Машенька...
Машенька
Мы познакомились в мае восемьдесят второго в тогда ещё Ленинграде, в один из моих очередных приездов в командировку, которые стали скорее постоянными, чем периодическими, что несказанно радовало меня… Вот и теперь находился я в приподнятом состоянии духа и не только … На часах шесть с небольшим… прохладное субботнее утро… я пару минут, как вышел из вагона поезда…
Она сидела в вокзальном кресле, сжавшись в комочек и подобрав под себя ноги в белых кроссовках… Серые, спортивные рейтузы и серая же кофта с капюшоном, составляли её туалет… «Мышка» - одним словом…
Ты знаешь Доктор, тогда я легко знакомился с барышнями… Теперь не так: годы, седина в бороду, уверенность в себе – всё та же, обаяние… но теперь они смотрят на меня, как на «старого дядьку», покуда я не заговорю…
А тогда все мы были сверстники…
- Привет, - сказал я, а что ещё нужно для начала?
- Привет… - Она подняла из-под капюшона лицо, в обрамлении русых волнистых волос; её серые огромные глаза излучали доверие, а протянутая мне маленькая, совсем детская ручка и вовсе привела меня в умиление…
Я долго держал её, ручку, т.е., в своих ладонях……, не зная или не желая знать, о чём говорить…
- А меня Маша зовут, - она первая нарушила затянувшееся молчание…
- Андрей и, что странно, Миронов, - я почти всегда произношу эту дежурную фразу… - Правда, правда, могу паспорт показать…
- Не надо, я и так верю…
- А хочешь я покажу тебе твой Город, - вставил я опять же дежурную фразу..
Доктор, Доктор, как глуп я был тогда…
- Хочу, - так просто произнесла она и улыбнулась…
- Я только сумку кину в камеру и мигом назад, подождёшь?
- Да…
Я быстренько забросил сумку в автоматическую камеру хранения и на обратном пути купил её в сувенирной лавке белый кожаный поясок; он должен был идеально подойти к её кроссовкам…
Она дождалась меня и поясок подошёл, и поцеловала она меня в небритую щеку, нежно, по приятельски… Мы вышли на Площадь Восстания, взялись за руки и отправились бродить по Городу, по его прямым улицам, по набережным рек и каналов… Я показал ей дом, в котором некоторое время жил Пушкин, а неподалеку еще один, в котором скончался Суворов, окна квартиры, в которой собиралось общество «Зелёная лампа», и дверь, из которой вышел Рылеев, направляясь на Сенатскую… При этом, я, конечно же, рассказывал ей и о Пушкине, и о Суворове и племяннике его – графе Хвостове, о Рылееве и декабристах, которых считал за бунтовщиков, о Державине и Денисе Давыдове, и о многих-многих петербургских литераторах… Это, пожалуй, была единственная тема, в которой я был… Я читал ей стихи и обрывки прозы, отчаянно жестикулируя, перебегал по узеньким мосткам с одного берега на другой и возвращался к ней…
И вот что удивительно – все мои истории и анекдоты, похоже, ей нравились, Доктор…
Мы скромно перекусили в «Котлетной», благо много их было тогда в Городе… вышли на Невский…
Доктор, отчего это так, куда бы я не шёл в этом Городе, я обязательно попадаю на Невский…
У Казанского собора мы посидели на скамейке перед фонтаном… Мелкая водяная пыль оседала на наших одеждах и волосах… она прижалась ко мне… я её обнял… и до чего же приятно было ощущать её хрупкое тело в своих крепких руках…
Потом, обнявшись, мы побрели по проспекту к Неве, на стрелку Васильевского острова, к Петропавловке, на кронверк, где казнили декабристов… на Петроградскую строну и, опять, на Дворцовую набережную. По Зимней канавке вышли на Мойку… Машка устала… я взял её, почти невесомую, на руки… Она обняла меня за шею и несколько раз поцеловала в щёку, изрядно поросшую щетиной; я же с поезда, не брился более суток…
В книжно магазине на канале Грибоедова, что в доме «под колпаком», я нашёл довольно редкое издание мемуаров Бенкендорфа, которое купил немедленно… Машка повертела книгу в руках, полистала:
- Ты читаешь такие книги? – глаза её выражали удивлённый восторг, - Наверное, ты очень умный…
Доктор, таких, как она, нет и никогда не было в наших краях. Я влюблён в неё, Доктор…
- Машенька, милая, - я чуть было не сказал «моя», но сдержался, - я не только читаю, я и пишу о войне двенадцатого года и не местный я, как ты, конечно же, заметила…
- Да, я знаю, ты из Москвы…
- Откуда?
- Ой, это просто. Когда ты подошёл ко мне, единственный прибывший поезд был из Москвы, по радио объявили…
- А может я из Бологова или Калинина…
- Нет, ты из Москвы…
- Ладно, угадала… и как тебе москвичи?
- Ты первый москвич, с которым я познакомилась…
- И как первое впечатление…
- Ты мне нравишься…
- Машка, а пойдём целоваться на Поцелуев мост? – бог весть с чего ляпнул я…
- А, пойдём, - она лукаво улыбнулась…
Мы целовались долго-долго… целую вечность… мы знали на ощупь каждую частицу наших тел… до пояса и немного ниже… Как же великолепно это было, Доктор…
Мелкий дождик накрапывал, а это, пожалуй, самое неприятное явление в городе Ленинграде… Нужно было спрятаться где-то… и мы дворами и подворотнями добежали до Садовой, и спрятались в пирожковой, неподалёку от Невского… только там выпекали вкуснейшие слоёные пирожки с мясом… Пока мы наслаждались пирожками, я с чаем, а Машка с кофе, она что-то у меня живо выспрашивала:
- Нет, ты действительно читаешь такие книги? А пишешь о чём? А как это – книги сочинять…
- Машка, - я не мог сдержать улыбки, - пирожки остынут… книги читаю… пишу о противостоянии императоров Александра и Наполеона… стихи пишу… на пару маленьких сборников можно набрать…
- Почитаешь…
- Что-то я читал тебе сегодня, а если вспомню, ещё почитаю…
- Хорошо…
Доктор, какой я неисправимо-тупой идиот… на кой хрен я плёл ей нелепую сентиментальную чушь? Мне бы проводить её до дома, взять номер телефона, договориться о встрече… завтра… Нет, Доктор, нет…
- Маш, а хочешь, я тебя с Ником познакомлю? – Спросил я её…
Ник – гитарист и поэт, личность известная в узких, пока ещё, кругах андерграунда, другом мне не был, нас объединяла одной занятная квартирка на Лиговке. Когда-то, во времена незапамятные, наша «контора» снимала её у Города для прибывающих сотрудников. Потом сотрудников разместили в «общаге» неподалёку от места работы, а про квартирку, очевидно, забыли, как наше, так и городское руководство. Только вот ключики у нас остались, и все наши, прибывшие либо слишком рано, либо слишком поздно, ненадолго останавливались в ней… Как то раз я привёл суда Ника, со товарищи; он пел свои песни на ступенях Михайловского замка, я послушал, предложил выпить портвейна… мы сюда и «завалились»…
Нику квартирка понравилась, я показал ему, где спрятаны ключи и он стал сюда наведываться, обычно в выходные. А сегодня как раз – суббота…
- Маш, а хочешь я тебя с Ником познакомлю… - Спросил я её.
- Хочу,- ответила она, без особого энтузиазма…
Доктор, Доктор, не нужен ей был Ник, никто ей не нужен был, кроме меня… а я дурак, не понял…
- Мария, - произнёс я томным голосом, - а купить ли нам шампанского, дабы отметить нашу чудесную встречу…
- Ну, хватит, - и улыбнулась, - а, давай купим… и напьёмся…
- Это вряд ли…
Квартирка была хороша ещё тем, что имела два входа: парадный – на Лиговку и чёрный – на Пушкинскую, через двор…
На углу Пушкинской мы купили бутылочку полусладкого шампанского и вошли, через чёрный, поскольку парадный не открывался с времён незапамятных…
Единственная комната поразила меня отсутствием всегдашней пыли, даже фаянсовую белую пепельницу, некто, слишком чистоплотный для монтажников высоковольтного оборудования, вымыл… Очевидно, Ник был здесь недавно и, явно не один; ощущалось присутствие Прекрасной Незнакомки, или даже двух…
Я достал из стенного шкафа надувной матрас, привезённый мною еще в восьмидесятом. Скоренько наполнил его воздухом, благо лёгкие мои помнили о спортивном прошлом и объёма не утратили…
Мы целовались сидя на матрасе у камина… Есть ещё в Ленинграде квартиры с каминами, которые топить нельзя… но атмосфера романтизма… это сказка…
Целовались, потягивая шампанское из бутылки… пока тихий стук в окно не прервал наше приятное времяпрепровождение… Ник, конечно же, Ник, собственной персоной – элегантен и неподражаем, с гитарой наперевес… Не вломился, как босяк, постучал, предупредил…
- Старик, - он, зараза, всегда называл меня стариком, - приехал… рад… Барышня, здравствуйте…
Он отвесил Машке, полупоклон…
Машка моя засмущалась и, было видно, что Ника она представляла себе несколько иначе…
- Старик, - Ник из своеобразного превратился в своеобычного, - что-нибудь из алкоголя; с утра страдаю безмерно…
Он скоренько истребил остатки нашего шампанского… сел на пол у радиатора отопления, по-турецки скрестив ноги…
- Ух, хорошо, изрёк Ник, перебирая звонкие гитарные струны, - ща Кирыч и Щур доставят «горючее», а покуда…
Он спел несколько песен, рассказ парочку забавных историй… Машка слушала с восторгом, а я стоял у окна, наблюдал и курил…
Вот они возникли в радиусе моего обзора – Кирыч и Щур – всегдашние спутники и приятели Ника… Судя по походке Щура и по отсутствию какой-либо тары в его руках, всё «горючее» он нёс в себе, а градус наклона бутылки портвейна, которую прижимал к губам Кирыч, позволял судить о том, что в ней осталось граммов пятьдесят, и то, ненадолго…
- Не знаю, как нас, а вас Мастер N с «горючим» явно обманули, - с улыбкой кон-статировал я…
Ник скоренько поднялся с пола и выглянул в окно:
- Суки, - процедил он сквозь зубы, чтобы Машка не слышала, - что делать, старый?
- А чё хотите, любезный, - я развел руками, - с финансами у вас, как обычно, «напряг»?
- С этих детей социализма, - я указал на Кирыча и Щура, ввалившихся в дверь и расползшихся по углам слева и справа от окна - не спрашиваю, а лично мы – уходим…
- Андрюш, им же плохо, - прошептала Машка, - помоги людям…
Доктор, Доктор, ну зачем она произнесла эти простые и добрые слова…
Тело мое размякло, а рассудок притупился…
- Ладно, алкоголики и тунеядцы, пользуйтесь добротой и остатками моих командировочных… и барышне спасибо сказать не забудьте… Маш, ты со мной?
- Нет, я Ника послушаю… Ты же быстро?
Тяжело было у меня на сердце, Доктор…
Без очереди, под рёв и завывание толпы, схватил я пару пузырей и вихрем кинулся назад… вовремя…
Кирыч – падаль, порвал на Машке поясок, мой подарок и тянул руки дальше и ниже, за что получил кованым башмаком в пах… заскулил и отполз в угол… Щур, не желая повторить участь приятеля, тихо забился в другой…
- Ник… ты?
- А что Ник? Ник всегда только наблюдатель…
- Дерьмо ты, наблюдатель…
Я поднял Машку, заплаканную и дрожащую, на руки… вынес её на Пушкинскую… посадил на скамейку и крепко прижал к себе… Я целовал её солёные щёки, шмыгающий нос, волосы, она согрелась, оттаяла… перестала дрожать…
- Маш, - я заглянул ей в глаза, - ты посиди здесь минут двадцать, я им устрою Хиросиму и Нагасаки и вернусь…
- Может не надо, - она умоляла, а я, Доктор, по глупости своей всегдашней, был непреклонен…
Машка осталась сидеть на скамейке, а я кинулся на вокзал… купил второй оставшийся поясок… в винный… два «пузыря»… и обратно… Машка моя так и сидела, как примёрзла:
- Может, всё-таки не надо? – Еще раз попросила она…
- Надо, Маша, и я это сделаю…
Зачем я это сказал, Доктор?
На скамейках вокруг памятника Александру Сергеевичу в те времена собирались стайками юноши и девушки, курили… выпивали по-тихому, кто-то играл на гитаре, пел…
- Девчонки, кто хочет в гости к Нику? – кинул я клич, на который отозвалось человек восемь, барышень, целомудрием не отягощённых…
Мы ворвались в квартирку, подобно урагану… и началось… Ника едва не порвали «на сувениры»… приятелям его тоже досталось…
Я стоял, прислонившись к дверному косяку… я улыбался, Доктор… я наслаждался местью…
На прощание я заехал Кирычу в нос… он умылся кровавыми соплями… и… заплакал…
Меня не было минут десять… когда я вернулся, Машки на скамейке не было то-же….
Я искал её на вокзале… в близлежащих кафе…
Безрезультатно…
Маша, Машка, Машенька…
5 января, клиника им. П.Б. Ганушкина
Свидетельство о публикации №211021900917