Глава 10

В воскресное утро мы снова играли с местными в футбол. И проиграли сражение. Но, не особенно переживая, выкупались в море, малость позагорали и пошли обедать. Я, как обычно, с Пижамовыми. По пути встретили Медею в желтом платье. Я подумал: вот это, точно ее цвет, как в среднем окне уличного светофора с подпорченным реле, когда не знаешь, который после этого желтого, загорится - зеленый или красный. Она почему-то надумала присоединиться к нам. Обычно мы рассчитывались, каждый за себя, так меня здесь научили. Делая, в данном случае исключение, я хотел, было, заплатить и за нее, но она сказала:
- Иди на фиг. Я не твоя содержанка.

По-видимому, попала она сюда впервые, ибо весь кухонный  персонал, включая женщин, оставив на время свои кастрюли, глазел на нее, будто она являлась наследницей какого-то престола, почтившей эту столовку своим высоким присутствием. Не говоря уже о посетителях мужчинах.
 
Братья по своему обыкновению, прикалывались. Подшучивали над биоритмами  любвеобильной Инессы, кадроискателем Виленом, в поисках нужного ракурса, то торчавшим на крыше «лихтвагена», то, ползая со своим аппаратом, путавшимся у всех под ногами. Вспомнили о моем интересе к «критическим дням», поставили диагноз, сказав, что кора головного мозга досталась мне от дуба. Помянули даже недавнее «цунами», вызванное Медеей. Но так, слегка, не рискуя спровоцировать новое  землетрясение. Однако она смолчала, даже им улыбнулась, не капризничая, съела и первое и второе, выпила компот. Братья же, не став далее испытывать судьбу, ретировались, оставив нас вдвоем.
 
- Давай, посидим где-нибудь, - сказала.
Желтый ее сарафан был, наверное, слишком хорош, ибо вызывал интерес отдыхающих еще метров за двадцать, прежде чем фокусировался на его хозяйке. Тогда их внимание целиком и полностью сосредотачивалось уже на ней. Это ее, как раз, всегда и раздражало. По пути встретили трех наголо остриженных солдатиков, рядовых. Размякшие от полуденной жары, засунув под погоны пилотки, расстегнув свои гимнастерки, сняв пояса и сапоги, они держали их в руках, и в таком, почти гражданском виде прогуливались босиком. Приметив ее платье издалека, воины им тоже весьма заинтересовались, но после, хорошенько разглядев саму Медею, как по команде, остановились и замерли, точно лицезрели воочию главнокомандующего всеми  вооруженными силами СССР.
 
Она у них спросила:
- Что, командира потеряли?
Двое были русскими, третий - казах или киргиз. Все они заулыбались.
Белобрысый ответил:
- Так точно, ищем. Но такого, вроде тебя.
- Пройдете сто шагов, свернете на пляж, есть там кабинка для переодевания. Обнаружите женщин, берите приступом. Это - приказ.
Я подумал, что лучшее, из того, что может прийти в перегревшиеся на солнце головы этих ребят - выпороть меня своими ремнями. Как кавалера дамы, решившей вдруг над ними поиздеваться. Ее, должно быть, бить, все-таки не станут. Но ошибся, они разом захохотали.
Второй солдатик, сдерживая смех,  промолвил:
- Ну, и приказ,  командир!..
А белобрысый добавил:
- Будет сделано!
Медея посмеялась вместе с ними. После вынула из накладного кармана своего одеяния всю наличность - пару десятирублевок с купюрами помельче, и сунула в карман гимнастерки того, второго ратника.
- Купите себе сигарет, - сказала.

В те времена защитникам социалистического отечества выдавали три рубля в месяц на табак, для сравнения - я получал почти столько же в виде суточных всего за один рабочий день. Следовательно, она вручила каждому за раз, как минимум, три месячные зарплаты. Но, мне кажется, эффект на босых солдат произвел вовсе не факт подаренных денег.
Смешливый ратник смотрел на нее, открыв рот, собираясь вроде, что-то сказать, но так и не сказал. Киргиз же отдал ей честь, при этом выронив один сапог. А белобрысый, по-видимому, с этого дня перестал пребывать в атеистах, ибо уверовал в то, что ангел спускался к нему с небес. Что касается меня, я был ошарашен не меньше этих троих.

Она же продолжила свой променад. Я поплелся вслед за ней до рощи, где, последовав ее примеру, присел рядом, в тени сосен. Закурил. Чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание, спросил:
- Ты зачем мать отфутболила, она у тебя, вроде, хорошая.
- С отцом ей лучше, чем здесь со мной. И еще у нее отпуск скоро кончается.
- Она, что, работает?
- А ты как думаешь?
- И где?
- В институте педагогики, старшим научным сотрудником.
У меня глаза на лоб полезли.
- А отец?
- Секретарь райкома партии.
Степень моего удивления поднялась до критического уровня. 
- Такими предками следует гордиться, - сказал я после долгого раздумья.
- А твои?
- Отец - специалист по экономике сельского хозяйства, мать - домохозяйка.
- Ну, и какие они?
- Нормальные. Еще брат есть, он в Москве учится. И сестра, она замужем.
- А ты?
- Что, я?
- Ты, вроде говорил, что в кино разочаровался. Что будешь делать?
- Не знаю, - сказал. - Меня теперь многое интересует. Приеду домой, начну  читать.
- «Декамерон» Боккаччо? Ги де Мопассана? Эмиля Золя?
- Все, что следует прочесть, - ответил я, не уловив ее иронии.
- Да... Нелегко тебе придется. Начни с букваря.
- Ты что, любишь книги? - спросил, не обидевшись.
- Представь себе, да.
- А что еще?
- Курсы кройки и шитья. От них я просто балдею.
- Я серьезно.
- Я тоже. Все, что на мне надето, шила я сама.
- И нейлоновый купальник?
- Нет, купальник мне подарил говнюк.
Она снова надо мной подтрунивала. Как я это сразу не понял? Разозлился и сказал:
- Знаешь, ты слишком умна для меня. Поищи кого-нибудь другого и дружи с ним.
- А ты слишком обидчив. Научись держать себя в руках.
- Кто бы говорил, истеричка!
- Я женщина, для нас это нормально.
- Да? А как же  твоя мама? Она, наверное, исключение.
- Мама - это мама, я - это я.
- Твоя мама попросила меня за тобой приглядывать. Я обещал. Но как?!
- Для начала попробуй залезть ко мне в постель.
- Очень смешно…
- Вот, именно, это шутка. Ты какой-то тормоз. Насчет коры твоего мозга Пижамовы не ошибаются.

Мы сидели рядышком, упершись спинами в ствол сосны и вытянув ноги. Молчали. Честно говоря, я не знал, что ей ответить, вообще, о чем говорить, как себя вести?
- Давай, я повторю, - сказал, наконец. - Твоя мама, наверное, просила не оставлять тебя одну, если тебе вдруг станет скучно, грустно, одиноко.
- Ты думаешь, что мне грустно или одиноко?
- Не знаю. Откуда мне это знать? Я вообще о тебе ничего не знаю. Кто ты, какая ты, когда говоришь правду и когда врешь? Когда выдумываешь что-то, не знаю, зачем ты это делаешь? Почему, без какой-либо причины, вдруг набрасываешься на людей? Понятия не имею, кто ты на самом деле.
- Может, ты знаешь что-то больше о других?
- Да, - сказал, - знаю. С ними проще. Одни люди - хорошие, другие - плохие,  третьи - нормальные. Не совсем хорошие, но и не совсем плохие.
- Так просто? И ты уверен, что не ошибаешься в них?
- Может, и ошибаюсь. Иногда.
- В нашей сраной  «фабрике» все мужики, разве что, кроме Темура и тебя, придурка - кобеля. А девки - потаскухи. Болтают о каких-то высоких материях, чтобы   случки свои называть любовью. Так кто из них лучше, а кто хуже? Скажи.
- ???
- Ты в школе химию любил?
- Не переваривал!
- И зря. Она объясняет, что все на земле, включая людей, состоит из комбинаций молекул. Молекулы - это миллионы атомов, группы которых не стабильны, составы постоянно меняются, следовательно, меняются и структуры молекул. Короче: хороший человек в результате не зависящих от него химических реакций в организме, может в  мгновенье сделаться плохим. Или же, наоборот, из плохого превратиться в хорошего.

Я ушам своим не верил. Что это она несла?
- Язык проглотил?
Я молчал, потому что говорить мне было нечего.
- Я вот тебе что скажу, ничего мы друг о друге не знаем. Ни один на свете человек. Понятно?
Ко мне вернулся дар речи.
- Может быть, но непонятно, откуда ты все это знаешь? -  спросил.
- Я в школе учусь, - ответила, выделив последнее слово. - И еще. Отец у меня - преподаватель химии.
- Секретарь райкома???
- Никакой он не секретарь, даже не член партии. Он простой человек,  учитель.
- Так ты снова мне врала. Зачем?
- Судя по вопросам, мне показалось, что у тебя какие-то намерения на мой счет, хотела повысить в твоих глазах свой социальный статус.
- Очень остроумно... Действительно, человеку трудно понять другого человека. Ты все время шутишь, обманываешь меня, выдумываешь. Почему? Ведь я тебе говорю правду.
- Ты - это ты, я - это я.
- И все-таки, почему?
- Значит, ты говоришь мне одну правду?
- Да, так и есть.
- Тогда скажи: я тебе нравлюсь как женщина?
- Да, - поспешил ответить.
- Ну, а если бы я попала в аварию, и осталась калекой, что бы ты ответил тогда?
- Я не знаю.
- А ты немного подумай.
- Возможно, я бы тебе сочувствовал, переживал, старался чем-то помочь, облегчить твою жизнь, но визуально, наверное, ты бы меня больше не привлекала.
- Правильный ответ, - сказала. - Тебе нравится то, что ты перед собой видишь, и ничего больше. Но «визуалис» - всего лишь обертка, ты ведь не знаешь, что внутри?
- Этого я и хочу -  разобраться в тебе.
- Ну, а если «химия» моего организма меняется каждый день, как ты сможешь  узнать, какая я на самом деле?
- Понятия не имею.
- Нужно принимать людей, какие они есть, а не перевоспитывать.
- Я и не думал. Но ты сама сказала, что люди, с которыми мы работаем - кобеля и потаскушки. Как это понимать? Может, они не всегда такие?
- Они такие.
- А тот мужчина… твой любовник, он какой? Хороший? Ты ведь - подруга его дочери!
- Он мне не любовник и я с ним не спала. Просто, очень хотела бы. Он - клёвый!
Меня всего аж передернуло. Не знаю, отчего: неожиданности или счастья.
- Ну, и когда ты сказала мне правду, тогда или сейчас? - спросил.
- Мозги даны тебе для того, чтобы сам додумался. Хотя их у тебя нет.
 
Что мне следовало ответить? С того самого дня, как, впервые увидев, получил эпитетом слово из шести букв, что-то, от меня мало зависящее, одну половину моего «я» неудержимо тянуло к ней, другая же половина, препятствуя той, пыталась ее возненавидеть. Это нечто было одновременно - и моей, какой-то призрачной на что-то надеждой, но в то же самое время - и моим проклятием. Мы всего в третий раз вот так, наедине, разговаривали и я, разумеется, совсем ее не знал, склоняясь к выводу: акселератка с каким-то комплексом ранней взрослости. Иногда мне казалось, что время уносило ее вперед, и она становилась взрослой женщиной, обращавшейся со мной, как с ребенком. Однако не могла же девятиклассница оставаться женщиной постоянно, время возвращало ее назад, вновь превращая в подростка - недоверчивую и ранимую девочку. Хотя и в этом своем естестве, она играла со мной в дразнилку, забавлялась, как с какой-то игрушкой. Плюс - внезапные, необъяснимые приступы агрессии, выходки мужского порядка с взрывами неуправляемого гнева и площадной бранью. Что это была за особа, самая красивая из всех, кого я когда-либо на свете видел? Азартная, здравомыслящая, имевшая спортивные разряды, прочитавшая больше меня, понимающая значения мало кому известных слов, рассуждавшая об атомах и структурах молекул, но при этом кроющая матом людей, по возрасту годившихся ей чуть ли не в отцы. Я не знал.

- Знаешь, - сказал, - самое лучшее, что я сейчас могу сделать - это пойти и утопиться.
- Не стоит, - посоветовала она. - Лучше сходим вечером в кино.
- Ладно, - я сразу же согласился. - Утоплюсь завтра.

В летний сезон работники местного клуба выносили свою допотопную кинопередвижку из душного зала на свежий воздух, где перед экраном, напоминающим давно не стираную простыню были выставлены ряды скамеек, на которых умещалась лишь малая часть  зрителей. Большинству же приходилось смотреть фильм,  сидя или лежа на земле, хотя, по-моему, так было даже  приятнее. Итак, поздно вечером, устроившись на зеленом газоне, поджав ноги, мы с Медеей на пару смотрели под звездным небом комедию «Полосатый рейс». Хохотали, как и все. В какой-то момент она, чуть сдвинувшись вбок, неожиданно, точно на подушку перед сном, сложила голову на мои коленки. Я застыл, меня, будто в бронзовый памятник самому себе отлили. И хотя глаза мои были устремлены на экран, мозговой аппарат работал в ином направлении, придя, наконец, к заключению, что если действительно есть на земле рай, то он именно здесь, под небом у моря, в селе Алахадзе, на этом зеленом газоне. Я же, самый большой праведник, из всех живущих на планете, заслужил главный приз Господа Бога: вот он, лежащий в моих ногах и безудержно, по-детски смеющийся.
Конечно же, мне хотелось, чтобы этот фильм никогда не кончался. Но он закончился, мы поднялись, и я проводил ее до дома.
- Пока, - сказала. - Смотри, не вешайся, и не топись. 
И ушла.
В ту воскресную ночь я снова не мог уснуть. Теперь не оставалось уже  во мне двух половин, она завладела моим сознанием безраздельно. Хотя, проще было назвать это: «влюбила в себя по уши».

               Продолжение: http://proza.ru/2011/02/20/899

_________________