Питер

...мои волосы редеют и взбиваются в хохолок на лбу, как у Николаса Кейджа, потому что ещё при этом и вьются, а в парикмахерской мне предлагают выщипать дикие брови; мне достаточно провести несколько ночей на чужом диване, чтобы заполучить межреберную невралгию, а последняя - это когда невозможно вдохнуть полной грудью, мной не интересуются незнакомки, а если интересуются, то обречённо, без видов на свадьбу, а вместе с тем гипотетически я готов жениться на каждой - более того, я только и жив благодаря гипотетичности, незнакомкам и обречённости.

(...)

Вышними в современном русском языке остались только сферы и Волочёк. Я полюбил Волочёк с первого взгляда. Я родственно подобен жителям Вышнего Волочка. Я сам был когда-то Волочком.

Теперь я старый опытный волк, но не настолько самонадеянный, как Микки Рурк, который в свои 58 объявляет о том, что собирается сыграть 34-летнего регбиста, к тому же открытого гея, в биографической ленте.

Я выхожу из номера, сделав вид, что не заметил прелестно ревнивого взгляда VS ("я за пивом"), и спускаюсь на reception. Но за стойкой уже другая администратор. Другая и заметно хуже той. Мне почему-то нравятся больше в лицах миловидность, чем слишком явно выписанная злоебучесть. И я говорю ей, что её предшественница обещала мне... что позвонит дворнику и он расчистит въезд на отельную парковку. Но дворник уже спит, отвечает она. Невозможно въехать, возмущаюсь я вежливо, но устрожая голос. Застрял на въезде, хорошо - парень какой-то остановился, откапывали. Оставил машину у ресторана. "Дворник не сможет расчистить, он спит, но я только что видела, как туда въехала девятка", - она смотрит на монитор (кругом камеры, здравствуй, Оруэлл!). Какая непочтительная и заспанная женщина, а ещё в униформе... Я рассматриваю фотографии именитых постояльцев и нечаянно вспоминаю слова одного печального философа, который напутствовал меня: "Надо дружить с великими". Увы мне, я так же непочтителен к великим, как эта вышневолочанка... Среди прочих фото вижу портрет писателя Задорнова. Борода сделала его немного курьёзным (она неуловимым образом переходит в клочья бакенбардов). Но помимо бороды, лучше даже сказать: раньше бороды Задорнова сделали курьёзным: а) этимологический дилетантизм б) непоследовательный, паллиативный шовинизм и в) знаменитая реплика о том, что женщины Владивостока одеваются как проститутки. Разве может считаться великим тот, кто возбудил гнев приморских женщин?! "Будет когда-нибудь здесь висеть моя фотография?" - задумываюсь я. "Если вы дадите согласие, и ваша будет, - вдруг произносит администратор, и её проникновенный голос в глубокой тишине отеля звучит очень мягко. - Не волнуйтесь, у нас городок тихий, ничего не случится с вашей машиной".

"Не пробуйте ко мне подластиться. Ваша предшественница сказала, что на отельной стоянке было бы спокойнее и комфортнее. Потому что из ресторана выходят пьяные. Пьяные непредсказуемы. Есть ли у вас безалкогольный Butler?"

И я вышел покурить перед отелем, и так мирно, нестерпимо-уютно горели огоньки гирлянд, отражаясь в ветках деревьев - в ледяной глазури... И падал снег, и я подумал, что рискую не выбраться завтра отсюда. Если бы я был городом, я тоже не убирал бы со своих улиц снег.

***

Жизнь - она ведь в чистом виде сакраментальность.

Знаки на необратимых путях прошлого, неотвратимых - будущего.

А попробуй насчитать в жизни случаев, когда стоял бы где-нибудь на перроне, под последним фонарём, гладил бы её волосы и понимал, что сделаешь шаг из круга света - и прочь навсегда. Чтоб знал: вот точка невозврата.

И шаг из круга равен по усилию несделанью этого шага. В смысле: так же невозможен, как и элементарен.

Таких случаев было самое большее - три.

И сдвинется времени гора - перемелет всё, слезет серебрянка с фонарного столба, а прежде - вот эта застарелая наклейка на нём, и однажды глубокой ночью опять задумаешься.

Мол, ерунда, что история не имеет сослагательного наклонения. И что сослагательное наклонение - это что-то из грамматики. Всё есть сослагательное наклонение.

А что если проявил бы тогда твёрдость и остался? Одна бы поплакала в подушку 872 дня и уже сейчас была бы замужем за каким-нибудь Евстаховым. Другая загружала бы посудомойку, а ты хлебал бы борщ в её коммуналке на Кадетской линии.

Но Лизе уже не 24.

И вместо борща на Кадетской тебя болтает в намечающемся заносе в районе Любани: Питер близко!

***

Ропщем на медленный интернет, а когда-то - в осязаемом прошлом - заказывали межгород через девушку, которая, между прочим, могла и нахамить. По-разному, конечно, но зачастую битый час прождёшь, пока не вздрогнешь: длинные гудки, это отзвон со станции. Операционистка была нашим первым провайдером.

Другое дело - на Центральном московском телеграфе, в почтамте на ленинградской Почтамтской улице или в почтовом отделении Алупки на площади Ленина: наслаждаешься  библиотечной тишиной и запахом сургуча, казеина и офсета, вращаешь стенды с открытками, почтительно перелистываешь альбомы с блоками марок, которых нигде больше не увидишь. Или размышляешь, а не смотать ли за пивом.

Впрочем, на Почтамтской - за пивом сбегать отменяется. До ларьков самого что ни на есть Казанского собора, а то и до Перинных рядов, до Гостиного двора шкандыбать надобно.

Последний раз видел Казанский со второго этажа кафе Zinger: в чёрном окне - высокомерный ампир.

***