сражений с Наполеоном. Правда, когда-то многим казалось, что после того, что пришлось пережить России, настанут коренные изменения в стране. Но ожидания были напрасными. Царь не соглашался даровать народу Конституцию и чем-то ограничить свою власть. Крепостное право – позор России, никто не собирался отменять. По-прежнему Россия славилась своей леностью, сонливостью, медлительностью и закостенелостью власти. Царь, как и его предшественники, искал на Западе технику, а не цивилизацию.
Многие молодые офицеры, герои войны, решили, что нужно ускорить процесс освобождения России от всех этих недугов, сделать всё, чтобы родина стала в ряд передовых Европейских государств.
В декабре 1825 года большинство этих мечтателей были арестованы, пятерых казнили, остальных отправили на каторгу, которую через много лет заменили вечной ссылкой.
Так и оказались здесь, в Забайкалье Пётр и Андрей Борисоглебские и граф Сергей Платонович Емельянов.
Братья Борисоглебские до ссылки не были знакомы с Сергеем Платоновичем. Емельянов был в Северном обществе и состоял на военно-морской службе в Кронштадте, а Борисоглебские – в Южном. Они жили в Киеве, где и был центр этого общества.
Убеждённые в том, что в России нужно всё кардинально менять, они готовы были даже на то чтобы физически устранить царя, в котором видели главного виновника того, что происходит в стране.
В выступлении на Сенатской площади принимал участие Сергей Емельянов, а на юге после известия о восстании в Петербурге командир Черниговского полка распорядился арестовать подполковника Муравьёва-Апостола, связанного с заговорщиками. Но группа офицеров освободила его. Мятежники захватили оружие и войсковую казну в городе Василькове, потом двинулись на Житомир, стремясь соединиться с частями, где служили члены Общества соединённых славян, но, избегая столкновения с превосходящими силами правительственных войск, повернули на Белую Церковь. Против них выставили отряд конных гусар и артиллерию. Муравьёв-Апостол, всё ещё витая в облаках, велел идти на этот отряд без единого выстрела.
– Они в нас стрелять не будут, – говорил он. – Не будут же палить по своим! И мы не будем стрелять! Зачем лишнюю кровь проливать?
Но гусары и артиллеристы ничего не знали о романтических фантазиях главаря повстанцев и обрушили на них град картечи. Повстанцы пришли в замешательство и сложили оружие. Простые солдаты толком не понимали, что происходит.
Раненого Муравьёва-Апостола арестовали, а затем и повесили. Братьям Борисоглебским повезло больше. После двух с половиной месяцев ношения цепей и тяжких допросов их отправили в Сибирь на вечную каторгу. Приговор потом несколько раз смягчали. А по прошествии лет поменяли на ссылку, где оба брата и пребывали по сей день в условиях не очень-то и обременительных.
Борисоглебские не сразу встретились с Емельяновым, а когда встретились, – подружились.
Хотя потом-то выяснилось, что в их взглядах на жизнь есть и существенные различия. Братья Борисоглебские осознали свою вину и вспоминали о своих прежних взглядах с сожалением.
А Сергей Платонович часто пытался понять, где же в их предприятии была ошибка? Искал и находил эти ошибки, но ни с кем своими соображениями не делился.
Сергей Платонович сказал однажды Петру Ивановичу:
– Какой ваш Муравьёв-Апостол командир?! Ему бы в церкви священником служить! Даром, что считался блистательным офицером! Надо было стрелять. Тут не до философии, раз уж стал на этот путь! Не было решимости, – в этом его ошибка.
– Ну взяли бы мы тогда Белую Церковь – и что дальше?
– Вы бы Белую Церковь взяли. А мы бы тоже без дела не сидели! А там, глядишь, учредили бы Комитет общественного спасения, а с ним бы и двинулись дальше: обезвредили врагов, и вперед – к счастливому будущему!
– Нет, уж, – возразил тогда Пётр Иванович. – Лучше бы мы вообще не пытались захватить власть, а просто занимались мирным созиданием. Нельзя нашу Россию подталкивать, торопить. Она очень большая, потому не очень тороплива, но уж ежели куда и двинет свои усилия, трудно будет её тогда остановить! Самое главное здесь – постепенность! Вот и не нужно было торопить события! Всё бы в своё время и образумилось…
Сергей Платонович никогда не ввязывался в споры. Он считал, что ничего не нужно доказывать. Если человек сразу чего-то не понимает, то, значит, не время ещё: поймёт позже, если умный. К чему эти споры?!
– Завтра я и Парфён поедем осматривать капканы, – сказал он другу, чтобы перевести разговор на другую тему. – Не хочешь ли присоединиться к нам?
– Ты же знаешь, что я стал тяжеловат, и по мне – уж лучше остаться дома, – вздохнул Пётр Иванович. – Ноги отекают, да и задыхаюсь, коль куда приходится идти. Не то здоровье, да и не те года у меня, чтобы гонять на лыжах.
– Но мы-то едем на санях, а на лыжи станем, только входя в лес. Да и то ведь не надолго. Все капканы дед Парфён ставил близко к дороге, потому как надолго оставлять лошадь без присмотра опасно. А то поедем? На лыжи можешь и не становиться вовсе. Останешься в санях. Всё веселее! К тому же зимний лес, – какая красота! Считай, – на этюды поедешь!
Пётр Иванович горестно усмехнулся и повторил свой отказ. Он ведь и в самом деле обладал далеко не таким здоровьем, как его друг.
На следующий день Сергей Платонович и дед Парфён отправились осматривать капканы в лесу. Путь был не близким и Парфён ворчал:
– Ежели по-хорошему, то не так оно должно быть. Настоящий охотник должо?н жить всю зиму в лесу. Соорудить себе домик и в нём зимовать. Вот тогда и капканы можно ставить и проверять кажный Божий день. Из такой лесной избушки можно было бы и на зверя ходить. А так-то, когда ты живёшь в деревне, много не наездишься. Расстояние-то нешутейное – вёрст, почитай, тридцать туда и столько же обратно. А ведь ещё и там, на месте придётся топтаться взад-вперёд, пока эти капканы проверишь.
Сергей Платонович не в первый раз уже ездил с Парфёном на капканы и не жаловался на предстоящие трудности, потому что наперёд знал: будет непросто, но всё будет хорошо. Правда, и устанут, и замёрзнут, но предстоит интересная работа.
В телегу запрягли лошадёнку, взяли с собой волкодава устрашающего вида с нежным именем Пушок, и двинулись в путь. Лошадка бодро бежала по снежной дороге, дед Парфён держал вожжи, а Сергей Платонович лежал на санях, укрывшись овчиной.
– Но-о, рыжая! – тихо понукал Парфён бегущую трусцой лошадь.
Такая поездка была для Сергея Платоновича не вполне законна. Он обязан был сначала испросить разрешения у местных властей. Разрешение было бы, вне всякого сомнения, дано, но сопровождалось бы нравоучением о том, что возвращаться надобно вовремя, а уезжать далеко не следует, ибо время зимнее, а в окрестных лесах немилосердно лютуют волки, а вы, господин Емельянов, находитесь под надзором полиции, и мы, стало быть, отвечаем за вас…
Сергей Платонович всегда болезненно относился к таким нравоучениям. Нужно было стоять перед местным полицейским Матвеем Афанасьевичем Борзовым и терпеливо выслушивать его неторопливые наставления. Полицейский не был агрессивным и даже, как казалось Сергею Платоновичу, чуть побаивался прибывших под его надзор ссыльных. Он был безобидным служакой, и это раздражало Сергея Платоновича. Ну, сколько же можно говорить о необходимости того, что всё должно быть правильно и хорошо? Историю России почитаешь, так там сплошь праведники, святые и герои, а вот только порядка, как не было, так и по сей день нет. Не пора ли за дело взяться людям неправильным?.. Впрочем, Сергей Платонович допускал лишь одно исключение для правильных людей: это своего друга Петра Борисоглебского. Ему было всё простительно…
Поэтому-то Сергей Платонович и не любил посещать Борзова. Злого и хамоватого полицейского можно было бы ненавидеть хотя бы в душе. Ему можно было бы огрызаться или стоять перед ним, стиснув зубы, и молча его проклинать… В этом же случае ничего не оставалось, как только благодарить за правильные и своевременные мысли. Этот человек и в самом деле желал добра своим подопечным и был явно не из числа тех, кого надобно свергать.
Вот ведь что получалось: ежели убрать такого честного и справедливого чиновника, какого человека же надобно будет поставить на его место? Ещё честнее? Так ведь куда ж честнее-то?
Когда они проезжали в санях мимо дома Матвея Афанасьевича Борзова, Сергей Платонович накрылся овчиной с головой, да поплотнее вдавился в сани, чтобы сделаться совершенно невидимым со стороны. Под овчиной было душно и тёмно. Мороз проникал и сюда. Пахло овчиной, и шум полозьев убаюкивал Сергея Платоновича. Всё-таки здесь было лучше, чем там, снаружи: вот так бы лежать и лежать. И не знать бы никаких бед, а Парфён пусть едет там, куда ему нужно…
Сергей Платонович даже задремал, да только Парфён растолкал его.
– Однако проехали уже давно дом Борзова. Буде тебе, Платоныч, хорониться от него, окаянного, прости Господи мою душу грешную! – Парфён терпеть не мог Борзова, но совсем по другим причинам – тот не любил, когда кто-либо начинал по пьяному делу буйствовать, а Парфён как раз к этому был иногда склонен и даже однажды арестован и посечён за рукоприкладство в общественном месте, каковым являлось местное питейное заведение.
Сергей Платонович нехотя высунулся из-под пахучей овчины и, морщась от ослепительно яркого света, оглянулся по сторонам: они проехали не только дом, но и деревню. Окрестные поля, покрытые снегом, перемежались с пучками тёмно-зелёного хвойного леса, который казался почти чёрным – до такой степени его подавлял белый сверкающий снег, лежащий повсюду.
Пушок бежал за санями, тяжело дыша.
– Парфён, а, Парфён, – предложил Сергей Платонович, – а не взять ли нам в сани Пушка?
– А? Что? – не услышал Парфён. – Громче говори, тут-то ветер свищет, ничего и не слыхать.
– Не взять ли нам в сани Пушка? – повторил Сергей Платонович.
Парфён ругнулся:
– То-то ж я думаю – а не почудилось ли мне такое! Вот вроде бы ты и умный человек, и образованный, а иной раз такое скажешь!..
– Да что ж я такого сказал? – удивился Сергей Платонович.
– Да, господь с тобой! – удивился Парфён. – Нешто ты думаешь, что ему, псу этому дадено божеским законом ехать с людьми в одних санях, как будто он и сама человек? Нет уж! Пущай себе бежит. Собаке – собачья жизнь!
Сергей Платонович не стал спорить, а Парфён ударил плетью лошадь, что-то при этом выкрикнул, и сани помчались веселей.
Версты через две они свернули в лощину, и дорога пошла по вмятине, словно бы пытаясь скрыть от постороннего наблюдателя тех, кто по ней едет. Вмятина углублялась, спускаясь при этом всё ниже и ниже. Некоторое время спустя она уже напоминала ущелье. На боковых его склонах стоял густой лес – теперь уже не пучками, а стеной – покрытый снегом и грозно насупленный, а впереди змеилась дорога, словно бы прорезанная в горной местности. Сергей Платонович что-то хотел сказать по этому поводу, но передумал – от быстрой езды ветер свистел в ушах и, чтобы сказанные слова дошли до собеседника, пришлось бы кричать, а Сергею Платоновичу этого не хотелось, слишком уж всё вокруг было тревожным и тихим.
Вёрст через десять дорога сделала последний поворот, и впереди показалось большое замёрзшее озеро. Сергей Платонович знал, что часть пути они проделают по льду, а оттуда свернут на речку, вытекающую из озера и сейчас тоже замёрзшую, и потом поедут ещё и по ней.
Парфён отлично ориентировался в этих местах, знал повадки зверей, и старался, как можно меньше производить шума. Въехав на лёд озера, стал говорить шёпотом. Впрочем, и Сергей Платонович к этому был приучен. Он всё больше молчал и смотрел по сторонам.
– Места надобно знать! – любил приговаривать Парфён. – Охота – это такая штука, что здесь, ежели не знать мест, будешь и без добычи, да и сгинуть... раз плюнуть, прости Господи мою душу грешную! Тут ещё не известно, кто на кого охотится, ты на зверя, или зверь на тебя! К тому же, и разбойники в этих лесах водятся, для которых и ты можешь стать добычей!
Сергей Платонович никогда не возражал, но однажды спросил:
– Но, ежели ты знаешь такие места, каких не знает никто, то почему же не можешь разбогатеть?
– Разбогатеешь тут! – Парфён в ответ сплюнул с досады. – Всю пушнину скупают за гроши перекупщики и отвозят в Москву. А уж там-то и продают за большие деньжищи! Вот они и жиреют на этом деле.
– А чего бы тебе не отвозить туда же? – спросил Сергей Платонович.
Парфён глянул на него как на сумасшедшего.
– Да кто ж это мне позволит? – изумился он.
– А кто помешает?
– Как кто? – Парфён даже растерялся от такого вопроса. – Да все!
– Свою пушнину везёшь. Кто может помешать? Там и продашь. И по другой цене.
– Так нешто ж непонятно, что я далеко с нею не уеду? – удивился Парфён.
– Непонятно, – сказал Сергей Платонович. – Почему не уедешь?
– Так меня в пути или разбойники лихие прирежут на первой же остановке, или полицейские остановят и придерутся за что-нибудь и скажут: «А где у тебя, к примеру сказать, пашпорт?». А у меня пашпорта отродясь не было. Вот всё и отберут. Да ещё и скажут, что украл, да в острог и посадят. Им невинного человека засадить – раз плюнуть.
Лошадь уверенно шла по озёрному льду, и Сергей Платонович смотрел по сторонам: озеро находилось в горной котловине, и со всех сторон было окружено скалистыми обрывистыми берегами, создающими впечатление абсолютно замкнутого пространства, из которого нет выхода.
Но Парфён уверенно свернул в едва заметное узкое пространство, куда озеро сбрасывало свои воды. Некоторое время они ехали по этой ледяной тропинке, а потом Парфён остановил лошадь и, держа её под уздцы, осторожно вывел на берег.
Парфён почему-то очень тихо, почти шёпотом сказал:
– Нигде нет никаких тропинок. Сюды толечко зимой и можно попасть. Я-то, конечно, бывал туточки и летом, но это, доложу я тебе, не шутка – попасть сюды пешком. Могёт так случиться, что здеся и останешься на веки вечные. Ужо сколько было такое: уходит человек в тайгу и не вертается. И где сгинул – того никто и никогда не узнает. Пойдём, однако!
Они привязали лошадь к дереву, приладили к ногам лыжи и, взяв из телеги ружья, двинулись вверх по склону. Парфён не оглядывался на Пушка – точно знал, что тот идёт следом.
В первом же капкане они нашли замёрзшего горностая. Парфён осторожно извлёк затвердевшее тело зверька и положил в сумку.
– Зверёк хоть и небольшой, – сказал он, – а там у тебя шибко ценится. Слыхал я даже, не знаю правду ли люди брешут, что цари шибко любят его носить… А? – он покосился на Сергея Платоновича, чтобы тот подтвердил или опроверг эти сведения.
– Я тоже такое слыхал, – сказал Сергей Платонович, – но никогда не видел.
– Могёт быть, не пришлось? – осторожно спросил Парфён.
– Да, может, и так. Ты что ж думаешь, я каждый день только и делал, что смотрел на царя?
– А то нет? – удивился Парфён. – А тогда что там делать в этом Питере? Ни охоты, ни рыбалки… Там и зверя нет путёвого!
– Двуногого зверья много, но там у людей другие дела имеются, – возразил Сергей Платонович.
– А я вот беспременно поглядел бы на царя, – мечтательно сказал Парфён. – Глаз бы не отводил от него, родимого.
– И что бы ты сказал ему, ежели бы увидел перед собой?
– А ничего бы не сказал! – тихо проговорил Парфён. – В такое бы изумление пришёл, что и оторопел бы даже. Но потом, конечно, поклонился бы ему в пояс и попросил у него прощения.
– А прощение-то за что? Ты разве виноват чем-то перед ним?
– А то как же!
Сергей Платонович только плечами пожал, слушая такое рассуждение Парфёна.
– Ты что же – любишь царя? – усмехнулся он.
– Так он ведь – батюшка наш! Как же его не любить? За всё хорошее, что у нас есть, мы должны быть ему благодарны.
– А что хорошего у вас есть? – язвительно спросил Сергей Платонович.
Парфён не заметил издёвки, и вдохновенно проговорил:
– Да, за всё! Да хоть бы и за эту тайгу!..
– Так за тайгу Бога благодарить надобно, а не царя! Ты ничего не путаешь?
– Ничего я не путаю, а дело говорю, – рассердился Парфён. – За пушного зверя, за то, что живу здесь, среди такой красоты, за всё царя-батюшку нужно благодарить. Ну, и Господа Бога тоже!
– А за воздух, которым ты дышишь, ты царя не хочешь поблагодарить?
Тут только Парфён и сообразил, что над ним издеваются.
– Да иди ты, прости Господи, истинно – супостат окаянный! То у тебя земля круглая, то ты супротив царя, отца нашего, идёшь – слыхал я, что про тебя в народе сказывают: удумали на царя идти войною! Всё у вас, у дворян, не как у людей. Вот в Сибири-то теперь и поживёшь, узнаешь, почём фунт лиха, житьё наше весёлое!
Сергей Платонович ничего не ответил. Он даже не заметил недопустимой резкости Парфёновых слов, потому, как и за человека-то настоящего его не признавал. Как можно обидеться на убогого? Мужик – это ведь неразумное существо, а потому ему всё простительно.
И они пошли дальше…
Потом был ещё один горностай и – более достойная добыча: большой пушистый соболь!
Вернувшись назад, они сгрузили всё добытое в сани и проехали по речному льду ещё ниже по течению.
– Тут дело такое, – нравоучительно сказал Парфён: – Нельзя слишком далеко отходить от лошади. А ежели и отходить далеко, то тогда надобно часового возле неё становить: неровён час, волки могут загрызть, а лошадка, она животное беззащитное, она сама за себя постоять не может. – Парфён ласково погладил лошадь. Было видно, что он её любил. – Для нас царь-батюшка сидит в хоромах, добра нам желает, а для неё я – и царь, и батюшка. У неё вся надёжа на меня. Не могу я её обмануть.
Они остановили лошадь, привязали её к дереву, а сами на лыжах пошли дальше, и только тогда Парфён задумчиво сказал:
– Вот так же и царь-батюшка наш. Вся наша надёжа только на него одного, родимого. Бог – он далеко и на небе, а царь – на земле…
Сергей Платонович не стал спорить. Понимал, что здесь они приблизились к чему-то такому огромному, чего не объяснишь словами. Подумал только: «Дремуч Парфён, как эта тайга! Мужика нашего надобно ещё воспитывать и воспитывать. Уж больно он тёмен…».
Так они и двигались вниз по течению реки, проверяя капканы. Иногда Парфён подкладывал приманку снова, а иногда забирал капкан с собой, говоря, что сюда зверь больше не придёт. По какому признаку он это определял, – было совершенно непонятно, а спрашивать было некогда. Но в одном Сергей Платонович был твёрдо уверен: Парфён знает, что делает. В своих рассуждениях по поводу царя или Бога он был, конечно, дурак-дураком, но здесь равных ему не было.
В одном месте им встретилась совершенно растерзанная лиса, попавшая в капкан.
– Росомаха, – сказал Парфён со знанием дела.
– Какая же это росомаха? – удивился Сергей Платонович. – Ведь это же лиса!
Парфён сплюнул с досады:
– Ну и дурак же ты, Платоныч, прости Господи мою душу грешную! Тебе бы только перечить! Я говорю: росомаха это сделала. Её работа.
– Вон ты в каком смысле!
– А ты что подумал? – усмехнулся Парфён. – Подумал, что я росомаху от лисицы не отличу? Тебе бы только и думать плохо обо мне. А я что? Я ведь тоже соображать умею.
Сергей Платонович почувствовал, что чем-то сильно задел Парфёна и сделал попытку сгладить впечатление.
– А почему ты думаешь, что это не волк? – спросил он.
– Так следы же на снегу не волчьи, а росомашьи, – уверенно сказал Парфён. – Волк – умный, а росомаха – бешеная и глупая. Когда она приходит в ярость, то ужо ничего не соображает. Вот как я, бывало, по пьяному делу… Вот и эту лисицу – смотри-ка, она её даже и съесть путём не смогла, а так только истерзала, да обглодала немного. Может, есть не хотела, а может, просто от злости… Или спугнул кто?..
А потом они наткнулись и на росомаху. Пушок ещё издали заволновался. Остановился. Шерсть его вздыбилась, и он зарычал. Парфён, заметив перемену в его поведении, приготовил ружьё. Сергей Платонович сделал то же самое. Они прошли вперёд и увидели неожиданное: самый страшный зверь тайги, от которого шарахались и медведи, и волки, лежал на снегу – закоченелый, уткнув морду в смертоносный капкан.
– Ну, вот и на тебя нашлась управа, – рассмеялся Парфён. – Все боятся росомахи. И только одному капкану всё равно: ему, что росомаха, что соболь. А хоть бы даже и человек. Цапнет любого и – поминай, как звали.
Собака проявляла беспокойство и перед мёртвым зверем. Она подходила к нему с каким-то глухим рычанием, видимо, испытывая к ней и ненависть, и страх одновременно.
Парфён сказал:
– На царскую одёжу, росомаха, конечно, не годится. А вот для шубы охотника – нет лучшего, чем росомахин мех.
– Это почему же? – с любопытством спросил Сергей Платонович.
– При сильном снегопаде и морозе только один её мех и не смерзается. Потому я и возьму её себе. Продавать не буду.
И они пошли назад.
Телега была уже хорошо нагружена добычей. Сергей Платонович посмотрел на кучу замёрзших зверей и сказал:
– Послушай, Парфён, – да тебе бы этого хватило на целый год безбедной жизни. Неужто не хватит?
– Конечно, не хватит, – сказал Парфён. – Мне-то много не надобно, а внуков у меня сколько – знаешь?
– Сколько? – спросил Сергей Платонович с интересом.
– Так, Бог их знает – сколько! – Парфён только рукою махнул. – Всех не пересчитаешь. Я ведь не один раз был женат. Посуди сам: восемь сыновей и четыре дочери. Всего двенадцать человек! А ежели у каждого по десять детей, то это сколько будет?
– Сто двадцать, – охотно подсказал Сергей Платонович.
– Сто двадцать. А ведь у меня ещё и правнуки имеются. Правда, я и не знаю толком, у кого народились и где. Вот Ванятку Дарьиного часто вижу. Мужик!
– А чего ж так?
– Да так! Я их всех и по именам не помню, и по лицам различаю лишь некоторых. С Никифором вот только живу рядышком, да внука своего Митьку вижу кажный день, да смотрю, как ты его учишь в своей школе всяким глупостям.
– Отчего ж глупостям-то? – удивился Сергей Платонович. – А азбука – это тебе глупость, разве?
– Ну, про азбуку я ничего не говорю. Азбуку я уважаю.
– А счёт, а арифметика – это тебе как?
– Да я и арифметику уважаю тоже. Я только боюсь, чтобы ты деткам-то нашим, и особливо моему Митьке никаких глупостей не наговорил. А то ведь ты как? Сам не знаешь, как жить, а других берёшься учить? Нешто такое бывает? Потому как пекусь я о нём дюже. Грешён, каюсь, но Митьку из своих внуков больше всех люблю. Хотя и то сказать: все они мои внуки, и всем помочь надобно. А я их, хотя всех и не знаю, а люблю всех, потому как душа болит за них, сорванцов… Пока ноги носят, пока руки держат ружьё – буду охотою промышлять… Однако, довольно нам болтать-то по пустякам. Нам ещё одно место надобно навестить – оно у нас самое последнее, и должно быть самым богатым – потому как заветное. Едем, однако!
И они двинулись вниз по реке.
Это было глухое место: Сергей Платонович никогда здесь прежде не бывал и даже представить себе не мог, что такие дебри вообще возможны.
Они привязали лошадь к дереву, а Пушку Парфён строго-настрого приказал сторожить лошадку и звать на помощь, ежели что. Сергей Платонович с изумлением смотрел: Пушок внимательно выслушал наставление хозяина и остался сторожить лошадь, а им пришлось пройти вперёд и по скалистым склонам спуститься намного ниже того уровня, на котором они были. В этом месте речка образовывала водопад, который почти полностью замёрз. Только отдельные капли или даже струйки ещё кое-где стекали по ледяным глыбам, производя впечатление величественное и одновременно устрашающее: здешнему морозу всё было подвластно – даже такие потоки воды.
Именно этот водопад означал, что дальше уже ни на каких санях не проберёшься. Только на лыжах.
– А летом как же? – спросил Сергей Платонович. – Зимой-то я и сам вижу, что сюда не проедешь, а летом сюда можно как-нибудь забрести?
– Только пешком. И только, когда знаешь, куда идёшь. А кто пойдёт просто так, тот живым не вернётся, – сказал Парфён. – Вот потому-то это место и самое лучшее: зверь любит жить в глухих местах. Чует моё сердце – будет у нас сегодня пожива добрая.
Стараясь, не сорваться вниз, они осторожно съехали по склону. Когда оказались внизу, Сергей Платонович с беспокойством спросил:
– А как же мы потом подниматься будем по этакой круче?
– А ты не бойся, – утешил его Парфён. – Для подъёму на лыжах здесь есть другое место. Только оно дальше чуток. Так что, поднимемся. Была бы добыча.
Они продолжали осторожно двигаться сквозь заросли, но вдруг смутное беспокойство овладело Сергеем Платоновичем. Он остановился, взял за рукав Парфёна и сказал:
– Погоди-ка. Здесь что-то не так. Зря мы Пушка с собою не взяли.
– Да как же его возьмёшь-то? – удивился Парфён. – Ему лошадку надобно стеречь. Потому, как без лошадки мы отседова живыми не выберемся. Идём, чего стоишь-то? Али испугался чего? Так боязливым в тайгу и ходить не за чем. Дома надо было сидеть, ежели ты такой робкий. Стой здеся, ежели боишься. А я сам пойду.
Парфён так и поступил: оставил напарника, а сам двинулся вперёд. Сергей Платонович устыдился своей минутной слабости, и хотел уже двинуться за Парфёном, как вдруг и тот остановился и, присев, на корточки, подозвал его к себе взмахом руки.
Сергей Платонович подошёл.
– Зря я потешался над тобой, – тихо сказал Парфён. – Тут ведь и в самом деле кто-то есть. Погляди-ка вот сюда.
Он указал куда-то в сторону, но Сергей Платонович ничего не увидел, кроме снега упавшего с веток разлапистой ели…
– Ничего не пойму, – честно признался он. – Ты объясни по-человечески, что там такое?
– Некогда объяснять, – буркнул Парфён. – Просто приготовься…
– Да к чему?
– К тому, что пулю в лоб можешь получить!
Что-то щёлкнуло в сознании Сергея Платоновича. Он всегда смотрел на Парфёна сверху вниз – примерно так же, как тот смотрел на Пушка. А тут вдруг понял: спасение в том, чтобы полностью довериться этому мужику. Сейчас происходит что-то такое, что понятно только ему.
Послышался треск сухой ветки, на которую кто-то вдалеке наступил.
Пригнувшись и держа ружьё наготове, Парфён продвинулся в сторону неожиданного звука. Сергей Платонович проследовал за ним так же безоговорочно, как солдат идёт в бой за командиром.
И тотчас же грянул выстрел.
С веток посыпался снег, а вороны с громким криком, хлопая крыльями, перелетели на другое дерево.
– А ну, не балуй! – крикнул Парфён, и Сергей Платонович отметил в его голосе незнакомые нотки.
В ответ раздался ещё один выстрел, и пуля просвистела уже рядом.
– Отойди в сторонку, – тихо сказал Парфён. – Не ровён час, пуля одного из нас зашибёт, так зато другого не тронет. Заходи оттедова, правее, – он махнул рукой в сторону.
– Берегись! – тихо сказал Сергей Платонович, отходя в сторону, куда указал Парфён.
– Он не один. Зря не стреляй. Бей наверняка!
И, действительно, раздался выстрел с левой стороны, откуда его и не ждали.
Парфён с ловкостью юноши молниеносно развернулся в ту сторону, откуда стреляли, и выстрелил.
В ответ послышался сдавленный стон и звук чего-то мягко падающего в снег. Где-то совсем близко.
Парфён сказал:
– Этот никуда от нас теперь не уйдёт, а теперь смотри, чтобы тот другой беды не натворил. Да вон он! Бей!
Сергей Платонович выстрелил в тень, метнувшуюся где-то среди сплошной белизны. Почти тут же выстрелил в ту сторону и Парфён.
– Слышишь? – со смехом сказал он. – Наутёк пустился!
Сергей Платонович ничего не слышал, но понял, что Парфёну дано слышать и знать то, чего не дано ему.
– А пока глянем сюды! – скомандовал Парфён.
Друзья прошли на лыжах в сторону густого кустарника, и увидели: мужик в росомашьей шубе лежал с открытыми глазами на спине, широко раскинув руки и потеряв шапку. Из его груди вытекала на снег дымящаяся струйка крови, а на лице было удивление и страх.
Парфён выругался с досадой:
– Вот, чёртов сын! Шубейку попортил!
– Да ты радуйся, что сам цел остался, – сказал Сергей Платонович. – Какая уж тут шуба!
Парфён прислушался к лесной тишине. Сказал:
– А тот второй – уходит. Слышишь?
Сергей Платонович прислушался. Ему показалось, что всё тихо.
– Ничего не слышу, – признался он.
– Отпустим, али как? – Парфён грозно потряс ружьём.
– Да кто они вообще такие?
– Охотники за чужими капканами – вот кто! Таких у нас во все времена убивали прямо на месте. Ежели, конечно, успевали…
– А ежели не успевали? – спросил Сергей Платонович.
– Тогда те убивали. Тут кто – кого!.. Так будем-то догонять супостата, али как?
– А успеем ли?
– Он едва идёт, не слышишь разве?
– Да я вообще ничего не слышу!
– А я вот слышу, – сказал Парфён. – Всё отлично слышу: идёт с тяжёлым грузом, потому и медленно.
– Тогда идём! – решительно согласился Сергей Платонович.
К этому времени Парфён уже снова перезарядил ружьё, и они двинулись вглубь леса.
Сергей Платонович шёл и думал: «Вот сейчас, если он погибнет, погибну и я». Он понимал, что Парфён в лесу ориентируется лучше его, да и опыта у него больше. И в таких ситуациях он бывал не раз.
Они шли быстро, и через некоторое время Сергей Платонович и в самом деле услышал впереди какие-то звуки. Парфён крикнул:
– А ну стой! А то хуже будет!
– Как бы не так, козёл рогатый! – услышали они в ответ.
– Пригнись, он сейчас стрелять будет! – шепнул Парфён.
И точно: через секунду грянул выстрел. Парфён рванулся вперёд, и за деревьями вскоре послышались звуки схватки.
Сергей Платонович прибежал на место и увидел, что на снегу лежит человек, а Парфён оседлал его и с любопытством рассматривает лицо поверженного разбойника. Он оглянулся на подоспевшего помощника и полез в мешок упавшего человека, который бесцеремонно отвязал у него от спины, глянул туда и сказал:
– Вот, где вся наша добыча. Нам и на капканы смотреть без надобности. Всё уже здесь. Глянь!
Человек застонал и попытался привстать.
Парфён уложил его на прежнее место сильным ударом кулака в лоб.
– А ну – лежи и не трепыхайся, басурман! – скомандовал он.
– Братцы, пощадите, – простонал мужик.
– Ага! – рассмеялся Парфён. – Тепереча мы тебе братцы! А толечко загодя были козлами с рогами. Ты будешь шарить по чужим капканам, а мы тебя, разбойника, щадить будем? Да нам, что, делать нечего?
– Детушки у меня дома… Пропадут ведь, ежели я сейчас погибну…
– Да и пусть! – прорычал Парфён. – От такого злодея, – какие детушки могут народиться? Да такие же душегубцы, как ты! Вот ты сейчас стрелял в нас и чуть не убил, а мы тебя должны простить, что ли?
– Христа ради, простите! – просил мужик, кистью правой руки хватая снег.
– Христа ради? А стрелял ты из ружья – тоже ради Христа? Или, могёт быть, ради сатаны?
– Чёрт попутал, – пролепетал поверженный.
– Ага! Стрелял по наущению чёрта, а как отвечать – так он вспомнил про Спасителя нашего! А вот я тебя сейчас на этом снегу и оставлю лежать. Заряд жалко на тебя тратить – так я тебя ножом… Вот только с тебя шубейку сниму. Хорошая и у тебя шубейка, не хуже, чем у того супостата!
– Да погоди, – сказал Сергей Платонович. – Давай, хотя бы спросим, кто он такой. Эй! Ты кто такой? – спросил он, стараясь говорить так же сурово, как и Парфён.
– Кто я?.. – лежащего смутил этот вопрос.
– Отвечай, коли тебя спрашивают! – рявкнул на него Парфён. – Кто ты такой? Говори, пока я тебе кишки наружу не выпустил! – он выразительно показал на свой охотничий нож.
– Так ведь, известное дело… Того… Иван я, – лежащий скосил глаза куда-то в сторону.
– Иван? – недоверчиво спросил Парфён. – А пашпорт у тебя есть? А какого ты, к примеру, родства?
– Лыков я… Тута в нашей деревне все Лыковы… А родства – не помню, – прошептал он побелевшими от страха губами.
– Резать его надобно, – деловито сказал Парфён. – А ну-ка, изверг, снимай шубейку, не пачкать же мне такое добро!
Поверженный приподнялся над снегом и покорно полез развязывать кушак, чтобы затем и шубу снять… На какую-то секунду его рука замешкалась в складках одежды, и оттуда вдруг мелькнуло лезвие ножа.
Получив удар прикладом по голове, поверженный потерял сознание и снова откинулся на снег.
– Кажись, убил ты его, Платоныч, – насмешливо сказал Парфён, – а шубейку-то надобно всё одно снять, да и порты на нём совсем ещё хорошие…
Он снял шубу и, отбросив на снег, занялся другим вещами, а порты снимать не стал. Сказал:
– Воняет от него шибко. Видно, наложил от страху полные порты. Куда ж такие снимать? Их потом не отстираешь!
Человек тем временем застонал.
– Не убивайте! Христом Богом прошу, – простонал человек… Детишки дома ждут, жена… Помилосердствуйте, люди добрые!
– Ага! Меня тоже ждут – и детишки, и внучата, – сказал Парфён. – А только, где бы я сейчас был, если бы ты в меня попал?
– Может быть, и в самом деле, – сказал Сергей Платонович, – убивать не будем? – Отберём добычу, и – довольно с нас. Нешто тебе, Парфён, так уж человеческой кровушки хочется?
– Ишь ты, барин, какой добренький! – сказал Парфён. – Как царя-батюшку почитать, так ты оружие берёшь, а как разбойника встретили, так сразу добреньким стал? Он тебе кто – родственная душа?
– Да, разбойник он, разбойник! – согласился Сергей Платонович. – Да ведь всё равно – жалко же.
Парфён только досадливо махнул рукой.
– Поспешать надо к лошадке, пока её волки не загрызли, да уносить ноги отседова, – сказал он. – А ты, супостат, живи и век помни нашу доброту!
Сказав это, Парфён взвалил на плечи почти всё отобранное, но шубу и ружьё дал нести Сергею Платоновичу.
– Мне несподручно сразу всё тащить…
Сергею Платоновичу это не понравилось: получалось, что командует здесь Парфён, а он, дворянин, у него в подчинении. Да ещё в деле ограбления! И поступили они не по-божески: сняли шубу, и теперь тот замёрзнет в лесу – его и убивать не надобно!..
– Послушай, Парфён! – возмутился Сергей Платонович. – Я не хочу оставлять его на погибель! Убили бы при перестрелке, значит, так бы оно и было. А коль остался жив, нельзя оставлять его голого в лесу. Не по Божески это! Это противно моей совести!
Парфён глянул на него исподлобья и сказал сурово:
– Да кто тебя спрашивает, чего ты хочешь, а чего не хочешь. Делай, как я сказываю!
– Так ведь погибнет же человек!
Парфён недобро рассмеялся:
– Ты гляди, как бы мы тут сами не погибли! Ведь он же не один сюда пришёл. Кто-то должен же ещё и сани его сторожить. Это я один такой дурак сани бросаю, а ведь так никто не делает! И сколечко их там – одному Богу ведомо, а звуки выстрелов – они ужо слышали. Сейчас – как придут к ним на помощь! Вот тогда посмотришь, пощадят они нас или нет. Быстро уходим!
И Сергей Платонович повиновался!
Они уже двинулись, было назад, когда Парфён засомневался:
– И зачем я его оставил? Прирезать бы его сейчас не мешало, ой, не мешало бы! – проговорил он, пытаясь вернуться назад.
Но Сергей Платонович не пустил его.
– Пусть остаётся, как есть, – сказал он! – Не бери греха на душу, Парфён!
– Да какой там грех, – усмехнулся Парфён. – Разве это грех – прирезать разбойника и душегубца?
По пути назад они подошли к первому разбойнику, который лежал весь в крови на снегу.
– Нет, – сказал Парфён. – Такую шубейку не возьму. Вся в крови, да ещё и с дыркой… А хорошая была – на росомашьем меху – такая – первая в наших краях.
Он подобрал всё, что можно у убитого, включая дорогое двуствольное ружьё немецкой работы.
– Ишь, какой душегубец, – сказал он задумчиво. – Такое ружьишко в наших краях не часто встретишь, ох, и не часто. А ты ещё говоришь! – с упрёком бросил он напарнику.
– Да что я говорю? – удивился Сергей Платонович.
– Пощадить, говоришь, мол, то да сё… Да разбойники они оба. Такого ружья ни у какого честного мужика отродясь быть не могёт! Ты погляди: тут и дорогая резьба, и всё на свете! Хёрстер шестнадцатого калибра. Только, что злата и брульянтов нет на нём! Не иначе, как загубил уже чью-то жисть, чтобы достать его.
Сергей Платонович и сам видел: не мужицкое это было ружьё. Явно не мужицкое!
И они, тяжело гружённые добычей, двинулись назад.
Путь наверх был тяжёлым, и это был совсем не тот путь, по которому они спускались сюда. Спускались-то они по левую сторону от замёрзшего водопада, а поднимались теперь – по правую.
Парфён посмотрел на водопад и сказал Сергею Платоновичу:
– Вот ведь глянь на него, нешто не видишь ничего?
– Да о чём ты? – опять удивился Сергей Платонович.
– О водопаде, – сказал Парфён, положив тяжёлый мешок на снег.
– Да что тебе в нём, в водопаде в этом?
– Так ведь плачет же, сердешный! Разве не видишь?
– Водопад не может плакать, – назидательно сказал Сергей Платонович. – Водопад не живой…
– Ага, не живой! Как же! А плачет тогда почему же?
– Да это вода в нём просто не вся ещё замёрзла, а продолжает капать!
– Ага! Так я тебе и поверил. А по мне – так плачет он, – сказал Парфён задумчиво.
– Ну, допустим, и плачет, – с усмешкой согласился Сергей Платонович. – А из-за чего ему плакать-то?
– Из-за зимы! Пока было лето, он веселился, а зима наступила, вот он и плачет… Жалко мне его, сердешного!
– Да мы с тобой сейчас человека убили, а другого чуть не убили, и тебе никого не жалко. А тут из ледышки капельки струятся, и тебя уже жалость прошибает.
– Эх, Платоныч! Ничего-то ты в жизни не понимаешь, – сказал Парфён и замолчал. Потом поднял тяжёлый мешок, взвалил его на плечи и бросил:
– Пойдём, однако!
Вскоре они были уже наверху.
Возле саней их радостно поджидал Пушок, да и лошадка тоже, судя по всему, была рада возвращению хозяина.
– Ну, вот, – сказал Парфён. – Кажный раз, когда вот так возвращаюсь к своей лошадке, радуюсь душой. Знаю ведь, что нельзя оставлять её одну в лесу, особливо зимой, а всё оставляю. Не иначе, как Бог меня хранит.
Уложив добычу на сани, они повернули назад и – в путь.
Некоторое время ехали молча, а потом, когда уже выехали на озёрную ледяную гладь, Сергей Платонович не удержался и спросил:
– А что, как ты думаешь, тот разбойник выжил или уже закоченел в лесу?
Вечерело, и солнце быстро заходило за горы и скалы, мрачными громадами обступившими ледяное озеро.
– Да кто ж его знает, – равнодушно бросил через плечо Парфён. – На всё воля Божья. Да только зря я тебя послушал. Резать его надо было. Сейчас бы волки прибежали на запах крови, и от него бы одни только кости остались. А тепереча-то неизвестно что будет…
– Это ты о чём? – не понял Сергей Платонович.
– Да о том. А ежели донесёт на нас, тогда что?
– Так ведь он не знает, кто мы такие и откуда!
– Вот только на это и вся надёжа. Доказывай потом, что мы того порешили не просто так, а за дело… – Парфён чертыхнулся. – И как это меня чёрт дёрнул – сам удивляюсь. Ведь белке же в глаз попадаю, а тут в лоб не сумел попасть и шубейку попортил!
– Да будет тебе уже про эту несчастную шубу вспоминать! – возмутился Сергей Платонович. – Ты бы лучше подумал о том втором – что с ним-то будет?
– Да пусть с ним будет всё, что угодно! – рассмеялся Парфён. – Шубейку-то он, ежели не совсем дурак, догадался снять с убитого. А вот зато как прибудет домой, его и спросят люди: «А откуда на этой шубейке кровь? И где её хозяин? С тобой уходил, а почему не вернулся? И не ты ли его и убил?». Вот пусть и отвечает на вопросы… Хотя, конечно, у них в санях какая-никакая старая овчина должна же лежать, как у меня… Так что, он, могёт быть, ещё и не взял ту дырявую… Не боись, не замёрзнет! Такие супостаты – они живучие!
Некоторое время спустя Парфён задумчиво продолжал:
– Оно бы всё ничего, да только место это тепереча для меня запретное. Не поеду я сюды боле никогда. Неровён час, встречу его на узкой дорожке, вот тогда и пожалею, что послушал тебя и не прирезал на месте как свинью.
– Ты думаешь, он тебе будет мстить? – с интересом спросил Сергей Платонович.
– А то как же! Русский человек – он мстительный, обид не прощает. Не сейчас, так потом – беспременно отомстит. Хорошо, у нас, в Сибири, мужики свободные. Мы тут, может, и переживём лихие времена, какие скоро настанут, а что будет у вас, уж и не знаю даже!
– Это ты о чём? – не понял Сергей Платонович.
– Да о том! Не простит вам крепостной мужик такого измывательства над ним, какое вы ему устроили. Слыханное ли дело – живого человека продавать как скотину! Слыхивал я, при царице Екатерине ещё и хуже того бывало. Тогда могли детей с родителями разлучить. Не кончится это добром, ох, не кончится! Мы-то здесь, в Сибири, Бог даст, отсидимся в тишине, а что случится у вас – про то не ведаю! А то, такое мужики устроят… Мужик – что? Мужик всё помнит…
Когда они проехали озеро, стало уже совсем темно. Небо над головой было огромное и звёздное. Сергей Платонович знал, что при звёздном небе Парфён никогда не заплутает, потому спокойно лежал в санях среди мешков с тушами зверья.
Уже на въезде в село Парфён сказал:
– Ты бы снова схоронился в овчине. Борзов-то, он дома сидит – это скорей всего. Мало ли что. Бережёного Бог бережёт!
Сергей Платонович так и поступил и высунулся только тогда, когда Парфён сообщил:
– Ну, вот мы и дома. Вылезай, однако!
Не заходя в дом, они вошли в конюшню. Парфён зажёг фонарь, хитро глянул на напарника, и спросил:
– Ну, что, Платоныч? – как добычу-то делить будем?
Сергей Платонович усмехнулся:
– А никак! Всё твоё! Я ведь поехал-то с тобой только за ради интересу.
– Чуть пулю не получили, и всё за ради интересу? Двустволку-то немецкую хоть возьми, что ли? Мне-то она без надобности. Куда мне с нею?
– Да и двустволка мне твоя не нужна, – сказал Сергей Платонович. – Бери себе и её. А не хочешь, так Митьке отдашь, когда подрастёт.
– Ну, тогда я схороню её пока в благонадёжном месте, – сказал Парфён. – Потом, могёт быть, пригодится. А ты, Платоныч, вот что… – Парфён замялся…
– Ну? – спросил Сергей Платонович.
– О том, что было там, в лесу – молчок. Ладно?
– Да я и не думал никому говорить, – удивился Сергей Платонович.
– Вот так и надо: пусть всё про меж нас и останется.
Поздно вечером, уже после ужина, Сергей Платонович снова оказался рядом с Парфёном. Они сидели в углу огромной кухни. Парфён подложил дровишки в огромную русскую печь, занимающую половину комнаты, достал откуда-то из-под стола бутыль с вином и тихо предложил:
– Вот теперь бы, однако, и не грех пропустить по чарочке? Как думаешь-то?
– А тут и думать нечего, – сказал Сергей Платонович. – Наливай, что ли!
Парфён налил, и они выпили. Смачно закусили солёными лисичками, и сразу же захотелось повторить.
Парфён сказал:
– Это мы запросто!
И разлил по второй…
У Сергея Платоновича закружилось голова, и он спросил:
– Слушай, Парфён, а ответь мне по совести.
– Это – смотря на что ответить, – уклончиво сказал тот.
– Ты мне скажи: мы с тобой кто такие будем? Друзья или враги?
Парфён не удивился вопросу и сказал:
– Да мне ж, откуда знать-то?
– Всё ты знаешь, – сказал Сергей Платонович. – Не темни, говори, что на языке.
Парфён усмехнулся:
– Хочешь выведать у меня все мои тайны, пока я пьян?
– Так ведь и ты мои можешь выведать. Кто тебе мешает?
– А мне твои – без надобности, – сказал Парфён. – Про тебя и так всё видно и без всяких вопросов-расспросов. Супостат ты, Платоныч! – это я тебе честно говорю, как на духу!
– Это я от тебя уже сто раз слышал, – разочарованно сказал Сергей Платонович. – А ты бы глубже копнул! Ты ведь умеешь погоду предсказывать?
– Умею, – с гордостью подтвердил Парфён.
– И по звёздам путь найти умеешь.
– Умею и это!
– А по людям, вот по мне, например, что можешь сказать?
– А что тебе ещё сказать? – лицо у Парфёна было хитрым и многозначительным. – Не мужицкое это дело понимать такие тонкости! Вроде как вместе живём, стало быть – друзья-приятели. Вот и сегодня с тобой в таком переплёте побывали – любо будет вспомнить! Однако, как ты был супостатом, так супостатом и остался! Шутейное ли дело, на царя-батюшку руку поднять! Аль совсем разум потерял?!
Сергей Платонович так и не добился ответа от Парфёна.
Уже ложась спать, он так и остался в уверенности, что этот чёртов Парфён всё на самом деле понимает. Вот только не скажет никогда.
Сергей Платонович встал рано. В окне по-прежнему была ночь, но кукушка ходиков, висевших на стене его комнаты, прокуковала пять раз. Лежать с открытыми глазами он не мог. Какая-то тревога охватила его. Вчера с ним то ли случилось что-то важное, то ли должно было случиться… Сергей Платонович не хотел даже вспоминать. Резко встал с кровати и стал одеваться. Натянул на себя брюки, толстый свитер и шерстяные носки. Привычно влез в сапоги и, стараясь не шуметь, вышел в сени. Там, набросив на плечи полушубок и взяв в руки меховую шапку, вышел во двор. Было раннее утро. Тяжёлое серое небо висело над головой, и только вдалеке на горизонте появилась светлая полоса. Стояла безветренная погода, только мороз усилился, и изо рта валили клубы пара. Было рано, и Сергею Платоновичу казалось, что все ещё спят. Он оглянулся по сторонам и вдруг с досадой увидел Никифора, который возился у сарая. Досадуя на себя, что проснулся не первый, он подошёл к нему.
– Доброе утро! Ты уже на ногах…
– Кто рано встаёт, тому Бог даёт…– ответил Никифор, и, подхватив охапку дров, собирался нести её в дом.
– Так, может, мне нарубить ещё? – не унимался Сергей Платонович. Ему хотелось делать какие-то движения. Было холодно, да и тело после сна требовало работы.
Никифор рассмеялся:
– Так ведь, чего их рубить? С осени уже нарублены. Вон их сколько, – он мотнул головой в сторону сарая.
Сергей Платонович взглянул на дрова, аккуратно сложенные у стены.
– И ты думаешь хватит? – с сомнением спросил он.
– Ну а то! – ответил Никифор. – Дров-то довольно.
И с этими словами он продолжил путь.
– А мне вот кажется, что не хватит, – сам себе сказал Сергей Платонович и взял топор. Он поставил толстое полено на пенёк, специально приспособленный к тому, чтобы на нём рубили, и одним ударом расколол его.
Никифор услышал стук топора, ухмыльнулся себе в сивую бороду: мол, известное дело – господа, что с них возьмёшь? – И пробормотал:
– Ну, ежели так хочешь, я что? Оно хоть и не нужно особливо, но всё-таки и не во вред. Дрова-то всё равно будут нужны – не сейчас, так по весне, когда эти закончатся.
Сергей Платонович энергично взялся за дело, и было видно, что оно ему доставляет удовольствие. Вскоре он отставил топор в сторону, снял полушубок, и аккуратно положив его на поленницу, продолжал колоть дрова. Его забавляло. Он старался одним ударом расколоть полено, а когда это у него не получалось, сильно бил обухом о бревно и добивался своего. Через несколько минут вокруг уже образовалась целая куча наколотых дров, а он стоял и смотрел на дело своих рук.
– Вот так мы умеем, – сказал он в пустоту, ставя топор в сторону.
Парфён проснулся чуть позже. Он до глубокой ночи занимался шкурами добытых животных – работой очень изнурительной и грязной. И теперь драгоценные шкурки благополучно висели на просушке в специальном углу сарая. Выделывать шкуры – не простое занятие, и это был только первый этап работы.
Пройдя к сараю, где висели шкурки, Парфён увидел Сергея Платоновича, рубящего дрова, и спросил с удивлением:
– Нешто у нас дрова закончились?
Сергей Платонович посмотрел на него исподлобья – он как раз в эту секунду расколошматил страшным ударом тяжеленное полено и, выдыхая из груди горячий воздух, воскликнул:
– Да разве дело в дровах!
Парфён не стал спрашивать, в чём тогда дело.
– А, может, пойдём ещё выпьем? – спросил он. – Душа требует… У меня там запасы большие.
– С утра? – удивился Сергей Платонович. – Кто ж с утра пьёт-то? Да и не выход это из положения.
– Тогда давай пилить брёвна, а то как-то неправильно получается. Ты работаешь, а я стою. И эта работёнка потяжельше будет, чем топориком махать.
– Идея хорошая, – согласился Сергей Платонович.
Он воткнул топор в полено и, взглянув на Парфёна, спросил:
– А тебе-то зачем?
– Да затем же, зачем и тебе, – многозначительно ответил Парфён. – Пока что-то делаю, чувствую, что старость отгоняю… Но, всё ж понимаю, что этим не спасёшься… Но, что делать?
С трудом уложив тяжёлое бревно на козлы, они принялись за работу. Равномерный звук острой пилы, врезающейся в толстый ствол сосны, завораживал и успокаивал. Входя в размеренный ритм, Сергей Платонович уже не соображал, что делает. Только движение рукой: взад-вперёд, взад-вперёд. Оба так разошлись, что и не заметили, как появилась фигура местного полицейского Матвея Афанасьевича Борзова. Тот остановился за забором и, глядя на них, что-то говорил им.
Первым заметил Борзова дед Парфён. Он прекратил пилить и, поклонившись в его сторону, сказал:
– Моё почтение, Матвей Афанасьевич! С добрым утречком, однако.
Только тогда увидел Борзова и Сергей Платонович. И он кивнул полицейскому и пробормотал какое-то приветствие.
– Чем заниматься изволите? – спросил Матвей Афанасьевич, хитро улыбаясь, словно давая понять, что ему всё известно.
Парфён развёл руками и сказал:
– Вот… дрова пилим, однако…
– Дело хорошее,– пророкотал густым басом Борзов. – Труд воспитывает человека и наводит его на благонравные мысли, а вам обоим надобно бы о многом ещё подумать!
– Да я, вроде бы и не пью совсем, – сказал Парфён, изображая смирение.
– Вот бы ты ещё и драться перестал, – назидательно сказал полицейский. – Вот тогда бы тебе и вовсе цены не было.
– Я и не дерусь давно, – сказал Парфён. – С тех самых пор, как меня поучили уму-разуму – как рукой сняло!
– Это похвально, весьма похвально, – сказал Борзов. – Особенно, если бы это было правдой. Но уже то хорошо, что ты хотя бы говоришь об этом… – Он повернулся к Сергею Платоновичу. – Ну а вы-то вчера, как я понимаю, приболели маленько?
Сергей Платонович не понял, куда клонит полицейский, но на всякий случай кивнул.
– Да уж, захворал немного, было дело.
– Я ж так и подумал, – сказал Борзов. – А то думаю: чего бы это господин Емельянов отменил занятия в своей школе?
Сергей Платонович вздрогнул.
Школа, которую открыл он, была единственной во всей округе, и Борзов, ведущий негласный надзор за ссыльными, докладывал своему начальству: «Ссыльные поселенцы – грамотные люди, но ни их умственное развитие, ни их нравственность не представляют залогов благонадёжности. Многому они могут выучить детей, читать, писать, но о нравственном религиозном воздействии на своих учеников нечего и думать».
Борзов пристально посмотрел на Сергея Платоновича, и проговорил:
– Потому как, – школа, хотя и частная и, так сказать, на ваши личные пожертвования создана, но порядок надобен и там…
Сергей Платонович сказал:
– Я уже почти выздоровел, и сегодняшние занятия в школе пройдут как обычно.
– Дай-то Бог, дай-то Бог, – сказал Матвей Афанасьевич, и, не прощаясь, пошёл дальше.
Как только он отошёл на безопасное расстояние, Парфён и Сергей Платонович прыснули со смеха.
Парфён перегнулся через сосновое бревно, от которого в распиленном месте остро пахло смоляным сосновым духом и своим огромным, корявым пальцем поманил к себе Сергея Платоновича.
Тот пригнулся, опираясь на пахучее бревно, а Парфён в самое ухо шепнул ему:
– А ведь я, вчера – того…
– Что – того? – не понял Сергей Платонович.
– Человека убил, – прошептал Парфён.
– Да брось ты! – утешил его Сергей Платонович. – Разве это был человек? Разбойник!
– Человек-то – он и есть человек. А я его, однако, убил.
– Да успокойся ты на сей счёт. Подумаешь: эка невидаль! И не ты один, а мы оба.
– Ты-то не убивал, – прошептал Парфён, – а вот я убил!
– Да это чистая случайность, – заверил его Сергей Платонович. – Ежели бы ты тогда замешкался с выстрелом, разве бы я стал колебаться? Убил бы его я. Просто у меня не такая скорость и меткость, как у тебя. Но попасть – я бы в него попал тоже. А ежели бы не мы его, то тогда бы он нас!
– А ты знаешь, почему я ему тогда не попал прямо в лоб? – спросил Парфён.
– Почему?
Парфён нахмурился.
– Дрогнуло тогда во мне, видать, что-то, вот я и выстрелил неудачно.
– Будет тебе переживать по пустякам, – сказал Сергей Платонович. – Давай-ка продолжим нашу работу.
Парфён недобро усмехнулся и тихо бросил:
– Ну, я то чего пилю – это понятно. А ты-то из-за чего расстроился так?
Теперь нахмурился Сергей Платонович. Наклонился к Парфёну и сказал, глядя ему в глаза.
– Чего это так? Одно тебе понятно, а другое вроде бы, как и непонятно? Непонятливый ты какой-то сегодня…
– Вот тебе крест! Ничего не пойму! – сказал Парфён и перекрестился. – Я спервоначалу подумал, что ты расстроился из-за вчерашней нашей вылазки, а у тебя, оказывается, другая беда на уме?
– Другая, другая, – сказал Сергей Платонович. – Давай, что ли, продолжим, а?
– А по мне – так лучше пойти и напиться, – сказал Парфён.
– Мне нельзя, – не согласился с ним Сергей Платонович. – Мне сегодня ещё с детишками в школе надобно будет заниматься. Я их счёту арифметическому учу, чтению, – это дело нешутейное, тут трезвость ума надобна… Да и ты не пей… Ну, убил одного разбойника, так и что теперь – расстраиваться из-за этого?
– А я не из-за того расстраиваюсь, – сказал Парфён. – Был бы я честным человеком, может, и сумления никакого бы не имел.
– А то ты нечестный! – подивился Сергей Платонович. – Ну, подумаешь, один раз подрался в кабаке. Так тебя ж тогда за это дело и высекли. Стало быть, грех сняли с тебя. Ты честный хороший мужик, такие России и надобны. А то, что ты какую-то гадину пристрелил, так за то – честь тебе и хвала. А разве нет?
– Нет, – тихо ответил Парфён. – Какой же я честный, ежели и я в молодости точно так же ходил по чужим капканам…
Сергей Платонович рассмеялся.
– Ну, так то дело молодое! Об нём уже давно позабыть надобно.
– Позабудешь тут, – вздохнул Парфён. – А ведь и я однажды нарвался на хозяина капкана – вот как тот самый бедолага в росомашьей шубейке.
– Наткнулся и наткнулся, – утешил его Сергей Платонович и даже похлопал деда по плечу. – Ускользнул ведь, ежели стоишь сейчас передо мной, стало быть, и, слава Богу!
– То-то и оно, что не ускользнул я тогда, – тихо проговорил Парфён.
– А что ж тогда было? – не понял Сергей Платонович.
– Я тогда молодым был… Это я сейчас стреляю хорошо, а тогда ведь по молодости лет стрелял ещё и лучше нынешнего…
– И что?..
– А ничего… Уложил я тогда их обоих – вот и весь сказ.
– Зато сам жив остался! – утешил его Сергей Платонович.
– Вот то-то и оно, так и живу с тех пор с грехом на душе.
– Завидую я тебе, Парфён! – сказал Сергей Платонович.
– Из-за чего?
– Грехи у тебя хорошие, красивые… А мне вот погрешить в жизни не удалось. Жалею теперь… Там, на Сенатской площади – не так нужно было себя вести, ой не так! Вот это и плохо, когда в нужное время не совершаешь нужных поступков, а потом всю жизнь жалеешь… Единственное светлое воспоминание моей жизни – это знаешь что?
– Матушка? – догадался Парфён.
– Нет. Южная Земля, где я когда-то побывал!
Парфён укоризненно покачал головой:
– Это там, где люди ходят вверх ногами? Да ты ж уже рассказывал. Ежели правду говоришь про то, что там у тебя было, то ничего хорошего там не было… А вот когда ты говоришь про столицу вашу тамошнюю, вот тут и мне жалко делается: сколько живу на свете, столько и вижу перед собой тайгу и тайгу. И всё хожу и хожу по лесу, как неприкаянный, и так обидно иной раз становится: ведь ничего, кроме лесу не видал в своей жизни! А говорят, что есть на свете и моря-океяны, и города большие с каменными домами, в которых и сто, и двести дворов! Интересно глянуть на всё это, да, видать, не суждено…
Сергей Платонович так и не раскрыл Парфёну своей самой заветной мечты. А тот так ничего и не понял.
Но ничего особенного и, тем более возвышенного в тайне Сергея Платоновича не было. Просто Парфён, когда ему случай представился, ни секунды не колеблясь, выстрелил и подтвердил своё право называться сильным человеком. А вот Сергею Платоновичу такой возможности не выпадало, хоть и близок он был к тому… там, на Сенатской площади…
После завтрака все собрались в самой большой комнате. Весело потрескивали дрова в печке. Дед Парфён, подкладывая дровишки, внимательно прислушиваясь к разговору своих постояльцев. Дарья Никифоровна пошла во двор поддать корове и лошадкам сено, покормить Пушка и кур.
Всё было как всегда, только в комнату, которую здесь называли «залой» неожиданно вошёл Андрей Иванович. У него бывали дни просветления, и он тоже присоединялся к обществу. Высокий, почти седой, он был тщательно выбрит, бородка и усы его были подстрижены, а сам он был аккуратно одет, как будто вышел не в комнату, где проживал его брат, а на заседание научного общества. Поздоровавшись кивком головы, он тихо сел на табуретке в углу и стал слушать беседу брата с Сергеем Платоновичем. Но когда зашла речь о том, в чём он был более других просвещён, принял участие в беседе, и это было уж совсем удивительно и очень порадовало присутствующих.
– Бесконечная зима – вот, что здесь плохо, – сказал Андрей Иванович. – Экспедиции по разысканию полезных ископаемых могут действовать в таких условиях только летом, но время-то идёт. А тут столько всего в земле закопано! Тут и мрамор, и гранит, и металлы диковинные мелкими вкраплениями находят.
Сергей Платонович пожал плечами:
– Металлы-то металлы, а что с них толку-то? Пушнина – это другое дело, а металлов у нас и на Урале полным-полно.
– Не скажите, – возразил Андрей Иванович, – ой, не скажите, уважаемый Сергей Платонович! Допустим, золото никогда лишним не будет для государства. На Урале своё золотишко, а здесь – своё. А к его добыче промышленным способом, почитай, и не приступал никто. Эти нынешние старательские артели – это ведь баловство одно.
Сергей Платонович согласился, но резонно заметил:
– И всё же не с золота надобно начинать, а с дорог. Ежели бы была дорога, можно было бы возить товары, отсюда пушнину и другое добро, а из западной части России, да хоть бы и из Европы – машины всякие… Вдоль дороги поселения бы выросли. Жизнь бы в Сибирь вдохнули!
Андрей Иванович достал из кармана небольшой мешочек, и, развязав тесёмку, достал и положил на стол несколько камешков.
– Как вы думаете, что сие такое? – спросил он всех.
Сергей Платонович осторожно взял в руки несколько металлических комочков и, повертев их в руках, сказал с облегчением:
– Так ведь это самая обыкновенная дробь, которую мужики наши используют на охоте.
Он вопросительно глянул на деда Парфёна, ожидая, что тот его поддержит. Тот взял в руки камушек, повертел, попробовал на зуб и кивнул…
– Стреньбрень, мусор… Этим мы в уток стреляем, – подтвердил он.
– Это какой-то самородный металл, который они находят, то в лесу, то в горах, – поддержал его Сергей Платонович.
Андрей Иванович усмехнулся.
– А слыхали ли вы когда-нибудь про платину, такой диковинный металл?
Дед Парфён посмотрел на него с уважением. Учёный человек, даром, что часто бывает не в себе! А Сергей Платонович честно признался:
– Слышать-то слышал, но, как говорится: слышал звон, да не знаю, где он.
– Испанцы, когда столкнулись с этим металлом в Южной Америке, считали его вредной примесью к золоту и выбрасывали как мусор. Вот и наши мужики считают его мусором. А ведь этот металл дороже золота раза в три-четыре, а то, как бы и не в пять, – вставил Пётр Иванович.
– Да иди ты! – не поверил Сергей Платонович. – Вот эти дробинки так дорого стоят?
– То-то и оно, что это не простые дробинки, – снова вставил Андрей Иванович. – Во-первых, платина гораздо тяжелее золота, а во-вторых – вы её попробуйте – расплавьте! Это вам не золото, что его чуть пригрел, оно и плавится. Платину расплавить – для этого технология надобна, знаете какая! Железо растечётся как вода, а платина, как была в твёрдом состоянии, так в нём и останется.
Сергей Платонович слушал внимательно и серьёзно, но понимал всё услышанное как-то уж очень по-своему.
– А ещё платина ведь не окисляется, – добавил Андрей Иванович, – точно так же, как и золото… И вот такое чудо водится у нас прямо под ногами. – Он заботливо собрал драгоценные комочки металла и, как большую ценность, положил в мешочек, а мешочек спрятал в карман.
– Откуда ты родом? – вдруг спросил деда Парфёна Андрей Иванович.
– А Бог его знает. Батюшка говаривал, что мы из добровольных переселенцев. Бывшие крепостные графа Кушелева-Безбородко. Проживали ранее в Воронежской губернии, в Бобровском уезде, в селе Покровском. Поселились спервоначала в Красноярском округе Сухобузинской волости, но там пробыли недолго и переселились сюда. Я-то ужо здесь на свет появился. Нас считали «вольноотпущенниками». Здесь жили и молокане и иудействующие христиане, Субботниками их называли.
– Так здесь было мало дворов?
– Не боле пяти… Потом заложили церковь. Священником стал дьяческий сын Петро Соловьёв. А потом ужо по царскому указу было разрешено построить и новую каменную церковь.
– Интересно, – сказал, о чём-то думая, Андрей Иванович.
А дед Парфён, как-то по особому относящийся к Андрею Ивановичу и считая его Божьим человеком, поглядел на него с уважением, и, переведя взгляд на Сергея Платоновича, спросил:
– А знаешь ли ты, мил человек, почему у тебя тогда ничего не получилось?
– Где и когда? – не понял Сергей Платонович.
– Да тогда, когда вы удумали царя нашего, батюшку извести.
– Я тоже мучительно размышляю над вопросом, почему так произошло, и прихожу к невесёлым выводам: слишком была узка социальная база нашего дела!
– Это как? – не понял дед Парфён.
– Нас не поддерживал народ!
– Это правильно… Шутейное ли дело, супротив хозяина пойти! Кто ж бы вас поддержал, супостатов?!
– Но народ безграмотен, неволен! – воскликнул Пётр Иванович.
– Значит, мы ещё не готовы к таким изменениям! – упрямо проговорил Сергей Платонович.
Дед Парфён подбросил полено в печь и с интересом взглянул на Андрея Ивановича. Он не часто видел его в таком состоянии. Помолчав, спросил:
– Где ж тебя, Андрей Иваныч, носило, после того, как захомутали?
– Сначала держали в Читинском остроге почти три года. Ждали, когда отстроят тюрьму в Петровском заводе. Потом сюда отправили на поселение.
– Вот я и говорю… – продолжал, думая о чём-то своём, Сергей Платонович. – Самое главное сейчас дело – просветительство! И учить нужно, и учиться у простых мужиков. А то мы-то своего народа и не знаем! Они думают, что, сослав нас сюда, – убили нас, заживо погребли в могилу! Но это совсем не так! Я думаю, – наоборот!
Дед Парфён хотел быть активным участником разговора. Не часто ему доводилось вот так беседовать со своими постояльцами. «Дворяне, хоть их и разжаловали, – думал он, – остаются ими до гробовой доски!». Стараясь показать свою осведомлённость, он произнёс, глядя на Сергея Платоновича:
– На днях Борзов говаривал, что тебе, Платоныч, разрешено заниматься чем ни попадя, только не обучением. Мол, боится плохого влияния на наших огольцов. Ещё сказал, что будет за тобой присматривать, но, говорил, дело ты делаешь хорошее… А то детвора наша никакой грамоты не знает, да и счёту совсем не обучена… А много ли у тебя, Платоныч, учеников?
– Так, двенадцать. Все, какие есть в нашем селе.
Дед Парфён хитро взглянул на Сергея Платоновича и, улыбаясь в усы и поглаживая бороду, сказал:
– Есть-то поболе, да родители не пущают… Так, двенадцать, говоришь? Как у Спасителя нашего…
– Это что!? – сказал воодушевлённо Сергей Платонович. – Мы в школе решили издавать рукописный альманах! Без дела не сидим!
– А отчего ж без дела? – вовсе и не без дела, – возразил ему Пётр Иванович. – Ты вон детишек учишь – это разве не дело? У меня бы, например, на них терпения не хватило, хоть и люблю я детей – сам знаешь. А ты взялся за них, и ведь я вижу, как они тебя слушаются. Стало быть, ты делом занимаешься, если у тебя всё так хорошо получается!
– А я недавно послал в Петербург докладную записку о минералах, какие нашёл здесь, – сказал, ни к кому не обращаясь, Андрей Иванович.
– И что? – с интересом спросил Пётр Иванович. – Ответили?
– Ещё нет, – грустно произнёс тот. – Да и не спешу я с этим делом особливо…
– А почему не спешишь?
– Да потому, что у нас всякое дело волокитят… А, может, кто-нибудь присосаться хочет… Славы ради, а то гляди, деньжат хочет поиметь…
– Волокита – так это называется? – горестно рассмеялся Сергей Платонович.
– А каким другим словом ещё это можно назвать? – ответил за брата Пётр Иванович. – Ну, я бы сказал так: дурь. Тебе такое слово понравится больше?
Сергей Платонович от возбуждения даже встал и стал ходить по комнате.
– Да пойми ты, Пётр Иванович! Не дурь это, и не волокита, а неподобающее государственное устроение! – Он оглянулся на деда Парфёна, который всё это слушал, но, видимо, ничего толком не понимал. Продолжил свою мысль, заключив её в более замысловатую форму: – В конструкции механизма допущена ошибка… Мы с тобой попытались её однажды исправить, вот по рукам и получили, и сидим теперь здесь, прозябаем, а механизм-то совсем заржавел. Его чинить надобно! И, пока мы его не починим, никакой платины никто здесь добывать не будет. Так только, мужички золотишко будут мыть, да оно будет идти дамам на колечки да на серёжки. Вот тебе и весь прогресс!
Недавно я с почтой получил стихи Адама Мицкевича. Вы только послушайте, что он пишет!
Сергей Платонович достал из кармана листок, нашёл нужные строки и прочитал:
…Где вы нынче? Рылеев, с которым, как братья
Обнимались мы – волей державного рока
Умер в царском объятье – в удавке! – проклятье
Племенам, что своих убивают пророков!
Жал мне руку Бестужев, поэт и рубака:
Прикоснётся ль рука эта к шпаге и лире? –
В кандалах она – рядом с рукою поляка
К рудной тачке прикована в снежной Сибири…
Там ещё есть и такие строки:
Пусть же слово моё, моя скорбная песня
Долетит издалёка, от вольных народов,
И пролившись на ваши снега с поднебесья,
Как журавль весну, возвестит вам свободу!..
Сергей Платонович был возбуждён и никак не мог успокоиться. Он продолжал:
– Чтобы быть свободным, нужно что-то делать… Под лежачий камень вода не течёт! Ежели ничего не предпринимать, ничего не изменится, дело не сдвинется с места.
Потом Сергей Платонович ушёл в специальную пристройку, которую он сделал за свой счёт, а точнее за счёт тех денег, что ему прислали богатые родственники из Питера. Пристройка называлась громко и одновременно просто: школа. В ней стояло четыре стола, скамейки. Для учителя был выделен отдельный стол, а вместо скамейки – стоял стул. На стене висела доска, на которой мелом можно было писать буквы и цифры. Рядом с доской висела географическая карта Российской империи.
В углу комнаты стоял шкаф с книгами, а на столе учителя красовалась главная достопримечательность кабинета – самый настоящий глобус – та самая зловредная штука, с помощью которой, как убеждён был Парфён, он и дурил легковерных детишек, доказывая им невообразимое: мол, земля, по которой мы каждый день ходим, на самом деле круглая.
В кабинете не было одной очень важной вещи, и всевидящий господин Борзов, который любил захаживать сюда, уже делал замечание на эту тему:
– Портрет государя императора украсил бы такое учебное заведение.
Сергей Платонович ссылался на то, что ему не прислали ещё такого портрета, хотя он и заказал, и обещал исправить это досадное недоразумение.
Когда полицейский ушёл, Сергей Платонович перекрестился и, пользуясь тем, что в комнате ещё никого не было, пробормотал слова Лермонтова:
Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт…
И ему делалось теплее от этой мысли. Год-то ещё не настал, но он непременно настанет…
Основными предметами в школе Сергея Платоновича были русский язык и арифметика. Учились правильно говорить, писать, читать, решали задачки. Дел было много. Сергей Платонович читал детям стихи, рассказывал историю государства Российского, давал понятия и о географии… Дети – любознательный народ. Их интересовало всё, и Сергею Платоновичу приходилось не легко. Иногда он засиживался допоздна, готовясь к завтрашним урокам. Нет, учить детей было совсем не просто!
Особые сложности возникали, когда Сергей Платонович пытался научить детей правильно говорить. Они не могли произнести букву «ц», и произносили её как эс.
– Ну, какой, Коля, он тебе «отес»?! – восклицал Сергей Платонович. – Отец! Повтори: отец! А то у тебя будет не цапля, а сапля!
Дети смеялись, а Коля старался, как мог, чтобы произнести такую непривычную букву «ц».
– Однако надо мною же все потешаться будут в деревне, ежели я скажу «тсапля»! – говорил маленький Коля со смехом.
– А ты скажи всем, кто будет потешаться: меня так учитель научил!
– Да я уж говорил, а всё одно потешаются.
– А мне тятенька сказал, – пожаловался Егорка со своего места, – что и без букв можно прожить на свете. Главное, чтобы урожай был хороший и зверь в лесу не переводился…
Митька – внук Парфёна – громко произнёс, смело глядя в глаза учителя:
– И пошто мы должны говорить по-Питерскому. Путь они там у себя говорят по-нашему!
Ученики загудели, заулыбались.
– А чо? Правда! Пусть они по-нашему научатся!
– А ещё пусть научатся так же рыбалить, охотиться, за хозяйством смотреть, как мы можем! Слабо?!
В таких случаях приходилось объяснять, что все русские люди должны говорить на одном языке, чтобы все понимали, что они живут в едином Отечестве. К тому же легче будет понимать друг друга.
В классе поднимался непозволительный шум, и Сергей Платонович вынужден был наводить порядок грозным окриком.
Он читал сказки Пушкина, другие стихи, и дети слушали его, зачарованно глядя на учителя и удивляясь, как можно запомнить так много.
– Медленно движется время, –
Веруй, надейся и жди...
Зрей, наше юное племя!
Путь твой широк впереди.
Молнии нас осветили,
Мы на распутье стоим...
Мёртвые в мире почили,
Дело настало живым,
– читал Сергей Платонович стихи Никитина детям, и как мог, рассказывал о том, что хотел сказать поэт.
Педагогическая деятельность всё больше и больше приводила его к мысли о том, что с народом нельзя обращаться слишком уж по-доброму. Народ не поймёт такого обращения. Например, в школу дети должны ходить не по желанию родителей, а по закону. Не пускаешь ребёнка в школу – плати штраф или садись в тюрьму. Впрочем, образование для крестьянских девочек – не так-то уж и нужно, и тут можно положиться на усмотрение родителей. А в классе нужно учредить строгие порядки. Не выучил задание – порка или становись на горох. Вот тогда грамотность и будет. Вот тогда сибирские дети и не будут спорить с учителем, как правильно говорить: «сапля» или «цапля».
Миром должна управлять сила – вот что он понял. – Мудрая справедливая сила! Но, Боже! Как ещё далеко было до этого!
Где-то там, далеко в Европе Россия вела кровопролитную войну. Военные действия велись с переменным успехом. Шамиль, объявивший себя имамом Кавказа, в расчете на помощь Великобритании и Турции, активизировал свои действия против российских войск, но потерпел неудачу. Турецкие войска были разбиты при Башкадыкларе, а попытки черкесов захватить Черноморскую и Лабинскую линии отражены. Но Россия втянулась в тяжёлую Крымско-Кавказскую войну, и Сергей Платонович понимал, что сейчас царю не до судеб заговорщиков, томящихся в сибирской ссылке.
Тяжёлые и безрадостные мысли одолевали им. Порой ему казалось, что у него в душе развивается какая-то душевная болезнь – до такой степени всё вокруг казалось безысходным и бесполезным. Хотелось действия, какого-то выхода накопившейся энергии, а ничего этого не было и не предвиделось. Вот взять хотя бы совсем недавние события...
Во время последней вылазки на капканы, которые Парфён хитроумно расставил в своих тайных охотничьих местах, Сергей Платонович был всего лишь второстепенным участником событий. Когда нужно было проявить решительность, старый Парфён первым сообразил, что нужно стрелять, и выстрелил. Через секунду это же понял бы и он, но Парфён опередил его, и это был факт: безграмотный и старый Парфён был впереди! Старик всё раньше понял и предусмотрел, а он, дворянин, был во всей этой истории лишь сопровождающим лицом…
Обидно. И обида эта никак не касалась Парфёна. Обидно было за себя.
Конечно же, никакой душевной болезни в нём не было. Была временная хандра и ощущение досады. При этом Сергей Платонович был сильной личностью, которая вынужденно пребывала в бездействии. А это вынужденное бездействие переносилось им тягостнее всего.
Как здесь быть благоразумным, когда жизнь проходит в этой глуши, а там происходят такие события! Решается судьба России!
Сергей Платонович был здоров, а вот по части благоразумия… Всякому разумному человеку его тайные мысли показались бы бредом сумасшедшего. Какое уж тут благоразумие! Но он был убеждён, что всё наоборот: сумасшедшие – все, кто не думает так, как он. А он-то как раз и пребывает в здравом уме и светлой памяти, правильно оценивает обстановку и хочет изменить положение, в которое попал из-за нерешительности и трусости командиров!
Главная мысль, которая вот уже давно терзала душу Сергея Платоновича, состояла в том, что отсюда ему уже никогда не выбраться. Ему было совершенно очевидно, что царский замысел предусматривал пожизненную ссылку для всех, кто представлял угрозу трону. Он не надеялся на милость государя, на хорошее будущее, но, если Пётр Иванович смирился со своей судьбой, то Сергей Платонович мириться с нею не хотел! Не такой он был человек, чтобы сидеть и ждать у моря погоды!
Надобно было что-то делать? Но что?
Он знал, что некоторые из сосланных писали прошения о помиловании на высочайшее имя, и всякий раз получали вполне предсказуемый отказ. Оно и понятно: на эти прошения не стоило даже переводить бумагу.
И что же оставалось? Обращать свои взоры и мольбы к господу Богу? Но ведь Он всегда был глух к людским страданиям… Утешиться мыслью о том, что и в школе своей он приносит пользу людям? Но не такого он себе желал! Понимал, что ждать милости не от кого. Ждать помощи тоже не от кого. Своего счастья надо добиваться самому. Вот только как? Что делать? Сможет ли? Хватит ли решимости и сил?!
Мысль Сергея Платоновича была проста и безумна: нужно бежать.
Любой человек, который бы находился на его месте и пришёл к такой невероятной мысли, выбрал бы направление с востока на запад. Незаметно пробраться в Европейскую часть России и там, затерявшись среди множества людей, жить тихо-тихо. Впрочем, можно перебраться и в Западную Европу.
Но именно этот маршрут Сергей Платонович и считал безумным.
«Если уж бежать, то на восток, – думал он. – Тихий океан – вот цель, до которой нужно добраться. Потом можно было бы отправиться в Северную Америку, а уже оттуда – и в Европу. И там остаться до лучших времён, пока в России не изменится власть».
Во время своего путешествия к Южной Земле, он побывал в нескольких странах южного полушария. Бразилия и Аргентина представлялись ему ужасным местом, совершенно непригодным для цивилизованного проживания. А вот Новая Голландия, которую ещё называли новомодным словечком – Австралия – место хоть и неуютное, а всё же лучше, чем эта Сибирь с её тайгой и бесконечными зимами.
Сергей Платонович для себя решил: если по достижении Тихого океана судьба занесёт его в Новую Голландию, и он там застрянет, это всё же будет лучше, чем жить в этой проклятой Сибири, ожидая своего смертного часа. Те места регулярно посещались английскими торговыми кораблями. Там кипит жизнь… Там можно и бросить якорь…
«Отправлюсь на китобойном судне! Отправлюсь моряком на торговом корабле или пассажиром, если денег хватит! Отправлюсь в багаже… Но непременно отправлюсь!», – как молитву повторял Сергей Платонович.
Только один человек на свете знал о его невероятном замысле. Это был Пётр Иванович Борисоглебский, в надёжности которого Сергей Платонович никогда не сомневался. Бежать одному было страшно, и поэтому он уже несколько раз предлагал другу последовать за ним, но всякий раз получал отказ.
Это было вполне закономерно. Пётр Иванович был болезненным, страдал одышкой, был менее подвижен, чем Сергей Платонович и гораздо менее энергичен. Казалось бы, и так было понятно, что этот человек не устремится в погоню за миражом, ни в какие туманные дали не полезет. Он не захочет и не сможет тайком пробираться в трюм и там прятаться среди мешков и бочек; не захочет наниматься на китобойное судно, провонявшее насквозь китовым жиром. Даже и пассажиром никуда не поплывёт… Но Сергей Платонович с удивительной настойчивостью предлагал ему свой невероятный проект. Вот и на второй день после похода на капканы, уже после занятий в школе, он пригласил Петра Ивановича и, раскладывая на место книжки и тетрадки, говорил:
– Лица, направленные в одну сторону, в бесконечность, не ищут изъянов друг в друге, не подличают, не лгут и не убивают, не затевают войн. Такие люди равны между собой, поскольку ничтожность их перед Богом делает человеческое общество – обществом равных и свободных людей. Я знаю наперёд, что ты мне сейчас начнёшь возражать, но я опять обращаюсь к тебе со своим предложением… Неужели, ты не видишь, что нас ждёт?! Или ты смирился с этой жизнью?
Пётр Иванович не стал спрашивать, какое именно предложение имеет в виду Сергей Платонович. Он и без этого знал, что хочет предложить его друг. Тихо сказал:
– Боюсь, тебе сейчас сильно не понравятся мои слова. К тому же, мы уже, как мне помнится, говорили на эту тему. Я не идеалист, и много чего неприглядного видел в жизни. Но, тем не менее, считаю, что вера очищает. Я верю в Бога, в Его милосердие! А всё, что ты мне предлагаешь, лишь раздутое эго под красивым прикрытием. К тому же, если ты уже наперёд всё знаешь, то зачем тогда обращаешься?
Разговор проходил в школе Сергея Платоновича, и Пётр Иванович стоял у стола и внимательно оглядывал классную комнату. Всё было чисто и привычно.
Сергей Платонович наклонился к другу и так же тихо возразил, глядя в его глаза:
– Всё, что творится у нас, сводит на нет твою формулу примиряющей роли веры в отношениях между людьми. Ты говоришь, что вера примиряет, что Бог милосерден! А вспомни инквизицию, историю двухсотлетнего правления династии Медичи! А ведь это было время рождения Ренессанса, изменившего всю европейскую культуру, это было драматическое время, когда религия заставляла людей отрекаться от своих ценностей, последним актом чего явилось предательство в отношении семейного учителя Медичи великого учёного Галилео Галилея. Взываю к твоему благоразумию! Я совершенно уверен в том, что ты до конца ещё не всё продумал и осознал!.. Ты же учёный!
Пётр Иванович грустно усмехнулся.
– Я знаю, что сама по себе вера ничего не добавляет науке. И не должна добавлять. Потому что точно так же, как ребенок счастлив близостью матери и отца, верующий человек счастлив близостью Творца. К тому же у меня жена и маленький ребёнок. Одно только это…
Сергей Платонович досадливо поморщился.
– Жену найдёшь себе новую! Экая невидаль – баба! Такого добра по всему миру довольно! Найдёшь себе новую, да ещё и любого цвета! А новая – она и детей тебе нарожает новых. А что толку от такой семейной жизни, как у тебя сейчас?
– Как это «что толку»? Мы живём, а не лежим в могиле, мы сыты, а не голодны – уже и на том спасибо! К тому же у меня есть возможность заниматься науками… Мне этого вполне достаточно!
– Ты живёшь в Сибири, и твоё потомство обречено на такую же жизнь. Представь: ты доживёшь до глубокой старости и потом умрёшь, а твой сын, который никогда не видел настоящего города и европейской жизни, подумает, что вот так, как здесь – жить можно и дальше. И дальше будет жить в Сибири. И внуки твои здесь будут жить, и правнуки…
Пётр Иванович тихо рассмеялся:
– А что в этом плохого? Пусть себе здесь и живут! И здесь русская земля!
– Да что в этом хорошего? То-то же ты свои научные отчёты шлёшь не в Иркутск и не на Камчатку, а в Санкт-Петербург и в Париж. Потому что цивилизация – там, а не здесь! А жить надобно там, где цивилизация! Ты же культурный, образованный человек! Уже ль тебе не хочется в Петербург, в Париж, в Лондон?!
Пётр Иванович пожал плечами.
– Да кто сказал, что именно там надобно жить? Жить можно и в Сибири. Весь вопрос в том, как жить?!
– И в тюрьме, за решёткой – тоже ведь можно жить!
Пётр Иванович улыбнулся своей обычной тихой улыбкой и, отойдя от Сергея Платоновича, словно бы отстранившись от него, уселся на единственный в помещении стул. Тот самый – учительский.
– В тюрьме – не хотелось бы, – сказал он. – А здесь – совсем не тюрьма. Раздолье, природа и столько всего нового и неоткрытого, что сердце радуется, оттого, что именно я являюсь первооткрывателем этих тайн. Да и посуди сам: как я могу бросить душевнобольного брата, жену и сына ради того, чтобы самому обрести где-то там – ещё неизвестно где! – какую-то призрачную свободу? Зачем она мне? Да ещё такой ценой? И что мне с нею делать? И, знаешь ли, что я тебе ещё скажу: думаю, что человек никогда не может быть совсем уж свободным. Живёт-то он среди людей! А ты – человек свободный, вот ты и езжай. Я, как лучший твой друг, помогу тебе – в этом можешь не сомневаться, но на большее – не рассчитывай.
На какое-то время в классной комнате воцарилась тягостная тишина. Сергей Платонович подошёл к столу, взял глобус и, бережно прокрутил его перед собой, думая при этом о чём-то своём и, казалось бы, совсем забыв о существовании друга.
– Я тебе ещё не рассказывал одну новость, – неожиданно встрепенулся Пётр Иванович. – Ни тебе, ни брату, ни жене… Ты будешь первым, кто это сейчас узнает. Новость – в каком-то смысле, конечно, грустная, но в каком-то и приятная.
– Если новость, то это непременно будет что-то плохое, – глухо проговорил Сергей Платонович, не ожидающий ничего хорошего.
Пётр Иванович рассмеялся:
– Ой, не скажи!
Сергей Платонович как-то весь напрягся, ожидая услышать какую-то неприятную новость, а Пётр Иванович продолжал:
– Мой батюшка, Иван Феофанович, пребывает сейчас в добром здравии и находится на полпути к нам.
– Он что, едет сюда?! – воскликнул Сергей Платонович. – На полпути – это как?
– В селе Кривощёковском. Пишет, что немного устал и хочет провести там несколько дней и хорошенько отоспаться после всех своих дорожных мытарств. Впрочем, я думаю, что он уже снова в пути.
– Кривощёковское? – задумчиво проговорил Сергей Платонович. – Это значит, что он уже на Оби. Далеко забрался! И прямо из Киева в Сибирь?
– Прямо из Киева, – подтвердил Пётр Иванович. – Испросив предварительно высочайшее разрешение.
– На всё у нас нужно разрешение, – пробурчал Сергей Платонович, не отводя взгляда от глобуса. – Может быть, и мне тоже обратиться к царю за разрешением отправиться к Тихому океану? – Он осторожно прокрутил глобус и ткнул указательным пальцем в какое-то место… – Так это твой папенька уже даже и не полпути, а процентов шестьдесят преодолел… И зачем батюшка едет к вам? Чтобы повидаться на старости лет?
– А ты не смейся! – сказал Пётр Иванович.
– А я и не смеюсь. Я просто удивляюсь.
– Он едет сюда, для того чтобы жить с нами.
– Жить – это как? – удивился Сергей Платонович.
– Жить с нами вместе!
– И как долго он собирается это делать?
– Он написал так: пока вы там, и я буду рядом с вами!
– Н-да, – проговорил Сергей Платонович. – Он явно не одобрял этот поступок Ивана Феофановича и считал его проявлением старческой глупости. – А матушка-то… то есть его супруга – она-то как отнеслась к этой его затее?
– А матушка-то наша померла год тому назад, царство ей небесное, – Пётр Иванович перекрестился, – ты разве не помнишь? Я же тебе рассказывал!
Сергей Платонович ничего не вспомнил, но счёл за благо сказать:
– Ах, да! Как же, как же!
Подумав о чём-то своём, Сергей Платонович выдал новую мысль:
– Смотри, как благоприятно всё складывается, – сказал он задумчиво. – Идти надобно зимой – это ясно. На санях можно так далеко умчаться, что ищи потом, свищи ветра в поле. А твой папенька будет здесь жить. Вот на него всех и оставишь – и брата своего, и сына…
– Нет, – твёрдо сказал Пётр Иванович. – Я и тогда не пойду никуда. – Ежели мне суждено умереть в этой земле, то, стало быть, так тому и быть! Да и ты, Серж… Не шёл бы никуда, а? Оставайся с нами. Ведь важнее пользы отечеству нет ничего на свете, а здесь мы её приносим – я своими научными изысканиями, а ты в школе работаешь. Разве это не подвиг – то, что ты здесь делаешь? Ведь эти ребятишки без тебя никогда бы не узнали грамоты и арифметического счёта, а ты несёшь им просвещение!
Сергей Платонович покачал головой и тихо сказал:
– Ступай к своим! Расскажешь им свою новость. Представляю, как Дарья твоя удивится! Шутейное ли дело: свёкор приезжает!
– Да уж! – согласился Пётр Иванович. – Шума будет много по всей деревне – в этом можешь не сомневаться.
Выходя из классной комнаты, Пётр Иванович оглянулся на друга и сказал ему:
– Я рад твоему обществу. Ты умный и необыкновенный человек, но зачем ты всё это затеял – даже не представляю. По-моему, ты просто идёшь на верную смерть, отправляясь в такой путь. Ну, да Бог нас потом рассудит, тогда-то и выяснится, кто из нас был прав.
Сергей Платонович рассмеялся:
– И ты тогда увидишь, что прав был я!
Пётр Иванович покачал головой и вышел из комнаты.
Сообщать близким о предстоящем приезде отца он не спешил. Его пугал шум, который при этом начнётся. Брат Андрей от волнения, скорее всего, расплачется, а Дарьюшка смутится – ведь ей предстоит предстать перед глазами свёкра – что ни говори, дворянина!
Его пугала затея, которую придумал Сергей Платонович. В том, что она закончится катастрофой – не могло быть сомнения. За ним бросятся в погоню, ему будут угрожать дикие звери и зимние метели. Зимы здесь длинные и холодные. Попасть в Китай или в пустыню к диким монгольским племенам – это было всё равно, что умереть. А даже и дойди он и впрямь до Тихого океана?.. Лучше не думать о том, что его там ждёт.
И другое тревожило Петра Ивановича: Сергей Платонович всегда с удивительным цинизмом говорил о народе, о людях вообще. То ли это он так шутил, то ли и впрямь презирал людей до такой степени, что даже и страшно делалось. Одновременно с этим он много говорил о счастье народном, о государственном благе. Рассуждал умно, высказывал дельные мысли. Пётр Иванович был убеждён: если бы такими категориями у нас мыслили наши государственные мужи, вся Россия выглядела бы сейчас иначе.
Пётр Иванович был убеждён, что Сергей Платонович – умный, государственного масштаба, человек! Но в нём всё ещё живы мальчишество, рисовка, романтизм, самолюбование. Если считать, что всё это лишь декорации, лишь антураж, которым можно и пренебречь, то, в общем, и в целом, получается весьма привлекательный образ. Ну а если всерьёз воспринимать некоторые его высказывания, то тогда лучше и не жить на свете!
До самого вечера Сергей Платонович так уже больше и не выходил из своего укрытия. Всё думал о чём-то своём, а о чём именно – про то никто на свете не знал. От предложения Дарьюшки отужинать вместе со всеми он отказался.
Между тем, Пётр Иванович объявил за ужином, что к ним приезжает папенька. Андрей, пребывающий в последние дни в хорошем расположении духа и участвующий в совместных трапезах, при этом известии, как и ожидал Пётр Иванович, прослезился, но как-то тихо и без особых высказываний, а Дарьюшка – та и в самом деле разволновалась…
А Сергей Платонович, вернувшись к себе, едва раздевшись, спрятался под одеяло и заснул. Во сне ему снились всегда одни и те же сюжеты: свобода, которая ждёт его где-то за двумя океанами и какая-то новая жизнь в России. В этой новой жизни он всё время кого-то казнил, возводил на эшафот и рубил чьи-то ненавистные головы, а под утро, когда он пытался припомнить, чьи же это головы слетали с плеч, он так и не мог ничего определённого припомнить…
И ещё один эпизод из его прошлой жизни снился ему всё время: это события на Сенатской площади. Каждый раз они происходили по-разному, и каждый раз у него оставалось ощущение досады из-за того, что было что-то упущено и сделано не так.
2.
К концу сороковых годов девятнадцатого века почти весь Кавказ оказался под властью русского царя. До присоединения к России он представлял собой пестрый, слабо связанный между собой конгломерат мелких феодальных и родовых объединений, находившихся между собой в постоянной вражде. После присоединения Кавказа к России прекратились опустошительные турецкие нашествия.
В начале пятидесятых годов Николай I решил, что настал удобный для России момент раздела ослабевшей Османской империи. По его расчётам, европейские державы, переживавшие социально-политические потрясения, не должны были ему помешать. Австрия к тому же должна была быть благодарна за помощь в подавлении венгерской революции. Англию же, как ему представлялось, можно будет привлечь на свою сторону, пообещав ей Египет и ряд островов Средиземного моря.
На одном из великосветских балов в Петербурге состоялась его беседа с сэром Джорджем Гамильтоном Сеймуром, британским послом в России. Царь предложил ему принять соглашение о разделе Османской империи на сферы влияния между Россией и Англией.
Действительность, однако, опрокинула расчёты императора. Австрия не стала жертвовать своими интересами на Балканах ради России. Правительство Франции хотело разрешить внутренний кризис с помощью войны, объединяющей нацию. Англия же предпочитала на подступах к Ближнему Востоку и Индии иметь слабую Турцию, нежели сильную Россию.
В октябре 1853 года начались военные действия, и Россия оказалась в изоляции: на стороне Турции выступили Англия и Франция.
Русская армия под начальством князя Горчакова перешла границу и заняла княжества Молдавию и Валахию. Осенью того же года русский Черноморский флот под командованием адмирала Нахимова уничтожил турецкую эскадру при Синопе. Однако Англия и Франция, опасаясь за само существование Османской империи, послали ей на помощь свои войска; к ним присоединилась и Сардиния. Австрия заняла позицию вооруженного нейтралитета. Многочисленные эскадры союзников появились почти во всех русских водах: в Чёрном, Балтийском, Белом морях, у берегов Камчатки. Главные военные действия развернулись на южных рубежах России.
Такова была обстановка в мире, когда по приглашению графа Александра Александровича Емельянова в Петербурге на набережной реки Карповки в его двухэтажном особняке на семейный совет собрались его близкие родственники.
В большом зале в мягком кресле восседал сам граф, мужчина шестидесяти пяти лет с пышной седой бородой и такими же усами. Его серые усталые глаза сидели глубоко, и словно навесом были защищены густыми бровями. Прямой ровный нос, тонкие губы говорили о его целеустремлённости и воле. Отставной полковник, кавалер многих орденов, он был ещё крепок и ладен.
Рядом с ним расположилась его младшая сестра, графиня Анастасия Александровна Бобрикова. Полная, увешенная дорогими ожерельями, она в свои шестьдесят не утратила привлекательности. В зале было прохладно, и она велела принести пелерину из голубых соболей.
За столом сидели сыновья Александра Александровича.
Старший – Алексей, тридцатипятилетний капитан-лейтенант, недавно приехавший в Петербург в отпуск. Он догадывался, о чём пойдёт речь, и напряжённо всматривался в лицо отца.
Средний – Пётр, располневший помещик, прибыв в родительский дом, весело рассматривал родственников, которых из-за нелюбви столичной жизни видел довольно редко. Он недавно женился, и теперь жил с молодой женой в своём имении.
Наконец, младший сын – Анатолий, шумный и никчемный, убивающий время в кутежах. В обществе отца, тётушек и старших братьев чувствовал себя неуютно. Он напряжённо ждал, зачем это папа? собрал большой семейный совет?
Наконец, чуть поодаль сидела младшая сестра Сергея Платоновича Емельянова, графиня Мария Платоновна Галкина. Её муж служил где-то в Крыму, и Мария Платоновна выглядела грустной и озабоченной. Она не понимала, чего это вдруг её позвали в дом дяди, и тихо сидела в ожидании чего-то значительного.
Граф Александр Александрович не любил излишней помпезности, был умным человеком. Когда-то в молодости, служа в гусарском полку, он отличался весёлым нравом, умел выпить, не пропускал мимо ни одной красотки. Но время неумолимо двигалось вперёд, и уже в отставке забыл всё своё, как он называл, сумасбродство, вёл тихий и степенный образ жизни, не пьянствовал, не играл в карты и в своих любовных устремлениях всегда знал меру. К достоинствам Александра Александровича следует отнести и его богатство, которое он сумел сохранить, несмотря на то, что сам никогда ничем, кроме как военной службой, не занимался. Свои поместья и крепостных он передал в управление среднему сыну, который жил в их родовой усадьбе, и обеспечивал безбедную жизнь близким.
Сестра Александра Александровича, графиня Бобрикова, была замужем за графом Петром Матвеевичем Бобриковым, коллежским советником в городской управе. Их единственный сын, Николай, служил командиром полка в крепости Грозной. Он родился в 1813 году, и после учёбы в Сухопутном кадетском корпусе в возрасте шестнадцати лет добровольно поступил в конную артиллерию фейерверкером четвёртого класса. В девятнадцать лет за отличие по службе его произвели в прапорщики – первый офицерский чин. Продолжая служить в конной лёгкой артиллерии, за «отлично-ревностную службу» в двадцать три года был награждён первым военным орденом Святой Анны третьей степени. Беспокойная воинская жизнь бросала его то в Крым, то на Кавказ.
Капитан Бобриков, командуя артиллерийскими батареями, находился постоянно на переднем крае сражений. За храбрость, мужество и самоотверженность был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость». Отвага в сочетании с деловитостью не прошли мимо глаз командования. Граф Бобриков был назначен флигель-адъютантом к его императорскому величеству и переведен в лейб-гвардии конную артиллерию, а ещё через пять лет за мужество и храбрость на Кавказе был награждён орденом Святой Анны второй степени и чином полковника.
Именно о нём и собирался поговорить Александр Александрович с родственниками, так как только он мог решить то, что задумал пожилой граф.
Александр Александрович оглядел собравшихся родственников. В зале повисла тревожная тишина.
– Я попросил вас приехать, чтобы мы могли обсудить важное семейное дело, – сказал он, внимательно глядя на свою сестру. – Когда умирал Платон, – продолжал граф, – у смертного его одра я обещал сделать всё, чтобы освободить Сержа из ссылки… Время сейчас неспокойное, сами видите: война там, война здесь. Неизвестно, какого оборота событий и ожидать. И я думаю, что сейчас настал самый подходящий момент, чтобы вызволить Сержа из проклятой Сибири. Государю нашему императору сейчас не до состарившихся мятежников. У него дела поважнее, чем вспоминать тот прискорбный, вне всякого сомнения, эпизод, который, иначе, как сумасшествием молодых жеребцов, я назвать не могу. Ежели мы сейчас проявим инициативу, быть может, сумеем вызволить Сержа из ссылки. А нет – он так и сгинет там, и его смерть будет нам всем укором. Пуще всего – мне! Ведь я даже и на том свете буду клясть себя за то, что не выполнил обещания, данного брату.
Собравшиеся благоговейно слушали старого графа, а он вдруг побагровел от возмущения, что с ним случалось крайне редко, и закричал, словно бы отвергая чьи-то нападки:
– И это при моих-то связях!
Анатоль нарушил торжественность обстановки высказыванием, сделанным с совершенно серьёзным лицом.
– Батюшка, – сказал он. – Но зачем же дело стало? В наши времена люди решают и не такие вопросы…
Александр Александрович с изумлением посмотрел на сына. И, вместо испепеляющего гнева, спросил его с язвительной насмешливостью:
– Это какие же ещё?
Анатоль пожал плечами и ответил:
– Да, мало ли какие! Всякие! Вот взять хотя бы, что учинил тайный советник Меньшов. Ведь за то и четвертовать мало. Сам государь император ведь так и сказал, и это все слышали.
– А ведь и в самом деле, – подтвердила Мария Платоновна. – Этот Меньшов обобрал казну, аки разбойник с большой дороги, и… как с гуся вода. Дал кому надо, и… Дело положили под сукно, а самого отправили в родовое имение, где он теперь и живёт припеваючи, будто ничего и не случилось. Неужели наш Серж опаснее для государства, чем этот казнокрад?
Александр Александрович поморщился, но почему-то обратил взор в сторону Анатоля.
– Вечно ты вносишь смуту, – сказал он. – Ты разумное говори, а не вздор.
– Да куда уж разумнее, папа?, – возразил Анатоль. – Вы когда-нибудь слыхивали, чтобы в нашей стране наказывали каторгою мошенников и казнокрадов? – сказал он, оглядывая присутствующих.
Возникшее было оживление, тотчас же сменилось тишиной. Все понимали, что Анатоль – явно не тот человек, который делает погоду в этом доме и потому терпеливо ждали, когда же поступит некий важный сигнал, который и обозначит дальнейшее направление разговора.
Да ведь и разговора-то никакого не должно было случиться. У Александра Александровича был всегда один разговор: «Я сказал, что будет так, значит, и быть по сему». И только пикни ему в ответ – он тебя одним взглядом испепелит. А тут Анатоль, которого никто всерьёз не воспринимал, что-то такое брякает, а Александр Александрович ему это спускает, словно бы пустяк какой: в его присутствии и так себя вести.
Пётр Александрович высказал свое мнение:
– Я полагаю, что нам следовало бы обратиться с прошением на высочайшее имя.
Присутствующие грустно улыбнулись при его словах, которые были ничуть не умнее того, что только что наболтал Анатоль.
– Петя, – наставительно сказал Александр Александрович, – ты-то хоть не огорчай меня странными суждениями.
Он сказал «странные» с таким многозначительным нажимом, что Пётр Александрович пожалел, что вообще сюда приехал. С другой стороны: а как не приедешь, ежели батюшка настойчиво требует. Можно было бы, конечно, сказаться, больным, но папa – он потом тебе эту болезнь так припомнит, что и сам не рад будешь.
Пётр Александрович пожал плечами и обиженно умолк. Просто надо ведь было что-то вставить во внезапно образовавшуюся неловкую тишину.
Александр Александрович откинулся в кресле с видом человека, которому некуда спешить и он готов ждать сколь угодно долго, и только пробурчал:
– Неужели нет более никаких иных мнений, нежели то, что мы сейчас услыхали?
Графиня Анастасия Александровна Бобрикова сказала с усмешкой:
– Я так понимаю, что мой любезный братец ждёт, чтобы высказалась именно я?
Александр Александрович уловил едва заметную язвительность в её словах и ответил ей тем же:
– Сестрица, ежели тебе есть, что высказать – выскажи. Мы ведь здесь собрались для того, чтобы решить, что нужно сделать для нашего Сержа.
Графиня опять усмехнулась и сказала:
– С каких это пор, мой любезный братец, мы у тебя что-то обсуждаем? И первое слово, и последнее – всегда оставалось за тобой. Поэтому давай перейдём к делу! Вся надежда, как я понимаю, у вас возлагается на меня. И я не понимаю, почему об этом нельзя сказать прямо: мол, Настасья, мы ждём от тебя важных решений. А я не отказываюсь. Чем могу – тем и помогу. Но вы поймите: с трудом верится, что в этой ситуации можно будет что-то сделать.
– Но ведь и не делать ничего нельзя, – сказал Александр Александрович.
– И это правда, – кивнула графиня. – Делать что-то – это наша обязанность. Я напишу сегодня же письмо Николеньке, и он, вне всякого сомнения, будет рад помочь Сержу. Если ему представится возможность напрямую обратиться к Государю с нижайшей просьбой – он это сделает, можете не сомневаться.
– И я тоже напишу письмо, – сказал Александр Александрович. – Николя всегда прислушивался ко мне.
– Напиши и ты – хуже не будет, – сказала графиня. – После недавней успешной операции на Кавказе он ждёт повышения и, того и гляди, со дня на день станет генералом. Пусть, ежели сможет, обратится напрямую, а нет – через наместника… Князь Воронцов его любит…
– Оно бы лучше через наместника, – задумчиво сказал Александр Александрович.
– Давай-ка братец, не будем решать за Николеньку, как ему там действовать. Он варится в тамошнем котле, ему и виднее.
Алексей Александрович вдруг сказал:
– Ну, так за чем же дело стало?
Александр Александрович усмехнулся:
– Уж, не по почте ли ты собрался отправлять письмо, капитан-лейтенант?
– Можно и не по почте, а с оказиею, как обычно.
– Не будет у нас «как обычно», – сказал Александр Александрович. – Случай-то наш совсем не обычный, а по сему и действовать надобно не обычно.
– Папa, – воскликнул Анатоль. – Я с удовольствием поеду куда угодно, и передам письмо в руки Николя!
– Глупости, – сказал Алексей. – Поеду я.
– Да почему именно ты? – возмутился Анатоль.
– Поедет Алексей, – сказал Александр Александрович. – Ежели в пути возникнет какая-либо непредвиденная неприятность – письмо уничтожишь и передашь всё устно. Николя поверит тебе на слово.
– Поверит, конечно, – подтвердила графиня. – Между Николя и Алексеем всегда были добрые отношения.
Это был камень в огород Анатоля. И все это прекрасно поняли, так как знали, что Анатоль домогался дружбы Николая, но так по-настоящему и не удостоился её.
– Я даже не знаю, – сказала Анастасия Александровна, так ли уж нужно что-либо писать. Алексей – человек умный, у него прекрасная память, великолепное соображение и он смог бы внятно изложить нашу просьбу своему кузену… Разве не так, Алёшенька?
– Я готов передать нашу просьбу и устно, – охотно согласился Алексей.
– Устно – это хорошо, – сказал Александр Александрович, – и язык у Алексея хорошо подвешен, и скажет он всё, что надобно, но всё же слово написанное обладает большей силой.
– Не смею возражать, – согласилась графиня. – Письма мы пишем сегодня же – я от себя, а ты от себя…
– Не так, – возразил Александр Александрович. – Пишем на одном листе. Ты всё-таки мать, и пиши первая. Я напишу после тебя… А все остальные подпишутся!
Александр Александрович обвёл взглядом присутствующих. Естественно, никто не возражал. Да никто бы и не посмел!
– Но я ещё не всё сказал, – продолжил свою речь Александр Александрович после выразительной паузы.
Все с удивлением посмотрели на него.
– Меня подвигло на все эти сегодняшние действия вот какое обстоятельство, – он уселся в кресле поудобнее, и всем сразу стало понятно, что он собирается рассказывать что-то необычное и обстоятельное. – В Киеве живёт один мой давнишний знакомец – Иван Феофаныч Борисоглебский. А точнее говоря: жил.
– Умер? – предположила графиня Анастасия. Она никак не могла взять в толк, какое отношение имеет Киев и этот Иван Феофаныч к тому, что они сейчас обсуждали.
– Не умер, слава Богу! И пусть живёт подольше… Так вот, в далёкой молодости нам с ним приходилось пересекаться, хотя, казалось бы, между нами было мало общего – он был корабельным лекарем, а я – сухопутный вояка. Но – пути Господни неисповедимы. Были мы с ним на дружеской ноге. А потом судьба нас снова разбросала – кого куда… – Александр Александрович задумался, видимо, перебарывая в себе какое-то глубокое внутреннее волнение. – И кто ж знал, – продолжал он, – как нам потом придётся снова пересечься. Но, вот, поди ж, ты! Пришлось! – он опять глубоко задумался, а потом как-то разом всё и выпалил: – У него двое сыновей. И в роковом декабре они вляпались в ту же историю, что и наш Серж. Только наш-то был здесь, на Сенатской площади, а те двое – под Киевом. Так я вам скажу: Серж – это невинный ягнёнок, по сравнению с теми двумя братьями. Наш-то просто по дурости пошёл на эту площадь. А те – истинно по злому умыслу! Они замышляли убийство царя – не много, не мало. И ведь смотрите: сколь же велико было добродушие императора, что он их не казнил! Вот где истинная щедрость души проявилась!..
Долго ли, коротко ли, но оба они оказались в Сибири, сначала на каторге, а потом и на поднадзорном поселении. И живут они сейчас вместе с нашим Сержем. В одном доме!
Графия Анастасия встрепенулась:
– А не повредит ли это репутации нашего Сержа, когда дойдёт до дела?
– Не повредит, – сказал Александр Александрович. – И даже, наоборот – помочь может.
– Это как же? – не поверила графиня.
– Оба брата ведут спокойный образ жизни, глубоко во всём раскаялись и теперь предаются наукам и искусствам. Изучают тамошнюю сибирскую природу да отчёты научные шлют в Академию.
– Можно сказать, с пользою проводят время – ухмыльнулся Анатоль.
– Да уж не чета тебе, бездельник! – неожиданно зло рявкнул на него Александр Александрович.
– Помилуйте, папа?, – обиделся Анатоль. – Как можно сравнивать меня и этих двоих несостоявшихся цареубийц?
– Очень даже можно! Бездельники, картёжники и гуляки – такие же точно цареубийцы, ибо расшатывают основы нашей государственности.
– Но… – начал было Анатоль.
– Никаких «но»! Говорю я, а ты молчишь!
Анатоль изобразил смирение – совершенно лицемерное, что хорошо читалось на его нагловатом лице, а Александр Александрович продолжал.
– Теперь самое главное! Этот самый Иван Феофанович испросил у Государя разрешения и добился оного, чтобы…
– Чтобы их вернули из ссылки? – радостно выкрикнула Мария Платоновна.
– Ах, Маша, Маша! – укоризненно покачал головой Александр Александрович. – Какая ты быстрая! Нет, конечно! Он испросил разрешения самому поехать к сыновьям.
– В Сибирь? – ужаснулась Анастасия Александровна, и поплотнее закуталась в свои соболя. – Какой ужас!
– В Сибирь, в Сибирь! – подтвердил Александр Александрович. – На санях – лихо домчится. Не пройдёт и двух месяцев, как он уже там будет.
Графиня сказала:
– Это ты, братец, сообщил нам не весёлое известие, а грустное. А я-то думала, что ты нас чем-то радостным потешишь.
– Да уж куда радостнее-то, Настенька! Царь имел все основание этих двух казнить самою лютою казнью. И был бы прав! Но он их помиловал! От цепей освободил. И вот теперь – соблаговолил отправить к ним их батюшку. Значит можно о чём-то попросить нашего царя? Особенно, если выбрать момент подходящий. Вот о чём я хотел сказать. И коль скоро человек, который уже в годах более преклонных, нежели я, отправился в Сибирь, чтобы спасти там своих чад, то уж нам-то сам Бог велел вызволять нашего Сержа, разве не так?
Он обвёл грозным взглядом всех присутствующих, словно бы ожидая возражений.
– Истинно, так, – ответил за всех Алексей.
– То-то же! – сказал Александр Александрович, – поднимая вверх указательный палец.
3.
А лексей Александрович Емельянов был человеком решительным. Свою жизнь он посвятил военно-морскому флоту, но особых вершин в продвижении по службе не достиг. В самом деле: быть в тридцать пять лет капитан-лейтенантом – означало восходить по служебной лестнице на общих основаниях, не быстрее обычного, но и не медленнее. В боевых действиях ему участвовать не приходилось, и служба его проходила, как сказали бы сегодня – в тепличных условиях.
За две недели до разговора на семейном совете, он обратился к командованию с просьбой разрешить ему отпуск. Городок Ревель, что на южном берегу Финского залива, с его узкими улочками, немецкими бюргерами и чухонскими извозчиками ему уже успел порядком надоесть. Хотелось скорее погостить в отчем доме, в Петербурге, а если повезёт, и жениться. Пора уже, да и отец торопит.
Контр-адмирал Небогатов, происходивший из семьи потомственных моряков, по-отечески сказал, держа в руках его рапорт:
– Граф! Я не возражаю, конечно… Когда же ещё идти в отпуск, как не зимой, когда дел на службе не много… С Богом! А позволю себе полюбопытствовать: собираетесь ли куда-то поехать?
– Дома погощу. Давно батюшку не видел…
– Ну, что ж… Дело важное… Поезжайте…
Выправив необходимые бумаги, Алексей Александрович не стал задерживаться и при первой же оказии выехал в Петербург.
Там он стал участником уже описанного нами семейного совета. Отец и тётушка написали письма, адресованные его кузену. Все прочие оставили на письме свои подписи, и Алексей Александрович отправился в долгий путь на Кавказ, к кузену графу Николаю Петровичу Бобрикову.
До Москвы можно было лихо домчаться и на поезде, но после Москвы нужно было двигаться уже на почтовых, поэтому Алексей Александрович принял решение сразу же взять батюшкину карету, ямщика Акима, которого знал с детства, и прямо из Петербурга ехать в карете.
До Москвы домчались быстро и без особых приключений. После мрачного Ревеля первопрестольная выглядела так привлекательно, что не хотелось уезжать, но Алексей Александрович преодолел тоску по спокойной и неторопливой жизни, и, переночевав у дальних родственников, двинулся с Акимом дальше.
Путь от Москвы до Тулы показался лёгким и неутомительным, а вот дорога от Тулы до Воронежа привела его в состояние гнетущей тоски. Он ехал в своей холодной карете, в которой только то и было хорошего, что в неё не задувал ветер, и думал, кутаясь в шубу: «Едешь-едешь, а конца и края не видать. Велика наша матушка-Россия»!
Огромные снежные просторы раскинулись вокруг. Снег сверкал на солнце и слепил глаза. Проезжая чёрные леса, Алексею Александровичу становилось не по себе. Хорошо, что впереди шла почтовая карета. Вместе было не так страшно. В лютые зимы здесь, бывало, на кареты нападали стаи голодных волков. На этот случай у Алексея Александровича были припасены два пистолета.
Однообразный звон колокольчика на лошадях и уже успевшие надоесть снежные картины усыпляли. Отчего почти всю дорогу Алексей Александрович дремал.
О чём только не передумал граф за время дороги. И о службе своей невесёлой, и о том, что пора, наконец, жениться. Нужно бы всё же решиться и заслать сватов к Наталье Родионовне, дочери помещика, живущего неподалёку от их родового имения, где сейчас проживал Пётр. Думал он и о кузене своём, Сергее Платоновиче, которого никогда не видел, но слышал о нём много…
После Воронежа пейзаж изменился. Здесь местность была холмистой, а в лесах преобладали лиственные породы деревьев.
Проезжая мимо деревень, граф видел, что живут там люди, не имея ни малейшего представления, что происходит в мире.
Между тем, совсем недалеко шли бои, гибли люди…
Россия втянулась в тяжёлую войну с Турцией. Дело осложнялось тем, что воевать приходилось и на Кавказе, где далеко не все народы, населяющие этот горный край, были дружественны России. И, тем не менее, содействие туркам и их союзникам со стороны горцев выразилось далеко не в той степени, на которую мог рассчитывать неприятель. Главной причиной такого разочарования было полное незнание противником, что же представляли собой народы Кавказа. Даже щедрое снабжение горцев оружием не принесло той пользы, которую они ожидали, так как усовершенствованные французские ружья были горцам незнакомы. Да и разрозненными были их силы. К тому же нередко враждовали они друг с другом.
Большое количество войск, сосредоточенных здесь, и малое знакомство со всеми условиями борьбы внутри края за обладание Кавказом, внушали в Петербурге уверенность в перспективности быстрых и широких наступательных операций на южной границе. Главнокомандующий же, князь Воронцов, и его ближайшие помощники на месте были совершенно иного мнения, считали количество сосредоточенных на Кавказе войск не только недостаточным, но признавали и само положение этого края рискованным до получения солидных подкреплений из России.
Короче говоря, Россия вела тяжёлую войну, о которой здесь, в глубинке, мало кто думал. Неторопливая привычная жизнь протекала неспешно и патриархально. Люди ни о чём не знали, и знать не хотели. Создавалось впечатление, что вся огромная Россия стоит незыблемо, а люди, живущие в этой стране, точно знают, что такое положение будет длиться вечно.
Думая так, Алексей Александрович вдруг сказал вслух – то ли сам себе, то ли кому-то невидимому:
– О чём они тогда думали на Сенатской площади?
Его вопрос прозвучал в тесной промёрзшей карете даже и не как вопрос, а как ответ. Всё в этой жизни было и так ясно, а изобретать в ней что-то новое – глупо. Российская империя была, есть и будет!
Вот это ощущение неизменности всего окружающего, постоянства привычного уклада жизни, её порядков и было основным мотивом, что наполняло душу молодого графа.
Между тем, к этому времени уже были изобретены первые паровые корабли, которые не нуждались в парусах. Находились горячие головы, предрекавшие, что со временем парусный флот и вовсе исчезнет и полностью заменится паровым…
Прогресс наступал во всём. И противники его предрекали в связи с этим гибель России. Изобрели фотографические аппараты, которые делали очень точные изображения предметов и людей. И тут же находились те, кто утверждал, что со временем такой способ изображения уничтожит живописное и графическое искусство… Так и до конца Света не далеко!
Алексей Александрович точно знал: этого не будет никогда. Ничто не изменит этого мира, который именно теперь приобрёл свои окончательные очертания, а все эти технические игрушки – игрушками и будут. И как они не смогут изменить мироустройство и порядок в его огромной стране, так и опыты с переустройством государства тех безумцев были обречены на поражение. Россия незыблема! Вот скажем, сейчас много говорят об отмене крепостного права. Но ведь это же чистейшее безумие?! Как бы мужику не случилось хуже от той воли, которую ему дадут…
Он и сам не заметил, как начал засыпать… Последняя мысль, которая отчётливо прозвучала в его сознании, была такой: «А всё-таки Сержа надобно выручать… Если он когда-то и вляпался, то давно всё осознал… Уж, ежели мне в Ревеле жить стало невмоготу, то представляю, каково ему там, в Сибири…».
Закутавшись в меха, он спал, а карета, ведомая молчаливым Акимом, всё мчала и мчала на своих полозьях по снежным просторам России. Одни картины сменялись другими. Хвойные леса – лиственными. Лесистые места стали редкими. Бескрайние степи – холмистыми снежными пустынями, и конца и края этому путешествию не было видно.
Проснулся он от ощущения того, что стало вдруг как-то необъяснимо тихо. С трудом открыл глаза и обнаружил, что вокруг непроглядная темень. Выглянул в окно – ночь. Над головой, пробиваясь сквозь тучи, плыл серп луны, освещая холодным светом небольшое пространство вокруг. Ни огонька вдали, ни дороги впереди. «И куда это нас занесло?», – пронеслось в его голове. Карета стояла среди бескрайней снежной пустыни, а лошади настороженно фыркали, переминаясь с ноги на ногу.
Превозмогая сонливость, он открыл дверцу кареты, огляделся, стараясь понять, где же они, куда их занесло.
– Аким! – крикнул Алексей Александрович. – Почему мы остановились?
В ответ – тишина.
Не дождавшись ответа, Алексей Александрович вышел из кареты и сразу же увяз по колено в снегу. С трудом удерживая равновесие, прошёл вперёд.
Акима на месте не было. Алексей Александрович зажёг фонарь и только сейчас обратил внимание, что второго фонаря не было. Стало быть, Аким куда-то ушёл с фонарём что-то высматривать впереди? Алексей посветил вокруг: снежная равнина только в одном месте прерывалась зарослями кустарника, а кроме этого небольшого препятствия, ничего больше не было видно.
– Может быть, по нужде, куда-то отошёл? – растерянно пробормотал граф и снова крикнул в темноту:
– Аким! Ты куда делся?
Только сейчас он догадался посветить на снег вокруг лошадей и кареты. Следы Акима уводили куда-то в сторону. «Не иначе, как что-то случилось!» – с тревогой подумал граф и вернулся. Достал саквояж, который у него лежал на верхней багажной полке и решительно извлёк пару пистолетов, которые взял с собой на всякий случай, имея в виду, что едет всё-таки в незнакомые места и мало ли что в пути может приключиться. «Вот, чёртов Аким! Не иначе, дорогу пошёл искать. Заблудиться в снежной степи, да ещё ночью, в чужих местах – очень опасно! Куда же нас занесло?».
Снова вышел из кареты и снова стал звать Акима. Ответом ему была всё та же тишина. Руки Алексея Александровича сжимали пистолеты, а в глазах, смотрящих в темноту, была растерянность. Подумал: «Россия огромная, и чего я в ней сто?ю без Акима? Ведь я даже не знаю, куда дальше ехать».
Он снова закричал: «Аким! Где ты?»
– Да здесь я, здесь! – услышал он откуда-то издали.
Тёмная фигура Акима вышла из-за стоявших неподалёку стеною кустов и направлялась к карете.
– Ты где это шляешься? – рассерженно закричал Алексей Александрович. – Мне что тут без тебя – замерзать в этой степи?
Аким, подошедший к карете, виновато проговорил:
– Сбились мы с пути, барин, вот я и ходил – дорогу впереди посмотрел.
– И что ты там высмотрел?
– А ничего хорошего… куда дальше ехать, не могу понять.
– А зачем тогда ехал по такой темноте?
– Так ведь обещали мне люди, что скоро будет постоялый двор. Две версты, сказывали, проедешь прямиком, а там, на краю села постоялый двор и увидишь. А я уже и не две версты с тех пор проехал, а все десять, и ничего не видно. Хоть бы какой огонёк где-нибудь мелькнул.
– Бездельник! Куда ты меня завёз? На погибель мою, что ли?
Аким усмехнулся как-то по-особенному.
– Почему ж только на вашу, и на свою тоже. Ежели погибать будем, то вместе.
– И зачем же ты это, негодник, сделал?
– Что сделал? – не понял Аким.
– Зачем завёз меня и себя в эту глухомань?
– Нешто я по злому умыслу сделал это? А пистолеты-то у вас зачем, барин? Меня убить задумали? Так ведь я всю жизнь верой и правдой служил вашему батюшке, за что же меня теперь убивать?
– Пистолеты! – воскликнул Алексей Александрович! – Дались тебе эти пистолеты! Взял на всякий случай – смотрю, тебя нигде нету, вот и взял! Давай-ка лучше не рассуждай, а поехали! А то манеру взял: рассуждать!
Аким не стал спорить, а только сказал:
– Тогда я назад поеду. Ежели не собьёмся с пути, то попадём в ту деревеньку, где мы недавно проезжали.
– Назад – так назад! – согласился Алексей Александрович! – Едем! Он влез в карету и, положив пистолеты рядом с собой, откинулся в изнеможении на подушку.
Через час езды в обратном, как им казалось, направлении, они увидели вдали мерцающие огоньки. Остановившись, Аким доложил барину, что, мол, вдали огоньки и нужно бы двигаться тепереча в ту сторону.
– Двигайся, двигайся, хоть куда-нибудь, пока мы тут не замёрзли в степи!
Некоторое время спустя, когда собачий лай возвестил о приближении жилья, Аким снова остановился и доложил:
– Воля ваша, барин Лексей Лександрыч, а только не знаю я тепереча, что дале делать.
– Да что такое опять случилось? – раздражённо спросил граф.
– Не хочется мне ехать в ту сторону.
– Да отчего ж тебе не хочется, варвар? Ты что же хочешь тут в степи замёрзнуть?
– Так деревня, которая впереди – какая-то не та.
– Это что значит – не та? – удивился Алексей Александрович.
– Да вот думаю, грешным делом: не разбойники ли это? – тихо проговорил Аким.
– Да ты часом, не сдурел? Какие могут быть разбойники в наше время? Все разбойники у нас, благодарение Богу – на каторге.
– Ой, не скажите, Лексей Лександрыч, не скажите. Не все! Некоторые по большим дорогам до сих пор шастают, да людей грабят.
– Так то по дорогам, а здесь-то тебе не дорога, дурья твоя башка, а деревня целая! Езжай и ничего не бойся, а я пистолеты свои достану на всякий случай – бережёного Бог бережёт!
– Так ведь и не деревня это вовсе, – доложил Аким.
– А что же это? – изумился Алексей Александрович.
– Сам не пойму, но, кажись табор цыганский. С этого холмика хорошо видать, когда луна светит. Кибитки кругом стоят, а в серёдке, вижу, табун лошадей. Нет, не цыгане это, хоть и цыгане – это ведь всё равно, что разбойники!
– Да что ж я цыган не видел, что ли? – возмутился Алексей Александрович. – Да у нас в доме я цыган столько перевидал с самого детства…
Аким махнул рукой:
– Так то вы видали не тех цыган. Тех-то и я видел: поют, танцуют и гадают, а эти – леший знает, кто они такие и что у них на уме.
– Давай поезжай, а там посмотрим, – приказал Алексей Александрович. – Нам – что так, что так, терять нечего. Не замерзать же в пути.
– Воля ваша, – согласился Аким и полез на козлы.
И они тронулись в путь.
В скором времени въехали в какое-то странное поселение, которое сплошь состояло из шатров. «Ну, так и есть: цыгане, – с досадой подумал Алексей Александрович, но что-то неуловимо нецыганское было во всём облике этого странного поселения. Замелькавшие в темноте силуэты людей, говоривших на непонятном языке, тоже не напоминали цыган.
Аким остановился, отбиваясь плетью от надоедливо лающих собак, а Алексей Александрович высунулся из кареты и спросил человека, оказавшегося ближе всех:
– Эй, мил человек! А скажи-ка, любезный, куда это мы попали?
«Мил человек» приблизился к ним, и Аким и его барин увидели, что это явно не цыган. Мужчина подошёл ближе. Узкие раскосые глаза хитро глядели на них из-под бараньей шапки.
– Так это никак калмыки! – тихо проговорил Аким.
– Да я уже и без тебя догадался, – сказал Алексей Александрович и грозным и начальственным голосом потребовал, чтобы тот представил его местным представителям власти.
Тот повернулся, махнул рукой, мол, следуйте за мной, и пошёл в сторону кибитки, которая отличалась от остальных своим белым нарядным войлоком.
Через некоторое время их окружили люди, которые таращили на незнакомых приезжих глаза так, словно бы никогда не видели человека европейского облика.
– Ишь ты, – прошептал Аким. – Дивятся, нехристи, на нас глядючи.
Представителем власти оказался человек, неплохо говорящий на русском языке.
– Моя зовут Бадмa. Я рад видеть русский офицер. Приходи мой дом, дорогим гостем будешь!
Бадма – коренастый мужчина в чёрном приталенном кафтане, из-под которого виднелась рубаха, зелёные штаны, вправленные в мягкие кожаные сапоги. В левом ухе висела в виде кольца большая золотая серьга, а на голове – меховая шапка, из которой торчала чёрная косичка.
Он пригласил гостей войти в богато украшенный шатёр, а на опасения Алексея Александровича, что ведь в карете остались вещи и не пропадут ли они, ответил, что пусть он не беспокоится, у него здесь ничего и никогда не пропадает. Алексей Александрович всё же почёл за благо взять из кареты саквояж, в кармане которого лежали пистолеты, и только тогда прошёл в шатёр. Огляделся.
Остов войлочной кибитки состоял из нескольких деревянных решёток, поставленных по кругу, на головки которых опирались деревянные длинные жерди, вставленные заостренным концом в отверстие массивного дымового круга. Остов кибитки покрыт хорошо прокатанным войлоком, привязанным верёвками к деревянным частям кибитки. Дверь завешивалась войлочным пологом с наружной стороны. Александр Александрович понял: верхний круг служил дымоходом, и через него помещение освещалось днём.
В середине кибитки стоял очаг. Налево от входа – конская сбруя. В глубине – сундуки, какие-то ящики. У дальней стенки – ложе главы семьи.
Увидев, что гость внимательно рассматривает кибитку, хозяин пояснил:
– Хороший дом, тёплый! И легко собрать… Грузим на верблюда, на телегу…
Войлочный пол. На небольшой возвышенности горкой сложены одеяла, ковры. В центре шатра на специальной подставке над каменным очагом висел большой котёл. Возле него сидела молодая женщина и большой деревянной поварёшкой что-то помешивала.
Молодой граф засмотрелся на юную калмычку. Она была в длинном платье, поверх которого надета безрукавка, и из-под платья виднелись красные шаровары. Она, не обращая внимания на гостей, зачерпывала кипящую жидкость и тоненькой струйкой вновь вливала в котёл.
Хозяин провёл их за перегородку, образованную ковром, и они оказались в тесном, но уютном и очень тёплом помещении. Здесь тоже стоял сундук, на котором, к удивлению Алексея Александровича, лежали шахматы.
Разделись, по приглашению хозяина, помыли руки с помощью женщины, принесшей большую чашу и кувшин, и уже собрались, было сесть, по приглашению хозяина за непривычно низенький резной стол, как тут-то и произошло маленькое недоразумение. Хозяин сказал, что Господин должен сесть за этот стол, а его слуга, будет накормлен в другом месте, куда его отведут. Алексей Александрович возразил, сказав, что хотел бы оставить Акима при себе, потому что он – не только слуга, но и давний друг. Бадма удивился, но возражать не стал и, чтобы подчеркнуть не очень высокий статус Акима, усадил его в сторонке. Впрочем, Аким не возражал.
– Я – граф Алексей Александрович Емельянов, офицер военно-морского флота его Императорского величества, – представился Емельянов. – Служу в чине капитан-лейтенанта. Еду к своему кузену, графу Николаю Петровичу Бобрикову, который служит в крепости Грозной командиром полка.
– А по нашему обычаю нельзя спрашивать у гостя, кто он такой, – сказал Бадма, хитро, прищурив свои и без того узкие глаза. – Офицер, так офицер, мы рады любому царскому человеку.
Алексей Александрович отпарировал:
– А по нашему обычаю, положено представляться, когда входишь в дом, что я и делаю.
– Уж если говорить про обычаи, то, прежде чем угостить гостя, моя всегда ему даёт шир-чой, чай, по-вашему. Только у нас чай не такой, как у вас! Вот сейчас моя младшая дочка и варит наш шир-чой.
– Чай, так чай… Замёрзли в дороге…
– Замёрзли… Это плёхо, очень не хорошо. Сними сапоги. Сейчас я прикажу, – тебе разотрут ноги. Сразу тепло станет!
Алексей Александрович подчинился. На зов хозяина вошла тоненькая смуглая девушка и без всякого стеснения стала растирать ему ноги какими-то настоями. Алексей Александрович почувствовал, как приятное тепло разлилось по его телу. Потом она укутала его ноги овечьей шкурой и передвинула низенький стол к месту, где сидел гость и её отец.
Вошла девушка и поставила пиалу с дымящимся напитком перед гостем. Потом внесла пиалу и для отца.
– Так, что это за варево? – спросил Алексей Александрович, осторожно взяв пиалу в руки…– Я слышал, что калмыки пьют чай с молоком.
– Выпей, не бойся! Это вкусный. Рецепт его приготовления простой… Я расскажу. В котле нужно заварить чай, потом добавляй соль, молоко, каймок или мой, топлёное масло по-твоему. Можно добавить ёг, бараний жир… Вот и получится шир-чой! Вкусный! Ты попробуй! Вкусный! Потом будем кушать… буслан элкен…
– А это что ещё такое? – спросил Алексей Александрович.
– О! Это очень вкусный кушанье. Печёный говяжья печень с солью, перцем… Очень вкусный!
Покормили их хорошо, хотя, конечно, сидеть на ковре, скрестив ноги, было неудобно, но гости были рады и такому приёму. Запивали печёную говяжью печень прекрасным кумысом…
Между тем, разговор шёл неторопливо и обстоятельно.
– Ты начальник всех этих шатров? – спросил Алексей Александрович.
– О! У меня большой хотон! Двадцать две кибитки!
– И вы всегда так располагаетесь по кругу?
– Да! Неспокойное нынче время… Так легче держать оборону. А в середине – лошади… Всё наше богатство!
Развалившись на подушках, Алексей Александрович уже почти дремал, как вдруг, взглянув на висящий на ковре кинжал, воскликнул:
– Какая прелесть! Красивый…
Стоило только молодому графу удивиться красоте кинжала, как Бадма тут же снял его с ковра и поднёс гостю, объявив, что это подарок. Алексей Александрович смутился и сказал, что совсем не это имел в виду, когда похвалил кинжал, но Бадма и слушать ничего не хотел.
– У нас так положено, – сказал он. – Если гость похвалил, то подарить нужно.
Аким при этих словах как-то по-особенному крякнул и Алексей Александрович, скосив на него глаза, попытался понять, что у того на уме. Понял: Аким сделал такое многозначительное лицо, что Алексей Александрович понял, в чём заключается мудрая подсказка мужика. Он достал свои серебряные часы, висевшие у него на цепочке, и хотел преподнести их хозяину, но Бадма сделал вид, что не видит их, а вместо этого, спросил, кивая на саквояж, из кармана которого торчала рукоятка одного из пистолетов.
– А сказать мне, господин офицер, что это торчит там у тебя из сумки?
Граф смутился, но достал пистолет и показал Бадме, предварительно предупредив, что он заряжен и может выстрелить.
– Я умею обращаться с оружием, – гордо произнёс он. – Моя служил казаком, был сотником.
Бадма и в самом деле взял в руки пистолет, подержал, любуясь им, а потом вернул хозяину со словами: – Ах, какой красивый пистолет!
Алексею Александровичу это не понравилось, и он хотел сказать, что это его служебное оружие, но, встретив многозначительный взгляд Акима, громко произнёс:
– Дарю! – и протянул пистолет хозяину.
Впрочем, Бадма, судя по всему, нисколько не сомневался в том, что ответ будет именно таким, и со словами благодарности принял подарок. Видимо, подметив какое-то огорчение в глазах офицера, он попросил дать ему на минутку кинжал, крикнул в соседнее помещение, и тотчас же на его зов явилась молодая калмычка. Бадма что-то приказал ей на своём языке, и та отвязала от бархатного камзола шёлковую ленточку.
– Кинжал, который я тебе дарил, очень хорёший, – сказал он. – Смотри, что я сейчас сделаю… – он подбросил ленточку вверх и налету рассёк её мощным взмахом кинжала. Затем протянул его с улыбкой Алексею Александровичу, держа кинжал остриём в свою сторону, и повторил: – Это очень хорёший кинжал, и он тебе ещё пригодится. А за пистолет – спасибо. Очень хорёший пистолет!
Засыпая, Алексей Александрович подумал: «Однако дорого мне обошёлся ночлег у этого Бадмы. Я лишился нужного мне пистолета, но получил совершенно не нужный мне кинжал, который хорошо режет шёлковые ленточки».
На следующее утро Алексей Александрович не сразу понял, где находится. Увидев спящего рядом на овчине Акима, вспомнил. Потом они умылись, позавтракали. Аким запряг лошадей, и они уже собирались ехать, как вдруг Бадма сказал:
– Куда же ты поедешь? Твой дорога не знайт! Я твоя дам провожатый. Он тебя доведёт до большой тракт, а там ты сам поймёшь, куда идти…
Некоторое время карета двигалась по заснеженной степи в сопровождении калмыцкого всадника, которому было велено вывести их на дорогу, а когда, наконец-то, обозначился тракт с верстовыми столбами, они расстались.
Алексей Александрович подумал, глядя в окошко кареты на удаляющегося всадника: «Нет, всё-таки неплохие эти калмыки! Каждый народ имеет свои обычаи… И они тоже… А та молодуха, что подавала нам варево, очень даже хороша собой…Впрочем, я бы никогда не смог жить в войлочном шатре – пусть даже и украшенном изнутри коврами. А калмык? Сможет ли он жить в кирпичном доме и спать не на ковре или на овчине, а на кровати? Разные у нас народы, разные… А земля общая! Вот и должны мы жить дружно…Так, не хотят же, басурманы! Ну, ничего, не хотят, так заставим!».
Некоторое время он недоумённо рассматривал приобретённый кинжал. Недовольно пробурчал:
– Кинжал для резки ленточек – придумают же!
Но он пощупал пальцем лезвие и от самого лёгкого прикосновения получил кровавую царапину и даже присвистнул от изумления. Бережно пряча кинжал в красивые ножны, и добавив многозначительное «однако!», он подумал: куда бы его деть? Немного повозившись с одеждой, Алексей Александрович прицепил его к брючному ремню на левом боку. Получалось, что кинжал, даже если и снять с себя шубу, прятался под одеждой и был не очень-то заметен.
– Мало ли что? – пробормотал Алексей Александрович и, откинувшись на сиденье, задремал.
После долгой езды, путники снова остановились для ночлега в каком-то захудалом трактире. Дорога изматывала, отнимала силы. И главное: пока Алексей Александрович ехал, он постепенно забывал, зачем едет в такую даль.
Город Ставрополь-Кавказский встретил его сильными ветрами и колючим снегом, бьющим в лицо.
– Вот тебе и попал на юг! – с досадой пробормотал он.
Нужно было ехать дальше, не останавливаясь, но Алексей Александрович предпочёл сделать остановку на сутки. Они расположились в приличной гостинице, попарились в баньке, и затем граф беспробудно проспал в своём номере часов двенадцать подряд.
Выехали с Акимом рано. Было темно, и город ещё спал. На улицах не было ни души, и лишь бродячие собаки долго гнались за ними, пугая лошадей своим лаем.
А потом стало светать. На горизонте показались Кавказские горы. Алексей Александрович приказал остановиться. Вышел из кареты.
– Ты что это, дурья твоя башка, не сказал мне, что горы уже начались! – упрекнул он Акима.
– Так ведь… Того – задумался я, – оправдывался тот.
– Задумался он! О чём, хотелось бы знать, можно думать, когда такая красота вокруг?
– Вестимо о чём, – ответил Аким. – О семье. Сына-то моего старшо?го недавно забрали на военную службу. И в Крым отправили. А там, поди, война!
– Ну, так на то и армия надобна, чтобы защищать отечество! – нравоучительно сказал Алексей Александрович.
– Так то – защищать отечество! А у него там так не получилось, – сказал Аким.
– Это почему же ещё? – удивился барин.
– Заболел, – сразу, как только прибыл, так и слёг. Вот перед отъездом только получил письмо от него, что провалялся в гошпитале месяц. Слава Богу – выздоравливать стал. А ведь там война идёт – какое ж выздоровление?
– И то правда, – согласился Алексей Александрович, смягчившись. – Но остальные-то члены твоей семьи здоровы?
– Остальные в порядке, известное дело, – сказал Аким. – Ну, что, едем дальше, али как?
– Да погоди ты! Смотри, какая красотища-то! Ты когда-нибудь видел в своей жизни такие высокие горы?
– Бог миловал, – ответил Аким и перекрестился, – никогда не видывал.
– «Бог миловал»? Они тебе не нравятся, разве?
– Да что ж хорошего-то? – удивился Аким. – Земля должна лежать ровно, чтобы по ней можно было ходить, а то и ездить. А тут что? Безобразие одно, да и только. Как на такой земле можно выращивать рожь или, скажем, пшеницу? – Подумав, добавил: – Да и ячмень с овсом тоже расти на тех горах не будут.
Алексей Александрович сплюнул с досады.
– Ничего ты, Аким, не понимаешь в замыслах природы-матушки. А я вот смотрю и любуюсь. До чего ж красиво! Аж, за душу берёт.
Аким охотно согласился:
– Известное дело – господское. Душа или там чувства какие, – это по вашей части…
Алексей Александрович только рукой махнул в сердцах, да велел ехать дальше.
Ехали они долго. Когда стало вечереть, их остановил казачий конный разъезд.
– Кто такие будете, господа, и по какой надобности едете? – спросил старший из казаков, свирепого вида мужчина в папахе, надвинутой по самые брови, с бородой и усищами.
– Граф Емельянов, – отрекомендовался Алексей Александрович. – Еду по собственной надобности к своему кузену, графу Бобрикову, который служит командиром полка в крепости Грозной.
– А доку?мент какой у вас имеется?
– Конечно, – ответил Алексей Александрович и полез за документами в лёгкую сумку, которая лежала у него под боком.
Было ещё светло, и казаки с интересом стали разглядывать документ. Тот из них, который был грамотный, сказал с удивлением:
– Ишь, ты! Офицер в чине капитан-лейтенанта. А я про такой чин и не слыхивал никогда.
– Так это значит, он во флоте служит, – подсказал ему другой казак. Моряк, стало быть?
– Морской офицер? – спросил с интересом бородатый казак. – А что в наших краях делаете? У нас здеся морей нету! – и сам же себе ответил: – Впрочем, не нашего это ума дело. Коли надобно, так и езжайте себе, ваше сиятельство, мы вам препятствий в том чинить не будем. Только смотрите: здесь у нас на дорогах всяко бывает, так что в одиночку опасно. Прибейтесь к военным людям, которые будут ехать в ту же сторону, и так вам спокойне?е будет.
Другой казак и тоже бородатый, нагнувшись к открытой дверце кареты, добавил:
– Горцы ноне лютуют шибко, чтоб им пусто было. Неровён час – так и на пулю нарвётесь. Так что, как только на постоялом дворе переночуете, так далече ужо в одиночку ни-ни. Ждите оказии, а с нею и поедете.
– Постоялый двор – это где? – спросил Алексей Александрович.
– А увидите скоро, ежели будете ехать по дороге, не сворачивая никуда. Ещё до наступления темноты – там будете.
Постоялый двор оказался переполнен до отказа, и мест для ночлега не было. Поужинать обоим путникам удалось, и лошадям был задан корм, но спать, как оказалось, было совершенно негде.
– Куда же я вас положу? – сокрушался хозяин. – Все комнаты забиты. Я, так даже и к себе людей принял. А офицера я же не положу в общую залу со всеми.
– Да отчего бы и не положить? – удивился Алексей Александрович. – Здесь, хотя и тесно, но тепло. Давай-ка, любезный, клади меня, куда угодно, да и моего человека не забудь.
Хозяин привёл их в просторную горницу и показал: люди лежали вповалку, кто на лавках, а кто и прямо на полу, подложив под себя шинели и тулупы.
– Да что такое стряслось? Почему такой большой наплыв людей? – недоумевал Алексей Александрович.
– Это всё раненые, которые с войны, – пояснил хозяин.
– С какой войны?
– Вестимо с какой – поди, не с Крымской! Там, в Севастополе одна война, а здесь – другая!
– Так разве здесь война?!– удивился Алексей Александрович. Откуда столько раненых?
– Всех раненых, али каких больных раньше посылали в Пятигорск, там и лечили. Там воды пользительные, и воздух хороший. Но в последние недели неспокойно стало, и путь в ту сторону стал опасным. Вот и направили к нам. Вы, ваше сиятельство, не в добрый час сюда попали. Могу предложить ночлег у кого-нибудь в станице. Сейчас сынишку пошлю, пущай по хатам поспрошает – кто-нибудь, поди, и согласится вас принять. Вы ж не за бесплатно ночевать будете, а по нашим-то тяжёлым временам деньги завсегда нужны. Так, что посидите в зале, где кушать изволили, а я сейчас своего Василька кликну. Он у меня парень башковитый, найдёт беспременно, куда вас определить.
Алексей Александрович представил, как он будет ночевать в простой казачьей хате, и ему почему-то стало не по себе. Казаки, как ему казалось, народ насмешливый, ещё неизвестно, как отнесутся к человеку с севера.
– А что? – спросил Алексей Александрович, – нет ли в ваших краях другой какой гостиницы?
– Есть и другая, – сказал хозяин, – но не в нашей станице, а в двадцати верстах отседова, туда, в сторону Грозной. Только туда ехать уже поздновато. Опасно… Вот разве с кем-нибудь ещё – это бы можно.
– Да не нужно мне никого, – сказал Алексей Александрович. – Двадцать вёрст не такое уж большое расстояние. Ты же мне покажешь дорогу, как туда ехать?
– Отчего же не показать? Покажу, – охотно согласился хозяин, – только вы, ваше сиятельство, зря это затеяли. Это вам не по Росее ехать, где честные люди живут. А здешние горцы, они хоть и называются мирными, а всё одно – разбойники. Никогда не знаешь, какой пакости от них, окаянных, ждать. Так что, остались бы вы лучше, ваше сиятельство, а? А мой Василёк живо сыщет вам ночлег в станице.
Алексей Александрович колебался.
– Я подумаю, – сказал он. – А ты иди, посмотри за моими лошадьми, чтобы им корму задали хорошо. – Я за всё заплачу, не беспокойся.
Как только хозяин отошёл в сторону, Алексей Александрович оглянулся по сторонам, не видит ли кто. Достал из кармана увесистый серебряный рубль и, подержав его в руках, сам себе произнёс:
– Ежели – орёл, еду прямо сейчас, а ежели решка, останусь ночевать здесь.
Он подбросил монету. Выпал орёл.
Через полчаса они ехали по ночной дороге в том направлении, которое им указал хозяин постоялого двора. Дорога была с небольшим подъёмом, и лошади шли довольно быстро.
Они ехали долго, но через некоторое время выяснили, что обещанных ориентиров никак не могут обнаружить. Аким сказал:
– По всему видать, скоро уже будем на месте. Я каждую версту чую нутром. Двадцатая верста будет уже скоро.
На их счастье им опять попался конный казачий разъезд. Это было четверо молодых, вооружённых саблями, казаков.
– Эй, там, в карете! – крикнул командир разъезда. – Кто такие, и куда путь держим?
Аким остановил лошадей, а Алексей Александрович высунулся из кареты и представился:
– Граф Алексей Емельянов, капитан-лейтенант, еду по личной надобности в крепость Грозную.
Командир разъезда остановил своего коня возле открытой дверцы, бесцеремонно снял фонарь, висевший позади кареты и, посветив им, вгляделся в лицо пассажира, потом сказал:
– Граф или не граф, а пуля не разбирает, кто перед нею.
– А что, разве мы уже на вражеской земле? – спросил Алексей Александрович.
– Вы изволите ехать, ваше сиятельство, по русской земле, пояснил ему казак. – Но на ней в некоторых местах живут горцы. Здесь они все считаются мирными. Но спиной к ним лучше не поворачиваться. Оружие какое-нибудь имеется при себе?
– Есть, один пистолет, – сказал Алексей Александрович.
Казаки рассмеялись.
– А чего смешного я сказал? – обиделся граф.
– Да вы не обращайте на них внимания, – сказал командир. – Ребята они у меня добрые, но никакого фасону не знают по части приличного обращения. А потешаются над вами потому, как в наших краях, ежели ночью по дороге едут двое, то и по два пистолета на каждого – это будет не так уж и много. Тут бы и ружьё не помешало. А ежели, скажем, в засаду попадёте, что будете делать со своим пистолетом?
– Стрелять буду, – решительно заявил Алексей Александрович.
– Много вы из него настреляете! Горцы никогда в одиночку не нападают, а завсегда только стаей. Налетят вдесятером на одного, убьют, ограбят и тут же схоронятся! Это ихний норов такой, как у шакалов. Так что, осторожнее езжайте. Ежели что, лучше вертайтесь назад – мы по этой дороге всю ноченьку разъезжать будем. Ночлега устроить не сумеем, а в обиду, ежели что, – не дадим. К кому-то едите, ваше сиятельство?
– К кузену хочу проехать. Он – полковник, служит под началом его светлости князя Михаила Семёновича Воронцова в Грозной командиром полка…
– Под началом его светлости Михаила Семёновича Воронцова? Ну, что ж! Славный полководец… И мне доводилось служить при нём. Славное было времечко. Рад, что ваш кузен служит при нём…
Потом казак вдруг замолчал, словно устыдился своих воспоминаний. И чего это вдруг перед незнакомым человеком он раскудахтался?! Сказал, прерывая свои воспоминания:
– Хотя и то сказать: зачем ехать в такой поздний час?
Алексей Александрович пожаловался на невозможность ночлега в предыдущей станице, и командир насмешливо покачал головой:
– Вам, ваше сиятельство, надобно было там оставаться и спать хотя бы даже и вповалку со всеми на полу, чем ехать в такую даль. Места здесь дюже неспокойные. Вы, чай, впервой в наших краях?
– Впервые, – ответил Алексей Александрович.
– Вот оно и видно. С вами больше в карете никого нету?
– Нет, только я и мой Аким.
Казак заглянул в карету и, извиняясь, сказал:
– Прощенья просим, ваше сиятельство, но служба у нас такая, что всё надобно проверять.
– Да я и не возражаю, – сказал Алексей Александрович. – Я ведь тоже военный человек, и всё понимаю.
Казаки осмотрели карету и, решив, что она не представляет для них никакой опасности, разрешили ехать дальше. Командир только дал последнее наставление:
– Смотрите только не ошибитесь: по правую сторону от вас будут два поворота, и вы их пропускаете, а вот, как будет по правую руку от вас третий поворот, так на него и сворачиваете, а там уже недалече. Сразу за поворотом огоньки и увидите.
– А поворот будет куда? – спросил Алексей Александрович, – Налево или направо.
Казаки рассмеялись при этих его словах.
– Вестимо, направо будет поворот, – сказал командир. – Налево – пропасть, куда съезжать я вам не советую.
– Ты всё понял? – спросил Алексей Александрович Акима, когда казаки отъехали.
– А чего ж тут не понять? – удивился Аким. – Два поворота направо пропускаем, а третий будет как раз нашим. Вот туда и свернём.
– И за ним уже и увидим огни, – уточнил Алексей Александрович.
– Так и сделаем, барин! Не извольте беспокоиться!
И они поехали.
Ехали долго, видимо, Аким тщательно присматривался к поворотам с правой стороны, чтобы ненароком не пропустить какой-нибудь их них…
А потом остановились. Алексей Александрович высунулся из кареты и нетерпеливо спросил:
– Ну, что там ещё?
– Почитай доехали совсем, – сказал Аким. – Вот только в толк не возьму никак, ехать тепереча налево или направо?
Алексей Александрович хотел посмотреть, в чём именно заключалась причина Акимовых сомнений. Вылез и увидел такую картину: они стояли на небольшой возвышенности, а внизу были видны огни двух поселений – одно чуть левее, а другое – чуть правее.
– И куда тепереча ехать – ума не приложу, – сокрушённо вздохнул Аким.
Алексей Александрович посмотрел на местность и понял: они снова заехали не туда!
– Ты пропустил два поворота? – спросил он Акима.
– Так ведь их разве сосчитаешь? – сказал Аким. – Время позднее, а глаза слипаются, но, кажись, два их и было.
– Но ты-то хоть сейчас понимаешь, что мы не туда заехали? А теперь впереди огни двух поселений, и куда ехать прикажешь?
– Так, не моё это дело приказывать, – сказал Аким. – Вы барин, вот вы и приказывайте! На то ваша воля барская. А мне-то что? Куда прикажете – туда и поеду.
Алексей Александрович всмотрелся в огоньки.
– Смотри, – сказал он. – Вон там огоньков поболе будет. – Стало быть, в ту сторону и поедем.
Так и сделали: молодой граф уселся в карету, а вконец измотанный усталостью и холодом Аким полез на козлы.
– Езжай осторожнее, – приказал Алексей Александрович. – По такому крутому склону лошади могут понести. Потом и костей не соберёшь.
– Известное дело… Чай, не впервой, – ответил Аким и осторожно повёл лошадей вниз по склону.
Сидеть на заднем сидении было неудобно. Спуск был крутым, и он пересел на противоположное сидение, которое всю дорогу использовалось лишь в качестве багажной полки для вещей. Ехать так Алексей Александрович не любил, но сейчас это не имело никакого значения – за окном было темно.
– Интересно, куда это нас занесло, – пробормотал он. – Вот уж теперь-то я согласился бы на любой ночлег.
Через некоторое время карета вдруг остановилась, и граф подумал, что это опять, должно быть, какая-то неприятность на пути случилась. Он продолжал дремать, ожидая, что вот-вот они снова двинутся в путь. Но прошло достаточно времени, а они не трогались. «Неужто снова сбились с пути?!», – подумал граф. Он не слышал ничего, чтобы могло вызвать его тревогу. Минут через пять Алексей Александрович не вытерпел и вылез из кареты.
– Что там случилось, Аким? – крикнул он в ночь.
В ответ ему была тишина, и только ветер свистел в ушах. Он подошёл к козлам и увидел, что на них никого не было. Измученные дорогой лошади переминались с ноги на ногу и пофыркивали, и никаких звуков больше не было.
Алексей Александрович пробурчал:
– Ну, как тут отменишь крепостное право: за мужиком нужен глаз да глаз, а сам же он ничего не соображает! Как дитя малое, ей-богу!
Он взял фонарь и осмотрелся. Огни селения мелькали уже совсем близко.
– Да где же ты, чёртов сын? Аким! – крикнул Алексей Александрович.
– Нет твоего Акима, – послышался вдруг незнакомый голос с непривычным акцентом из темноты. – А мы тебя уже давно ждём.
– Эй, кто вы такие? – крикнул Алексей Александрович, вглядываясь в темноту и стараясь кого-нибудь разглядеть.
И тут же из темноты выступили несколько фигур – откуда только и взялись!
«Пистолет остался в карете, а кинжал – при мне!» – как молния пронеслось у него в сознании. Он запустил руку под шубу и тотчас же нащупал рукоятку.
– Куда вы дели моего Акима? – зачем-то спросил он. Вопрос был глупым, но нельзя было молчать.
На него тут же бросились сзади сразу несколько человек, и, несмотря на сопротивление, повалили на снег, стали связывать ему руки за спиной.
Алексей Александрович был рослым и крепким человеком. Он изловчился, вскочил, вырвался из цепких рук врагов, выхватил кинжал, взмахнул им раз, другой, но потом на него кто-то сверху прыгнул, и он почувствовал, как кинжал пронизывает что-то мягкое.
Раздался истошный вопль, и уже через несколько секунд кинжал у него отняли и приставили к горлу. Другие ловко связали его руки за спиной.
– Не трогайте его! – раздался опять тот же голос, и Алексей Александрович удивился, что этот горец отдаёт команды на русском языке.
– Кто вы такие? – закричал Алексей Александрович. – Какое вы имеете право хватать меня! Я дворянин, и не потерплю, чтобы со мною так обращались!
Люди, окружившие его, о чём-то галдели на незнакомом языке. Затем появились всадники. Один из них что-то властно приказал людям, которые напали на них. Алексей Александрович понял: здесь военная дисциплина, а этот всадник и есть самый главный.
Кто-то сел на козлы. Его затолкали в карету, куда протиснулось ещё несколько человек, и они продолжили спуск к селению.
Потом его привели в дом, и там он увидел Акима.
«Жив! Слава Богу!», – подумал граф.
Аким стоял в углу связанным. Лицо его было в кровоподтёках. Нос был разбит в кровь.
– Прости меня, Аким, – тихо сказал Алексей Александрович. – Кто ж знал, что оно так обернётся? Что они задумали?
– Так ведь, известное дело что!..
– Ну? Говори?
– Да чего тут скажешь-то? Душегубцы они обнаковенные, вот и весь сказ.
– Ты думаешь, они нас убьют?
– А то как же! Конечно, убьют.
– И что делать будем?
– Молиться, а что ещё можно сделать?
Алексей Александрович подумал: «Аким умнее меня. Даром, что простой мужик. Зря я к нему так снисходительно относился. Вот и сейчас он правильно сказал: молиться, больше ничего не осталось». И он закрыл глаза и стал молиться.
Вдруг гул голосов прекратился, и в комнате воцарилась тишина. Алексей Александрович от неожиданности прервал молитву и открыл глаза. Перед ним стоял огромного роста пожилой человек и пристально смотрел на него. Судя по одежде и чертам лица – это был горец. Седые волосы были собраны зелёной ленточкой. Коротко стриженная бородка и аккуратные усы, горящие глаза и уверенные движения выдавали в нём властного хозяина этих мест.
– Вы кто? – спросил он на неожиданно хорошем русском языке.
Алексей Александрович представился.
– Ого! – удивился человек. – Граф! – он усмехнулся, а затем, оглянувшись к почтительно стоявшим вокруг людям, что-то им приказал.
Те молча повиновались: развязали пленнику руки и усадили его на стул. Пожилой человек уселся напротив. Их разделял стол.
– Меня зовут Аслан, – представился он. – Аслан Ибрагимбеков, если угодно. – Я хочу вам дать, если позволите, один совет.
– Какой? – удивился Алексей Александрович.
– В следующий раз, когда будете ехать по нашим местам, никогда и никому не говорите, что вы граф.
– А что, следующий раз у меня может быть? – с удивлением спросил Алексей Александрович.
– Будет, будет, – успокоил его горец. – Случилось недоразумение, и эти люди повели себя неправильно.
Алексей Александрович оглянулся на Акима: тот по-прежнему стоял связанным в углу.
– А что будет с моим человеком? – спросил Алексей Александрович.
– С этим человеком? – Мужчина пренебрежительно посмотрел в сторону Акима. – А кто он вам такой?
– Он мой друг, – неожиданно для самого себя ответил Алексей Александрович.
Горец вскинул вверх удивлённые брови и что-то с усмешкой сказал на своём языке. Присутствовавшие в комнате рассмеялись, но очень почтительно, сдержанно.
– Впервые слышу, чтобы у господина слуга считался другом, – сказал он. – У нас, у горцев не так. У нас подданные являются к своему князю, кланяются, но при себе на поясе держат оружие. И знаете, что это означает?
– Что? – спросил без особого интереса Алексей Александрович.
– Это означает: я тебе кланяюсь, но кинжал при мне. И только посмей оскорбить меня! Я не посмотрю на то, что ты мой господин и убью тебя.
Теперь усмехнулся Алексей Александрович.
– И что? – спросил он. – Часто у вас холопы убивают своих господ?
– Не часто. Так редко, что можно считать, что никогда и не убивают. Но обычай такой есть. И всякий раз, когда я вижу кинжал на поясе у человека, который мне кланяется, я всё понимаю. А почему у вас такого нет?
Алексей Александрович затруднился с ответом.
– У вас так заведено, – сказал он, а у нас этак…
Хозяин что-то приказал своим людям. Те развязали Акима и усадили его на скамейку у стены.
– Кстати, – сказал горец, взяв со стола кинжал, который Алексей Александрович получил в подарок от калмыка. – Я такого необыкновенного кинжала ещё никогда не видел: он проткнул толстую одежду тому кто на вас нападал, да ещё и пронзил ему грудь!
– Я убил его? – спросил Алексей Александрович.
– Покамест неизвестно. Он ранен, и ему сейчас оказывают помощь. Если выживет, то пусть впредь знает, что разбоем на дорогах заниматься не хорошо. А если погибнет, то – мужчина поднял глаза к небу и молитвенно выставил впереди себя ладони – на всё воля Всевышнего. Я сторонник мирных отношений с Россией и её людьми.
С этими словами он передал кинжал в руки своего пленника.
– Отличный кинжал, – сказал он.
Алексей Александрович подумал: «Может быть, я должен в ответ на эти его слова подарить ему этот кинжал? Нет уж! Сейчас не тот случай!». Он вложил кинжал в ножны, которые оставались у него на поясе.
– Это подарок одного моего друга, – соврал Алексей Александрович.
– У вас хороший друг, – серьёзно ответил горец, делая акцент на слове «хороший», – если дарит вам такие кинжалы.
– Что теперь с нами будет? – спросил Алексей Александрович.
– Вы мои гости. Сейчас вас накормят и укажут место, где вы сможете отдохнуть. А завтра покажут дорогу, куда вам нужно ехать. Вы же сюда попали случайно, я так понимаю?
– Да, мы ехали в крепость Грозную, но по пути заблудились.
– Я так и понял, – ответил мужчина, а затем, несколько замявшись, сказал: – Нам, по нашему обычаю, нельзя спрашивать путника, куда он держит свой путь, но я спрошу. Если хотите, можете не отвечать: а зачем вы едете в Грозную?
– По личной надобности.
– К князю Воронцову?
– Нет, я не имею чести быть с ним знакомым, и у меня нет никакого дела к нему. Я еду к своему двоюродному брату, который там служит.
– А можно узнать, по какой надобности?
Алексей Александрович удивился такому вопросу, но вида не подал.
– К кузену хочу проехать. Он служит под началом его светлости князя Михаила Семёновича Воронцова…
Горец внимательно выслушал:
– Ну, что ж! Мне довелось с князем встречаться в сорок пятом году в ауле Дарго. Я был свидетелем, как он, убеленный сединою знаменитый полководец, едва прикрывшись буркой, отдыхал среди войск на голой земле. Он показал большое величие духа и удивительную выдержку... Рад, что ваш кузен служит под его началом… Кстати, я знаком с вашим кузеном, полковником Бобриковым. И он знает обо мне, и мы всегда с ним были в хороших отношениях. Но и с вами мне было приятно встретиться.
Алексей Александрович грустно усмехнулся, а мужчина молитвенно поднял глаза к небу и сделал ладонями просящий жест.
– Всевышний зачем-то же устроил нашу встречу. Он что-то знает обо мне и о вас. И зачем-то захотел, чтобы мы сейчас сидели в этом доме и в дружеской беседе обсуждали ваши жизненные планы. Человеку не дано понимать все замыслы Всевышнего, но я думаю, что Он сделал это не просто так. В ближайшем будущем я собираюсь переехать в Санкт-Петербург. Я думаю, мы там встретимся и о многом ещё поговорим, а сейчас давайте поужинаем, и вы пойдёте отдыхать.
– А что с моими лошадьми, с каретой и вещами?
– Ни о чём не беспокойтесь, – успокоил его Аслан. – Всё будет в полном порядке.
И в самом деле: на следующее утро Алексей Александрович и Аким отбыли в сопровождении самого Аслана Ибрагимбекова, который верхом на коне некоторое время ехал рядом и вывел их на дорогу, ведущую к крепости Грозной.
Вечером того же дня после изнурительной езды по зимним дорогам они были на месте.
Граф Николай Петрович Бобриков очень удивился внезапному появлению кузена. Николай был старше Алексея лет на пять, и поэтому воспоминания его о детстве не отличались яркостью. Но, тем не менее, он помнил их детские забавы, игры, хождения в гости друг к другу.
С самого начала было ясно, что Николай станет военным. В юные годы он отличался хорошей выправкой и во всём старался подражать своему дядюшке Александру, блистательному полковнику, награждённому многими орденами. В особо торжественных случаях дядюшка Александр с гордостью надевал голубую ленту с орденом святого Первозванного, на котором было выгравировано «За веру и верность» и орден святого Георгия четвёртой степени, которым он особенно гордился. Ну, как можно было ему не подражать?!
А его кузен, Алексей, смотрел во все глаза на кузена и думал: «Вот и мне бы так!»…
Время шло, и Алексей решил пойти в Морской кадетский корпус, чтобы в будущем служить во флоте. Видимо, на него действовал пример другого двоюродного брата – Сержа, о котором он много слышал в детстве. Алексей им восхищался. Шутка ли сказать: человек ступал ногами по Южной Земле, бродил по диковинным лесам Новой Зеландии, где живут птицы без крыльев; видел громадную, как Европа, но почти безлюдную Новую Голландию; посетил знойную Южную Америку… Но, к сожалению, у него так не получилось: плавал он мало и дальше Северного моря не заплывал никогда – эра великих географических открытий для него так и не началась.
Николай же быстро продвинулся по службе. Сейчас он был полковником, а, как говорил батюшка, ожидал производства в чин генерала!
Николай Петрович выслушал рассказ кузена о его дорожных приключениях. К изумлению Алексея Александровича, рассказ о столкновении с горцами его насмешил.
– Этот Аслан Ибрагимбеков мне хорошо известен, – сказал он. – Знаю я его штучки! Люди, которые на тебя напали, скорее всего, выполняли его же приказ.
– Но зачем? – удивился Алексей Александрович.
Николай Петрович рассмеялся:
– А зачем в театрах спектакли показывают публике?
– Так то ж театры! На то они и театры!
– Нет, ты мне ответь: зачем в театрах показывают спектакли?
– Я так думаю: затем, чтобы развлечь публику. Разве не так?
– Вот то-то же! – кивнул Николай Петрович. – И здесь то же самое. Мы – публика, а Аслан Ибрагимбеков – постановщик очередного спектакля. Он хочет показать нам, что такие люди, как он, нужны России и способны навести порядок на Кавказе.
– А вообще-то, – Алексей Александрович понизил голос и оглянулся, нет ли кого в комнате ещё, кроме них, – я совершенно не понимаю, зачем нам сдался этот Кавказ?
– Как зачем? – Николай Петрович был крайне удивлён вопросом и даже встал от возбуждения и стал ходить по комнате. – Христианские Грузия и Армения добровольно присоединились к нам, а эти чёртовы горцы не позволяют осуществиться этому соединению. Если мы сейчас уступим, придут турки и, с благословения Великобритании и Франции просто перережут братские грузинский и армянский народы, – ведь это же понятно! Поэтому нам и приходится пробивать путь к двум дружественным народам такой высокой ценой.
– Да стоит ли игра свеч? – удивился Алексей Александрович. – Кто они нам такие – эти грузины и армяне?
– Братья по вере! – воскликнул Николай Петрович.
– Да? А ты уверен, что эти братья нам потом скажут спасибо за то, что мы за них проливали кровь?
– Не уверен!
– Тогда зачем же всё это?..
– Скажут или не скажут – это их дело, – задумчиво ответил Николай Петрович. У него при этих словах и в самом деле уверенности поубавилось, но, помолчав, сказал: – В любом случае мы должны делать это не ради того, чтобы заслужить чью-то признательность, а потому лишь, что справедливость на нашей стороне, да и России это на пользу! К сожалению, этот год был тревожным и трудным. Он так и не дал тех результатов, на какие государь был вправе рассчитывать. Ведь здесь сосредоточены значительные наши силы. Поэтому и наместник нервничает… Ведь ему держать ответ перед царём…
Помолчали. Николай Петрович вскинул голову и пристально посмотрел на кузена.
– Говори, зачем приехал, – неожиданно коротко бросил он. – Ведь какая-то ж нужда заставила тебя проделать такой тяжёлый путь. Или ты просто решил прогуляться и подышать зимним ветерком?
Алексей Александрович достал из кармана конверт и положил его перед кузеном.
– Изволь, будь любезен, почитать вот это, – сказал он.
– Что это? – спросил тот, с удивлением разглядывая письмо.
– Прочитай – узнаешь.
– Чует моё сердце: что-то нехорошее!
Николай Петрович, нахмурившись, погрузился в чтение. Прочёл, затем молча отложил письмо в сторону, но, подумав, взял его снова в руки и прочёл ещё раз. С удивлением проговорил:
– Я всегда уважал и твоего батюшку, и свою маменьку, и всех перечисленных здесь родственников. И, я думаю, они прекрасно знают об этом.
– Конечно, знают! – подтвердил Алексей Александрович.
– Но – зачем же такая торжественность?
– Затем, что мы все очень бы хотели, чтобы ты проникся серьёзностью задачи…
– Да я и без того проникся… – Николай Петрович напряжённо хохотнул. – Так проникся, братец, что у меня аж голова заболела… – Горько усмехнувшись, добавил: – Я ведь не так давно получил ранение в голову. Домой не стал писать, чтобы не беспокоить родных… В общем, всё обошлось.
– Серьёзное ранение? – встревожено спросил Алексей Александрович.
– Да ты не беспокойся: моих умственных способностей хватит, чтобы разобраться в этой задаче – он многозначительно постучал пальцем по письму.
Алексей Александрович смутился:
– Да я не в этом смысле…
– В этом, в этом. Во время операции в Гудермесе мне чуть башку не оторвало, когда взорвалась бочка с порохом. Как только живым остался, сам не пойму. Моего вестового, Пашку, в клочки разорвало. Так, что и хоронить было почти нечего. А меня Бог миловал. Впрочем, посмотри вот сюда, – он отодвинул прядь волос над ухом и показал кузену шрам, – осколком задело… Но я соображаю покамест хорошо – ты не сомневайся.
– Да я и не сомневаюсь! – заверил его Алексей Александрович.
– А что, поближе вы не могли найти кого-нибудь, кому можно было бы поручить передать ваше прошение Государю?
– Неужели ты думаешь, что мой папенька не перебрал все свои возможности?
– Да уж дяде не откажешь в умении нужные налаживать связи и пользоваться ими, – сказал Николай Петрович с явным уважением. – Вот уж, что есть за ним, то есть. И вот, что я тебе скажу, мой дорогой кузен.
Николай Петрович уселся в кресло, закинул ногу на ногу и на какую-то минуту замолчал, словно решая, говорить или промолчать.
– Я слушаю!
Полковник не торопился и всё подыскивал подходящие слова. Наконец проговорил, разглядывая свои, начищенные до блеска сапоги:
– А скажу я тебе вот что. Ежели дядя обращается ко мне, а не к кому-то из своих многочисленных знакомых в Питере, то, стало быть, дело совсем дрянь, и надежды никакой нету.
– Но почему же?
– Посуди сам: ну, кто я такой, чтобы ко мне обращаться с такой просьбой?
– Ну, не скажи! – возразил Алексей Александрович.
– Очень даже скажу. Именно так и есть. И даже то, что я, дай Бог, скоро стану генералом, решительно ничего не меняет. Я – боевой полковник, и не протираю штаны вблизи влиятельных особ возле царя… Конечно, и у меня есть какие-то связи… Но, помогут ли они?! Я, конечно, употреблю все возможности, чтобы выполнить просьбу маменьки и твоего отца, но, заранее предупреждаю, в успех нашего дела верю мало. При случае попрошу его светлость, князя Воронцова. Чем чёрт не шутит.
– Наместника? Вот это было бы здорово! – воскликнул Алексей Александрович. – Что он за человек?
– Замечательного ума человек, одарённый многими способностями… Вот, например, как недавно он говорил на совещании в штабе: «Мы пришли сюда не разорять жителей, но миролюбивым обращением привязать их к сердцу русскому и возбудить в них ненависть к злодею Шамилю». Такое мог сказать человек, который хорошо видит на много лет вперёд!..
– Как хорошо!
– Мне доводилось видеть, какое влияние на горцев оказывала личность его светлости. Помню, в прошлом году летом князь поехал с проверкой левого фланга Кавказской линии. Начиная от Владикавказа и до станицы Воздвиженской, поездка главнокомандующего представляла собой разновидность непрерывного военного парада. Пехотные и егерские полки, донские и терские казачьи части, артиллерийские батареи были выстроены от Воздвиженской до реки Басса, прикрывая дорогу, по которой должен был проехать кортеж Михаила Семёновича. На склонах окрестных гор почти сразу появились небольшие боевые отряды горцев, которые с большим любопытством наблюдали за происходящим. Внимание горцев особенно привлекала блестящая свита графа и его конвой, в котором к тому времени было уже много соплеменников мюридов. Стройные шеренги и каре российских войск также удивили горцев своей торжественностью, которая во время повседневных боев и перестрелок обычно не была заметна воинам имама.
Визит его светлости завершился масштабным парадом. На горцев, наблюдавших этот праздник издалека, прохождение торжественным маршем мимо наместника пехотных батальонов, казачьих сотен и артиллерийских батарей при развернутых боевых знаменах произвело сильное впечатление.
– Да, я слышал, что князь Воронцов искусный полководец. Жаль, у нас на флоте пока я не вижу, кто бы мог с ним сравниться…– с сожалением произнёс Алексей Александрович.
– При этом князь в высшей степени самолюбив и властолюбив, – задумчиво сказал Николай Петрович. – Любит, чтобы ему поклонялись. Чтобы ладить с ним, нужно всё время ему угождать и никогда не противоречить… А уж ежели он прогневается!.. Я не знаю человека более злопамятного и мстительного…
– Так, может, и не стоит к нему обращаться?
– Нет, почему же? В ближайшее время я буду в штабе верховного и постараюсь передать ему нашу просьбу. Попрошу его, чтобы замолвил словечко… Думаю, он мне в этом не откажет, тем более, что, было дело, я ему жизнь спас… Но, повторяю: это дело решает только государь. Будет ли у князя возможность передать ему мою просьбу – не знаю.
– А ты сделай то, что можешь! – с жаром возразил ему Алексей Александрович. – Именно об этом мы все тебя и просим! Мой батюшка был прав, когда решил обратиться за помощью именно к тебе.
– Да я знаю: дядя и моя матушка – они всегда правы, и ты их никогда не переспоришь. Даже не надейся! Я наперёд знаю их мысли. Вот я бы спросил их сейчас: а зачем нам нужно выручать Сержа? Ведь он – государственный преступник… И я знаю, что они мне скажут.
Алексей Александрович проговорил:
– Они бы тебе сказали, что Серж – это наш кузен, и этого достаточно, чтобы его спасать.
– Вот-вот! И что завтра на его месте может оказаться любой из нас, и по этой-то причине мы все и должны держаться друг за дружку… Но, скажи мне на милость, братец, как я, например, мог бы оказаться на его месте? Я никогда в жизни не пойду против Государя. Я даже и в мыслях не допускаю для себя такой возможности, чтобы взбунтоваться против него! Ведь император – это не только отдельный человек – это, можно так выразиться, лицо России! Пойти против него означало бы пойти против России!
– Да ты пойми: человек ошибся один раз; оступился, можно сказать…– возразил Алексей Александрович.
– Ошибаются, братец, не так. Ошибаются, говоря сгоряча глупое слово, влюбляются в недостойных женщин, из-за пустяков дерутся на дуэлях, пьянствуют, проигрываются в карты. Но то, что сотворил Серж – это не ошибка, это просто-таки уму непостижимо, что за нелепость!
– Послушай, Николя, но ведь уже прошло столько лет. Наверняка он там уже всё осознал, всё продумал тысячу раз и сейчас горько раскаивается в содеянном!
– Да ты-то, откуда знаешь – раскаивается или нет?
– Он писал письма моему батюшке. И я, с его позволения, разумеется, читал их!.. Смею тебя заверить: это благонравный человек!
– Да полноте! Читал он, видите ли, письма! Я тоже, может быть, кое-что в этой жизни читал – русскую азбуку ещё, чай, не позабыл. Написать всякое можно, а ты, поди-ка, узнай, что у него на самом деле на уме!
Алексей Александрович начал уже терять терпение.
– Да ты, часом, не желаешь ли сказать, что…
– Я ничего не желаю сказать! – резко оборвал его Николай Петрович. – Я человек военный, а у нас, у военных, обычай таков: приказания выполняются, а не обсуждаются! И баста! Для меня матушка и дядя, всё равно как наш Михаил Семёнович Воронцов: что прикажут, то и выполню, хотя бы даже и ценой своей жизни!
– Да такой цены от тебя никто и не требует! – усмехнулся Алексей Александрович.
Николай Петрович спокойно продолжил:
– Ну, предположим, я это сказал для красного словечка, ты уж прости меня. Но я и в самом деле не собираюсь уклоняться от выполнения того, что вы там порешили на семейном совете. Просто сомнения меня одолевают, дорогой кузен! Сомнения, и боле нечего! Впрочем, довольно об этом! Как давно я тебя не видел! Столько лет прошло! – он подошёл к креслу, в котором сидел Алексей Александрович, и ласково потрепал его по плечу. – Давай, выпьем, что ли, за нашу встречу? Эй, Егорка!
Тотчас же появился вестовой и спросил, чего угодно его сиятельству.
Николай Петрович сказал с гордостью:
– Это – вместо того Пашки, царство ему небесное, – он перекрестился. – Гляди, какой орёл! Я всегда таких стараюсь держать возле себя.
Потом, взглянув на вестового, строго приказал:
– Ты нам, Егорка, это самое… того…коньячку принеси-ка! И закуски не забудь…
– Слушаюсь! – рявкнул Егорка, и собрался уже было уходить, но полковник остановил его:
– Да погодь ты! Коньячку принеси не того, – Николай Петрович сделал какой-то таинственный жест руками и изобразил что-то многозначительное бровями, – а того! Ну, ты понял, меня: того самого!
– Будет сделано, ваше сиятельство! – рявкнул Егорка и исчез за дверью.
Николай Петрович повернулся к кузену.
– Ужин ещё не скоро, так что, мы с тобою пока выпьем, братец ты мой, для аппетиту. Ведь ты же не против будешь?
– Не откажусь, – сказал Алексей Александрович.
Выпив рюмку коньяка, Николай Петрович проговорил:
– Вот ты сам же и говоришь: мы, мол, воюем сейчас за наших единоверных собратьев по ту сторону Кавказского хребта. А они-то потом скажут ли нам спасибо? Всякое может быть. Однако же сейчас мы обязаны выполнять долг перед отечеством. Долг! – полковник стукнул кулаком по столу так сильно, что графин с драгоценным французским коньяком чуть не опрокинулся. – Вот так же и с Сержем нашим: мы ради него делаем что-то, делаем. Ты, морской офицер, попёрся ради него в горы и даже нарвался на местных головорезов, которые прикидываются мирными, а вот будет ли благодарность нам за это?
– Да мы ведь не ради благодарности затеяли всё это, – возразил Алексей Александрович.
– Знаю, знаю! Наперёд знаю все, что ты сейчас скажешь, так что можешь даже и рта не раскрывать. Я тогда вопрос поставлю иначе: а будет ли нашему многострадальному отечеству толк оттого, что мы его вызволим?
– Всем будет хорошо… Он будет с нами. А чтобы Серж снова стал бузить, или там что-нибудь ещё?.. Я так не думаю, – сказал Алексей Александрович.
– Ты так не думаешь? А вот посмотрим ещё! У меня, братец, видишь ли, чутьё на такие дела. Я в последние годы привык на сердце своё полагаться. Ежели легко на душе, значит, всё будет хорошо, а коль тяжело, то и браться не стоит. Вот расскажу я тебе историю, которая приключилась со мною минувшим летом. Я тогда командовал уже этим полком и для расчистки местности, где прятались бандиты, мы вырубали лес вдоль горной речки. Пошли мы, как всегда, рубить лес, а на подходе к позиции, к которой выдвигались, сомнение у меня возникло: двигаться ли вдоль речки, как первоначально наметили, или кружным путём по тропинке в горах обойти открытое место. Мне Белоусов говорит: «Петрович, не дури мне голову своими вечными опасениями!». А я ему: «Чует моё сердце, что здесь что-то не то!». И не повёл свой полк тем путём, а двинул намного выше – по горным тропинкам, которые сначала поднимались круто вверх, а потом опять опускались как раз к нашему рубежу. И что же? Белоусов, который меня не послушал, попал со своими ребятам в засаду, а я благополучно прошёл.
– А что было с Белоусовым? – спросил Алексей Александрович.
– С Евгешей-то? А ничего с ним самим не было, вот только много людей своих он там потерял. Я своего сердца слушаюсь! Оно меня никогда не обманывает! Вот и с Сержем нашим – не нравится мне эта затея. А ослушаться – не смею, потому как человек военный и родственник примерный! Всё сделаю, как велено – себя под царский гнев подставлю, а за Сержа словечко замолвлю – на сей счёт можешь даже и не сомневаться!
А Алексей Александрович и не сомневался. Он ведь и сам был точно таким же.
На другой день он сделал небольшую прогулку по крепости и, не найдя в ней ничего примечательного, отправился домой.
Уже на следующий день он собрался в обратный путь, но не в одиночестве, как было прежде, а вместе с обозом, который шёл по служебным делам в Ставрополь.
– Вот ужо теперь езжай спокойно, – напутствовал его Николай Петрович. – До Ставрополя можешь ни о чём не беспокоиться – с тобою едут люди бывалые, с ними не пропадёшь. Ну, а после Ставрополя – там уж смотри сам, – он усмехнулся, – и к калмыкам постарайся больше не попадаться, а то ведь калмыки всякие бывают: одни служат Государю нашему и присягу давали, а другие занимаются разбоем на дорогах. Впрочем, сердце мне говорит, ты доедешь благополучно!
Николай Петрович сам захлопнул дверцу кареты, помахал в окошко, и скомандовал Акиму:
– Ну, трогай, родимый! Счастливого пути!
И длинная череда повозок, всадников и карет двинулась из крепости Грозной по направлению к Ставрополю-Кавказскому.
4.
Сергей Платонович понимал, что в этот раз не обойтись без согласия Матвея Афанасьевича Борзова. Исчезновение одного из поднадзорных на несколько дней могло быть расценено им как самовольная отлучка, или хуже того, – побег! Впрочем, в побег никакой здравомыслящий человек, конечно же, не поверил бы, но шуму при этом было бы много. Борзов затеет разбирательство, напишет докладную в вышестоящие инстанции и потребует от них каких-то мер… Скорее всего, всё этим бы и кончилось, но чем позже о нём спохватятся, тем лучше. А там, может, просто подумают, что сгинул в снежном лесу, да и искать не будут! Самое главное было усыпить бдительность хотя бы на несколько первых дней.
Сергей Платонович давно понял: к Борзову нужен тонкий и деликатный подход. Просто не всегда было настроение заниматься такими глупостями. Иногда хотелось послать его ко всем чертям. Но сейчас он явился к нему, смиренно доложил о своём приходе по личной надобности и стал ждать, когда высокий чин соблаговолит обратить на него своё царственное внимание.
Борзов сидел в большой комнате и долго изучал бумаги, лежащие у него на столе, и делал это с таким видом, словно бы от его решения зависела судьба общества. Наконец, он поднял свои тяжёлые глаза на вошедшего Сергея Платоновича и спросил:
– Вы, господин Емельянов, собственно говоря, по какой надобности пожаловали?
– По личной, – уклончиво ответил Сергей Платонович. – Но, если посмотреть на это дело с другой стороны, то и по общественной, и даже – по государственной!
– Вот даже как? – удивился Борзов. – Ну что же, излагайте, пожалуйста, обстоятельства своего дела.
Продолжая стоять перед сидящим полицейским чином, Сергей Платонович приступил к изложению своего дела: дескать, он уже издавна интересуется минералогией, каковой интерес разделяют с ним и братья Борисоглебские, с которыми он совместно проживает. Отдавая дань глубоким познаниям в этой области обоих братьев, он, тем не менее, нисколько не пытаясь вступить с ними в соперничество, хотел бы так же внести и свою лепту в эту отрасль природоведения…
– Соперничество? – повторил с усмешкой, но как-то задумчиво Борзов. – Соперничество иногда приводит к весьма положительным результатам и бывает на пользу обществу. Да вы, присаживайтесь, присаживайтесь – в ногах правды нет.
– Благодарствую, – сказал Сергей Платонович и почтительно уселся на указанный стул. – Я, с вашего позволения, продолжу?
– Да-да, – извольте! – благосклонно кивнул Борзов. – Я весь во внимании.
– Дело в том, что минералогия требует вылазок на натуру и даже длительных экспедиций, а оба брата, как вы изволите знать, уже не в том состоянии, чтобы такие вылазки делать: Андрей Иванович, по причине душевного недуга, пребывает в четырёх стенах и никуда не выходит, но по-прежнему занимается минералогией в лабораторных условиях. Не так давно он мне показывал образцы редкого металла, именуемого платиною, каковую можно было бы добывать в здешних местах для пользы отечества. Ну, а что же касаемо Петра Ивановича, то он, конечно же, намного проворнее своего старшего брата, но всё же на далёкие лыжные походы не очень-то пригоден.
– А вы желаете совершить далёкий лыжный поход? – догадался Борзов.
– Именно так, – подтвердил Сергей Платонович.
– Для нужд отечественной минералогии – так я понимаю?
– Именно так.
У Борзова одна бровь при этом известии многозначительно приподнялась, а другая осталась на месте, видимо, изображая подозрительность.
В комнату без стука вошла служанка Агафья. Она встала у двери в ожидании, что хозяин что-либо прикажет. Обычно в это время она приносила ему в кабинет горячего чаю. Но в этот раз Матвей Афанасьевич лишь мельком взглянул на неё и небрежно махнул рукой:
– Потом, Агафьюшка… Потом. Не видишь, я занят! – Затем перевёл взгляд на Сергея Платоновича и спросил вкрадчиво: – И чем же я мог бы оказать вам содействие?
– Вы бы могли разрешить мне отлучиться из села на несколько дней, – сказал Сергей Платонович.
– Иными словам, вы хотели бы среди зимы отправиться на лыжах в дремучий лес, – прокомментировал эту просьбу Борзов, – в тайгу, так сказать, и, ночуя на снегу, среди диких зверей, добывать из-под снега и льда минералы для нужд нашего отечественного природоизучения – так я понимаю? То есть вы желаете пойти на верную смерть, а от меня ожидаете одобрения этого вашего безумного предприятия?
– Не совсем так, – пояснил Сергей Платонович.
– А вы знаете, что такое волки зимой? Знаете, что даже лисы могут накинуться на ослабевшего в пути человека и загрызть насмерть? А что такое потревоженный зимою медведь или росомаха?
– Вы неправильно меня поняли, и я имел в виду совсем не то! – возразил Сергей Платонович.
– А что? – проговорил Борзов, и на его раскрасневшемся от еле сдерживаемого гнева лице уже можно было прочесть категорический запрет на задуманное безумство.
– Лес мне совсем не нужен, я бы хотел проделать свой путь, держась от него, по возможности, подальше. Меня интересует расположение горных хребтов, которое бы я мог уточнить с помощью своих приборов, и точнее отметить на карте.
– А хребты-то вам наши – для какой надобности?
– Дело в том, что любой горный хребет – это вздыбившаяся земля. Когда-то она была плоская, а потом поднялась, при этом из неё, образно говоря, полезли все полезные ископаемые, которые до той поры были в ней глубоко спрятаны. Копаться в земле и отыскивать минералы – это нужно делать летом, но отмечать на карте важные для нужд геологии изгибы местности – это можно сделать и зимою.
– А что, разве на наших картах ничего этого не обозначено? – удивился Борзов.
– Я предвидел этот вопрос, – почтительно проговорил Сергей Платонович, – и потому принёс карту. Полюбопытствуйте, пожалуйста.
Сергей Платонович разложил перед полицейским карту и стал водить по ней рукой, что-то показывая и объясняя. Борзов, которому всё это было совершенно непонятно, лишь многозначительно кивал и крякал от непосильного для него умственного напряжения.
– Как видите, – сказал Сергей Платонович, – здесь всё приблизительно. – Я не ставлю для себя задачи составить точную карту Сибири, но местность, в которой мы проживаем, я бы мог описать немного точнее, чем это сделано на этой карте.
– Идея хорошая, но хватит ли у вас познаний для этого?
– Я – бывший моряк, плавал по трём океанам и ступал на землю нескольких континентов. У меня есть некоторые познания в картографии.
Борзов заколебался.
– Но зачем же ночевать-то на снегу?
– А я на снегу и не ночевал бы. Есть селения… А народ у нас не злой – переночевать всегда пустят, особенно, ежели я заплачу немного денег. На западе от нашей деревни много поселений.
Борзов замотал головою.
– Денег не показывайте! Проситесь на ночлег бесплатно, а то, ежели деньги показать, то ведь за них и придушить могут. Мой вам добрый совет: держите деньги при себе и доставайте их лишь в крайней надобности!
Сергей Платонович понял, что он переломил упорство Борзова и дело уже решено. Он выслушал ещё несколько ценных напутственных советов по поводу опасности исходящей от диких зверей, и, заручившись нужным разрешением, покинул кабинет.
Да он и не сомневался, в том, что всё так и будет. В сущности Борзов был добрым человеком, хотя и любил напускать на себя важность и суровость.
На следующее утро Сергей Платонович не вышел на лыжах в свой дальний поход, имея за плечами походный мешок с лямками и охотничье ружьё, а выехал вместе с Парфёном на санях на восток. Первую половину дня Парфён вёз сумасшедшего барина, которому взбрело в голову отправляться в дальние странствия. К обеду они остановились на пригорке, попрощались, и Сергей Платонович пошёл на лыжах один. Парфён возвращался домой с таким расчётом, чтобы быть там уже к вечеру. Он был в твёрдой уверенности, что барина сожрут в лесу волки, и они больше никогда не встретятся. Ему было жалко его. Не заносчивым он был человеком и не белоручкой: по хозяйству помогал, ежели нужно было, да и на охоте был не лишним…
А Сергей Платонович понимал, что идти придётся не по проторенным дорогам. Иначе неизбежно нарвёшься на нежелательные встречи с местными властями. Но ведь дорога к Тихому океану – это не узкая тропинка, на которой трудно разойтись двум путникам. Нужно только обходить большие селения подальше – вот и всё. Самое главное – первые три дня пути. Он сказал всем, что уходит на запад, в сторону Байкала. Если что, его искать будут там! Кому придёт в голову, что он сделал рывок в сторону Тихого океана?!
Сразу после того как он расстался с Парфёном, он двинулся на лыжах вверх по склону невысокой возвышенности. Подъём был затяжным и утомительным, но утешала мысль, что за подъёмом последует спуск.
К вечеру, когда Сергей Платонович уже шёл по плато, он достиг, наконец, маленькой деревушки, о которой когда-то говорил ему Парфён. Там всего-то и было четыре жилых дома, да два заколоченных и заброшенных.
Ветер, дувший в лицо, позволил Сергею Платоновичу тихо подойти к деревне. Его не услышали собаки. И только, когда он подошёл к крайнему дому, из трубы которого валил дым, и постучал в калитку, к нему с громким лаем рванулся огромный пёс. Мужик, вышедший посмотреть, кого это принесло в столь поздний час, ответил на приветствие непрошеного гостя с каким-то подозрением, а на просьбу о ночлеге и вовсе отреагировал безо всякого энтузиазма.
– Шастают тутеча всякие. Люди добрые по домам сидят, а ты чего по ночам на лыжах бегаешь? Аль заблудился?
– Не заблудился я, только путь у меня дальний. А до вас подниматься было тяжеловато…
– Вот то-то ж и оно! – ответил мужик. – Мы для того-то сюды и поселились, чтобы подале быть ото всех, а ты и здесь нас нашёл!
– Староверы, что ли? – предположил Сергей Платонович.
– Староверы, не староверы – то тебя не касается, – ответил мужик. – Мы люди свободные и чужие нам здесь без надобности.
Сергею Платоновичу не понравился этот разговор, и он спросил напрямик:
– Ты мне скажи, мил человек, пустишь ли к себе на ночлег или оставишь замерзать на холоде?
– Иди, иди далече! Или вертайся туды, откель пришёл! – ругнулся мужик и закрыл дверь.
Собака громко лаяла, прыгала на изгородь, но Сергей Платонович так и стоял перед закрытой калиткой и не знал, что и делать. Он только сейчас начал понимать, на что решился, что его ждёт и какая ему предстоит ещё дорога.
Но домов было четыре. Стало быть, можно было постучаться ещё в три.
Его не пустили ни во второй, ни в третий дом даже после того, как он пообещал заплатить деньги.
С тяжёлым сердцем он постучал в четвёртый дом.
Дверь открыла пожилая, но крепкая женщина со словами:
– Ночь на дворе. Кого это ещё там несёт?
– Здравствуйте, люди добрые! Дозвольте переночевать! – произнёс Сергей Платонович, уже не веря в успех дела.
– Заходь в хату, чего на морозе разговоры разговаривать.
Сергей Платонович вошёл в сени, снял шапку, отряхнул поданным ему веничком снег со своих унтов, поставил в углу лыжи, снял с себя мешок и полушубок.
Он увидел, что с печи из-за занавески на него смотрят глазёнки ребятишек.
Вышедший хозяин смерил его с ног до головы оценивающим взглядом и сказал:
– Не замерзать же на морозе! Заходи.
– Меня зовут Сергеем Платоновичем, а фамилия моя – Емельянов, – представился он. – Путешествую по Сибири…
Он оглянулся в поисках образов, в сторону которых следовало перекреститься, но не нашёл таковых и сделал вид, что так и должно быть.
Его пригласили за стол. Хозяйка налила миску щей и дала большой ломоть чёрного хлеба. Сергей Платонович очень проголодался, но виду не подавал и ел медленно, со смаком, расспрашивая хозяев об особенностях здешней местности, об их промыслах и прочих вещах. По косвенным признакам понял, что это не староверы, но не стал пытаться узнать больше, так как был безразличен к таким тонкостям… За столом он не стал рассказывать, что его не приняли их соседи, да и вообще ничего не рассказывал, а те особенно и не спрашивали. Было видно, что это семейство крепкое, хозяин – мужик справный и себе на уме.
Сергей Платонович достал карту и отметил на ней карандашом свой маршрут, а также примерное расположение деревушки. Хозяин смотрел на карту, совершенно не понимал, что это такое, но отвечал на вопросы странного гостя толково и деловито: там хребет, там ущелье, а здесь равнина. Сходство с картой было, но были и различия. В любом случае эта карта не могла служить надёжным помощником при таком переходе – она давала лишь самую общую картину местности. Впрочем, Сергей Платонович ничего другого от неё и не ждал.
Его уложили спать на лавке возле самой печи. Он лежал, подложив под голову свой полушубок и ничем не укрываясь, – было так натоплено, что можно было и вовсе раздеться. Сергей Платонович словно копил в себе тепло: пусть сейчас будет жарковато, тем легче будет идти завтра по холоду – так рассудил он, погружаясь в крепкий сон.
Снилась ему Сенатская площадь. Братья Борисоглебские метались по ней без толку. А он кричал:
– Стреляйте! А не то они вас перестреляют!
Рылеев протестовал:
– Солдаты не будут стрелять в своих, а, напротив, присоединятся к нам, и всё кончится тихо.
Андрей Иванович крестился при этих словах, и вторил ему:
– Никак этого нельзя позволить, потому как они ведь наши братья по крови, по вере и по отечеству.
Тогда он повернулся к Петру Ивановичу и сказал:
– Петя, ну, хотя бы ты имей разум! Ведь стрелять же надобно!..
Но и Пётр Иванович был против стрельбы и говорил:
– Как же это можно, чтобы мы друг против друга воевали?
– А царская тирания – это тебе пустяк, что ли? – пытался урезонить он, да всё без толку.
А потом грянула картечь, и люди стали падать один за другим.
Тогда он обернулся к стоящему рядом с ним Парфёну и спросил:
– Вот видишь?! Ты не выстрелишь, так в тебя выстрелят. А ты бы как поступил в этом случае?
Парфён почесал затылок и сказал как-то неуверенно:
– Да я и сам не пойму, однако. Супротив царя-то – разве ж я пойду? Но, ежели кто в меня стрелять будет, то и я буду!..
Утром его напоили крепким чаем и угостили пирогом с черемшой. Сергей Платонович ел необыкновенный пирог, пил вкусный чай, а между делом разглядывал пёструю жестяную коробку, из которой хозяин отсыпал чай, и удивлялся: Британская империя и китайский чай дотянулись и до этого дома – вот она всемирная связь! «Мир не так сложен, как кажется, – подумал он. – Просто одним дано видеть его целиком, вот как мне, а кто-то живёт, как эти добрые люди в своей деревушке, и ничего не знают о земле, на которой живут, о том, что творится в мире…».
Когда нужно было уходить, Сергей Платонович достал серебряный полтинник и со словами благодарности протянул хозяину.
Это была чрезмерная плата, и он сам это понимал, но ему хотелось отблагодарить как-то этих людей, которые не бросили его на морозе, и впустили в дом.
Хозяин с каким-то изумлением подержал монету в руках, осмотрел её с обеих сторон, словно бы сомневался, подлинная ли она, и вернул Сергею Платоновичу.
– Благодарствуем, добрый человек, но нам это ни к чему. У нас и свои такие же имеются – чай, пушнина ноне в цене.
Сергей Платонович нашёлся с ответом:
– А я на обратном пути ещё раз к вам зайду и попрошусь переночевать. Пустите?
– Пустим! Чай, люди верующие, не басурмане какие.
– Вот и возьмите деньги в уплату за неудобство, – сказал Сергей Платонович.
– А никакого неудобства для нас в том не наблюдается, – сказал мужик.
Выйдя во двор, он объяснил Сергею Платоновичу путь, каким тот должен будет пройти вдоль тянущегося на горизонте хребта. На вопрос, не будет ли там лихих людей, сказал, что никого там нет. Дальше живут дикие тунгусы, но бояться их не стоит – они люди мирные, гостеприимные, хотя и нехристи.
День был солнечным и морозным. Главное достоинство зимы в том, что по снегу можно скользить и скользить – сколь угодно долго, пока есть силы.
Сергей Платонович оглянулся: деревни уже не было видно.
Он шёл легко и с хорошим настроением. Солнышко светило ярко, а сил было довольно, чтобы вот так идти и идти до самого вечера. Но потом его стали одолевать сомнения: он вышел на озеро, о котором его гостеприимный хозяин ничего не рассказывал. «Так ли я иду?», – подумал Сергей Платонович. Впрочем, озерцо было небольшим – может быть, поэтому про него и не было ничего сказано?
Пересёк его ледяной панцирь, и уже на другом берегу остановился, посмотрел назад и невольно залюбовался. Замёрзшее и покрытое снегом озеро напоминало ему чистый лист бумаги. Кто-то на нём написал что-то важное, но непонятное для непосвящённых. Его следы были, как письмена. Если бы кто посмотрел на этот след с высоты птичьего полёта, – ничего бы не понял.
Тайна…
Впрочем, если где-то и есть Тот, кто всё это видит и понимает, Он бы никому не рассказал, понимая, что человек, оставивший эти следы, меньше всего хотел, чтобы кто-то их прочитал.
Сергей Платонович посмотрел на небо и тихо сказал:
– Ежели Ты есть, то, по крайней мере, не мешай. Я уж и не жду от Тебя помощи. Ежели раньше не шибко помогал, то и сейчас не поможешь. То, что от каторги спас – это, конечно, хорошо, и за это Тебе спасибо, – он поклонился, но поклон этот был каким-то шутовским. – Хотя, кто ж знает, Ты ли это был, на самом деле? Я вполне допускаю, что Тебя нет, а есть только одна пустота… Скорее всего, так оно и есть, а я сейчас беседую с пустотой… Но, как бы там ни было, а я покамест ещё полон сил и готов идти вот так – прямо до Тихого океана.
И с этими словами он повернулся к замёрзшему озеру спиной и пошёл, стараясь держаться подальше от леса.
Ещё через три часа он остановился и поел немного хлеба. Хотелось пить. Он брал в рот небольшие комочки снега, и, дав им растаять, осторожно глотал.
Между тем, за всё время пути он не встретил никаких признаков жилья. И это его тревожило. Сергей Платонович прекрасно знал об этом свойстве Сибири: по ней можно было идти многими днями и не встретить человека. А чему тут удивляться? Если бы он шёл сейчас по Южной Земле, много бы он там людей встретил? Хоть по кругу её обходи, хоть пересекай крест-накрест – там не встретил бы он ни единого человека. Сибирь, в этом отношении, гораздо более приятный континент: тут хотя бы изредка можно кого-то встретить… Чтобы выжить зимой в этих местах, хорошо бы иметь, где отдохнуть и погреться.
А, может, он сбился с дороги? Тот мужик ему объяснял всё обстоятельно, но его описание местности отличалось от того, что видел сейчас Сергей Платонович. «Может, он это нарочно сделал?.. Нет, едва ли! Он производил впечатление честного человека…».
Надвигавшиеся сумерки напоминали, что пора подумать о ночлеге. Эта проблема его не очень пугала. Он решил подняться на ближайшую сопку и оглядеться. С высоты надеялся увидеть какие-то поселения.
Восхождение было тяжёлым. Склон был скалистым, и ему пришлось снять лыжи и пробираться по глубокому снегу. Один раз он сорвался и скатился вниз, но потом, собравшись с силами, всё-таки двинулся дальше. На вершине громоздились скалы с отвесными краями. На них не было ни снега, ни льда, и им не было дела до человека, пришедшего сюда.
Но зато отсюда было всё хорошо видно. Открывшаяся панорама восхищала и одновременно ужасала. Бескрайние просторы и ни единого дымка на все триста шестьдесят градусов обзора!
Чем внимательнее Сергей Платонович всматривался в окрестности, тем больше ужасался. От былого восторга не осталось и следа.
Сумерки сгущались, и видимость ухудшалась. Подумалось, что соседняя сопка скрывает от него что-то важное. На севере были ещё сопки, которые образовывали бесконечно длинный хребет, а уж о том, что простиралось за ним – не хотелось даже и думать.
«Ежели я до наступления темноты не выйду к людям, придётся ночевать в лесу или здесь на сопке, и это будет последней ночью в моей жизни», – подумал он и тяжело вздохнул. Потом встрепенулся и громко произнёс:
– Это мы ещё посмотрим!
Спускаться на лыжах было намного легче, чем подниматься, но делать это нужно было с большой осторожностью. Можно было наскочить на торчащие из-под снега камни или дерево.
В этом тяжёлом безмолвии Сергею Платоновичу было приятно слышать хотя бы свой голос, поэтому он всё чаще размышлял вслух. Съехав вниз, сказал, как ему показалось, трезво и взвешенно:
– Чтобы добраться сейчас до жилья – об этом нечего и мечтать. Стало быть, надобно подумать о ночлеге. Ночевать же под открытым небом в ожидании, когда тебя найдут волки – не стоит. Нужно поискать какое-то укрытие…
Топориком, который он взял с собой можно было нарубить еловых веток и что-то из них соорудить… Но что?! Не шалаш же, который всё равно не защитит от холода и диких зверей! Вот найти бы какое-нибудь укрытие в скалах, хоть бы щель или вмятину, там бы и разжечь костёр … Он стал осматриваться по сторонам, ища глазами такое место. Сопка, у подножья которой он находился, плавно переходила в другую возвышенность, но уже пониже и с сильными скалистыми зазубринами. За всё время пути он старался держаться подальше от скал, опасаясь столкновения с острыми камнями. Но тут вдруг выяснилось, что скалы для него представляют определённый интерес. Сопка, на которой он только что был, едва виднелась на фоне тёмного неба. Его заинтересовала скалистая возвышенность, словно бы сложенная из огромных каменных глыб. Он подошёл к ней с западной стороны и стал внимательно всматриваться.
Совершенно неожиданное открытие поразило его.
– Неужели всё-таки пещера?! – проговорил Сергей Платонович с каким-то изумлением. – Ведь не может же это быть случайностью!
Он посмотрел на открывавшийся перед ним вход в пещеру, а затем обратил свои взоры к небу.
– Если Ты есть, то – спасибо за такой подарок!
И, устыдившись своего порыва, добавил:
– А если нет, то тогда что?
И сам себе ответил:
– Тогда моя благодарность пустоте!
Рассмеялся и, продолжая диалог с самим собой, воскликнул:
– А пусть бы и к пустоте! Но если всё-таки это не пустота, и Он меня слышит, то…
Сергей Платонович вспомнил недавний спор за ужином в доме Парфёна, когда все собрались в зале. Пётр Иванович упрекнул его в том, что он не достаточно ревностно служит Богу, а рассуждения о его научных изысканиях, якобы, вообще являются глупостью!
– Ты, Пётр, подменяешь религию наукой! – бросил Сергей Платонович, беря пирог с черникой, который испекла к ужину Дарьюшка.
– Я не предлагаю подменять религию наукой. Я просто пытаюсь показать, что между материей и духом, между научным миропостижением и исследованием духовности на основе Откровений, и уж тем более – между разными формами духовной работы разницы нет! И если наша цель – быть счастливыми и находиться в гармонии с мирозданием, к этой цели нужно стремиться! Без Бога останется общество зверей. Значит – надо найти ту точку, где все они – суть единое.
Пётр Иванович победоносно взглянул на друга.
– Утопия! – воскликнул Сергей Платонович.
– Утопия? Наука развивается параллельно с учением о Боге, и будет развиваться и дальше. Но в своём корне, она – прекрасная притча взаимоотношения Творца со своими творениями. Вера даёт толчок этике, культуре, искусству: всему, что способствует человеку быть человеком, а не зверем. В подлинной культуре всегда отражается Вечность. Так что круг замыкается: есть непротиворечивая система, есть этика, есть культура и искусство, есть чувства, и есть Бог. Чем не гармония?
– Очень уж мудрёно, – поморщился Сергей Платонович.
– Если бы я мог объяснить проще, я не стал бы говорить о Творце. Религия вводит это понятие именно в силу принципиальной непознаваемости сущности Бога. Мне очень печально, если тебе это неясно, и при всем уважении, я не могу тебе в этом помочь.
Вдруг в беседу вклинился Андрей. Он встал со стула и бросил Сергею Платоновичу:
– Ежели мир непознаваем, то и говорить не о чём и незачем. Все ваши рассуждения – болтовня, а вы – безбожник! Вы выступаете против Бога, против возможности инобытия, да и против нравственных постулатов религии. Мне кажется – это преступление более тяжкое, чем то, в котором мы повинны, встав супротив воли Божьей в декабре двадцать пятого…
– Помилуйте! Я разве выступаю супротив Бога?! – воскликнул Сергей Платонович. – Я только хочу разобраться, что мы сделали не так?
– Всё сделали не так! Нельзя было с оружием в руках идти на Богом избранную власть! – воскликнул Андрей Иванович и ушёл в свою комнату, ни с кем не попрощавшись…
– Напрасно ты его задираешь, – сказал Пётр Иванович. – Он всё принимает близко к сердцу… А по мне – все мы говорим одно и то же… Веруем же мы в Бога! Только рассуждения у нас разные, но принципиально те же! Хорошо! Довольно споров. Спать пора!
Пётр Иванович взглянул на Дарьюшку, тихо сидевшую за столом и ничего не понимавшую, о чём это спорит её Петенька и этот, огромного роста Сергей Платонович, о котором Петя всегда говорил с восторгом и уважением. Дарья Никифоровна встала и принялась собирать посуду со стола. А дед Парфён, подложив в топку поленья, снял валенки и полез на печку. Зимой он всегда спал на печи: тепло и привычно. Но Сергей Платонович привык к тому, чтобы последнее слово было за ним. Он тоже встал, кивнул Дарьюшке, мол, благодарствую, и, уже выходя из дома, продолжал говорить Петру Ивановичу:
– Проблема в другом. Мы веруем в Бога, потому что это логично.
– И верь себе на здоровье! – сказал Пётр Иванович, чтобы скорее закончить этот ненужный спор.
– Но пойми: логично ещё и многое другое! И вера в Творца логична ни чуть не менее веры в самозарождение. Ни я тебе, ни ты мне ничего не сможешь доказать. Это и есть свобода выбора веры! Но я верую в Бога и лишь пытался сказать, что мироздание и Бог – едины!
Он почему-то вспомнил этот спор, когда подумал, что на помощь Бога в его предприятии надеяться не стоит.
Не хотелось даже продолжать эту мысль, слишком уж много последствий она имела, и лучше было не знать и не понимать, чем знать и понимать…
Сергей Платонович снял с себя мешок и, держа наготове ружьё, вошёл под своды пещеры в темноту. Зажёг немецкую фосфорную спичку – у него с собою было даже и такое чудо современной науки – и посветил ею: пещера уходила далеко вглубь скалы, и это радовало и тревожило одновременно. А что, если там какой-нибудь дикий зверь? Было тихо, ни единый звук не нарушал тишину. Пещера поднималась немного вверх, и там не было никакого снега. Надо было принимать решение!..
Он вернулся назад. Достал топорик и стал рубить маленькие сосенки, растущие поблизости, еловые ветки, за которыми приходилось идти чуть дальше. Ветки подложил на каменный пол. Будет на чём сидеть и лежать. Потом развёл костёр у выхода из пещеры. Костёр долго не разгорался, но уж когда загорелись сосновые веточки, горел, весело разливая тепло вокруг.
Сергей Платонович наполнил котелок снегом и вскоре с наслаждением пил горячую воду. Выпив, согревшись, довольный собой, решил сварить что-нибудь посущественнее. Достал из запасов кусок промёрзшего мяса и бросил его в котелок с водой. Сварив, таким образом, мясо, он бросил в котелок кусок твёрдого, как камень чёрного хлеба, чуть подсолил, и с аппетитом съел свой суп. Это было очень вкусно!
Ветра не было, но тёплый воздух всё же нужно было как-то оберегать…
Он взял топорик и снова вышел наружу. Горящий в пещере костёр отбрасывал отблески на окружающую местность, и видимость была достаточной, чтобы заняться заготовкой дров. Вскоре он нарубил гору сосновых веток. Сложив их в сторонке от костра, и, удовлетворённо взглянув на результаты своего труда, сказал:
– Вот так будет правильно.
Перед тем как лечь, взял горящую палку из костра и решил исследовать пещеру, насколько глубоко она уходит внутрь скалы. Оказалось, что дальше она сужалась настолько, что человеку было уже не под силу протиснуться, и ничего интересного здесь больше не было. Хотя…
Здесь были видны следы былого пребывания людей. Там и сям валялись какие-то обгорелые палки – видимо, кто-то здесь разжигал костёр, жёг факелы; виднелись какие-то камни, которые ограничивали пространство костра, кости… Определённо, здесь кто-то готовил пищу.
– Пожалуй, пора уже спать, – тихим голосом сказал себе Сергей Платонович, словно бы опасаясь, что его услышат. Он медленно пошёл к выходу из пещеры, стараясь не споткнуться о каменные глыбы.
В одном месте остановился. Палка уже догорала, и было плохо видно, но он обратил внимание на то, что гладкие в этом месте стены пещеры были испещрены какими-то диковинными рисунками. В обычной жизни он бы подумал, что таких смешных человечков и зверей могли нарисовать только дети, но здесь явно чувствовалась не детская рука. Очень уж диковинными были рисунки. Это были охотники, убивающие какого-то огромного быка – словно бы они в этой местности водились на самом деле… А на другом рисунке было изображение и того удивительнее: огромный слон с поднятым хоботом и неестественно большими бивнями, закрученными внутрь, стоял в окружении маленьких человечков с копьями.
– Слонов ещё здесь не хватало! Какая глупость! – подумал он. – Это какой же бездельник нарисовал? Впрочем, если дело было летом, и этот человек никуда не спешил, то почему бы и нет… Будь у меня сейчас подходящее настроение, я бы сюда добавил ещё и жирафа.
Ему не пришло в голову дотронуться до рисунков рукой, и он без сожаления покинул это место и вернулся к костру. Подкладывая новые поленья, подумал: «Человек неисправимо глуп! Ну что за удовольствие проникать так далеко в глубину этой пещеры и что-то там ещё и рисовать! И ведь как можно было такое нарисовать в полной темноте? Стало быть, один или два человека держали в руках факелы, а какой-то горе-художник всё это малевал? Зачем? А, может, это рисунки первобытных людей, которые жили в таких пещерах? Интересно… Очень интересно. И нарисованы они достаточно высоко, так что детишкам туда не дотянуться… Нет, нужно бы ещё раз взглянуть на эти рисунки, даже перерисовать, а пещеру эту хорошо бы отметить на карте…
Он долго устраивал себе ложе из еловых веток, загораживал срубленными ветками вход в пещеру так, чтобы дыма выходило как можно больше, а тепла – как можно меньше, а потом, подбросив в костёр толстые брёвна, сам того не ожидая, заснул…
Проснулся он среди ночи от нестерпимого холода. В пещере было темно, но в костре всё ещё краснели отдельные угольки. Орудуя палкой и подбросив тонких веточек, он раздул огонь и подложил в костёр поленья. Через некоторое время стало теплее, и возле костра можно было греться. Вот только надолго ли хватит дров и не придётся ли за ними выходить наружу, во тьму и в холод. Запах дыма наверняка уже привлёк хищных зверей, и выходить наружу даже с ружьём – не хотелось.
Он снова задремал, а когда проснулся, то почувствовал, что сильно замёрз. Сергей Платонович долго не мог пошевелить ногами, но, преодолевая себя, снова занялся костром. Подумал, что так можно отморозить ноги, заболеть, и тогда ему не то, что до Тихого океана не дойти, но и назад не вернуться! Нет, он плохо подготовился к такому походу. У него не было даже овчины, которой можно было бы укрыться и спастись от холода, не было достаточно спирта, чтобы растереть ноги или выпить, да и провизии было совсем не много... Конечно, у него было ружьё, и он мог подстрелить какого-нибудь зверя. Но этого было явно мало, чтобы решиться на такой поход в неизвестность. А что его ждало впереди, он даже и предположить не мог.
У костра страх его постепенно прошёл. Стало легче.
Но дров больше не было, если не считать ограждения из нарубленных сосенок, которое он выставил на входе в пещеру.
Он посмотрел на часы: было только два ночи!
В следующий раз он проснулся уже не от холода, а от воя волков, который раздавался где-то поблизости.
– Ну, так и есть! – прошептал он. – Они меня выследили.
Ружьё было рядом, а костёр ещё кое-как тлел…
– Что бы это всё значило? – опять прошептал Сергей Платонович. – Он мне подарил пещеру, когда я уже совсем отчаялся. Я обрадовался, возблагодарил Его и даже почти поверил в то, что Он есть на самом деле, и вот теперь, как кажется, моя смерть неминуема… Или Он мне мстит за то, что я усомнился в Нём, или за что-то ещё? За что?.. Что я Ему плохого сделал?
Потом вой усилился и сменился рычанием. Волки были совсем близко. Сергей Платонович подумал: «Перегородку они легко развалят. Огонь! Они боятся огня…».
Он выдернул из перегородки ствол сосенки и подбросил его костёр. Рано или поздно придётся сжечь всю перегородку, и вход в пещеру станет полностью открытым. Что тогда можно будет сделать?
Угрожать огнём догорающего костра…
Один раз выстрелить. Может быть, два или три…
Кидать камни, которых в пещере много…
А потом?
А потом – умереть…
Он приготовился к самому худшему. С грустью подумал: «Стало быть, моё путешествие завершится здесь. Началось на Сенатской площади, а закончится в этой пещере, где какие-то глупые шутники намалевали на стене слона с карикатурными бивнями и каких-то глупых человечков».
Потом он догадался подойти к перегородке и выстрелить в ту сторону, откуда слышались шорохи и рычание. В ночной тишине выстрел прогремел сильнее, чем пушечный залп на море.
Сергей Платонович понял, что не надолго отпугнул волков. Пришлось сделать и второй выстрел, приведший к такому же результату. Самым поразительным был итог третьего выстрела: в темноте раздался визг смертельно раненного зверя. Затем послышалось рычание обезумевших от голода волков, которое превратилось в один сплошной вой. Стая набросилась на раненого сородича. Через какое-то время наступила тишина, нарушаемая чавканьем и довольным урчанием набивших своё брюхо хищников.
Сергей Платонович выстрелил в темноту ещё раз, и звуки прекратились вовсе: звери на какое-то время отбежали в сторону.
Когда наступило утро, он без всякого сожаления и уже без опаски сжёг перегородку. Поставил кипятить воду, в которую снова бросил кусок мяса.
Горячий бульон и варёное мясо произвели на него своё благотворное действие, но усталость из-за бессонной ночи всё же чувствовалась.
С рассветом нужно было идти дальше. Вот только в какую сторону?
Ответ получался только один: назад!
Он не рассчитал свои силы, пошёл неправильным путём, и теперь нужно было смириться с неизбежным. Нужно было найти ту самую деревушку, переночевать в ней, и после этого сделать последний переход в сторону места своей ссылки.
Сергей Платонович подумал: «Кое-какие деньги у меня есть, и я могу поступить гораздо проще – хорошо заплачу тому мужику, и он меня домчит на своих санях. Доложу о своём прибытии Господину Борзову, скажу, что поход имел большую научную ценность… Он мне прочтёт какую-нибудь очередную нотацию, затем я отдохну, хорошо подготовлюсь, и сделаю вторую попытку. Надеюсь, она будет успешнее этой…».
Сергей Платонович прошёл по снегу, на котором были пятна крови, мимо клочков шерсти растерзанного минувшей ночью волка, и по своим же следам двинулся в обратном направлении.
Про рисунки на каменной стене пещеры он даже и не вспомнил.
День был таким же солнечным и безветренным, как и вчера, и его следы ясно были видны на снегу. Идти по ним было легко и просто.
– Ничего страшного не случилось, – сказал он громким голосом. – Ошибки всегда бывают. Тогда, на Сенатской площади мы наделали ошибок гораздо больше, чем я в этот раз… Зато есть и хорошие примеры: ведь смогли же русские моряки добраться до Южной Земли. Никто до нас не смог, а мы смогли! Уж на что Джемс Кук был умным и удачливым, а и он не сумел сделать того, что сделали мы! А сделали потому, что был у нас точный расчёт и план действий. Вот с них я и буду брать пример, а не с тех, кто столько лет задумывал великое предприятие, а потом так позорно провалил его.
Было ещё утро, когда он прошёл мимо сопки, на которую вчера с таким трудом взобрался. Она теперь его не интересовала, и нужно было идти и идти, что он и делал – благо его же следы отчётливо указывали ему направление движения.
Во второй половине дня совершенно неожиданно подул ветер. Некоторое время спустя, пошёл снег. Метель резко ухудшила видимость и замела следы. Вскоре следы замело так, как будто их и не было никогда. Это нисколько не смутило Сергея Платоновича. «Хребет ещё виден, и можно, по крайней мере, ориентироваться на него. А там, даст Бог, пройдёт и метель… Или смерть! Выпью спирту, упаду и засну. И не проснусь».
Так он и шёл – всё вперёд и вперёд…
Но метель не унималась, и через час он устал, а в душу его стали закрадываться сомнения: «Стоит ли идти, ведь всё одно – умру… А что, ежели остановиться, переждать метель, а уж потом и идти дальше?! Или всё-таки идти?..».
Но он шёл и шёл вперёд, навстречу ветру. Видимость была плохой, и ему казалось, что он идёт по строго выверенному курсу. «Жизнь в движении, – убеждал он себя. – Если остановиться, можно замёрзнуть. Пока иду – живу… Да и что тут идти-то? Всего ничего! Того и гляди, выйду на то озерцо, а там и в ту деревеньку попаду!».
Вскоре метель стихла. Высокие сосны стояли, не шелохнувшись. Снег блестел, и слепил глаза. Тишина вокруг была тревожной и многообещающей.
Сергей Платонович остановился, снял с себя мешок и достал кусок хлеба. Он был твёрдым, но удивительно вкусным. Сергей Платонович грыз его и чувствовал, что силы снова вливаются в его могучее тело, и настроение стало лучше. Куда-то ушли мысли о возможной гибели в этой снежной пустыне. Он взглянул вдаль и снова увидел гряду гор на горизонте. Потом взглянул на противоположную сторону, и там тоже увидел едва заметные вдалеке горные вершины. Подумал, что, когда шёл вчера, горный хребет был только слева… Но не придал значения этому. Отдохнув, снова двинулся в путь. «Ну, вот и славненько, – подумал он. – Ошибаться – не в моих правилах!».
Дело шло к вечеру, и он представлял, какова будет его радость, когда он, наконец, выйдет к заветному озеру! Именно так: к заветному! Он его так потом на карте и обозначит: озеро Заветное!
Но озера всё не было и не было. И местность вокруг была совершенно незнакомой. В скором времени он понял, что здесь никогда не был! Оглянулся на хребет. Тот всё так же равнодушно и величественно тянулся справа.
– Но ведь хребет-то – тот же, – растерянно проговорил он.
Какой-то шорох раздался позади него. Он оглянулся и приготовил ружьё. Какая-то тень метнулась от дерева, и снова наступила полная тишина.
– Заяц, – насмешливо проговорил Сергей Платонович и двинулся дальше. – Скачи, скачи! Я тебе не мешаю.
Нужно было понять, что всё это означает: хребет всё тот же, а местность, как будто не та… «Видимо, я иду на запад, но другим путём, и могу пройти не только мимо Заветного озера, но и мимо деревни… А это всё равно, что идти неправильно. Этак я никогда не вернусь домой!».
Нужно было срочно что-то делать… Но что?!
Он не знал.
Между тем, шорох повторился, и был уже ближе. Сергей Платонович снова вскинул ружьё и, глядя через мушку на заснеженное пространство с редкими деревьями, пытался найти движущуюся мишень.
Но так и не нашёл. Зайцы так себя не ведут. Это был не заяц.
– Ладно! – сказал он почему-то громко. – Ружьё-то у меня есть и мне нечего бояться… Пойду, стало быть, дальше!
И он пошёл дальше, стараясь разобраться, в чём же состояла его ошибка…
В третий раз у него за спиной раздался шорох. Он быстро оглянулся и понял: за ним шла голодная, но пока ещё нерешительная росомаха. При всём своём врождённом бешенстве она боялась нападать на человека и выжидала, когда он обессилено упадёт на снег, а тогда уж и можно будет спокойно приняться за еду.
Сергей Платонович усмехнулся и присел на снег. Подумал: «Росомаха тоже думает, что она никогда не ошибается. А это мы сейчас посмотрим, кто из нас ошибается, а кто нет».
– Эй ты! Иди-ка сюда, – позвал он её ласковым голосом и поманил зверя к себе насмешливым жестом рукавицы.
Зверь не спешил воспользоваться приглашением, но и убегать тоже не собирался. Он выжидал.
А Сергей Платонович снова осторожно взялся за ружьё. Зверь внимательно наблюдал за его движениями в полной уверенности, что именно он – охотник, а этот человек – добыча. Из положения сидя, как его когда-то учили, Сергей Платонович прицелился и нажал курок.
Грянул выстрел!
Посыпался снег с деревьев, а эхо ещё какое-то время пыталось повторить грохот выстрела, словно бы передразнивая его.
Зверь взвизгнул и побежал прочь.
А потом наступила тишина.
Сергей Платонович внимательно посмотрел в ту сторону: красные пятна на снегу указывали направление, куда убежал зверь.
Подумал: «Сейчас бы добить его и снять шкуру. Знатная была бы добыча!.. Впрочем, Парфён так бы не сказал. Если шкура с дыркой, то это и не шкура вовсе… А я, должно быть, легко ранил её и повредил шкуру… Ну и пусть себе живёт. Пусть в другой раз знает, как нападать на человека!».
И Сергей Платонович пошёл дальше, теперь уже точно зная, что он сбился с пути.
Слева от него возникли какие-то скалы с острыми камнями, торчащими из-под снега. Он пошёл осторожнее, чтобы не сломать лыжи. Обогнул какой-то нелепо выпуклый утёс и в полном изумлении остановился.
Перед ним была та же пещера, в которой он провёл прошлую ночь. Он подошёл ближе, сомнений не было: это была она!
И это – вместо Заветного озера и вместо деревни с добрым хозяином, который его опять бы приютил, а потом и отвёз бы на своих санях!
Сергей Платонович почувствовал головокружение, в глазах у нег помутилось, во рту стало горько, и он чуть не заплакал от ужаса и обиды. Это было так несправедливо и так жестоко!
Придя в себя, он стал собираться с мыслями, которые опять же высказывал вслух. Его страшила тишина, и он хотел слышать хотя бы свой голос.
– Это означает, что ближайшую ночь я проведу опять здесь… В конце концов, всё не так уж и страшно: в прошлый раз, когда я подошёл к пещере, уже стемнело, а сейчас ещё светло. Я могу заготовить дров, сколько захочу. Плотнее загорожу вход в пещеру, сделаю настил из еловых веток ещё лучше того, что у меня был. Разожгу костёр…
Он приблизился к чёрной, зияющей дыре, привычным движением снял с себя вещевой мешок, лыжи, всё это занёс в пещеру. Потом взял топорик, но с ружьём не пожелал расставаться (мало ли что!), и вышел наружу, чтобы добыть дров на предстоящую ночь.
Молодые сосенки, ёлочки он складывал возле входа в пещеру, не занося внутрь. Сейчас главным было нарубить больше дров, а всё остальное можно будет сделать и в сумерках.
Он так и проработал – до самых сумерек. Уверенно и без колебаний. Но потом вдруг страшная мысль пронзила его сознание: «А что если я и в следующий раз вернусь сюда же?».
Он соорудил крепкую перегородку у входа в пещеру. Потом достал бумагу, спирт, немецкие фосфорные спички в медной коробочке и разжёг костёр. Набрал в котелок снега и установил его на камни, ограничивающие костёр.
– Вот что значит опыт, – сказал он вслух. – Сын ошибок трудных! Вот так люди и умнеют.
Сергей Платонович весело рассмеялся.
– Жизнь ставит передо мной всё новые и новые задачи. Но я пройду и эти испытания, пройду все трудности и не погибну!
Сейчас он был полон сил и радужных надежд, а мысли, только что тревожившие его, куда-то ушли.
Подумал, что и тогда, в декабре двадцать пятого, у всех накопился мощный заряд, требующий выхода и действий, хотя далеко не все понимали, что они делают и к чему это может привести. Не было никакого научного и идеологического обоснования тому, что происходило. Но сама идея обладала такой силой, которая вызывала необыкновенный приток энергии… Теперь-то он понимал, что это был его юношеский порыв, но и сейчас не хотел и не мог отказаться от тех идей… Он вспомнил стихи, которые они горланили там, на Сенатской площади:
Отечество наше страдает
Под игом твоим, о, злодей!
Коль нас деспотизм угнетает,
То свергнем мы трон и царей!
«Научное мышление, по сути, схематично, но схематичное мышление о человеке – убого», – продолжал рассуждать о прошлом Сергей Платонович, колдуя над котелком, в котором варился его обед.
Через час он уже ел варёное мясо и запивал его бульоном. Это было так вкусно, что ни в каком петербургском или московском ресторане он бы не отведал ничего подобного!
– Эй, вы там! – весело крикнул он куда-то в направлении Москвы и Питера. – Завидуйте мне! Вы такого в жизни не едали!
А потом он приготовил себе ложе, и лёг спать. Подумал: «Волки, если теперь и появятся, то и пусть себе воют на здоровье – под их вой мне будет только слаще спать. Они там, а я здесь. И нас ничто не соединит. Я надёжно защищён, мне даже и стрелять не нужно будет, у меня ведь есть огонь… Много огня… А огня они боятся…»
Впрочем, ружьё и топорик он на всякий случай положил рядом с собой – случись что, да и мало ли! И – заснул.
Удивительно, но он за всё время своего вторичного пребывания в пещере так и не вспомнил о том нелепо изображённом слоне и о смешных человечках, толпящихся вокруг грозного животного. Ему и в голову не пришло проверить пещеру, как он благоразумно сделал в прошлый раз, на наличие в ней затаившихся диких зверей, – до такой степени был уверен в своей силе и правоте.
А зверей и не было в этой пещере. И людей не было… кроме тех, которые были изображены на её стенах…
Изображений было намного больше, чем видел вчера Сергей Платонович. И это понятно: он ведь был не в состоянии проникнуть в тот узкий проход, за которым и начиналась картинная галерея, оставленная людьми, жившими здесь много тысяч лет назад.
Ночью ему приснился сон…
Он спит в пещере, или просто лежит с открытыми глазами, и сам не понимал в точности, что с ним происходит, а пещера вся наполнилась ярким светом от сильно разгоревшегося костра. Он подумал, что так сильно разжигать костёр незачем, ведь могла вспыхнуть и перегородка, которую он соорудил на выходе. Посмотрел в её сторону, чтобы проверить, не загорелась ли она, и не увидел ничего. Блики яркого огня отражались на снегу, ближайших к пещере камнях, деревьях и более отдалённых скалистых выступах. Никакой перегородки не было.
Он подумал: «Это непорядок! Что же я буду делать, когда дрова закончатся? У меня погаснет огонь, и пещера погрузится во мрак и холод, а в скором времени сюда придут волки, те, что были вчера».
Он хотел закричать что-то от отчаяния, но у него пропал голос. Хотел встать, но и это оказалось невозможным – он мог только лежать и молча наблюдать за тем, что происходит вокруг.
Вообще-то такие сны ему снились и раньше: где-то что-то неправильное происходило, а он вынужден лишь пассивно наблюдать за этим – это была общая мысль, пронизывающая все его сновидения – чем-то вроде постоянных ночных кошмаров. Он точно знал, что происходящее неправильно, но вмешаться в ход событий не мог. Но раньше такие сны были всегда с одним и тем же сюжетом: на Сенатской площади могло быть всё иначе. Он там присутствует, знает, что нужно делать, но его никто не слушает или почему-то не слышит. А там происходит одно и то же: у восставших ружья не заряжены, пушки стреляют не в ту сторону. Он говорит этим бестолковым людям, как надобно действовать, но они не слушают его, и дело заканчивается поражением. А потом всех арестовывают! Он им потом и пеняет: «Надобно ж было с самого начала слушать меня, тогда бы толк был! Ну а если меня не слушать – толку не будет!».
Вскоре он увидел, как его пещера стала заполняться людьми странного вида, не то буряты, не то монголы. С раскосыми глазами и широкими лицами. И одежда на них была своеобразная: кожаная, расшитая яркими узорами, украшенная поясами и цветными камешками и золотыми подвесками. Говорили люди на непонятном языке, но смысл их слов доходил до него. Он не смог бы объяснить, что означает каждое слово в отдельности, но в целом понимал, что они говорили, словно бы получал откуда-то со стороны не перевод их речи, а приблизительный пересказ. На головах у этих людей не было шапок, и их длинные чёрные волосы скреплялись специальными обручами – костяными, серебряными, а у одного человека обруч был даже золотым, да ещё и с вкраплениями драгоценных камней. Но это не удивляло его, только было непонятно, откуда пришли они?!
Ему показалось, что он понял: эти люди пришли не снаружи, а изнутри пещеры!
Он вспомнил, что, когда здесь был в прошлый раз, доходил до самого конца и видел, что она на самом деле продолжается и дальше, но проход сильно сужался, и туда проникнуть было нельзя.
Люди танцевали вокруг огня и ритмично напевали при этом заунывную песню, в которой прославляли зверей, на которых они любили охотиться. Причём, не просто восхваляли, а оказывали им божественные почести. Ему это показалось нелогичным: если уж ты так уважаешь зверя и даже обожествляешь его, зачем его убивать? Как можно убить своё божество, а потом ещё и поклоняться ему?..
Но он усмехнулся и подумал: «А что, разве у нас не так? Сначала распяли Христа, а потом стали поклоняться ему. А если бы он умер своей смертью – разве бы стали поклоняться ему? Ещё неизвестно!..».
Люди не обращали на него ни малейшего внимания так, словно бы он был для них невидимым и всё пели свои ритмичные песни, стуча в бубны колотушками и дёргая какие-то струны, издававшие зловещий звук…
А потом Сергей Платонович проснулся.
Костёр догорал. Перегородка стояла на своём месте, и сквозь отверстие в ней, была видна луна на ночном небе. В пещере было темно и холодно.
Он прислушался: к его изумлению, звуки песнопения всё ещё слышались откуда-то, но он не мог понять откуда.
– И приснится же такое! – сказал он вслух. – В ушах до сих пор звенит.
Он подбросил дрова в костёр, и огонь понемногу разгорался, и в пещере стало заметно теплее. На часах было, как и в тот раз, ровно два ночи, но это его теперь не тревожило. Он чувствовал себя уверенно и спокойно. Даже, если бы сейчас снова завыли голодные волки, он и тогда нисколько бы не растерялся.
Но волков не было и только непонятно откуда слышалось то самое заунывное пение. Оно было таким тихим, что он бы и не сказал с уверенностью, что звуки не являются плодом его воображения. Он вышел за перегородку, прислушался. Было совершенно безветренно и абсолютно тихо. Над головой мерцали звёзды, светила луна. Но его не интересовали они. Он сейчас думал только об одном: есть ли поблизости люди? Если есть, то им можно будет просигналить выстрелом из ружья, ну а если нет, то чего ж тогда тратить зря заряды? А волков он уже не боялся, твёрдо знал: единственный хозяин на земле – человек. Из рассказов бывалых охотников он слышал, что все звери боятся человека, точно зная, что страшнее его нет никого.
Сергей Платонович походил перед пещерой, потоптался, делая вид, что хочет поразмять ноги, но на самом деле лишь для того, чтобы доказать себе, что он ничего не боится. Вернулся. Понадёжнее завалил проход в пещеру, посмотрел на весело пылающий костёр и вслух сказал:
– А теперь вздремну ещё немного.
И с этими словами улёгся на своё ложе. У костра было даже жарко.
Шутка ли сказать – такой тяжёлый день был у него, да и завтра ему предстоит трудное испытание: нужно будет выйти на Заветное озеро, от которого он уже с лёгкостью пройдет в ту деревушку…
Сергей Платонович стал погружаться в сон, когда всё то же песнопение стало звучать сильнее. Во сне с досадой подумал: «Какой скучный сон! Не хочу!». И – решительно раскрыл глаза.
Костёр всё так же весело полыхал перед ним.
Он тщательно прислушался: песнопение было всё-таки слышно! Досадливо прошептал: «Неужели это всё – продолжение того глупейшего сна?». Не хотелось верить в то, что такое может быть. Он встал, взял ружьё и прислушался ещё раз. Теперь ему показалось, что песнопение слышится откуда-то изнутри пещеры, а не снаружи.
– Какая ерунда! Не могла же такая толпа людей проникнуть мимо меня внутрь?.. Или я схожу с ума?! Заболел, и разум мой помутился?!
Он и мысли не допускал, что это так. Взял из костра горящую головешку и, держа в одной руке ружьё, а в другой огонь, отбрасывающий красные блики на стены и своды, двинулся вглубь пещеры. Шёл осторожно, помня, что там много камней и можно споткнуться и упасть. А вот и тот самый нелепый слон со своими человечками. Впрочем, это, должно быть, не тот слон. У того хобот был угрожающе поднят, а у этого почему-то опущен, да и человечки с копьями были другими. Они окружили огромное животное и были чем-то возбуждены: кто-то высоко поднял копьё над головой, другие бежали… «Должно быть, здесь много таких рисунков, которые оставили какие-то странствующие бездельники», – подумал он. Но обращать внимание на глупости ему сейчас было недосуг. Хотелось только узнать, нет ли в пещере ещё кого-то?
Он подошёл к тому месту, где своды опускались низко и угрожающе. Только теперь он понял, почему пещера сужалась: когда-то здесь произошёл обвал. То ли вода подточила горную породу, то ли это было следствием землетрясения, а в этих краях землетрясения – обычное дело, но свод обвалился и сильно сузил проход, хотя и не завалил его совсем.
Он прислушался. Было тихо, но откуда-то слышалась всё та же заунывная мелодия.
Сергей Платонович не верил в чудеса. Он подумал, что пещера тянется и дальше, а, может, имеет и выход в другом конце этой скалы. И там сейчас находятся люди – какое-то местное сибирское племя, прибывшее сюда для свершения своих языческих ритуалов. Соваться к этим людям среди ночи он, конечно, не будет, но наутро обойдёт скалу, найдёт второй вход в эту пещеру и вступит с этими людьми в дружеские отношения. «Попрошу их указать мне путь к моему озеру или даже доставить меня туда на собаках, оленях или лошадях – что-то же у них должно быть?», – подумал он.
С этими мыслями он вернулся, подбросил веток в костёр, отчего огонь весело затрещал, обещая, что следующий день принесёт удачу. Непременно удачу!
Сергей Платонович снова прилёг. Уже когда засыпал, ему в голову пришла мысль: «А ведь, может статься и так, что нет никакого второго входа в пещеру и никаких людей, и никаких обрядов, и никаких песнопений… Всё может иметь и совсем другое объяснение, – он улыбнулся в своём полусне и пробормотал одними губами:
– Я просто схожу с ума… А если это так, я отсюда уже никогда не выберусь…».
Ему опять снились те же люди. Они пели вокруг костра и били в бубны!.. Но на этот раз они не остались безучастны к нему.
Он приподнялся на своём ложе и попросил, чтобы они вели себя тише.
– Дайте поспать! Мне завтра предстоит тяжёлый день!..
Один из танцующих подошёл к нему, присел на корточки и сказал на своём языке, но как-то так, что было понятно:
– А куда ты собрался идти отсюда, белый человек?
– К Заветному озеру, а оттуда я уже вспомню, как можно добраться до нужной мне деревни, а там уже и до дому будет рукой подать…
– Глупые слова ты говоришь, белый человек. Если ты сюда попал, то отсюда уже никогда не выйдешь. Сколько ни будешь ходить, всё равно вернёшься сюда…
– Типун тебе на язык! Что ты такое мелешь? Я же хочу вырваться отсюда!
– Вырваться отсюда – не так просто, как ты думаешь!
– Но всё-таки можно? – с надеждой спросил он.
Человек, сидевший на корточках, усмехнулся как-то по-особенному и оглянулся на своих друзей. Только сейчас он заметил, что никто больше не пел и не танцевал. Все стояли и молча смотрели на него.
– Что мне нужно сделать, чтобы уйти отсюда? – спросил он, обращаясь уже ко всем.
– А зачем тебе уходить? – спросил человек, сидевший на корточках.
– Затем, чтобы жить дальше.
– А зачем тебе жить дальше? Может быть, тебе было бы лучше умереть, чем так жить?
– Я хочу совершить великие дела, – честно признался он.
Все в ответ зашумели, и один из стоявших сказал ему:
– Если ты задумал великие дела, мы поможем тебе, а если ты нас обманул, мы тебя накажем за это.
– Вы можете спасти меня? – спросил он.
– Можем, – ответил тот же человек. – Мы многое можем...
Сергей Платонович проснулся. Он прекрасно помнил сон. И мысли перед тем, как заснуть – тоже помнил.
– Всё теперь понятно, – грустно проговорил он. – Я схожу с ума.
Он подбросил охапку веток в костёр, затем прислушался к пещерной темноте. Было тихо, если не считать потрескивания сосновых веток в костре. Держа ружьё перед собой, он раздвинул полог и посмотрел, что происходит за пределами пещеры. Было темно и тихо. Вход освещался холодным светом луны.
Спать расхотелось. Он присел на свою подстилку и с грустью посмотрел на огонь, беззаботно потрескивающий в костре. Подумал, что у него есть ещё спирт, и если его выпить, можно крепко заснуть, и… не проснуться.
Сергей Платонович подержал перед собой флягу, а потом подумал: «Может, вылить его в огонь, чтобы избежать искушения? Но это будет признанием собственной слабости, а я человек сильный. Спрячу-ка я его подальше, он мне ещё пригодится!».
Он положил флягу во внутренний карман, подбросил дровишек в костёр, и лёг на своё еловое ложе. Долго лежал с закрытыми глазами, слушая, как потрескивает огонь и предаваясь грустным мыслям. Потом все же крепко заснул.
Проснулся, словно бы от толчка. Ему показалось, что кто-то сказал: «Не спи, а то умрёшь!». Открыл глаза и закашлялся. Сухой громкий кашель рвал грудь. В пещеру проникал яркий дневной свет!
«Это сколько же времени я спал!», – с изумлением подумал он и скосил глаза в сторону костра. Огонь давно потух и в пещере был полумрак и холод. Ещё вчера он думал, что в таких условиях может простудиться и заболеть, а теперь с ужасом понял, что так и случилось. Попробовал достать часы, но рук своих не чувствовал. Они были, словно чужими. «Это что ж такое? Неужто отморозил?.. – подумал он. – Или это снова мне мерещится?!».
Он попытался встать, но и этого сделать не смог. Ни руки, ни ноги не слушались его. После нескольких попыток он всё-таки сумел сесть и достать часы. И глазам не поверил: они показывали полдень!
«Что за чепуха?! Костёр давно потух, и здесь холодно так же, как и снаружи. Я должен был замёрзнуть! Впрочем, я и замёрз, правда, ещё не насмерть…– Он оглянулся вокруг. – А, может, я всё же умер, и эта пещера – наказание за все мои жизненные грехи».
Сергей Платонович с трудом стукнул рукой себя по ноге, но удара не почувствовал. Попробовал встать, но сделать этого не смог. Закашлялся, и долго кашлял, пока силы не покинули его. Подумал: «Так я здесь и замёрзну! Ну, уж нет! Нужно что-то делать. Двигаться! Бороться! Я смогу!..».
Продолжая сильно кашлять, он кое-как ухватил ружьё и подполз к выходу. Перегородка была крепкой, и выползти из пещеры он сразу не смог. Попытался раздвинуть сосновые стволы, чтобы всё же вылезти наружу. Ничего не получалось. Руки не слушались его, но он упорно снова и снова повторял свои попытки. «Это что же получается – я здесь оказался в заточении? Сам себя заточил? Не может этого быть! А ну, ещё раз! Вот так… Ещё немного!..».
Из последних сил он кое-как раздвинул колючие стволы и, царапая лицо, вылез из пещеры.
Ослепительно яркий свет ударил в глаза так сильно, что ему показалось, что ослеп. Он ничего не видел, кроме этого белого света. Ему показалось, что потерял сознание и упал лицом в снег. Когда открыл глаза, увидел яркий солнечный день, скалы, торчащие из снега, и редкие деревья. А где-то недалеко лаяли собаки, и какие-то люди переговаривались на незнакомом языке. Он не видел ни людей, ни собак, и подумал, что это ему снова кажется. Попытался крикнуть, но из горла вырвался только слабый хрип. Подумал: «Сейчас они уйдут, и я здесь замёрзну насмерть… Надобно что-то делать…». Между тем, ружьё было при нём. Он попытался поднять его, чтоб выстрелить в воздух, но руки не слушались. Ухитрился только нажать на курок лежащего рядом ружья. Грянул оглушительный выстрел!
Лай собак усилился, и голоса загалдели ещё сильнее. Вскоре он увидел перед собой необычно одетых охотников с монголоидными лицами. Подумал: «Ну, вот и люди…». Попытался сказать что-то, но язык не слушался его. Он что-то промычал, и… потерял сознание.
Люди, нашедшие его, поняли всё и без слов. Они подняли его и уложили в сани…
Уже на санях он пришёл в себя и понял, что его куда-то везут. Он хотел сказать, что у него в пещере остались вещи, но так и не смог сделать этого, и снова впал в забытьё.
Потом оказался в землянке, куда его втащили и уложили на пушистое ложе из шкур. Ложе было отделено шкурами от остального жилья, откуда доносились голоса.
Потом с него сняли одежду, и чьи-то руки стали растирать его грудь и спину жиром. Потом тоже проделали с ногами и руками.
В полумраке было видно, как люди, стоявшие возле него, качали головами и говорили что-то на своём языке. Стоящий рядом мужчина попытался сунуть ему в рот его флягу со спиртом, но кто-то грозным окриком запретил это делать…
Сергей Платонович за всё это время не смог сказать ни единого слова. Сознание то покидало его, то возвращалось. Он плохо понимал, что с ним происходит. Потом ему стало лучше, и только кашель мучил, и болела грудь. Ему дали что-то выпить, и кашель стал легче. Через некоторое время все отошли от его ложа и задёрнули за собой занавеску, сшитую из оленьей кожи. При тусклом свете, исходящем от небольшого светильника, Сергей Платонович увидел перед собой молодую женщину, которая стала зачем-то снимать с себя одежды. Она разделась, легла рядом и плотно прижалась своим телом к нему.
В полной уверенности, что всё происходящее не может быть реальностью и ему снится, Сергей Платонович обнял женщину, понимая, что если он и умер, то точно находится не в аду…
Такие видения повторялись несколько раз. Было очень жарко и не хватало воздуха. Он проваливался в сон и просыпался, снова видел каких-то мужчин и женщин, которые его кормили, мазали жиром, обтирали, давали пить, выводили, чтобы он мог оправиться, и вновь укладывали в тёплую меховую постель.
К нему несколько раз приходил старец в пёстрых одеждах. Может, это и был шаман? Он щупал его пульс, бил в свой овальный бубен, а однажды сделал надрез на руке и пустил кровь. Он брызгал этой кровью на него и вокруг, извивался и пел густым басом какую-то грустную песню, призывая горы, холмы, деревья, реки, огонь, небо и землю помочь этому белому человеку, прятавшемуся от холода в пещере Добрых Духов. При этом он закрывал глаза и делал неистовые ритмичные движения, как одержимый.
Сколько прошло времени, он не знал, но однажды, проснувшись, почувствовал себя лучше, сознание было ясным, и только сильная слабость, головокружение и кашель всё ещё тревожили. Он огляделся. Занавеска была приоткрыта, и к нему сюда попадал тусклый свет от очага и из отверстия в потолке. Ему казалось, что вот уж теперь-то он всё понимает. Он стал вспоминать всё, что с ним происходило в последние дни: пещера, кошмарные сны, от которых даже и теперь бросало в дрожь. Заунывные мелодии, раздающиеся неизвестно откуда. Волки, росомаха… Вспомнил он и перегородку у входа в пещеру, которую сам же соорудил, а потом не мог преодолеть, чтобы вылезти наружу. Вспомнил людей, подобравших его… А потом в памяти возникла женщина, которая улеглась к нему в постель. Была ли она на самом деле? Если не была, и это ему померещилось, то это ставило под сомнение и всё остальное. Он снова подумал, не являются ли все эти воспоминания бредом его воспалённого воображения?
Он так и не смог ответить на эти вопросы и подумал: «Я нахожусь у какого-то племени. Меня чем-то поили, и я всё время спал. А это означает, что господин Борзов уже давно объявил меня в розыск. Считает, что я сбежал или, скорее всего, просто погиб в тайге. Кто эти люди? Буряты? Что я знаю о них? Добродушный народ. Хорошо относятся к русским. Во времена монгольского нашествия на Россию отказались участвовать в войнах, ушли в леса Сибири…
А если не буряты, то кто? Якуты? Эти, хоть и православные, но, как рассказывают, жестоки и мстительны.
А, может, это тунгусы, язычники?
И что лучше?
Сергей Платонович знал, что на тюркских языках слово «тунгуз» означает «свинья». Он взглянул на своё ложе и на землянку. Это не было логовом свиней. Везде и во всём чувствовался порядок. Эти люди знали, что делать и как жить. И совсем уже странная мысль пришла ему в голову: «Это не дикари… Просто – другая цивилизация, о которой я не имею никакого представления».
Сергей Платонович ещё некоторое время подремал, а проснулся оттого, что к нему подошли мужчина и молодая женщина – и принесли ему еду.
Мужчина сказал:
– Кушай, кушай! Будешь хорошо кушать – быстро хворь уйдёт! Это хорошая еда: мясо молодого оленя… Кушай!
– Спасибо, – сказал Сергей Платонович. – Кто вы и куда я попал?
– Ты попал к нам, – сказал человек. – Меня зовут Трофим, а это моя дочка Тачана. Это она тебя спасла, когда ты сильно-сильно замёрз и чуть-чуть не умер.
Сергея Платоновича это сообщение смутило. Он посмотрел на девушку. Она была юна и красива. Он никогда прежде не думал, что у полудиких сибирских племён могут быть такие красивые женщины. Но вот же она – красавица! Смуглое лицо, раскосые, с искринкой, чёрные глаза, ямочки на пухлых щёчках. Ей было не больше шестнадцати лет.
– Тачана – это означает Татьяна? – спросил Сергей Платонович.
– Да-да, Тачана, Тачана! А меня зовут Трофим, и ты живёшь в моём чуме.
Сергей Платонович не знал, что и сказать и некоторое время ел молча. Он посмотрел: бульон был в самом обычном медном котелке, который они, несомненно, купили у русских купцов, а ложка была деревянной – в форме черпака с красиво изогнутой ручкой.
– Долго я у вас пролежал? – спросил Сергей Платонович.
Трофим рассмеялся:
– Не долго, – сказал он. – Десять дней. – Он на пальцах показал, сколько прошло дней. – Мы не можем стоять на одном месте больше трёх-четырёх дней. Оленям нужно кушать. Они под снегом находят свой корм. Поэтому мы за это время два раза меняли своё место…Ты в это время спал… крепко спал и ничего не видел… Все твои вещи я забрал: ружьё, и мешок, флягу с огненной водой. Всё цело, ничего не потерял, себе не взял. Когда поправишься, тебе отдам.
– Спасибо, – сказал Сергей Платонович.
А Трофим продолжал:
– Я думал, ты скоро умрёшь, но потом пришёл наш шаман Атабай и сказал: человек, который спасался в пещере Добрых Духов, может умереть, ежели он плохой. А ежели хороший, – будет жить. А я спросил Атабая: «А этот человек, которого я нашёл, – хороший или плохой?».
– И что он ответил? – с интересом спросил Сергей Платонович.
Трофим рассмеялся:
– Атабай очень умный! Он сказал: ежели ты поправишься, значит, – хороший, а ежели помрёшь, – и жалеть тебя не надо. Он никогда не ошибался, и мы его шибко уважаем. Мы его сегодня позовём, и ты его увидишь.
– А зачем он придёт? – спросил Сергей Платонович.
– Он придёт, чтобы ты совсем здоровым стал. Он будет бить в барабан, и злые духи уйдут от тебя совсем.
– А злые духи остались во мне? – спросил Сергей Платонович.
Трофим кивнул:
– Конечно! Если ты ещё хвораешь, – они в тебе сидят. Атабай прогонит их! А теперь скажи, человек, как твоё имя?
– Сергей Платонович Емельянов.
Трофим всё понял и улыбнулся:
– Ты – Сергей, а папа – Платон, да?
Люди, тем временем собравшиеся за спиной у Трофима, почему-то рассмеялись при этих словах.
– А что я сказал смешного? – удивился Сергей Платонович.
– Ты ничего смешного не сказал, – пояснил ему Трофим. – Ты всё хорошее сказал, и нам это понравилось. Мой батюшка тоже Сергей – вот такое чудо.
Теперь пришёл черёд удивляться Сергею Платоновичу.
– То есть, тебя зовут Трофим Сергеевич? – спросил он.
– Так! – кивнул Трофим.
– А что, часто у вас люди имеют русские имена?
– Нет, не часто. Некоторые боятся давать детям русские имена.
– Почему?
– Боятся, что с именем к ребёнку перейдёт и плохая сила. А те, кто любит русских, думают наоборот: русские – сильные, и если дать русское имя, человек будет хорошим охотником, сильным.
Сергею Платоновичу было неловко спрашивать об этом, но он спросил:
– А вы, люди какого племени?
Трофим нашёл этот вопрос вполне естественным и произнёс название своего племени. Это было какое-то непонятное на слух слово, но затем сказал:
– А на русском языке мы – тунгусы.
– Так я и понял! – воскликнул Сергей Платонович.
– Нас много, и мы живём по всей Сибири, – пояснил Трофим. – Мы долго не живём в одном месте. Оленям кушать надо. Мы везде ходили: и на Большом Северном море были, и на Большом Восточном море тоже были… Мы и в России были, а когда-то давно – так рассказывают люди – жили и в Китае, но нам там не понравилось.
Сергею Платоновичу стало интересно:
– А почему не понравилось в Китае?
– Там никогда не бывает зимы и всегда лето, деревья всегда зелёные, а в лесах звери не такие, как здесь. По деревьям прыгают черти с четырьмя руками, а мы не любим, когда черти живут рядом, и когда шибко жарко. Потому мы и ушли. Так рассказывали наши люди.
Сергей Платонович подумал про себя: «Это скромный и отважный охотничий народ, привыкший к опасностям, которыми грозят лютые звери. И если он говорит правду, и они на самом деле бывали на юге Китая, там они могли видеть слонов, а потом в память об этом нарисовали их на стенках той пещеры… Странные люди! Как можно не любить тепло?! А может, я чего-то не понимаю, и они поступили правильно? Северяне – сильные люди. И то, что они ушли оттуда добровольно, делает им честь. Я думаю, не каждый народ смог бы так поступить… Жаркие края расслабляют. Человеку, который там живёт, не нужно бороться за своё существование. Там круглый год на деревьях есть плоды, и не нужно добывать шкуры, чтобы прятаться от холода!».
Вечером этого же дня пришёл Атабай. Это был старый человек, но могучего телосложения. Он чем-то напомнил Сергею Платоновичу Парфёна, который и на старости лет сохранил свою физическую силу.
Люди, толпившиеся за спиной у Атабая, вели себя почтительно и буквально трепетали от каждого его слова. Сергей Платонович понял: этот человек для них – большой авторитет.
Атабай подошёл к его постели и что-то приказал окружающим его людям. Двое мужчин поднесли к постели больного факелы – один держал факел по одну сторону от шамана, а другой – по другую.
Атабай посмотрел на него и строго приказал:
– Белый человек! Смотри мне прямо в глаза и не моргай!
Сергей Платонович приподнялся и посмотрел в глаза шаману. И почти сразу же почувствовал, что тело его стало ватным, расслабленным, а от Атабая исходило какое-то тепло. Веки его стали тяжёлыми, и он закрыл глаза, откинулся на своё ложе и провалился в сон.
5.
Синопская победа и успехи на азиатской границе облегчили положение прибрежных фортов. Вход же в январе эскадр западных держав в Чёрное море вновь показал критическое положение наших береговых укреплений, и начальник обороны восточного берега вице-адмирал Серебряков доносил о необходимости переброса гарнизонов второй линии обороны в те пункты на побережье, которые можно было ещё удерживать. При этом вице-адмирал Серебряков докладывал о трудности исполнения такой операции немногочисленными судами, находящимися в его распоряжении, и об отказе князя Меньшикова оказать помощь частью судов из Севастополя ввиду большого риска.
Князь Багратион-Мухранский, заменивший раненного в сражении при Чолоке князя Гагарина и заболевшего князя Андроникова, выполнял утверждённый государём план. По его мнению, при подавляющем превосходстве сил союзников, мы не в состоянии предупредить их наступление, которое может быть одновременно или порознь со стороны Абхазии, Редут-Кале и Кобулета. Поэтому нам оставалось лишь занять такую стратегическую позицию, с которой можно было бы парализовать наступление противника или, по крайней мере, задержать его до подхода подкреплений из Грузии.
Все попытки Шамиля через своих единомышленников организовать газават не удались. Война шла не под исламскими лозунгами и не привела к образованию каких-либо новых объединений вроде имамата на Северо-востоке. На Кавказе многие горцы отошли от Шамиля. Россия научилась воевать в условиях гор. Боевые офицеры понимали бесперспективность практики карательных экспедиций, и хотели вернуться к начатой ещё Ермоловым системе создания просек и крепостей, переселения казаков для освоения занятых районов. И, главное, начать в отношении мирных горцев доброжелательную политику.
Больной, ослабевший физически, князь Воронцов намеривался представить свой доклад Государю, не высказывая никаких предположений о спасении гарнизонов. Наместник хотел ограничиться лишь просьбой избежать открытого разрыва с западными державами и тем спасти наше рискованное положение на Кавказе.
Алексей Александрович Емельянов возвращался домой с тяжёлым сердцем. «Несмотря на высокий чин и службу при наместнике, Николя не верил в успех дела и с этим ничего сделать нельзя! Он, конечно, попросит князя передать нашу просьбу Государю, но в заботах о своём докладе, не забудет ли его светлость это сделать? У него, небось, своих забот – полон рот. Понятно, что все мысли наместника будут заняты не тем, как попросить государя простить какого-то графа Емельянова, а гораздо более важным: как спасти страну, которая оказалась в таком тяжёлом положении? А что, ежели завтра поднимутся против России камчадалы или те же калмыки? А что, ежели начнётся новая пугачёвщина, которая наверняка будет почище того безобразия, которое когда-то устроили эти сумасброды на Сенатской площади и под Киевом? Понятное дело, что ничего этого на самом деле не будет, но ведь опасность такая есть, и она держит в напряжении!».
Всё это назойливо прокручивалось в его голове, возникали и тут же таяли новые надежды, варианты действия, но легче не становилось. Нужно было понять, как спасти Сержа! За эти годы он раскаялся и всё понял. Там, в Сибири у него было время подумать!.. Пора ему и домой возвращаться…
О том, что Серж сейчас находится у тунгусов и впереди у него неизвестность, Алексей Александрович не знал.
Карета мчалась в воинской колонне, и потому Акиму не нужно было думать, куда ехать, как не попасть случайно к плохим людям. Знай себе, не отставай от впереди идущих саней… Ехали быстро. Погода стояла хорошая, дорога была гладкой, и никаких задержек не происходило. А Алексей Александрович дремал на заднем сидении, предаваясь в полусне размышлениям... Он вспоминал девушку из соседнего поместья, к которой хотел заслать сватов, да подумал, что в этом году у него ничего не получится… Скоро уже нужно возвращаться к месту службы. Потом стал вспоминать стихи Алексея Толстого, которые ему очень понравились…
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты;
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдалённой свирели,
Как моря играющий вал…
Потом мысли снова вернули к проблеме, которая и привела его на Кавказ. «Замирение Кавказа идёт. Теперь бы покончить с эти Шамилём…и вернуть Сержа домой…».
В Ставрополе они остановились в той же гостинице. Как и в прошлый раз, Алексей Александрович проспал в номере чуть ли не сутки. А, кроме того, нужно было дать отдохнуть лошадям, уставшим от долгого перехода, и Акиму, помногу часов сидящему на ветре и морозе.
– Ну, братец, держись теперь! – сказал Алексей Александрович Акиму, когда вышел на следующее утро к карете. – То мы с тобой ехали на юг, и становилось всё теплее, а сейчас едем на север, и с каждым днём будет холоднее.
– Да уж потерплю, барин, что ж тут поделаешь, – спокойно ответил Аким. – Лишь бы скорее до дому добраться.
– А не желал бы ты поселиться на юге навсегда?
– Так ведь на севере нам привычнее, – ответил Аким, не задумываясь. – Кто ж знает, как туточки жить на этом юге! На таких горах, как мы видели – ни один мужик не согласится жить, а в здешних степях – тоже ничего хорошего. Что это за земля такая, что на ней лесу не видно нигде? Едешь-едешь, и всё степь да степь, и глазу не на чем остановиться…
– А в Сибирь не согласился бы переехать? – спросил Алексей Александрович.
– Это на каторгу, что ли? – Аким перекрестился. – Спаси и сохрани!
Алексей Александрович спорить не стал.
– Но Сибирь – это ж не только каторга, – сказал он. – Там тоже люди живут, земли – сколь угодно, бери – не хочу. Там леса большие, озёра, реки… Поди, охота там знатная, рыбалка…
Он ещё что-то говорил о величии Сибири, в которой сам никогда не был, а Аким слушал его, а потом самым непочтительным образом прервал разглагольствования барина:
– А то, может, поехали домой, барин? Пока погода уж больно хороша, а то ведь стоим попусту, а времечко-то и уходит! Чай, не в обозе пойдём! А ну как метель начнётся, аль просто ветер подует сильный, и что тогда?
– Да, Акимушка, ты, братец, прав, как всегда, – согласился Алексей Александрович. – Давай уж ехать!
И они поехали.
Всё было так же, как и в тот раз: ехали по тем же местам, потому что боялись заблудиться, ночевали в том же захудалом трактире.
– Трактир этот поганый, – пожаловался Алексей Александрович. – Век бы его больше не видать!
– Так и не надобно было останавливаться! – возразил Аким. – Другой, поди, где-нибудь сыскали бы.
– Этак мы бы сбились с пути. И другой мог бы оказаться ещё хуже. Ехать надобно по старым, проверенным местам – так оно проще. – Сказав это, Алексей Александрович усмехнулся.– Следующую ноченьку заночуем у того калмыка.
– Оно бы и к лучшему! – ответил Аким. – Да только как мы его найдём-то?
– Да ты часом, не забыл ли дорогу?
– Забыть-то не забыл, – ответил Аким. – Помню, как мы ехали по тракту. А как по степи ехали допреж того – так, хоть убей меня, не вспомню. Там ведь была степь – всё равно, что белая скатерть: смотришь, и ей конца и краю не видать, и запомнить нечего.
– Жаль, – сказал Алексей Александрович. – А то бы опять в шатре ночевали у этого Бадмы.
– Да и то сказать, – задумчиво возразил Аким. – К нему-то нельзя с пустыми руками соваться. Надобно подарок ему, супостату, какой-никакой, а преподнесть. А нам-то и дарить нечего, окромя пистолета, который у нас остался. Что ж теперь – по кажному случаю пистолеты дарить?
Алексей Александрович усмехнулся и ничего не сказал.
К вечеру, изрядно уставшие, они проезжали по тракту, где когда-то расстались с сопровождавшим их до большой дороги калмыцким всадником. Алексей Александрович постучал в переднюю стенку кареты, и Аким остановил лошадей.
Граф вылез из кареты и стал разминаться. Но Акиму не терпелось скорее добраться до ночлега, и он спросил:
– Так мы едем дале, али как? Скоро совсем темно станет.
– Хочу к Бадме, – честно признался Алексей Александрович.
– Кабы знать дорогу… Но, ей Богу, не помню… Да и как туточки вспомнить, когда везде всё одно: степь и снег…
– Ведь мы же где-то здесь проезжали. Где-то в этом месте его человек довёл нас до тракта, показал верный путь, а сам поехал назад. Разве не помнишь?
– Да как же не помнить? Всё помню, – пробурчал Аким. – Мы – то у калмыков ночуем, то у чеченов. И кажный раз думаешь: жив останешься, аль нет!
Алексей Александрович не стал спорить.
– А давай-ка сделаем так, – сказал он, – положимся на волю Божью: спросим людей, которые мимо проезжают. Ведь были же люди, а мы никого не спрашивали. Ежели подскажут, поедем в гости к Бадме, а нет, так нет. Поедем дале…
– Как скажете, барин Лексей Лександрович. Нужно поспешать, а то ночевать в снежной степи, не дай Бог, придётся!
И они поехали дальше.
Первый же встречный мужчина, ехавший в санях, запряжённых тройкой, оказался калмыком, который прекрасно знал Бадму. Он искренне удивился, не понимая, что может быть общего у простого русского с таким большим человеком, как Бадма?
Алексей Александрович с улыбкой спросил:
– То есть, ты считаешь, что я слишком ничтожен для того, чтобы удостоиться чести повидаться с Бадмой?
– Всякий должен понимать, кто он есть, – сказал мужчина, с неодобрением разглядывая Алексея Александровича. – Бадма – большой человек. Всё равно как царь. А ты разве царь? Всё, что ты видишь вокруг – всё его! Слово Бадмы для нас – закон. А ты кто такой, чтобы спрашивать о нём?
У Алексея Александровича просто дух перехватило от такой дерзости. Придя в себя, он с возмущением громко произнёс:
– Да я – граф, морской офицер! Наконец, помещик! У меня двадцать тысяч душ!
– Двадцать тысяч – это совсем мало! У Бадмы – больше. Огромный табун у Бадмы есть. И власти больше. Ты того не можешь, что он может сделать со своими людьми.
– Да я и не хочу с ними ничего делать! Что я с ними должен делать, чтобы доказать свою власть – казнить, что ли?
– Вот-вот! А Бадма – захочет – убьёт, а захочет – оставит в живых.
– Да убивать людей по российским законам запрещается! И мне, и Бадме.
– Так то – ваши законы, а то – наши!
– Но ведь вы же в России живёте!
Калмык возразил с нескрываемым презрением:
– Мы живём у себя, а там, где мы живём – там и наши законы. Не понравится нам здесь жить – мы уйдём. Мы – вольный народ! Бадма для нас – всё равно, что для вас царь, а ты для своих людей – всего лишь помещик – правильно я говорю?
Алексей Александрович нахмурился и разозлился уже не на шутку, но, стиснув зубы и еле сдерживая себя, громко приказал:
– Веди меня к нему сейчас же! И никаких разговоров!
К его удивлению, это был тот язык, который мужчина понимал – язык простых приказов.
Он велел Акиму следовать за ним, свернул с тракта в сторону, и вскоре их карета лихо мчалась по степным просторам вдогонку за санями проводника.
Увидев неожиданных гостей, Бадма обрадовался. Он сразу же пригласил их к себе в шатёр.
– Твой уже всё успел сделать и возвращается домой? – спросил он.
Алексей Александрович сказал, что так и есть.
– Поездка прошла успешно?
Алексей Александрович рассмеялся.
– Если живым вернулся, стало быть, всё хорошо.
Бадма сказал:
– Мой не любит, когда много гор и лес.
– То же самое мне давеча говорил мой Аким, – кивнул Алексей Александрович, – не любит русский мужик такую местность – ни пахать, ни сеять нельзя на такой земле. Да и стреляют везде…
Бадма рассмеялся.
– А мой не любит – совсем по другой причине. Где горы и лес, ничего не видно, кто и где спрятался – понять нельзя, откуда стреляют и где враг – непонятно. Потому мой любит, когда степь: всё видно вокруг, всё понятно. Вот твой только ехал сюда и был ещё далеко, а мой уже доложил, что русский гость едет.
– Так прямо и сказали: русские?
– Конечно! Калмыки ведь в каретах не ездят… – глаза калмыка хитро сузились, и он спросил: – Скажи, дорогой друг: ежели приехал, твой, наверно, нужна мой помощь, да?
– Да, нет, с чего ты взял? – ответил Алексей Александрович. – Я просто хотел тебя увидеть. Едем с Акимом назад, а я ему и говорю: «Надобно бы завернуть к Бадме, жалко будет, если мы проедем мимо, а его не навестим».
– Вот и правильно, – сказал Бадма.
Алексей Александрович достал из-под одежды кинжал и сказал:
– Хороший ты мне кинжал подарил. Хочу тебе за него особенное спасибо сказать.
– А что? – спросил Бадма. – Пригодился?
– Пригодился, можно сказать, спас...
– А дай-ка я посмотрю на него.
Алексей Александрович протянул Бадме кинжал. Тот вынул его из ножен, тщательно осмотрел и даже зачем-то понюхал.
– Вытирать нужно хорошо, – сказал он, возвращая кинжал. – По нашему поверью, нельзя оставлять на лезвии кровь врага.
– Да вроде бы вытер, – сказал Алексей Александрович.
– Плёхо вытер, ежели мой заметил, – рассмеялся Бадма. – Но мой рад, что он пригодился.
Им поднесли блюдо с горячими кусками варёной баранины. Проголодавшиеся гости принялись за еду, да и сам Бадма, хоть и без особой охоты, но ел. Долг гостеприимства повелевал участвовать в трапезе, даже когда хозяин был сыт.
Когда они поели и приступили к чаю, который Бадма велел заварить для гостей по русскому обычаю, Алексей Александрович подобрал подходящий, как ему показалось, момент и спросил хозяина:
– А что Бадма, нравится ли калмыкам жить в России?
– Нравится, – уверенно ответил Бадма. – Всем, кто остался, всем нравится.
– Кто остался – это как понять? – удивился Алексей Александрович.
Бадма пояснил:
– У нас раньше раздоры были. Одни занимались промыслами на дорогах, угоняли скот… А люди обижались шибко на нас через это. Другие были против грабежей. У нас даже кровь проливалась из-за этого. При царице Екатерине те ушли в монгольские степи, а мой остался здесь. Все, кто остался – честные люди, а кто ушёл – те разбойники.
Так, за разговором они и провели вечер, а потом легли спать.
На утро Алексей Александрович задал Бадме неожиданный вопрос:
– А скажи, вот я сейчас уезжаю – может быть, мы и встретимся когда-нибудь или я просто захочу о тебе узнать: у тебя есть фамилия?
– Фамилия – это как? – удивился Бадма.
– Ну, вот меня, к примеру, зовут Алексей Александрович Емельянов. Емельянов – это моя фамилия, а у тебя какая?
– Ах, вон твой о чём! – рассмеялся Бадма. – Конечно, есть. И она всем известна в округе. Калмыков мой фамилия. Бадма Петрович Калмыков. Если будешь спрашивать, так и говори: где Бадма Петрович Калмыков? И твой всякий скажет, потому, как меня в наших краях знают все.
А потом была снова бескрайняя степь, и долгий и утомительный бег по ней. В станице Семикаракорской они остановились на ночлег и долго спали после утомительного перехода по степи. Здесь был уже совершенно другой мир.
Когда переправлялись по льду через Дон, Алексей Александрович невольно залюбовался красотой этой величественной реки, которая лишь с виду замёрзла, а на самом деле текла себе и текла подо льдом.
Они выехали на правый берег и помчались дальше, а мысль у Алексея Александровича была только одна: спасти Сержа вряд ли удастся. Россия так огромна, что на её фоне жизнь человека ничего не значит. Скорее всего, Серж так и останется в Сибири. Он там и умрёт. И нет силы, которая бы его оттуда вызволила!
И до меня никому нет дела. Пока служу на флоте и чем-то занимаюсь, – участвую в жизни страны, но как только отойду от всего этого, так и исчезну, хотя и буду жив. Единственный способ жить в России – это служить ей: служить в армии, преподавать в университете, писать книги, совершать экспедиции, но служить! Ради всего святого служить! Как только ты выпадаешь из этого, ты тут же и перестаёшь быть личностью. Серж, бедняга, выпал когда-то, и вот теперь он – никто, и спасти его уже нельзя…
Впрочем, ежели я выскажу эти мысли отцу, он не поймёт меня. Чего доброго и топать ногами начнёт, и кричать: мол, ты ничего не понимаешь в жизни, а берёшься рассуждать! А я кое-что понял: ездить по России и видеть её, какая она есть – это совсем не то же самое, что безвылазно сидеть в своём поместье или в особняке на набережной Карповки.
Потом была первопрестольная и знакомая дорога в Петербург. Алексей Александрович прибыл в Колпино уже глубокой ночью. Двигаться дальше не было сил. Переночевав на небольшом постоялом дворе, уже на следующее утро со свежими силами они помчались в Санкт-Петербург, и к полудню были уже у дома старого графа.
Первое, что сделал Алексей Александрович – это предстал перед отцом, который уже позавтракал, пребывал в весёлом расположении духа, и сейчас наслаждался чтением газет, которые и привели его в столь весёлое настроение.
Увидев сына, старый граф лишь слегка кивнул ему головой и велел сесть в кресло напротив себя. Алексей уселся и хотел, было приступить к изложению всех обстоятельств дела, но Александр Александрович рассмеялся каким-то своим мыслям и проговорил:
– Почитаешь эти газеты, и – впечатление такое, что весь мир сошёл с ума! Английская королева Виктория – это совершенно безумная особа. Требует от своего парламента усиления действий британских войск в Крыму, того не понимая, что им противостоят наши орлы! Говорит, что, будь она мужчиной, сама бы отправилась туда и личным примером показала британцам, как следует отстаивать свои интересы! Нет, скажи мне на милость, не вздорная баба?! И что мы сделали плохого Великобритании?
– Ничего, – ответил Алексей.
– Вот именно! Мы с ними никогда не воевали, никогда не претендовали на их колонии!.. Так почему же они так ревностно пытаются оградить Россию от всех выходов к морю: и Чёрное море хотят у нас отнять, и Белое, и даже наш выход в Тихий океан их не устраивает! Вот ты мне ответь: почему?
Алексей только плечами пожал.
– А взять французов! Ведь только и умеют, что жрать лягушек в винном соусе и сочинять бульварные романы. А туда же лезут!
Алексей возразил:
– Я бы не сказал, папa, что французы способны только на лягушек и на глупые романы. Всё-таки Франция – это большая сила!
– Да не перебивай ты меня! – в сердцах воскликнул Александр Александрович. – Нашёл кого учить! Да я всё и без тебя понимаю, а говорю так – образно! Фигурально! Но ты же не сможешь мне возразить против моего утверждения, что они неблагодарные! Спалили нам Москву как какие-нибудь кровожадные гунны, а мы, играя в цивилизованных людей, галантно вошли в ихний Париж и ничего там не тронули. Вот она благодарность! Надобно было спалить его к чёртовой матери, чтобы там камня на камне не осталось. Вот как они с нами, так бы и мы с ними! И вот тогда эти лягушатники и уважали бы нас. Они бы знали, что с Россией шутки плохи! Чего ты так смотришь на меня, ты что – не согласен со мной?
Алексей почтительно ответил:
– Да нет, папa, – совершенно согласен с вами!
– Но ты смотришь на меня с таким видом, словно бы у тебя что-то на уме. Я говорю одно, а у тебя в голове что-то совсем иное.
– Так и есть, – ответил Алексей. – Я ведь только что вернулся из поездки на Кавказ и желал бы вам рассказать о её итогах.
– Желал бы он! – передразнил его Александр Александрович. – Я бы вон тоже, может быть, чего-нибудь пожелал, так и что же?
– А вы пожелайте, – предложил сын.
– Он ещё смеётся надо мной! Да у меня, может, желания – сплошь несбыточные! Хочу помолодеть на тридцать лет, хочу отправиться в Африку и охотиться на носорогов, хочу опуститься на дно морское и посмотреть, что там происходит, хочу на луну!.. Нет, братец, хотеть надобно реального и достижимого, а не чёрт знаешь чего!
Молодой граф, потупившись, смотрел в пол и молчал.
– Будет тебе обижаться на меня! – сказал Александр Александрович с какою-то смешинкой в глазах.
– Да я и не обижаюсь, – сказал Алексей.
– Обижаешься, обижаешься! Я же вижу! Сам, небось, думаешь: «Я столько ехал-ехал, а папаша даже не интересуется у меня, каковы итоги моей поездки, а вместо этого несёт какую-то ахинею на отвлечённые темы! Просто у меня, Алексей, настроение сегодня такое – критическое! – он стукнул кулаком по газетам, лежащим рядом с ним на столике. Стол гулко и недовольно отозвался на удар кулаком, а газеты почтительно зашуршали… – Идёт, война! Мир рушится на глазах, а большинство людей живут так, словно бы ничего не происходит. Княгиня Юсупова устраивает балы, купцы торгуют и дурят покупателей, селяне безропотно пашут землю, а когда устают от непосильного труда, напиваются вдрызг… А тут ещё эти писаки-борзописцы – они такое пишут, что у меня просто дух захватывает, когда я это всё читаю. Как тебе такое нравится? Какой-то Герцен обращается с открытым письмом, к кому бы ты думал? К царю! Он, видите ли, выражает надежду, что государь не позволит дальше обманывать себя и даст свободу крестьянам! Слыханное ли дело, какой-то писака обращается к царю-самодержцу всея Руси, как равному гражданину! Невиданная дерзость! Это его обращение несёт в себе революционный заряд, заряд непочтения! А ты говоришь…
– А вы не читайте, – посоветовал Алексей. – Всё равно ведь ничего изменить нельзя.
– Да ты часом, не смеёшься ли надо мной?
– Отнюдь!
– Легко сказать – не читать! Да у меня, может быть, душа болит за то, что происходит в мире, особливо у нас в Крыму и на Кавказе… Ладно, давай уж не тяни – рассказывай, что там у тебя было!
Алексей опустил дорожные приключения и подробно рассказал о своей беседе с кузеном. Честно передал, что тот сказал о безнадёжности затеваемого предприятия. Александр Александрович всё это время сидел в кресле и молча смотрел на сына с некоторым даже удивлением.
– Смотрю я на тебя, Алексей, – сказал Александр Александрович, – и удивляюсь… – он сделал паузу, нарочно для того, чтобы дождаться от сына вопроса: а чему?
Дождался. Алексей Александрович спросил:
– А чему вы удивляетесь, папa?
– Твоей нерасторопности.
– Это, – в каком же смысле?
– Вот ты, когда встречался с Николкою, он в каком чине состоял, шельмец?
– В полковничьем, – с некоторым даже удивлением ответил Алексей. А что – его разве разжаловали?
Александр Александрович многозначительно усмехнулся.
– Напротив, Алексей! Очень даже напротив!
– Напротив – это, в каком смысле?
– А в таком, что его не разжаловали, а наоборот очень даже повысили. И теперь он генерал.
– Ну, да, конечно! – воскликнул Алексей! – Ничего удивительного! Он же мне сам говорил, что вот, мол, ожидается повышение.
– Теперь уже: ожидалось, а не ожидается. Вчера указ вышел, – Александр Александрович, не глядя в сторону стоявшего рядом с ним мраморного столика, нащупал на нём газету и многозначительно потряс ею в воздухе. – И теперь племянник мой Николка, которого я когда-то катал у себя на шее и с которым дурачился на уроках верховой езды, уже и генерал.
– Ну, что ж, отлично, – сказал Алексей. – Я искренне рад за него. Он достоин этого звания.
– Он ещё не знает о своём повышении, – улыбнулся своим мыслям Александр Александрович. – Но такие вести быстро долетают. Это ты у меня ездишь на Кавказ со скоростью черепахи, а военные донесения летят совсем с другой скоростью.
Помолчали.
– Так и в чём заключается моя нерасторопность? – с удивлением спросил Алексей. – В том, что я слишком медленно езжу?
– И в этом – тоже! – сказал Александр Александрович. – Можно было и быстрее проскакать весь этот путь, чем это сделал ты. Но пуще всего твоя нерасторопность, сын мой, видна в том, что ты до сей поры ходишь в капитан-лейтенантах, а вот Николка наш – гляди какой пострел – он уже и в генералы вышел! Каково?
– Да ведь он и старше меня по возрасту, – обиженно возразил Алексей.
– Старше-то старше, кто ж спорит. Но ты мог дослужиться хотя бы до капитана второго ранга? Ну, как можно в твои лета ходить в капитан-лейтенантах? Прилично ли это?
Алексей видел, что отец над ним просто потешается, и не считал нужным как-либо противодействовать отцовской прихоти.
– Папa, – сказал он почтительно. – Сейчас идёт война на Кавказе и в Крыму. Николай находится в гуще военных и политических событий, а он человек мужественный и деятельный. Вот отсюда и повышение. А я служу на флоте. Волею судеб так получилось, что флот, на котором я служу, нынче отстранён от любых участий в военных действиях. Про нас просто забыли, и какой же у меня после этого может быть служебный рост, ежели я месяцами пребываю в порту в вынужденном бездействии? За красиво составленные рапорта или за изящество на балах у нас звания не дают! Да и не в звании дело!
Старый граф искривился в усмешке и кивнул, но не сыну, а каким-то своим мыслям. Затем взял со стола серебряный колокольчик позвонил.
Явившийся камердинер почтительно спросил, чего желает его сиятельство.
– Позови ко мне истопника Яшку, – приказал Александр Александрович.
Камердинер почтительно поклонился и через некоторое время привёл Яшку. Это был мужик средних лет, одетый в дорогую лакейскую ливрею и хорошо вышколенный.
– Яков, – сказал ему Александр Александрович. – Возьми сейчас же у меня со стола вот эти газеты и немедленно растопи ими печку.
– Осмелюсь доложить, – почтительно сказал он. – Всё уже натоплено и заслонки закрыты. Прикажете затопить снова?
– Затопи снова! Бери вот это всё, и сейчас же в печку! У меня на глазах! Я хочу, чтобы это всё пылало в огне!
Яков взялся исполнять барскую прихоть, а Александр Александрович устало посмотрел на сына, словно бы вопрошая его: ну что ты мне ещё плохого расскажешь о жизни?
– Папa, – сказал Алексей почтительно. – Вы бы лучше, чем жечь газеты, высказали своё мнение по поводу итогов моей поездки. Что вы обо всём этом думаете?
– Да что тут думать? – устало сказал Александр Александрович. – Спасать надобно Сержа – вот и весь мой тебе сказ. – Все, с кем я советовался по нашему вопросу – а это всё мои хорошие друзья! – в один голос уверяют, что сделать ничего невозможно, что государь непреклонен в своём гневе и никого из этих смутьянов не простит никогда. Он даже царице отказал в такой просьбе! Слыхал, что я сказал? Царице! Но сделать всё, что можно мы обязаны.
– Да я и не спорю, – сказал Алексей.
– Споришь, споришь!
– Да помилуйте, папa! Когда же это я спорил с вами по этому вопросу?
– Словами – никогда не спорил. Это верно, – согласился Александр Александрович. – А что на деле?
– Так ведь я и на деле никогда не возражал. Вы меня послали на Кавказ – разве я отказался и не поехал? Я съездил и побеседовал с кузеном, всё ему объяснил…
Александр Александрович грустно улыбнулся.
– И словами, и делами – ты подтверждаешь мне, что примерный сын и человек слова и дела. В этом смысле ты у меня образец для подражания. А вот в глазах твоих я вижу сомнение. Не веришь ты в успех этого дела.
– Так ведь и вы ж, папa – тоже не верите!
– Я – это я, а ты – это ты. Представь себя на моём месте: вот ты – капитан корабля, и во время нападения на твой корабль противника с превосходящими силами отдаёшь приказание матросам поставить паруса. Матросы исправно ставят паруса, но не верят в правильность приказа и думают: «А всё равно ведь погибнем! Противник сильнее нас, и он сейчас потопит наш корабль». И ты, капитан, тоже понимаешь всё это же самое, но приказы отдаёшь до последней секунды – те, которые надобны! Но одно дело ты, а другое дело матрос. Если матрос не верит, это одно. А вот если ты, капитан, сомневаешься, но делаешь – это совсем другой оборот. Впрочем, прости меня за то, что живописал тебе всё так красочно. Не люблю я такие пышные речи говорить. Ты у меня старший – с тебя и спросу больше.
– А я и не возражаю, – сказал Алексей. – Я просто хочу понять, что мы должны будем делать дальше?
– Я допускаю, что все наши действия окажутся тщетными, – сказал старый граф. – Или ты думаешь, что я такой уж идеалист и мечтатель пустопорожний?
– Да, нет, ничего подобного я не думаю, – сказал Алексей.
– На тот случай, ежели все наши попытки окажутся тщетными, наш долг хотя бы обеспечить Сержу безбедное существование. Я и так всегда поддерживал его деньгами, но, пожалуй, увеличу денежное содержание, которое ему выделяю. Ежели уж ему не суждено будет вернуться в цивилизованный мир, то пусть хотя бы там, в Сибири, поживёт так, как подобает порядочному человеку. Я уж не говорю – графу.
– Да вы уверены ли, папa, что ваши деньги исправно доходят до Сержа? – спросил с сомнением Алексей.
– Ни в чём нельзя быть уверенным, – сказал Александр Александрович, – но покамест – ни единая копейка ещё не пропала. Я от Сержа получаю письма, где он пишет, что деньги доходят исправно.
– Что ж, я рад, ежели так, – сказал Алексей.
– А я вот думаю, – сказал задумчиво Александр Александрович, – на что он может потратить то, что я ему высылаю?
– Он мог бы купить себе новую избу, – предположил Алексей.
– Двухэтажную, – заметил Александр Александрович.
– Да двухэтажная-то ему на что?
– Ну, я так полагаю, что, коли деньги есть, то отчего бы и не купить двухэтажную? Кирпичных там не бывает – я подозреваю, что на всю Сибирь, если и найдётся десяток кирпичных домов, так это – в лучшем случае. Но деревянную-то избу для себя можно было бы купить!
– А он разве ещё не купил?
– Нет. И, я так понимаю, что и не собирается.
– И где же он живёт?
– В доме с хорошими людьми – братьями Борисоглебскими. Кажется, во флигеле. Занимает одну комнатку и вполне доволен. Но зато он основал там сельскую школу и содержит её за свой счёт.
Алексей сказал:
– Я так полагаю, что это характеризует его с наилучшей стороны. Ему ничего не надобно для себя, он скромен в быту, но зато уделяет силы общественным нуждам. Разве же это плохо?
Александр Александрович сделал отстраняющий жест обеими руками и сказал:
– Я ни в коем случае не порицаю его за это. Я только сижу и думаю: а многие ли люди на его месте повели бы себя так?
– Я, пожалуй, вёл бы образ жизни примерно такой же, – сказал Алексей.
– Ты? – с изумлением спросил отец. – Да я про тебя и не думал даже. Ты-то – само собою разумеется. А вот оба твои брата – едва ли. Особливо младший. Да и я бы – тоже не смог бы так жить, как он.
6.
Между тем, Сергей Платонович, ради спасения которого так хлопотали родные, всё это время серьёзно болел и здоровье к нему приходить явно не спешило. Оно словно бы раздумывало: а стоит ли? Порой казалось, что он вот-вот встанет на ноги, но становилось хуже, и он снова терял сознание. Его охватывал жар. Он бредил, и создавалось впечатление, что больной вот-вот умрёт.
– Духи не могут понять, что с тобою делать, – сказал Атабай, сев рядом с его ложем. – Ежели бы ты был хорошим человеком, они бы тебя уже давно спасли, а ежели был бы плохим, уже дали умереть. Они не могут понять, какой ты есть – вот в чём дело.
– А ты им передай, что я хороший, – едва слышно прошептал Сергей Платонович.
– Уже передавал, – сказал Атабай вполне серьёзно. – Они не верят.
– А что мне надобно сделать, чтобы они всё-таки поверили?
– Надобно подать им какой-то знак, тогда они поверят.
– А какой знак?
– Сам не знаю, – признался Атабай, и было видно, что это признание далось ему с большим трудом, потому что больно било по его авторитету.
Вскоре стало окончательно ясно, что белый человек умрёт. Об этом заявил второй шаман, которого пригласили из дальнего стойбища к постели умирающего. Второго шамана звали Синкэн. Атабай и Синкэн составили консилиум, для чего почти безжизненное тело белого человека было перенесено в специальный чум, предназначенный именно для таких мероприятий. Там оба шамана и делали всё возможное, чтобы спасти его.
Как это часто бывает перед смертью, Сергею Платоновичу на какое-то время стало легче, и он пришёл в сознание. Он видел танцующих возле него двух старцев с огромными бубнами, слушал их песнопения и понимал: это конец его жизненным скитаниям и поискам. Вся его предыдущая жизнь была тропинкой вот к этому самому чуму, в котором он умрёт.
– Может быть, оно и к лучшему, – прошептал он.
Когда Синкэн и Атабай утомились от своих песнопений, они присели рядом с ложем больного и спросили, как он себя чувствует.
Сергей Платонович промолчал, понимая, что они и сами прекрасно видят, как он себя чувствует.
– Когда я умру, как вы меня похороните? – спросил он.
– Вестимо – как, – сказал Синкэн, улыбаясь. – На дереве! Дерево согнём сильно-сильно, до самой земли согнём, тебя в шкуру замотаем, завяжем верёвками покрепче, чтобы злые птицы не расклевали, и потом отпустим дерево. Потом будем приносить еду, жечь костёр и бросать в него куски мяса… Всё, как положено по нашим обычаям…
Сергей Платонович знал и раньше о таком способе захоронения людей, когда они умирали зимой.
– А иначе никак нельзя? – спросил он.
– А иначе – никак! Ежели бросим на снегу, дикие звери тебя сожрут, ты этого хочешь?
– Нет, – кивнул Сергей Платонович.
– Ты не боись, – утешил его Атабай. – Когда будет весна, мы тебя снимем с дерева и закопаем в землю, а сверху камнем придавим, а сейчас нельзя никак – земля под снегом шибко твёрдая.
– А камнем зачем? – удивился Сергей Платонович.
– Вестимо – зачем! Звери землю могут раскопать. Медведь любит, когда мясо тухлое – для него это – самое вкусное! А если камнем придавить мёртвого, звери не достанут.
– Надоело мучиться, – едва слышно признался Сергей Платонович, – жду-жду, а смерть всё не приходит.
– Уже пришла, – заверил его Синкэн. – Твоя душа называется Ханан. Ханан скоро уйдёт от тебя. Уже где-то рядом с нами ходит…
– Она ещё во мне!
– Уже не в тебе, – сказал Синкэн. – Ханан почти ушёл, он здесь ходит рядом с нами, но совсем уйти не может. Его что-то не отпускает. Мы спрашиваем: что тебя не отпускает? А он нам не отвечает.
Сергей Платонович не верил ни единому слову, из того, что ему говорили эти ряженые дикари. Он знал, что справится с болезнью, и будет жить!
А Синкэн продолжал:
– Твой Ханан не может уйти потому, что духи не знают, что с тобой делать: одни хотят, чтобы ты умер, а другие этого не хотят. И между ними спор великий был. Те духи, которые были на твоей стороне, не смогли тебя спасти, вот ты и уходишь теперь. Но они мне говорили, что ты сам виноват во всём.
– Да в чём же я виноват? – удивился Сергей Платонович.
– Они говорят, у тебя какая-то тайна есть, а ты её не рассказываешь.
Сергей Платонович даже оживился при этих словах.
– У всех людей есть тайны, вот и у меня тоже. Нельзя же все тайны рассказывать.
Атабай сурово возразил:
– Сейчас как раз время, когда нужно всё раскрывать.
Синкэн продолжал:
– Они говорят, что у тебя – шибко важная тайна. Ежели не расскажешь, так и умрёшь раньше времени.
– Даже и не знаю, – сказал Сергей Платонович задумчиво, – рассказывать или нет? Может быть, я думаю про одно, а вы думаете совсем про другое?
Оба шамана сидели возле него на маленьких скамеечках и внимательно смотрели в его глаза. Взгляд у Атабая был тяжёлым и пронизывающим. Казалось, что он смотрит не в глаза, а прямо в душу. А взгляд Синкэна был тёплым и доброжелательным. Сергей Платонович понял: из этих двоих – главный как раз Синкэн. Его потому и позвали сюда.
– А я теперь вижу, какая тайна грызёт тебя изнутри, – сказал Атабай.
– Скажи – какая? – спросил Сергей Платонович. – Я не понимаю, о какой тайне ты говоришь.
– Всё ты понимаешь, – ласково проговорил Синкэн, – только поверить в это сам не можешь. Пойми, что у тебя на душе, и скажи нам это сам, а мы твою просьбу передадим духам.
Атабай строго посмотрел в его глаза и сказал:
– Лучше объясни нам свою тайну сейчас, иначе тебе её придётся объяснять, когда ты умрёшь. Что тебя томит? Чем ты так озабочен, что даже мысли об этом тебя лишают покоя?
Сергей Платонович подумал и сказал:
– Я хотел переделать мир… За это и попал в ссылку. Мне хотелось, чтобы мир стал лучше.
– А что ты хотел? – спросил Атабай. – Землю и воду поменять местами? Или небо опустить на землю, а землю поднять на небо?
– Не совсем так.
– А как?
– Чтобы царя не было, – сказал Сергей Платонович. – Надобно начать с царя…
Оба шамана очень удивились.
– А что ты хочешь сделать с царём? – ласково спросил его Синкэн.
– Убить, – не задумываясь, ответил Сергей Платонович.
Оба шамана покачали головами и переглянулись.
– А как бы ты его убил? – опять же ласково спросил Синкэн.
– Какая разница – как его убивать, главное, чтобы его не было в России! – решительно произнёс Сергей Платонович.
Атабай смотрел на него с гневом.
– Ты неправильно думал, – сказал он, – никак царя нельзя убивать. Это как нельзя поменять местами землю и небо.
– Да почему нельзя? – удивился Сергей Платонович. – Можно. Он такой же человек, как я. Если в него выстрелить из ружья, он умрёт.
Синкэн отрицательно замотал головой
– Ежели он царь, значит, все самые главные духи любят его и хотят, чтобы он был царём. А ежели ты хочешь убить царя, это значит, что ты идёшь против духов. Они тебе этого не простят. Вот сейчас они хотят тебя убить. Ты шибко обидел их.
– А ещё, что ты хотел сделать? – сурово спросил Атабай.
– Всю власть разогнать, а новую поставить – разве это плохо? Пусть были бы справедливые люди у власти, а не всякие воры и мошенники, как сейчас.
Синкэн и Атабай переглянулись и о чём-то заговорили на своём языке.
– Со временем люди, которых ты поставишь, тоже станут ворами и мошенниками. Такова природа людей! – сказал Атабай.
– Ты хочешь, чтобы всё было на свете хорошо? – спросил Синкэн.
– Да, – ответил Сергей Платонович.
– И ты не хочешь, чтобы было плохо?
– Не хочу.
Синкэн покачал головой и с уверенностью сказал:
– Тогда тебе нужно умереть. Тебе нельзя жить на свете.
– Почему!?
– Когда ты умрёшь, увидишь, что там всё будет хорошо, – пояснил Синкэн. – В лесу будет много оленей, много пушного зверя, а в реке будет много рыбы. У тебя там будет всегда много еды, и ты будешь жить в тёплом чуме. А ничего плохого там не бывает – ни сильных морозов, ни злых зверей или людей. Там всё будет хорошо, а здесь, на земле, так никогда не будет.
– Но ведь это же плохо, что на земле ничего этого нет.
– Плохо, – сказал Синкэн. – Духи почему-то так всё устроили. Они же знали, что делали, если у них так всё получилось?
– Да почему ты считаешь, что знали? Да они, может быть, ошибались!
Оба шамана при этих его словах переглянулись.
Сергей Платонович приподнялся на своём ложе – откуда только и силы взялись!
– Мне сейчас терять нечего, всё равно вот-вот помру. Так вот что я вам скажу: ничего ваши духи не понимают в жизни! И наши духи точно такие же, как и ваши – ничего не соображают!
Синкэн тихо спросил:
– Ты хочешь сказать, что ты сильнее духов?
Сергей Платонович ответил:
– Да! И сильнее, и умнее! Если бы люди послушали меня, а не духов, то всё было бы хорошо. А потому люди плохо и живут, что не слушают меня и таких, как я.
Атабай что-то начал говорить Синкэну – взволнованно и громко. Синкэн ему что-то ответил миролюбивое, но Атабай стал кричать ещё громче. Наконец Синкэн сказал Атабаю что-то очень важное, потому что тот изумился от его слов и сразу же стих.
Синкэн повернулся к Сергею Платоновичу и сказал:
– Атабай мне говорил, что ты должен умереть!
– А ты ему что сказал? – с интересом спросил Сергей Платонович.
– Я ему ответил, что пусть всё решают Духи.
– Да пусть! – согласился Сергей Платонович.
Синкэн встал. Встал и Атабай.
– Лежи здесь и спи, – сказал Синкэн. – Если к завтрашнему утру останешься жив, значит, будешь жить, а если умрёшь, то так и должно быть.
Он поднёс ковшик воды к его рту и дал напиться.
– Мы с Атабаем будем здесь следить за огнём, чтобы тепло было, а ты спи.
С этим словами он задёрнул занавеску, сделанную из оленьей шкуры, и маленькое пространство, в котором оказался Сергей Платонович, погрузилось в полную темноту. За занавеской слышался тихий разговор двух шаманов, а потом вдруг Сергей Платонович обнаружил, что через щель к нему всё-таки проникает лучик света от очага.
– Это как лучик надежды, – пробормотал он. – Надеяться не на что, а он всё светит.
И он погрузился в сон.
Во сне ему приснилась та же пещера, и ему казалось, что он никуда из неё не уходил, а так и лежит на своём ложе из еловых веток и греется у костра.
Огонь уже угасал, но не настолько, чтобы погаснуть совсем. Он подбросил дровишек, и огонь вспыхнул снова. В пещере стало заметно теплее.
Он подошёл к ограждению и посмотрел через дымовое отверстие на звёздное небо. Диких зверей не было слышно, и он с удовлетворением вернулся на место.
Он улёгся и какое-то время смотрел на завораживающие языки пламени.
Потом ему почудилось какое-то движение в пещере. Он уже не понимал толком, что с ним происходит: то ли он спит и ему это всё снится, то ли проснулся…
Он открыл глаза и прислушался.
За занавеской из оленьей шкуры был слышен тихий разговор двух шаманов. Атабай что-то с жаром доказывал Синкэну, а тот спокойно увещевал его, словно бы убеждая в чём-то, и, судя по интонациям, Атабай принимал доводы, которые ему приводил Синкэн.
Что бы там ни говорили, они обладали непонятной ему силой и мудростью. Трудно понять, откуда они знали то, что не знал о нём никто.
Он ещё некоторое время думал о непонятной силе шаманов, а потом снова заснул.
И снова во сне ему привиделась та же пещера. Он грелся у огня. Было тепло, и он спал, подстелив на еловые ветки большую шкуру медведя.
Появившиеся откуда-то люди в отделанных мехом и расшитых одеждах его совершенно не напугали. Он уже привык к ним.
Один из них – самый старый и, видимо, самый главный – присел возле него. Старец поприветствовал его и повёл речь на своём языке. Удивительно, но он всё понимал, словно бы у него в голове сидел переводчик и все слова на чужом языке тут же переводил.
– У нас не принято называть мёртвых по имени. Мы находимся в царстве мёртвых, в охибуган, по-нашему. Там солнце не светит, небо – как туман, земля – как болото. Но мы пришли к тебе по поручению Синкэна и Атабая.
– Я, конечно, рад вашему приходу, – ответил он с улыбкой, – но не понимаю, зачем нужны все эти театральные эффекты? Почему вы являетесь ко мне, когда я сплю?
Старец, казалось, был шокирован таким недружественным приёмом.
– Сергей, сын Платона, мы пришли не к тебе, а к твоему Ханану. Ты сейчас спишь в чуме у Синкэна и Атабая, а твой Ханан сидит в пещере Добрых Духов. Мы давно умерли и когда наши души разгуливают по земле, они никому не видны. Мы бы пришли в чум, а ты бы нас не увидел и не услышал. Побеседовать с человеком мы можем только здесь и тогда, когда он спит и его Ханан отделяется от него. Да и то не с каждым, а лишь с тем, кто достоин этого.
– А я достоин? – спросил он.
– Мы этого не знаем, – сказал старец. – Мы лишь предполагаем, что ты достоин. В тебе есть большая сила. В нашем племени люди с такой силой становились знаменитыми вождями, и о них потом складывали легенды. А что в вашем племени – того мы не знаем. Но поговорить с тобой хотим.
– Вы меня хотите о чём-то спросить? – предположил он.
– Нет, – сказал старец. – Всё, что нам нужно, мы о тебе знаем. Все твои мысли мы слышим. Мы просто хотим рассказать тебе, что будет, если твои мечтания воплотятся в жизнь.
– Люди будут счастливы – вот что будет! – твёрдо заявил он.
– Это не так… Наш народ будет несчастлив. И мы от всего, что ты надумал, можем погибнуть.
– Но с чего ты взял? – воскликнул он. – Я очень бы хотел, чтобы и ваш народ был счастливым! Чтобы вы не жили в этих чумах и землянках, а чтобы у вас были свои города с большими и красивыми домами и деревни с крепкими избами! Чтобы ваши дети ходили в школы и чтобы печатались книги на вашем языке!
Старец покачал головой.
– Наша вера повелевает нам жить и умереть в лесу. Я вижу, что ты говоришь искренне. Но тогда у людей заберут свободу! Каждый должен будет жить там, где ему приказано и возделывать землю, которую ему позволят возделывать. Никто никуда не сможет поехать без разрешения властелина, и все друг друга будут бояться. Люди будут жить в постоянном страхе.
– Но ведь это же и есть государственное устройство! – рассмеялся он. – Просто оно должно быть справедливым – вот и всё. Нужно создать такую империю, чтобы у власти были честные и умные люди.
– Нам не нравится такое государство. Мы – свободные люди! – сказал старец.
– Кочевая жизнь – ну, что это за жизнь? – воскликнул он.
– Это наша жизнь, – возразил старец. – Мы видели много разных народов. Наш народ любит чувствовать себя свободным и жить там, где ему нравится. Сейчас мы живём по всей Сибири и растянулись по ней на тысячи вёрст. Нам такая жизнь нравится, и мы хотим так жить и дальше.
– Это неправильная жизнь, – сказал он, – но, если уж вам хочется, живите так и дальше.
Старец покачал головой.
– Так не получится. Если то, что ты задумал, удастся, наш народ пропадёт.
– Да что будет с вашим народом из-за моих идей? – удивился он.
– Наши люди научатся пить огненную воду, а нам её нельзя пить! От неё наши люди сходят с ума. Мы от вас получим всякие болезни, и будем болеть. Научимся читать книги, но счастливее от этого не станем…
– И ты думаешь, что это я всё сделаю?! Вы меня приютили и спасли, а я вам за это сделаю столько гадостей? Да если бы у меня была власть, я бы сделал всё, что только можно, чтобы вашему народу жилось лучше!
Старец сказал:
– Может быть, ты ещё и сделаешь что-то хорошее, потому что в тебе есть такая сила – делать то, чего другие не могут; понимать то, что другим непонятно. Но пока что я хочу тебе рассказать о том, что получится, если всё, о чём ты мечтаешь, сбудется.
– Я слушаю, – сказал он, понимая, что скрыть от этих людей что-либо невозможно, поэтому даже и не пытался притворяться.
– Ваши люди всё-таки убьют царя… – начал свою речь старец.
Он не мог удержаться от радости и спросил:
– Когда это будет?
– Ещё не скоро, – огорчил его старец. – Лет через семьдесят.
– Жаль, что я этого не увижу. Ну, а дальше-то что будет?
– Потом всех богатых убьют или прогонят…
– И правильно! – обрадовался он.
– Убьют или прогонят и всех твоих родственников, – сказал старец.
– Да и пусть, – он пожал плечами. – Кто они такие, чтобы для них делать исключение?
– И тебе не жалко своих родственников? – спросил старец.
– Нет, – уверенно ответил он. – Я хочу, чтобы все были счастливы!
– Но те, кого убьют или прогонят, не будут счастливы!
– И это всё, что ты мне хотел сказать?
– Я могу рассказать тебе больше, – сказал старец. – После убийства царя в стране начнётся большая война. Потом у вас появится новый царь, который будет во много раз более жестоким, чем тот, что у вас теперь… А потом будут много войн и кровь будет литься рекой…
Наступила долгая пауза. Старец молчал, а он думал о том, что только что услышал. Потом произнёс устало:
– Я домой хочу. Скажите мне лучше: я смогу добраться до дома?
– Сможешь, – заверил его старец, становясь у него на глазах полупрозрачным.
Он перевёл взгляд на его друзей: те тоже медленно таяли в воздухе.
Из глубины пещеры выползла огромных размеров змея. Он понимал, что это просто сон, но всё равно было очень страшно. Змея медленно подползла к нему и, застыв на какое-то мгновение, посмотрела ему в глаза. Он содрогнулся – взгляд у неё был осмысленный! А затем она стала медленно обвивать его тело…
Он попытался вырваться, но у него ничего не получилось, хотел что-то закричать и тоже – безуспешно! Тогда он сделал отчаянную попытку проснуться – ведь он прекрасно понимал, что всё это сон, но у него ничего и на этот раз не вышло.
Ему показалось, что он умер.
Когда Сергей Платонович проснулся, мысль о том, что Россию ждут такие перемены настолько захватила его, что он уже больше ни о чём не мог думать.
– Мы просили наших духов, чтобы они явили к тебе наших предков, – сказал Атабай, – и чтобы те рассказали тебе, что тебя ждёт.
– Они рассказали и обещали, что вы отправите меня домой, – ответил Сергей Платонович.
– Расскажи нам, как ты спал? – спросил Синкэн.
– Плохо.
– Мы так и поняли, – сказал Синкэн. – Во сне ты кричал.
– Ещё бы не закричать! Мне приснилось, что меня душит огромная змея. Я сидел в пещере и грелся у огня, а она выползла и набросилась на меня.
Синкэн кивнул:
– Да, это был наш змей. Он там живёт – это все знают, но не всем он является.
Сергею Платоновичу стало не по себе. Он понимал, что это всё фантазии: ему приснился лишь сон, а эти люди живут в мире своих сказочных выдумок – они – как дети, и верят в свои сказки, но всё равно – ощущение ужаса не проходило.
– Тебе сейчас страшно? – спросил Синкэн.
Сергей Платонович понял, что отпираться бесполезно и честно признался:
– Немного...
– Не бойся. Змей тебя полюбил, для тебя он хороший.
– Да он меня душил!
– Ты ничего не понял. Он всё правильно сделал, – сказал Атабай.
Сергей Платонович не стал спорить.
– А ты рисунки там видел? – спросил Синкэн.
– Видел. Там ещё зверь был, про которого вы не знаете, – с длинным хоботом и с бивнями! – он изобразил на себе, как будто это у него были хобот и бивни.
Оба шамана рассмеялись.
– Какие странные слова ты говоришь, – удивился Атабай. – Почему ты думаешь, что мы не знаем? Знаем! Этот зверь на нашем языке называется Сэли. Он когда-то очень любил людей.
– А зачем же они его убивали? – удивился Сергей Платонович. – Я же видел, что там было нарисовано на стене: люди нападают на него с копьями!
– А затем и нападают, – пояснил Синкэн, – что он любит людей. Он любит, когда его люди убивают и получают от него очень-очень много мяса. Так много, что на всех хватало и даже ещё оставалось. Но потом Сэли обиделся за что-то на людей и ушёл от них. Его иногда видят в лесу, но убить его уже никто не может – он стал осторожным и не даётся больше людям в руки… Когда наши люди были далеко в Китайской стране, они там тоже видели похожего зверя, но он совсем не такой, как наш Сэли, даже смешно и сравнивать!
Атабай подтвердил:
– Сэли может услышать нас и обидеться за то, что мы его сравниваем с тем китайским зверем. О нём лучше не говорить совсем! Расскажи нам лучше, что с тобой сделал Дябдар, когда выполз к тебе?
– Дябдар? – Сергей Платонович повторил незнакомое слово: – Дябдар – никогда не слышал…
– Лучше не повторяй его имени слишком часто, – посоветовал Синкэн. – Говорить про него можешь, но старайся имени его не называть. Так что он с тобой сделал?
– Он обвился вокруг меня, и мне показалось, что он меня задушил, и я умер.
Оба шамана дружелюбно рассмеялись. Странное дело: Атабай смотрел теперь на Сергея Платоновича не гневным взглядом как прежде, а вполне доброжелательным. А Синкэн держал себя так же, как вчера: говорил ласково и миролюбиво.
– Он не убил тебя, – сказал Синкэн, – а спас. В очень редких случаях, он выползает к тяжело больным людям, обматывает их и высасывает из них смертельную болезнь. После этого человек становится здоровым. Но делает он это не всем, а только тем, кого уважает. Ты уже здоров! Вставай, и мы посмотрим, как ты ходишь.
Сергей Платонович не принял всерьёз то, что ему сказал Синкэн, но на всякий случай попытался встать…
К его изумлению, он встал на ноги и стоял в ожидании, когда силы покинут его снова, ноги подкосятся, и он упадёт назад на своё ложе.
– Голова кружится? – спросил его Синкэн.
– Нет, – удивлённо ответил Сергей Платонович.
– А что-нибудь болит?
– Нет.
Атабай удивился:
– Ну, тогда – почему ты стоишь? Ходи!
Сергей Платонович сделал несколько шагов и выяснил, что у него при этом не помутнело в глазах, и он даже не покачнулся.
– Какой хороший сон мне приснился, – пробормотал он с усмешкой.
– Это был не сон, – сказал Атабай. – Дябдар приходил к тебе ночью, и теперь твой Ханан здоров и никуда больше не уйдёт от тебя до самой смерти.
– Знать бы только, когда она придёт, – сказал Сергей Платонович с усмешкой.
– Не скоро, – заверил его Синкэн. – Те, кого спас наш змей, живут долго – бывает даже, что и сто лет.
– До ста лет – это бы хорошо пожить, – сказал задумчиво Сергей Платонович.
– Конечно, хорошо! – подтвердил Атабай. – Можно много детей родить, много пушнины добыть, много кочевать и много увидать на свете.
– Зачем мне это? – удивился Сергей Платонович. – Дети, пушнина… Что с этим делать? И кочевать мне тоже не нужно: я, когда был молодым, так покочевал, что и на десять человеческих жизней хватит. Но немножко, конечно, можно и покочевать: из Сибири – в Америку, а оттуда – в Европу, а из Европы – в Россию, когда там наступят лучшие времена…
Оба шамана ничего не поняли из того, что он сказал, да и не пытались понять. Для них главным было выздоровление их подопечного.
Весть о чудесном спасении белого человека распространилась среди тунгусов быстро. Все желали посмотреть на спасённого, или даже прикоснуться к нему. По словам Атабая, ещё никогда не было такого случая, чтобы Дябдар спас чужестранца – эту честь он оказывал только своим людям и то редко.
По случаю чудесного выздоровления белого гостя был устроен пир, но Атабай и Синкэн запретили Сергею Платоновичу участвовать в нём, и велели как можно больше лежать и спать.
– Что толку от лежания? – возразил Сергей Платонович. – Ежели я могу ходить, то почему бы мне и не походить?
– А куда ты собрался идти? – спросил его Синкэн.
– От вас я никуда не уйду, потому что не представляю, где нахожусь, и как отсюда можно выбраться. Но, я надеюсь, что вы поможете мне добраться до моего дома.
– Поможем, – заверил его Синкэн. – Ты нам расскажешь, где ты живёшь, и мы отвезём тебя туда на оленях. Но ты не спеши. Нашим людям хочется посмотреть на тебя. Я сказал, чтобы тебя никто не трогал, но всё равно – люди хотят видеть того, кого спас сам Дябдар.
– Пусть посмотрят, – согласился Сергей Платонович. – Мне не жалко.
Синкэн сказал:
– У меня к тебе вопрос: зачем ты хочешь вернуться? Ведь тебя там держали как раба. Оставайся у нас, и будешь свободным.
Сергея Платоновича поразило это предложение, и он не знал, что и сказать. А Синкэн продолжал:
– Тебе понравилась Тачана?
– Это Татьяна, что ли?
– Тачана, Тачана, – подтвердил Синкэн. – Она красивая девушка – правда?
Сергей Платонович охотно согласился.
– Нравится. И я всегда буду вспоминать о ней с благодарностью.
– Она спасла тебя. У нас так всегда спасают тех, кто сильно замёрз, – сказал Атабай.
Синкэн сказал очень просто:
– Почему ты хочешь о ней вспоминать?
– Но разве я её смогу забыть? – удивился Сергей Платонович.
– Так и не забывай. Возьми её в жёны и оставайся с нами. Отец отдаст тебе её без калыма. Он будет рад, что у него появится такой знаменитый родственник.
Сергей Платонович понял, что предложение очень серьёзное и от него ждут серьёзного ответа.
– Я бы остался, но мне нужно вернуться в Россию и помочь ей. Я хочу когда-нибудь вернуться в Петербург и жить там.
Синкэн покачал головой.
– Ты хочешь вернуться туда и убить царя?
– Я этого не смогу сделать, хотя и очень бы желал. Тут нужны люди помоложе, но всё что можно, я хотел бы сделать.
– И для этого ты хочешь вернуться в свой посёлок и снова стать рабом?
– Я вернусь в посёлок, подготовлюсь, и всё-таки уйду оттуда навсегда.
Синкэн что-то сказал Атабаю на своём языке, тот в ответ возразил, но после некоторого спора оба сошлись на чём-то, и тогда Синкэн снова обратился к Сергею Платоновичу:
– Мы отвезём тебя туда, куда ты скажешь. Если змей Дябдар, – он понизил голос на этом слове, – оказал тебе такую помощь, то он знал, что делал. Если он тебе помог, то и мы должны помочь. Но тебе никогда нельзя быть с обычными людьми!
Глаза у Сергея Платоновича весело блеснули.
– Что? Никогда?
– Никогда, – серьёзно ответил Синкэн. – Люди, которые с тобой будут рядом, – будут несчастны.
– А если бы вы мне дали в жёны Тачану, – она рядом со мною тоже бы стала несчастной?
– Тачана – женщина, а я говорю про людей, – отмахнулся Синкэн.
На следующий день с самого утра у чума Трофима стояли сани, запряжённые двумя молодыми оленями. Старший сын Трофима Эльчан застелил сани большой шкурой. Это был мужчина лет двадцати пяти в оленьей шубе, обшитой собачьим мехом. Ноги в ноговицах и унтах, расшитых и отороченных мехом бобра. На широком кожаном поясе медные кольца, к которым привязаны сумка и нож.
Эльчан стоял у саней и терпеливо ждал белого человека. Он был горд тем, что ему доверили отвезти его в деревню.
– Спасибо тебе, Трофим, за всё! Ты мне жизнь спас… – говорил растроганный Сергей Платонович, укладывая вещи в сани. Потом взял ружьё и протянул его Трофиму. – Это тебе… на память… На прикладе есть медная табличка, на которой выгравировано моё имя. Не забывайте меня!
– Спасибо! Это большой подарок!.. Береги себя. Подожди, сейчас должны выйти Атабай, другие люди. Все хотят с тобой попрощаться.
К саням вышли люди из соседних чумов.
– Олени у Трофима молодые, быстро довезут тебя в твою деревню, – сказал Атабай. – Езжай, и пусть все наши духи помогают вам в пути! Они любят тебя! Прощай!..
– Трогай, – дал команду Трофим, и сани заскользили по выпавшему ночью снегу.
Первое, что сделал Сергей Платонович, возвратившись в деревню, это отправился докладывать господину Борзову о своём прибытии.
Матвей Афанасьевич собирался уже закончить свои служебные дела, как на пороге его кабинета нежданно-негаданно появился исчезнувший две недели тому назад ссыльный Емельянов.
– Батюшки святы! – воскликнул Борзов, – Кого я вижу?!
– Разрешите доложить о прибытии! – смиренно отрапортовал Сергей Платонович.
– Разрешаю, разрешаю! А я уже подал рапорт на вас в розыск, что вы, мол, сбежали, и вас уже поджидали в Иркутске, мимо которого проехать, так сказать, невозможно, а вы-то, оказывается, здесь!
– Я попал в метель и заблудился. Меня продуло ледяным ветром, и я сильно захворал.
– Ещё бы не продуло! – с ехидным смешком воскликнул Борзов. – Человек отправляется зимою на лыжах по просторам Сибири-матушки.
– Так ведь я же – в научных целях!.. – оправдывался Сергей Платонович.
– Вот и будет вам впредь наука, как с Сибирью шутки шутить! И вы ещё жалуетесь, что вас там продуло! А что вы хотели от Сибири? Суровый край-с, сударь мой-с.
– Да я и не жалуюсь, – смиренно проговорил Сергей Платонович. – Я просто хотел рассказать вам о своих злоключениях.
Борзов тут же смягчился при этих словах:
– Эй, Агафья! – крикнул он. – Ты слышишь меня? Где ты там вечно ходишь?
Агафья тотчас же появилась, словно всё это время стояла за дверью.
– Подслушивала небось как всегда? – ехидно спросил её Борзов.
– Как можно, Матвей Афанасьич! – пробормотала баба.
– Ужо я тебя проучу когда-нибудь! – он погрозил ей пальцем. – А ну-ка чаю нам изобрази, живо! Не видишь, – человек с морозу пришёл!
Агафья кинулась исполнять приказание, а Борзов повернулся к стоящему перед ним Сергею Платоновичу и благожелательно сказал:
– Я слушаю-с, слушаю-с. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.
– Случайно я набрёл на какую-то пещеру и там заночевал…
– В ледяной пещере? – ужаснулся Борзов. – Хотя это, конечно, лучше, чем под открытым небом.
– Да нет же! Я там разжёг костёр, сделал ограждение на случай нежелательного ночного вторжения волков…
– Ну, это уже другое дело, – кивнул Борзов. – Да вы садитесь, садитесь!
– Благодарствую, – смиренно ответил Сергей Платонович и уселся на предложенный ему стул, с изумлением отмечая, что сидеть на стуле и удобно, и приятно.
Между тем, Борзов нахмурился и строгим голосом спросил:
– Но позвольте, милостивый, так сказать, государь! Вы утверждаете, что вас продуло во время метели, и вы хворали, так ведь? Или мне послышалось?
– Именно так я и сказал.
– А что – в пещере, к тому времени, когда вы туда пришли, уже лежали заготовленные для вас дрова? Может быть, там ещё и ограждение от волков уже было сделано?
– Ни в коем случае! – воскликнул Сергей Платонович, понимая, что Борзов не дурак и сейчас ловит его на слове, как нашкодившего ребёнка. – Всё это мне пришлось добывать самому. Я собрал последние силы и стал делать всё, чтобы спастись…
Борзов пробурчал:
– О спасении надобно было думать раньше: когда вас чёрт понёс на Сенатскую площадь!
Агафья принесла чай в серебряных подстаканниках. Сергей Платонович про себя отметил, что никогда ещё не пил чай с Борзовым, и с тревогой подумал: нет ли тут какого подвоха?
Помешивая ложечкой сахар, Борзов сказал:
– Ты, Агафья, ступай себе. Приберёшь в кабинете потом… – Он повернулся к Сергею Платоновичу. – Ну-ну, продолжайте, пожалуйста, и что же было с вами дальше?
– Я нарубил молодых сосенок перед входом в пещеру и так спасся от беды.
– Спасся! – многозначительно повторил Борзов. – Он спасся! Я тут на службе чуть было из-за него взыскание не получил, а он, извольте радоваться, спасся! Да знаете ли вы, что бы мне было, если бы вы и в самом деле сбежали?
Сергей Платонович, огорчённо кивнув, пил с наслаждением чай.
– Ничего вы не знаете! – крикнул Борзов. – Да с меня за это три шкуры бы сняли! – Он отхлебнул чай и внимательно посмотрел на Сергея Платоновича: понимает ли он всю меру ответственности? – И что же было дальше?
– А наутро меня нашли тунгусы, а я к тому времени еле дышал. Кашель скаженный грудь рвал, лихорадка… Думал, смертушка моя пришла. Эти тунгусы отвезли меня в своё стойбище и там отходили.
Борзов поднял глаза на Сергея Платоновича и внимательно посмотрел на него. Похудевший, бледный… Сразу видно, что после тяжёлой болезни.
– Ну, хорошо, хорошо! – сказал Борзов, улыбаясь. – Я рад, что вы благополучно вернулись, и наша школа не лишилась учителя.
– Спасибо на добром слове.
– Для меня ваше благополучное прибытие – подарок судьбы. Честно вам признаюсь, думал, неприятностей будет много. Шутка ли, поднадзорный сбежал… Да не сбежал, а я же его и отпустил! А то, что вернулись, так это вы молодец, а для меня – подарок судьбы, ей-богу!
– Да и для меня, – сказал Сергей Платонович, – сидеть сейчас с вами в одном кабинете и пить чай – это большая честь.
– Ещё бы! – воскликнул Борзов. – Сейчас бы ваши кости валялись где-нибудь в лесу – обглоданные волками. А вы, вместо этого, сидите в кабинете, и сегодня ночью будете спать в приличной постели – на простынях и под одеялом! Это ли не честь!.. Но, насколько я понимаю, ваша маленькая экспедиция так и не достигла своей цели?
И тут Сергей Платонович, расслабившись, допустил ошибку:
– А какая у меня была цель? – с удивлением спросил он.
– Ну, как же! Как же! Ведь, коли память мне не изменяет, вы собирались что-то такое наносить на карту для того, чтобы потом легче было отыскивать какие-то там полезные для нашего отечества минералы. Разве не так?
– Именно так, – подтвердил Сергей Платонович и тут же понял, что допустил оплошность и просто забыл что-нибудь наврать на эту тему.
– Так и что же? – спросил Борзов, пытливо глядя ему в глаза. – Вы забываете, милостивый государь, что мне ещё надобно что-то говорить высоким, так сказать, инстанциям, которые, вне всякого сомнения, спросят с меня за то, что я вас так легкомысленно отпустил. Что мне писать в рапорте о вашем благополучном и чудесном возвращении – вы об этом подумали? Все знают, что у вас в столице проживают богатые родственники, которые вам помогают! И тогда возникнет закономерный вопрос: а не оказывал ли я вам тайного содействия за денежное вознаграждение? Что прикажете отвечать на вопросы, которые поставит мне моё начальство при разборе вашего, так сказать, эпизода?
Сергей Платонович за время этой длительной тирады собрался с мыслями и ответил:
– Я готов за всё сам нести ответственность.
– Это весьма похвально, – съязвил Борзов. – Но мне от этой вашей готовности ничуть не легче. Я должен буду что-то сказать в своё оправдание. А если быть точным – написать в рапорте! Что написать – вы мне подскажете?
– Подскажу! – радостно согласился Сергей Платонович. – Дело в том, что я нашёл пещеру, которая может иметь большое научное и историческое значение!
– Но чем вы это утверждение сможете доказать?
– Давайте хоть завтра возьмём людей и в течение дня домчимся на санях до того места, где я застрял в пещере. Там переночуем, а потом вернёмся назад.
– Зачем? – удивился Борзов.
– А затем, что я сначала опишу эту в высшей степени примечательную пещеру прямо сейчас, а вы уже на месте сопоставите моё описание с тем, что там сами увидите!
– Да что у нас в краю – мало пещер, что ли? – удивился Борзов, но сказал это как-то не очень уверенно.
– Мало! – заявил Сергей Платонович. – Такая – одна, может быть, на всю Сибирь! Там на стенах пещеры изображения, сделанные древними людьми! Нужна экспедиция, хотя бы кратковременная, чтобы скопировать эти рисунки и вынести их потом на суд общественности, доложить об этом в Академии! Вот тут бы и пригодился талант Петра Ивановича Борисоглебского, который и связи такие имеет, и дарованием искусного художника наделён. Давайте завтра же отправимся туда, и я вам докажу, что моя маленькая экспедиция имела научную ценность.
– Вот оно, стало быть, как? – задумчиво проговорил Борзов. – Ну, положим, я в такую даль не попрусь… Да ещё чтобы и в пещере ночевать – упаси Господи! – он перекрестился. – А что, – сказал, он, хитро прищурившись, – не выпить ли нам чего-нибудь покрепче по случаю, так сказать, вашего благополучного возвращения? – Не дожидаясь ответа, он крикнул в дверь: – Эй, Агафьюшка, поди-ка сюда, милая.
Агафья тотчас же появилась.
– Опять подслушивала? – спросил её Борзов с нежностью в голосе.
– Ну, как можно-с, Матвей Афанасьич, – пробормотала Агафья. – Скажете тоже. Нешто мы не знаем распорядку?
– Агафьюшка, принеси-ка нам того французского вина, что мне сегодня подарили купцы, а то мой гость не больно-то согрелся от твоего чаю.
– Так ведь прямо из самовару-то и наливала! – удивилась Агафья. – Горяченький же был совсем! Ещё ж и подумала даже: не обожглись бы!
– Что там ты могла подумать! – рассмеялся Борзов. – Для того чтобы думать – голову нужно иметь. В общем, так: неси нам славненькой мадеры. Да поживее!
Не прошло и пяти минут, как Матвей Афанасьевич Борзов и его подопечный Сергей Платонович Емельянов наслаждались вкусом божественной мадеры. Они много о чём ещё говорили, но под конец разговоров Борзов сказал:
– Теперь вот что, Сергей Платонович: ступайте-ка домой и напишите донесение о том, что с вами было, а я завтра составлю рапорт, приложу ваше донесение к нему и срочно отправлю по инстанции, а то вас понапрасну ищут. Надобно же успокоить начальство. И снять с меня подозрения в нерадивом исполнении обязанностей.
Сергей Платонович учтиво поклонился и пошёл к выходу.
– Погодите! – крикнул вдогонку Борзов. – А где же ваше ружьё? Вы ведь уходили в свой поход с ружьём, насколько я помню?
– Ружьё пришлось подарить тунгусам в награду за гостеприимство, – ответил Сергей Платонович. – Да я и не жалею, они ведь мне жизнь спасли.
– Эти тунгусы – такие прохвосты, чего угодно выманят у человека, ежели он попадёт к ним. Ну, ступайте, ступайте! Завтра займусь делом, а сейчас – пора отдыхать. Когда придёте домой, увидите, что вас там ждёт сюрприз.
– Приятный или неприятный?
– А это уж как вам будет угодно истолковать, господин Емельянов.
Придя домой, Сергей Платонович застал там Ивана Феофановича Борисоглебского, отца Петра и Андрея, как раз сегодня прибывшего к сыновьям.
Именно по этой причине восторги и изумления по поводу появления Сергея Платоновича не были столь уж громогласны, ибо все были заняты приёмом почётного гостя. Что-то неприятное кольнуло при этом Сергея Платоновича. Он привык быть в центре внимания, а тут вдруг увидел, что помыслы всех заняты кем-то другим, видимо, более значительным, чем он.
Когда после приветствий и расспросов Дарьюшка пригласила всех к столу, Сергей Платонович обратил внимание, что она смущена прибытием тестя и не решалась сесть вместе со всеми.
– Дарьюшка, – ласково сказал Пётр Иванович, – садись, милая, за стол.
– Скажете тоже, – тихо проговорила она. – Как можно-с!
Иван Феофанович, казалось бы, только сейчас заметил её.
– Да ты садись, дочка, садись! Здесь тебе не Санкт-Петербург, не Москва и не Киев. Здесь – Сибирь, а в Сибири все равны.
Дарья всё не решалась, тогда Пётр Иванович потянул её за рукав и усадил рядом.
– Давайте выпьем для начала, – сказал Пётр Иванович, – за благополучное прибытие нашего с Андрюшей отца, за то, что он проделал такой тяжкий путь, чтобы на склоне лет вновь повстречаться с нами!
Иван Феофанович устало улыбнулся и тихо сказал:
– Да-да, ребятушки, давайте выпьем! Я так рад, что, наконец, увидел вас снова.
Все выпили и закусили. Сергей Платонович спросил старика:
– А что, Иван Феофаныч, трудным был путь из Киева к нам в Забайкалье?
– Временами казалось, что я его не смогу преодолеть – до того было тяжело. Едешь и едешь, и такое впечатление, что дороги той не будет конца…
Сергей Платонович сказал многозначительно:
– Всему бывает конец, уважаемый Иван Феофаныч. Вот и вы, ежели проехали бы несколько тысяч вёрст, достигли бы Тихого океана! Там дороги и кончаются, а начинаются морские пути…
Только Пётр Иванович понял тайный смысл его слов и задумчиво кивнул.
А Сергей Платонович, пытаясь перехватить инициативу в разговоре, продолжал:
– И всё-таки зимний путь намного легче летнего. По бездорожью в карете на колёсах далеко не уедешь. Вот разве что верхом на лошади, но такое под силу только молодым.
– Это были тысячи вёрст, – задумчиво проговорил Иван Феофаныч. – Тысячи вёрст! Я так долго ехал, что сейчас даже и не верю, что достиг цели!
– Полноте вам, Иван Феофаныч, горевать! – весело воскликнул Сергей Платонович. – Вы уже дома, и этим всё сказано.
Иван Феофанович лишь задумчиво кинул ему в ответ.
– О чём вы думали, папенька, всю дорогу? – спросил Пётр.
– О разном, сынок… О том, что еду только в одну сторону, а назад мне уже не суждено вернуться; о том, что вас увижу; о том, какая Россия большая – ведь я раньше даже и не представлял себе по-настоящему, насколько она велика!.. И ещё вот о чём… – он приумолк на этих словах.
Пауза длилась долго, и никто не смел её нарушить.
– Так о чём же ещё вы думали, Иван Феофаныч? – спросил Сергей Платонович.
Иван Феофанович посмотрел на него в недоумении, словно бы желая сказать: ты-то кто здесь такой? Но сказал совсем неожиданное:
– Эх, ребята, ребята! Ну, зачем же вы это сделали?..
Все притихли при этих его словах. Дарьюшка испуганно глядела на мужа, будто это она во всём была виновата, а Андрей, который за всё время не сказал ни слова, уткнув лицо в ладони, тихо плакал.
Пётр Иванович встал из-за стола и подошёл к брату. Обнял его за плечи и тихо проговорил:
– Иди-ка, дружок, в свою комнату, ложись спать. Поздно уже…
Андрей Иванович замотал головой в знак несогласия и тихо проговорил:
– Я, Петенька, по батюшке соскучился...
Иван Феофанович был растроган увиденным.
– Да-да, – сказал он. – Конечно же, оставайся с нами, Андрюша! Посидим вместе. Разве я не для этого сюда приехал?
Сергей Платонович вдруг проявил инициативу и, встав, громко произнёс:
– Я предлагаю тост!
Не дожидаясь одобрения присутствующих, он налил себе полный стакан вина и провозгласил:
– Пью за то, чтобы мы все благополучно выбрались из Сибири!
И залпом осушил свой стакан. После чего откланялся, пожелал всем спокойной ночи и вышел, едва ли обратив внимание на то, что его тост никто не поддержал.
Придя к себе, обнаружил, что в его комнате ничего не изменилось. Расстелил постель, разделся и залез под одеяло. Хотелось попариться в баньке, хотелось много чего ещё – уже и совершенно недозволенного, но он загасил свечу и сказал с горечью:
– Что это за люди такие! Не могу понять их! Они нацелены на поражение, а не на победу! Я должен непременно победить!
7.
На следующий день Сергей Платонович принялся за восстановление привычного жизненного уклада. Всё, что с ним случилось за время похода, представлялось ему теперь в самом комичном виде: какие-то бесконечные переходы, сосны, метели, пещеры, волки, росомахи, тунгусы, бьющие в бубны, – всё слилось в одно непрерывное впечатление, которое ужасало нелепостью и даже какой-то нарочитой глупостью. Было совершенно ясно: с нормальным человеком ничего подобного никогда бы не случилось. Для того чтобы во всё это вляпаться, нужно было быть просто безумцем, который магнетизмом своего вздорного ума притягивает к себе всякую дрянь, какая только есть на свете…
– Почему мне не хватает ума для того, чтобы жить тихо и счастливо, как все? – тихо проговорил он. – Сейчас бы жил себе в Питере и горя не знал, так нет же! А теперь чувствую себя полным идиотом!.. А тут ещё эти тунгусы! Откуда они только взялись?
Но тут же, словно устыдившись своей неблагодарности, подумал: «И всё же нельзя забывать, что они спасли меня! Но зачем же влезать в душу?! По какому праву? И кто они такие, чтобы мне указывать? И откуда им ведомо будущее? Если Бог его не открыл даже мне, то почему Он должен был открыть его им?! Чем же это они Ему так удружили, что Он им такую услугу сделал?».
Неожиданно для себя Сергей Платонович понял, что восхищается тунгусами! И к нему они отнеслись по-доброму. Но это означало, что у него с головой не всё в порядке. Было совершенно очевидно: ни один здравомыслящий человек не может восхищаться этими дикарями. Никакой! Никогда!
Он вспоминал Тачану, отогревшую его столь экзотическим способом, и у него в душе всё перевернулось от сладостного изумления.
Из всего, что с ним было в этом невероятном походе, он только этот эпизод и рассказал Петру Ивановичу.
– Я, конечно, слыхал об этом обычае местных народов, но всякий раз думал: не привирают ли… – сказал тот задумчиво. – А оказывается, такое и впрямь бывает. Воистину чудны твои дела, Господи!
Он перекрестился.
– Мне эти воспоминания не дают покоя, – признался ему Сергей Платонович. – Не знаю, как жить после того, что со мной было. И моё пребывание у тунгусов всё время в памяти… А та девушка… Я просто заболеваю от одной мысли о ней!
Пётр Иванович присвистнул:
– Э, батенька! Так ты не знаешь разве, что против этой хвори есть одно простое народное лекарство!
– Какое?
– Да жениться тебе надобно – вот какое! В пятьдесят четыре года – в самый раз бы и жениться. Пора, Серж… Давно пора!
– Да на ком же я женюсь?
Пётр Иванович усмехнулся:
– Да ты погляди на местных девиц! Красивые, здоровые, румяные! Вот и женись! Они тебе детей нарожают… А дурь о побеге выбрось из головы. Просто живи в своё удовольствие!
– Не могу сделать ни того, ни другого, – признался Сергей Платонович. – Воспоминание о Тачане гложет мне душу. Да и мысли о том, как сделать жизнь в России лучше не дают мне покоя.
– Миражи всё это, миражи! Мечтать, вспоминать, рассуждать – ведь это всё означает – мыслить! Человек тем и отличается от животного, что умеет мыслить! А ты побеседуй с моим батюшкой. Он уже стар, но память и жизненный опыт – позволят дать наилучший совет.
– Ну, что ж. Буду рад. Он и вправду многое повидал на своём веку, а послушать умного и опытного человека всегда пользительно.
И вот после обеда за столом сидели Иван Феофанович, Пётр Иванович и Сергей Платонович. Андрей, как обычно, ушёл в свою комнату, а Дарьюшка, стараясь не мешать, тихо возилась с тестом в другом углу комнаты. К ужину она собиралась испечь пирог.
Разговор начал Иван Феофанович. С возрастом, по его же признанию, он стал говорливым, и добрая послеобеденная беседа была ему желанна.
По мнению Ивана Феофановича, самое главное, чтобы процветала и крепла Россия. О том же мечтал и Сергей Платонович, но непременно мысленно добавлял: «но только при справедливом общественном устройстве! Ведь Россия – страшная страна. Здесь люди торгуют людьми, и нет никаких гарантий безопасности. Нет даже полицейского порядка! Ежели страна сумеет завести у себя правильные порядки – пусть живёт и процветает. Но коль не сможет измениться, дать своим гражданам свободу и просвещение, народ будет забитым и тёмным, людей будут продавать, как овец, зачем такая Россия нужна? Пусть погибает!».
Эти мысли Сергея Платоновича были настолько необычными, что он никому о них не рассказывал.
Иван Феофанович оказался человеком словоохотливым и рассудительным. Никаких признаков старческого угасания разума у него не было, мыслил чётко и здраво.
– Первостепенная задача реформ по укреплению страны заключается в отмене крепостного права и переустройстве деспотического государственного строя, – сказал Сергей Платонович, продолжая разговор, начатый за обедом. – Царь же управляет страной самонадеянно и опрометчиво, а предостеречь и отрезвить его некому. Министр иностранных дел граф Нессельроде только и делает, что старается угадать, чего желает царь. И это называется у нас мудростью управления. Вот и науправляли так, что вынудили Россию воевать на двух фронтах: в Крыму и на Кавказе.
– Может быть, – задумчиво проговорил Иван Феофанович, – может быть… Но были времена, когда мы в сложных условиях выходили с блистательной викторией! В двадцать седьмом году я служил корабельным лекарем на фрегате «Азов» под командованием капитана первого ранга Михаила Петровича Лазарева. Мне довелось участвовать в бою, в котором наш корабль противостоял пятерым военным судам турков. Между прочим, на «Азове» в те годы служили лейтенант Нахимов, гардемарин Истомин и мичман Корнилов. Я с ними был хорошо знаком. Казалось бы, мальчишки-несмышлёныши. И вот тебе, стали адмиралами… Мы объявили себя покровителями всех христианских подданных султана, и после той виктории султан был вынужден признать свободу и независимость Греции и согласиться на широкую автономию Сербии.
Иван Феофанович посмотрел на сына, потом перевёл взгляд на Сергея Платоновича, и продолжал:
– И ни на какую Сенатскую площадь они не выходили, и в Белой Церкви воду не мутили, и царей не призывали свергать, а просто служили Отечеству!
– Да, но наши военные успехи вызвали яростный гнев на Западе…
– Конечно. Англия снюхалась с Францией. Они не были заинтересованы в усилении России, а мы оказалась в полном одиночестве.
– Всё не так просто. Англия и Франция хотели иметь в лице Турции постоянный противовес и угрозу России. Турция же мечтает отторгнуть от России Крым и Кавказ.
Некоторое время в комнате висела тишина. Сергей Платонович и Пётр Иванович смотрели на Ивана Феофановича, как на мудреца, которому известны все хитросплетения политических игр и причины поступков сильных мира сего.
– Я могу рассказать, как всё начиналось, – продолжал Иван Феофанович. – Многих участников тех событий знал лично…
В октябре прошлого года, когда Турция, подстрекаемая Англией и Францией, открыла военные действия на Кавказе и Дунае, турецкая эскадра под командованием Осман-паши вышла из Стамбула и встала на рейд в черноморском порту Синоп. Ей предстояло прикрыть движение собранных в Батуме судов с войсками для высадки десанта в районе Сухум-Кале и Поти. Стоянка кораблей Осман-паши в Синопской бухте находилась под защитой береговых батарей, оборудованных земляными брустверами. Установленные за ними пушки могли вести огонь калёными ядрами, чрезвычайно опасными для кораблей, построенных из дерева. Уничтожить же береговые батареи огнём корабельной артиллерии было очень трудно.
После обострения отношений с Турцией, но ещё до начала военных действий, из Севастополя для крейсерства в восточной части Чёрного моря вышла наша эскадра под флагом вице-адмирала Павла Степановича Нахимова. Целью крейсерства, как указывалось в предписании, было лишь наблюдение за турецким флотом. Нахимову строго наказывалось «без особого повеления – не начинать боя».
Поход эскадры Нахимова не остался не замеченным противником. Планы переброски османских войск морем на Кавказ оказались сорванными, но турецкое командование рассчитывало реализовать их позднее, после ухода эскадры Нахимова в Севастополь. При этом Стамбул рассчитывал на приближающееся время осенних штормов, чрезвычайно опасных для парусных кораблей. Но, вопреки ожиданиям противника, русская эскадра продолжала крейсерство. Наконец, Нахимову доставили разрешение главнокомандующего русскими войсками и флотом в Крыму Александра Сергеевича Меньшикова начать военные действия против неприятеля на море.
Синопская бухта являлась удобной гаванью, хорошо защищенной от северных ветров высоким полуостровом Бостепе-Бурун, соединенным с материком узким перешейком.
Поскольку турецкая эскадра в открытом море могла быть усилена кораблями союзного англо-французского флота, Нахимов решил атаковать и разгромить её непосредственно в бухте.
Несмотря на крайне неблагоприятную погоду – дождь и сильный юго-восточный ветер, Нахимов не изменил своего решения атаковать врага в его гавани. В половине десятого на флагманском корабле «Императрица Мария» был поднят сигнал: «Приготовиться к бою и идти на Синопский рейд». Решено было город по возможности щадить, поражая лишь суда и батареи. Впервые предполагалось использовать шестидесятивосьмифунтовые бомбические орудия.
В полдень был открыт огонь со всех турецких судов и батарей по нашим судам. Наши корабли были засыпаны снарядами, однако они безостановочно шли вперед, действуя батальным огнём по неприятелю. Через полтора часа четыре турецких фрегата были уничтожены, а наши корабли сосредоточили свой огонь по батареям. К концу боя на помощь к Нахимову подошли корабли адмирала Корнилова…
Сражение продолжалось четыре часа. В результате был полностью разгромлен турецкий флот и пленён Осман-паша.
Славною викториею в Синопском сражении была вписана ещё одна героическая страница в историю знаменитых побед русского флота. Вот так-то!
Сергей Платонович не понимал, куда клонит старик, и сказал как-то неопределённо:
– Но теперь-то это уже всем известные факты. Газеты и до нас доходят. И что из этого, по вашему мнению, следует?
– Следует, что мы в который раз показали миру, что можем защищать свои интересы! – не задумываясь, ответил Иван Феофанович. – И тут же на Западе начались вопли о том, что Россия вела себя бесчеловечно, что русские моряки стреляли не только по кораблям, но, как утверждалось, и по тонущим туркам.
– И почему бы и нет? Ведь на то она и война! – воскликнул Пётр Иванович.
Иван Феофанович возразил:
– Да этого просто не было. У наших моряков нет такого обычая. Мы не нарушаем принципов ведения войны.
– Да какой там принцип! – возразил Пётр Иванович. – Главное – интересы России!
– Да, но после этого Великобритания и Франция выступили против России!
– Уважаемый Иван Феофаныч! – сказал Сергей Платонович, – всё, что вы сейчас рассказываете, – это, конечно, в наивысшей степени познавательно, но я пока не могу взять в толк, к чему вы клоните. Как я понимаю, из того, что вы сказали, должен следовать вывод.
– А никуда я не клоню, – ответил Иван Феофанович. – Я человек бесхитростный, и у меня нет никаких тайных мыслей, которые было бы стыдно высказать вслух. Моя мысль очень проста: отечество пребывает в затруднении. Мы ведём войну сразу на Кавказе и в Крыму. А посему лучшая часть российского общества – а это, прежде всего, дворянство! – должна сплотиться вокруг государя императора для того, чтобы дать достойный отпор врагу.
– Допустим, что так, – сказал Сергей Платонович с едва заметной усмешкой. – А ежели, скажем… – тут он огляделся по сторонам, словно боялся, что его услышат посторонние, и очень тихо проговорил: – Ежели государь император – дурак? Тогда как изволите быть?
Иван Феофанович при этих словах побледнел. Но возражать сразу не стал, призадумался и только затем тихо ответил:
– Да смеем ли мы судить, дурак он или умный? Я вспоминаю Павла Первого. Все сейчас ругают его. А я скажу так: да, это был взбалмошный человек, но он хотел добра России и боролся за справедливость. К примеру сказать, он запретил высокопоставленным морским начальникам использовать у себя в имениях труд матросов. Ведь это же форменное безобразие, что матросы, вместо того чтобы служить отчеству, должны работать по благоустройству чьего-то имения!
– И что, он действительно запретил это? – спросил Сергей Платонович, наперёд зная ответ.
– Не смог, – честно признался Иван Феофанович. – Все его следственные мероприятия, которые он начал было вводить против таких офицеров, были саботированы, и ни единый не понёс наказания.
– Стало быть, он то самое, что я сейчас сказал! – с торжеством в голосе проговорил Сергей Платонович.
Иван Феофанович возразил:
– Да нет же! Он был честным человеком! Он пытался что-то сделать для России, но ему не дали и убили.
– Всё равно дурак, – сказал Сергей Платонович. – А зачем дал убить себя? Почему не подумал о возможности заговора? Почему не выставил охрану, не нашёл для себя надёжных людей и не окружил ими себя?
– Пути Господни неисповедимы, – пожал плечами Иван Феофанович.
Пётр Иванович спросил отца:
– А при Александре Павловиче злоупотребления трудом матросов продолжились? Или он всё-таки положил этому конец?
Иван Феофанович горько рассмеялся:
– Ни при Александре, ни при Николае в этом направлении не было сделано решительно ничего. Злоупотребления как были, так и остались. Просто этот вопрос больше уже никем не поднимался.
Сергей Платонович спросил:
– Ну, и кто они после этого?
– Кто? – не понял вопроса Иван Феофанович.
– Да Александр с Николаем.
Иван Феофанович развёл руками.
– И всё-таки они великие люди! При Александре мы разбили Наполеона…
– А я думал, при Кутузове, – съязвил Сергей Платонович.
– Кутузов не был императором, а Александр был! – возразил Иван Феофанович. – Александр совершил много ошибок и по этой причине проводил в молитве много времени…
– Толку-то от его молитв, – пробормотал недовольно Сергей Платонович.
– А зато Николай – какая личность! – сказал с некоторым восторгом Иван Феофанович.
– Да уж личность! – возразил Сергей Платонович. – То-то мы здесь сидим и не можем вырваться отсюда.
– Чему вы удивляетесь? Да ведь он мог вас всех казнить! Или вы бы сейчас на каторге где-нибудь на руднике умирали от непосильного труда!.. А вы знаете, что сказал однажды Николай Павлович в Смоленске на собрании местного дворянства?
– Что? – спросил Сергей Платонович, заранее приготовившись услышать какую-нибудь глупость.
– Он сказал такое, что перевернёт все ваши представления о нём.
Пётр сказал:
– Папенька, не томите! Что же он такое сказал?
– Он сказал дворянам буквально следующее: крепостное право у нас в стране не оформлено никакими законами. И то, что помещики владеют крепостными, – это просто незаконно! Но почему же всё это держится в нашей стране? Ответ может быть только таким: всё держится на невежестве и безропотности одних и наглости и жадности других!
Сергей Платонович и в самом деле изумился.
– Вы уверены, что такой факт и в самом деле имел место? – оторопело спросил он.
– Уверен, – проговорил Иван Феофанович. – Мне об этом рассказывал присутствовавший там один мой друг. А он всегда был честным человеком и никогда не врал.
– Ну, и как же отреагировали на это смоленские дворяне? – спросил Сергей Платонович.
– Они почтительно выслушали царские слова и молчали, – сказал Иван Феофанович.
– А сами небось подумали, что царь-батюшка сошёл с ума или того хуже – подался в революционеры, – с усмешкой пробормотал Сергей Платонович и призадумался. Но потом решительно спросил: – Ну, и если он такой умный, то почему же не отменил крепостного права?
– Да как же его отменишь, ежели на нём всё держится? – развёл руками Иван Феофанович.
– И тогда, – Сергей Платонович снизил голос. – Разве не пустомеля он после этого? Зачем было говорить такие невероятные вещи и потом ничего не делать?
– Но Бог милостив! Он ещё что-нибудь сделает для нашего Отечества!
– Да бросьте вы на Бога кивать. И в чём его милость? Что цвет нации погнали в Сибирь? Велика милость!
– Да вы, милостивый государь, до сих пор бунтарём остались, Господи, прости мою душу грешную! Вам всё ещё слышатся призыв Марсельезы. Но Бог такого не прощает!
– Бог, Бог! А где он был, когда нас, молодых, полных сил и энергии, мечтающих о счастье не себе, а народу российскому, в кандалах погнали в Сибирь? Вот тогда-то я и усомнился, что Он есть!
– Я вовсе не ставлю себе задачу что-либо доказывать вам. Но поверьте мне, старику: без Бога жить тяжелее! Вы запутались в своих умствованиях! Просто некоторые из представленных вами идей настолько выпали из общепринятого русла рассуждений, что мне и добавить нечего.
– О чём вы говорите?! Библия – собрание легенд, не более того…
– Я бы не стал характеризовать Библию односложным понятием, слишком мал для того. В Библии есть, безусловно, исторические сведения, но наперёд мы не знаем, какие достоверны и насколько искажены, приукрашены или, напротив, затушёваны. Поэтому каждый раз надобно доказывать их научными данными, или… просто верить! Вера – великое благо!
– О чём вы говорите?! А сколько только в нашем христианстве различных течений?! И каждый утверждает, что именно им открыта Истина!
– То, что делается, есть величайшая измена служителей духовного ведомства, евангелие нового варварства. Нужно помнить, что есть официальная церковь, основанная на соблюдении традиционных обрядов, и есть добровольное мракобесие. Не может быть двух мнений о том, что опаснее для людей. Но никто из них не сомневается в наличии Творца! Вот расскажу я вам притчу. Может, она вас убедит!
Иван Феофанович удобнее уселся на своём стуле, как-то загадочно посмотрел на сына и продолжал:
– В животе беременной женщины разговаривают двое младенцев. Один из них – верующий, другой – неверующий.
– Ты веришь в жизнь после родов? – спрашивает неверующий младенец.
– Да, конечно, – отвечает другой. – Всем понятно, что жизнь после родов существует. Мы здесь для того, чтобы стать достаточно сильными и готовыми к тому, что нас ждёт потом.
– Это глупость! Никакой жизни после родов быть не может! Ты можешь себе представить, как такая жизнь могла бы выглядеть?
– Я не знаю все детали, но верю, что там будет больше света, и что мы будем ходить и есть ртом.
– Какая ерунда! – воскликнул неверующий младенец. – Невозможно же самим ходить и есть ртом! Это вообще смешно! У нас есть пуповина, которая нас питает.
– А я верю, что это возможно. Всё будет просто немного по-другому. Это можно себе представить.
– Но ведь оттуда ещё никто никогда не возвращался! – воскликнул неверующий младенец. – Жизнь просто заканчивается родами. И вообще, жизнь – это одно большое страдание в темноте.
– Нет, нет! Я точно не знаю, как будет выглядеть наша жизнь после родов, но в любом случае мы увидим маму, и она позаботится о нас.
– Маму? Ты веришь в маму? И где же она находится? – воскликнул неверующий младенец.
– Она везде вокруг нас, мы в ней пребываем и благодаря ей движемся и живём, без неё мы просто не можем существовать.
– Полная ерунда! Я не видел никакой мамы, и поэтому очевидно, что её просто нет.
– Не могу с тобой согласиться, – убеждённо произнёс верующий младенец. – Ведь иногда, когда всё вокруг затихает, можно услышать, как она поёт, и почувствовать, как она гладит наш мир. Я твёрдо верю, что наша настоящая жизнь начнется только после родов.
Иван Феофанович победоносно взглянул на Сергея Платоновича, и спросил:
– Вы, милостивый государь, по-прежнему не верите в Бога?
– Бог его знает?! У тунгусов всё гораздо проще. Есть духи, которые отвечают за ту или иную деятельность человека. Буга – главнейший дух, который всюду и вечно пребывает. Буга – это всё: земля, вода, небо и всё вообще существующее. Буга не вмешивается в дела людей, но является творцом и распределителем всего существующего. Дух неба, Дагачан. Он в значительной степени ведает всеми людьми в их общественной и личной жизни. Дух тайги – седой старик, который обитает в тайге. Он дает удачу в охоте. Наконец, духи предков. Им приносят жертвы, молятся и просят счастья… К тому же у них есть шаманы – посредники между людьми и духами. К помощи шамана прибегают, когда люди путём жертвоприношений не могут устранить или ослабить вредное действие духов. Шаман может предвидеть и предсказывать будущее. Каждый народ верит в своего Бога, и эта вера ему помогает жить. Но мне кажется, что Бог, если Он есть, не видит и не слышит меня. Мы ведь в двадцать пятом году хотели счастья не себе, а россиянам. И что? Кто нас услышал? Что бы вы ни говорили, а люди часто бывают неразумными, и им нужно просто говорить, что хорошо, а что плохо, и заставлять делать так, чтобы было хорошо и им, и Отечеству. Коль скоро сами не понимают, что делать надобно. На то стаду и нужен пастух! Но пастух должен знать, куда гонит стадо…
Иван Феофанович молча и с какой-то жалостью смотрел на Сергея Платоновича. Молчал и Пётр Иванович. Наконец, с трудом вставая со своего стула и тем самым показывая, что разговор окончен, Иван Феофанович сказал:
– Бороться с недостатками общественного устройства следует путем исправления самого себя. К счастью не идут через слёзы и кровь людей! Впрочем, довольно об этом…
8.
Март в Забайкалье – время ветряное и снежное. Кедровник, раскинувшийся сразу за домом Парфёна, был в снегу. Утренний морозец и тишина, нарушаемая ветром, колышущим верхние ветки могучих деревьев, редкие следы пробегающего по снегу зверя делали картину зимнего леса прекрасной и манящей. Сергей Платонович любил бродить на лыжах у этого бора. Сколько тысяч миль он проехал по белу свету, а такой красоты не видел нигде. Великолепные луга, горная тайга, озёра, полноводные реки. Между горами обширные котловины с плодородными почвами. Прелесть неописуемая!
Обычно он подходил к старому высокому кедру, обхватывал его руками и разговаривал с ним, словно дерево понимало и одобряло его во всём.
– Здравствуй, здравствуй, старик, – говорил Сергей Платонович, поглаживая шершавый ствол. – Ты сегодня особенно красив, высок и величественен! Мне бы таким стать!
Ему казалось, что кедр отвечал ему:
– Здравствуй, здравствуй… Ты кто?
– Я – ссыльный, граф Емельянов… живу здесь… Вот гуляю…
– Гуляй… Только осторожно. Там дальше, за поляной и просекой, болото…
– Спасибо… Я знаю…
– У тебя ко мне есть вопросы?
– Мне хотелось бы узнать, кто посадил тебя здесь и когда?
– Давно это было… Вот стою здесь, охраняю покой… Наш суровый край не привлекал завоевателей. Даже полчища гуннов и Чингисхана не пошли дальше южных рубежей таёжного края. Бедные оленеводы и охотники веками кочевали по нашей тайге... Мне с высоты видно далеко…
После прогулки Сергей Платонович, раскрасневшийся и довольный, ставил лыжи на место, снимал полушубок, варежки, входил в свою комнату и брал в руки гитару. Прежде чем что-то сыграть, он подолгу сидел, опершись подбородком о гриф, весь овеянный романтикой, и вспоминал свой недавний поход в тайгу, который хоть и не привёл его к желанной цели, но о многом заставил думать чуть иначе.
Ой, ты, гой еси, добрый молодец,
Разнеси ты весть по всея Руси…
Голос у Сергея Платоновича был густым, бархатным.
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль, –
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль…
Но долго сидеть у себя в комнате он не мог. Его натура требовала общения, и тогда он шёл в дом деда Парфёна, где жили его друзья.
Первые недели Иван Феофанович наслаждался покоем и тишиной. Отходил от утомительного путешествия из Киева в Сибирь. Понимал, что это навсегда, обратной дороги не будет.
Хорошенько отоспавшись и отогревшись на новом месте, он через некоторое время стал делать короткие вылазки. Обошёл деревню, познакомился со стариками. Но хоть по времени года был и первый месяц весны, когда в Киеве сходил снег, и на земле появлялась первая зелень, здесь всё так же лежал снег и дул холодный ветер, а по утрам был сильный мороз. Утренниками называли его местные жители.
Дома каждый был занят своими заботами: Парфён что-то мастерил в своей мастерской, выпиливал, выстругивал. Никифор плотничал. Он по найму со своей бригадой ставил новый сруб. Его жена Лизавета целыми днями возилась по хозяйству.
Пётр Иванович рисовал зимние пейзажи. Кедровник… Зимнюю дорогу домой… По договорённости с Сергеем Платоновичем, две картины он повесил в школе и был рад, когда у его картин останавливались ученики, всматривались и узнавали знакомые места и смотрели на него, как на великого живописца. А недавно Пётр Иванович договорился в Иркутске об авторской выставке. Он надеялся, что кто-нибудь купит его картины. Это было бы очень кстати. К тому же по просьбе Матвея Афанасьевича Борзова он подрядился переплести все бумаги полицейского, за что ему было обещано приличное вознаграждение.
Андрей вёл совершенно уединённый образ жизни и старательно избегал любых контактов с людьми, делая исключение для Петра и отца. Дарьюшка целыми днями была занята по дому. Ванюшке шёл уже третий годик. И только Сергей Платонович не знал, куда себя деть. Создавалось впечатление, что и школу-то он организовал, только для того, чтобы хотя бы чем-то себя занять. По его просьбе и Иван Феофанович один раз в неделю проводил уроки с детворой, на которых рассказывал о правилах гигиены, первой помощи при травмах, что в условиях жизни в тайге было очень важным. Рассказывал он ученикам и о замечательных работах известного хирурга Николая Ивановича Пирогова, который впервые на поле боя в Крыму применил общий наркоз. Дети любили его уроки и после занятий забрасывали учителя вопросами. Это доставляло радость старику, и он с увлечением рассказывал о методах фиксации конечностей при переломах, о том, как правильно наложить повязку при ранении, как выносить раненых с поля боя.
Из числа ссыльных в этой деревне больше никого не было, но в окрестных деревнях таковые имелись. По существующим порядкам, они должны были, время от времени являться к господину Борзову. Иван Феофанович видел их, но вступать с ними в контакт ему почему-то не хотелось. Это были подавленные, забитые жизнью люди. Когда-то они хотели переделать мир, существующие порядки, и вот оказались здесь… всеми отвергнутые и забытые, доживающие свой век в заснеженной глуши.
Несколько раз Ивана Феофановича приглашал к себе местный полицейский чиновник Борзов, какового он нашёл неожиданно приятным человеком, хотя и с грубоватыми манерами. Выяснилось даже, что Матвей Афанасьевич увлекается шахматами и долгими зимними вечерами разбирает шахматные партии. Иван Феофанович по его приглашению даже несколько раз играл с ним и убедился, что Борзов – отменный шахматист и выиграть у него он никогда не сможет. Зато Матвей Афанасьевич высоко ценил лекарские познания Ивана Феофановича и часто расспрашивал его, как лечиться при простуде, что принимать при кашле. Кровопусканий, применяемых лекарями из Иркутска при разных болезнях, Матвей Афанасьевич боялся. Пользовался больше советами бабки Аграфены, местной повитухи. Она хоть и не лекарь, но советы давала дельные. Сама летом собирала лечебные травы, настаивала их и потчевала Матвея Афанасьевича. С полицейским все старались дружить.
– А что, Матвей Афанасьевич, скажите-ка: нет ли в окрестных местах каких-либо достопримечательностей, достойных моего внимания? – спросил однажды за шахматами Иван Феофанович.
– А как же! – ответил Борзов. – Кругом – одна сплошная достопримечательность! Недавно Сергей Платонович нашёл пещеру. Я сообщил о его открытии начальству, те снеслись с нашей Академией, и там очень заинтересовались… Да и ваши сыновья уже изучили в округе все минералы, растения и переловили всех бабочек. Вы разве не видели у них гербарии и коллекции?
– Видел. Всё в должном порядке. Над каждым образцом наклеены латинские надписи названий. Уж на что я в латыни далеко не новичок, а и то не всё смог разобрать… Воистину прав был наш академик Михайло Васильевич Ломоносов, который предсказывал, что Россия силою и мощью своею будет прирастать Сибирью! Но мне теперь, на склоне лет, всё это как-то неинтересно. Бывало, в молодые годы, как только выходил куда на берег, так сразу же начинал рассматривать окрестности. Но и то – больше на людей любил смотреть, а не на бабочек или, допустим, на то, какие там камни валяются под ногами… Помню, когда мы пришли на Мальту, где ремонтировали наш фрегат, бродил я по окрестностям и диву давался: это ж надо: кругом море, а на маленьком острове настоящий город стоит. И как только люди не боятся в нём жить! А сейчас ничему не удивляюсь… Вот и здесь: смотрю по сторонам и вроде бы всё как обычно. А ведь красота-то какая, Господи! Смотрю и насмотреться не могу!
– А так и есть, – охотно согласился с ним Борзов. – Красота, это вы правильно заметили. А мы к ней, к этой красоте-то, уже давно привыкли и вроде бы и не замечаем. А главное – покой! И мы как жили, так и жить будем… Вот в газетах пишут, что французские и англецкие корабли блокаду организовали, Одессу обстреливают, война на Кавказе аль в Крыму – нам всё одно! Никакой ворог не дойдёт до нас… да и зачем ему леса да сопки?
У Ивана Феофановича при таком ответе что-то в душе перевернулось, и он впервые усомнился в умственных способностях этого человека.
– Но Россия – не только леса и сопки! – с укором сказал Иван Феофанович. – Сердце у русского человека должно болеть за всю Россию!
Вот так и получилось, что у Ивана Феофановича не сложились отношения с Борзовым. Был он человеком недалёким, хотя и не злым – скорее нудным. Как только дело доходило до размышлений о мироздании или о политике, тут же и выяснялось, что он не видит вокруг себя ничего, кроме того, что ему предписано видеть.
– А вы с народом-то местным познакомились бы поближе! – предложил однажды Сергей Платонович Ивану Феофановичу. – Со стороны смотрите, и они вам кажутся одними, а ежели побеседовать с ними, окажутся совсем другими.
– С мужиками беседовать прикажите? – спросил Иван Феофанович.
Сергей Платонович усмехнулся.
– В том-то и дело, что здешние мужики не похожи на тех, с которыми мы жили. Сибиряки не гнут спины перед помещиком, живут вольно, на всё имеют своё разумение.
– Так и чего ж тут хорошего-то? – удивился Иван Феофанович. – Там-то хоть просвещённый помещик за ними присматривал, следил за их нравственным состоянием, а здесь вообще никто не смотрит. Живут себе сами по себе, а разве ж так можно?
– А вы спросите нашего Парфёна, – подсказал Сергей Платонович. – Можно ли так жить, или нет. Мужик он умственный, хотя и пьющий. Так вот он, может, вам что-то и скажет.
Однажды они зашли к Парфёну в мастерскую. Дед сидел на маленькой скамеечке и что-то вырезал из дерева, мурлыча себе под нос протяжную мелодию. У стены стояли уже готовые дощечки с выпиленными узорами. На верстаке, на полу было много стружек, кусочков дерева.
– А что это ты делаешь? – спросил Иван Феофанович после обмена приветствиями.
– Узоры всякие мастерю, – пояснил Парфён. – Вокруг окон обложу и под крышей. Наличниками называются. Чтоб красивше было. Сейчас, покамест зима, не всё же ходить на охоту. Иногда и дома хочется посидеть в тепле и уюте. А дома-то что делать? Вот и мастерю всякую красоту, чтобы как у людей!.. Давеча на колодце крышу поправил, нонче наличники вырезаю. Не всё же на печи лежать, да кости греть!
В мастерской стоял сильный запах свежей древесины.
– Хорошо пахнет! – сказал Иван Феофанович, разглядывая узор, который вырезал дед Парфён.
Мастер, не отрываясь от работы, ответил:
– Нюхайте, нюхайте, господин хороший! За понюшку денег не беру!
Сергей Платонович сразу сообразил, что Парфён сегодня не в духе, и спросил, взявши в руки изрезанную узорами дощечку:
– Так ведь разве же дерево не надобно для начала хорошенько высушить, чтобы только потом с ним работать?
Парфён огрызнулся:
– Много вас, умников, советы давать. Я когда на Байкале был, видел, что тамошние мужики дерево спервоначалу вымачивают в воде, а только потом вырезают всякую красоту. Тогда дерево податливо, легче его стругать. А в другое место поехал, так там и впрямь высушивают – говорят, что не меньше чем полгода оно должно пролежать в сухом месте. И кому верить?
Сергей Платонович решил пошутить:
– А ты верь тому, у кого лицо умнее.
– Насмешник ты – вот кто! – сказал обиженно Парфён. – Ты шутки шути, да не заговаривайся. Ишь чего захотел – чтобы я по умному али глупому лицу определял, дело человек говорит, али просто болтает. К твоему сведению, сколь ни встречал на дураков, у всех завсегда были умные лица. Задумчивые даже. А сплошь и рядом какой-нибудь деревенский дурачок скажет что-нибудь такое, что диву даёшься – как додумался до такого. Не зря их называют божьими людьми.
– А ты вот мне скажи, какое у меня лицо? – спросил Сергей Платонович с улыбкой.
Парфён, не отрываясь от своего занятия, сказал, нахмурив седые брови:
– Лицо как лицо – обнаковенное.
– То есть: и не умное, и не глупое? – продолжал допытываться Сергей Платонович.
– Эх, Платоныч, – вздохнул Парфён. – Видит Бог: не хотел же я тебя огорчать. Шёл бы от греха подальше, покамест не сказал всё, что думаю про твоё лицо.
– Нешто ты меня выгоняешь, Парфён? – удивился Сергей Платонович.
– Да не выгоняю! Давай вина достану, выпьем как добрые знакомые. Вот и господин хороший пусть выпьет с нами. А хошь, самовар поставлю, у меня и калачи есть. Сейчас чаю попьём как люди. Да разве ж я тебя когда не пущал к себе?
– Пущать-то пущал, – согласился Сергей Платонович, – да вот дюже ты меня заинтриговал своими намёками про мою физиономию.
– Не знаю я твоих слов учёных, какие ты тут говоришь, а только скажу просто. Мошенником ты был, мошенником и помрёшь!
– Так, ежели я мошенник, почему же ты со мной дружбу водишь? – удивился Сергей Платонович со смехом.
– Известное дело почему, – сказал Парфён. – С хорошим человеком чего бы дружбу не водить?
– А я хороший человек? – спросил Сергей Платонович, едва сдерживая смех.
– Хороший, – согласился Парфён.
– Но мошенник?
– Мошенник! Как есть, чистый мошенник! – подтвердил Парфён.
– Да разве ж такое может быть? – удивился Иван Феофанович.
– Ещё как может быть, господин хороший! – сказал Парфён. – Иной раз смотришь на человека: и умный он, и хороший, и всё говорит правильно, а сволочь сволочью. И глаза б мои на такого не глядели. А иной раз видишь перед собой мошенника и думаешь: «Мошенник-то он мошенник, а всё же – хороший человек!».
Сергей Платонович повернулся к Ивану Феофановичу и сказал:
– Вот она, логика русского человека! Поди её пойми!
– А понимать тут нечего, – сказал Парфён, вставая. – Пойдёмте в дом.
Иван Феофанович с удивлением смотрел, как появилась Дарьюшка и по команде Парфёна стала подметать с верстака и пола стружки, а готовые изделия отложила стопочкой в сторону.
Все прошли в дом, Парфён торжественно внёс сверкающий самовар и поставил его на стол.
– Да у тебя, я вижу, самовар новый, – сказал Сергей Платонович.
– А то! – ответил Парфён. – Теперича только из него и будем чай кушать.
– Но ведь такая штукенция немалых денег должна стоить.
– А кто ж говорит, что малых? – удивился Парфён. – Вестимо, что за такой самовар я деньжищ немало отвалил купцу Прохору Евстигнеичу. Так ведь и соболь-то ноне в цене. Перекупщики – они хоть и дурят нашего брата, охотника, а всё же и нам какая-никакая денежка перепадает. Вот я самовар и купил. Теперь и сани новые присмотрел. Повозка-то у меня ладная, а сани совсем развалились. И полозья железные на тех санях. Им сносу не будет.
Так за разговорами они дождались, когда закипит самовар, и в скором времени сидели за столом и прихлёбывали чай с калачами.
Удивительное наблюдение сделал Сергей Платонович: Парфён без особого почтения относился к Ивану Феофановичу, обращался к нему уважительно, но как-то отстранённо.
– Господа они и есть господа, – сказал Парфён как-то неопределённо, словно бы от чего-то пытаясь уклониться. – Я завсегда к ним со всем почтением. Ну, разве что, когда по пьяному делу могу сказать что-нибудь неприличное, а так-то – ни-ни! Вы, барин Иван Феофаныч, отведайте наших калачей. Дарьюшка испекла давеча. И брусничного варенья, с чаем оно в самый раз будет. Небось такого в Питере вашем и не видали никогда.
Сергей Платонович подсказал Парфёну:
– Иван Феофаныч – не из Питера вовсе, а из Киева.
Парфён пожал плечами: он не имел ни малейшего представления о том, чем отличается Киев от Питера.
– Так ведь по нашему умственному разумению, – сказал он, – что Питер, что Киев – никакой разницы нету. Всё один чёрт – так далеко, что туда никогда не добраться. Зимой на санях отправишься, а прибудешь летом, когда и снегу-то уже не будет. А куда ж летом-то на санях?!
– Так ведь я ж добрался, – возразил Иван Феофанович с улыбкой. Он уже привык к странностям хозяина дома, а теперь уж и родственника.
– Ох, и не знаю даже, – с сомнением пробурчал Парфён. И понять это можно было так: а кто тебя знает, откуда ты на самом деле? Не может же быть такого, чтобы ты прямо аж оттуда и приехал.
Иван Феофанович не обиделся на столь необычное отношение к себе, приписав его местному колориту, отведал варенья, и оно ему понравилось.
– А что, – спросил он, – ты когда-нибудь делал варенье из калины?
– Ну а то как же! – подтвердил Парфён. – У меня оно в погребе имеется. Прямо сейчас могу принесть? Желаешь?
– Нет, нет! – замахал руками Иван Феофанович. – Это я так, к слову, так сказать… Разве ж его можно с чаем пить?
– А почему ж нельзя? – поинтересовался Парфён. – Теперь настал его черёд удивляться.
– Так ведь оно ж противное на вкус, – пояснил Иван Феофанович. – Насколько я знаю, люди употребляют его только для лечения: когда какая хворь простудная приключится или лихорадка к примеру. Горячий чай с калиновым вареньем – лучшее средство!
– Что верно, то верно, – согласился Парфён. – Но по мне и калина – оченно даже большая вкусность, хотя, конечно, дух от неё идёт – не за столом будь сказано какой.
– А какой всё-таки? – спросил Сергей Платонович с подковыркой. – Ты, Парфён, говори-говори, не стесняйся. Наш-то Иван Феофаныч – лекарь, при нём всё можно говорить.
Парфён перекрестился и сказал почему-то шёпотом:
– Дух от неё идёт, как от портянок мужицких. Но я, как человек привыкший, люблю в другой раз чаю и с калиной выпить. Потому как во всяком деле своя красота имеется.
Иван Феофанович спорить насчёт красоты не стал и спросил у Парфёна, развита ли у них, в здешнем краю, простонародная медицина. Парфён и слова такого не знал «медицина», но после объяснения всё понял правильно.
– А то как же! – подтвердил он. – У нас повитуха Аграфена на краю села живёт. Наш Борзов её дюже не любит. Как что – так и ругается на неё: «Такая, говорит, растакая! Людей губишь!». А сам чуть что – к ней же бежит. Та всех лечит – и людей, и коров, и лошадей.
– И как лечит? – спросил Иван Феофанович.
Эта тема заинтересовала его чрезвычайно.
– Травами, снадобьями всякими, ну и самое-то главное – заговорами. Бывало, пошепчет что-то, пошепчет, ведьма, а потом глядь, а хвори-то и нету никакой. Как рукой сняло!
Иван Феофанович хитро улыбнулся и спросил:
– Ну, а ежели человек, допустим, ногу сломает – она тоже ему шепчет?
– А то как же! – подтвердил Парфён.
– И нога после этого срастается? – с серьёзным видом спросил Иван Феофанович.
– Срастается! Хотя в позапрошлом годе Сёмку одноглазого она не спасла. Со скалы сорвался да все кости себе и переломал. Уж она и так шептала над ним, и этак, а ничего не помогало. Тогда позвали бурятского лекаря из Иркутска…
– А бурятские – лучше наших? – спросил Иван Феофанович.
– Знамо дело! – подтвердил Парфён. – Народ хоть и бусурманский, а всё ж таки божьи люди.
– Так и как же они лечат?
Парфён пояснил:
– А у тех перво-наперво положено человека обмазывать козьим жиром. Говорят, что он шибко пользительный для таких хворей. Вот Сёмку тогда и намазали со всех сторон козьим жиром, чтобы хворь из него вышла. Уж он ругался по-матерному, ругался, а всё ж таки согласился на это дело.
– И что? Спас его козий жир? – спросил Иван Феофанович с интересом.
– Не спас, – грустно проговорил Парфён и перекрестился. – Помер Сёмка. Хотя, у нас всем известно: уж ежели буряты берутся за дело, то беспременно вылечат. Но тут уж больно тяжёлый случaй был.
– Так, стало быть, у вас тут на поломанную кость шепчут, а ежели уж совсем невмоготу – мажут сверху козьим жиром? – грустно спросил Иван Феофанович.
– Ну и не только это, – сказал Парфён.
– А что ещё делают?
– Аграфена поломанную ногу или руку спервоначала завяжет, ну и как водится, палку туда подпихнёт али дощечку какую – чтоб держалось. А уже потом только шепчет, как водится.
Иван Феофанович облегчённо вздохнул при этом известии.
– Дощечки – это хорошо, – согласился Иван Феофанович. – Сломанную кость надобно сначала сложить, а потом закрепить, чтоб не двигалась. Тогда и срастётся, если Бог даст. Но шептать-то зачем?
– Для порядку… – Парфён посмотрел на Сергея Платоновича и увидел, что тот смеётся беззвучным смехом.
– А тебе, Платоныч, всё бы только смеяться, – сказал он с укором. – Насмешливый ты человек – вот что я тебе скажу.
– Да что ж мне, плакать прикажешь? – возразил Сергей Платонович. – Хотя и то сказать: вот ежели бы у меня, к примеру, нога сломалась, а мне бы её твоя Аграфена заговаривала, вот тогда бы я и заплакал!
Парфён даже как-то обиделся на такую непонятливость.
– Да Аграфена хоть и ведьма обнаковенная, но чего от неё плакать? Она, знаешь, сколько детворы на жисть благословила?! Повитуха она знатная. Из всех окрестных деревень к ней едут. Аграфена не злая – людей любит.
Сергей Платонович пояснил:
– Да я ж так и понял. Потому и заплакал бы не от горя, а от смеха! – с этими словами он не выдержал и рассмеялся.
Парфён смутился:
– Да ну тебя! Тебе бы всё только смеяться!
Сергей Платонович оглянулся на Ивана Феофановича: тот сидел за столом и не знал, как всё это понимать – то ли и впрямь смеяться, то ли грустить.
– Ну а травы, какие у вас растут, она употребляет? – спросил Иван Феофанович. – Или, к примеру, коренья?
– И это тоже, – подтвердил Парфён. – К ней в избу как войдёшь, так у неё всюду висят эти самые травы. Аграфена бабка работящая. Цельный день в трудах…
– Вот это я бы и хотел поглядеть, – вздохнул Иван Феофанович. – Всю жизнь мечтал пообщаться с такими народными лекарями, да всё как-то не получалось: то на кораблях плавал, то в портах проживал.
– Так я вас отведу к Аграфене! Она – баба добрая, гостей уважает, – сказал Парфён.
– Захочет ли открывать мне свои секреты? – спросил Иван Феофанович.
– Вот уж этого я обещать не могу, – сказал Парфён. – Потому как ко всякому человеку свой подход надобно иметь. А подход к бабам – дело тонкое.
Сергей Платонович сказал:
– Тонкое, тонкое! Утончённое даже!... Вот, Парфён, посмотри на нашего Ивана Феофаныча. Человек всю жизнь был лекарем на военных кораблях. Представь: на палубе от порохового дыму не видно ничего, и кругом раненые стонут. А лекарь спасает их, кого ещё можно, конечно. Так вот, он послушает про твою Аграфену и загрустит: куда я попал!
Иван Феофанович сказал:
– Да нет, я не грущу вовсе. Радуюсь даже: попал к сыновьям, а жить можно и здесь, не только в Киеве.
На какое-то время все замолчали. Каждый пил чай и думал о своём.
– Я вот что думаю, – проговорил Сергей Платонович задумчиво. – А не устроить ли нам здесь лечебницу? Я бы купил избу где-нибудь поблизости, чтобы далеко не ходить. Ежели кто заболеет, пусть тогда пойдёт в лечебницу эту, а не к Аграфене. Лечить нужно, как того медицинская наука требует. Хорошая мысль?
Иван Феофанович грустно усмехнулся:
– Хорошая-то хорошая, да ничего хорошего. Боюсь, стар я уже для таких дел. Года мои не те…
Парфён сказал:
– И не надобно ничего устраивать! Люди к Аграфене привычные не пойдут в вашу лечебницу. Или ещё хуже: Аграфена придёт ночью, да и подожжёт её ко всем чертям. Она ж, вестимо, ведьма – чего с неё взять?
Иван Феофанович удивился:
– Да чем же лечебница помешает вашей Аграфене?
– Известно – чем! Так-то она первая на селе, а тут ты. Я с охоты живу, а Аграфена со своего ремесла. Ей, чем боле баб брюхатых, или там мужиков хворых, тем лучше. Да и потом я скажу вот что: зачем человека лечить? Всякому сколько положено, тот столько и проживёт.
Сергей Платонович подумал, что там, в тайге, если бы не тунгусы, он бы уж точно умер. Но помогли! Спасли! Сказал:
– Так ты бы ничего и не делал. Что положено случиться, то и случится. И там, в тайге, когда мы ходили на капканы, стрелять не стоило! Что положено, то пусть бы и было. Ан нет! А вот что мне скажи: как бы ты хотел жить в своей деревне?
– Жить? – удивился Парфён. – Как это – жить? Я же живу! Чего мне ещё хотеть?! Да я, может статься, завтра помру.
– Хорошо, – согласился Сергей Платонович. – Мы все когда-нибудь помрём, но пока живём, как бы надобно жить, по-твоему?
– Чего-то я не пойму, – сказал Парфён, – о чём ты толкуешь?
Сергей Платонович терпеливо пояснил:
– Что бы ты хотел сделать, чтобы хорошо жить?
– Да ничего не хотел бы, – сказал Парфён. – Вот пусть как есть, так и будет.
– А железную дорогу ты бы хотел здесь иметь?
– Зачем? – удивился Парфён.
– Как зачем? Сам только об этом в газете читал. Не видел никогда. Хоть бы прокатиться когда-нибудь! Шутка сказать, катит он себе по железной дороге, и никаких тебе лошадей не надобно! И быстро едет, лошадям не угнаться… Чудеса! Сел бы ты, Парфён, на поезд и поехал в Москву или в Санкт-Петербург.
– И что ж бы я там делал?
– Приехал бы, посмотрел, как люди живут.
– А мне это без надобности, – сказал Парфён, как там они живут. Я им не мешаю, и пущай они мне не мешают.
– Да хотя бы на города посмотрел, какими они бывают! – воскликнул Сергей Платонович с досадой.
– Видел я однажды Иркутск, – сказал Парфён. – Ничего хорошего сказать не могу. Чем так жить, как они там, в Иркутске, так лучше здесь век свой коротать.
Сергей Платонович возразил:
– Но Иркутск-то и не город вовсе, а так, городишко крохотный. Это ты не видел настоящих городов, где большие каменные дома, где фонарные столбы ночью дорогу освещают, афиши всякие, памятники, а летом – фонтаны. И дороги там мощёные камнем. Ни тебе грязи, ни тебе пыли…
Парфён посмотрел на Сергея Платоновича с мольбой и сказал:
– Ну, не лежит у меня душа к городской жизни, Платоныч. Не хочу я там жить, мне здесь хорошо.
– Я понял, что тебе и здесь хорошо, – не унимался Сергей Платонович. – Но хотел бы ты, чтобы было ещё лучше?
– Да куда ж лучше-то? – удивился Парфён. – Лучшего хотеть – только Бога гневить. Путь как есть, вот так пусть и будет.
– И через сто лет пусть будет всё так же, как и есть? – спросил Сергей Платонович.
Парфён согласился:
– А и через сто, и двести! А хоть бы и через тыщу! Вот как живём – так и надобно жить.
Тут уж не выдержал Иван Феофанович, который всё это время молча слушал спор Сергея Платоновича с Парфёном.
– И что – пусть не будет школ? Пусть не будет лечебниц? Пусть не будет книг?
Парфён даже растерялся от такого натиска.
– А раньше-то – как жили? – нашёлся он с ответом. – Ни школ не было, ни лечебниц, ни книг, а люди жили! Богу молились, на охоту ходили, рыбалили, детей рожали. Мало, что ли?!
Сергей Платонович повернулся к Ивану Феофановичу и сказал ему:
– Вот отсюда, уважаемый Иван Феофаныч, и проистекает моя горячая убеждённость в том, что не надобно никого ни о чём спрашивать. Надобно просто брать и делать что-то. В приказном порядке построить железную дорогу, чтобы шла от Питера до самого Тихого океана, заставить людей ездить на поездах, а не на лошадях. Построить школы. А тех родителей, которые не будут пускать туда детей, – сечь без всякой пощады. В приказном порядке надобно и больницы строить. А тех, кто уклоняется от лечения, – пороть опять же!
Иван Феофанович запротестовал:
– А вот этого я одобрить не могу. Ежели больного выпороть, он, чего доброго, и помрёт.
Сергей Платонович нашёлся с ответом:
– Ну, положим, насчёт того, чтобы больного выпороть, – это я для красного словца ввернул, – сказал он, делая вид, что смущается и переводит на шутку.
Иван Феофанович посмотрел на Сергея Платоновича и поверил его смешливому выражению лица.
А Парфён посмотрел на него и не поверил.
– Для красного словца али не для красного, – сказал он, – а выпороть – это доброе дело. Это ж и есть то самое, за что я люблю Платоныча. А что, господа хорошие, не выпить ли нам за наше здоровье?
– Да погоди ты! – вскричал Сергей Платонович. – Уже тебе и выпить сразу захотелось. Да ты скажи, какого царя в России ты бы хотел видеть?
– Какой есть – такого бы и хотел видеть, – не задумываясь, ответил Парфён. – От добра добра не ищут.
– Да погоди ты! – цыкнул на него Сергей Платонович. –Допустим, помрёт завтра царь.
– Да типун тебе на язык – помрёт! – он перекрестился. – Выдумаешь тоже: помрёт.
– Так ведь все мы смертны, – сказал Сергей Платонович. – И цари, и простые люди.
– Вестимо – так, – подтвердил Парфён.
– Вот я тебя и спрашиваю: ежели царь помрет, и к тебе придут завтра и спросят: какого ты царя, Парфён, хотел бы видеть на Руси? Что бы ты тогда ответил?
– Да кто ж спросит-то? – изумился Парфён. – Кому я нужен, чтобы меня спрашивать?
– Господь Бог спустится с небес и спросит! Что ты ему ответишь?
Парфён почесал затылок и крякнул от умственного напряжения.
– Вот сейчас, перед тем как скажу – в самый раз бы и выпить! – пробормотал он с досадой.
– По пьяному делу любой дурак скажет что угодно, – подковырнул его Сергей Платонович. – А ты скажи по трезвому делу.
– Ну, ежели по трезвому, – выдохнул Парфён, – то тогда бы я выбрал тебя.
В комнате воцарилась тишина. Наконец, Сергей Платонович, совершенно не ожидавший такого ответа, спросил у Парфёна:
– И за что же мне такая честь?
– Да вот за то самое и честь, – ответил Парфён. – Ты, ежели что, думать долго не станешь: выпорешь всех и на своём настоишь. И ещё за то, что ты не гнушаешься простым людом. Народ любит таких, кто с ним и в беде, и в горе. А ты такой.
– Иван Феофаныч, между прочим, в кабинетах да во дворцах не отсиживался, а корабельным лекарем был – тоже, стало быть, народа не чурался, – возразил Сергей Платонович. Вот ты его и назначь царём!
– Э, нет, – сказал он с каким-то многозначительным смешком, виновато глядя на Ивана Феофановича, будто и вправду от него зависело, кто будет царём.
– Да отчего же нет? Он старше и умней меня.
– Он-то добрый, вот в чём беда. А добрый царь нам ни к чему! Народ в строгости держать надобно, чтобы уважал и боялся.
– Стало быть, тебе нравится такой царь, как Пётр Первый? – спросил Иван Феофанович Парфёна.
Парфён замотал головой и перекрестился:
– Ни в коем разе! Смертоубивец он был. Я-то сам его не видал, но люди говорят, непутёвым он был царём. Много народу загубил, патриарха прогнал, бороды брил… Нет, такого нам не надобно ни в коем разе!
– А тогда какой же тебе царь надобен? – спросил Иван Феофанович.
– Эх, – пробормотал Парфён. – Чует моё сердце – не сносить мне головы за разговоры, что я тут с вами разговариваю.
– Я тебе ручаюсь, – сказал Сергей Платонович, – о нашем разговоре никто не узнает. Я и Иван Феофанович никому не проболтаемся.
– Да я не этого боюсь, – сказал Парфён. – Нешто я не вижу, что вы не проболтаетесь. А боюсь я суда Господнего. Не положено мне, простому мужику думать.
– Конечно, поднимать руку на царя, помазанника божьего, – никуда не годится. А подумать, помечтать – что же тут греховного? – успокоил его Иван Феофанович.
– Так какого бы ты царя хотел? – повторил вопрос Сергей Платонович.
Парфён молча встал из-за стола, принёс из шкафчика бутыль и налил всем по стакану. Сам тут же выпил со словами: «Ну, будем здоровы!», сел на стул и тихо проговорил:
– Ежели на царство не ставить нашего Сергея Платоныча, то такой нужен, как Стенька Разин или Пугачёв!
Иван Феофанович так и ахнул от этих слов.
– Так ведь на них же анафема наложена? – проговорил он.
Парфён только рукой махнул:
– Да мало ли что на кого наложено? Хорошие они были люди. То-то до сих пор про Стеньку Разина песни поются. Хотя про Емельку ни одной пока ещё не слыхал. Даже про Петра слыхал однажды, а вот про Емельку, врать не буду, не слыхивал.
– Да как же так. А эту? – удивился Сергей Платонович и тихо напел:
Емельян ты наш, ро?дный батюшка!
На кого ты нас покинул?
...Как остались мы, сироты горемычны,
Некому за нас заступиться,
Крепку думушку за нас раздумать...
– Первый раз слышу. Удивляюсь всё время тобою, Платоныч. И как ты всё запоминаешь?! Шибко умный ты, ей-Богу! Потому и говорю: хорошо бы тебе у нас царём быть!
– Нет, ты всё же ответь: царь Пётр был, по твоим словам, супостатом, так? – продолжал допытываться Иван Феофанович.
– Истинно так, – подтвердил Парфён.
– Но ведь он творил жестокие дела ради государственной надобности. Его можно ругать сколь угодно, но ведь Петербург он построил!
– Да нам-то что с того? – огрызнулся Парфён, – пусть бы не строил.
– А окно в Европу прорубить – это тебе как? – удивился Иван Феофанович. – Тоже пустяк?
– Не знаю я ни про какое окно, – пробурчал Парфён. – Просто не любят его люди, вот и всё.
– Так ведь одну же песню в народе всё-таки про него сочинили, – вмешался Сергей Платонович.
Парфён сказал:
– Так то ж только одну! Мало ли какой непутёвый песню сложит, так и что теперь?
– Ежели какой-нибудь непутёвый сложит песню, – возразил Иван Феофанович, – у него и песня будет непутёвая, и она в народе не приживётся. В народе приживаются только хорошие песни – умные, задушевные, красивые. Стало быть, ежели песня про Петра Алексеича прижилась, значит, она была хорошая – так я понимаю?
Парфён только плечами пожал и пробурчал:
– А шут её знает, хорошая она или нет. Да вот поди ж ты, запомнилась она мне… Хотя, если так сказать, то и песня-то глупая какая-то.
– Да что ж там за песня такая? Может, ты нам её споёшь? – спросил Сергей Платонович.
– Тоже мне скажешь! – возмутился Парфён. – Хотя по пьяному делу – почему бы и не спеть? Вот ещё два стакана выпью и запою. Но только не про Петра…
Рука Парфёна потянулась к бутылке.
– Да погоди ты! – сказал Сергей Платонович, придерживая его за руку. – Ты сейчас напьёшься, начнёшь песни свои орать, и от тебя тогда уже слова путного не добьёшься, а ты мне скажи: песня про Петра, про которую ты говорил, она про что?
Парфён удивился:
– Так я же сказал ужо про что – про Петра, про супостата.
Сергей Платонович хитро усмехнулся:
– А что? Там про него так и поётся: супостат-супостат-супостат?
– Ну, как же можно такое петь? – удивился Парфён. – Это же срам один – петь про такое. Или ты опять смеёшься надо мною?!
– Да не смеюсь я! Только скажи: что ж там было-то в песне той? – не унимался Сергей Платонович. – Ты её помнишь?
– Помню, как же не помнить, – сказал Парфён. – Там ещё вот так начиналось, – он сделал сосредоточенное лицо и попытался что-то такое запеть, но голос у него сорвался, и он так сильно закашлялся, что у него на глазах выступили слёзы. – И смех, и грех! – он смахнул слёзы с глаз. – Получается, будто я плачу по этому супостату.
– Да ничего мы не подумаем, – заверил его Сергей Платонович. – Про что та песня-то?
Парфён собрался с мыслями:
– В общем, там была история…
Сюжет, который он рассказал, был необычен. Это была баллада. Нельзя было такое выдумать. Да и не таким человеком был Парфён, чтобы придумывать подобные вещи.
– Шёл однажды царь Пётр по земле русской. Идёт и вдруг видит: мужик мастерит лодку. И видит царь, что у мужика ничего не получается.
– А ну-ка, дай, говорит, я сам возьмусь за работу!
Взял он у мужика топор и пилу и сделал отличную лодку. Говорит царь мужику:
– Помни про мою царскую милость и пользуйся моим подарком!
И пошёл дале по Рассее…
Когда Парфён пересказал содержание не спетой им песни, в горнице на какое-то время воцарилась тягостная тишина. Сергей Платонович первым нарушил её:
– Ты ничего не путаешь? – спросил он.
– Да не настолько я пьян, чтобы путать, – сказал Парфён.
– Но ведь это же прямо-таки чепуха какая-то, – растерянно проговорил Иван Феофанович. – Сапоги всмятку, подштанники на колёсах! – после некоторой растерянности он даже стал приходить в состояние гнева и покраснел. – Да откуда ж такая нелепая песня взялась?
– Так ведь известно, – сказал Парфён. – Песня народная.
– Но уж на что я уважаю Петра Алексеевича за его близость к народу, – сказал Иван Феофанович, – а и то понимаю, что такого не было и быть не могло. Как это могло быть: он шёл, стало быть, пешком – один, без свиты?
– Вестимо – так, – подтвердил Парфён.
– А куда шёл и откуда?
– А шут его знает! – Парфён пожал плечами. – Шёл, стало быть, по своим царским делам.
– А историческая правда – где?
Сергей Платонович возразил:
– Есть ещё правда художественная, а не историческая. А есть народная. Художник или историк – они думают по-своему, а народ – по-своему. Шёл по русской земле этакий былинный герой, и увидел простого мужика, и остановился ради него, а потом ещё и осчастливил своим плотничьим мастерством. То есть русский царь изображается в этой песне, как народный радетель…
Иван Феофанович возразил:
– Но ведь тут получается-то как? Царь работает на мужика, а вовсе не наоборот! Это что же выходит? Наш народ мечтает и даже песни слагает о том, чтобы цари работали за него, а он, народ, чтобы со стороны наблюдал и жил за счёт мастерства царского?
– Отчего бы и нет? – улыбнулся Сергей Платонович. – Царь должен быть тружеником. Народ мечтает о таком царе, и он должен получить его…
Он вспомнил песню, которая полностью отвечала его взглядам, и пропел один куплет:
Хватит, гнуться под царя.
Сколько можно унижаться,
Лебезить и притворяться,
Погибать – почём зазря?
А март уже вовсю гулял по Сибирской земле. Разумеется, никакими оттепелями ещё не пахло, и до весенних ручьёв ещё было так далеко, что даже и не верилось, что они когда-нибудь появятся… Просто зима медленно шла на убыль и уняла свою былую свирепость. И на том спасибо.
К этому времени Сергей Платонович получил письмо и деньги от дядюшки, в коем тот призывал племянника не экономить на мелочах, а брать от жизни по возможности всё, что только можно будет добыть в суровой Сибири. Сергей Платонович поблагодарил дядюшку в ответном письме, а сам, не долго думая, купил просторный дом неподалёку от того места, где жил. Борзов, придя посмотреть на то, как устроился его подопечный, порадовался улучшению жилищных условий Сергея Платоновича, но и одновременно подивился:
– Зачем же так много простору? Ведь одна только горница – как большая зала. Здесь впору бальные танцы затевать.
Сергей Платонович ответил:
– А вы, Матвей Афанасьевич, забываете, что я на свои плечи взвалил ещё и школу. Вот в этой зале у меня и будет классная комната. Куплю книжный шкап, столы добуду поприличнее. Да и лекарню бы я хотел организовать. Не дело, когда у нас нет даже лекаря. А здесь очень даже кстати Иван Феофанович приехал.
Пётр Иванович, присутствовавший при этом разговоре, многозначительно кивнул, соглашаясь с Сергеем Платоновичем:
– Кто знает, как оно ещё сложится в жизни у нашего Сергея Платоныча. – Может, он и хозяйку в дом приведёт?!
Однажды, это было в конце марта, Сергей Платонович и Парфён поехали на охоту. Ехать опять же пришлось очень долго, и Парфён объяснял это так:
– Ежели охотиться в соседнем лесу – так, чтобы далеко не ходить, приготовься, что никакой тебе добычи не будет. Добыча даётся только тому, кто её ищет. Под носом она не лежит. За нею нужно уходить далеко.
Они остановили сани, привязали лошадь к ближайшей сосне и, взойдя по каменным валунам чуть повыше, выбрались на поляну, приподнятую над обширной равниной, которая была до самого горизонта покрыта заснеженным лесом. Солнце светило ярко, а ветерок хотя и был, но не такой холодный, как прежде.
Сергей Платонович с восторгом огляделся по сторонам и сказал:
– Весна скоро…
– Вестимо, скоро, – ответил Парфён. – После зимы всегда идёт весна.
– Неотвратимо… – думая о своём, сказал Сергей Платонович.
Парфён рукой только махнул:
– А ты, Платоныч, вечно скажешь что-нибудь непонятное – такое, что и выговорить нельзя. Ты говори так, чтобы я понять мог, или совсем никак не говори.
Сергей Платонович усмехнулся и подумал: «Вот они – умные мысли! С народом надобно говорить понятно или вообще ничего не говорить. Умный мужик Парфён, очень умный».
– А ты знаешь, Парфён, что не всегда бывает, что должно быть.
– Это в каком таком смысле? – удивился Парфён.
– А в таком: положено, допустим, быть лету, а оно возьмёт и не придёт, и что тогда? И солнцу положено будет взойти, а оно не взойдёт или взойдёт не на Востоке, а на Западе.
– Да такого просто быть не может, – отмахнулся Парфён.
– А вот в древних китайских хрониках такое описывается. Китайцы рассказывают, что очень давно их народ наблюдал такие явления.
– Нешто другие не наблюдали, а они одни наблюдали? – удивился Парфён.
– Другие тоже наблюдали, да только китайцы записали об этом в своих книгах…
Парфён усмехнулся:
– Так записать-то всё можно – бумага стерпит. Обманщики они, ваши китайцы! Видел я китайских торговцев – воры и шельмы! Ужо на что наши купцы – мошенники, но куда им супротив китайцев!
Сергей Платонович не спорил.
– А в наших летописях, знаешь, что записано?
– Да откуда ж мне знать?!
– Давным-давно был случай, когда среди лета в Москве стало холодно, выпал снег, и река замёрзла до самого дна! А среди зимы снег таял, становилось жарко, и зацветали сады. Это тебе как?
Парфён перекрестился.
– Свят, свят, Господи, прости меня, грешного!
– А дьяволу-то зачем такое безобразие устраивать?
– Да на то он и дьявол, – сказал Парфён так, словно бы давно уже знал все повадки этого зверя.
Сергей Платонович возразил:
– Да будет-то тебе всё на дьявола валить! А может, это сделал сам Господь, а?
– А Господь никак не мог, – возразил Парфён. – Ему-то зачем? Это у Дьявола норов злой – чтобы людям напакостить. А Господь-то наш должо?н думать только о попечении над людьми.
– А я думаю так, – задумчиво проговорил Сергей Платонович. – Господь посылал людям зиму среди лета, а лето среди зимы для того, чтобы они помнили: всё в его руках! Он захочет и изменит привычный порядок вещей.
А потом они долго шли по следу, выслеживали лисицу, которая в свою очередь пыталась выследить зайца…
Подстрелив лисицу и двух зайцев, вечером они возвращались домой. Сергей Платонович думал о чём-то и сам себе сказал:
– Этак ведь и человек может сделать то, чего от него никто не ждал. Нужно только захотеть и сделать.
Парфён оглянулся к нему и бросил через плечо:
– Что ты всё бормочешь и бормочешь?
– Да это так, сам себе, – досадливо отмахнулся Сергей Платонович.
– Чудной ты человек, – сказал Парфён, нахлёстывая лошадь. – Вроде бы как есть такая народная примета, что говорить человеку самому с собою – как бы и грешно…
– Это воровать грешно, – пробурчал Сергей Платонович, – а разговаривать самому с собою – что в том плохого? Где ж мне найти такого собеседника, как я сам?!
– Да, Платоныч, теперь я понимаю, за что тебя захомутали и спровадили к нам. Слишком ты высокого мнения о себе, любимом. Но-о-о, родимая. Ужо недолго осталось. Скоро и дома будем!
Было уже совсем темно, когда они въехали в деревню с её тусклыми огоньками, дымом из печных труб и лаем собак.
– Ну, вот, – сказал Парфён. – Вернулись не с пустыми руками, хотя случалось в эту пору добывать зверя и поболе.
Сергей Платонович ничего не ответил. Ехал в санях, погружённый в свои мысли.
– Али ты не рад? – спросил Парфён.
– Рад. Я за тебя всегда рад.
– Почему ж за меня? Да хочешь, я всё добытое тебе отдам, мне ведь ничего этого не нужно!
– Мне? – удивился Сергей Платонович. – Так ведь и мне тоже ничего не нужно из того, что ты мне мог бы подарить. А добытое отдай внукам – вот польза и будет. А зайцев Дарьюшке дай. Она их готовит знатно.
– Так лисицу-то ты свалил.
– Ну и что?! Мне ничего не нужно, – повторил Сергей Платонович и посмотрел на дом, который недавно купил.
Новый дом, мимо которого они проехали, ещё был не совсем готов для проживания, и Сергей Платонович, зайдя туда с Парфёном ненадолго и потоптавшись бесцельно в обширных комнатах, вернулся к саням.
Когда он, по своему обыкновению, явился к ужину, его ожидал сюрприз: Пётр Иванович представил ему красивую девицу по имени Аглая и сказал, что Глаша доводится его Дарьюшке двоюродной сестрой, и приехала сюда со своим отцом из соседней деревни – Новоалексеевки.
Сергей Платонович без особого интереса выслушивал подробности о том, какие покупки собирается сделать Глашин отец, и всем своим нутром понимал, что здесь что-то не то: девка была одета уж больно нарядно.
Парфён, который стоял у него за спиной, одним махом решил все его сомнения:
– А что, – сказал он, – Глашка – невеста хоть куда – и готовить умеет, и шить, а лицом – первая красавица у себя в Новоалексеевке! Бери, Платоныч! Не прогадаешь! В новый дом переселишься, а там хозяйки-то не будет. И что ни говори, и мы с тобою породнимся!
Такого поворота Сергей Платонович не ожидал. Ведь только сегодня на охоте они рассуждали о том, что есть такие могущественные силы, которые способные повернуть естественный ход природных процессов, и он при этом подразумевал самого себя. И вот выяснилось, что ни о чём его не спрашивая, приготовили ему такой поворот судьбы. Теперь оставалось только подчиниться. Девушка была уж очень хороша.
9.
Как только Алексей Александрович вернулся в Ревель, ему вручили приказ о переводе в Петербург. Контр-адмирал Небогатов пригласил его к себе, и сказал, вручая пакет:
– Вы, граф, по распоряжению военного министра, его сиятельства князя Василия Андреевича Долгорукова направляетесь в Кронштадт в распоряжение командира пароходофрегата «Смелый» капитана первого ранга Бурлака Фёдора Матвеевича. Служить на пароходофрегате, современном корабле с винтовым приводом, построенном в Санкт-Петербурге на Охтинской верфи, – великая честь! Так что с Богом! Желаю успешной службы! И вот ещё: при случае передайте своему батюшке от меня наилучшие пожелания. Я всегда его очень ценил. Умнейший, я вам доложу, человек!
Алексей Александрович давно ждал этого перевода и потому обрадовался, что, наконец, что-то изменится в его службе.
В первые дни было много забот. Алексей Александрович представился командиру, потом знакомился со своими должностными обязанностями, с офицерами, командой. Появление англичан и французов на Балтике держало российский флот в напряжении, а инженерные службы укрепляли оборонные сооружения, строили новые береговые батареи. На кораблях то и дело проходили учения. Но, как только выдался у него свободный день, он отправился к батюшке.
В конце марта по Петербургу поползли упорные слухи, будто бы на город вот-вот обрушится невиданной силы наводнение, превосходящее тот ужас, который испытали горожане тридцать лет назад. Люди заблаговременно покидали город и перебирались в свои поместья или уезжали к родственникам.
– Это нам за грехи наши! То ли ещё будет! На юге война, а здесь – потоп, – говорили торговки и старались расположить особо ценный товар на стеллажах повыше.
Старый граф Емельянов относился к этим разговорам скептически. На предложение дворецкого перенести мебель на верхний этаж ответил отказом:
– Не надобно никуда переносить! Ничего не будет!
Пожилой дворецкий отвечал, что, ежели что будет, первый этаж беспременно затопит.
Александр Александрович только досадливо поморщился.
– Не будет никакого наводнения, Михалыч. Ни сильного, ни слабого. Всё это паника!
Дворецкий развёл руками:
– Так ведь люди же говорят…
– Ах, мало ли чего люди скажут. Пустое всё!
И точно: день ждали, два, потом неделя прошла, две, а наводнения не было.
– Вот хорошо бы того, кто первым подпустил этот слух, взять да и высечь! – изрёк Александр Александрович.
Его сын Алексей, который пришёл к нему в гости, резонно заметил:
– Оно бы неплохо, но, ежели это окажется дворянин? Дворянина-то как посечёшь?
– Да так и посечёшь! – махнул рукой Александр Александрович. – Царь Пётр сёк и дворян. Эка невидаль – дворянин! Дворянин должо?н радеть о благе отечества, а не слухи распускать!
– Я полагаю, это была, скорее всего, какая-нибудь глупая торговка бубликами. Известно, что у таких дырка в голове! – заметил Алексей Александрович.
– А я бы и бабу высек за такие дела, – лениво проговорил Александр Александрович. – Государство – оно ведь и впрямь пребывает в опасности, а какие-то ничтожные людишки распространяют вздорные слухи. И без них тошно!
– На самом деле за этими безосновательными слухами кроется страх неизвестности, – сказал Алексей Александрович.
– Ты прав. Эти слухи вредоносны…
Большие напольные часы пробили одиннадцать раз, и как только смолк бой часов, в комнату вошёл одетый в ливрею слуга. Он выставил на стол кофейный сервиз и, разлив кофе, застыл в почтительном ожидании.
– Ступай, Прохор, ступай себе с Богом, – проворчал Александр Александрович.
Слуга вышел, а граф, проводив его взглядом, повернулся к сыну и спросил:
– Ну и как оно тебе – на новом-то месте? – Нравится?
– Нравится, – задумчиво ответил Алексей. – Спасибо, папa, но, видит Бог, я же хотел без протекции обойтись.
– Без протекции ты уже был в этом своём Ревеле. Так бы до старости и досидел там… Тебя надобно тянуть, ежели ты уж сам упираешься и не понимаешь собственного счастья. А я и насчёт повышения в звании уже успел переговорить с военным министром.
Алексей вспыхнул при этих словах и сказал:
– Как можно, папa! Вы обратились к самому Василию Андреевичу?
– Да, а почему бы и нет? Между прочим, он мне многим обязан. В прошлые годы, было дело, и я его выручал из некоторых бед… Впрочем, тебе не нужно знать о грехах нашей взбалмошной молодости.
Александр Александрович усмехнулся каким-то воспоминаниям, покачал головой своим тайным мыслям и умолк.
– Папa, – сказал Алексей. – Я совсем не имею в виду то, что у вас там сложились какие-то хорошие отношения, и вы друг друга спасали…
– Друг друга? Я этого не говорил! Но я его спасал – это факт!
– Хорошо, хорошо! Но пойми: таким способом повышаться по службе – ведь это не в моих правилах!
Александр Александрович устало рассмеялся:
– Ах, оставь, ради Бога, Алексей! У тебя правила – какие-то не те! Кто сейчас не пользуется протекцией?! В общем, переговорил я с Василием Андреевичем, и он вполне согласился с моим мнением, что, мол, негоже графу, да ещё и столь много и добросовестно прослужившему, так долго ходить в звании капитан-лейтенанта. Нужно же и приличия какие-то соблюдать! Он успокоил меня и сказал, что в течение ближайшего месяцу тебе надлежит войти в тонкости дела того корабля, на котором ты теперь служишь – как-то он диковинно назвал его – фрегатный паровик или что-то в этом роде, уж я и не припомню, честно тебе признаюсь.
– Паровой фрегат, – подсказал Алексей.
– Да-да! Именно так! Паровой фрегат! – он опять усмехнулся. – Это ведь додумаются же люди до таких чудес: уже и фрегаты у нас стали паровыми! Того гляди, появятся паровые кареты, которые будут ездить без лошадей.
– Ну, это – едва ли! – утешил его сын.
– А что? Машинист будет подбрасывать в топку уголь, а та и поедет сама, безо всякой лошади! – он и сам рассмеялся такому безумному предположению. А потом вдруг снова стал серьёзным и даже торжественным. – Говоря коротко, Василий Андреевич высказался в таком духе: мол, он хотя и военный министр, но, чтобы не будоражить мнения подчинённых, а равным образом и по причине технической новизны для тебя такого корабля, он даёт тебе месяц сроку, чтобы ты освоился там. После этого тебя и произведут в капитаны второго ранга!
Алексею это всё не очень нравилось. Он поставил чашечку на стол, хотя она была выпита лишь наполовину.
– Месяц на изучение парового двигателя на корабле? Этого маловато, но я уже раздобыл книги, да и тамошний механик мне взялся всё растолковать.
Александр Александрович рассмеялся.
– Осваивайся, сын. Технический прогресс нынче так стремителен, что и не уследишь за ним. Вон у англичан, чтоб им пусто было, ружья уже совсем не такие, как у нас – у них нарезные, а у нас гладкоствольные. И чего ж тогда удивляться тому, что они так сильны?
Помолчали. Чтобы изменить тему разговора, Александр Александрович спросил:
– Как настроение на флоте? В Кронштадте? У вас на корабле?
– Рвёмся в бой, – сказал Алексей. – Но начальство не пускает.
– А куда вы, собственно говоря, рвётесь? Турки – на Чёрном море, а не на Балтическом. Ежели вас сейчас нелёгкая сила понесёт туда, вас не допустят не то чтобы до Гибралтарского пролива, но даже и до Ла-Маншу. Ваше дело сейчас стоять на рейде на случай неблагоприятного развития событий здесь. Какого именно – надеюсь, тебе понятно?
– А англицкий вице адмирал Нейпира вместе с французом уже где-то в Балтическом море. Ждут, коршуны… Не на прогулку же собрались! – сказал Алексей, делая глоток кофе.
– Кофей сегодня недурственный, – сказал Александр Александрович. – Видимо, какой-то новый сорт появился? Эй, Прохор! – крикнул он в закрытую дверь, ленясь протянуть руку к колокольчику.
Прохор тотчас же появился.
– Чего угодно-с, ваше сиятельство?
– Поди спроси на кухне: что за кофей у них сегодня такой диковинный. Я, право, такого вкусного ещё не пивал никогда!
Прохор поклонился и сказал почтительно:
– Так ведь и спрашивать-то нечего-с, ваше сиятельство!..
Александр Александрович повернулся к сыну и, шутливо изображая гнев, сказал ему:
– Нет, ты слыхал? Он мне дерзит! Я ему велю: поди спроси, а он мне отвечает, что и спрашивать нечего!
Прохор почтительно поклонился и, хорошо понимая истинное расположение духа своего хозяина, спокойно возразил:
– Нешто вы запамятовали, ваше сиятельство, что у нас с сегодняшнего дня новый повар? Варлам, которого вы изволили выписать.
– А ведь и то верно! – подивился Александр Александрович. – Какой ты у меня умный, Прохор! А кофей и впрямь может быть один и тот же, и в разных руках разный напиток и получается. Ну, хорошо, хорошо, Прохор, ступай себе с Богом! Ступай!
Прохор вышел, а Александр Александрович снова обратился к сыну с расспросами:
– Стало быть, будете в ожидании военных действий.
– Вряд ли они отважатся на это, – сказал Алексей.
– Так ведь кто ж их знает, что у них на уме. Нынче, коли вся Европа сговорится супротив нас и двинется со всех сторон: англичане с турками, сардинцами и французами – на Чёрном море, а немчура со шведами – на Балтическом; австрияки попрутся на нас на сухопутных рубежах – что тогда будет? Знатная тогда будет, скажу я тебе, заварушка! Ох, и знатная! Понимаю, что говорю вздор, но ведь события могут развиться и по такому раскладу, разве нет?
– Так ведь и наводнение может тоже начаться такое, что вода и до нашей позолоченной мебели дойдёт так быстро, что её даже не успеют вынести наверх, – сказал Алексей Александрович. – Однако ж мы почему-то надеемся на то, что его не будет.
– Вот-вот, – пробурчал Александр Александрович. – Только и делаем, что надеемся.
Месяц прошёл незаметно, и в назначенный срок капитан-лейтенант Емельянов получил чин капитана второго ранга и был принят в команду пароходофрегата «Смелый». Командир корабля первым поздравил Алексея Александровича с новым званием и назначением на службу и спросил:
– Как служится на новом месте, Алексей Александрович?
– Хорошо служится. Я вполне доволен.
– Я думаю, что вы достойны были получить звание капитан второго ранга намного раньше. Вам следовало каким-то образом проявить деятельное участие в своём росте, а не пускать его на самотёк.
– Я не умею заниматься такими делами, – сказал Алексей. – И вообще, морская служба у нас, на Балтике, спокойная. Никаких тебе баталий…
– А чего вы хотите больше?
– Мой кузен умудрился в возрасте намного более нежном, чем у меня сейчас, побывать возле Южного полюса, а я так по-настоящему и не плавал.
– Так уж и не плавали?
– Лишь изредка выходил на учения, да и то на небольшие расстояния. А так всё больше – порт и кабинеты, бумажки и учения. По мне нет большего удовольствия, чем выходить в море и, отрываясь от земли, видеть только паруса над головою. Но почему это случается так редко?
– Да вы романтик, как посмотрю! – рассмеялся Фёдор Матвеевич.
– Что есть, то есть.
Командир развёл руками.
– В случае серьёзных военных действий все моря для нас могут быть перекрыты неприятелем. Не мне вам давать урок географии. Есть у нас, конечно, Тихий океан, куда у нас выход свободный, но зачем там надобно держать военно-морской флот – это пока никому непонятно. Так что плавать русским морякам остаётся только в прибрежных водах наших морей.
– Я всё понимаю, – ответил Алексей Александрович, – но сейчас Россия в опасности на южных морских рубежах, а мы здесь прохлаждаемся.
– Не собираетесь ли вы, граф, ещё не начав службу, просить перевода на Черноморский флот, в район боевых действий? Не рвитесь в бой раньше времени. Нужно будет – пошлют и нас туда.
Ко времени описываемых событий Михаил Семёнович Воронцов уже ушёл в отставку по болезни, а генерал Николай Петрович Бобриков был направлен в распоряжение генерала Евдокимова – старого и опытного кавказца, начальника левого фланга Кавказской линии, сосредоточившего своё внимание на Чечне. При нём Николай Петрович был в должности начальника штаба пехотной дивизии.
Престарелый же граф Емельянов не расставался со своими планами относительно племянника Сержа, и понимал, что для того безумного предприятия, которое он затеял, фигура князя Воронцова в роли просителя – самая значительная. Ему, как думал Александр Александрович, царь отказать не сможет.
Николай Петрович Бобриков пользовался уважением наместника. Главнокомандующий прислушивался к его советам и в случае какой-либо просьбы не преминул бы выполнить её. Правда, все знали, что император не любил, когда к нему подступались с подобными просьбами.
Вскоре после возвращения Алексея с Кавказа Александр Александрович получил письмо от Николая Петровича Бобрикова, в котором тот среди многих других приветственных слов, общих фраз и вполне нужных сообщений написал как бы промежду прочим: «Ваше поручение выполнил. Передал наместнику нашу просьбу. Он, как и я, отозвался об этом предприятии скептически, но обещал при случае попросить государя… Ему можно верить. Чем чёрт не шутит! Наместник собирается в Петербург». И это всё, чем располагал на сегодняшний день Александр Александрович, ибо никаких других писем от племянника он больше не получал, а приезжать в Петербург даже и с кратковременным визитом тот не планировал.
Александр Александрович рассудил после получения письма так: «Николя – умный и дальновидный человек. А уж, коль князь обещал ему, он беспременно выполнит своё обещание и передаст государю нашу просьбу. А там… вся надежда на Бога!».
И он терпеливо ждал, сделав ставку только на этот вариант и не ища никаких других путей.
И вот дождался… Прочитал в газете, что князь Михаил Семёнович Воронцов ушёл в отставку по состоянию здоровья… А ведь вся надежда была именно на него. Но если сейчас Михаил Семёнович и не у дел, он не утратил своего влияния и высказанная им просьба будет, как думал Александр Александрович, воспринята императором не хуже, чем когда он был действующим генералом.
Нужно было что-то делать, и Александр Александрович убеждался всё больше и больше, что придумать-то и нечего. Теперь сам себя клял за то, что зря погнал сына в столь дальнюю и опасную поездку на Кавказ, результатом каковой был, как теперь выяснилось, полный нуль.
Потом подумал: «Может, князь и передал нашу челобитную царю, да тот ему просто отказал?! Был бы положительный ответ, ему бы уже сообщили! Сам-то Николка, даже несмотря на своё недавнее повышение, не осмелится подступиться к царю с просьбой. Куда ему при всех его былых подвигах лезть на такой штурм! А ежели б даже и осмелился, что с того? Только бы попал в немилость и ничего больше… А у наместника с царём особые отношения. Ему отказать будет сложнее. Да только попросит ли Михаил Семёнович его величество о Серже?! Да, не повезло…».
Между тем, в реальности всё было совсем не так уж и плохо, как думал Александр Александрович. Авторитет князя Воронцова был по-прежнему огромен, и государь очень жалел, что теперь, вместо него, командовать всеми делами на Кавказе будет генерал Реад. Тоже опытный вояка, но всё-таки не чета Михаилу Семёновичу.
Пребывая в полном упадке сил – духовных и физических – князь лежал в своём петербургском особняке и снова и снова прокручивал в мозгу сцены былых баталий. Воспоминания изматывали его до такой степени, что он просыпался с мыслью о том, что прямо сейчас нужно будет принять какое-то решение, которое будет иметь важные последствия! Иногда он даже кричал во сне; слуги замечали это и тотчас же вызывали к нему лекаря и сиделку, которые всегда были поблизости.
Вот и сейчас у изголовья Михаила Семёновича сидел его личный лекарь Эраст Карлович Андреевский и убеждал его принять успокоительное лекарство.
– Понимаешь, какое дело, – говорил князь, который ни о чём другом ни думать, ни говорить не мог, – сколько раз я обращался к государю, чтобы усилили нас резервами, но его величество, видимо, не могли это сделать. В Крыму у Севастополя тоже было не лучше. Но потом к нам прибыла восемнадцатая пехотная дивизия с артиллерией, Новороссийский и Тверской полки, и нам дышать стало легче… А тут ещё англичане и французы прорвались в Чёрное море, что ещё более осложнило обстановку. Появилась реальная угроза десанта. Но, несмотря на это, государь требовал наступательных действий. А тут ещё хвори меня замучили. Сил не было… Вот и подал я прошение об отставке… А сынок мой, Семён, командует там полком и не опозорит меня… Я знаю…
– Ваша светлость, – говорил лекарь ласково, – вам не стоит так волноваться. У вас хандра, усталость накопилась. Шутка ли, такую тяжесть на себя взвалили! Никакой организм не выдержит! Надобно отдыхать, а вы всё продолжаете командовать. Всё у вас в голове баталии… Надобно отвлечься. Сейчас я ваш командир, а не вы. Военный человек обязан подчиняться своему командиру.
– Какой из меня теперь военный, – бормотал Михаил Семёнович, удобнее ложась на высокую подушку. – Я теперь просто развалина.
– Да никакая вы не развалина! Вам просто нужно хорошенько отдохнуть, а вы изводите себя своими бесконечными воспоминаниями и от этого ваше здоровье только ухудшается!
– Да я и сам не пойму, – пробормотал больной. – Как это у меня так получается: мысли лезут и лезут – будь они неладны. То в жар бросает, то в холод.
– Вам бы сейчас поспать, а вы, вместо этого, лежите с открытыми глазами и, глядя в потолок, что-то шепчете…
Михаил Семёнович повернулся к лекарю и проговорил с глубоким выдохом:
– Вот ты, ей-богу, не поверишь, Карлыч, ежели я тебе скажу: я всё ещё там, а не здесь! Здесь у меня только тело, а душа моя – вся там!
– И зря, ваша светлость! – сказал лекарь. – Вам надобно обрести полный душевный покой.
– Обретёшь тут, – проворчал больной. – И то нужно было сделать, и это. Я ж всё в уме держал… Не всё успеешь сказать или записать… и вот теперь – всё останется там, – он похлопал себя по голове. – Николай Андреевич Реад – он хоть и боевой генерал, умница, но ещё не постиг тонкостей, которые постиг я. А лезть к нему с советами я уже не посмею, да и расстояние между нами не такое, чтобы советы подавать.
Князь, сам того не замечая, оживлялся всё больше и больше, и лекарь даже и не понимал сам – хорошо это, или плохо. С одной стороны – приятнее было наблюдать за больным, который рассуждает здраво, а не орёт: «Тащите пушки! На перевале застряли пушки, а вы тут и не чешетесь!». Но с другой стороны, излишняя возбудимость для больного – она ведь тоже нехороша.
– А давайте мы договоримся с вами так, – сказал лекарь, – вот вы отлежитесь, отдохнёте, а уж потом купите себе самой лучшей писчей бумаги.
– Бумаги? – изумился Михаил Семёнович. – Какой бумаги? Писать рапорты, что ли?
– Рапорты – ни в коем случае! Знаете: вы купите ту самую бумагу, что продаётся на Невском у купца Бакалкина! Она не для рапортов, она для поэтического отдохновения.
– Какой Бакалкин? – не понял князь. – Какое отдохновение? О чём ты говоришь, Карлыч?
– Я говорю о бумаге с водяными знаками или с какими-нибудь виньетками. Ну, вы же знаете: бывает всякое такое.
– Ну, бывает… И при чём здесь я?
Андреевский продолжал убаюкивающим голосом:
– А, кроме того, купите самую лучшую китайскую тушь. Вы знаете, как она божественно пахнет!
– Тушь? Я не пойму, – удивился Михаил Семёнович, – к чему мне это всё?
– А к тому, ваша светлость, чтобы писать мемуары! Прекрасные письменные принадлежности очень располагают к такому виду литературного творчества. Вот и пишите! Кому-кому, а вам есть что поведать потомкам. Столько прожито и пережито, в стольких баталиях вам пришлось побывать!
Михаил Семёнович только рукой махнул в ответ.
– Вон ты о чём? Мемуары, говоришь! Кому они, к чертям собачьим, нужны – мои мемуары?
– Новым поколениям! – с уверенностью сказал Андреевский. – Все эти военные события – они отхлынут, как морская волна, накатившая на берег, и снова наступят мир и затишье. Потомки должны узнать правду о тех событиях из первых уст.
– Даже и не знаю, – неуверенно проговорил Михаил Семёнович. – Я же человек действия… Моя стихия – действие, а писательство – оно сродни колдовству какому-то. Писать надобно так, чтобы мурашки по телу у того, кто будет читать, а я так не смогу. Вот сейчас думаю об отечестве – и просто оторопь берёт, когда представляю, что будет теперь с ним дальше. Враги окружили Россию. Есть у нас и внутренние враги: дикие орды горцев, не понимающих, что мы им желаем добра, не понимающих нашей христианской культуры… А ещё революционеры всякие… Всё это раскачивает государственное устройство изнутри – оно ведь может и рухнуть!
– Вот именно! – подтвердил Эраст Карлович.
– Что – вот именно?
– Золотые слова говорите! И именно по этой причине вам надлежит поскорее приступать к мемуарам, в которых вы всё это и выскажете!
Михаил Семёнович горько усмехнулся.
– А высказать такое на бумаге – разве я смогу? А ежели и выскажу, то никто не поверит…
И в это время в комнату вошёл камердинер и доложил таким строгим официальным и торжественным голосом, что князь даже вздрогнул. И было отчего!
– Ваша светлость! К вам пожаловали Его Императорское Величество государь Николай Павлович!
Князь так и обомлел от этих слов, но потом собрался с силами.
– Чего ты меня пугаешь, Прокофьич! – рявкнул он на него. – Шутки он мне тут надумал шутить! Чего это ты страху нагоняешь?! Ступай отсюда прочь! Не до тебя мне!
Медленно вошедший вслед за камердинером государь проговорил со смехом:
– Не очень-то ты меня любезно встречаешь, Михаил Семёнович! Я к тебе со всею душою, а ты на меня так грубо кричишь! Или не признаёшь?
Громадная фигура императора стояла в дверном проёме. Царь величественно оглядывал комнату, в которую собирался войти.
– Я вижу, ты тут недурственно устроился и заботою не обделён. Рад за тебя, – сказал царь и присел на стул, стоящий у кровати.
Эраст Карлович как мгновенно встал со своего места, так и застыл возле кровати больного, вытянувшись и не смея дышать. Приподнялся на подушках и Михаил Семёнович.
– Ну, как ты себя чувствуешь, князь? – спросил царь.
– Слава Богу! Немного отдохну… Всё баталии чудятся. Устал…
Наклонившись к больному, царь пощупал его лоб.
– Эге, князь! Да у тебя жар, – царь повернулся к Андреевскому и спросил: – А ты куда смотришь? За Михаила Семёновича отвечаешь мне головой! Понял?
– Так точно! – по-военному чётко ответил Андреевский и продолжал стоять, вытянувшись в струнку. Царь же оглянулся к своей свите, которая столпилась у кровати Михаила Семёновича, тихо приказал:
– Всем выйти!
Военный министр князь Долгоруков помедлил было, решив, что это к нему не относится, но царь и ему сказал:
– И ты – тоже, Василий Андреевич!
Андреевский хотел выйти со всеми, но как раз его царь остановил:
– А ты, лекарь, будь здесь! За больным нужен беспрерывный уход.
– Так и есть, ваше величество, – доложил Андреевский. – Дежурим круглосуточно.
Царь повернулся к Михаилу Семёновичу и спросил:
– Ты из-за чего заболел-то, князь? Пуля тебя вроде бы не брала, и здоровья был не хилого. Что с тобой такое случилось?
– Лекарь говорит – накопилась усталость, да и простыл, видимо…
– Простуда? Это как же так получилось? – удивился царь. – У тебя простуда, а ты с нею в карете, да ещё зимою?! Не бережёшь себя, князь, того не понимая, что твоя жизнь нужна России! И кончай хандрить! Что будет с отечеством, ежели у меня каждый генерал падёт духом?
– Плохо будет, – сказал Михаил Семёнович.
– Вот то-то ж и оно: погибнем! А обязаны выжить!
– На мне свет клином не сошёлся, – сказал князь с горькой усмешкой.
– Да уж свято место пусто не бывает, – кивнул царь. – А всё равно жалко, что ты занемог.
Повернувшись к лекарю, царь спросил:
– А как ты думаешь, сколько князю ещё болеть?
– Самое меньшее – три месяца.
Царь о чём-то задумался.
– Хорошо, даю тебе полгода. А через полгода вернёшься в строй?
– Прошло моё время, государь! По паркетам гулять я не приучен, а в действующей армии – уже стар служить. Хоть, наверное, мог бы ещё послужить отечеству… Опыт большой. Вижу многое из того, что молодые не замечают… Да и время сегодня непростое.
– Вот и я говорю! Паркетных генералов и адмиралов у меня достаточно… Истинных не много.
– Спасибо, ваше величество, за высокую оценку моих трудов. Вы знаете, моя жизнь принадлежит вам и России. Сейчас вот лежу, а сам только и думаю о том, что вот в таком-то случае можно было сделать так, а в таком-то иначе. К тому же снабжение в нашей армии всегда было слабым местом.
– Знаю, знаю, – проговорил царь. – Сейчас у меня в Крыму с этим большие трудности: надобно подвозить боеприпасы, продовольствие, вывозить раненых, а там у них всё через пень-колоду. Пока боевые генералы достойно держат оборону, всякие снабженческие крысы воруют или просто бездельничают. Солдаты страдают желудком из-за гнилой пищи и плохой воды, того и гляди, тиф начнётся.
Царь снова задумался, и в комнате повисла тягостная тишина. Поскольку считалось совершенно невозможным без самой крайней надобности обратиться к царю первым, Михаил Семёнович молчал в ожидании, когда царь задаст ему вопрос, а лекарь и вовсе стоял не шевелясь. За дверью, сверкая лампасами и галунами, громоздилась свита, а на улице – на виду у изумлённых прохожих и соседей – перед домом стояли кареты, и прохаживалась охрана. По городу тут же поползли слухи: «Его светлость князь Воронцов при смерти, и государь император приехал попрощаться с ним…». «Князь Воронцов почти здоров и лишь немного прихворнул, а государь приехал предлагать ему новую должность военного министра, либо посла по особым поручениям в Пруссии».
– Некоторые люди начитались детских сказок и воображают про меня: мол, ежели он – царь, то, стало быть, сможет сделать всё что захочет… – проговорил государь с грустью. Он сделал паузу и посмотрел сначала на Михаила Семёновича, а потом на лекаря. – Нет, мой разлюбезный лекарь! Нет! Не волшебник я, понимаешь: не волшебник!
– Да я… Да я так и не думал! – смущённо проговорил лекарь.
Николай Павлович горько рассмеялся.
– Я завишу от людей, которые меня окружают. Вот, допустим, я отдам сейчас приказ тебе вылечить во что бы то ни стало Михаила Семёновича, а ты не выполнишь моего приказа, и что я тогда буду делать? Или, допустим, велю своему министру иностранных дел заключить мирный договор, а он провалит переговоры, и что тогда? И опять я бессилен. И так – во всём. Всё моё могущество держится на простых людях, находящихся у меня в подчинении. Крестьяне должны пахать землю, генералы должны вести войска в бой, поэты должны писать хорошие стихи, а судьи в судах должны выносить справедливые приговоры… Вот о чём моя печаль и в чём моя власть.
Вопреки всякому этикету, Михаил Семёнович проговорил:
– Я готов на всё, ваше величество. Дайте приказ – и я сейчас же встану и пойду в бой!
Царь ответил резко, но не зло:
– А вот глупых приказов я не должен отдавать! А иначе всё государство моё развалится. Ежели ты у меня болен, князь, то я могу дать тебе только один приказ: лечись получше, береги себя и поскорее выздоравливай.
– Слушаюсь, ваше величество! – очень серьёзно ответил Михаил Семёнович.
Царь продолжал:
– И вообще, все мои затруднения заключаются только в одном: мало преданных и занятых настоящим делом людей. Велика Россия, а мало я таких людей видел… Ох, как мало!
Михаил Семёнович набрался смелости и сказал:
– А коли клич по России кинуть – неужто никого не найдём?
– Клич? – спросил царь с горькой усмешкой. – Хорошее дело говоришь: клич. Да только – кто отзовётся?
– Да хоть кто! – с жаром возразил Михаил Семёнович. – Я отзовусь, все мои мужики отзовутся… Я скажу больше, – он приподнялся на подушке и оглянулся по сторонам, словно бы опасаясь, что его услышит, кому этого слышать вовсе и не нужно. – Иной раз и разбойник, сидящий в тюрьме, честнее тех, кто у нас на воле ходит. Взять арестантов и двинуть на врага, и я убеждён – никто не предаст и все пойдут в бой, потому как родина у нас одна!
– Слышал я уже и такие рассуждения, – сказал царь устало.
Михаил Семёнович смутился.
– Да я, должно быть, ничего нового и не сказал. Это же и так понятно.
Царь опять замолчал, а потом ответил:
– Ничего не понятно на самом деле… Ничего! Умным человеком был Николай Михайлович Карамзин, а ведь и тот ошибался. Сколько он мне умнейших советов подавал, когда я только-только взошёл на престол. И ведь слушал его со всем своим вниманием. Что из этого вышло? Да ничего не вышло! Ведь он смеялся над Россией, осуждал её за необразованность, да и не он один – все кому не лень смеялись, а что мы теперь видим? Сейчас Россию обложили со всех сторон, и у нас надежда только на себя. Иной раз и в самом деле думаю, что от каторжан, которые в сибирской каторге томятся, больше пользы, чем от приглашенных из Европы специалистов.
Царь опять призадумался, а затем спросил Михаила Семёновича:
– А что, князь, если вся Европа сговорится против нас, что бы ты мне посоветовал?
Михаил Семёнович, не задумываясь, сказал:
– Всем подниматься на борьбу и сражаться до последней капли крови, ваше величество!
– А ну как противник двинется на нас единым фронтом? Всею Европою!
– Отобьёмся! – решительно заявил Михаил Семёнович.
Царь засмеялся каким-то своим тайным мыслям, а затем проговорил:
– А я вот такую картину себе представляю: вот погонят они нас до самого Уралу.
– Не может такого быть! – страстно возразил Михаил Семёнович.
Государь погрозил ему пальцем:
– Что у тебя за скверная привычка перебивать царя, когда тот говорит?
Михаил Семёнович не знал, что и ответить на это ужасное предположение. Растерянно пробормотал:
– Сибирь всё равно большая страна. Больше, чем вся Европа!
– То-то и оно, что больше! И захочется Европе отобрать у нас и Сибирь. И погонит нас просвещённая Европа по Сибири всё дальше и дальше. И добежим мы тогда до самого Тихого океану, так, что ли?
– Никак этого не может быть, ваше величество! – возразил Михаил Семёнович, вполне видя, что царь просто шутит, а его самого словно бы проверяет на прочность.
– Ну да! Мы вон тоже думали: никак этого не может быть, чтобы у нас Чёрное море отобрали! А вот, поди ж ты, отбирают! Грабят среди бела дня! Да ещё и Кавказом попрекают. Ну, турки-то понятно. Я от них ничего хорошего и не ждал. Но Франция-то и Англия – эти-то зачем? Им нужно, чтобы нас не было! Так что, может, ещё за Сибирь будем держаться, как за последнее спасение. Как ты думаешь?
Михаил Семёнович не знал, что и ответить на это, а царь вопросительно смотрел на него, и, судя по всему, ответа на царский вопрос избежать было невозможно.
– А насчёт Сибири – мысль у меня одна есть, – сказал Михаил Семёнович. – Многие ценные для России люди сейчас томятся там, а ведь если бы их сейчас собрать, да во единый кулак – ведь какая бы это силища была, а?
– Да ты, часом, не про бунтовщиков ли толкуешь, князь? – усмехнулся царь.
Михаил Семёнович не оробел и сказал:
– Про них. Мне мой полковник, а теперь уже и генерал Бобриков рассказывал: его двоюродный брат Сергей Платонович Емельянов пребывает сейчас в ссылке где-то за Байкалом. Так он там школу устроил для тамошних детей. Вместе с другими ссыльными изучает флору и фауну, составляет коллекции минералов. А ведь это бывший морской офицер, плававший когда-то к Южному полюсу. Вот таких бы, как он, собрать и в Крым бросить, в самую гущу событий. Или на Кавказ – это бы и ещё лучше!
– Слыхал я всё это, князь, и не от одного тебя слыхал. Мне уже все уши прожужжали этими ссыльными: верни, мол, их да верни назад, будто я их там держу от нечего делать. Мне и доводы приводили про них всяческие, только не верю я этим бродягам. Пусть они там ещё поживут. Я им и без того царский подарок сделал: они меня и детей моих убить хотели, а я пощадил почти всех, и в цепях их не держу. Что же ты мне посоветуешь: вернуть их назад и пригласить к себе на торжественный приём?
Михаил Семёнович понял, что вопрос обращён к нему, но он не знал, что на это можно ответить.
– Я не слышу от тебя ответа, князь! – Ты что – язык проглотил?
– Никак нет, ваше величество.
– Ну, так отвечай, коли царь тебя спрашивает. Что мне с ними делать – возвращать их назад и встречать с оркестром и с цветами, как героев Отчизны, или подержать там ещё?
– Подержать ещё! – хриплым от волнения голосом сказал Михаил Семёнович.
– Золотые слова говоришь, князь! Теперь, если меня кто-то спросит, что с ними нужно делать, я всегда буду отвечать, что князь Михаил Семёнович Воронцов мне присоветовал подержать их там ещё. А я скажу, что хотел было их уже и вернуть, но послушал князя, потому что считаю его умным человеком.
У Михаила Семёновича потемнело в глаза от этих государевых слов.
А царь продолжал:
– Я не думаю, что, если их сейчас бросить в бой в Крыму или на Кавказе, они перебегут на сторону врага или начнут стрелять нашим в спину… Хотя – кто их знает. А только всё равно не верю! Ежели уж и в самом деле враг отбросит нас за Урал да погонит потом по всей Сибири, и мы будет бежать, сверкая пятками, то я, перед тем как обосноваться на Камчатке и стать там царём камчадалов, может быть, обратился бы к ним за помощью, но не ранее того. Пусть они там создают свои школы и больницы – я рад тому, что они взялись за ум и какую-то пользу отчеству приносят, но возвращаться сюда к нам им покамест рановато. Впрочем, засиделся я у тебя в гостях, – сказал он, вставая. – Поправляйся, князь, и помни, что русские генералы, случалось, и посильнее тебя страдали: вон Кутузова хотя бы взять. Два смертельных ранения человек получил! После первого ранения всем было понятно, что он вот-вот умрёт, а он взял, да и не умер. После второго ранения все лекари в один голос твердили, что выжить теперь-то уж точно невозможно, а он и тогда выжил. И после всего этого он ещё и Россию спас, когда Наполеон пришёл! Вот и ты ещё нам пригодишься!
С этими словами царь вышел из комнаты, а Михаил Семёнович ещё долго не мог прийти в себя от изумления, оглушённый тем, как это всё внезапно на него обрушилось.
О том, какой был у них разговор, никто так и не узнал, но ощущение у всех было такое, словно бы князь Воронцов и царь обсуждали какую-то важную тайну, в которую договорились не посвящать никого. Родственники и домочадцы не смели спросить князя. Лекаря тоже никто не трогал, а тот, проинструктированный князем, молчал. Неспокойно было и в свите самого царя.
Целые сутки прошли после этого в полной тишине. Государь своих взглядов на жизнь не изменил, да и сам князь Воронцов – каким был, таким и оставался: лежал у себя в спальне и, вопреки воле лекаря, читал газеты, в которых было одно расстройство для ума и духа…
Лишь на второй день Михаил Семёнович отправил нарочного с запиской к графу Александру Александровичу Емельянову. В записке не было упомянуто, ради чего он желает видеть у себя старого графа, но тот был проницательным человеком, а слухи о посещении царём князя дошли до него в тот же день, и потому Александр Александрович безо всяких разговоров велел закладывать карету и тотчас же помчался на Петергофскую дорогу ко дворцу князя Михаила Семёновича Воронцова.
Князь полусидел на своей постели, обложенный подушками и, нацепив очки, читал газету.
– Простите, что не встаю, – сказал он Александру Александровичу. – Я пока прихварываю.
Они были едва знакомы, но, тем не менее, князь считал своим долгом рассказать старому графу о разговоре с государем. Только тогда он мог считать, что выполнил просьбу генерала Емельянова, к которому был искренне расположен.
– Высказал я государю императору то самое, о чём меня просил ваш племянник, – сказал Михаил Семёнович, с интересом разглядывая Александра Александровича.
В спальне никого больше не было, но ощущение было таким, словно бы кто-то незримый присутствует при их разговоре.
– И что изволил сказать Николай Павлович? – осторожно спросил Александр Александрович.
– Он изволил ответить мне отказом, – выдохнул из себя Михаил Семёнович.
– Этого и следовало ожидать, – полушёпотом проговорил Александр Александрович.
Князь сказал с укоризной:
– А если следовало ожидать, то зачем тогда и просили?
– Простите, ваша светлость, но уж больно хотелось вызволить племянника из беды…
– Да я всё понимаю! – сказал Михаил Семёнович. – Мне ведь Николай Петрович всё рассказывал.
– Царь прогневался? – осторожно спросил Александр Александрович.
– Хуже! Он посмеялся надо мною.
Александр Александрович почтительно молчал, не решаясь спросить о подробностях.
– Лучше бы он на меня наорал, лучше бы ногами затопал и стукнул бы меня кулаком, чем то, как он мне ответил на мою просьбу о вашем племяннике!
У Александра Александровича возникло острое предчувствие чего-то недоброго.
– Что же он такое сказал? – шёпотом спросил он, придвигаясь на своём стуле к постели князя.
– А! – махнул рукою Михаил Семёнович. – Вы же знаете нашего государя! Он у нас любит пошутить. Иной раз так пошутит, что душа в пятки уходит от страха, а он всё шутит… Вот и в этот раз: всё шутил-шутил о том, чем для нас может закончиться эта война, а тут я и ввернул свою просьбу насчёт вашего родственника… Нашёл время! Лучше бы молчал, а теперь получил от царя позор на всю оставшуюся жизнь!
Наступила тишина. Князь, видимо, волновался и не решался высказать то, что услышал от царя.
– Ну? – с нетерпением спросил Александр Александрович.
– Шуточки у Николая Павловича – не приведи боже! – вздохнул князь. – Он заставил меня сказать, что этих людей надобно так и держать в ссылке. И я по его приказу это сказал. А затем он посмеялся надо мною и похвалил за благоразумный совет. Сказал, что теперь всем будет говорить про то, как ему я посоветовал не выпускать из Сибири этих бедняг. Мол, он хотел их уже было отпустить, да князь Воронцов отговорил, а он послушал его… Вот такие-то дела. Теперь я же и буду перед всеми виноватым в том, чего никогда не делал!
Александр Александрович взял за руку Михаила Семёновича и тихо сказал:
– Спасибо вам, ваша светлость! Не переживайте! Что поделаешь: у нашего государя – такой характер, любит он пошутить. Доверимся судьбе и – будь что будет!
10.
Сергей Платонович решил жениться на Аглае Белкиной, испросил письменное разрешение у полицейского чиновника – господина Борзова, представился родителям невесты и сделал им подарки, а потом обвенчался в местной церкви, которая стояла на другом конце деревни. Торжества прошли спокойно, и только Парфён немного перепил и, пьяный, признавался в любви к Сергею Платоновичу.
– Если бы ты знал, Платоныч, как я тебя уважаю, – говорил он, икая и делая попытку поцеловать своего нового родственника. – Вот мы и породнились… А что? Глашка – внучка моей ро?дной сестрёнки!
– А как же, – блаженно улыбался Сергей Платонович, тоже уже достаточно хмельной, – теперь ты породнился с графом!
– Я то?! Знаю, знаю… только и мы люди достойные… и у тебя в родственниках сибиряки, не бесова родня!
Пётр Иванович был рад за друга, но всё-таки удивлялся необычности его нынешних поступков. Уж очень всё было не похоже на него, и что теперь будет с его мечтами о побеге? Куда теперь бежать?! А, может, после той неудачной попытки у него и мыслей таких нет?!
– Я так понял, – сказал ему он однажды, – что с тобою стали, наконец, происходить перемены к лучшему.
– К лучшему? – рассмеялся Сергей Платонович. – Да куда ж лучше-то? Я ведь и так хорош!
– Ты-то хорош, не спорю, – охотно согласился Пётр Иванович, полагая, что его друг шутит, – но я рад тому, что ты всё больше и больше входишь в нашу деревенскую жизнь. Теперь и ты заживёшь спокойно, по-семейному, и тебя не будут увлекать несбыточные фантазии.
– Это ты что имеешь в виду?
– Сколько я тебя помню, ты ведь всегда относился с насмешкою ко всякого рода ритуалам и условностям. И особенно церковным.
– Во мне ничего не изменилось! – ответил Сергей Платонович. – Каким я был, таков и есть. Просто решил не усложнять жизнь пустяками. Надобно жениться – женюсь! Надобно ещё и обвенчаться – чего ж не сделать такой уступки общественному мнению? Зачем пугать деревенскую девушку своим скептицизмом? Она не поймёт! Да и женатому легче жить, нежели холостому. Просто я стал более практичным.
– И с каких это пор в тебе произошли такие перемены? – удивился Пётр Иванович.
– А то ты не знаешь, с каких пор?
– Истинный крест – не знаю! – Пётр Иванович перекрестился.
– Да верю я тебе, верю! Кому ж ещё верить, как не тебе?! Но сознайся: ты ведь догадываешься?
– Догадываюсь, ой как догадываюсь! – подтвердил Пётр Иванович.
– Правильно ты догадываешься. Многое во мне изменилось после того похода в тайгу. Как вспомню ту пещеру, те видения, которые там ко мне являлись, встречи с волками, росомахой, тунгусами… Там провёл я почти две недели, а кажется, что ещё одну жизнь прожил!
– Они тебя чему-то научили?
– Ещё как научили! К примеру – тунгусы. Они по всему свету скитались, были в разных странах, и никто их не сбил с толку и не заставил жить по-своему. Сохранили свой уклад, свою веру, свои порядки!
– Стало быть, тайну какую-то знают, – предположил Пётр Иванович.
– Знают! Я представляю, что осталось бы от древних греков или римлян, если бы они соприкоснулись, к примеру, с китайцами. Сами бы в китайцев превратились, а эти умудрились пожить на юге Китая и вернуться оттуда как ни в чём не бывало. Как же это у них получилось?
– Ты понял – как такое получилось? Почему даже в Китае они сохранили свои обычаи, свой язык, наконец, свою культуру? Объясни! – спросил Пётр Иванович.
– Да тут и понимать нечего! Люди были себе на уме: делали вид, что живут вместе со всеми и по общим правилам, а сами жили по своим обычаям. Берегли их, как могли…
– А почему им это было позволено? Мне всегда казалось, что китайцы – народ деспотический.
– Они просто делали то, что нужно, и уходили от стычек. Гнулись, как трава на ветру, но не сломались. А попробовали бы отстаивать свою правду – их бы сломало, как веточку в бурю. Потому и сберегли себя. Вот так и я теперь хочу. Надобно делать внешние уступки, и тогда не так заметны будут твои внутренние отличия. Вот я и проделал всё что надобно и теперь считаюсь женатым, уважающим традиции человеком. Даже Борзов, и тот поздравил меня…
– Но ты ведь женился не просто так?! Неужто не испытываешь к Аглае чувств? – спросил Пётр Иванович.
Сергей Платонович пожал плечами.
– Ну, почему же?! Но, должен признаться, что к той тунгуске, которая спасала меня от обморожения, до сих пор чувствую привязанность и благодарность. Она и сейчас мне желанна! Да что толку?! У меня своя жизнь, у неё – своя! Она, как травинка, согнулась, встретив меня, а теперь уже и разогнулась, должно быть… живёт в своей тайге. А меня та встреча надломила…
– И ты собираешься с таким грузом неразделённой любви жить дальше? – удивился Пётр Иванович.
– А что мне ещё остаётся? Тачану я никогда не увижу, и с этим надобно смириться. В конце концов, вся наша жизнь состоит из каких-то встреч и прощаний, находок и утрат.
– Но ты же не можешь отрицать, что Аглая – прекрасная девушка?
– А я и не думал отрицать.
– Вам теперь осталось только детей нарожать, и у тебя будет настоящая семья и тебя больше не потянет ни на какие подвиги, вроде путешествия в сторону Тихого океана.
– Как знать, – задумчиво ответил Сергей Платонович. – Как знать…
Сергей Платонович поселился в новом доме и ежедневно виделся с друзьями. Дарья и Аглая подружились и часто, уединившись, шушукались, делились своими секретами. И в самом деле, в их судьбе было много общего: крестьянские девушки, а замужем за дворянами, которых считали преступниками.
– Эку грязь, напраслину на людей возвели! Тепереча нескоро ту грязь отскоблишь, – говорила Дарья Никифоровна кузине.
Их мужья были тихими и почти непьющими мужиками, и деревенские к ним относились настороженно, хотя и уважали.
– Смотри-ка, – сказал однажды Сергей Платонович своему другу, глядя на то, как их жёны весело шушукаются и время от времени прыскают от смеха. – У них есть свои тайны.
– Но так ведь и у нас тоже есть тайны, о которых они ничего не знают, – возразил Пётр Иванович.
– А ты попробуй-ка их просвети, – рассмеялся Сергей Платонович. – Они тебя просто не поймут. Зачем им знать, что мы делали в том далёком двадцать пятом?
– Это им знать совсем ни к чему, – поморщился Пётр Иванович. – Они и так смутно понимают, что мы в чём-то провинились, а уж подробности!.. – он устало махнул рукой. – Блажен, кто, не ведая истины, просто верует. Спокойно у него на душе!
– Вот и я думаю так же, – сказал Сергей Платонович.
– Мне бы всё-таки хотелось, чтобы Дарьюшка научилась читать и понимала хотя бы что-то из того, что я делаю, – сказал Пётр Иванович. – Да и Ванятка растёт. Ему тоже образование нужно дать! В наш просвещённый век как же без образования. Я бы выписал ему настоящих учителей, да где их в нашей деревне возьмёшь?! А Дарьюшка не понимает того!
– А ты не больно-то переживай об этом! – со смехом сказал Сергей Платонович. – Когда ты пишешь свои пейзажи или, допустим, рисуешь в научных целях сибирских птиц, она понимает, зачем ты это делаешь?
– Понимает! Радуется. Говорит: совсем как в жизни!
– А она не спрашивает тебя: зачем ты рисуешь птицу, ежели эту самую птицу можно живую видеть?
– Нет, никогда не спрашивала.
– Ну, вот и радуйся, – сказал Сергей Платонович. – Она у тебя нормальный человек – просто не получила нужного образования.
– Но книги-то всем нужно читать!
– Не всем! – с уверенностью заявил Сергей Платонович. – Кому-то нужно детей рожать, варить щи и стирать, а кто-то другой пусть книги себе читает или даже сам пишет, ежели такой умный. Вот представь: сел ты за стол и говоришь своей Дарьюшке, чтобы она тебе подала поесть чего-нибудь. А она скажет, что не успела ничего приготовить, но зато расскажет отрывок из «Энеиды» Вергилия. Хотел бы такую жену иметь?
– А ты всё шутишь, – рассмеялся Пётр Иванович. – Нет, мне такая жена не нужна. Но это здесь… А там, в той жизни была для этого дела прислуга…
– Вот то-то же! – сказал Сергей Платонович. – Небось, не в Киеве живёшь, и я не в Петербурге, где в доме у меня были и дворецкий, и слуги… Я от своей Глаши ничего такого требовать не буду. Читать-то она, слава Богу, умеет, а бо?льшего от неё мне и не надобно. Впрочем, к себе в дом я взял женщину, чтобы помогала по хозяйству. Мне самому неприятно, что Глаша целый день в трудах и заботах. Когда же мне с нею быть?! Я хочу её потихоньку воспитывать, обучать каким-то правилам этикета, манерам… Всё же надеюсь, что не вечно нам здесь куковать!
Дом, который он купил по случаю женитьбы, был уже не новый, но пребывал в хорошем состоянии, а после некоторого ремонта выглядел вполне пристойно. Здесь нередко встречались друзья, обсуждали новости, делились своими сомнениями и надеждами. С тех пор как Сергей Платонович женился, питался он уже не в семье Борисоглебских, а дома, и встречались друзья не только в доме Парфёна, но и в новом доме Сергея Платоновича.
Как-то в споре с Петром Ивановичем Сергей Платонович сказал, что народ иногда нужно и понуждать вести себя так, а не иначе. Впрочем, эту мысль он высказывал много раз и всегда встречал непонимание Петра Ивановича.
– Убеждение здесь не поможет, – говорил Сергей Платонович. – Знаешь, как у Крылова?
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
Где нужно власть употребить.
Народ у нас пока тёмный и понимать всего не может. А для стада и нужен пастух, как это не противно звучит! Не люблю лицемерия, говорю всегда, что думаю. А то у нас иной болтает, что он радеет за народ, что против позорного крепостного права, а сам имеет крепостных и три шкуры с них дерёт!
– Вот ты говоришь: нужен пастух. Но это может и не нравиться всем. Кому-то пастух будет люб, а кому-то нет. И что делать? Наш царь – тоже пастух. Кому-то он люб, а нам – нет! И вот мы здесь, а они – там! Потому я и говорю: начинать надобно с просвещения. Делать то, что делаешь ты. Школы открывать, грамоте учить, счёту. А дело это очень нескорое. Должно пройти немало времени, прежде чем наш народ поймёт, что к чему. И нельзя Россию подталкивать, что мы по своему неразумению хотели сделать. Россия – огромная страна. Её так просто не сдвинуть с места. Надорвёшься!
– Ежели ничего не делать, никуда наша Россия не сдвинется! Да, это кровь и слёзы, это больно… Но рождение новой России не может происходить без боли. Когда ты учился, тебя не секли? Было больно, но зато вон какой грамотный… А можно было бы сказать: зачем подгонять, пусть растёт сам по себе. Вот и вырос бы недорослем!
– Каждый народ переживает фазы своего развития. И позорное крепостное право у нас не вчера появилось! Но живёт же Россия, и крепнет…
– Ну, что ты такое говоришь? – воскликнул Сергей Платонович. – При Иване Грозном не было никакого крепостного права! Была общинная собственность на землю. Крестьяне могли свободно менять место оседлости. И при Борисе Годунове, и при Алексее Михайловиче не было того, что учинил Пётр Первый. Он отдал крестьян помещикам в счёт длительной государственной службы дворян на военных и статских должностях. Помещики получили право продавать дворовых людей и крестьян без земли и запретили им жаловаться на произвол. А Указ Екатерины II и вовсе причислял их к недвижимым имениям, наравне с другими хозяйственными принадлежностями! Где это слыхано? А мы говорим, что у нас просвещённый век! Вот и получилось, как в античном рабовладельческом обществе: «раб есть говорящее орудие»! Ну, скажи мне, разве это не позор России?
– Знаешь, что я тебе скажу, дорогой Сергей Платонович! Напрасно ты крепостному праву приписываешь уж такую демоническую роль. Подобное переживала и Европа. Только там всё было несколько раньше и много хуже. Именно там было и «право первой ночи», и многое другое. Людей продавали, как вещь, меняли на лошадей, собак, давали в долг… Мы от них это всё переняли… Вечно стараемся подражать кому-то… И рабская психология наших людей не из-за крепостного права, уж поверь мне! В Европе всё это протекало много тяжелее, – повторил Пётр Иванович.
– Знаю. И чем всё там закончилось? Революциями!
– Я думаю, у нас до этого не дойдёт. Я верю в то, что у нас будет всё иначе. Обойдёмся без крови! К тому же экономическая нецелесообразность крепостничества стала очевидна не только всему российскому обществу, но и власти!
Так друзья спорили до поздней ночи, ища и находя всё новые и новые аргументы, подкрепляющие их позицию. А молодые жёны обычно слушали их спор и молчали. Да и что они могли сказать? Они не понимали, о чём спорят их мужья, отчего так горячатся?
Однажды Пётр Иванович был свидетелем, как Сергей Платонович объяснял Глаше, что земля круглая.
Была весна. За окном расцветала первая робкая зелень. В полуоткрытое окно классного помещения задувал прохладный ветерок. Сергей Платонович подвёл Глашу к глобусу и сказал:
– Ты знаешь, душечка, что это?
– Глобус, – ответила Глаша. – Такая земля, на которой мы живём.
– А почему она круглая? Посмотри на нашу землю, разве она такая?
Глаша глянула в окно и увидела зеленеющее поле, за которым где-то вдалеке стеной стоял кедровник. Она пожала плечами и легко нашлась с ответом:
– Не знаю, должно быть, так Господь её создал – вот она и круглая.
– Сейчас мы находимся вот здесь, – Сергей Платонович показал указкой на глобус, а раньше мне доводилось плавать по океанам аж вот здесь, – он показал на Южное полушарие. Тебе всё понятно?
– Всё, – ответила Глаша.
– А почему, – вмешался в разговор Пётр Иванович, – ежели он там плавал, он не упал вниз? Почему оттуда вся вода не вылилась?
– Не знаю, – потупив взор, ответила Глаша.
– И что же теперь делать? – спросил Сергей Платонович, изображая душевное смятение. – Может быть, мне тебя взять да и выпороть вожжами за то, что ты такая несмышлёная? Или к тятеньке назад отвести в вашу деревню и сказать ему: забирай назад свою бестолковую дочь!
– Что вы, как можно-с, – сказала Глаша. – Не вынесу я такой срамоты.
– А как же мне быть теперь с тобою? – спросил Сергей Платонович, изображая удивление.
– А можно, что совсем никак? – спросила Глаша. – Она себе круглая и круглая. Ну и пусть! А мне-то что до этого?
– Но ты же не будешь знать, почему она такая, – сказал Сергей Платонович.
– Да я уже всё знаю, – бойко ответила Глаша. – Земля круглая и вертится, а воды из океанов не выливаются, потому что так придумал Господь.
– Ну, я рад за тебя, – сказал Сергей Платонович, и обнял оробевшую было жену. – Большего я от тебя и не хотел услышать.
– Да я ж так и поняла сразу, – ответила Глаша.
Сергей Платонович вскинул вверх изумлённые брови и многозначительно посмотрел на Петра Ивановича.
– Нет, ты видал? Она уже всё знала, оказывается, заранее. А что ж ты знала?
– То, что вы добрый и никогда меня не обидите, – ответила Глаша.
– Так-то, брат, учись, – сказал Сергей Платонович своему другу. – Ведь это и есть наш народ.
Наступившее лето принесло первую беду: без каких либо видимых причин покончил с собой Андрей Иванович. Его нашли на конюшне повесившимся на потолочной балке, а рядом с ним была записка, в которой он просил у всех прощения и говорил, что больше так жить не может.
Сергей Платонович остро переживал смерть Андрея Ивановича, хотя говорил такое, что никогда бы не произнёс раньше вслух:
– Собственно, он духовно уже давно умер, и не было никакой возможности его спасти. Освободил близких от тяжкой необходимости смотреть, как он мучительно угасает. Когда-то он боролся с несправедливостью, выступал за свободу и равенство… Тогда он был прекрасен! Таким мы будем его помнить…
Более других горевал Иван Феофанович. Некогда активный и весёлый человек, сейчас он был убит горем и растерян, не знал, что делать и как ему справиться с обрушившейся на него бедой.
– Для чего я сюда ехал так долго и трудно? – со слезами на глазах говорил Иван Феофанович. – Ежели бы знал, что случится такое, лучше бы и не ехал вовсе… Получил бы однажды известие, что вот, мол, умер твой сын… Наверняка бы мне не написали подробностей, и я так бы и остался в неведении, как он ушёл из жизни… А теперь – что? Каково мне с таким грузом на душе жить?
Он мелкими шажками ходил по дому и старался ни на кого не смотреть, словно испытывал стыд за поступок сына. Подумал, что много лет назад, в том страшном двадцать пятом году, он не так стеснялся смотреть в глаза людям. Тогда был страх и гордость за сыновей, а сейчас горе… страшное горе.
Что происходило в душе Петра Ивановича, можно было только догадываться. Он сидел на табуретке в углу комнаты, низко склонив голову. Какое-то оцепенение охватило его. Рухнул мир, к которому он уже так привык. Ушёл из жизни самый близкий человек, которого он любил, которым гордился. В груди появилась какая-то боль, и трудно было дышать. Но он никому не говорил и тихо сидел в своём углу, глядя под ноги, словно боясь поднять глаза.
Никаких разговоров никто не вёл. Да и к чему разговоры?! И без них деревня переполошилась. Не часто здесь так уходили из жизни!
Похоронили Андрея Ивановича за кладбищем у самого забора, как и положено поступать с самоубийцами. Сергей Платонович подумал, что всю жизнь он старался не походить на всех, искал свои пути к Истине… Вот и после смерти он отличается от всех и теперь лежит в земле не там, где все.
Раньше Сергей Платонович редко посещал кладбище, но после смерти Андрея Ивановича стал чаще здесь бывать. На кладбище было удивительно покойно, и никто не мешал ходу его мыслей. Он ходил между могил и думал, что когда-то покоящийся здесь человек жил, о чём-то мечтал, к чему-то стремился… и нашёл здесь свое успокоение на краю этой сибирской деревни. И теперь уж он никуда не торопится, ни к чему не стремится…
Однажды Сергей Платонович пришёл на кладбище и увидел там Петра Ивановича, стоящего у могилы брата, и шепчущего молитву.
– А ведь это то самое, что я уже и говорил тебе не раз, – с грустью сказал Сергей Платонович.
– О чём ты? – не понял Пётр Иванович.
– У нас есть только два выхода: или бежать, или умереть здесь, как это сделал Андрей Иванович. Неужели есть смысл нам чего-то ждать?
– А что нам ещё остаётся? – возразил Пётр Иванович. – Надобно жить, а смерть, когда ей понадобится, – сама придёт, вот и всё. Но уходить самому – это нехорошо.
– Да какая разница, как он умер, – возразил Сергей Платонович. – Мы все рано или поздно умрём. Важно – где умереть. Горько умирать вдали от родных мест. Разве я не прав?
– Прав, – согласился Пётр Иванович. – Но ведь у нас нет другого выхода. Совершенно очевидно, что царь нас отсюда уже никогда не выпустит. Я думаю, что на нас он уже поставил крест, и теперь наша судьба – провести здесь остаток дней. Стало быть, надобно сделать это достойно… Но зачем же так уходить из жизни?
Сергей Платонович покачал головой:
– А что такое «достойно»? Достойно умереть в бою; вполне достойно было бы сбежать отсюда и оставить царя в дураках, а жить вот так, как мы здесь живём, – это недостойно. По-своему Андрей Иванович был прав: он не вынес унизительности своего состояния и добровольно ушёл из жизни. И я был бы прав, если бы мне удалось бежать, – при этих словах он оглянулся, нет ли кого-нибудь вокруг. Но местность была совершенно пустынна.
Они постояли у могилы и помолчали. Каждый думал о своём. Потом пошли в сторону деревни. Лето было в разгаре, и теперь не верилось, что этот же самый воздух, напоённый ароматами трав и лесов, совсем недавно был ледяным и пронзительным.
Пётр Иванович сказал:
– Нет! Ты будешь неправ, – сказал Пётр Иванович, – ежели после всего, что произошло, попытаешься бежать.
– Это почему же? – удивился Сергей Платонович.
– Ты не сможешь взять с собою жену, у вас того и гляди, ещё и дети появятся. Ты же не сможешь бросить их и уйти. Это будет совсем уж не по-божески.
– Да с чего ты решил, что не смогу? – удивился Сергей Платонович. – Я всё смогу. Другое дело, захочу ли.
– Я неправильно выразился: захочу или смогу – это всё игра слов. Просто я теперь думаю, что ты отныне вряд ли захочешь бросить семью, – пояснил свою мысль Пётр Иванович.
Сергей Платонович не стал возражать. Зачем огорчать друга? Когда у Глаши появится ребёнок, она тут с голоду не помрёт. Он оставил бы ей денег… Свобода – она ведь дороже всего!
А бежать он всё-таки собирался. Вот дождётся следующей зимы и двинется в путь. Только никаких лыжных рывков в неизведанное. Нужно заранее сговориться с нужными людьми, и те на санях промчат его на большое расстояние. Потом найти других и ехать дальше. И так до Тихого океана! Нет! Следующая зима будет для него последним рубежом на пути к свободе… Но говорить об этом вслух пока ещё рано. Тем более, что Глаша уже забеременела… Хорошо бы Глашу с малышом отправить в Петербург…
Пётр Иванович тоже всю дорогу молчал, то и дело останавливался и тяжело дышал…
– Не могу я быстро идти… Ты уж прости меня…
– И не надо. Куда спешить? – говорил Сергей Платонович и останавливался, чтобы Пётр Иванович немного передохнул и отдышался.
Новое событие опрокинуло все жизненные планы Сергея Платоновича. Он вдруг понял, что и в самом деле не сможет теперь отсюда бежать, передоверив кому-то жену и ребёнка. Впрочем, и передоверять теперь-то уже было совершенно некому.
Вот как это случилось.
Из-за войны у Петра Ивановича прервались всякие контакты с зарубежными учёными. Теперь он остался без прежних заказов и работал только на музеи Санкт-Петербурга и Москвы, денежные поступления от которых были совсем уж крохотными. Престарелый отец, жена, маленький сын… их нужно как-то содержать. Нельзя же быть на попечении родственников жены! Тяжёлые мысли не оставляли Петра Ивановича. Боль в груди всё усиливалась. Иван Феофанович, послушав сына, диагностировал грудную жабу. Пётр Иванович не очень-то понимал, что это такое, но подчинился требованию отца, старался не нервничать и ограничить физические нагрузки, всё больше лежал или выходил во двор и рисовал чернеющий вдалеке кедровник, лошадку Парфёна, Пушка…
Однажды, когда он сидел за мольбертом и работал над пейзажем, ему стало совсем плохо. Боль в груди усилилась, сковала движения, разлилась по всему телу. Не хватало воздуха, и он… наклонился набок, тихо застонал, а потом рухнул на землю, сжимая кисть, словно бы она была его последней надеждой на спасение.
Иван Феофанович и Дарьюшка бросились к нему, но было поздно.
– Остановка сердца, – сказал Иван Феофанович. – Вот горе-то какое, Господи…
Громко заголосила Дарьюшка. Парфён отвёл Ванюшку к Лизавете. Ходил мрачным. Видно было, что эти две быстро последовавшие друг за другом смерти и его подкосили… Все заботы о похоронах взял на себя Никифор. Сколотил гроб, пригласил священника…
Петра Ивановича похоронили на том же деревенском кладбище, где неподалёку за оградой была могила Андрея Ивановича.
Сто лет спустя, когда жители этих мест заинтересуются судьбой живших здесь декабристов, их могил не найдут, – шутка ли сказать, какие страшные события потом прошлись по этим местам. Куда уж тут могилы чьи-то охранять, когда люди погибали целыми деревнями то от одного нашествия, то от другого.
Ну а Сергей Платонович понял, что теперь несет ответственность не только за беременную Глашу, но и за Дарьюшку с Ванюшкой, за старика Ивана Феофановича, преисполненного желанием жить дальше, и, как ни странно, – за Парфёна, в последнее время глядящего на него, как на царя.
А ведь была ещё и школа, планы создать деревенскую больничку…
Сергей Платонович чувствовал, что больше не будет рваться в туманные дали. Будет жить в этой небольшой забайкальской деревне, помогать семье друга, учить детей. Когда-нибудь смерть придёт и к нему.
11.
В первых числах сентября 1854 года граф Александр Александрович Емельянов пребывал в дурном расположении духа. Всем близким он отдал распоряжение не замечать дня его рождения.
– Семьдесят пять лет! Эка невидаль! – говорил он. – Я понимаю, двадцать пять – тогда бы конечно. А три четверти века – это уже многовато… Хотя ещё одну четвертинку я бы всё-таки с удовольствием ещё пожил…
Никто и не спорил, а старый граф подумал: «У меня в роду все живут долго. До ста лет никто не доживал, но девяносто и более – обычное дело. Главное – не гневить Создателя излишними требованиями – того и гляди, осерчает, и тогда пиши пропало, а все эти торжества по поводу дня рождения – самое настоящее хвастовство, которое наверняка будет Ему неприятно. Поэтому лучше помалкивать – от греха подальше».
Но затаиться таким образом, чтобы не гневить Создателя по поводу своего «затянувшегося» (как выражался Александр Александрович), пребывания на свете, ему всё же не удавалось: приезжали с визитами, приходилось, подавляя зевоту, принимать поздравления. А куда денешься?
Впрочем, когда дворецкий доложил ему о прибытии его сиятельства графа Карла Васильевича Нессельроде, Александр Александрович оживился и даже с какою-то радостью сказал:
– А вот это другое дело!
Он вышел на крыльцо встречать редкого гостя. Карл Васильевич, поднимаясь по ступенькам, широко расставил руки для объятий.
– Lieber Alexander. Besondere Reise fur Sie am Geburtstag gratulieren!
– Vielen Dank, mein lieber Karl! Sehr freuen, Sie zu sehen. Herein![1]
Нессельроде, долгие годы, служа русским царям и занимая пост министра иностранных дел, очень плохо говорил по-русски. Поэтому вся беседа проходила на родном для Карла Васильевича немецком языке.
Друзья обнялись. Встречались они в последнее время не часто. Да и как они могли встречаться чаще?! Карл Васильевич всё время был в делах, в разъездах. Не до праздных бесед. Но так случилось, что именно в это время граф был в Петербурге. Вот и решил навестить старого приятеля. К тому же и повод был вполне серьёзный.
Александр Александрович выслушал поздравления, а затем сказал гостю:
– Но что же мы здесь стоим? Пройдём ко мне в кабинет.
Карл Васильевич, видавший на своём веку дворцы и пороскошнее этого, всё же отдал должное великолепию, которое он здесь видел во всём: архитектура, внутреннее убранство, прекрасно одетые лакеи и повсюду какой-то неуловимый запах то ли цветов, то ли самой изысканной парфюмерии.
– Давно я у тебя не был, – сказал Карл Васильевич, поднимаясь по мраморным ступенькам. – А ты, как я слышал, никуда не выезжаешь?
– Если не считать балов, которые устраивает его императорское величество.
– А выезжать на природу в своё поместье не думаешь?
Они прошли в кабинет.
– Не думаю, – сказал Александр Александрович. – Скучно, тоска меня гложет.
– Так ведь там же благодатная природа, отдохновение души, так сказать!
– Никуда меня уже больше не влечёт. Особенно в наше время, когда такое вокруг творится! Хочется что-то сделать, чем-то помочь отечеству, а чем – не знаю! Так вот и томлюсь в этом дворце. Мечусь, можно сказать, как тигр в клетке.
– И зачем же ты так терзаешь себя? – удивился Карл Васильевич. – Есть молодые, вот пусть они и служат отечеству, твоё дело лишь направлять их своим умом и опытом в нужную сторону. Кстати, у меня есть одно очень интересное предложение на сей счёт.
– Какое? – спросил Александр Александрович.
– А ты не торопись. Давай сейчас побеседуем по разным другим вопросам, а потом и перейдём к тому делу, которым бы я хотел тебя заинтересовать.
– Ох, уж эти мне дипломаты! – вздохнул Александр Александрович. – Всё у вас с экивоками и условностями… А я человек простой, люблю, чтобы всё по-простому…
– К простому человеку я бы не пришёл, – усмехнулся Карл Васильевич. – Потому-то и пришёл, что не простой.
– Да простой я, простой! – проговорил Александр Александрович. – Прямодушный и простодушный!
– Ну, ежели ты такой простой, объясни мне: что ж такое на свете творится, что даже нельзя и выехать на лоно природы? – удивился Карл Васильевич.
– Нешто ты сам не понимаешь? – пробурчал Александр Александрович.
– Ей-богу, не понимаю, – улыбнулся Карл Васильевич, и сквозь стёкла очков можно было увидеть, как горят его глаза. – Вот за этим и приехал, чтобы узнать от тебя.
Он поправил свои пышные седые бакенбарды и внимательно взглянул на Александра Александровича.
– Ой и дипломат! – проговорил юбиляр. – Тебя не поймёшь, зачем ты приехал: то вроде бы за тем, чтобы поздравить меня, то вроде бы какое-то дело есть до меня, а теперь, оказывается, ты приехал ещё и за чем-то другим!
– Я приехал за всем сразу, – улыбнулся Карл Васильевич, и без того морщинистое его лицо стало походить на скомканную бумажку.
– Ну, пусть так и будет, – охотно согласился Александр Александрович. – Я тебе в любом случае рад.
– Спасибо, – сказал Карл Васильевич.
– И всё же…послушай, Карл Васильевич! Я, конечно, понимаю, что ты дипломат и существуют всяческие условности и приличия, но ты мне можешь объяснить, наконец, что происходит?
– А что происходит? – удивился Карл Васильевич.
Александр Александрович в полном восхищении обошёл вокруг гостя, словно любуясь на него со стороны.
– Как что? Англичане, французы, турки осаждают Севастополь. Ещё немного, и база Черноморского флота падёт! Это тебе как – шуточки, что ли?
– Так ведь война – она на то и война, – уклончиво ответил Карл Васильевич.
– Война войне рознь! – возразил Александр Александрович. – Война это тебе не балет в театре! К чертям собачьим такую войну, ежели мы в ней терпим такие постыдные поражения! Да ты садись, садись! В кои-то веки вижу тебя, хоть душу отведу в поучительной беседе с умным человеком. Эй, Прохор! Где ты там шляешься?
Тотчас же появился Прохор.
– Что угодно-с?
Александр Александрович повернувшись к гостю, спросил:
– Шампанского? Коньяка? Бургундского? Мадеры?
– Нет-нет, ничего этого не надобно! – замахал руками Карл Васильевич. – А вот от кофейку бы – не отказался.
– Но с добавлением коньячка, не так ли? – уточнил Александр Александрович.
– Пусть будет так, – согласился гость.
Александр Александрович повернулся к Прохору и спросил:
– Ты всё слышал?
– Всё, ваше сиятельство, – чай, не глухой!
– Иди, выполняй! – грозно прикрикнул на него Александр Александрович. Повернувшись к гостю, сказал: – Нет, слыхал, как он разговаривает? «Чай, не глухой!». Распустил я их, ох, распустил!
– Так ведь это он любя, – успокоил его Карл Васильевич. – Любит он тебя, вот и говорит, как любящий сын с отцом родным.
– Ты думаешь? – недоверчиво спросил Александр Александрович.
– А тут и думать нечего! Государь-то как учит нас: православие, говорит он, – Карл Васильевич загнул на руке один палец, – самодержавие, – он загнул второй палец, – народность! – он загнул третий палец. – Воистину золотые слова! Пока у нас в России есть крепостное право, Россия будет стоять незыблемо. Помещик – отец для своих крестьян – образец для подражания, судья! Царь не может вникать в дела каждого крестьянина, а помещик может.
– Да и я не могу, – возразил Александр Александрович. – У меня их одних только мужеских душ – больше двадцати тысяч!
– И всё-таки тебе легче управлять их судьбою, нежели государю императору. Вот твои мужики и смотрят на тебя как на своего царя. И пока они тебя любят, они будут любить и государя, потому что знают: ты под его попечительством, ему подчинён, ему служишь…
Вошёл Прохор с подносом. Привычными движениями стал выставлять чашечки с дымящим кофе на мраморную плоскость столика. Потом почтительно застыл в ожидании дальнейших приказаний.
– Иди, Прохор, голубчик, иди! – сказал ему Александр Александрович и, оглянувшись к гостю, продолжал: – Идёт война, и нас бьют – куда это годится?
– Так ведь война – это такая вещь, что в ней кто-то побеждает, а кто-то терпит поражение, – возразил Карл Васильевич. – Так уж заведено.
– Вот пусть мы и будем побеждать! – грозно произнёс Александр Александрович. – А они, супостаты эти лживые, – пусть терпят поражения! Вот только такая война и должна быть!
– Да я разве же против? – удивился Карл Васильевич. – Пускай так и будет, как ты говоришь.
– Так а что ж мешает-то? – удивился Александр Александрович. – Мы и Севастополя можем лишиться!
– И лишимся, – сказал Карл Васильевич, делая глоток божественного напитка и жмурясь от удовольствия. – Всенепременно лишимся!
– Да ты, часом, не рад ли тому? – спросил Александр Александрович с изумлением.
– Я? Рад? – ужаснулся Карл Васильевич. – Как ты мог подумать? Ей-богу, обижаешь!
Юбиляр смутился и сказал:
– Прости! Это у меня с языка сорвалось!
– Понимаю, – улыбнулся Карл Васильевич. – Сейчас у всех душа болит за отечество. Вот и я тоже скорблю всем сердцем!
– Да как же быть-то теперь? – спросил Александр Александрович.
– Теперь как быть – того не знаю, не ведаю, – сказал Карл Васильевич, – а вот ежели раньше – так надобно было слушать моих советов, а не возражать, не поднимать на смех!
– Да разве находились такие?
– Находились! Очень даже находились. – Карл Васильевич разволновался и поставил чашку на стол. – А теперь, когда государство наше пребывает в трудном положении, они все и помалкивают. Хвосты поджали, и не тявкают, – эти последние слова он произнёс с угрозой в голосе, и лицо его вытянулось, стало злым. – А я один теперь должен преодолевать допущенные кем-то ошибки.
– Да в чём же ошибка-то была? – воскликнул Александр Александрович. – Растолкуй ты мне!
– Ошибка была в том, что у России есть на всём белом свете только два надёжных союзника…
– Народ и армия – не так ли? – воскликнул Александр Александрович.
Карл Васильевич с удивлением посмотрел на Александра Александровича, как на неразумного ученика.
– Нет, разумеется. Государь, народ и армия – это и есть Россия. Ты же не скажешь, что у тебя в союзниках левая и правая рука?
– Конечно, не скажу, – согласился Александр Александрович.
– Вот так же и здесь: народ и армия – это само собою разумеется. А союзники, про которых я толкую, – они в стороне от нас.
– И как же они называются? Ты мне можешь сказать?
– Отчего бы и не сказать? – благосклонно кивнул Карл Васильевич. – Могу и сказать, ежели ты сам не знал про них ничего. Союзники эти: Пруссия и Австрия.
Александр Александрович от изумления чуть не поперхнулся своим кофеем.
– Нет у нас более надёжных друзей, чем они, – добавил министр иностранных дел.
– Да ты в своём ли уме, брат? – воскликнул Александр Александрович. – Прости меня за грубость!
– Пустое, – утешил его Карл Васильевич.
– Но ведь это же наши лютые враги!
– Не скажи, Александр Александрович, ой, не скажи!
– Да как же не сказать? Пока Туретчина, Англия, Франция и Сардиния нападают в открытую, эти ироды держат нас в страхе обещанием присоединиться к неприятелю. То есть это наши скрытые враги! Ещё и Швеция туда же лезет. Мало их царь Пётр дубасил под Полтавою, так они опять на нас зуб точат! Ты только представь: ведь этак получается, что вся Европа супротив нас и желает нашей скорейшей погибели.
– Именно так и получается, – утешил его Карл Васильевич.
– И почему же я должен думать, что Пруссия и Австрия – чтоб им обеим пусто было! – наши самые лучшие друзья?
Карл Васильевич сказал нравоучительно:
– Так ведь дружба – на то и дружба, чтобы ею дорожить. А ежели ты своему лучшему другу наплюёшь в душу, вот как мы наплевали в душу Пруссии и особливо Австрии, что тогда будет?
– Да мы им только помогали! Когда же мы им плевали в душу – что-то не припомню! Только уступки делали, – возразил Александр Александрович.
– Мало помогали, очень мало. И уступки делали грошовые, – сказал Карл Васильевич.
– Да как же мало-то? – возмутился Александр Александрович. – Когда у австрияков был мятеж – не мы ли пришли на помощь законной власти?
– Не нужно считать, что мы сделали австрийцам такое уж одолжение, – пояснил Карл Васильевич. – Это был всего лишь долг чести. Священный Союз – он на то и священный, чтобы одна держава помогала другой в случае возникновения революций. Ведь революция – это сущее пламя: вспыхнет в одном месте, и оглянуться не успеешь, как огонь перекинется на другую территорию, а там и охватит всю Европу. И тогда мы все погибнем. Представь, что у тебя сосед – тот, кто живёт в соседнем с тобою особняке, – плохой человек…
– Да у меня все соседи хороши. Что слева, что справа, – возразил Александр Александрович.
– Ну а ты вообрази, что твой сосед очень плохой человек и сделал тебе много зла. Но у него возник пожар. А ваши дома стоят вплотную. И что ты будешь делать?
– Пошлю своих людей тушить у соседа пожар, – не задумываясь, ответил Александр Александрович.
– Вот то-то и оно! И ты сделаешь это не из любви к соседу, а из любви к самому себе. Тебе же не нужен пожар в собственном доме, не так ли?
– Конечно.
– А тогда о какой же благодарности может вообще идти речь? – продолжал убеждать Карл Васильевич. – Ты просто выполнил необходимое дело и ничего больше. А в случае с дружественным соседом – так это был бы ещё и просто долг. Священный долг! И именно такой долг мы и выполнили по отношению к Австрии, когда у неё началась смута.
– Ты думаешь? – недоверчиво спросил Александр Александрович.
– Я не думаю, – поправил его Карл Васильевич, – а знаю. Точно знаю!
Некоторое время друзья молчали, а затем Карл Васильевич продолжил:
– На самом же деле Россия в большом долгу у Пруссии и Австрии, и терпение этих держав воистину безгранично. Но и оно у них на исходе. Нельзя было так обращаться с друзьями, ой, нельзя! И вот теперь мы пожинаем плоды своего неразумного отношения к своим же верным союзникам и добрым советчикам, которым мы столь легкомысленно и опрометчиво наплевали в душу.
Александр Александрович слушал гостя и ничего не понимал. Ему казалось, что всё это происходит во сне, и перед ним сидит не его друг, которого он знал много лет, а какой-то шпион, засланный из вражеской страны. Это было самое первое, что приходило на ум при разговоре с этим человеком. Но тотчас же возникали сомнения: а государь – он что, тоже шпион? Ведь Николай Павлович всегда очень высоко ценил этого человека. Одно из двух: либо царь – дурак, либо...
Александр Александрович подумал-подумал и пришёл к неутешительному для себя выводу: дурак, конечно же, он. Старый дурак! Семьдесят пять лет прожил, а ума не нажил!
Вконец расстроенный этим печальным открытием, он спросил:
– А как же быть с тем, что англичане с французами уже рядом с Питером?
– А это нам наказание за наши грехи, – пояснил Карл Васильевич.
Эти его слова прозвучали так, словно бы они всё ставили на свои места, и теперь уже ничего не нужно было делать: так теперь всё и будет.
Но Александра Александровича такой ответ не устраивал.
– Да грехи-то грехи, но то, что они уже близко, – это тебе как? Уже обстреливали из пушек мирные финские поселения. Живут себе на свете какие-то рыбаки, крестьяне и ремесленники, и вдруг – на тебе! Английский корабль останавливается у берега напротив их жилищ и начинает палить из пушек. Того и гляди, они подойдут к Кронштадту! А там и к Питеру!
Карл Васильевич утешил:
– Насчёт Кронштадта – не беспокойся: уже подходили. Но – не слишком близко, потому что знают: у нас там везде мины. Да и береговые укрепления не слабые.
– Да мы ведь то же самое думали и про Севастополь, и что из этого? Мы его вот-вот лишимся! Наши пушечные ядра попадают в их бронированные корабли, а тем хоть бы что – только вмятинки остаются еле заметные на толстой броне.
– Раньше надобно было думать, раньше, – сказал Карл Васильевич. – Надобно было укреплять государственную мощь, а не расшатывать её устои непослушанием. Сейчас бы и мы имели такие же бронированные корабли, даже и почище!
– Но разве можно повернуть колесо времени вспять? – воскликнул Александр Александрович.
– В том-то и дело, что нельзя, – улыбнулся Карл Васильевич.
– И что же теперь делать?
Карл Васильевич перекрестился и сказал:
– Довериться Господу, государю императору и… – сделав многозначительную паузу, добавил: – И мне.
– Только это и остаётся, – сказал Александр Александрович, разводя руками. – Ну, а теперь-то, я надеюсь, ты снимешь с себя дипломатическую маску и поведаешь мне о том, с каким делом ты ко мне пришёл?
– Мой дорогой граф, – улыбнулся Карл Васильевич, – у меня складывается впечатление, словно бы ты хочешь из меня поскорее выведать важные государственные тайны, не считаясь ни с какими приличиями.
Александр Александрович только рукой махнул и проронил:
– Да уж, какие могут быть приличия, ежели всё летит вверх тормашками!
– Не скажи, мой дорогой! – возразил Карл Васильевич.
– Вот ведь погибаем же, погибаем! Или я чего-то неправильно понимаю?
– Ты всё правильно понимаешь, – заверил его Карл Васильевич.
Александр Александрович помотал головой, словно бы желая стряхнуть с себя какое-то оцепенение.
– Что-то не то происходит… Что-то не то! Или стар я уже стал, чтобы вникать в такие сложности?
– Отчего же? Ты правильно всё понимаешь: всё обстоит ужасно! Я давно не обращаю внимания на то, что говорят обо мне. В самом начале всей этой истории государь спросил меня, что, по моему мнению, следует делать, и я ему ответил, как всегда прямо: нужно положить конец «восточному вопросу», получить широкий доступ к Чёрному морю, а, в конечном счете, захватить Босфор и Дарданеллы.
– Но цель не была достигнута! – воскликнул Александр Александрович.
– Частично, друг мой, частично… Турцию мы ослабили. Но чем активнее мы боролись за свои интересы, тем сильнее встречали сопротивление со стороны Англии, Франции, впрочем, как и от других западных держав. Они не хотели иметь рядом сильную Россию, да и сами хотели иметь сферы влияния в этих районах.
Мы всегда стояли за сохранение статус-кво и готовы были прийти на помощь тем странам, где революция грозила свергнуть законную власть. Царя особенно возмутил распад Нидерландов на Бельгию и Голландию, но Бельгия имела поддержку Англии и Франции, а Пруссия и Австрия держались пассивно, и нам пришлось отступить.
Ты, наверное, помнишь, друг мой, что по условиям Ункяр-Искелесийского договора Турция была обязана в случае войны закрыть проливы для военных судов, однако Лондонская конвенция сорок первого года проливы поставила под международный контроль и закрыла их для военных судов как европейских стран, так и России. Как можно было с этим согласиться?! А в марте этого года Европа просто потребовала от нас вывести войска из Дунайских княжеств. Английская королева Виктория официально объявила России войну. Наполеон III, ищущий возможность показать себя в деле и утвердить авторитет своего трона, и Сардинское королевство присоединились к ней. Мы оказались в международной изоляции. И вот имеем то, что имеем.
– Так, может, в этом и была ошибка? Не нужно было разевать рот на проливы?
– А как же не разевать, когда они нам нужны как воздух. Россия задыхается без выхода в океан. Впрочем, так считал и Александр Павлович! Англичане, французы, турки высадились в Крыму, и князь Меньшиков едва их сдерживает… На рубеже реки Альмы была битва, и мы вынуждены были отступить. Противник превосходил нас и численностью, и современным вооружением… Осадили Севастополь. Во время осады погибли адмиралы Нахимов, Истомин, Корнилов… Но Севастополь пока стоит!
– Ужасно… – повторил Александр Александрович. – Иной раз и сам уже думаю: не пора ли мне на покой, в деревню? Да только ведь не дадут насладиться старостью. Сначала возьмут Севастополь, потом Питер, а потом и в мою деревню придут, и у последнего моего крестьянина отнимут избу, лошадь и кусок хлеба. И это и будет торжеством европейской цивилизации у нас на Руси.
– Ты всё совершенно правильно понимаешь, – утешил его Карл Васильевич. – Именно так всё и будет!
Александр Александрович посмотрел на него с изумлением.
– Ты так говоришь, будто для тебя такое развитие событий – то, чего ты хочешь.
– Я говорю не так, – сказал Карл Васильевич. – Я говорю нечто совершенно противоположное тому, что ты мне приписываешь. А именно: они займут и Севастополь, и Питер, и твою деревню, и всё остальное, если мы не будем ничего делать!
– А что делать прикажешь? – удивился Александр Александрович.
– Действовать!
– Ага! Вот они придут на нашу землю, а наши мужики возьмут вилы да топоры, да пойдут по лесам прятаться, да нападать оттуда на незваных гостей, как это было в смоленских лесах, когда Наполеона чёрт принёс на нашу землю. Ну а я, в силу преклонного возрасту, буду сидеть в землянке и оттуда руководить действиями мужиков, так, что ли?
– Я думаю, – сказал Карл Васильевич, – что до такого развития событий может и не дойти. Ежели, конечно, уже сейчас не плюнуть на всё и не наделать роковых ошибок…
– Каких ошибок мы ещё не сделали, чтобы могло стать ещё хуже? – с удивлением спросил Александр Александрович. – Кажется, мы уже всё сделали, чтобы подвести страну к такому итогу. Или нет?
– Ещё не всё, – утешил его Карл Васильевич. – У нас ещё есть некоторый запас, и наши враги прекрасно видят это и поэтому не решаются перейти к развёрнутому наступлению.
– Да что это за такой запас у нас имеется? – удивился Александр Александрович. – Золотой? Пороховой?
– Запас состоит вот в чём, – вкрадчиво заговорил Карл Васильевич. – Если сейчас в войну супротив нас вступят Пруссия, Австрия и Швеция, то у России уже не будет никаких шансов.
– Я ж чего и опасаюсь!
– Её просто разорвут на части. Я уже не говорю о том, что вступить могут и другие государства, от которых мы этого покамест не ждём. А зря не ждём! Ждать плохого надобно ото всех: и от Датского королевства, и от Бельгии и Голландии, и даже от Испании и Португалии… От герцогства Люксембургского – и от того нужно ждать удара! Когда запахнет жареным – они все рванутся сюда в поисках лёгкой поживы, и уж потом между ними будет грызня, кому должен достаться лучший кусок…
– И даже от княжества Андорры надобно ждать нападения? – с сомнением спросил Александр Александрович.
– И от Андорры, от Триеста, от Сан-Марино и от Лихтенштейна – от них как раз больше всего! И чем ничтожнее будет наш противник, тем ожесточённее он будет рвать Россию. Это будет местью жалких пигмеев русскому великану за то, что он уродился таким сильным и могучим, а они получились такими ничтожествами!
Подумав, Карл Васильевич добавил:
– Я тебе скажу больше! Наш государь делает необоснованную ставку на братство славян или на православное единство. Ничего этого никогда не будет! Ничего, кроме предательства, я от них не жду.
– А государь-то как думает? – спросил Александр Александрович.
Карл Васильевич тяжело вздохнул.
– Я не имею на него столь сильного влияния, чтобы донести до него эти простые и понятные вещи. У меня всегда была только одна мысль: создать прочный союз России, Австрии и Пруссии. Это была бы мощь несокрушимая! Британия и Франция трепетали бы пред нами, а мы бы правили миром!.. А теперь нажили в их лице врагов, сидим и гадаем: пойдут ли они против нас войною, или не пойдут? А уж ежели пойдут, то насчёт Швеции и гадать нечего – она в эту же минуту пойдёт!
В комнате повисла зловещая тишина. Александр Александрович сидел в кресле, и ему представилась страшная картина: вся Европа, вплоть до самых его маленьких и захолустных государств, вторгается в Россию и терзает её. А Карл Васильевич вкрадчивым голосом вдруг проговорил:
– Но почему-то же Пруссия, Австрия и Швеция сидят и ничего пока не предпринимают.
– Разве это плохо? – спросил Александр Александрович.
– Ты неправильно вопрос задаёшь, – сказал Карл Васильевич. – Ты должен был спросить не «разве это плохо?», а «почему не предпринимают? В чём причина того, что они не делают того, что вроде бы столь очевидно?».
– Ну и почему же? – с удивлением спросил Александр Александрович.
– Да потому что боятся друг друга.
– Вот и отлично! И пусть боятся!
Карл Васильевич поморщился от досады, что делал очень редко. Он всегда лишь улыбался и радостно кивал на любую мысль собеседника.
– Да ты опять не о том говоришь, – сказал он. – Надобно спросить: а почему боятся?
– И почему же?
– Да потому, что при дележе России одна страна получит больше, а другая меньше, а третья вообще ничего не получит. Её просто используют, а потом выбросят как мусор. А те, кто всё-таки что-то получит, начнут друг у друга вырывать лакомые куски. Всё то, что я тебе сейчас сказал, уже сто раз было обговорено во всех европейских кабинетах. И в Стокгольме, и в Лиссабоне, и в Риме, и в Берлине, и в Вене – всё это уже было просчитано на двадцать лет вперёд. Многие думают так: вот мы сейчас разорвём Россию, а в итоге усилятся Англия и Франция. И эти два чудовища возьмут после этого власть в Европе. Пока была Россия, они бы не посмели так себя вести, а сейчас, когда её нет, что этим державам помешает поработить всю Европу?
Александр Александрович проговорил:
– Ты думаешь, всё у нас ещё не так плохо?
Карл Васильевич ответил:
– Я думаю, что всё очень плохо. Так плохо, как ещё никогда не было. Ведь и поляки захватывали Москву, и монгольские орды погуляли вволю по России, а Россия-то до сих пор стоит, и всех их победила. А вот именно сейчас-то она и может рухнуть.
– И в чём же ты видишь спасение? И есть ли оно вообще?
– Спасение – есть. Как не быть спасению-то? Надобно только видеть его.
Александр Александрович досадливо махнул рукою:
– Опять ты скажешь, что оно в Австрии и в Пруссии, чтоб им пусто было обеим!
– Не скажу, – вкрадчиво ответил Карл Васильевич.
– Так и в чём же оно, по-твоему?
– А вот за тем я к тебе и пришёл, мой дорогой друг.
– За спасением России? – изумился Александр Александрович.
Карл Васильевич подтвердил:
– В высоком смысле слова – да.
– Ну, не томи же! В чём, по-твоему, моя миссия должна состоять?
– От тебя требуется совсем немного, – сказал Карл Васильевич. – Из всех твоих сыновей Бог наградил разумом и прочими достоинствами только одного. Я правильно сказал?
– Правильно! – не задумываясь, ответил Александр Александрович. – Один ни рыба, ни мясо, а другой – совершенно непутёвое создание! Да ещё и наглец, каких мало! – Александр Александрович даже побагровел при этих словах. – И только Алёшка – умный и дельный парень. Вот таким бы людям и доверять судьбы отчества, а он у меня, в силу своей природной скромности, только недавно получил звание капитана второго ранга! Ежели бы я не посодействовал, то он до сих пор бы ходил в капитан-лейтенантах!
– А чего ж ты допустил такое промедление? – спросил Карл Васильевич. – Мы с тобою давние друзья, и я бы мог посодействовать!
– Да как-то и не думал даже. А тут его перевели из Ревеля в Кронштадт, и теперь он на каком-то паровом фрегате службу несёт. Ну, и то хорошо: стоит сейчас на страже Петербурга и готовится выступить в морской поход или просто оборонять вход в Неву от неприятеля.
Карл Васильевич охотно согласился:
– Вход в Неву надобно, конечно, держать на замке – это любому понятно, но мне бы хотелось найти твоему сыну лучшее применение.
– Это как? – удивился Александр Александрович. – Уж не хочешь ли ты сказать, что взял бы моего Алексея к себе на дипломатическую службу?
– Именно это и хочу сказать, – ответил Карл Васильевич.
– Да какой же из него дипломат? Он – морской офицер! Недавно рассказывал мне, как изучал устройство парового двигателя у них на фрегате. Даже экзамен сдавал, поверишь ли? Прямо-таки как в гимназии!
Карл Васильевич спросил с интересом:
– И как, сдал экзамен?
– Сдал! А то как же! Хотя говорит, что трудно было вникнуть во всё: учили-то его в былые времена ходить на парусах, а тут, оказывается, паруса вовсе и не нужны, а есть котлы, уголь, дымовая труба, вал, винт. И всё это движется, а паруса остаются только так – на всякий случай.
– Да, техническая мысль не стоит на месте, – подтвердил Карл Васильевич.
– Его стихия – море, а с парусами или с паровыми котлами – это уже как начальству будет угодно. Послали на паровой фрегат – он его освоил, а пошлют на парусный корабль, он и там будет пользу отечеству приносить.
– Отдай его мне, – вкрадчиво проговорил Карл Васильевич.
– Да бери! А что ты с ним будешь делать?
– Во-первых, повышу в звании так, как ему на флоте и не снилось. Произведу в действительные статские советники – то есть в генеральское звание. Этот чин присваивается не на основе выслуги лет и по высочайшему соизволению. Это я обеспечу. А во-вторых, найду должное применение его качествам.
– Каким качествам? У вас в министерстве паровые двигатели появились?
Карл Васильевич усмехнулся.
– У нас в министерстве есть большой недостаток в честных и преданных людях. Смотри, чем хорош для меня твой Алексей: он никого не знает, никаких закулисных шашней ни с кем не водил. Придёт в министерство с улицы и получит от меня важное задание. И будет его выполнять. Он будет моим человеком!
– Бери, – повторил Александр Александрович. – Я не против. Но почему бы тебе не обратиться к нему напрямую?
Карл Васильевич улыбнулся.
– Ну, ты же помнишь слова нашего поэта и, между прочим, дипломата:
У нас уж исстари ведётся,
Что по отцу и сыну честь…
– Помню! Как не помнить! – согласился Александр Александрович. – Эти бы слова да высечь золотом на мраморе. А ещё бы лучше – на граните!
– Придёт время, и потомки так и поступят, – утешил его Карл Васильевич. – Вот потому я и обратился сначала к тебе. Он – лучшее твоё произведение, и весь подвиг твоей жизни, быть может, будет считаться лишь в том, что ты воспитал такого достойного сына! Ты с ним поговоришь, разъяснишь ему всё, а потом уж направишь ко мне.
– Да с ним поговорить теперь не так-то и просто: я в Питере, а он в Кронштадте. Небось, сидит там на своём паровом фрегате и пары разводит, не до меня ему.
– Пусть тебя это не тревожит, – сказал Карл Васильевич. – Его вызовут оттуда, и он, если ты захочешь, предстанет перед твоими очами хотя бы и завтра.
Александр Александрович удивился:
– Что значит, если я захочу? Натурально захочу! Но какое поручение ты хотел бы ему дать?
– Дам ему кабинет в министерстве, и пусть занимается...
– То есть переписывает бумаги? – ужаснулся Александр Александрович. – Но ведь это же совершенно не его стезя!
– А чин, равный генеральскому, – это его стезя? – отпарировал Карл Васильевич.
Удар был сильным, и Александр Александрович даже и не знал, чем можно было бы ответить на него. Подумав, он всё же сказал в некоторой нерешительности:
– Даже и не знаю… Я скажу Алексею, и у меня нет сомнений, что он меня послушает, но будет ли доволен такою участью – вот в чём вопрос.
– Доволен будет, – заверил Карл Васильевич. – Особливо после того как мы его пошлём с дипломатическою миссиею за рубеж.
– А куда послать собираетесь?
– А вот в те самые страны, которые сейчас в военных событиях не участвуют, а только присматриваются к ним издали, да думают, какую бы они выгоду будут иметь от агрессии против России. Надобно бы доказать им, что выгода их очень сомнительна. Скорее всего, они либо ничего не получат, либо будут оттеснены Британией и Францией и заполучат после этого ещё и конфликт с ними.
– Доброе дело, – согласился Александр Александрович.
– Ещё бы! Инструкции твой сын получит от меня лично. Вот пусть и поедет, да только так, чтобы никто не знал даже и в самом министерстве.
– А разве так можно?
– И можно, и нужно, – ответил Карл Васильевич, – а для того пусть поначалу попишет всякие бумаги, прямо не относящиеся к делу. Завтра же в первую половину дня он прибудет к тебе, и ты с ним проведешь серьёзную беседу. Я думаю, она возымеет успех.
– Я не сомневаюсь в этом, – ответил Александр Александрович.
– И сразу же после беседы пусть садится в карету и мчится ко мне в министерство. Я буду его ждать.
– Будет сделано!
– Ну, вот и славненько!
Карл Васильевич встал, поблагодарил за кофей и приятную беседу и, попрощавшись, вышел.
Александр Александрович проводил гостя к выходу, потом вернулся в кабинет и снова сел в кресло. Глубоко посаженные стальные его глаза смотрели в никуда. Граф был в глубокой задумчивости. Он в разные периоды жизни был разным. Иногда это был напыщенный старик, излучавший величественность и торжественность своим видом. А когда он появлялся в обществе при своих орденах, всем, кто на него смотрел со стороны, было очевидно: это один из тех, на ком всё держится в нашей стране! Даже если он просто сидел в кресле и о чём-то думал, все были убеждены, что размышляет он о судьбе России. Иногда он мог быть общительным: приходя в хорошее настроение, рассказывал смешные или поучительные истории из своей жизни, цитировал Гомера и Верлена, и производил впечатление очень образованного и умного человека, философа, на время оторвавшегося от своих дел. Он мог быть балагуром и шутником, но это только с близкими людьми. Посторонним людям он никогда бы не стал показывать эту сторону своего характера.
Сейчас же это был просто старый человек, глубоко задумавшийся о судьбе России.
Но была и ещё одна особенность у старого графа: его способность не просто предвидеть будущее, но и шаг за шагом видеть, как будут развиваться события. Причём предвидения эти были не только на короткое время, но и на далёкое будущее. Этими мыслями он, как правило, ни с кем не делился, и только иногда говорил об этом со старшим сыном.
Он понимал, что Россию ждут большие потрясения. Иногда ему казалось, что видит, как ворвутся к нему какие-то возбуждённые люди, разрушат его дворец, надругаются над женщинами, а его проткнут штыком… И куда вся эта величественность денется! Посыплется штукатурка, рухнет лепнина, надломятся колонны, и всё будет охвачено пламенем. Петербург разорён, а царь убит. Цвет нации, дворян, князей и баронов, повесят на фонарных столбах или расстреляют…
Где-то подобное уже было… Где?
Да во Франции – галантной и просвещённой! Уж ежели там такое могло случиться, то чего бы такому не быть и у нас? Да ведь и наш Пугачёв – тоже чудовище!
Это может случиться через год, а может и через пятьдесят лет, но произойдёт непременно.
И что делать, если всё неизбежно?
Александр Александрович усмехнулся своим фантастическим мыслям.
«Умный человек наш царь или не умный – про то один Господь знает. Всё от него зависит. Но вот вопрос: на нашей Он стороне или против нас? И страшный ответ получался: мы для Него никто, и задобрить Его никакими молитвами невозможно. Свершится то, что Он хочет».
– Прохор, голубчик, – очнувшись от своих мыслей, сказал Александр Александрович и на мгновенье замолчал, словно раздумывая, делать это или не делать.
– Что угодно-с? – спросил Прохор.
– Коньяку! – приказал Александр Александрович.
Как только приказание было выполнено, он тотчас же, не отпуская Прохора, осушил сначала одну рюмку, а потом и другую. Подумал: «Коньяк-то отменный, но я этих французов за одного только Вольтера в Сибирь бы всех сослал на вечные времена. Не было бы Вольтера, не было бы и Наполеона…».
Потом, взглянув на Прохора, тихо проговорил:
– Ну, ступай теперь, ступай. А ежели я буду снова просить у тебя коньяку, так ты это… того… Не давай мне больше!
– А ежели вы мне прикажете?
– Вот только посмей дать! Я тебя велю высечь. Всё! Ступай, ступай!
Прохор уже пошёл было, но Александр Александрович окликнул его снова.
– Погоди-ка, не уходи.
Прохор остановился.
– Дай-ка, голубчик, ещё одну рюмочку пропущу. Налей-ка мне.
– Наливать не велено, ваше сиятельство, – доложил Прохор.
– Что ты мелешь, Ирод? Кем не велено?
– Вами же и не велено, ваше сиятельство!
– Да я тебе приказываю!
Прохор помотал головою:
– Ничего не могу поделать, ваше сиятельство. Коньяком потчевать не велено. Разрешите идти?
– Иди, – устало велел Александр Александрович, – да скажи там, чтобы стелили мне уже постель. Спать я буду.
На следующее утро Александр Александрович проснулся рано с ощущением чего-то важного, случившегося вчера, но чего именно – вспомнил не сразу. А когда вспомнил, за голову схватился.
– И зачем я только согласился на это предложение? – проговорил он, ещё лёжа в постели и глядя на то, как за окном идёт дождь. – Ведь об этом сладкоголосом министре в последнее время идёт худая слава… Хотя: кто знает? Люди могут и наговаривать на него. Разве это не в природе человека?
Он встал с постели и подошёл к окну: по Карповке плыли чайки, нисколько не обращая внимания на дождь. Собственно, Карповка совершенно зря называлась речкою. На самом деле это был всего лишь один из рукавов Невы, который устремлял свои свинцовые воды в сторону залива.
– Неужели в эти воды войдут вражеские фрегаты, да ещё и начнут оттуда палить по домам, стоящим вдоль набережной? – с ужасом проговорил он. – Вот так станут напротив моего дома и дадут бортовой залп.
Он огляделся по сторонам. Спальня представляла собой зал, украшенный лепниной, а по потолку ещё и фресками. Божественной красоты нимфы хороводили над головой и смотрели оттуда на него глазами, полными любви.
– Неужели это всё рухнет когда-нибудь? – прошептал он. – Ждали прихода нового Пугачёва – дикого и кровожадного, боялись восстания на Сенатской площади, а тут вон оно чем обернулось: гибель к нам придёт от цивилизованной Европы, которой мы так поклонялись, будь она неладна. Тьфу!
12.
Капитан второго ранга граф Алексей Емельянов был в доме отца уже в десять часов утра. Он вошёл мокрый от дождя, снял шинель и фуражку и, не оглядываясь, передал её прислуге.
– Быстро же ты добрался из Кронштадта, – удивился Александр Александрович. – Уж не на воздушном ли шаре прилетел?
– Всё куда проще,– ответил Алексей. – На паровом катере ко мне утром явился нарочный и передал пакет с приказанием по делу, не терпящему отлагательств, быть как можно скорее у вас. Выгляните в окно! Я на нём и подошёл к дому.
Александр Александрович подивился:
– Что ты говоришь?! Да я и не смотрел в окно! Туда смотреть – одно расстройство. Дождь, туман. Вот по такому туману сюда и подойдёт английская эскадра и даст залп по домам. Дворцы посыплются, что твои карточные домики…
– Для того чтобы пройти в Неву, им надобно для начала потопить наш флот, а это будет не так-то просто, учитывая наши минные заграждения, – успокоил отца Алексей. – Потом им надобно будет взять Кронштадт, и только потом они смогут войти в Неву.
– И ты думаешь, не посмеют? Дай-то Бог!..
Александр Александрович рассмеялся старческим смехом, обняв сына, посмотрел в его лицо.
– Вот уж распотешил старика, так распотешил! Всем теперь буду рассказывать: Лёшка мой на паровых катерах гоняет по Финскому заливу и по Неве!
– Да что ж тут потешного-то, папa?
– Прямо к дому! – продолжал смеяться Александр Александрович, и у него на глаза выступили слёзы. – Эй, Прохор, а ну-ка, поди сюда!
Прохор выступил вперёд.
– Ты что же это, бездельник, не доложил мне, что граф явился сюда на паровом катере?
– Так ведь не успел-с, ваше сиятельство, – сказал Прохор. – Они сразу – как выпрыгнули на набережную, так и напрямки в дом! Я как раз в окно смотрел.
– А катер там ещё дожидается? – спросил Александр Александрович.
– Это ж не карета, – пояснил Алексей. – Катер ушёл на базу.
Александр Александрович продолжал смеяться, и видно было, что у него прекрасное настроение и он рад приезду сына. – Вот она, техника девятнадцатого века! А я всем говорю, что скоро уже будут и паровые кареты, а мне никто не верит. Будут, Алёшка, ты-то как думаешь?
– Думаю, до такой глупости люди не додумаются, – огорчил его сын.
– Ах, ничего ты не понимаешь! – махнул рукой отец.
– Да Бог с ними, с каретами! Что случилось-то, папа?? Почему меня так срочно доставили к вам?
– Успокойся, Алёшка: все живы!
– Но какая причина? Шутка ли сказать: наш фрегат находился на сторожевом дежурстве, когда за мною пришли, сняли со службы и доставили к вам.
Александр Александрович не торопился с ответом.
– Так ты и не позавтракал даже?
– Нет, конечно. Как только получил пакет, сейчас же отправился. Что-то важное?
– Очень, – подтвердил Александр Александрович, прекратив смеяться. Лицо его стало серьёзным и строгим. – Но сначала ты должен позавтракать… Эй, Прохор!
– Что угодно, ваше сиятельство? – спросил явившийся на зов хозяина Прохор.
– Вели принести завтрак в мой кабинет.
– Два прибора?
– Один!
– Но я не хочу есть, – сказал Алексей. – Прохор, мне ничего не нужно приносить! Я хочу знать, что случилось?
– Прохор, иди и выполняй! – приказал Александр Александрович. – Да поживее.
Прохор вышел, а Алексей сказал:
– Папa, я хочу знать, для чего меня вы вызвали столь срочно. Не томите…
– Узнаешь ещё, – отрезал Александр Александрович. – Покамест ты будешь есть, я тебе всё и расскажу. Ничего не утаю. А на голодный желудок принимать важные решения нельзя. Голод – плохой советчик.
– Я должен буду принять важное решение? – спросил Алексей.
– Да. Мы оба должны будем принять важное решение.
Пришла прислуга с подносом и стала выставлять на стол завтрак для молодого графа. Александр Александрович сказал:
– А теперь – ступайте, а ты, Прохор, никого сюда не пускай без особого разрешения.
Прохор почтительно поклонился и, пятясь, вышел из кабинета.
Александр Александрович приступил к своему рассказу…
Когда Алексей закончил завтракать, старый граф окончил своё повествование.
– Позвать людей, чтобы унесли посуду? – спросил Алексей.
– Пусть стоит, – сказал Александр Александрович. – Так Что ты думаешь о предложении Нессельроде?
Алексей некоторое время молчал. Потом неохотно проговорил:
– У нас на флоте идут упорные разговоры…
– Слухи или разговоры?
– Разговоры! Не доверяют ему. Как ни крути, он – иностранец!
– А знаешь ли ты, как государь ответил на такие разговоры? – спросил Александр Александрович.
– Откуда же мне знать?
– Вот то-то! Государь сказал, что русские чиновники преданы России, а иностранцы преданы лично ему! Всё это условности. Стоит ли на них обращать внимание?
– Условности?! А то, что на внешнюю политику России имеет большое влияние иностранец непонятного происхождения, это вам условности!? То, что во флоте нашем, в армии нашей что ни генерал, что ни адмирал, то – немец или австрияк, это нормально? Что, в России нет больше достойных?
– Эх, сын… Неужто и у тебя возникло чувство национального чванства? Сколько этих иностранных адмиралов и генералов сложили свои головы во славу России! Неужто позабыл ты историю нашу? Ещё князь Владимир, креститель Руси, был сыном Святослава Игоревича и иудейки. Разве не знал? Умалило это значение того, что сделал князь для Руси?! А Новгород и вовсе крестил иудей! Да кем были люди, которым мы нынче поклоняемся, как святым?! И откуда в тебе такое? Для нас царь и есть Россия. Так что не слушай ты эти разговоры! Вы там, часом, не собрались ли снова выходить на Сенатскую площадь? Смотри мне! Один из нашего рода уже выходил, и где он сейчас?
Алексей успокоил отца:
– Это совсем не то. Хотя разговоры, конечно, недозволенные.
– Ну?
– Не любят у нас Нессельроде!
– Да за что ж его любить-то? Он что – барышня?
– Тогда выскажусь точнее: не уважают его.
– Но почему?
– Он столько лет министр иностранных дел. Война – это результат его плохой работы. Разве не так?!
Александр Александрович рассмеялся:
– Какая глупость! Как может война разразиться из-за одного человека? Он тебе что – Елена Прекрасная, ради которой греки пошли войною на Трою? Здесь столкнулись интересы таких стран, как Англия, Франция, Россия… и Нессельроде здесь невиновен.
Алексей задумался, а потом тихо проговорил:
– Конечно, вы правы. Но и один человек, тем более ежели он – министр иностранных дел, может наделать много бед. У нас считают его чуть ли не врагом!
– Да что за вздор ты несёшь? Какой же он враг, ежели сам государь благоволит к нему? Уж не думаешь ли ты, что Николай Павлович при всём своём обширном уме ничего не соображает в людях?
– Думаю, – твёрдо ответил Алексей.
– Да не белены ли ты объелся, сын мой? – воскликнул Александр Александрович. – Может, для тебя и царь – враг?
– Царь не враг, за царя я горой встану! – воскликнул Алексей. – А вот Нессельроде – враг, втёршийся в доверие.
Александр Александрович тихо сказал:
– Карл Васильевич служил Павлу Петровичу, Александру Павловичу и вот теперь служит Николаю Павловичу! Столько лет! Неужто ты думаешь, что никто бы не заметил его вражеских устремлений?! У тебя есть какие-то сведения, которых я не знаю?
– Нет у меня никаких особенных сведений, – ответил Алексей, – а только то, что он натворил в нашем отчестве, может сделать лишь враг! – подумав, Алексей добавил: – Или круглый дурак!
– Да что же такого он натворил? Разве ты не знаешь, что всё решает государь?!
Алексей молчал и не знал, что ответить. И в самом деле, все его представления строились на догадках. А кого же винить, как не министра иностранных дел, австрияка с иудейскими корнями, когда идёт война и враг наступает со всех сторон?!
Александр Александрович успокоился и сел в кресло напротив сына.
– Хорошо, – сказал он. – Ты получишь чин, равный генеральскому, – это плохо?
– Хорошо, но неизвестно, какою ценою я его получу. Ежели он мне собирается дать секретное поручение, нет ли в этом какого-то подвоха?
Александр Александрович сказал:
– Я понимаю твои опасения. Но не думаю, что Нессельроде осмелится сделать что-то вопреки воле царя. Поезжай к нему, представься и, как только будут завершены все формальности с твоим переводом, войди в суть дела, а тогда и поймёшь, что от тебя требуется.
Александр Александрович позвонил в колокольчик. На зов явился Прохор.
– Вели закладывать карету. Алексей Александрович спешит.
Потом повернулся к Алексею:
– Вернёшься и расскажешь, какой у тебя был разговор, и мы вместе подумаем обо всём ещё раз.
Его и в самом деле ждали.
Графа Нессельроде Алексей видел и раньше: он приезжал в их дом, имел какие-то с отцом отношения, но, казалось, никогда не обращал внимания на детей. И вот теперь Карл Васильевич, пригласив Алексея Александровича в кабинет, выказал удивительную осведомлённость обо всех их семейных делах. Он даже знал, что кузен Алексея сейчас в сибирской ссылке, что, впрочем, нисколько не бросает тень ни на Александра Александровича, ни на его старшего сына.
Алексей смиренно слушал речь министра, понимая, что тот ведёт свою игру и, согласно её правилам, он должен почтительно его выслушивать, а истинные причины беседы будут озвучены позже.
Потом Карл Васильевич стал задавать вопросы, касающиеся его служебных обязанностей. Особенно интересовался паровыми двигателями и затем сказал:
– Ежели вы разобрались в паровых двигателях, то и в наших делах разберётесь.
– А нельзя ли узнать, в чём будут заключаться мои обязанности? – спросил Алексей Александрович.
– Можно, – охотно отозвался Карл Васильевич. – Мы пошлём вас за границу с тайным дипломатическим поручением. Ваша должность так и называется: посол по особым поручениям.
– Но почему ваш выбор пал именно на меня?
– А потому, что вас никто не знает, – рассмеялся Карл Васильевич. – Ни у нас, ни на Западе. Вы поедете с теми наставлениями, которые я вам дам лично, и выскажете их тем весьма высоким особам, которых я вам укажу. Когда именно поедете, и с кем будете беседовать – об этом мы сейчас говорить не будем. Но уже сейчас скажу вам о сути вашего задания: вам нужно будет вбить клин между нашими недоброжелателями из числа тех, кто ещё не вступил в войну против нас, а только подумывает, стоит ли в неё вступать, и Англией и, особливо, Францией.
– И я должен буду доказать им, что не стоит?
– Естественно, вы этого сделать не сможете. Они вам не поверят, но заронить сомнения сможете. Впрочем, всему своё время. Я ожидаю, что послезавтра в десять часов утра вы уже будете на службе. Займётесь изучением некоторых документов, которые вам, быть может, понадобятся. С переводом вашим всё уже улажено… Поезжайте на прежнюю свою службу, оформляйте перевод.
Через день к назначенному времени Алексей Александрович был в министерстве.
Поскольку мундир военного моряка был в данном случае неуместен, а мундир дипломатического служащего ещё надобно было сшить, явился он на новую службу в штатской одежде.
Карл Васильевич смерил его с ног до головы ласковым взглядом и коротко сказал:
– Ну, вот и прекрасно! Вы отлично выглядите: офицер – он всегда офицер… Идёмте я вас представлю нашим сотрудникам.
– У вас в министерстве тоже принято представлять? – спросил Алексей Александрович. – У нас, когда на корабль приходит новый офицер, принято перед всем строем торжественно представлять его экипажу.
Нессельроде рассмеялся:
– Идёмте, нас уже ждут.
И в самом деле: в небольшом зале сидели за большим столом господа в мундирах и орденах. При появлении министра все встали и застыли в торжественном ожидании. Алексей Александрович удивился: у всех присутствующих были каменные физиономии. Они были привычны к такой процедуре, и никто не выражал ни радости, ни презрения по поводу появления нового сотрудника.
– Господа, – сказал Нессельроде с сильным немецким акцентом. – Позвольте представить графа Алексея Александровича Емельянова, который был до недавнего времени морским офицером. Его прихода к нам требуют интересы отечества. Он удостоен звания действительного статского советника при должности посла по особым поручениям.
Наступившую паузу Алексей Александрович вновь попытался использовать для того, чтобы ещё раз всмотреться в лица, но и эта попытка не увенчалась успехом.
Нессельроде сделал паузу для того, чтобы все хорошо усвоили то, что он только что сказал, а затем продолжил:
– Алексей Александрович будет находиться в моём личном распоряжении, подчиняясь только моим приказам и государю, и никому более.
Опять пауза, и опять новое наблюдение, во время которого Алексей Александрович заметил лишь одну изумлённо вскинутую вверх бровь.
– Прошу любить и жаловать! Ну а теперь, господа, приступаем к нашим повседневным занятиям. Иван Васильевич Старцев проводит Алексея Александровича в его кабинет, а от остальных – жду докладов в своём кабинете, согласно существующему распорядку.
В первой просторной комнате стоял огромный стол, на котором стопками лежали толстые папки. Каждая имела золотое тиснение. Это был кабинет Ивана Васильевича Старцева. Из него большая полированная дверь вела в кабинет Алексея Александровича.
Иван Васильевич Старцев – человек уже немолодой и, по всей видимости, доверенное лицо министра, сказал новому сотруднику:
– Вот, ваше превосходительство, документация, с коею вы должны будете ознакомиться, прежде чем приступить к важным поручениям.
– Много, – произнёс Алексей Александрович, окидывая взором папки и стараясь не показывать своего напряжения по поводу того, что ему, морскому офицеру, пришлось сменить свою службу на эти бумажки, а теперь и откликаться на непривычное «ваше превосходительство». Подумал: «Теперь я точно превращусь в канцелярскую крысу!». – Когда я изучал на фрегате паровой двигатель, технической документации было меньше.
Иван Васильевич благоразумно промолчал.
– В течение какого времени я должен буду всё это проработать?
– Месяц. Но желательно было бы и быстрее.
– Месяц? – с сомнением проговорил Алексей Александрович. – А успею ли? Мне кажется, тут и за год управиться невозможно.
– Успеете. Я знаком с содержимым этих папок и, ежели понадобится, всегда готов пояснить значение каждого документа.
– А не могли бы вы мне коротко всё объяснить перед тем, как я начну это разбирать?
– Именно это я и хотел сделать сейчас, с вашего позволения.
– Я вас слушаю.
– Полагаю, слушать вы меня должны в своём кабинете.
Алексей Александрович проследовал в кабинет и уселся в кресло, стоящее у большого письменного стола. Иван Васильевич почтительно стоял.
– Если позволите, – сказал Старцев, – я начну излагать суть ваших будущих трудов.
– Излагайте.
– Дело в том, что нынешняя военная ситуация… – начал было Старцев.
– Почему вы стоите? – перебил его Алексей Александрович. – Или, согласно дипломатическому этикету, вам непременно надобно стоять? Садитесь!
– Благодарствую, – ответил с поклоном Иван Васильевич и уселся в кресло напротив. – Согласно нашему этикету, садиться перед начальником можно только после того, как он сам предложит, и не ранее.
– Давайте условимся так, – сказал Алексей Александрович, – вы всякий раз, когда нужно побеседовать со мною, будете без всяких церемоний садиться напротив и излагать свои мысли.
Иван Васильевич покачал головой.
– Это совершенно невозможно, ваше превосходительство, – вкрадчиво проговорил он. – И вам не советую подобным же образом вести себя со своим начальником.
– А у меня здесь только один начальник – Нессельроде.
– Здесь – только один, а за пределами оного учреждения ещё один.
– Стало быть, все остальные господа, которых я здесь видел, для меня не начальники?
– Естественно! Они для вас – коллеги. Я могу, ваше превосходительство, приступать к изложению?
– Да погодите! – воскликнул Алексей Александрович. – А в вашей среде принято задавать друг другу каверзные вопросы?
Иван Васильевич усмехнулся.
– У нас, ваше превосходительство, только такие вопросы и задаются. И никаких других не бывает, – пояснил он. – Даже если вас спросят, как вы себя чувствуете, или какая погода на улице, или не вы ли это обронили сейчас платок, и тогда ждите всенепременного подвоха и хорошо подумайте, прежде чем ответить.
– Понятно, – проговорил Алексей Александрович. – Но дело в том, что каверзный вопрос я хотел бы задать вам.
– Соблаговолите, – сказал Старцев с лёгким поклоном.
– Но я хотел бы получить на него прямой ответ.
– А это уж как получится, – усмехнулся Старцев. – Я вас слушаю.
– Правильно ли я понимаю, вы – человек, как я полагаю, с большим дипломатически опытом и хорошим знанием жизни будете вести дипломатическое поручение, а я лишь буду вашим прикрытием?
– Вы неправильно понимаете, – ответил Старцев. – Всё будет совсем не так. На самом деле начальником являетесь вы. Я лишь – помощник. Всё здесь подчинено единственной цели – помочь России. Все подчинены государю. Даже Карл Васильевич при всём своём безусловном авторитете ничего не может сделать, не согласовав прежде с императором. То же самое касается и любого другого человека, в том числе и вас. Делать надобно только то, что входит в круг интересов нашего отчества.
– Понятно, – пробурчал Алексей Александрович, решивший, что спрашивать о чём бы то ни было напрямую в этом учреждении бесполезно – всё равно не ответят. – Рассказывайте, что у вас там!
И Иван Васильевич приступил к изложению того, что должен будет делать Алексей Александрович, изучая документы первой папки.
– Дело в том, что государства, ведущие с нами сейчас войну, хотят лишить Россию любых притязаний на что-либо. По замыслу европейских держав, Россия должна лишиться выходов в Чёрное и Балтийское моря для своего военного флота, а равным образом и в Белое. Её выход к просторам Тихого океана также представляется некоторым державам совершенно недопустимым. По их мысли Россия должна уйти из Крыма, с Кавказа и с Нижнего Дуная, прекратить попытки усилить своё влияние в Южной Сибири и в Средней Азии. Граница Российской империи с империею Австро-Венгерскою должна, по их мнению, проходить по реке Днепр, а может, и по реке Дон.
При этом Россия должна принять эти условия мира, а ежели не захочет, её принудят к этому. Более того, по их мнению, Россия ведёт себя непозволительно и на Балканском полуострове, который, как известно, принадлежит Османской империи.
Наш государь неоднократно заявлял, что ему небезразлична судьба православных народов, находящихся ныне в плену у турецких захватчиков.
Османская империя многим в Европе порядком надоела, и особенно Австрии, которая бы хотела избавиться от её присутствия на Балканах, но вовсе не для того, чтобы тамошние славянские народы воссоединялись с Россиею, а для того лишь, чтобы занять её место.
И в этом отношении Австрия видит в России опасного соперника. И это именно то, что может подвигнуть Австро-Венгрию на войну против России.
И вот это неблагоприятное для нас развитие событий и надобно предотвратить, пока ещё не поздно.
– Я готов сделать всё, что от меня будет зависеть, – сказал Алексей Александрович, совершенно потрясённый панорамой событий, которая столь страшно распростёрлась перед его воображением. – Что от меня требуется?
Старцев кивнул.
– От вас требуется изучить материалы, касающиеся интересов Российской империи на Балканах. Здесь мнения австрийских дипломатов, некоторые из коих добыты нами с помощью разведки; мнения славян, проживающих там; мнения русских дипломатов, политических деятелей и наших агентов, работающих на этом направлении.
– И после этого я получу какое-то задание?
– Именно так!
– Какое?
Иван Васильевич Старцев развёл руками.
– А вот об этом вам сообщит сам Карл Васильевич, а я не уполномочен.
– Хорошо, хорошо! – охотно согласился Алексей Александрович. – Я готов немедленно приступить к своим обязанностям. Что у нас первое?
– Папка с отчётом о положении дел в Черногории, каковая в некоторых документах именуется Монтенегро. Черногория – это наш самый надёжный союзник на Балканах, и у государя большие надежды на неё. Прикажете принести папку?
– Несите! – скомандовал Алексей Александрович.
Так прошли две недели напряжённой, изнурительной работы. Алексей Александрович выписывал для себя то, что ему казалось наиболее важным, но большую часть полученной информации запоминал, и у него складывалась страшная картина происходящих событий: Россия имеет все шансы сойти с исторической сцены, но она не сдаётся и сопротивляется.
Выносить документы за пределы здания министерства категорически воспрещалось, поэтому Алексей Александрович просиживал в своём кабинете с утра до позднего вечера, делая лишь перерыв на обед. Отобедав, тотчас же возвращался в кабинет.
Дома отец изредка спрашивал о том, что же происходит и чем там так сильно он занят.
– Алёха, признайся, ты не жалеешь, что оставил флот? – спросил однажды Александр Александрович.
– Нет, – коротко ответил Алексей.
– Но ведь там романтика – море, пушки, паруса, паровые двигатели, неприятель на горизонте, а здесь кабинеты и только.
– Я не жалею, – повторил Алексей. – То, что я сейчас делаю, не уступает по своей важности морской службе.
– Но ты хотя бы можешь сказать, чем ты там занимаешься?
Алексей ответил отцу.
– Папа?! Граф Нессельроде ваш, а не мой друг. Вот у него и спросите! А для меня он начальник, и ослушаться его приказания я не смею.
Александр Александрович рассмеялся.
– А приказание такое: держать язык за зубами?
– Возможно, – коротко ответил Алексей.
Отец опять рассмеялся.
– Вот теперь я вижу, что ты у меня стал настоящим дипломатом – что ни спросишь, ни на один вопрос нет толкового ответа. Правильно, сын мой! Так и нужно! Ну, а с Карлом Васильевичем я и в самом деле при случае переговорю, можешь в этом не сомневаться. А то ведь и мне тоже судьба отчества небезразлична.
Через две недели Алексей Александрович узнал от Нессельроде некоторые подробности своей предстоящей деятельности. Карл Васильевич, казалось бы, без всякого повода пришёл в его кабинет и поинтересовался, понятен ли ему смысл того, чем он занимается? Иван Васильевич Старцев уже доложил министру о том, какие именно документы сейчас изучаются.
Нессельроде кивнул в сторону помощника, и тот вышел из кабинета, а министр по-хозяйски сел в кресло и сказал, словно продолжал начатый разговор:
– Тот, кто на паровом фрегате крейсировал на подступах к Кронштадту, должен понимать, что в некоторых случаях лучшим средством обороны является нападение.
Алексей Александрович хотел возразить, но Нессельроде выставленными вперёд ладонями отбросил всякие возражения:
– Я вовсе не призываю наш доблестный флот идти на прорыв и атаковать английское побережье и запереть морские подступы к Лондону! Цель дипломатии – добиться осуществления своих планов не на полях сражений, а в тиши кабинетов. И значение такой победы для отечества иной раз бывает не меньшее, чем виктория на поле брани. – Нессельроде сделал паузу и оглядел сидящего перед ним молодого сотрудника.
В это время в кабинет без стука вошёл личный секретарь Нессельроде и доложил, что всё уже готово и его ожидают.
– Ох, уж эти мне шведы! – воскликнул министр возмущённо. – Какие они нетерпеливые! Вечно куда-то спешат!
Потом кинул секретарю:
– Подождут немного, ничего с ними не случится.
Видимо, на дипломатическом языке это означало «Пошёл вон!», потому что секретарь, кивнув, немедленно исчез, а министр повернулся к собеседнику и продолжил прерванную мысль.
– Что бы вы стали делать, если бы увидели, что на поле брани на вас надвигаются превосходящие силы противника?
– Тут у меня было бы только два выхода, – сказал Алексей Александрович, – умереть в бою или отступить.
– Есть ещё и третий выход, – усмехнулся Нессельроде. – Сдаться! И не говорите, что вы не знали про него! Сдаться, если тебя окружили и сопротивление бессмысленно, – иногда самое разумное решение. Разве не так?
– В известном смысле – именно так, – согласился Алексей Александрович.
– Но сдаваться нужно так, чтобы сохранить себе жизнь. А для этого нужно быть готовым к любым возможностям, усыплять бдительность противника, показывать, что даже ежели ты и проиграешь эту битву, сопротивление будет продолжаться и прольётся много крови, ежели не будет заключён мир, приемлемый и для побеждённого, – подвёл итог министр.
Он встал и кивнул своему новому сотруднику.
– Меня ждут шведы, пора идти…
Он уже направился к двери, как вдруг повернулся и проговорил:
– У нас на Балканах много помощников, которые уже воюют на нашей стороне. Одни черногорцы чего только стоят! До тех пор, пока существует хотя бы один черногорец, Османская империя не будет себя чувствовать спокойно на оккупированных славянских землях. Черногория – это такая сила, с которою вынуждены считаться все. В том числе и австрийцы. Разговаривать с австрийцами, дружбу которых Россия столь неосмотрительно потеряла, мы можем теперь не только на языке взаимных угроз или претензий, но и с помощью черногорских доводов. Если даже Россия сейчас сдастся, и тогда черногорцы не сложат оружия и рано или поздно прогонят турок. И это знают все: и в Константинополе, и в Вене, и в Лондоне, и в Париже.
Уже подходя к двери, министр сказал с улыбкой:
– Не беспокойтесь, что не знаете черногорского языка. Это не такой уж сильный пробел в вашем образовании. Уверяю вас: учить черногорский язык вам не придётся.
– Да я готов! – возразил Алексей Александрович.
– Это весьма похвально, но только вряд ли вам это понадобится. Тамошняя элита, кроме немецкого и французского языков, прекрасно говорит и на русском.
С этими словами он удалился, оставив своего сотрудника в некотором недоумении. В кабинет вошёл Иван Васильевич. Но Алексей Александрович понял, что спрашивать у него каких-то пояснений не стоит. Министерство иностранных дел – не то место, где можно с кем-то разговаривать по душам.
«Да, – подумал он, – всё-таки паровой фрегат – совсем другое дело. Там экипаж, и каждый знает: ежели бой, то на всех один. И ежели будут тонуть – то вместе. И кто за что отвечает – всем понятно. Здесь же всё непонятно. А что ежели даже и Нессельроде ничего не понятно! Все ходят с важными лицами, изображают озабоченность, но никто и ничего не понимает! Нет! Этого не может быть. Мы бы давно погибли, ежели бы так было. Они что-то, вне всякого сомнения, понимают, но не говорят. А я не имею права спрашивать – вот и всё!».
Он представил себя простым матросом на корабле. Не дело спрашивать у капитана отчёта в его действиях, мол, куда держишь курс да почему. Дело матроса – выполнять приказы!
Алексей Александрович спросил у вошедшего в кабинет помощника, что же представляет собой черногорский язык?
– Я могу вам дать руководство и небольшой очерк о нём.
– Нет-нет, – ответил Алексей Александрович. – Я думаю, что Карл Васильевич прав и мне не потребуется специальных знаний в области славянских наречий.
– Как вам будет угодно, – согласился Иван Васильевич и предложил ознакомиться с перепиской по поводу судоходства на Дунае.
– Вот это, пожалуй, для меня будет полезнее, – кивнул Алексей Александрович.
Старцев неторопливо развязал тесёмочки и, положив папку на стол, сказал:
– Я предлагаю начать с донесения нашего агента из Будапешта. Вот оно сверху.
В самый разгар изучения нюансов дунайского судоходства в кабинет явился посыльный и заявил, что к его превосходительству просится на приём некий господин. Посыльный подал визитную карточку, и Алексей Александрович прочёл на ней:
«Аслан Ибрагимбеков. Торговля тканями и мехами».
– Что за Ибрагимбеков? – изумился Алексей Александрович. – И какое я имею отношение к торговле тканями и мехами?
– Он уверяет, что вы его знаете и у него есть до вас какое-то важное дело, – доложил посыльный.
Алексей Александрович вопросительно посмотрел на Старцева.
– Иван Васильевич, поясните мне: есть ли в моих должностных обязанностях пункт, согласно которому я должен заниматься мехами и тканями?
– Нет, ваше превосходительство, такого пункта не имеется, – ответил помощник.
– И что же я, по вашему мнению, должен ответить этому просителю?
– Вы и в самом деле уверены, что не знаете этого Ибрагимбекова? – спросил Иван Васильевич.
– Да я впервые слышу про него!
– В таком случае, думаю, этот господин что-то перепутал, поэтому вы, любезнейший, – с этими словами он повернулся к посыльному, – объясните ему в деликатных выражениях и оградите его превосходительство от посторонних.
И они продолжили прерванное занятие. Алексей Александрович уже через минуту забыл об этом маленьком недоразумении.
Но вечером того же дня, когда он после вечернего чая собирался почитать перед сном что-нибудь из изящной словесности, дабы утолить свою жажду прекрасного и отдохнуть от служебных дел, к нему явился Прохор и доложил, что явился какой-то важный господин нерусской наружности и настоятельно просит принять его.
Алексей Александрович взял с подноса визитную карточку и прочёл на ней то же, что уже читал сегодня на службе: «Ибрагимбеков… Торговля тканями….
– Какой вздор! – сказал Алексей. – Я понятья не имею, кто он такой, и не желаю его принимать ни на службе, ни дома. Передай ему, чтобы катился ко всем чертям.
Прохор улыбнулся и сказал:
– Этот господин велел передать вам, ваше превосходительство, что вы с ним уже встречались, и велел передать вот это.
Алексей взял в руки красивую деревянную коробку, покрытую резьбой, и, раскрыв её, обнаружил в ней изящный пистолет.
– Что это? – изумился Алексей.
Прохор пояснил:
– Этот человек сказал, что виделся с вами на Кавказе и тогда у вас при себе был только один пистолет, вот он и решил подарить вам второй. Говорит, что на Кавказ нужно приезжать, имея при себе не один пистолет, а хотя бы два.
Что-то щёлкнуло в памяти Алексея Александровича, и он воскликнул:
– Вспомнил! А ну-ка, где его визитка?
Он взял протянутую ему визитку, просмотрел её ещё раз и окончательно всё вспомнил.
– Ну да, ну да! Это же он самый и есть!
– Прикажете привести? – спросил Прохор.
– Да ты-то почему проявляешь такую заинтересованность в его визите?
– Да просто так, – замялся Прохор. – Человек попросил, а я вот и выполняю…
– Сколько он тебе дал? – с усмешкой спросил Алексей Александрович.
– Да ничего не давал!
– А ну-ка побожись!
Прохор смутился и проговорил.
– Побожиться не могу, ваше превосходительство.
– Да почему же это?
– Не смею согрешить…
– Так сколько дал-то?
– Три рубля, – сознался Прохор. – Вот, извольте посмотреть, – и он достал три серебряных монеты и показал их хозяину.
– Видать, я ему очень нужен! – воскликнул Алексей Александрович. – А ты впредь говори мне всю правду, не тая ничего. А теперь веди его ко мне.
Минуты через две перед ним почтительно стоял одетый в европейское платье и источающий дорогие ароматы господин, в котором лишь при очень пристальном рассмотрении можно было узнать кавказского князька, с которым когда-то судьба столкнула Алексея Александровича на пути в крепость Грозную.
– Алексей Александрович! – сказал вошедший с порога. – Позвольте засвидетельствовать вам моё почтение.
Это было произнесено слащаво и с каким-то непривычным для русского уха акцентом, и Алексей Александрович сразу подумал, что слова эти долго выучивались вошедшим и даже репетировались.
– Чем могу быть полезен? – спросил хозяин кабинета, предлагая гостю сесть на диван.
Аслан Ибрагимбеков поклонился, уселся на предложенное место и ответил:
– Помните, ваше превосходительство, я вам говорил ещё тогда, на Кавказе, что собираюсь перебраться на жительство в столицу?
– Помню. И что из этого следует?
Источая любезность, гость продолжал:
– Я случайно узнал, что вы перешли на службу в министерство иностранных дел, а у меня как раз возник один вопрос к этому министерству, но давайте об этом поговорим позже.
– Давайте, – охотно согласился Алексей Александрович, чувствуя, что с ним затевают какую-то игру.
Гость с Кавказа проговорил:
– Если вы позволите, ваше превосходительство, то я бы спросил у вас: удалось ли вам решить дело с вашим кузеном, который томится в Сибири?
Алексей Александрович подивился хорошей памяти посетителя и ответил односложно:
– Не удалось.
– И что же вы намерены, ваше превосходительство, в этой связи предпринять?
– Ничего.
Аслан Ибрагимбеков удивился:
– Как это ничего? Но ведь он же ваш родственник!
– Я ничего не намерен предпринимать, – ответил Алексей Александрович твёрдым голосом. – Исправить создавшееся положение совершенно невозможно.
– Так уж и невозможно? – покачал головой Аслан Ибрагимбеков и хитро усмехнулся.
Алексей Александрович почувствовал в словах гостя скрытый намёк. Отчего-то ему стало не по себе.
– Как благонамеренный и законопослушный гражданин России, – ответил он, – я обязан смириться с существующим положением вещей и подчиниться обстоятельствам.
– А вы уверены, что всё сделали для спасения брата? – спросил Аслан Ибрагимбеков, опять же хитро и многозначительно улыбаясь.
– Уверен, – твёрдо ответил Алексей Александрович, чувствуя, что ему уже совсем не нравится этот разговор.
Горец развёл руками, изображая своё бессилие объяснить что-то очень важное.
Чтобы сменить тему Алексей Александрович спросил:
– А что случилось с тем человеком, которого я ранил тогда кинжалом? Он выжил?
Гость поднял на хозяина удивлённые глаза.
– Ну что вы! При таком ранении разве можно выжить? Он умер! – ответил он равнодушно.
– Умер? Правда? – изумился Алексей Александрович.
– А что вас так удивляет? Он разбойник, а всякий разбойник должен понимать, что рискует жизнью. Умер – туда ему и дорога!
– Стало быть, я убил человека?
– Успокойтесь, ваше превосходительство! – утешил его Аслан Ибрагимбеков. – Не вы его убили, а он сам нарвался на ваш кинжал. Да и кинжал был очень уж острым.
Алексей Александрович с ужасом подумал: «Выходит, я убил человека!».
Теперь Аслан Ибрагимбеков выразил желание сменить тему разговора.
– Если бы ваше превосходительство позволили, я бы хотел изложить суть моей просьбы, – сказал он.
– Да-да, я слушаю вас.
– Я переехал в Петербург не просто так, а ради того, чтобы заниматься здесь прибыльною торговлею.
– Я это уже понял, – проговорил задумчиво Алексей Александрович. – Ткани и меха – так, кажется?
– Именно так, ваше превосходительство! И я хотел бы попросить вас сделать мне одолжение.
– Не понимаю, чем бы я мог помочь вам в вашем предприятии? – удивился Алексей Александрович. – Ни в тканях, ни в мехах я совершенно ничего не смыслю.
– Да там ничего и не надобно смыслить! Дело заключается в том, что я хотел бы несколько расширить торговлю, а для этого мне нужно делать закупки за границею.
Алексей Александрович удивился:
– Делайте. Кто ж вам не даёт?
Аслан Ибрагимбеков грустно усмехнулся.
– Сейчас идёт война, – сказал он.
– Война идёт, – возразил Алексей Александрович, – но к нам по-прежнему попадают товары из Англии и Франции – стало быть, война торговле не помеха?
– Это не совсем так, – возразил Аслан Ибрагимбеков. – Дело в том, что попадают они к нам кружным путём и из-за этого становятся очень дорогими. Ежели бы не война, то товары из Лондона попадали бы к нам в Россию прямо через Питер или Ригу, ну а так-то они проделывают трудный путь и попадают в Россию уже по совсем другой цене.
– Это верно. Война – она всем приносит убытки, – сказал Алексей Александрович. – Поэтому приходится терпеть.
– Вот и у меня тоже, – сказал кавказец, – возникают затруднения с торговлею – именно по причине затянувшейся войны. Скорей бы она уже закончилась!
– Ну и чем я бы мог вам помочь?
– Я бы хотел посетить для установления новых торговых сношений страну, которая сейчас пребывает с Россией в натянутых отношениях.
– Это какую же?
– Австро-Венгрию, – ответил Ибрагимбеков.
Алексей Александрович удивился.
– Мы не воюем с нею, езжайте себе на здоровье!
Ибрагимбеков рассмеялся:
– Так-то оно так, но для поездки требуется разрешение от министерства иностранных дел.
– Ну, так и получите его. Я такими вещами не занимаюсь. У меня в министерстве совершенно другие обязанности.
– Ваше превосходительство, – сказал Ибрагимбеков жалобным голосом. – Я всё понимаю, но не могли бы вы похлопотать за меня, походатайствовать. Одно ваше слово, и разрешение будет выдано. Что вам стоит?
Алексей Александрович сказал:
– Я так понимаю, что вы уже пытались обращаться в министерство и получали отказ?
– Ни в коем случае! – заверил его Ибрагимбеков. – Я даже не пытался.
– Но почему же?
– Потому что я знаю, что это бесполезно. У меня нет здесь никаких связей, за меня никто не может поручиться, так зачем же я буду нарываться на отказ?
– Да вы попытайтесь сначала! Чего вы боитесь?
– Я боюсь, что, ежели получу отказ, во второй раз моей просьбы уже никто рассматривать не будет. Честь мундира и всё такое. Поэтому самым лучшим было бы получить согласие с первого разу.
Алексей Александрович не знал, что сказать.
– Поймите, – продолжал убеждать его Ибрагимбеков. – Ведь я лицо не вполне благонадёжное.
– Это почему же? – удивился Алексей Александрович. – Разве вы не гражданин нашего государства?
– Гражданин-то гражданин, но как бы и не совсем… – промямлил Ибрагимбеков. – Все обитатели гор находятся у российских властей под негласным подозрением. Мы – люди второго сорта!
– Какая чепуха! – возразил Алексей Александрович. – Кабардинцы вошли в союз с Россией ещё при Иване Грозном, и никто их ни в чём не подозревает, а грузин князь Багратион прославился в войне 1812 года, стал у нас знаменитым генералом.
Ибрагимбеков сказал:
– Ваше превосходительство, я всё это знаю. Но вы помните, что было тогда в горах? Вы случайно проезжали мимо, попали в беду, а я случайно оказался рядом и помог вам?
– Помню.
– Вот и теперь представьте: я случайно проходил мимо и оказался в беде, а вы оказались рядом и… Почему бы вам не помочь теперь мне?
Алексей Александрович задумался.
А не был ли тот эпизод спектаклем – ведь именно так утверждал тогда его кузен. А ежели это всё было по-настоящему и теперь получится, что я неблагодарное существо, как потом с этим жить? Нет, уж лучше я ему помогу, чем потом буду укорять себя за неблагодарность.
– Хорошо, – сказал он, наконец. – Я обещаю вам, что сделаю всё что смогу. Но только свой подарок заберите назад.
Аслан Ибрагимбеков удивился:
– Не подумайте, что это моя плата за вашу услугу. Она для меня будет бесценна, и этот мой скромный подарок по сравнению с нею – просто ничто!
– Нет-нет! – твёрдо заявил Алексей Александрович. – Я на службе, и мне не положено. А то, что я вам обещал, – я постараюсь сделать.
Уходя, Ибрагимбеков рассыпался в благодарностях и на прощание проронил:
– Уверяю вас, ваше превосходительство, что я ещё найду способ отблагодарить вас за вашу помощь – это будет один очень ценный совет, который вам потом пригодится.
Алексею Александровичу было неинтересно знать, что это за совет, и они на том расстались.
На следующий же день Алексей Александрович переговорил со своим помощником и коротко изложил ему свою просьбу: мол, человек когда-то спас меня в горах от нападения разбойников и вот сейчас он просит…
Старцев заверил, что дело – совершеннейший пустяк и он его устроит сегодня же.
Алексей Александрович поблагодарил его, но точно знал, что Старцев сообщит об этом эпизоде либо самому министру, либо кому-нибудь ещё…
Ещё через день к нему домой снова приехал Ибрагимбеков и попросил принять его.
Алексей Александрович велел Прохору тотчас же привести к нему гостя с Кавказа.
После всех необходимых приветственных церемоний и общих фраз Ибрагимбеков сказал графу:
– Я пришёл к вам, ваше превосходительство, чтобы отблагодарить вас.
– Мне ничего не нужно, – заверил его Алексей Александрович. – Езжайте в Австрию и торгуйте себе на здоровье. В конце концов, процветающая торговля – это то, что способствует благосостоянию государства, и я надеюсь, что ваше предприятие посодействует улучшению жизни в нашей стране.
– Я пришёл к вам с пустыми руками, – ответил Ибрагимбеков, – и вся моя благодарность в том совете, который я хочу дать вам.
– В совете? – удивился Алексей Александрович. – Дайте. И я посмотрю, можно ли им воспользоваться.
Ибрагимбеков продолжал:
– Прекрасно помню историю, связанную с вашим братом, который сейчас находится в Сибири и не может выбраться оттуда.
– Ну, что ж. Я рад, что у вас хорошая память.
– И я знаю, каким простым способом его можно было бы оттуда вызволить?
Алексей Александрович изумился. Но мало ли каких чудес не бывает на свете?
– Каким способом?
Ибрагимбеков сказал вполголоса:
– Для этого надобно взять в плен какого-нибудь важного для царя человека, например министра иностранных дел графа Нессельроде, и попросить за него выкуп. А выкупом было бы освобождение вашего двоюродного брата из Сибири. Ежели желаете, я бы помог вам устроить это дело.
У Алексея Александровича потемнело в глазах. Ему только что предложили государственную измену и разбой, а он вчера хлопотал за этого человека. Всё-таки надобно было верить кузену. Ведь он служит на Кавказе и ему лучше знать, что это за люди!
– Как вам нравится моё предложение? – спросил Ибрагимбеков, хитро улыбаясь.
– Оно мне не нравится, – ответил Алексей Александрович, вставая и давая понять, что разговор окончен.
Ибрагимбеков тоже встал, и, увидев, что выражение лица у графа изменилось, раскланялся и ушёл.
Графу Алексею Александровичу Емельянову путь предстоял неблизкий. Нужно было под видом скучающего русского дворянина, ищущего любовных утех и лениво интересующегося искусством, проехать по дорогам Пруссии, Швейцарии в Северную Италию и, двигаясь вдоль итальянского побережья Адриатического моря до самого юга, найти способ пересечь его и попасть в Черногорию. Сделать это было не так-то просто, ибо Черногория считалась турецким владением (каковым на самом деле не являлась), и чисто теоретически могли быть возражения со стороны турецких пограничных служб.
Нессельроде лично инструктировал Алексея Александровича. Вопреки своему обыкновению выражаться туманно, он на это раз говорил откровенно и называл многие вещи своими именами.
– Черногорские владыки традиционно ориентировались на помощь России и на протяжении долгого времени получали постоянные денежные субсидии.
Черногория вела непрекращающиеся войны с османскими угнетателями за политическую независимость и достигла в этом значительных успехов.
Преемником владыки Петра II, известного государственного деятеля, поэта и мыслителя своего времени, стал князь Данило I Негош, первый светский князь Черногории.
По сложившейся традиции черногорские правители обладали высшей духовной и светской властью. Однако первым, кто воспротивился установленному порядку, стал преемник Государя и Митрополита Петра II князь Данило Негош. Государь Черногории с этой целью предпринял специальное путешествие в Россию, с тем, чтобы испросить у Высочайшего покровителя Черногории нашего государя разрешения не принимать церковного чина, к которому князь Данило не чувствовал призвания. Благословение государя дано было незамедлительно в 1852 году.
Наших людей в Черногории предостаточно, – продолжал министр. – Но все ли они наши на самом деле – вот это большой вопрос. – В вашу, Алексей Александрович, задачу входит вступить в сношения с черногорским князем Данилой Петровичем Негошем и довести до его сведения основные идеи русской политики на Балканах.
– А в чём они заключаются – эти идеи? – спросил Алексей Александрович. – Я, конечно, внимательно читал документы, но есть ли что-нибудь ещё?
Нессельроде горько рассмеялся.
– Ежели бы я знал, непременно довёл бы до вашего сведения. – Но я и сам не знаю точно. И никто не знает, – он оглянулся по сторонам: в кабинете, кроме них не было больше никого. – Скажу вам, Алексей Александрович, по секрету, что и сам государь не знает, а ежели кто-то возле него и находится, кто утверждает, что знает правду, то он самый настоящий плут и мошенник!
Нессельроде даже побагровел при этих словах от возмущения, видимо, имея в виду кого-то конкретного, и очки его заблестели в лучах осеннего солнца. Алексей Александрович осторожно спросил:
– А есть такие?
Нессельроде только рукой махнул. Сказал с досадой:
– Не будем о плохом! Сейчас я буду говорить только о ваших задачах и о том, что нужно иметь в виду, чтобы их можно было благополучно выполнить.
– Я весь во внимании, – сказал Алексей Александрович.
Нессельроде продолжал:
– В идеале нам бы хотелось, чтобы весь славянский мир Балканского полуострова вошёл в состав Российский империи…
Алексей Александрович с сомнением покачал головой, и Нессельроде согласился с ним:
– Вы правы! Препятствий для этого слишком много. Начать с того, что славянские земли Балканского полуострова никак не граничат с нашим государством. Кроме того: славяне очень неоднородны. Сербы, черногорцы и болгары – православные, а хорваты и словенцы католики, которые даже слышать не хотят ни о каком союзе с Россией. Они скорее пойдут на сговор с итальянцами или австрийцами. А ведь есть ещё и славяне, исповедующие магометанство. У этих только одно название, что славяне – они ни по внешнему виду, ни по убеждениям не отличаются от турок. Вступать в соприкосновение с этими славянами – просто даром тратить время. А потому у России остаётся лишь три славянских народа, на которые она может рассчитывать на этом театре политической деятельности – сербы, черногорцы и болгары. Но сейчас идёт речь о черногорцах.
Алексей Александрович внимательно слушал, а Нессельроде вдруг задал ему неожиданный вопрос:
– Насколько нам известно, вы ведь уже были в начале этого года на Кавказе и видели там горцев, не так ли?
Осведомлённость министра о частной поездке к его двоюродному брату ошеломила Алексея Александровича настолько серьёзно, что ему показалось, будто он только сейчас начал понимать, куда он попал и насколько эта структура могущественна.
– Да, я был в этом году на Кавказе, – ответил он, не видя причин отпираться.
Нессельроде заметил в собеседнике некоторое напряжение и сказал:
– Я не спрашиваю вас о том, что вы там делали, но об одном всё же спрошу: за время своей поездки смогли ли получить хоть какое-нибудь представление о тамошних горцах?
– Да, кое-какое представление получил.
– Так вот, черногорцы, к которым вы едете в качестве моего посланника по особым поручениям, те же горцы, но только говорящие по-славянски и намного более воинственные.
– Никогда бы не подумал, – с изумлением проговорил Алексей Александрович. – Неужели славяне могут быть такими же головорезами, как наши дикие кавказские горцы?
Нессельроде рассмеялся.
– Славяне могут быть даже и большими головорезами! Эти черногорцы, к вашему сведению, делятся на племена, и между племенами существует давняя вражда. У них в обычае кровная месть, и тех из черногорцев, которые, испытывая страх перед турками, приняли магометанство, православные черногорцы просто вырезают. Режут целыми деревнями – от взрослых до последнего младенца.
– Православные режут младенцев? – ужаснулся Алексей Александрович.
– Именно так! – подтвердил Нессельроде.
– Но, быть может, у вас неправильные сведения? – растерянно проговорил Алексей Александрович.
Нессельроде рассмеялся своим тихим старческим смехом.
– У меня сведения правильные – смею вас заверить! Принятие магометанства у черногорцев карается смертью – и тому, кто принял, и всем его родственникам, независимо от возраста.
Нессельроде посмотрел на своего молодого сотрудника так, словно бы ожидал от него каких-то возражений, но тот так и не нашёл, что ответить. И потому Нессельроде продолжил беседу в своей обычной вкрадчивой манере.
– Князь Данило Второй, к которому вы едете, – это, как нам хочется думать, наш человек. Князем он стал при нашей горячей поддержке, и хотя Запад его не признаёт таковым, но реальная власть в Черногории принадлежит именно ему – с этим все считаются. Так вот, Данило Второй менее кровожаден и ставит своею задачею просто изгнать славян, продавшихся туркам, с черногорской земли. Я думаю, это вполне разумная мера. Зачем проливать кровь, ежели можно обойтись без этого? Впрочем, я не сомневаюсь в том, что, ежели отуреченные черногорцы откажутся покидать Черногорию, то их всех ждёт смерть. Черногорцы, к вашему сведению, Алексей Александрович, народ очень мстительный и обид не прощают никому. Так что, когда будете там, старайтесь с ними не ссориться.
Нессельроде опять рассмеялся и сказал:
– Я, впрочем, думаю, что до этого не дойдёт. Не так давно в Черногории произошли кровавые события: турки задались целью полностью истребить всех черногорцев до последнего, раз уж их никак нельзя подчинить. Они обложили их со всех сторон, и война была нешуточная. Черногорцы умеют воевать, и у них под ружьё встали все мужчины в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет. Но я думаю, что турки имели в тот раз все шансы уничтожить этот непокорный народ, ведь Россия далеко, а Черногория – внутренняя область Османской империи.
– Но неужели Россия никак не вмешивалась в те события?
– Вмешивалась, – пояснил Нессельроде. – Но это вмешательство было чисто дипломатическим. Послать туда войска мы не могли, а денег у нас вечно не хватает, ведь всякая война – это прежде всего деньги. И вот тут-то и случилось то, ради чего вы сейчас отправляетесь в это дальнее странствие. В дело вмешалась Австро-Венгрия.
– На чьей стороне? – не понял Алексей Александрович.
– На стороне Черногории.
– Они послали туда свои войска? – удивился Алексей Александрович. Газеты он читал, но никогда не слышал о таком событии.
– Нет, конечно, – вкрадчиво ответил Нессельроде. – Но они сделали вид, что могут и хотят их туда послать. И турки поверили. И отступили от Черногории. Это и послужило причиною того, что в настоящее время черногорцы всё ещё живут на свете, а не лежат в земле.
– И что из этого следует? – удивился Алексей Александрович. – Ведь это хорошо, что австрийцы так поступили, не так ли?
– Конечно, хорошо! И это делает им честь! Но теперь у черногорцев возникает новый вопрос. Отгадайте какой?
– Не могу представить, – честно признался Алексей Александрович.
Нессельроде охотно пояснил:
– Болгары уже давно этим вопросом задаются, и вот теперь он же возник и у черногорцев. – Нессельроде сделал паузу, а затем продолжил: – А вопрос такой: если нам на помощь в трудную минуту пришла Австро-Венгрия, то, может, нам на неё и следует рассчитывать в дальнейшем? Отказ Черногории от участия в Крымской войне вызвал охлаждение в отношениях с Россией.
– А как же славянское единство?
– Да полноте! Существует ли оно вообще? С поляками у нас дружбы никак не получается, а вот получится ли она с южными славянами – это вопрос, и именно вам, Алексей Александрович, придётся им заняться. Вам всё понятно?
– Не всё, – признался Алексей Александрович.
– Спрашивайте, покуда у вас есть такая возможность. Потом у вас уже не будет такой возможности, и долгое время вы должны будете действовать по своему усмотрению.
– Я вот всё думаю, – сказал Алексей Александрович. – А будет ли толк нам от всего этого?
– От чего именно?
– Какая нам польза от них, кроме того, что они славяне и некоторые из них православные?
Нессельроде благосклонно кивнул молодому своему сотруднику и сказал:
– Вопрос хотя и задан не в дипломатической форме, а по-морскому просто и прямо, но всё же он хороший. Черногорцы – люди, которые умеют воевать, и наши боевые действия с турками были бы сейчас намного серьёзнее, ежели бы этот маленький народ не принимал часть удара на себя. Черногорцы у турок торчат, как кость в горле, и они ничего не могут с этим поделать и когда-нибудь окончательно подавятся этим непокорным народом.
На следующий день Алексей Александрович выехал из Петербурга в сторону Восточной Пруссии. Решено было, что до Кёнигсберга его повезёт Аким, а уже после он поедет в сопровождении дипломата из русского посольства в Пруссии, который присоединится к нему в Тильзите.
13.
В ноябре 1854 года отряд под командованием генерала Павла Петровича Липранди дал бой в районе Балаклавы, небольшого населённого пункта, через который снабжались английские войска боеприпасами и продовольствием. Основную цель этой атаки российское командование видело в отвлечении союзников от Севастополя. Русские сумели захватить ряд редутов, которые защищали турецкие части. Но затем атакующие были остановлены контратакой английской кавалерии. Стремясь развить успех, гвардейская кавалерийская бригада во главе с лордом Кардиганом продолжила атаку и самонадеянно углубилась в расположение российских войск. Здесь она налетела на русскую батарею и попала под пушечный огонь, а затем была атакована во фланг отрядом улан под командованием полковника Еропкина. Потеряв большую часть бригады, Кардиган отступил. Российское командование не смогло развить этот тактический успех. Балаклавский бой заставил союзников отложить намечавшуюся атаку Севастополя.
Это сражение получило широкий резонанс в Европе из-за больших потерь среди служивших в кавалерии представителей английской аристократии.
Место битвы впоследствии назвали Долиной смерти.
Тогда же был провозглашён союз Франции, Великобритании с Австрией, которая обязалась вступить в войну с Россией, если та вторгнется в Молдавию и Валахию.
В это же время в далёкой сибирской деревне Сергей Платонович Емельянов, отбывая срок ссылки, вдруг почувствовал значительные перемены в своих устремлениях. Ещё год назад он не мог себе представить, что вокруг его персоны будет завязано столько человеческих судеб и жизненных сюжетов! Жил он раньше, ни о ком не заботясь, и думая о предстоящем побеге. Но теперь на всё смотрел несколько иначе: на школу, в которой учил детей, на людей, с которыми свела его судьба. Иначе представлялись ему и перспективы. Теперь у него была жена, которая в ближайшем будущем собиралась подарить ему ребёнка. На его попечении находилась вдова умершего друга с сыном, а также его престарелый отец. В его руках оказались записи по минералогии и геологии Андрея Ивановича Борисоглебского, акварели и гербарии Петра Ивановича. Он считал себя обязанным найти им достойное применение и передать в надёжные руки.
Днём дверь в дом ссыльного графа не запиралась, и потому любой желающий мог прийти и поговорить с ним. Он хотел видеть у себя родителей детей, которые учились в его школе, и тех, кого ещё пока в школу не пускали. Но в дом зашёл Парфён и прервал размышления Сергея Платоновича.
– С чем пожаловал? – спросил Сергей Платонович у него, раздосадованный, что прервали его размышления. – Негоже так, Парфён! С утра во хмелю!
– Обижаешь, Платоныч! – ответил старик, усаживаясь без приглашения на скамью у стены. – На то есть причины! Я к тебе по делу. Или ты уже так зазнался, что не хочешь водиться со мною?
Сергей Платонович нахмурился.
– Говори, да не заговаривайся! Тоже скажешь: зазнался! Лучше говори, зачем пришёл? – строго спросил он.
– Балабанов приехал. Остановился со своими головорезами на постоялом дворе у Алёшки Алексеева. А мы ждали Гришаткина.
Сергей Платонович понятия не имел, кто такие Балабанов и Гришаткин, но всё же спросил:
– Приехал Балабанов, а Гришаткин не приехал? И что теперь?
Парфён продолжал объяснять серьёзность создавшегося положения:
– Так я уже и мужиков обошёл, всем сказал, чтобы с ним никто дел не имел, а чтобы все ждали Гришаткина.
– А чем это тебе Балабанов не угодил? – весело глядя на Парфёна, спросил Сергей Платонович, не имея ни малейшего понятия, о чём идёт речь.
– Да как же! – возмутился Парфён. – Нельзя с этим Балабановым дел иметь! Супостат он! Нешто ты запамятовал? – удивился Парфён. – Ведь это же тот изверг, которого мы в позапрошлом годе прогнали из деревни!
Сергей Платонович только сейчас сообразил, о чём идёт речь.
– Так это ты говоришь про того скупщика, который грабил вас?
– Да он и сейчас грабит! Сюда ему везут пушнину с окрестных деревень. Мы-то ругались на Гришаткина за то, что он дёшево скупал у нас пушнину, а пришёл Балабанов и назначает цену такую, что хоть в петлю лезь!
– Да что ж за цена такая? – удивился Сергей Платонович. – Неужто вполовину меньше?
– Вполовину? Как бы не так! Он даёт четверть от той, которую платил Гришаткин!
– Четверть? – изумился Сергей Платонович. – Да он в своём ли уме?
– Да ещё и смеётся. Говорит: куда мы денемся? Ежели, говорит, я не куплю, то и никто не купит.
– А это ж он откуда знает, что никто не купит? – удивился Сергей Платонович. – Да Гришаткин завтра приедет или кто другой… На нём, что ли, свет клином сошёлся?!
– Как бы не так! – горько усмехнулся Парфён. – Балабанов надолго приехал. Живёт на постоялом дворе со своими бугаями и похваляется, что Гришаткин не приедет сюда никогда.
– Да это почему же?
Парфён ответил, неторопливо взвешивая каждое слово:
– Говорит, уговор у них промеж собой был. Поделили они эти края и договорились, кому куда ехать. Хотя кто там их поймёт, что у них было на самом деле! А я думаю, что он этого Гришаткина запугал или того пуще – убил. Вот теперь и получается, что вся власть у него.
– Как это «запугал» или «убил»? А тот что, за себя постоять не может?
– Так ведь Балабанов же не один. С ним его бугаи. Да и всех этот супостат купил, повсюду у него свои люди. Разве один мог бы он такое проделать?! Ясное дело, кого купил, а кого в долю взял. Супостат, он и есть супостат!
– И то верно, – согласился Сергей Платонович.
– Вот то-то и оно!
– А что мужики-то решили?
Парфён тяжело вздохнул.
– Мужики покричали, покручинились да и решили продавать пушнину по той цене, что он даёт.
– Ежели они такие глупые, то так им и надо!.. А сам-то ты как думаешь поступить?
– Да я лучше сожгу её, нежели продам за копейки!
– Это ты правильно рассуждаешь, – согласился Сергей Платонович. – Я бы поступил так же.
Помолчали.
– Так что? – спросил Сергей Платонович. – Сжигать будешь или как? В печи не очень сподручно. А во дворе можно дрова сложить и запалить. В огонь всё и побросать. У меня двор большой, приноси.
Парфён хмуро огрызнулся:
– Так ведь и у меня не маленький!
– Тогда давай на твоём?
Парфён угрюмо посмотрел на Сергея Платоновича.
– Вот же ты изверг, а ещё графом зовёшься, прости Господи! – в сердцах сказал он. – И чего измываешься надо мною? Нешто непонятно, что у меня душа болит?
– Непонятно, – насмешливо ответил Сергей Платонович. – Вас дурят, а вы не сопротивляетесь. А ежели этот купец надумает тебя живьём в землю закопать, ты тоже будешь молчать?!
– Не буду, – огрызнулся Парфён. – Я лучше его сам живьём закопаю.
– А ты и закопай! – сказал Сергей Платонович, и глаза его оживились озорным блеском. – А я тебе помогу… И научу…
– Не учи учёного, – огрызнулся Парфён. – Будет ещё меня учить! Сам кого хошь научу!
– Ну, вот и хорошо! И нечего печалиться. Мало ли что этот купчишка ещё пожелает?! Может, скажет, несите меха за право дышать или ходить в тайгу!.. – продолжал Сергей Платонович.
Парфён задумчиво сказал:
– Убить бы его, да как это сделаешь, когда он всегда со своими дружками?
– А ты с мужиками сговорись!
– С ними сговоришься! Они, может, люди и верные, но могут потом проболтаться по пьяному делу. А проучить изверга – доброе дело было бы!
Сергей Платонович усмехнулся и, наклонившись к Парфёну, сказал тихо:
– Ну вот, проучишь ты его, убьёшь – а дальше что?
– Как что? – удивился Парфён.
– Пушнину куда девать будешь?
– Приедет новый купец и купит.
– А новый окажется таким же. Тогда что делать будешь?
– Да нешто они все будут такими супостатами, как этот изверг?!
– Все!
– Да мы тогда и этого убьём!
– И так будете каждого нового купца убивать?
– А что? – Парфён помрачнел. – Долго ли?
Сергей Платонович возразил:
– Но ведь так и до каторги недалеко.
– Знаю, – огрызнулся Парфён. – Да что делать-то?
Сергей Платонович пожал плечами.
– Чует моё сердце, – сказал Парфён. – Знаешь, что делать, и молчишь, измываешься надо мною!
– Знаю,– многообещающе сказал Сергей Платонович.
– А чего тогда не сказываешь? Чего смеёшься-то?
– Да ежели весело, чего бы и не посмеяться, – хохотнул Сергей Платонович.
– Вот те на! – разозлился Парфён. – У людей горе, а тебе смешно!
– Горе горю рознь, – ответил Сергей Платонович. – Ежели дело непоправимое, чего бы не погоревать? А ежели поправимое, можно и посмеяться над олухами, которые ничего не понимают?
– Да говори же, наконец, что надумал? – возмутился Парфён.
– Да тут и думать особливо нечего. Соберись с мужиками – не в одиночку же действовать! – и поезжайте в Иркутск. Оно хоть и далеко, зато дело верное. В Иркутске много купцов, которые будут искать хорошего товару. Вот там и выберете, кому продать, и по какой цене.
Парфён выслушал это предложение, а потом сказал:
– Больно ты лихой, как я погляжу. В Иркутск! А знаешь, скель отседова вёрст до Иркутска?
– Знаю, – ответил Сергей Платонович. – Намного меньше, чем от Киева.
Парфён удивился:
– А Киев-то мне твой на что сдался?
– А ты разве не помнишь, откуда приехал в минувшую зиму Иван Феофанович? А ведь он старик и по здоровью не чета тебе. Но проехал же такое расстояние.
Парфён не стал спорить. Долго думал, а потом сказал:
– Твоя правда, Платоныч! Надобно собирать мужиков да совет держать.
– Вот и собери. Да поезжай с ними. А этому грабителю Балабанову дайте от ворот поворот.
Парфён, словно бы решившись на что-то, встал и пошёл к выходу.
– Пойду делом займусь, – сказал он, оглядываясь. – Некогда мне тут с тобой лясы точить! Спасибочко за совет. Умный ты мужик, Платоныч!
Весь день Парфён ходил по мужикам. И лишь поздно вечером положение дел прояснилось. Охотники, промышлявшие пушным зверем, думали по-разному. Одни решили смириться и продать товар по цене, которую даёт Балабанов, другие согласились ехать в Иркутск. Были и такие, кто считал, что нужно брать колья и ружья, да и гнать супостата вместе с его прихлебателями. И не просто гнать, а предварительно пересчитать им рёбра, чтобы в следующий раз обходили их деревню стороной.
Парфён считал, что побить наглецов это, конечно, неплохо, но самое главное – организовать обоз, да и двинуться в Иркутск.
Каким-то образом Балабанов узнал об этих разговорах. Он послал своего человека объяснить мужикам, что никуда они пройти не смогут: путь на Иркутск идёт мимо Слюдянки, а там их встретят… Так что пусть и не думают…
– Это они нас стращают, – сказал Филипп Самолётов, покуривая глиняную трубочку. – Что ж там, в Слюдянке, и власти никакой нету?
А Ивашка Вострецов рассудил иначе:
– Стращают или нет, про то мы не знаем. А вот то, что лёд на Байкале ещё тонкий, – это точно. Проехать бы хорошо по льду. И в Слюдянке ничего бы не узнали. И дорога по льду короче получится. Перейдём по льду, а там ужо рядышком и Иркутск.
Парфёну понравилась эта идея. О Слюдянке всегда шла недобрая слава, как о воровском притоне, а обойти её стороной было проще простого. Особенно если найти проводника из местных.
– Идём через Байкал, – сказал он. – Давайте считать, сколько нас пойдёт.
Стали прикидывать и выяснили: весь обоз будет состоять из пяти саней. И это в лучшем случае: старик Михеич колебался:
– Я-то с сыном могу пойти, – говорил он, – да только как бы оно себе дороже не вышло. И мимо Слюдянки надобно проскочить незаметно, и лёд на Байкале ещё тонкий. А ну как проломится? Сколько уже саней провалилось в этот Байкал – и не счесть!
Было уже совсем поздно, когда Парфён зашёл к Сергею Платоновичу. Тот встретил его добродушным ворчанием:
– И чего это ты шатаешься по ночам, как привидение? Добрые люди уже давно спят, одному тебе не спится?
Парфён, потоптавшись в сенях и стряхнув с себя свежевыпавший снег, сказал:
– Тут у нас события такие, Платоныч, что никто сейчас не спит. А кто спит, так только по пьяному делу – это чтоб совсем уж ничего не знать и не понимать. Во сне и помереть хорошо, потому как не страшно.
– Да что стряслось-то? – спросил Сергей Платонович, проходя с гостем в дом и усаживая его на скамью.
– Беда, Платоныч, – сказал Парфён.
Сергей Платонович внимательно слушал рассказ о том, как разделились мнения мужиков.
– В Иркутск согласились ехать четверо, – рассказывал Парфён. – До Байкала не меньше трёх дней ходу. Поедут Филипп Самолётов, Иван Вострецов, Митька Аникеев да я. Михеич струхнул и решил остаться дома и посмотреть, что получится у других. А уж ежели ехать в Иркутск, так позже, когда Байкал замёрзнет и лёд будет крепким.
– И пусть остаётся! – сказал Сергей Платонович. – А тебе-то что за горе от того? Пусть сидит дома и продаёт свои меха за бесценок, а вы поедете в Иркутск и заработаете настоящие деньги.
– Да не то меня тревожит, – сказал Парфён, – а что нас будет мало. Одно дело всей деревней двинуть в Иркутск, саней двадцать. Безопаснее и веселее.
Сергей Платонович возразил:
– Так-то оно так. Но с другой стороны, представь: вот приехали бы вы в Иркутск, гружённые доверху мехами. И что было бы?
– А что бы было? – удивился Парфён. – Всем хорошо было бы!
– Не скажи! – возразил Сергей Платонович. – Когда товару предлагается много, цена на него меньше. Закон торговли!
– Но зато было бы всем хорошо, хотя цена и не была бы такой, как хотелось бы.
– А ты не так рассуждай, – возразил Сергей Платонович. – Вот вы съездите в Иркутск и продадите там меха за хорошую цену. А те мужики, которые с вами ехать сейчас не захотели, после этого и призадумаются, и скажут: «А может, мы зря не поехали?». И в следующий раз поедут уж точно.
– Поедут, как же! Так дома и будут сиднем сидеть! – пробурчал Парфён.
– У кого голова есть – поедут, а у кого её нет – тех и не жалко, – рассудил Сергей Платонович.
– Так-то оно так, – согласился Парфён. – Всё ты правильно рассудил, да только одна загвоздка есть в этом деле, вот она-то всё и портит.
– Да что же ещё-то?
– Мало нас будет! – сказал Парфён. – Всяко может случиться.
Сергей Платонович придвинулся к Парфёну и тихо сказал:
– Когда мы были на Южной Земле, нас тоже было мало, но мы всё же победили! Веришь?
Парфён рукой махнул:
– Да я уже готов во всё поверить, даже и в то, что ты ходил вверх ногами! Тут такое творится, что я ничему не удивляюсь. Да только к чему ты мне это вспоминаешь? Ну, был ты на той стороне земли и не упал. И что с того?
– А то, что мы все жизнями рисковали, – ответил Сергей Платонович. – Мы там были первыми, до нас там никто и никогда не бывал, а уже после нас люди протопчут туда дорогу, и будут туда ходить постоянно.
– Ну и пусть, и что с того?
– Так ведь путь в Южную Землю был пострашнее того, который вам предстоит пройти. Подумаешь, дело большое – дойти до Иркутска и обратно! А то, что страшно – так ведь на то она и жизнь, чтобы сражаться. А кто не сражается, тот пусть дома на печке лежит и ждёт, когда этот Балабанов цену на меха поднимет… Не дождётся!
– И то верно! – согласился Парфён.
– А когда ехать собираетесь? – спросил Сергей Платонович.
– По-хорошему – оно бы завтра в самый раз, – сказал Парфён, – но боюсь, что лёд ещё тонкий. Стало быть, деньков через десять.
– А твоё чутьё насчёт погоды что подсказывает? Не занесёт вас метелью?
– Метели не будет, – твёрдо сказал Парфён, – а лёгкий снежок будет, и он будет нам чуток досаждать.
– «Чуток» – это как?
– Перетерпеть можно. Хотя лучше бы его и не было совсем. Когда снежок идёт, мороз меньше, а нам хорошо бы, чтобы мороз был покрепче.
– Ну, вот и хорошо, – сказал Сергей Платонович, вставая с места. – А я на днях пойду к Борзову и попрошу, чтобы он мне дал разрешение покинуть ненадолго деревню. А что тут ехать-то? До Иркутска и обратно. Объясню ему всё честно, без утайки. Я думаю, отпустит меня.
– А тебе-то зачем? – удивился Парфён. – Оно тебе нужно – наше горе?
– А мне затем, что где бой – там и я должо?н быть!
Парфён рассмеялся.
– Так ты, Платоныч, один раз уже побывал в таком бою. Через то в Сибири и оказался. Нешто мало того разу?
– Мало, – просто ответил Сергей Платонович. – Вся жизнь – это бой за правду!
– Да что ж это за жизнь такая? – удивился Парфён. – На кой чёрт она кому нужна?
Сергей Платонович не слушал его.
– Я еду с вами – вот и весь сказ!
Парфён покачал головой. Сурово сказал:
– Не дело ты говоришь, Платоныч! Ох, не дело!
– Да отчего ж не дело?
– А то, что у тебя баба с пузом, – ты об этом подумал?
– Подумал! – утешил его Сергей Платонович. – Ты за меня не беспокойся. Иди, поздно уже. Спать пора.
Уже когда Парфён выходил на крыльцо, Сергей Платонович попридержал его за рукав шубы и тихо сказал в самое ухо:
– А ты своим мужикам накажи, пусть говорят, что поедем через месяц, не раньше.
– Скажу беспременно, – пообещал Парфён. И потом почему-то добавил: – Да только не знаю, будет ли с этого толк.
Аглая, узнав от мужа, что он собирается куда-то ехать, ударилась в слёзы:
– На кого ж вы меня бросаете! – испуганно запричитала она. – А ну как рожать придётся как раз на эти дни? Ведь ужо совсем скоро, со дня на день!
– Одна не останешься, – утешил её Сергей Платонович. – Иван Феофанович у нас лекарь знатный – сделает всё как нужно. И ребятёнка примет, и тебе поможет. И Дарьюшка поможет, чай, не чужие.
– Да статочное ли это дело, чтобы мужик принимал роды? – изумилась Аглая. – Для этого надобно звать бабку Аграфену. Она принимала детей у баб всей деревни!
– Статочное, статочное! – заверил её Сергей Платонович. – Очень даже статочное.
– Да я ж опосля такого от позору умру! Как я буду людям в глаза смотреть?
Сергей Платонович отмахнулся. Строго и серьёзно сказал:
– Не бабье это дело перечить мужу. Как я сказал – так тому и быть, а будешь спорить – не посмотрю, что брюхатая, возьму ремень да отстегаю, чтобы впредь неповадно было. А ну-ка спать ложись!
Аглая испуганно посмотрела на мужа и молча ушла в другую комнату.
Матвей Афанасьевич Борзов очень удивился просьбе Емельянова и высказал те же возражения, что и Парфён: зачем вам это нужно и не страшно ли жену оставлять дома одну?
Сергей Платонович ответил, что Иван Феофанович Борисоглебский – отличный лекарь и роды примет в лучшем виде. Что же касается борьбы за справедливость, то у него душа болит, глядя, как мужики ничего не могут поделать с произволом этого купца.
– Очень обидные вещи-с вы для меня говорите-с, Сергей Платоныч! – сказал Борзов.
– Да отчего же обидные? Право, я не хотел вас ничем обидеть! – горячо заверил его тот.
– Да оттого-с они для меня обидные-с, что получается, вроде бы у нас и за порядком некому присмотреть, окромя вас.
– Но я же отлично понимаю, что нету у нас такого закону, чтобы этого Балабанова приструнить, – возразил Сергей Платонович. – А ваше дело блюсти закон. Всё законно – вот, стало быть, и хорошо. А Балабанову только того и надобно: полиция может на него лишь глядеть, да руками разводить от собственного бессилия.
– Ваша правда-с, – согласился Борзов. – Коли было бы то возможным, и я поехал бы с мужиками, чтобы охранять их в пути, но и на это не имею права. Мой пост здесь, а отлучаться на длительное время без разрешения начальства я не смею.
– Матвей Афанасич! Так это и не надобно вовсе! Блюдите порядок на своём посту – с вас и этого довольно, а меня отпустите с мужиками в Иркутск – может, я им ещё и пригожусь.
– Езжайте, коли вам так хочется, – согласился Борзов. – Да только что ж они, вы думаете, без вас не разберутся?
– А вот поди ж ты! Не разобрались же! Большинство мужиков осталось дома. Всё ждут, когда к ним добрый купец приедет. Им и невдомёк, что своё счастье надобно делать собственными руками. Итак, вы отпускаете меня, Матвей Афанасич?
– Отпускаю, отпускаю, – подтвердил Борзов. – Кстати, когда собираетесь выезжать?
– Ещё не решили, – ответил Сергей Платонович. – Но, я так полагаю, не раньше чем через месяц. Для такого похода ведь надобно и снарядиться должным образом, да и лёд на Байкале ещё тонкий.
– Да чего там снаряжаться? – удивился Борзов. – Нашему сибирскому мужику собраться – только подпоясаться. А то, что лёд ещё тонкий, – ваша правда! Впрочем, это меня не касается. Езжайте себе на здоровье!
Сергей Платонович осторожно вернулся к затронутой теме:
– Я-то поеду, но вы напишите мне разрешающую бумагу об этом. Одно дело, когда я в лес уходил на охоту или искал ценные минералы. И совсем другое дело, когда прибуду в Иркутск. А ну как меня какой-нибудь полицейский спросит, кто я и на каком основании покинул место ссылки? Тут уж без бумаги никак не обойтись.
– Бумагу? – Борзов сразу же насторожился. – Что за вздорная прихоть! Езжайте себе на здоровье без бумаги!
– А ежели меня, к примеру, задержат и спросят, да станут устанавливать мою личность?
Борзов отмахнулся от этих доводов, как от назойливой мухи:
– Тогда скажете, что, мол, я вас отпустил. Главное: не совершайте никаких правонарушений, и тогда бумага вам не понадобится. А ежели совершите, то и никакая бумага не спасёт.
Сергей Платонович согласился и, раскланявшись, ушёл.
Через десять дней ранним утром они выехали, как и планировали, на четырёх санях. Всюду лежал снег, а реки покрылись льдом. Зима в том году была холодной, и это вселяло надежду, что лёд на Байкале уже крепкий. Впереди ехал Филипп Самолётов, а замыкал колонну Парфён с Сергеем Платоновичем. Пушок бежал за санями Парфёна и не обращал внимания на лай деревенских собак. Хозяин ему велел молчать – он и молчал. Бежал себе и бежал…
Поначалу ехали по темноте, но потом за спиною забрезжила заря… Тут только впервые за всё время Парфён и проронил первые слова.
– Не всё хорошо складывается, Платоныч, – проговорил он, оглядываясь в сторону сидящего позади попутчика.
– И что же тебе не по нраву? – спросил тот.
– Не по нраву мне приметы, – задумчиво ответил Парфён. – Не шибко-то они добрые.
– Да какие ж тебе приметы не нравятся? Вроде бы чёрная кошка дороги нам не перебегала, и вороны над нами не каркали.
– Да я совсем не об этом. По мне пущай себе все кошки, какие есть на свете, бегают передо мною и пущай вороны каркают, для меня это всё одно, что пустое место. Покойный мой батюшка Пантелей говаривал, что грех великий – обращать на них внимание. А я вот о чём: Байкал-то наш батюшка замёрз ли? Правда, мороз в этом годе славный. Небывалый мороз. Такое бывает редко. Уж и не припомню, когда в последний раз такое было – лет тридцать назад, али поболе.
– Так ведь это нам как раз на руку, – возразил Сергей Платонович. – Был бы сейчас Байкал незамёрзшим, пришлось бы нам ехать мимо Слюдянки, а так-то напрямки в Иркутск.
– А то как бы и не сорок, – задумчиво проговорил Парфён, вспоминая давно минувшее. – Я помню, ещё молодым был, а старики тогда говорили: ежели Байкал замерзает рано – не к добру это!
– Так оно всё и есть: в Крыму – уж на что тёплые края, а и там осень выдалась холодная, – кивнул Сергей Платонович. – Газеты пишут, что из-за этого наши войска претерпевают всевозможные трудности, хотя и врагам тоже из-за этого нелегко приходится. А в Питере тоже очень холодно. Стало быть, это повсюду так, а не только здесь.
– Господь прогневался на Россию – не иначе, – рассудил Парфён.
– Неизвестно, на кого он прогневался боле, – возразил Сергей Платонович. – Может быть, это он на наших врагов как раз и прогневался. Смотри: ведь купец Балабанов не хотел, чтобы мы ехали в Иркутск продавать меха? Не хотел! А мы ему назло всё-таки едем. А Байкал наперёд узнал о наших планах и решил нам помочь. Вот и замёрз раньше времени!
Сергей Платонович говорил всё это шутя, но Парфён принял его слова всерьёз и сказал:
– А ведь и точно!.. Могёт быть, так оно и есть…
Вечером, они остановились на постоялом дворе. Лошадей поместили в конюшню, а сани оставили во дворе, но Сергей Платонович посоветовал мужикам выставить часовых. Всего мужиков было пятеро, стало быть, трое спят, а двое сторожат.
Хозяин постоялого двора подивился, глядючи на такое поведение гостей.
– Зазря вы так, – сказал он. – Нет у нас в деревне злыдней и разбойников. Спали бы спокойно, а мои собаки посторожили бы ваше добро не хуже ваших часовых.
– Бережёного бог бережёт! – пробурчал Парфён. Повернувшись к Сергею Платоновичу, сказал: – Ты иди спать в дом, а мы тут с Митькой посидим, почирикаем.
– Вот ты, Митяй, и иди в дом, а мы с Парфёном здесь останемся, – возразил Сергей Платонович. – Я такой, что и всю ночь смогу продержаться, а высплюсь потом, когда поедем.
На том и порешили. Парфён и Сергей Платонович остались во дворе и, держа ружья, уселись в сани да завели привычную беседу о том о сём.
Сергей Платонович рассказывал, как устроена Вселенная, а Парфён слушал да приговаривал:
– И как только таких бесстыдников земля носит. Ведь врёшь и даже не краснеешь!
Сергей Платонович толкнул в бок Парфёна и спросил:
– А ты чего слушаешь, ежели я вру?
– Так ведь занятно же, – ответил Парфён. – Ты хоть и врёшь, и стыда у тебя нету, а складно получается. Слушаю, а сам и думаю: «А ну как там на небе и в самом деле люди живут?!».
– Живут, конечно!
– Да ты-то откуда знаешь?
– Так ведь и так понятно, что живут. Я тебе скажу больше: где-то там сейчас два человека лежат в санях, и смотрят в небо, и видят перед собою звёзды. И говорят как раз про то, что мы с тобою говорим. Но только на другом языке, не по-нашему.
– Вот же ты болтун, – пробурчал Парфён. – Тебе бы только сказки рассказывать! Одно хорошо: с тобой в сон не клонит, а заснуть сейчас было бы плохо.
Сергей Платонович слез с саней и потоптался по снегу. Хозяйские собаки, глядя на него со стороны, недовольно зарычали, но особого беспокойства не проявили.
– Вот ты и поспи, – сказал Сергей Платонович. – Ружьё положи рядом и спи. А я похожу, мне есть о чём подумать….
Парфён как ни ворчал, а всё-таки послушался – укрылся тулупом и задремал; изредка, впрочем, просыпаясь, тихо спрашивал:
– Эй, Платоныч! Всё ли хорошо?
– Всё тихо, – отвечал ему Сергей Платонович. – Пока я и Пушок на страже, ничего не бойся.
Он посмотрел на старика и подумал: «Ведь совсем старик, а такая силища! Сейчас поспит немного, и потом целый день будет ехать!.. А каким же он был в молодости?! Вот такую бы силу, да в моё распоряжение! Да по всей стране! И что бы мы тогда сделали с нею!».
И другая мысль не давала покоя: «У них сила, а у меня разум. Нам нужно всегда быть вместе…».
Посреди ночи Сергей Платонович разбудил Митьку Аникеева и велел ему подменить Парфёна. А Парфёна заставил уйти в дом. Сам же рассчитывал отоспаться в пути.
Он попытался разговорить Митьку, но тот был недоволен, что его разбудили, и угрюмо отмалчивался.
– Митяй, а Митяй!
– Чего тебе? – хмуро спросил Аникеев.
– А ты пошто своих сыновей ко мне в школу не пускаешь?
– Мои сыновья – хочу пущаю, а хочу не пущаю, – огрызнулся Митяй.
– Не доверяешь мне?
– А чего это ради я должо?н тебе доверять? – удивился Митька. – С чего это видно, что ты честный человек?
Сергей Платонович возразил:
– Но вот же стоим мы с тобою на посту с ружьями – стало быть, доверяем друг другу?
– Сравнил! – ухмыльнулся Митяй. – Доверять шкуры – это одно, а сыновей – совсем другое.
– Так я, может, разбойник и есть! – продолжал поддразнивать его Сергей Платонович. – Вот сейчас захвачу все шкуры, продам, и деньги-то и заберу.
– Не захватишь и не заберёшь, – ответил Митяй, зевая. – Ежели ты под надзором полиции, как неблагонадёжный, что ты сможешь сделать? Того и гляди, на каторгу снова загремишь.
– Всё ты правильно говоришь – я почти что каторжанин, а одно время и был им на самом деле, и в цепях ходил, – сказал Сергей Платонович, не обижаясь на Митяя. – Но почему-то мне другие ваши мужики верят?
– Да я почём знаю – почему? – пробурчал Митяй. – Дураков на свете много.
Сергей Платонович рассмеялся. Хозяйские собаки встревожились, а Пушок предостерегающе потёрся о его ноги – дескать, ты тут не очень.
– А ты, стало быть, не дурак?
– Так и есть! – огрызнулся Митяй!
Сергей Платонович хотел ему что-то на это возразить, но Митяй осадил его:
– Ты здесь не дюже командуй! А то я, неровён час, и осерчать могу. Стоишь тута на посту – вот и стой! А мне не мешай. Я, может, хочу свою думку обдумать, а ты мне в душу лезешь с пустыми разговорами.
Сергей Платонович не стал спорить, но внутренне отметил: «Умным быть мало… Авторитет надобно ещё заслужить! А ежели не будет у тебя авторитету, то кто за тобою пойдёт?».
Наутро они отправились в путь. День был ярким и солнечным, не было ни ветерка, а на небе – ни единой тучки. Солнце сияло ослепительно ярко, и полозья легко скользили по снегу. Мороз был сильный, и было трудно дышать.
Сергей Платонович улёгся в сани и, тщательно закутавшись, заснул. В пути он время от времени просыпался, поднимал голову и осматривался по сторонам. Ослепительно яркое солнце освещало заснеженные сопки, покрытые дремучими лесами. Всё было покрыто снегом и сверкало так, что было больно смотреть на это изобилие света. Сергей Платонович жмурился и, повернувшись в сторону Парфёна, видел его мощную спину.
– Не устал, Парфён? Может, сменить тебя?
Но Парфён и слышать не захотел об этом.
– Нешто ты управишься с лошадьми? – удивился он.
– Да что ж там не управиться? Много ума не надобно.
– Это тебе так кажется, что не надобно, – пробурчал Парфён. – А по моему разумению, так тут-то как раз и соображать нужно. А ты… Ну, что ты можешь соображать в нашем деле? Спишь, вот и спи себе на здоровье. Твоё дело спать, а моё дело дорогу соблюдать, потому, как ты всё равно ничего не соображаешь!
Это были очень обидные слова. Сергей Платонович понимал, что Парфён неправ, но спорить не стал. Не словами надобно доказывать свою правоту, а делами. Он снова залез под тулуп и, закутавшись, продолжил спать.
На следующую ночь они приехали в деревню, где никакого постоялого двора не было. Расположиться решили в одной избе, всё так же выставляя на ночь караул. Но на то, чтобы принять к себе пятерых сразу, не соглашался никто. Слишком уж большая толпа получалась. Сергей Платонович обещал хорошо заплатить, но местные только рукой махнули.
– На что нам твои деньги?
Стали совещаться, что делать. Сергей Платонович считал, что нужно расположиться на ночлег всем вместе.
– Робята! А пошто это мы слушаем этого барина?! – воскликнул Митяй, беря на себя инициативу. – Да кто он нам такой, что здесь указывает? Разойдёмся по домам и хорошо выспимся после трудного пути. А по одному здешние мужики завсегда нас примут.
Сергей Платонович спокойно возразил:
– По одному нельзя. Неизвестная деревня, неизвестные люди. Нас тут передушат по одному, и никто не узнает, куда мы сгинули!
Парфён подтвердил:
– Платоныч дело говорит, а ты бы, Митяй, помалкивал лучше, коли Бог ума не дал. Впятером в одну избу мы и не будем входить. Сделаем так, как в прошлую ночь: трое спят, а двое караулят. А трёх человек принять – это всё-таки не пять! Ещё раз пройдёмся по избам – глядишь, и уговорим кого-нибудь.
Но уговорить не получалось. Здешние жители косились на приезжих, и всякие разговоры сводились к одному: а не проваливали бы вы отсюда, покуда мы вам не накостыляли!
Встал вопрос: что же делать?
Парфён сказал:
– Надобно ехать далее, и ежели не будет никакой другой деревни, то под открытым небом и заночуем.
Ему возразили:
– Так ведь лошади устали.
Но Парфён стоял на своём:
– А мы сейчас купим у мужиков овса, покормим лошадей, сами чуток отдохнём да и двинемся дале.
Митяй возражал, но сделали именно так, как предложил Парфён: накормили-напоили лошадей, сами немного подремали в санях да и двинулись дальше, предварительно спросив у местных жителей, нет ли в сторону Байкала другой какой деревни.
Ответ был уклончивый: мол, езжайте, там и поглядите!
В пути Парфён сказал Сергею Платоновичу:
– Худо, Платоныч. Ночевать в лесу или в степи – это не в тёплом дому.
– Но и оставаться тоже нельзя было, – сказал Сергей Платонович.
– И то верно, – согласился Парфён.
Не встретив на пути другого жилья, они расположились на открытой местности так, как и положено располагаться в таких случаях: лошадей распрягли и, согнав вместе, окружили санями. В этом же круге разожгли костёр и стали коротать ночку.
Трое спали, готовые в любую секунду вскочить, а двое с оружием в руках сторожили. Кого именно опасались – трудно сказать. Волки выли в лесу, чуя дым костра и запах лошадей и людей, но подойти близко не решались. Пушок начинал отчаянно лаять, а из костра вдруг поднималась горящая палка и начинала вдруг крутиться в воздухе, предостерегая от более близкого контакта с людьми.
И звери отступали.
Опасались и разбойников. От них пощады ожидать не приходилось. Сибирь – большая. Кто узнает, куда делись эти люди? Ведь убийцам даже и трупов не пришлось бы прятать. Убитых людей просто бы бросили на снегу, голодные волки доделали бы кровавое дело.
Но – обошлось на этот раз. Утром следующего дня они двинулись в путь снова и уже в полдень достигли Байкала.
Он возник перед ними внезапно – ещё поднимаясь на невысокую сопку, они не знали, какая панорама откроется перед ними, когда они окажутся наверху.
А панорама была величественная: сверкающая в лучах полуденного зимнего солнца ледяная равнина, кое-где, но далеко не всегда покрытая снегом, да горы, синеющие на горизонте.
– Скоро и Иркутск! – сказал Сергей Платонович.
Но Митяй и тут стал противоречить ему:
– А ты бы, барин, Бога не гневил. Скоро или нескоро – про то Ему лучше знать, а не нам. А нам бы сейчас лучше помалкивать да испытать лёд. Больно рано в этом году Байкал замёрз. Могёт быть, ещё и лёд-то не окреп, а мы по нему сдуру попрёмся.
– А вот спустимся с горы и исследуем лёд, – сказал Сергей Платонович.
– Всё бы тебе добрых людей дурить. Исследовать! Нет, чтобы ясно сказать… – опять пробурчал Митяй, которого, видимо, раздражал сам факт существования Сергея Платоновича не только среди них, а вообще на свете.
Спустились к озеру, и вышли пешком на лёд. Лёд держал людей крепко – не трещал и не прогибался.
Парфён оглянулся на мужиков и сказал:
– Ну, Господи, благослови!
Все перекрестились, а Парфён заскочил в сани и оттуда объявил:
– Я первый! Остальные за мною!
Так и сделали. Сергей Платонович лёг и укрылся тулупом, но Парфён строго сказал ему:
– Да ты в своём ли уме? Али совсем рехнулся?
– Да что такое?
– А ну как лёд начнёт трещать – тогда первое дело соскочить с саней да отбежать в сторону.
– А лошади как же? А пушнина?
– Тогда уж не до лошадей и не до пушнины.
Сергей Платонович послушался и уселся так, чтобы в случае чего тут же соскочить с саней.
Так и поехали. Скалистый берег удалялся, а они мчались и мчались по ледяной глади, прикрытой тонким слоем снега, а местами и вовсе ничем не прикрытой.
– А что, – спросил Сергей Платонович. – Разве лошади не понимают, в каком месте лёд тонкий, а в каком толстый?
– Нет, – отрывисто ответил Парфён.
– Да ведь лошадь же умное животное! – не унимался Сергей Платонович.
– Да кто тебе сказал! – рассмеялся Парфён. – Лошадь глупая скотина. Одно хорошо: любит она человека. Что человек ей велит, то она и выполнит. Скажет ехать по тонкому льду – поедет и провалится, сама потонет и человека сгубит. Потому надобно своим умишком кумекать – что можно, а чего нельзя. Нам сейчас кажется, что ехать можно – стало быть, и можно. А ежели, к примеру сказать, провалимся, то никто, окромя нас с тобою, не будет в том виноват.
За всё время пути через Байкал они не увидели ни единого человека и только на другом берегу уточнили у каких-то проезжих мужиков, по какому пути ехать в сторону Иркутска.
Почти все дома в Иркутске были деревянными, хотя встречались и отдельные кирпичные строения. Для графа это всё выглядело смешно и убого…
Расположились на постоялом дворе: лошадей поставили в конюшни, а мешки с добром занесли в дом и сложили в комнату, где все пятеро и расположились на отдых.
– Ну, ребятушки, – сказал Сергей Платонович, глядя на своих попутчиков, – проделали мы с вами большой путь, и раз уж у нас за всё это время не случилось ничего худого, теперь-то уж ясно, что все беды позади.
Митяй пробурчал:
– А тебе лишь бы тараторить. Язык что помело: нам ещё продать это нужно, – он показал на гору мешков, – и благополучно до дому добраться, а ты Бога гневишь!
При этих словах он перекрестился.
– Будет тебе, Митяй, серчать, – сказал ему Сергей Платонович. – Давайте сейчас пока подкрепимся. Хозяйка обещала принести щей горячих. Хорошо бы отогреться после морозу да отоспаться, а завтра уж и примемся за поиск покупателей.
– А ну как они все здесь такие же, как наш супостат Балабанов, – с сомнением проговорил Парфён.
– И ты тоже хорош! – пробурчал на него Митяй. – Накличешь беду! Молчи уж!
Парфён согласился:
– Да, сейчас впору только помалкивать.
Наевшись, все попадали от усталости и вскоре заснули.
Спать среди бела дня – для мужика дело непривычное, но слишком уж сильна была усталость, и велико напряжение, которое сейчас постепенно сходило с этих усталых людей. Сергей Платонович с удовлетворением отметил, что никому из них и в голову не пришло выпить вина.
Часа через два, однако, их сон был прерван чьим-то требовательным стуком в дверь.
Сергей Платонович приподнял голову и крикнул:
– Мы спим! Устали с дороги и просим не беспокоить!
Стук, однако, усилился, и из-за запертой двери послышался властный голос, требующий немедленно открыть дверь.
Сергей Платонович подошёл к двери. Оглянулся: все, кроме него спали, за окном всё ещё был яркий солнечный день, подумал: «Кто бы это мог быть?» Спросил:
– Эй, да кто там?
– А ну-ка отворяй дверь! – услышал он грубый голос. – Полиция!
Сергей Платонович отодвинул засов и, к своему удивлению, увидел мужчины в шинели полицейского и двух человек, стоящих рядом.
– Вы кто такие? – спросил их Сергей Платонович, но те, вместо ответа, оттолкнули его и, войдя в комнату, сразу закрыли за собой дверь.
– Мужики, – громко крикнул Сергей Платонович. – К нам гости пришли!
– Полиция! – отрекомендовался один из вошедших в полицейской шинели. – Урядник Смирнов. Пришли проверять, кто вы такие и зачем сюда пожаловали.
– А эти двое кто? – просил Сергей Платонович.
– А это понятые, – ответил Смирнов.
Мужики тем временем неохотно просыпались и, глядя сонными глазами на вошедших людей, ничего не понимали.
– Мы вроде бы никакого преступления не совершали, чтобы к нам понятых приводить, – удивился Сергей Платонович.
Смирнов недобро усмехнулся:
– А мало ли что! То, что не совершали, – это ещё надобно проверить, а коли и впрямь не совершали, так ещё, может, и совершите – кто ж вас знает. Иркутск – город большой, и сюды каких только людей не тянет. Кто такие будете?
Мужики по одному объясняли, кто они такие и зачем приехали, а урядник Смирнов, хитровато посмеиваясь, делал вид, что выслушивает их ответы. Он по-хозяйски сидел на стуле, держа перед собою его спинку, словно бы для защиты, и, опираясь на неё лицом, насмешливо слушал ответы. Двое здоровяков, пришедших вместе с ним, стояли от него по бокам, словно бы оберегая от возможных опасностей со стороны.
«А ведь он и сам чего-то боится», – подумал Сергей Платонович.
Пришла очередь и Сергею Платоновичу говорить, кто он такой.
– Граф Емельянов, – отрекомендовался он. – Сергей Платонович.
– Граф? – усмехнулся Смирнов, и многозначительно переглянувшись со своими подручными, сказал: – Много мы таких графьёв видели!
Сергей Платонович спросил:
– Вы удовлетворены нашими ответами? Ежели да, то мы можем спать дальше? В таком случае, господа, оставьте нас в покое!
– Оставить в покое? Ишь чего захотел! – опять усмехнулся Смирнов. – Значит, говорите, меха привезли на продажу? Меха – это знатное дело! Меха – это мы любим, когда меха! – он опять переглянулся со своими подручными, и те многозначительно и многообещающе хмыкнули в ответ.
Мужики насторожились. Кажется, только теперь все начали понимать, что происходит что-то такое, что не сулит им ничего хорошего.
А Смирнов спросил, улыбаясь и приглаживая усы:
– Ну, так как, господа, будем договариваться по-хорошему или по-плохому?
Филипп Самолётов спросил:
– А чего хотите-то от нас?
Тот, что был в шинели полицейского, хитро перемигнулся со своими подручными и сказал, кивая на мешки:
– Да всего!
– Всего – это в каких таких смыслaх? – удивился Ванька Вострецов. – В умственном али в каком ещё?
– В умственном, в умственном… – махнул рукой мужчина. – Это вы с чем припожаловали-то к нам в Иркутск? С мехами, что ль?
– С мехами, с мехами, – подтвердили мужики дружно.
– Вот их мы и хотим, – сказал боров, стоящий справа. – И не в умственных смыслaх, а в самых прямых: не хотите на каторгу за противозаконную торговлю, тогда платите. Меха у вас имеются – вот мы мехами и возьмём.
– Это как же так? – удивился Парфён.
– А так, – ответил мужик в шинели полицейского. – Сейчас идёт война. Враги наступают на Российскую империю со всех сторон. И нарушать законы никому не позволительно.
– Так мы ж разве враги? – удивился Самолётов.
– Да кто ж вас знает! – парировал тот. – Вот вы – по какому такому закону занимаетесь торговлей?
Мужики заволновались:
– Всегда занимались, вот и занимаемся!
– А что, закон для этого какой-то нужен?
Мужчина в шинели полицейского пресёк всякие возражения:
– А то как же без закона-то! Я ж вам говорю: незаконная у вас торговлишка. Вы, например, принадлежите к купеческому сословию, али нет?
– Нет! – ответили мужики.
– Вот то-то и оно! – сказал мужчина в шинели полицейского. – А коли нет, то, по какому праву здесь торговлю разводите?
Мужики опять заволновались:
– Да ведь всю жизнь торговали!
– Всю жизнь войны не было, а теперича война, – ответил тот, и с усмешкой взглянул на Парфёна. «Вот какой я умный!» – говорил его взгляд.
Вострецов удивился:
– Нешто новый закон такой вышел, чтобы и торговать уже было нельзя!
– А то как же! – улыбнулся мужчина в шинели полицейского, всё так же сидя на стуле и прижимаясь подбородком к его спинке. – В законе прописано про всё: и кому можно торговать, и кому нельзя… Да ведь ещё и неизвестно, где это вы свой товар добыли, в лесу на охоте, али грабежом занимаючись. – Он повернулся к своему подручному, который стоял слева, и деловито приказал:
– Прохор и ты, Серафим, а ну-ка гляньте-ка, что там у них в мешках, и давайте уже выносить.
Подручные неторопливо принялись выполнять команду своего начальника, подошли к мешкам и, оттолкнув Митяя в сторонку, чтобы тот не мешался под ногами, принялись за дело.
Сергей Платонович всё это время молчал и с любопытством наблюдал за происходящим словно бы со стороны. Странное дело: ему были гораздо интереснее свои мужики, нежели пришедшие гости. Он уже давно понял, что это обыкновенные грабители, и теперь смотрел, как с ними поведут себя его попутчики.
– В общем так, – сказал он, наконец. – Ваши документы, господин полицейский, извольте-ка предъявить?
Полицейский оглянулся на него и сказал с презрением:
– Я тебе сейчас такие документы предъявлю, что ты бедным у меня станешь. Ишь – нашёлся нам указчик! – с этими словами он достал из кармана пистолет. – Вот это и есть мой документ, – сказал он насмешливо.
Сергей Платонович резким движением правой руки выбил пистолет из его руки, схватил одно из ружей, стоявших в углу, а другое кинул Парфёну, который тут же его и поймал.
В эти секунды и решилась судьба бандитов.
– Брось шалить, разбойник! – приказал Сергей Платонович.
Бандиты не ожидали столь быстрого действия от обыкновенных деревенских мужиков. Теперь они стояли, потупив взоры в пол, и жались друг к другу, стараясь спрятаться за спину товарища.
– Стало быть, документов у тебя нет? – повторил вопрос Сергей Платонович. Повернувшись к своим мужикам, скомандовал: – Ружья берите, живо!
Мужчина в шинели полицейского хотел было полезть в карман шинели, но Сергей Платонович подошёл к нему и наставил ему дуло прямо в лоб. Тот рухнул на стул. В глазах заметался страх. Губы его затряслись.
– Вы кто такие? – спросил Сергей Платонович. – Как вы сюда попали?
– Шли мимо, вот и заглянули, – заикаясь, проговорил мужчина в шинели полицейского, назвавшийся Смирновым.
– Тебе как желательнее, чтобы я тебе мозги вышиб из башки прямо сейчас, или ты хочешь дожить до суда и потом отправиться на каторгу? Жить хочешь, сукин сын? – грозно закричал Сергей Платонович.
Лжеполицейский кивнул:
– Да… Кто ж жить-то не хотит?!
– А бляха-то у тебя где? – продолжал допрос Сергей Платонович.
Мужики всё ещё до конца не понимали, что происходит, а Сергей Платонович уже скомандовал:
– А ну-ка, ребята, вяжите им руки за спиной! Да покрепче!
Мужики кинулись выполнять команду, и только Митька Аникеев зароптал:
– Это что ж мы творим-то, робята? Ведь они же из полиции! Да нас за такие дела потом на каторге сгноят!
Самолётов, связывая руки детины, который стоял справа, только и мог ему ответить:
– Да говорят же тебе, дурья башка, что не настоящий-то он полицейский…
Сергей Платонович как раз в это время затягивал потуже руки за спиной у лжеполицейского. Оглянулся в сторону Митяя и весело спросил:
– А ты что нам предлагаешь?
Митяй ответил:
– Да отдать им эти меха и, покуда целы, – домой возвертаться!
– Это с какой же стати я буду им отдавать свои меха? – удивился Самолётов. – Вот свои и отдавай, ежели ты такой дурень. А мои – не тронь!
Сергей Платонович почувствовал себя на поле боя. Наконец, он оказался в роли командира! Приказал:
– Парфён, обыщи их. Начинай с этого, – он показал на лжеполицейского, который теперь стоял с жалким видом, понимая, что в их шайке он оказался главным.
Парфён осмотрел его одежду и ничего кроме ножа не нашёл.
– А где же твои документы? – спросил Сергей Платонович.
– Дома оставил… Забыл то есть, – буркнул лжеполицейский и опустил глаза.
– Он нам ещё о войне болтал! Супостат, вот ты кто! – возмутился Парфён.
– А вот мы вас сейчас в полицейский участок и доставим, вот там и вспомнишь, где ты их оставил. А заодно и расскажешь, где твой дом!
Один из его подручных бухнулся на колени и пробормотал:
– Не губите, робятушки! Христом-Гоподом-Богом прошу!
– Не проси у них ничего – всё равно ведь убьют, – буркнул другой. – В прошлый раз с дружками Веньки Рябого как обошлися? Вот то самое и с нами будет… Говорил же! И зачем я только с вами связался!
– А мы так и сделаем! – рассмеялся Сергей Платонович.
Парфён спросил:
– Ну, повязали… А дале-то что делать?
– Говори, кто вас сюда навёл? Хозяйка, что ли? – спросил Сергей Платонович лжеполицейского.
– Да какая ж хозяйка-то, – удивился тот. – Ежели она сейчас узнает про нас, да позовёт своих… Так ведь убьют же нас. Отпустите, робятушки… Согрешили… Бес попутал…
– Признавайся, откуда вы узнали про нас?
– Так ведь ниоткуда! Ей-богу, правду говорю! Увидали, и проследили… Грех попутал…
По распоряжению Сергея Платоновича пленных поставили со связанными за спиной руками лицом к стене. Они стояли и жалобно просили их простить.
– Да вроде ж бы как-то и жалко, – сказал Митяй Аникеев. – А то, может, отпустим?
– Я тебе отпущу! – пригрозил ему кулаком Парфён. – И зачем мы только взяли тебя! От тебя одни только глупости!
На шум служивые позвали хозяйку. Это была женщина лет пятидесяти в красной кофте, в чепце и с белоснежным передником. Явившись, она обомлела от увиденного: у стены стояли три человека с завязанными за спиной руками. Один из стоявших был в полицейской шинели.
– Ильинишной тебя зовут, да? – спросил Сергей Платонович.
Та взглянула на обратившегося к ней и, оценив восторженно великана, кивнула с улыбкой:
– Истинно так. Анфиса Ильинишна.
– А муж у тебя есть? Кто здесь у тебя главный?
– Муж есть, как не быть, – улыбнулась Анфиса Ильинишна. – Но главная здесь я: и гостиница моя, и всё здесь моё.
– Вот оно и видно, что мужской руки нету.
– А зачем мне? – продолжала улыбаться Анфиса Ильинична, показывая свои ровные белые зубы. Её понравился этот великан. – У меня и у самой руки – что твои гири, – она показала свои мощные кулачищи.
– Ты зачем пропустила к нам этих разбойников? – спросил Сергей Платонович, указывая на повязанных.
– Так нешто я знала, что они разбойники? – удивилась хозяйка. – А что они натворили?
– Ограбить нас хотели, да не тут-то было. Вот теперь и дожидаются нашего суда.
– Так нешто я знала, кто они такие!
– Что будем делать с ними? Вызовем полицию, али так разберёмся – по-свойски?
– Полицию не нужно! – взмолилась хозяйка. – Вот ужо кого не хочу видеть, так это их. – Потом по судам затаскают, а у меня заведение приличное, никогда ничего такого не было.
– Так что тогда? – Сергей Платонович взглянул на хозяйку и в её глазах увидел восторг. Он улыбнулся и продолжал: – Отпустим их? Да ещё и извинимся за беспокойство или спасибо скажем?
– Отпустить – оно бы можно, – сказал со знанием дела Парфён. – Да только проучить их надобно, чтобы в другой раз неповадно было.
– А как проучить? – спросил Сергей Платонович.
– Так ведь известное дело – как, – отозвалась хозяйка. – Отведём их на конюшню, да и выпорем, чтобы ни сесть, ни встать не могли.
– А я вот не простил бы этих выродков,– с горечью в голосе сказал Сергей Платонович. – Собственными бы руками придушил.
– Ну, так ты ж супостатом был, супостатом и помрёшь, – сказал Парфён.
– Нехристь, – согласился Митяй.
– Ладно, хозяюшка, – сказал Сергей Платонович деловито. – Прикажи своим людям отвести их на конюшню да выпороть, как мы и решили. Но только чтобы выполнили они всё как положено!
– Скажете тоже! – обиделась хозяйка, но спорить не стала.
К вечеру того же дня мужики после долгих хождений по городу нашли-таки покупателя на свой товар. Это был купец, который, по его словам, отправлял пушнину напрямую в Москву, обходясь без посредников. Цена была хорошей, и до наступления ночи товара у мужиков уже не было.
Укладываясь спать, Сергей Платонович сказал:
– Вы думаете, мы всё сделали?
– А что ещё осталось? – сказал Вострецов. – Вот завтра купим гостинцев детишкам, бабам сукна, да и поедем домой.
– Это всё так, – согласился Сергей Платонович. – Но ведь ещё надобно домой без приключений вернуться. А нас на обратном пути могут ждать. Ежели кто заметил, как мы сюда въезжали с мешками, то могут заметить и то, как будем выезжать налегке.
– Так и что теперь? – спросил Парфён.
– А то, что ехать надобно будет другим путём.
– Через Слюдянку, что ли, будь она неладна?
– Никакой Слюдянки! Ежели о ней дурная молва идёт, то, стало быть, неспроста. Поедем по льду через озеро, как и в тот раз, но лучше лишние пятьдесят вёрст проедем, чем угодим в ту непутёвую деревню, где нас на ночлег не пустили. Целее будем.
Так и поступили. На следующее утро прошлись по иркутским лавкам и накупили всякого добра и гостинцев. Филька Самолётов купил огромный медный самовар, который блестел на холодном солнце, как золотой.
– А теперь представьте, сколько бы ты купил, если бы согласился на цену этого живодёра Балабанова, – сказал Сергей Платонович Парфёну, когда они отправились в обратный путь. – Вот тот-то же! А те, что дома остались и с нами не поехали, пусть в другой раз умнее будут!
Обратный путь был таким же трудным, но ночевать под открытым небом в этот раз не пришлось.
Дома Сергея Платоновича ожидал сюрприз: он стал отцом. Роды, как и ожидалось, принял Иван Феофанович, и всё прошло благополучно. Глаша, которая перед родами твердила, что не представляет себе даже, как она потом будет смотреть в глаза людям, если у неё роды примет мужчина, позабыла разом все свои страхи, как только прижала ребёнка к груди. Счастлив был и Сергей Платонович: шутка ли – в свои годы он всё же обзавёлся семьей, да и сына родил!
Начиналась новая жизнь, и Сергей Платонович был преисполнен решимости провести её в этой сибирской деревне, отбросив мечты о побеге, позабыв свои революционные идеи. Сибирь ведь способна захватить человека полностью, без остатка.
Временами он вспоминал свою встречу с тунгусами, свои удивительные сны и красавицу по имени Тачана, которая когда-то спасла его от обморожения…
Всё, что он видел вокруг, было, вне всякого сомнения, прекрасным, а поскольку в его жизни уже не ожидалось никаких перемен, это и означало, что время вроде бы остановилось, и теперь ему предстоит жить в этом прекрасном времени до конца своих дней… Впрочем, теперь он был и не против…
14.
После той поездки в Иркутск Митяй Аникеев изменил отношение к Сергею Платоновичу, отдал своего младшего сынишку Гришатку в школу. Авторитет учителя вырос настолько, что и другие жители деревни разрешили детям посещать школу. Встал вопрос о профессиональном учителе, и Сергей Платонович написал в Иркутск, однако никто пока не соглашался ехать в такую даль.
После той поездки деревенских смельчаков и другие охотники стали отвозить меха в Иркутск, и в скором времени Балабанов запросил пощады, назначил другую цену, но мужики до такой степени обозлились на жадного купца, что не хотели иметь с ним никаких дел. Не было ему больше доверия. Он понял это и навсегда ушёл из тех мест, передвинувшись, как говорили, далеко на восток.
И для Сергея Платоновича жизнь обрела новый смысл. Осознание того, что у него есть сын и наследник, сильно возвышало его в собственных глазах.
На охоту Сергей Платонович в эту зиму не ходил, был занят текущими делами, часто вспоминал свою молодость, но многое ему представлялось уже в другом свете, а детали стёрлись из памяти. Потому-то он стал писать воспоминания о том, как всё было. Работал урывками, с увлечением, стараясь не пропустить ничего. Писал, получая от этого занятия огромное удовлетворение, словно вновь переживая свою молодость. Писал о своём детстве, о службе, о путешествии. До событий в декабре двадцать пятого года ещё не дошёл. Впрочем, он не торопился. Борзову же как-то сказал, что обрабатывает записи по минералогии покойного Андрея Ивановича Борисоглебского.
– Только сейчас по-настоящему почувствовал вкус к жизни, – говорил он домашним и улыбался. – Почувствовал, зачем живу, что должен сделать… Думаю, что я всё же не напрасно жил! Мы показали, что есть люди, которые не согласны с тем, что есть, и желают жизнь в России сделать лучше…
Сергей Платонович живо интересовался тем, что происходит в мире, переживал каждую неудачу в Крымской войне.
Во время обороны Севастополя русская армия пыталась предпринять ряд отвлекающих операций. В начале декабря произошло сражение под Инкерманом. Однако наступление успеха не имело.
Между тем на южных границах Закавказья русские одерживали победы в битвах с турками. Генерал Муравьев овладел крепостью Карс. С фактом взятия Карса воюющие державы не считаться не могли.
Царское правительство ввиду чрезвычайно тяжелого экономического, военного и внешнеполитического положения страны стремилось к заключению мира.
В самый разгар Севастопольской кампании неожиданно для всех умер Николай I.
Это был пятидесятивосьмилетний мужчина громадного роста, демонстративно презиравший всякую изнеженность и спавший на походной кровати под шинелью. Он управлял Россией тридцать лет и как будто не собирался прекращать этого. Правда, близкие к царю люди знали, как потрясли его поражения в Крымской войне. Он сильно изменился, хоть изо всех сил старался не показывать своих внутренних терзаний. Бледный, с мрачным взором и потемневшим лицом, он был похож на привидение. Не желая отказать графу Клейнмихелю в просьбе быть посаженым отцом у его дочери, государь поехал на свадьбу, несмотря на сильный мороз, надев конногвардейский мундир с лосиными панталонами и шелковые чулки. Конечно же, простудился, и всю ночь после этого провел без сна.
Двенадцатого февраля 1855 года курьер принёс во дворец весть о поражении под Евпаторией. Царь усиленно молился и больше не хотел знать новостей из Крыма и уже не мог встать с постели. Он переживал тяжёлый психологический кризис, физическое недомогание сменилось душевным надломом.
В ночь с 17 на 18 февраля Николаю Павловичу резко стало хуже. Старший сын царя Александр был вызван к отцу, пробыл с ним наедине некоторое время и вышел из кабинета в слезах.
– Служи России, – сказал тогда царь сыну. – Россия – держава могущественная и счастливая сама по себе; она никогда не должна быть угрозой ни для других соседних государств, ни для Европы. Но она должна занимать внушительное оборонительное положение, способное сделать невозможным всякое нападение на неё. Мне хотелось принять на себя всё трудное, всё тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное, счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас...
Первое, что подумал Сергей Платонович, прочитав в газете эту новость: «Что же теперь будет? Царь умер, а Россия ведёт тяжёлую войну…».
А вскоре пришло известие о том, что Александр Второй, взойдя на престол, объявил амнистию всем декабристам, польским мятежникам и петрашевцам… Новость ошеломила Сергея Платоновича. Он не мог поверить, что всё же дожил до свободы, сидел в своём доме и старался ни с кем не общаться, всё думал о своей жизни. Потом вдруг засуетился, заспешил, написал дядюшке, что в самые ближайшие дни выезжает в Петербург. Остановится на пару дней в Москве. Стал собираться в дорогу.
– Не позвать ли лекаря? – робко спросила Аглая, глядя на возбуждённого мужа.
– Позови, – ответил Сергей Платонович. – Непременно позови. И пошли кого-нибудь за Парфёном. Что-то давно я его не видел – не на охоте ли он?
Явившийся на зов Аглаи Иван Феофанович ещё не знал ничего.
– Что случилось, Серёжа? – спросил он. Только ему было позволительно так, по домашнему, называть Сергея Платоновича.
– Вот и отгуляли мы с вами по сибирской земле, Иван Феофаныч? – сказал Сергей Платонович, улыбаясь и усаживая старика в кресло.
– Это как понять? – удивился старый лекарь.
– А так, что амнистия нам вышла, и мы теперь все возвращаемся по домам.
– Амнистия? – удивился Борисоглебский. – Какая амнистия?
Аглая стояла рядом и ничего не понимала. Она такого слова и не слыхивала раньше.
– Амнистия, амнистия, – повторил Сергей Платонович. – Это означает, что мы едем в Петербург!
– А я с дитём как же? – удивилась Аглая.
– И ты едешь со мною! Ты же моя законная супруга!
– Одиноко мне здесь без вас будет, – грустно сказал Иван Феофанович. – Одно утешение останется – могилы сыновей да Ванятка.
– С могил сыновей возьмёте по горсти земли на память, а сами вместе с внуком и снохой поедете со мною. Там и будем жить все вместе, – сказал Сергей Платонович.
Старик Борисоглебский опешил от такого предложения. Сказал в нерешительности:
– Не хотел бы я быть никому в тягость.
– А вы мне будете не в тягость, а в радость. Я давно отношусь к вам, как к отцу родному. Пётр был моим другом…
Потом, взглянул на вошедшего в комнату Парфёна, продолжал:
– Новый государь нам амнистию объявил. Амнистию, понимаешь?!
– Как не понять? – подтвердил тот. – Один царь помер, а теперь пришёл другой. Вот и амнистия вашему брату бунтовщику вышла!
– Всё так и есть. Я в скором времени возвращаюсь в Питер. Беру с собой жену, ребёнка, а, кроме того, Ивана Феофаныча с внуком и снохой.
– Доброе дело, – согласился Парфён с таким видом, будто хотел сказать: «Ну а мне-то что до этого? Хочешь ехать, вот и проваливай, предатель чёртов!».
– В общем, так, – сказал Сергей Платонович тоном, не допускающим возражения. – Я и тебя беру с собой.
– В Петербург? – удивился Парфён. – Да что же я там делать-то буду?
– Ну, ты же хотел посмотреть на царя, на дворцы – вот и посмотришь.
– Хотел, – признался Парфён, – только ж я думал, что мне там никогда не оказаться, потому и мечтал об этом… Завсегда мечтаешь о том, что никогда не сбудется.
– А теперь сбудется. Поедешь со мной и увидишь всё своими глазами?
– Да где ж я там на охоту буду ходить? – удивился Парфён.
– Поедем ко мне в поместье, там и поохотимся. Конечно, зверя там меньше, чем здесь, но всё равно – кое-какое зверьё попадается.
– А ежели, к примеру, мне там наскучит?
– Наскучит – так и что же? – пожал плечами Сергей Платонович. – Я тебя в цепях держать не буду. Дам денег на дорогу, и возвращайся в свою Сибирь.
– Тогда согласен, – сказал Парфён. – Всё-таки я хотел бы умереть здесь, на родной земле.
Сергей Платонович с грустью посмотрел на Парфёна и ничего не сказал.
Между тем, февраль уже был на исходе. Проехаться по России на санях можно сравнительно быстро, но когда наступит весна и всё начнёт течь и разливаться, проехать в распутицу будет трудно. Летом на подводе – не зимой на санях! Снега было ещё много. Делать нечего, и Парфён стал готовить сани. В одних должны были расположиться Сергей Платонович с женой и сыном и Иван Феофанович, а на других – Парфён с Никифором и Дарьюшка с Ванюшкой. Опасались оттепели и бездорожья, поэтому решили ехать немедленно. Предполагали в Иркутске купить кареты на полозьях, а сани должен был забрать домой Никифор, для чего до Иркутска брали ещё двух лошадей.
Аглая робко предложила:
– А то, может, подождём следующей зимы? По первому снегу и поедем.
– Да что ты такое говоришь! – возмутился Сергей Платонович. – Какая зима! За месяц успеем доехать.
Иван Феофанович тоже предлагал задержаться до наступления следующей зимы и сильно сомневался, что за месяц они проделают такой путь, но Сергей Платонович упорствовал и слушать ничего не хотел.
– Ежели на тройках, то домчимся быстро, – сказал Парфён.
Сергей Платонович так и не смог нанять учителя, поэтому отъезд означал закрытие школы. Свой дом вместе с имуществом он подарил родителям жены, а с собою взял только тёплые вещи, коллекции минералов и бумаги покойных братьев Борисоглебских.
Родители Аглаи плакали, расставаясь с дочерью, но что поделаешь: Аглая ехала с мужем… Как говорится, куда иголка, туда и нитка… Были, правда, опасения по поводу младенца – выдержит ли переезд? Но Сергей Платонович сказал, что в Иркутске они купят хорошую карету и Аглая с малышом поедут уже в божеских условиях. Хотя и сейчас ехать ей с ребёнком предполагалось не на открытом ветру, а под специальным навесом, устроенным в задней части саней.
Наконец, поезд из двух саней тронулся в путь. Прощание с местными жителями не было долгим.
За два дня путники лихо домчались до Байкала, но перед самым озером пришлось порядком помучиться: берега были в сильных трещинах и торосах, и не так-то просто было преодолеть все эти препятствия, чтобы выйти на лёд. Но всё-таки вышли и помчались по ледяному панцирю. А потом опять – ледяные глыбы и берег, по которому ещё нужно было подниматься.
В Иркутске остановились на постоялом дворе. Нужно было купить утеплённые кареты на полозьях. Найти такие удалось – они были хотя и не новые, но вполне надёжные. Через сутки снова отправились в путь, но уже без Никифора.
Парфён с интересом смотрел на новые пейзажи. Они ничем не отличались от тех, к каким он привык, но потом на пути стали возникать замёрзшие реки и бескрайние степи.
На двенадцатый день пути они уже были в Томске. Здесь тоже пришлось остановиться на сутки, чтобы дать путникам передохнуть. Сергей Платонович торопился, боялся застрять в распутицу.
Поехали дальше…
Равнинная и степная Сибирь – это уже было что-то новое и непривычное для Парфёна. Он смотрел на эти земли с неодобрением и говорил, что никогда не согласился бы жить в таком краю, где нет гор, потому как в лесах, покрывающих гористую местность, зверя завсегда больше.
– Так ведь вся Россия, куда мы едем, плоская, – рассмеялся Сергей Платонович.
Наконец, путники пересекли Уральский хребет и оказались в Европе.
Когда приехали в Москву, снег уже таял. Всюду текли ручьи, но это их уже не тревожило. В Петербург они должны были ехать по железной дороге. Никто из них ещё не видел её, и Сергей Платонович был рад удивить своих сибиряков этим чудом техники. Но нужно было остановиться в Москве и хотя бы пару дней отдохнуть.
Они разместились в гостинице в самом центре города. Окна их комнат выходили на Москву-реку.
Первое, что сделал Сергей Платонович, это написал письмо дядюшке о том, что он уже в Москве и с ним его близкие. Сообщил, что взяли билеты на поезд и через три дня будут в Петербурге. Кареты и лошадей они оставили на постоялом дворе, где за отдельную плату хозяин согласился держать их у себя до тех пор, пока за ними ни приедет человек из Петербурга.
Сергей Платонович подошёл к Парфёну, стоящему у окна и грустно смотрящему на речку, протекающую неподалёку. Холодное солнышко убирало остатки снега с улиц, по которым текли ручьи.
– Вот ведь какая беда приключилась с речкой, – сказал Парфён, глядя в окно и горестно вздыхая.
– Да что за беда? – удивился Сергей Платонович.
– Да ты разве сам не видишь?
– Не вижу, – сказал Сергей Платонович и стал присматриваться, надеясь увидеть что-нибудь интересное.
– Так ведь она же вся камнем обложена! – воскликнул Парфён. – Статочное ли это дело живую речку заточить в камень!
– Да какая ж она живая? – удивился Сергей Платонович. – Это просто вода. Течёт себе и течёт.
Парфён покачал головой:
– Нельзя так с речкой обращаться! Ей бы сейчас течь в окружении леса, а она попала в огромадный город и, поди, скучает по лесам и полям, из которых вышла.
Сергею Платоновичу показалось, что он понял, что хотел сказать Парфён.
– А ты за неё не бойся, – сказал он. – Речка-то потом вытекает из города и течёт себе дальше, а там снова те же леса и поля.
– Ну, ежели так, и слава Богу.
– Не по нраву тебе пришлась Москва?
– Это ж надо, – удивлялся Парфён, – сколько камня пошло! Все улицы камнем мощённые. В Иркутске, я видывал, досками покрывали дорогу… да и то, чуток, а здеся… и конца и краю этим дорогам нет. Вот чудеса!
Он уже устал удивляться высоким каменным домам, мощеным улицам, красивым мостам через речку.
– Да… – продолжал Парфён, – я такого и не ожидал увидеть… Теперь и помирать можно! Чудеса да и только.
Служащий гостиницы, величественный старик с бакенбардами по имени Порфирий, с подозрением смотрел на компанию, которая сняла несколько номеров на втором этаже и вела себя так, словно они здесь господа. Но хозяин гостиницы шепнул, чтобы он внимательно относился к их просьбам, так как тот великан (он указал глазами на Сергея Платоновича, стоящего у окна большого зала и о чём-то разговаривающего со стариком), – его сиятельство граф Емельянов, важный гость. А те, кого он привёз с собою, – так мало ли причуд у этих графьёв?! Он наперёд расплатился с учётом полного пансиона… Супруга у него – обыкновенная деревенская баба – хотя и красавица. И другая, что постарше, – красивая баба. Их бы нарядить как следует, и – настоящие барыни… А этот неотёсанный старик, такой же великан, как и сам граф, производил впечатление разбойника или беглого каторжника.
Когда было доложено о том, что кушать накрыто в столовой зале, Сергей Платонович не заставил себя долго упрашивать, и отправился туда с Парфёном и Иваном Феофановичем. Женщины же засмущались и сказали, что не могут бросить детей без присмотра. Сергей Платонович не спорил и распорядился принести обед им в номера.
– Экие чудные дела твои, Господи, – тихо проговорил Парфён. – Я такого даже и в Иркутске не видывал. Ты, Платоныч, и не езжай ни в какой Петербург. Давай здесь и будем жить! Рай, да и только!
Сергей Платонович оглянулся по сторонам, не слышит ли кто из прислуги, и тихо выговорил старому охотнику:
– Слушай, Парфён, не называй меня больше на людях на «ты», – здесь так не принято… Ты только не подумай чего плохого, но, ежели можешь, говори мне «вы» или «ваше сиятельство».
– А это ещё зачем?
– Так я ведь – граф, забыл, что ли?
– Да я как-то и не подумал даже, – сказал Парфён. – Ладно… Буду тебе говорить «вы», ежели ты так хочешь… По мне и «вы», и «ваше сиятельство» тебе к лицу.
Он сидел за столом напротив Сергея Платоновича, вёл себя осторожно и тщательно присматривался, как тот держит ложку или вилку, и во всём старался ему подражать.
На другой день Сергей Платонович пошёл с Парфёном смотреть Москву.
– Вижу, народ здесь богобоязненный. Церквей много. Это мне приятно, – говорил Парфён, семеня за Сергеем Платоновичем и стараясь не отставать.
Идти пешком в сторону Красной площади недолго, и вскоре они оказались у стен Кремля. Парфён с изумлением смотрел на величественную картину, открывшуюся ему, и внимательно и даже благоговейно глядел на кремлёвские стены и башни. Собор Василия Блаженного ему понравился снаружи, но, когда они вошли внутрь, Парфён стал жаловаться на плохое самочувствие и попросил поскорее вывести его оттуда. Сергей Платонович не стал спорить и вывел его на площадь, откуда они спустились к Москве-реке.
Когда часа через два они вернулись домой, Парфён решил прилечь и отдохнуть.
– Ты что, устал с непривычки? – спросил Сергей Платонович. – У себя по тайге ты мог пройти много вёрст. Аль захворал?
– Не захворал. Только дома всё другое. Там и воздух другой, и земля живая… А туточки она вся камнем одета. Трудно ей… и мне не по себе… Полежу маленько… Нет… Я здесь бы не смог жить… Не по мне такая жисть.
Дальнейшее пребывание в Москве уже не имело смысла.
Порфирий, который взял на себя труд заказать билеты, сам же и организовал доставку пассажиров на вокзал в двух каретах.
Увиденное совершенно поразило всех. Они прошли на крытый перрон. Парфён подавленно молчал. Что касается женщин с детьми, то они были просто напуганы: огромная чёрная машина с длинной трубой стояла в облаках пара и шипела, а шесть жёлтых домиков на колёсах стояли за нею, и возле каждого такого домика толпился народ.
– Государь назвал эту дорогу Николаевской, – объяснял служитель в форме какой-то дамочке, со страхом и боязнью входящей в вагон.
Сергей Платонович весело сообщил Парфёну:
– Ну, вот сейчас проверят наши билеты, мы войдём в вагон и поедем.
Парфён разом забыл, что по условиям своей новой жизни он должен обращаться к Сергею Платоновичу на «вы», и настолько ошалел от неожиданности, что только и смог пробормотать:
– Это самое, как его?.. Платоныч, а ты мне скажи: как эта железная машина поедет-то?
– По рельсам, – пояснил Сергей Платонович. – Видишь эти железные полосы?
– Вижу, – сдавленным голосом подтвердил Парфён. – А ну как соскочит с них?
– Не соскочит… Вот и поедет наш поезд по железной дороге. Впрочем, и я ведь еду в первый раз.
– А лошади, которые повезут, они-то где? – не понял Парфён.
– В том-то всё и дело, что лошадей нету. Вместо лошадей – эта железная машина, которая называется паровозом. Вон, видишь, в пару стоит, так и ждёт, чтобы поскакать… то бишь повезти нас в Петербург.
– Да она-то как повезёт?
– Там вода нагревается и закипает в большом котле…
– Да где котёл-то? Что-то я не вижу.
– Вот это всё, – Сергей Платонович показал рукой, – один сплошной котёл, там вода и закипает.
– Котёл? И непохож на котёл. А печка-то где?
– Печка там же, а в том прицепе – уголь для неё, – пояснил Сергей Платонович.
Парфён ничего не понимал.
– Ну, закипает вода, и что из того? Я тебя спрашиваю, почему эта машина движется, а ты мне про котёл и про то, как там вода закипает!
Сергей Платонович рассмеялся:
– Вода закипает, и этот пар сначала сдерживают и никуда не выпускают,
– Да зачем держать-то?
– А чтобы он, родимый, никуда не выходил…
– Да зачем же его не выпускать? Пусть бы себе и выходил от греха подальше, а иначе ж котёл взорвётся – это же понятно!
– Не взорвётся. Пар этот, когда вырывается, толкает поршень, а уже тот крутит колёса. Вот видишь эти штуки – это они и есть. Ежели поедет паровоз, то за ним поедут и прицепленные к нему вагоны. Видишь их сколько – целых пять штук, и в каждом будут люди сидеть. Вот и мы тоже.
– Да чтобы я поехал на таком… Да ни в жись! – пробормотал Парфён, испуганно крестясь.
Женщины, стоявшие рядом, тоже заныли:
– Я тоже не хочу! – прохныкала Аглая.
– И я боюсь, – пролепетала Дарья, и при этих словах Ванятка тоже захныкал.
Иван Феофанович возразил:
– Да вы посмотрите: никто не боится. Вон и дамы, и господа, и детишки малые – все заходят в вагоны и ничего не боятся.
– Так ведь они, может, того – совсем одурели от жизни в Москве, – проговорил Парфён, – и ничего не соображают. А я ещё, слава Богу, в своём уме!
Сергей Платонович рассмеялся:
– Неужели ты боишься, Парфён? Я тебя не узнаю!
– Я? Боюсь? – возмутился Парфён. – Да я на медведя ходил с одними вилами и не боялся, а тут я испугаюсь этого шипящего чёрта!
Потом помолчав, добавил:
– Это ж, какую силу нужно иметь, чтобы потащить столько… И далеко он проедет?
– До самого Петербурга, – ответил Сергей Платонович, – а это шестьсот четыре версты. Порфирий говорил, что завтра будем в Петербурге.
– Шестьсот четыре версты? – изумился Парфён.– Нипочём не поверю, что эта машина прокатит нас до самого Петербурга. Шутейное ли это дело?!
– Ты и раньше не верил, что я был когда-то на другой стороне Земного шара, а ведь я был там и вверх ногами не ходил. Так вот теперь представь, как ты вернёшься домой и начнёшь рассказывать про железную дорогу, а тебе верить никто не будет и все будут над тобою смеяться. Вот тогда и вспомнишь, как ты не верил мне.
Кондуктор в форменной одежде громко сказал:
– Господа! Прошу вас следовать в вагон! Через пять минут поезд отправляется!
Он позвонил в колокол, прикреплённый у входа в вагон.
Все вошли на открытую площадку, похожую на балкон, и оттуда – в вагон, где увидели мягкие диваны, стоявшие поперёк вагона таким образом, что с одной стороны они прижимались к стене, а с другой оставляли узкий проход.
Раздался свисток вокзального начальника в синем мундире, который расхаживал по перрону перед вагонами, затем прозвучали вокзальный колокол и оглушительный паровозный гудок. И поезд тронулся.
Паровоз дёрнул вагоны так сильно, что многие пассажиры едва удержались на ногах, и всем стало страшно. За окном поползли городские постройки, и поезд, пыхтя и гремя, стал набирать ход.
Сергей Платонович с любопытством смотрел на происходящее: вагон представлял собой отдельный мир, в котором ехали незнакомые друг другу люди, связанные одной общей целью. «Ведь это – как наша страна, – подумал он. – Вроде бы все чужие, а едем в одном направлении и в одном вагоне… А ежели поезд сойдёт с рельсов, то мы все погибнем. У нас у всех – общая судьба».
Никаких удобств вагоны – даже первого класса – не имели. Они не отапливались, а отправлять естественные потребности можно было только на остановках – в здании вокзала.
Сергей Платонович с изумлением смотрел в окно на простирающиеся за ним пейзажи и вспоминал, как он ехал по Сибири на санях. Какое это было страшное испытание по сравнению с тем, что было сейчас.
С наступлением ночи кондуктор зажёг свечи в фонарях, и пассажиры, сидя в своих креслах, тихо дремали. Мужчины выходили иногда покурить на одну из двух открытых площадок в начале и в конце вагона. Выходили и Сергей Платонович с Иваном Феофановичем, но не покурить, а просто подышать холодным ветром и посмотреть на бегущие куда-то назад далёкие огоньки. Это светились окна домов деревеньки, которую они проезжали.
– А я вот смотрю на редкие огоньки вдалеке, – сказал Сергей Платонович, – и вспоминаю слова Лермонтова, поэта, который мне очень нравится:
…Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Люблю дымок спалённой жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету белеющих берёз...
Как здорово сказано! Красиво и правильно…
На вокзале в Санкт-Петербурге, куда они, вконец усталые, прибыли на следующий день, их ожидал незнакомый молодой человек, который представился Емельяновым Анатолием Александровичем.
– Дорогой кузен, – сказал он, обращаясь к Сергею Платоновичу, – позвольте приветствовать вас от имени всей нашей семьи и от меня лично. Следуйте за мною к каретам, которые уже ждут нас.
– А как вы нас узнали? – удивился Сергей Платонович.
– Ну, уж отличить вас от всех остальных пассажиров совсем не трудно.
Они разместились в двух четырёхместных каретах и поехали по улицам столицы Российской империи. Говорить почему-то не хотелось. То ли путники устали в дороге, то ли ещё что. Сергей Платонович только спросил:
– Мы едем к дядюшке?
– Точно так-с. Мы все ждём вас с нетерпеньем.
Разговор с молодым кузеном не клеился, Сергей Платонович смотрел в окно кареты на город, совершенно не похожий на Москву, и думал: «Кажется, только сейчас я начинаю понимать, что всё сбылось!».
Дом на набережной реки Карповки, всё так же величественно стоял, заметно выделяясь на фоне городского пейзажа. Выходя из кареты, Сергей Платонович пытался сообразить, какая такая неуловимая перемена произошла в облике здания и почему оно выглядит не совсем так, как раньше, но так и не успел понять этого. Между тем, Аглая и Дарья так и застыли перед входом.
– Что-то не так? – спросил их Сергей Платонович. – Почему вы не идёте дальше?
– Да как-то боязно даже, – пробормотала Аглая, прижимая к себе ребёнка.
– Любезные дамы, – сказал подскочивший Анатолий, – прошу вас следовать за нами. – Он говорил шутовским голосом, но женщины этого не поняли.
Помявшись и нерешительно потоптавшись перед входом, они всё-таки поднялись по мраморным ступеням и вошли в дом.
На входе их встречал дворецкий – Евстигней Михайлович, или попросту Михалыч, как его все здесь величали, почти точная копия московского Порфирия. Михалыч держался так монументально, что могло возникнуть ощущение, будто он и есть истинный хозяин дворца. Парфён же посмотрел на дворецкого неодобрительно – дескать, не наш ты человек, ох, не наш!
Поднялись по ступенькам и вошли в зал, где их уже ожидал хозяин дома.
– Ну, вот мы и встретились, – сказал он, обнимая племянника, вытирая непритворные слёзы. – Не сумел я сдержать обещания, которое дал твоему отцу перед его смертью, но, видит Бог, делал всё, что было в моих силах.
– За всё – спасибо, дядюшка, – сказал Сергей Платонович. – Я никогда не забуду вашей заботы.
– А это кто с тобою? Представь мне своих друзей… Впрочем, я и сам вижу, чай, не слепой: ведь это же Иван Феофанович! Собственною персоною! Простите, я вас не сразу узнал. Да, время безжалостно… но у нас ещё будет время поговорить. Очень, очень рад вас видеть…
Сергей Платонович продолжал представлять:
– Это моя супруга Аглая, урождённая Белкина, с нею – наш сын. Александром назвали…
– Да-да, помню, ты мне писал, – сказал дядя. – Ну что же – хорошо звучит. Рад, очень рад…
– А это сноха Ивана Феофановича – Дарья с Ванюшкой, внуком Ивана Феофановича.
– Стало быть, род Борисоглебских продолжается! – улыбнулся Александр Александрович.
– А это Парфён – мой друг, с которым я ходил на охоту и попадал в разные переделки. Я его привёз, чтобы показать ему столицу. Пусть посмотрит, как мы тут живём.
Александр Александрович нашёл тёплые слова и для Парфёна, и потом спросил:
– Ну, что, дружок, понравилось тебе у нас в России или нет?
Парфён ответил не по чину громовым голосом, вызвавшим неодобрение со стороны дворецкого:
– Эка невидаль! Сибирь – тоже Рассея.
Такой ответ пришёлся по душе Александру Александровичу. Он подивился независимости этого мужика:
– Ты прав, дружок. Я хотел сказать, понравилось ли тебе в Москве и в Петербурге?
– Понравилось ли? – усмехнулся Парфён. – Вот покамест присматриваюсь, а там видно будет.
– Ещё понравится! – сказал старый граф. – Я вот сейчас Сергею Платоновичу выделю его долю в наследстве, а там угодья знатные с лесами, с полями, с озёрами, так что и тебе место найдётся. А ты, Серж, не упускай такого доброго малого и назначь его лесником. Пойдёшь в лесники, Парфён?
– А отчего ж бы и нет! – согласился Парфён и улыбнулся. – Лес и звери в нём – это по моей части.
Александр Александрович повернулся к дворецкому:
– Ну а теперь, Михалыч, разведи гостей по их комнатам и вели всех накормить и спать уложить. После дороги, думаю, вы устали. А мы с Сергеем Платоновичем немного побеседуем, я потом и его спать уложу.
В кабинете племянник и дядя сидели в роскошных креслах, между которыми стоял круглый стол с мраморной столешницей. Завтрак принесли сюда же – причём только для гостя. Старый граф сказал, что уже поел и потому сейчас попьёт одного лишь кофею.
Сергей Платонович ел яства, которые составили бы честь любому изысканному дому, и почему-то воспринимал это совершенно спокойно.
– Чай, оголодал в Сибири? – спросил дядя, ласково поглядывая на племянника.
Сергей Платонович усмехнулся:
– Там не такой край, чтобы умереть с голоду, – сказал он. – Всего много, хотя, конечно, паштета из гусиной печени с трюфелями никто не ест.
– Ничего, – сказал дядюшка, – когда-нибудь и туда цивилизация дойдёт. Я даже знаю когда.
– Когда же?
– А вот как железную дорогу туда проложат, вот тебе и будет цивилизация. Понимаю, что это будет нескоро, но когда-нибудь же будет.
Помолчали. Племянник ел свой завтрак, а дядюшка медленными глотками пил кофе.
– Я понимаю, что ты недолюбливал покойного государя, – сказал он, наконец, – но железную дорогу-то при нём начали строить.
– Злым он был человеком.
– Что да, то да, – согласился Александр Александрович. – Водилось за ним такое дело.
– Да, гусиный паштет с трюфелями – это нечто божественное, спасибо за угощение, – сказал Сергей Платонович, отодвигая тарелку и приступая к десерту.
– На здоровье, – сказал старый граф. – А ты там книги читал ли какие?
– Читал, конечно. Но Сибирь сама книга. Там и неизвестные минералы, и растения, и всё это надобно изучать! А сколько там других тайн!
Дядюшке всё было интересно, и он стал расспрашивать о тамошних народах и обычаях, а племянник подробно отвечал.
Потом разговор перешёл на прелести тамошней охоты, а с охоты – на рыбалку.
– О многом бы ещё хотелось с тобою переговорить, – наконец, произнёс старый граф, – но вижу, что ты после дороги устал, и у тебя слипаются глаза. Давай договоримся так: имение твоего отца остаётся за тобою, и оно никуда не делось. Отцов дом пребывает в прекрасном состоянии, потому что мы его обживали время от времени. Дом, ежели в нём не живут, приходит в запустение. Твой дом стоит целёхонек на Аптекарской набережной, и прислуга на месте, и всё в полном порядке, можешь не беспокоиться. Завтра и переедешь туда, но сегодня побудь пока с нами. А вечером, когда вы отдохнёте, мы соберёмся и полюбуемся на тебя ещё раз и послушаем твои рассказы о Сибири. Но об одном я тебя всё-таки хочу спросить прямо сейчас. Ты, я так полагаю, со своими юношескими идеями покончил – не так ли?
Сергей Платонович усмехнулся.
– Да, давно уж.
– Вот и прекрасно! Нынешний царь, как кажется, не столь мстителен и жесток, как предыдущий, но ты всё-таки держи себя в определённых рамках и помни, что отныне ты будешь под негласным надзором полиции.
После этого Сергей Платонович отправился спать в отведённую ему комнату.
Вечером того же дня Александр Александрович собрал всех родственников. Впервые за долгие годы Сергей Платонович увидел родную сестру Марию и тётушку Анастасию. Все изменились настолько, что узнать кого-то можно было с большим трудом.
Впрочем, судя по слегка удивлённым и напряжённым лицам женщин, они испытывали те же чувства. Сестра бросилась ему на шею и расплакалась.
– Серёженька, милый! – сказала он. – Это сколько же лет прошло?
– Тридцать, поди…
– Серж, ты для своих лет отлично выглядишь, – заметила тётка Анастасия Александровна. – Такое впечатление, будто был не в Сибири, а в своём поместье, не правда ли, Саша? – это она обратилась к Александру Александровичу.
Тот подтвердил:
– А это так и есть. Сибирь, как оказалось, нашему Сержу пошла на пользу. Я не в том смысле, что она научила его уму-разуму, хотя и в этом, конечно, тоже, а в том, что он там вёл здоровый образ жизни. Посмотрите: у него на лице нет ни единой морщинки!
Среди родственников был и Анатоль, но он вёл себя робко. Сергею казалось, что Анатоль всё время порывается что-то спросить, но в последнюю минуту раздумывает, ловя на себе грозный взгляд отца. Спрашивать кузена было некогда – Сергея буквально разрывали на части вопросами, и он отвечал быстро и весело. Никто, тем не менее, не спрашивал его, раскаивается ли он в том, что пошёл против царя? Никто не спрашивал, каково ему было на каторге, где он носил цепи. Говорили о природе, о Байкале, о полезных ископаемых да ещё о судьбах общих друзей и родственников. Тема женитьбы Сергея тоже никак не обсуждалась. Аглая сидела в сторонке с ребёнком на руках и с нянечкою, которую назначил ей Александр Александрович. Она помалкивала, ежеминутно краснея и робея, но вступать в беседу не осмеливалась. За всё время встречи Сергей Платонович подошёл к ней лишь один раз и ласково шепнул на ухо:
– Не бойся ничего, здесь все свои. А завтра мы уже будем у себя дома.
Дом покойного отца Сергея не уступал по грандиозности дому его брата и находился поблизости, за углом – на Аптекарской набережной. Разница заключалась лишь в том, что из дома Александра Александровича открывался вид на речку Карповку, здесь же был уже не вид, а почти панорама Большой Невки.
И вот теперь дом обрёл законных хозяев.
Мраморные ступени, по которым они поднимались на второй этаж, были устланы ковровой дорожкой, и путь по ним напоминал Сергею Платоновичу восхождение к новой вершине его жизни. «Столько пережить, столько узнать, и как венец всему пройденному восходить теперь по этим ступенькам и жить в этом роскошном доме? А как же мои мечты?.. Ради чего я, молодой и глупый, пошёл на Сенатскую площадь? Чтобы вот так вернуться на исходные рубежи? Лучше бы сидел на месте и жил как все!» – подумал он с горечью.
– Как тебе нравится твой дом? – спросил дядюшка, когда они поднялись на второй этаж и оказались в галерее портретов, сурово смотревших на вошедших людей.
Сергей Платонович пожал плечами.
– Там, в Сибири, когда я жил в деревянной избе, я чувствовал себя спокойнее, чем здесь, – ответил он.
– Но почему же? – удивился старый граф.
– Так ведь известно почему: на дворе война, и враг может войти сюда в любое время.
– Да не приведи Господи! – испуганно сказал старый граф и перекрестился.
– А у нас нет сил, чтобы ему противостоять, – продолжал Сергей Платонович. – А там, в Сибири, всё было далеко и, казалось, словно бы этого и нет вовсе.
– И что же ты хочешь сказать, что нам всем надобно жить в Сибири?
– Нет, не хочу. Но спокойной жизни здесь не будет – вот это уж точно.
Александр Александрович тяжело вздохнул, подозвал к себе старика в темно-синей ливрее и представил его племяннику:
– Рекомендую: Трофим Ильич – здешний смотритель за порядком. – Не пьёт, не курит и очень хозяйственный. Пока пусть он будет у тебя дворецким, а потом ты уж сам решишь, кого лучше назначить.
Сергей Платонович посмотрел на старика и с изумлением отметил его поразительное сходство с московским Порфирием и дядюшкиным Михалычем. Подумал: «Какие-то все они однообразные». А вслух ничего не сказал – зачем обижать старика?
Новые обитатели дома разошлись, рассматривая комнаты и залы. А Парфён долго стоял перед портретами, вывешенными в зале, всматривался в глаза людей, нарисованных на них, и о чём-то думал.
Так и началась новая жизнь.
Странное ощущение овладело Сергеем Платоновичем на следующее утро. Он проснулся в собственном доме. Он – свободный человек… Всё, о чём мечтал, – сбылось.
Подумалось, что теперь он снова будет тосковать о чём-то несбыточном, как когда-то там в Сибири? Только мечтать будет на сей раз не о том, как вырваться из Сибири, а о том, как в неё, благословенную и прекрасную, вернуться. Ведь свобода-то, оказывается, была именно там, а не здесь! Захотел пойти на охоту – пошёл! Захотел на рыбалку –пожалуйста! Хочешь пойти в лес – вот тебе дремучий лес, а хочешь посмотреть на степь – и степь найдётся. Там были и реки, и озёра… Были обыденность и чудеса. Один Байкал чего стоит – разве здесь есть что-нибудь хотя бы отдалённо похожее на него? А таинственные тунгусы, которые что-то такое знают, о чём мы даже и не догадываемся? Неужели он их никогда больше не увидит?! Вспоминалась ему и Тачана, которая когда-то спасла его от смерти. Как сложилась её судьба?
Сергей Платонович попытался найти себе утешение: у него теперь есть красавица Аглая, подарившая ему сына! Но потом подумал, что в Аглае нет никакой тайны. Она открыта и понятна, а Тачана – сплошная тайна. Как и весь её удивительный народ…
После таких размышлений как-то нежданно возникал вопрос: что делать, когда мечты сбылись и всё вокруг хорошо и желать уже больше нечего?
Ответ получался скучным: жить и наслаждаться свободой.
– Какая тоска так жить! – пробормотал Сергей Платонович, приподнимаясь над постелью и озираясь на окружающую роскошь. – Разве это жизнь? Нужно что-то делать, нужно дерзать, нужно бороться!..
Он снова откинулся на подушку и посмотрел на потолок.
«За что теперь бороться? За то, чтобы этот дом я никогда не потерял? За то, чтобы у меня был не один дворец, а десять? За то, чтобы у меня было больше поместий и крепостных? Но ведь это же смешно! А тогда за что же ещё?».
Сергей Платонович почувствовал, что сам отвечает на этот вопрос: «Как это за что бороться? Страна сейчас пребывает в состоянии войны, и нужно быть вконец бессовестным, чтобы делать вид, что сейчас ничего не происходит и наслаждаться жизнью, как это делают многие…».
Сергей Платонович решительно встал с постели и, одевшись, вышел в столовую, куда вскоре был подан завтрак. Там уже сидели Иван Феофанович и Парфён. Поздоровались.
– Как настроение? – спросил Иван Феофанович. – Чувствуете, что вернулись, наконец, к естественной жизни?
– Чувствую, что потерял какую-то часть своей жизни безвозвратно, – грустно ответил Сергей Платонович.
– Оно и понятно, – согласился Иван Феофанович. – Столько лет провести в Сибири, поневоле привыкнешь к ней, но ведь жить-то нужно дальше!
– Конечно, нужно, – согласился Сергей Платонович. – Я разве спорю? Угнетает только то, что в этой новой жизни я никому не известен, а те, кто и знал меня когда-то, те давно забыли или померли. Кому я теперь нужен? «Иных уж нет, а те далече…».
Когда принесли кофе, Сергей Платонович тихо спросил Парфёна:
– Как тебе этот напиток? Понравился?
– Да пил я его и раньше, – ответил Парфён. – Но чай, конечно, лучше.
– Уж и не знаю, чем тебя удивить. А шоколад горячий пил когда-нибудь?
– А вот про такую вещь – даже и не слыхал никогда, – признался Парфён. – Вкусная, поди?
– Очень! – ответил Сергей Платонович. – А хочешь, я сейчас прикажу, и тебе приготовят? – Он повернулся к Борисоглебскому: – И вам также, Иван Феофаныч?
Старик поблагодарил и отказался.
Парфён хитро ухмыльнулся.
– Мне одному? Нет, не стоит ради меня одного что-то затевать!
– Парфёну нелегко здесь придётся, – сказал Иван Феофанович, – но, я убеждён, что он всё же приспособится к новым условиям, правда же, Парфён?
– Вестимо, – ответил тот. – Нешто я не вижу, что они, – он кивнул на прислугу, – такие же люди, как и я? Вот и пущай приспосабливаются под меня, а не делают вид, что я пустое место.
К середине лета Сергей Платонович почувствовал непреодолимое отвращение к городской жизни. Ничто не менялось здесь к лучшему, ничто не привлекало его, ни суета и споры о том, с кем придёт молодой князь Серебряный на бал княжны Юсуповой, ни вести с фронтов, которые никого не радовали.
Сергей Платонович надумал ехать в своё поместье, в Псковскую губернию, в деревню Емельяновку. Он сказал об этом Парфёну, и тот с радостью воспринял это известие.
– Ежели там есть лес, река, охота, то чего ещё надобно?
Поговорил и с Иваном Феофановичем, опасаясь, что для того будет трудно проститься с городским комфортом и переехать в сельскую местность. К удивлению, старик отнёсся к этой идее с одобрением, но сказал, что поедет только в том случае, если там же будет его сноха с внуком, расставаться с которыми ему не хотелось.
Дарья и Аглая обрадовались переезду.
– Нам для полного счастья не хватает только господина Борзова, чтобы наблюдал за порядком, – пошутил Сергей Платонович.
– И купца Балабанова, – в тон ему добавил Парфён. Он тоже знал толк в юморе и умел пошутить.
Но поскольку все эти годы поместья покойного Платона Александровича находились под управлением его брата Александра, теперь требовалось решить некоторые формальности.
– Езжай, – сказал Александр Александрович. – Я напишу письмо управляющему. Приезжай, осваивайся, привыкай. И люди там пусть к тебе привыкают – это ведь дело непростое. Но мне тебя будет не хватать – честно тебе скажу. Пока ты был там, я всё время вспоминал о тебе. А теперь, когда ты здесь, я бы мог успокоиться, но всё равно – хотелось бы изредка видеть тебя. Там каменный дом стоит на высоком берегу реки. Почва не очень хорошая – каменистая, но леса густые – будет где поохотиться. Твой Парфён, я так думаю, будет доволен.
– Да и мне там будет лучше… А здесь?.. Что изменилось за эти годы в столичной жизни?!
Александр Александрович не понял племянника и спросил:
– А как мы сейчас живём, по-твоему?
– Плохо живём! Болото… Всё вроде бы застыло и не меняется. Так же кавалеры сопровождают дам на бал, горячие головы стреляются на дуэлях… Что нового?! А ведь идёт война! Гибнут люди… Да кто о них думает?!
– А что бы ты хотел, чтобы в нашем обществе изменилось к лучшему? – спросил дядя.
– Окончание войны – это самое главное.
– Допустим. И что дальше?
– Чтобы люди стали лучше жить, чтобы детишек учили в школах, чтобы лекарни построили, чтобы не мёрли люди от всяких хворей… Да мало ли что?! Тёмный у нас народ… Ни школ, ни лечебниц… Мрут детишки как мухи …
– А ты бы не хотел, чтобы было отменено крепостное право? – спросил Александр Александрович.
Сергей Платонович пожал плечами.
– Даже и не знаю теперь. Раньше хотел, а сейчас не представляю, что наши крестьяне будут делать, ежели их освободить.
– Да ты не о том думаешь! – возмутился дядя. – Надобно думать о том, что будут делать помещики, ежели отменят крепостное право. Не пойдут ли они после этого с протянутой рукой по миру…
– Я не думаю, что до этого дойдёт, – сказал Сергей Платонович. – Так и будем тлеть…
Дядя посмотрел на племянника как будто бы даже с мольбой.
– Тлеть… Не раздуть бы большой огонь! Пожар спалит всё. Страшно… Вот бы знать, чего ожидать от будущего!
Племянник уловил мысль дяди.
– Вы так говорите, – сказал он, – словно бы ждёте какого-то ответа от меня. По молодости я сам себе казался умным и предвидел будущее. Но ведь это всё были только мечты. Я вспоминаю, о чём мы говорили перед тем нелепым восстанием. Горланили: «Свобода!», «Равенство!», «Братство!»... «Конституционная монархия»… Спорили, что-то доказывали… Сотрясали воздух пламенными речами, а что из этого получилось? Миражи… Всё – миражи…
– Что-то всё-таки получилось, – возразил дядя. – Я вот смотрю на тебя, и мне кажется, что ты вернулся из Сибири с жизненным опытом… Или не так?
Сергей Платонович ответил:
– Самое невероятное из всего, что со мною было в Сибири, самое ценное, – это встреча с простым народом, которого, как оказалось, я раньше совсем не знал. Там люди совсем не такие, как наши крестьяне. А ещё меня поразила встреча с тунгусами. Они на меня произвели впечатление умнейших людей. Я у них некоторое время жил и даже удостоился чести беседовать с тамошними мудрецами.
– С мудрецами? – удивился дядя. – У них есть мудрецы?
– А вы не смейтесь! Есть и мудрецы!
– Да я и не смеюсь, с чего ты взял? У нас мудрецов почти не осталось. Все куда-то подевались… И что же они говорили тебе, эти твои тунгусы?
– Они предсказывали будущее России. Я не знаю почему, но их предсказания произвели на меня сильное впечатление. Я всем нутром почувствовал, что это у них не так просто. Какая-то непонятная сила исходила от этих людей.
– А вообще-то лучше бы с предсказателями этими не иметь дела, – сказал Александр Александрович, задумчиво покачивая головой. – Непонятно, откуда в них берётся эта сила. И от Бога ли она, или от дьявола… Ты не слышал о таком монахе Авеле?
– Не слышал, – ответил племянник. – А кто он такой?
– Это наш российский предсказатель – наподобие Нострадамуса. По-моему, он уже давно умер – вестей о нём нет никаких. Большую часть своей жизни он просидел в тюрьмах за свои предсказания. Не любят у нас на Руси предсказателей, впрочем, как и тех, которые гоняются за миражами, – сказал дядя с усмешкой. – Ох, не любят! А ведь человек с точностью до одного дня предсказывал нашим царям год и день смерти. Говорят, он Павлу всё рассказал о том, как его убьют и кто убьёт. Как Павел это вытерпел при его несносном характере – не знаю, но, говорят, он ценил Авеля. В отличие от Александра, который его невзлюбил…
– Да что ж он такое предсказал, кроме гибели Павла? – спросил племянник.
– Предсказал пожар Москвы задолго до того, как Наполеон пришёл к власти…
Племянник рассмеялся:
– Ну, вот, дядюшка! – сказал он со смехом. – А вы хотите, чтобы я что-то такое предсказывал! Зачем же мне лишние неприятности? И так уже столько лет провёл в Сибири.
Дядюшка возразил:
– Предсказывать будущее – это дар Божий. А вот размышлять никому не возбраняется. Размышлять можем и я, и ты. – Подумав, дядя добавил: – Особенно ты. Не хотел бы ты что-нибудь написать о своих злоключениях или вообще изложить, так сказать, на всеобщее обозрение мысли своей души в назидание потомству?
– Мне уже приходила в голову такая мысль, но я не представляю, к кому можно было бы обратиться за помощью.
– А какая тебе нужна помощь? Садись за стол, да и пиши.
– Допустим, я напишу, – неуверенно проговорил Сергей. – И что с этим дальше делать?
– Издашь книгу.
– Помилуйте! Но разве вы не знаете, что у нас цензура! Ведь она не пропустит такую книгу ни за что на свете…
– Ты неправильно рассуждаешь, – возразил Александр Александрович. – Я вот тебя слушаю и вспоминаю покойного Александра Сергеевича – мир праху его! – дядя перекрестился.
– Пушкина? – спросил племянник.
– Грибоедова. Ты знаешь, какая с ним случилась неприятность?
– Не представляю.
– Мы с ним были хорошо знакомы, и однажды он поделился со мною своим замыслом новой пьесы.
– И что за пьеса?
– Ничего подобного у нас никогда не писалось. По ходу действия некий крепостной мужик сражается вместе со своим барином в отряде против французов. Они живут в одном шалаше, вместе делают боевые вылазки, спасают друг другу жизнь. А потом война заканчивается, и помещик говорит ему: а теперь хватит… поигрались… ты мой холоп, а я твой господин… Это был совершенно изумительный замысел, и ещё на стадии его обсуждения мы с ним пришли к выводу, что цензура такого не пропустит…
– Ясное дело, не пропустила бы! – сказал Сергей Платонович.
– Ну, вот и Александр Сергеевич тогда сказал точно так же.
– А разве нет? Что вы на меня так смотрите? Разве я не прав?
– Грибоедов тогда уничтожил все черновики. И до нас не дошла ни его пьеса, ни даже наброски к ней. А потом Александр Сергеевич поехал в Персию и его там убили разъярённые персы. И эта пьеса пропала, и у нас её никогда уже не будет, потому как Александр Сергеевич Грибоедов – один на всю Россию. Ты понял, к чему я клоню?
– Понял, – согласился племянник. – Но в том-то и дело, что Грибоедов один и второго такого не будет. А таких, как я, – много. Сколько нас тогда вышло на Сенатскую площадь! Разве мы после этого заслуживаем право называться умными людьми? И дело не в том, что вышли… Да только чего добились? Сколько несчастья принесли своим близким?! А о чём мечтали?! О конституционной монархии мечтали, идиоты, о свободе крестьян… А как и что будет потом, никто и не знал… Я и говорю: миражи…
– О том пусть потомки судят, – сказал дядя. И, резко поменяв тему разговора, добавил: – Слушай, что тебе нужно сделать перед отъездом в деревню. Есть у нас в Питере один литератор по имени Николай Алексеевич Некрасов. Знаешь про такого?
– Впервые слышу!
– А вот и зря! Он сейчас знаменит, и кругом только и разговоров, что о нём.
– Да что за птица такая? – удивился Сергей Платонович.
– А вот вообрази! Ему сейчас лет тридцать с небольшим, а он уже издаёт журнал «Современник».
– Это как же так – «Современник»? – удивился Сергей Платонович. – «Современник» был у Пушкина!
– Когда-то этот журнал издавал Пушкин, и вот теперь им заправляют Некрасов и Панаев, про которого я мало что знаю. Они купили права на издание. Лично я с ними не знаком, но о Некрасове отзывы имею самые положительные. Порядочный, говорят, человек. Ты сходи к нему на Литейный, там у него редакция, и побеседуй о возможности издания твоей книги.
Уже на следующий день Сергей Платонович был в редакции журнала «Современник».
– Я не совсем понимаю, о чём вы говорите, – сказал Николай Алексеевич, узколицый мужчина с бородкой клинышком, внимательно вглядываясь в посетителя. – У вас пока ещё ничего нет, кроме желания написать что-то.
– У меня не просто желание, – уточнил Сергей Платонович. – У меня сильное желание. Масса впечатлений. Мне довелось в двадцать пятом стоять на Сенатской площади, потом звенеть кандалами в рудниках, наконец, жить в Сибири на поселении… Столько пережито… Столько передумано. Обо всём этом хочется рассказать нашим читателям.
– Но вы не забывайте, что существует цензура, – усмехнулся Николай Алексеевич.
– Я помню, – возразил Сергей Платонович. – И я буду очень сдержан в оценках.
– Уверяю вас, – говорил Некрасов, – из множества людей, решивших что-то написать, лишь десятая часть начинают это делать. Немногие доводят свой замысел до середины. Единицы доводят дело до конца, но лишь один человек делает это сносно или даже хорошо.
– Я постараюсь…– заверил его Сергей Платонович.
– Ну, что ж, я рад, что вы преисполнены такой решимости, – сказал Николай Алексеевич, вставая и давая понять, что беседа закончена.
Сергей Платонович тоже встал.
– Если вы к концу этого года что-то нам предоставите, мы могли бы поместить вашу повесть уже в первом номере следующего года.
– Это будут скорее записки, чем повесть, – сказал Сергей Платонович.
Они вместе вышли из кабинета и направились к выходу – судя по всему, Некрасов куда-то спешил. Уже на улице он сказал Сергею Платоновичу, садясь в поджидавшую его коляску:
– В последнее время меня часто упрекают, что в моём журнале всё больше политики, чем литературы. Но, что поделать?! Такова жизнь… Я думаю, лет через сто ещё будет существовать изящная словесность, но вот через двести – думаю, что к тому времени останется только одна политика! – он поклонился Сергею Платоновичу и скомандовал извозчику: – Трогай, любезный!
Переезд в Емельяновку занял несколько дней. Псковская губерния – не ближний свет.
Некоторое время спустя Сергей Платонович сидел у окна за письменным столом и смотрел на речку, протекающую неподалёку. А на другом берегу простирался лес. У берега был построен деревянный настил, на котором местные бабы стирали своё бельё. На другом берегу были слоёные, как в Сибири, скалы. Там на одном из уступов сидел Парфён с удочкой в руках.
Сергей Платонович повернулся к столу, на котором лежала стопка чистой бумаги, окунул перо в чернила и осторожно вывел вверху цифру один. Это был номер страницы. Их будет много. Очень много.
Да, но с чего же начать повествование? Прямо с Сенатской площади? Или с того, что было до неё, когда они собирались на тайные совещания, где мечтали о том, как переделают Россию, превратят в современную европейскую державу.
«Пожалуй, начну с площади, – подумал Сергей Платонович. – А все необходимые пояснения дам по ходу повествования».
Гусиное перо вывело первое слово, а затем и первое предложение. Начиналась новая книга…
Свидетельство о публикации №211021900419