Вера или Благодатный Огонь

Вера. Только тот, кто верит – живет.
В повсеместной жизни земной нет ничего важнее Веры. Все подчиняется Вере и только от Веры зависти. Существует все только оттого, что верят в это люди. И Господь есть только оттого, что люди в него верят.
Языческие боги ушли потому, что больше в них не веровали люди. И сами люди пропали почти, поскольку в самих себя не верят.
И придет Конец тогда, когда перестанут люди верить во все, в Веру свою. И Господь снизойдет в бездну оттого, что никто больше молитвы не прочтет, стоя на коленях пред алтарем церковным. И тогда придет Тьма, ни адская Тьма, ибо Ада не будет уж тогда, ни райская, ибо и Рая не будет.  Всемогущая снизойдет Тьма, и поглотит она всех вся и всюду.
* * *
С каждой секундой на террасе становилось все светлей. Лучи солнца, проникая сквозь легкую дымку облаков, попадали на кристально чистый пол из белого мрамора. Они отражались в разные стороны, тем самым образовывая замысловатые узоры на громоздких стенах дворца. Вот, казалось, солнечный заяц пробежал по гладкой поверхности камня и скрылся где-то за углом, вот неосторожный кот пополз вверх, мягко касаясь своими лапками белого мрамора.
Подул ветер. Клочья облаков, словно кусочки сладкой ваты, отнесло в сторону дворца. Движущаяся сила прохладного потока принесла с собой несколько вечнозеленых листочков. Один из них, слегка продолговатый лист ореха, упал на тисовый стол, накрытый красной скатертью. Ветер вновь дал о себе знать – на этот раз сильнее. Золотистые кисточки, что болтались на углах полотна, стали быстро качаться из стороны в сторону, напоминая часовой маятник.
На столе стоял изумрудный, обвитый золотым узором, словно змейками, кувшин. Рядом располагался не менее изощренной красоты стакан; пронизывающие его лучи солнца, делали стакан еще более тонченного вида. Под порывами ветра тисовый стол слегка покачивался, отчего густое, красное, словно кровь, вино в кувшине покрывалось мерцающей рябью.
На торце стола одиноко стоял стул, обитый коричневым бархатом с бежевой окантовкой. На дубовой спинке виднелась картина, обрамленная золотистой рамкой: пророк Даниил сидел во рву, смотря на солнце, в то время как за его спиной кружили голодные и озлобленные львы.
Снова подул ветер. Раздался скрип, точно только что накренилась сосна и в мгновение ока вернулась на свое привычное место – это отворились малые ворота дворца, ведущие на террасу. Золотые, искаженные ветром, дверца разошлись в разные стороны. Из беломраморного строения вышел Элияху.
Он был высокого, под два метра, роста. Его высохшую стать окутывала белая ряса русского покроя. В правой руке он держал массивный золотой посох, чью верхушку увенчивал небывалой красоты крест, высеченный много столетий назад вавилонскими ювелирами из рубина. Левая же была опущена; только на тонком и длинном, словно у музыканта, мизинце поблескивал перстень-печатка округлой формы, где был изображен, разинувший пасть, лев. Элияху прищурился. Его лицо стало походить на изрешеченное глубокими рвами загорелое полотно – морщины. Сухой крючковатый нос слегка напрягся, густые серые брови немного придвинулись одна к другой. Плотную, длинную и вьющуюся бороду слегка всколыхнул очередной порыв ветра.
Элияху медленно, будто боясь кому-то помешать, поднес левую руку к губам тыльной стороной и закрыл глаза – наступила тишина. Она появилась внезапно. Еще секунду назад разбушевавшийся ветер срывал листья с деревьев и был готов сбросить со стола кувшин, но вдруг затих.
Старец аккуратно приподнял стул, дабы не было слышно неприятного скрежета, и отодвинул его, после чего сел. Обхватив своими тонкими пальцами ручку кувшина, Элияху налил себе в стакан красного вина и отпил оттуда. Маленькие капельки, будто рубиновые бусинки, стекали по густой бороде и падали на пол, разбиваясь на сотни невидимых человеческому взгляду кристалликов.
Старец щелкнул двумя пальцами. По террасе прошел глухой, одномоментный звук и стал отдаваться эхом в коридорах мраморного дворца. Через полсекунды на красной скатерти стола появился телефон:  прямоугольный, цвета морского дна, короб, длинный шнур и овитая серебром трубка. Это был аппарат 1896 года, сделанный в Швейцарии. Элияху взял трубку левой рукой и приложил к уху – раздался тихий звон от прикосновения перстня к серебру. Монотонные гудки один за другим медленно вылетали из динамика, а сознание Старца устремилось на Землю.
* * *
У каждого такое бывает хотя бы раз в жизни: вы сидите за старым, обветшалым деревянным столом у себя на кухне и курите сигарету, размышляя о будничных проблемах.  Вдруг звонит телефон. Тот самый телефон, купленный вами лет пять назад в интернет магазине у контрабандистов. Отголоски его мелодично-звонкого сигнала отдаются у вас в голове, и на уровне условных рефлексов вы кидаетесь к нему с сигаретой и срываете трубку. Тишина. Вы говорите:
- Алло. Это Такой-то. Кто вам нужен?
А в ответ ничего. Вы снова излагаете:
- Алло. – Теперь уже несколько протяжнее. – Кто это?
Тишина. До вас доносится только сбитое, уставшее дыхание, более напоминающее сопение. Какой-то шорох в трубке, странные, нечеловеческие завывания ветра. Звук льющейся жидкости. И снова сопение. Тихое, устрашающее и безликое.
Вы кладете бежевую трубку устаревшей модели вашего телефона на место и, слегка ошарашенные произошедшим, садитесь обратно на за свой кухонный стол докуривать вымазанную селитрой сигарету. Больше никто и никогда не позвонит вам вот так, и не будет молчать в трубку. Вы больше никогда не будете так обременены любопытством и страхом одновременно. Элияху больше не будет вас тревожить.
* * *
Синие, словно девственно чистая морская гладь, глаза Старца сомкнулись. Из уголка, между ресницами, словно, боясь нарушить гробовую тишину, вытекла слеза. Она задержалась на секунду и снова продолжила свой путь, перманентно попадая в рвы-морщины или, наоборот, как будто специально огибая их. Элияху заплакал.
То ли горе терзало его изношенную душу, все глубже забивая свои заточенные гвозди; то ли радость так выражал скромный мудрец. То ли завидовал он тем, что подобно муравьям плодились внизу, то ли смеялся он над их невежеством и недалекостью.
Открыв глаза, он стер краем своего белого рукава слезу, уже было направляющуюся к седой бороде, слегка втянул свежий воздух обветренным носом и улыбнулся, словно только что увидел своего сына и лица римских легионеров, когда под утро тот исчез куда-то с деревянного креста.
Элияху остановил поток мыслей в своей голове и обратил взор к ясному, уже безоблачному небу, чья голубизна покоряла с первого только лишь взгляд а. Он тихо прошептал:
- Великая Суббота.
Поднявши свою тонкую стать со стула, Старец подошел к краю террасы. Пол, выложенный дубовыми досками, оканчивался прямо у светло-голубой бездны – перил не было. Он остановился и растянул рот в широкой улыбке, показав все свои, пожелтевшие от старости, но еще не начавшие выпадать, зубы. Через секунду в тонкую, почти незаметную щель между передними зубами проскользнула слюна и, подлетев немного вверх, сменила направление полета, развивая все большую скорость и несясь навстречу Земле.
Элияху сел, свесив ноги с террасы, и принялся ждать. Ждать, когда внизу взойдет благодатный огонь.
* * *
Город Иерусалим стоит между Средиземным и Мертвым морем. Один из древнейших в мире – он есть прибежищем для христиан, иудеев и мусульман. Нет города важнее для людей религиозных. Огромное множество разношерстных людей бродит по городу с самого утра. Туристы, что толпами несутся за своими гидами; евреи, грязные и заросшие, сидят на улицах в таинственном ожидании; православные священники в черных, пыльных рясах; рабочие, что изо дня в день строят что-то новое, что- то, что облегчит жизнь всей нации. Одни стоят у стены плача, думая о чем-то, или просто молясь. Другие бездумно шатаются по городу, словно нет у них ни работы, ни дома своего. Кто-то с любопытным взглядом рассматривает Храм Гроба Господня, попутно пытаясь его сфотографировать.
Но в Великую Субботу в городе много больше людей, чем обычно. С двойной силой туристы налегают на него, дабы стать свидетелями великого Божье чуда, дабы умыться им и очиститься. По узким дорогам Старого города, что более походили на замысловатый лабиринт, выстроенный мудрыми прорабами древности, по христианскому, иудейскому и арабскому кварталам, тащились грузной толпой сотни людей, давно мечтающих попасть на это светлое для каждого православного событие.
Огромное здание, выстроенное, судя по сохранившимся документам, в 335 году из известняка стояло в ожидании людей. На нежном солнце рассвета камень становился еще светлее, казалось, будто стены приобретают какую-то легкость в преддверии праздника и более не кажутся такими громоздкими. Фасад храма заполнен окнами: маленькими, размером всего с человеческую ладонь, и большими, что отражают солнечные лучи, превращая их в солнечных зайцев.
Задолго до начала церемонии люди собрались у Храма Гроба Господня. Тола неистово шумела, ожидая открытия дверей. Кто-то разговаривал на русском языке, обсуждая Благодатный Огонь, критиковал его или, наоборот, восхищался подобным  чудом. Какие-то священники в рясах, не похожие на местных, стояли прямо у дверей и громко спорили с тремя молодыми парнями. Другие просто общались или обменивались новостями. На лице у каждого человека было четко отображено ожидание, чью силу можно было сравнить лишь только с жаждой отпить освежающей воды в жаркой пустыне Сахара.
Когда солнечный диск, обрамленный желтой дымкой, стало видно над городом и купола храма более его не загораживали, священники отворили двери. Гремящие, трехметровые деревянные створки, пострадавшие от высеченных на них надписей, разошлись в стороны. Первым, что мне бросилось в глаза, был камень. Размером с человека, он лежал прямо на полу первого зала. По заверениям древних, именно тут умащивали маслом тело Иисуса Христа.
Толпа, чей конец не было видно за поворотами известнякового лабиринта, вместо того, чтобы проявить терпение, ринулась прямо в храм, не смотря на находившихся там священников. Через пару минут Храм Гроба Господня бал заполнен. Люди стояли на опорах колонн, держались руками за статуи, лишь бы не упасть на пол, ибо он уже весь был заполнен разгоряченными от жары верующими.
Процессия армянской патриархии началась вовремя: пройдя один раз вокруг Кувуклии, небольшой купольной часовни желто-розового мрамора в центре Ротонды, православный патриарх подошел к Армянскому приделу храма. Народ активно расступался, давая дорогу уже не молодому священнику в черной рясе, чью голову скрывал капюшон, а на груди болтался увесистый золотой крест. Видимые черты лица и давно отросшая борода, где еще виднелись ростки черных волос, выдавала во внешности священнослужителя армянина.
Через некоторое время прибыл греческий православный патриарх Иерусалима. Молодежь соответствующей национальности начала бушевать и скандировать тем самым, поддерживая своего согражданина. В свою очередь, армянское духовенство с сопровождении Сирийской и Коптской православных церквей проследовали с обращением к греческому патриарху. Через десять минут после этого, служитель внес в Гроб Господень громоздкую, сделанную из чистейшего золота лампу, что более походила на кубок, который увенчивала стеклянная верхушка со свечой. После чего процессия трижды обошла вокруг Кувкулии и остановилась перед входом. Греческий патриарх начал разоблачаться и вместе армянским архимадридом вошли внутрь.
Люди в Храме Гроба Господня замерли, а через считанные мгновения и все остальные, кто стоял за пределами древнего, наполненного длинной историей, здания замолкли. Были слышны лишь завывания ветра; где-то высоко в небе пролетала птица – самый черный ворон из всех, что я когда-либо видел. Он сел на острый шпиль одной из башен и посмотрел на толпу. В его глазах отражались стони людей, стоящих на небольшой площади прямо перед храмом, ожидающих увидеть Благодатный огонь, боящихся, что он не зажжется и безвозмездно надеющихся. Он каркнул один раз, тем самым нарушив хрустальную тишину, которая, казалось, стоит по всему миру, распрямил свои крылья и взлетел. Поток ветра подхватил птицу и унес куда-то в сторону восточного города.
Обычно, пять минут уходит у священнослужителей на то, чтобы вынести Благодатный огонь. Но в тот день они задерживались. Я стоял в главном зале, немного справа от всего действа и наблюдал за обеспокоенными лицами толпы. Я слышал, как люди нервно обсуждали, что же может произойти, да и в моей голове крутились самые неожиданные мысли. Сами церковные деятели, что стояли у входа в Кувкулию, стали перешептываться. Некоторые просто молились. В зале наступило оживление явно беспокойного характера.
Я неустанно глядел на толпу, что находилась прямо перед входом. Через пять минут выражение лиц людей там кардинально изменилось: патриарх Греческой церкви и архимадрид вышли на свет, держа в руке лампу. Свеча не горела. По залу пронесся шепот, плавно переходящий в полноценный говор. Он дошел до деревянных дверей и отправился блуждать дальше, за пределы Храма Гроба Господня. Кто-то крикнул нечто неразборчивое на непонятном не языке. Священнослужители попытались выйти, выстраивая процессию, но у них ничего не вышло: огромная толпа людей, среди которой был и я, пыталась выбраться из зала, будто сами стены давили на нас. Люди перебирали ногами, в панике, как будто пытались спастись от всемирного потопа или другой божьей кары.
Выйдя из храма, я остановился: что-то упало передо мной. Прозрачный хрусталик опустился на землю прямо у моей правой ноги и теперь формой своей напоминал большую чернильную кляксу. Воздев голову к небу, я обнаружил над собой только неподдельную голубизну дневного неба и слепящий желтый шар, освещающий купола Иерусалимских церквей. В голове моей проскользнула богохульная мысль о том, что Господь забыл о нас и плюнул на Землю, но я тут же перекрестился с надеждой в сердце и двинулся дальше, поддаваясь натиску толпы.
Лица людей были искажены от страха. Их души тихо скорбили, а губы шевелились, произнося слова помощи и взывая к Господу Богу. Они все искренне, как и прочие православные христиане, боялись. Благодатный огонь не зажегся, а, значит, скоро придет Тьма.
* * *
Элияху все так же аккуратно встал. Подняв голову вверх, он скривился в беззвучном рыдании. Из углов его синих глаз, сквозь бороду, текли слезы и разбивались о дубовые доски пола. Выронив из рук свой золотой посох, он сорвал с левого мизинца кольцо и метнул его в далекую голубизну. После чего Старец быстрым шагом направился куда-то вглубь мраморного дворца.
Минуя золотые ворота, он попал в широкий и длинный коридор, увешанный самыми разнообразными картинами. На первой из них, были изображены Адам и Ева, стоящие у Дерева познания добра и зла. Эта картина занимала собой всею стену от пола до потолка и была обрамлена в широкую золотистую рамку. Другая картина, немного поменьше, изображала Вавилонскую башню. На третьей можно было найти огромный деревянный корабль и стоящих на палубе, Ноя, его жену  и детей. Глава семьи был одет в длинную рясу, а жена его в черное женское одеяние с белой окантовкой. На следующей картине был нарисован, сидящий на широком серебряном кресле с высокой спинкой, Дьявол. Проходя мимо этой картины, Элияху плюнул на полотно. Далее можно было узреть уничтожение Содома и Гоморры Господом Богом. Затем висела картина, где живописец изображал жертвоприношение Исаака. Со следующего полотна на мир смотрела толпа евреев, которых пророк Моисей водил по пустыне. Часть стены коридора занимал золотой телец, вокруг которого плясали люди. Вдали виднелись портреты пророков, первым среди которых висел портрет Илии, но Элияху не двинулся в ту сторону. Он свернул в другой коридор. Проходя мимо картин, он улыбался. На глаза ему попадались сюжеты Нового Завет, от Рождества Христова и до Армагеддона. У постамента с Библией, обтянутой в человеческую кожу, Элияху перекрестился.
Дойдя до конца зала, Старец остановился. Прямо перед ним висела огромная картина, где стоял Иисус Христос с распростертыми руками. Элияху щелкнул пальцами и в его правой ладони появился серебристый кольт сорок пятого калибра. Обхватив своими тонкими пальцами ручку, он приготовился нажать на курок.
- Они более не веруют. Не веруют люди в себя, в меня не веруют и в Благодатный огонь, стало быть, не веруют. Значит, нет меня и их нет и огня того нет. Да придет Тьма. Прости меня, сын мой. – Изрек Старец. Его рука быстро двинулась к виску. Раздался выстрел больше походивший на гром, изданный разъяренным небом. Но люди, окопавшиеся в своем муравейнике, ничего не услышали за шумом едущих машин, за реактивными двигателями, за громкими спорами, за вздохами, плачем и радостью.
* * *
Ведь только люди перестали верить, не хотеть или бояться, а искренне верить, как наступил Конец Света. Ибо разделились они на части, ибо мысли их были несовершенны, ибо сил у них больше нет. Тьма, ни Адская тьма, ни Райская, а всемогущая Тьма снизошла и поглотила все вся и всюду.

Приглашаю всех подписаться на мою страницу:
http://vkontakte.ru/public23597253