Обитель

   - Ну, что стряслось, матушка? – участливо спросил доктор, входя в полутёмную келью с низким потолком. Матушка, настоятельница монастыря с моложавым лицом и чуть тронутой полнотой фигурой, махнула рукой в правый угол кельи. Там,  на неказистой кровати, лежала девушка. Тусклый отблеск свечи подкрашивал её серые ввалившиеся щёки каким-то нелепым жутким румянцем. На грубом домотканом одеяле покоились руки, тонкие и худые. Доктор приблизился к умирающей, потрогал лоб, приподнял веко, нащупал вялый пульс.
   - Да-с, матушка,  - прищёлкнул он языком. – Нехорошо получается. Пятый случай в этом месяце, если мне не изменяет память. Что ж Вы с ними делаете-то? Голодом морите?
   Матушка вздохнула, возвела глаза к небу - казалось, взор её был исполнен жалости и сострадания.
   -Ну, полноте, матушка! Молиться поздно. Я ничем не могу помочь. Медицина здесь бессильна.
   По келье снова прополз тяжёлый вздох. Доктор ненадолго склонился над девушкой и вышел в коридор. Матушка последовала за ним.
   - Отужинаете с нами? – спросила она низким грудным голосом.
   - Нет уж, помилуйте! С вами за один стол сядешь, потом на больничной койке окажешься, - усмехнулся доктор. – Я ведь не знаю, что Вы им за трапезой подсыпаете.
   На мгновение взгляд матушки стал злым и колким, но тут же глаза её спрятались за завесой скорби и неземной мудрости.
   - Тогда я провожу Вас. До выхода, - её елейный густой голос заполнил пространство вокруг себя, отрезая всяческие дальнейшие разговоры.
   - Окажите честь, - произнёс доктор, чуть склонив голову и приложив руку к груди. Матушка быстрым шагом пошла по длинным узким коридорам, так что доктор едва поспевал за ней. Подойдя к дубовой двери, она с лёгкостью откинула тяжёлые засовы, проскрипела огромным металлическим ключом, который неизменно носила на поясе.
   - В миру скажете, доктор, что эпидемия была, никому неизвестная. А смертей больше не будет, - она снова воткнула в него колючие глаза.
   - Как скажете, матушка, - усмехнулся доктор.
   Сделав шаг за порог, он вдруг обернулся и прошептал:
   - А Вы заметно помолодели...

   Медленно меркло закатное солнце, унося с собой ещё одну безгрешную душу. Тишину и покой зимнего вечера лишь на секунду нарушил шум запирающейся двери.
   Доктор вздохнул с облегчением, отвязал от стен обители смерти своего коня, и, вскочив на него, не торопясь, направился в город. Скрипел под копытами снег. Седой морозный воздух окутывал лес. Ни что не нарушало тишину этого странного, забытого Богом, места.
   Солнце догорело. На землю валилась ночь и сумрачный девятнадцатый век.



   Пролетали годы. Уходили десятилетия. Не спеша уползало за горизонт Вселенной очередное столетие. Многое изменилось в жизни человечества, загромыхавшего железными колёсами по рельсам и закричавшего по проводам. Лишь монастырь на исходе девятнадцатого века оставался всё тем же, что сто и двести лет назад: массивные двери, дубовые засовы, гордо вздымающиеся над равниной и лесом чертоги. Да матушка-настоятельница не изменилась, пожалуй, тоже. Разве что, похудела немного, стала чуть резче в движениях, в голосе добавилось металла, а в глазах – блеска.
   Не издав ни одного звука, распахнулись тяжёлые ворота, впуская во двор обители сани с доктором, следом за которым неумолимо шествовал двадцатый век.
   - Ведите, - коротко бросил доктор, выпрыгивая из кареты.
   Почти не касаясь пола, настоятельница плыла по коридорам монастыря. Он едва поспевал за ней. На ходу, не оборачиваясь, она кидала фразы:
   - Я распорядилась поместить их всех в одну келью. Это для Вашего удобства.
   - Я так понимаю, там не одна больная.
   - Вы правильно понимаете. Их пятеро.
   - Каковы основные симптомы?
   - Сейчас Вы всё увидите сами, мы уже пришли.
   Переступив порог кельи, мужчина замер. Он готов был увидеть всё, что угодно, но это выходило за любые рамки человеческого понимания: по периметру крохотной комнатки на соломенных тюфяках лежали пять молодых монашек, на низком табурете где-то в углу горело три свечи и лежал молитвенник. В келье было тихо – девушки не издавали никаких звуков. Доктор внимательно осмотрел каждую. Четыре из них уже были мертвы, в пятой же ещё теплилась жизнь, и последняя капля этой жизни должна была иссякнуть с последним мгновением столетия.
   - Как же так, матушка? – растерянно спросил доктор, склоняясь над пока ещё живой монашкой и вдыхая в себя её молодость и чистоту. – Как же так?
   - Когда смиряешь дух, нужно укрощать и плоть, - холодно прозвучал за спиной голос матушки. - Их плоть оказалась слишком слабой.
   - Но позвольте, налицо отра...
   - Забудьте о том, что «налицо», - перебил его нетерпящий возражений голос. - У них была пневмония. Ваше дело – констатировать смерть и выдать нужную мне бумагу, за сим – Вы свободны. 
   - Как скажете, - усмехнулся доктор. – Пусть будет пневмония. Надеюсь, остальным Вашим подопечным не угрожает подобная участь?
   Настоятельница монастыря оставила без ответа этот вопрос, лишь пронзила доктора колким недобрым взглядом.
    - Всё, ухожу-ухожу, - весело воскликнул он, оставляя на столе исписанные непонятным почерком бумаги и устремляясь к выходу.
    Рванули кони, заскрипели по снегу полозья.
    Кто-то воткнул в самый центр неба огромную полную луну. Корчился в агонии век уходящий, торопясь забрать с собой как можно больше жизней. И ухарский крик из удаляющихся саней прорезал тишину:
   - А Вы помолодели, матушка!



   Семимильными шагами пробежал по двадцатому веку прогресс. Расцвела техника, разрослись города, располосовали земной шар дороги разных сортов и размеров, раскроили небо на миллионы кусочков стальные крылья.
   На бешеной скорости, сквозь ночь и метель, мчится по дороге карета скорой помощи. Прочь из города – туда, где девственные рощи, не тронутые цивилизацией, где купол неба чист и непорочен, где души безгрешны, а плоть смиренна. В монастырь! В обитель духа!
    Доктор, вечно сорокалетний доктор, чуть ли не на ходу выпрыгивает из машины и несётся в знакомую келью. За ним еле поспевают матушка и медсестра. Та же матушка, разве что постаревшая, но всё ещё с резким взглядом и скрипучим голосом.
Она пытается на ходу что-то объяснить, но он знает всё не хуже, чем она. Он знает, что нужно выпить жизнь непорочной девы, чьё дыхание остановится на стыке эпох. Вперёд – за новой столетней жизнью!
   «Да, не повезло матушке в прошлый раз, вон как её покарябало это столетие», - несутся мысли доктора.  Уверенно стучат по коридору ботинки. Вот и знакомая дверь.
   Глаза резанул ослепительный белый свет. Сотни свечей, выбеленные стены, огромная кровать с белым покрывалом.
   - Наконец-то, доктор! – какая-то монашка подскочила к нему, схватила за руку и потащила вглубь кельи. – Она рожает!
   - Кто она? – глупо спросил он, уставившись на полуобнажённую женщину, чьё лицо искажала то ли дикая улыбка, то ли сильная боль.
   - Да не знаю я, кто она. Пришла сама к нам пару дней назад. Кто, не говорит, а мы и не спрашиваем, - говорила монашка вдохновенно, предвкушая таинство рождения. Подоспела медсестра, закипела работа - вершилось рождение человека…

   …Вершилась смерть человека. За другой дверью, в самом конце коридора, что по лестнице вниз. Именно туда поспешила настоятельница обители. Там, в затхлом полуподвальном воздухе, на соломенных топчанах лежали девушки. Сознание уже давно оставило их, но в исхудавших телах ещё бились сердца, и матушка рассчитывала, что жизнь покинет их всех одновременно – с последней секундой уходящего тысячелетия. Тогда она станет бессмертной. Вдыхая жизни девушек, она исступлённо думала о том, что будет жить вечно...
   
   Набирая обороты, устремляется вперёд новое тысячелетие.
   Тускло горит свеча в стареньком доме возле монастыря. Два древних старца – настолько древних, что уже не понятно, кто из них женщина, а кто мужчина - сидят напротив друг друга, обмениваясь ершистыми взглядами и так много раз звучавшими колючими фразами, что колючки их почти стёрлись.
   - Вот ты мне скажи, в чём же заключалась суть?
   - В вечной жизни.
   - Зачем тебе она?
   - А тебе?
   - Ты отвечаешь вопросом на вопрос. Это не хорошо.
   - А хорошо было присваивать себе мои секреты?
   - Ха-ха, секреты!
   - Да, секреты. Секреты… - упрямо пробормотало одно из существ, бывших когда-то женщиной.
   - А почему не сработало в этот раз? Из-за младенца?
   - Представь себе. Он закричал на последней секунде, чары разрушились, девицы очнулись вместо того, чтобы умереть.
   - И ты не получила нужной дозы, - ехидно произнёс бывший доктор. – Сколько ж ты прожила, если я уже живу треть тысячелетия?
    Ответом было молчание – старуха впала толи в сон, то ли в воспоминания. И в этом забытье ей мерещились какие-то тени, слышались стоны умирающих, крик младенца, вой ветра и скрип ступеней обители. Её обители. Её… Она хотела жить вечно и вечно творить добро, наставляя глупые юные создания на путь просветления и истины. Лишь на исходе столетий её охватывало странное томление, разум мутился, и она мысленно приговаривала пятерых монашек к смерти, наводила на них порчу и подливала им смертоносный отвар. И всё было хорошо, пока триста лет назад порог её обители не переступила нога этого… Она приоткрыла веки, сосредоточила взгляд на ненавистном ей человеке.
   Он сидел напротив и думал о том, как же это сразу-то до него не дошло, когда впервые вдыхал в себя чужую жизнь? Ведь это был совсем особый запах. Лишь много лет спустя он понял, что не стареет. Его пытливый ум подсказал, где нужно искать ответ на эту загадку. И он нашёл. Нашёл! Но эта стерва решила обмануть его, спрятав девушек в другом месте, а ему подсунув роженицу. Вот и доигралась! Теперь сдохнет, и он вместе с ней… Стерва!
   Они молча смотрели друг на друга выцветшими глазами, кололи друг друга притупившимися взглядами, бросались ничего не значащими фразами. Вокруг них шелестели вздохи, скрипели под чьими-то невидимыми ногами половицы, чуть дрожал затхлый желейный воздух. А над всем этим носился звонкий смех родившегося несколько лет назад ребёнка.