Без дураков

Где ты, где ты, где ты
Белая карета?..
В стенах туалета
Человек кричит.
Но не слышат стены,
Трубы, словно вены,
И бачок сливной, как сердце
Бешено стучит.

Федор Чистяков, «Человек и кошка


Без дураков


Из письма д.ф.н. Нематарсова В.Ю.


«…Я человек целеустремленный, без дураков.

Хотя без них не получится, по Достоевскому, каждый человек должен быть идиотом, кажется. А по мне, так каждый человек от рождения дурак и, чтобы не быть лицемером и тщеславным гордецом, как часто обо мне отзываются, хотя немного и любя, заявлю, что я теперь первый в стае этих дураков, мученически первый и самый дурашливый.
Хотя выставлять себя на первое место – это как-то тоже плохо, будто я горжусь этим и хвалюсь, то есть поступаю неправильно; я, получается, выделяю себя среди основного потока. Так и не поймешь, что лучше: быть первым дураком или дураком посредине. В последнем случае я себя сам оправдываю, однако этого бы лучше и не делать, но… В России запретили праздновать День Святого Валентина и Хэллоуин, а вот день Дурака – нет. И правильно, нельзя забывать о национальных праздниках. И тем паче отменять их.
Писать что-то литературное – это не для меня. Хотя мне профессией положено что-то писать, о чем-то рассуждать, переводить написанные статьи на международные языки, за чашечкой кофе глаголить об извечных проблемах, даже не подходя к их решению.

Я – доктор филологических наук, профессор.

Без дураков, признаюсь, что пишу не от лучшей жизни, и по большей мере не потому, что хочется или так сильно желается. А лишь потому, что не могу не писать. И не в силу профессии, а в силу душевного состояния. Так говорят многие писатели, но, я повторюсь, что я никогда не был писателем и никогда им не буду. Мне лишь по долгу службы приходится что-то сочинять и ваять.
Мне иногда осточертевает этот мир со всеми его обитателями, тогда и пишу. Это, знаете, расслабляет. Я раньше сам с собой говорил, наедине в закрытой комнате. Моделировал ситуацию и рассуждал. Помогало очень сильно, но выглядело излишне по-сумасшедшему, мне кажется. И, честно говоря, все ниже опубликованное – это отрывки, писавшиеся в разные годы моей филологической жизни. То есть с того момента, когда я получил свою степень.
Жалею, что получил. Дали бы мне случайно второй шанс – никогда бы не сунулся в то горящее и страшное пекло, куда посмел сунуться двадцать с лишним лет назад еще молодым юнцом.

Я успешен и состоятелен, со своим денежным запасом в кошельке.

Нет, поверьте, филология – это неплохая разминка для мозгов, это нечто отвлекающее человека от бессмысленного круговорота прозы жизни. Наверное, поэтому в последнее время я предпочитаю читать все-таки что-то поэтичное, обличенное в стихотворную форму: со своим ритмом, рифмовкой, композицией. И проза мне начала меньше нравиться, наверное, из-за того, что в ней слишком много слов, через которые автор тщетно пытается объяснить всю окружающую его действительность в той искривленной парадигме, о которой он даже не подозревает.
Но, скажу прямо, без дураков (дурацкое слово паразит, въевшееся в мою речь!), нет ничего более нагнетающего отчаяние, чем некоторые стихи известных поэтов. За это и люблю: за то, что в такие моменты я вхожу в какой-то транс, слушаю и скольжу по строчкам только им ведомого поэтического пространства души, слежу за их ухищрениями мысли.
А мысли обычно хороши, им может позавидовать любой человек, способный открыть себя изнутри и снаружи для познания и постижения каких-нибудь истин, да даже способный элементарно мыслить.

Я, вообще, неплохо устроился, потому что вижу свет в конце тоннеля.

Многие люди целью своей жизни ставят совершенствование, вроде как «нет предела совершенству». И да, они правы: нужно постоянно идти и не останавливаться, нужно за потоком идеального видеть каплю дегтя, ведь только тогда ты осознаешь, что твое зрение тебя не подводит.
Но иногда бывает и так, что в веренице своего творчестве, например, великий художник не видит ни малейшего изъяна, перед ним, как ему, глупцу, кажется, находится совершеннейшее полотно в мире, которого никто не создавал ранее. Однако глаз его не улавливает несоответствие цвета, неправильное положение тени, неправдоподобный подбородок у фигуры справа и так далее. Причем будь это работа любого другого художника, тот первый бы подметил все с удивительной точностью, реферируя свою собственную несовершенную картину.
Это и свидетельствует об утери мастерства, об утери художественного и поэтического чувства у создателя бессмертных произведений. Именно поэтому всякое хорошее полотно выдерживает тысячи редакций и пишется годы. Не из-за того, что творцу лень или его замучила работа, а из-за того, что нет какого-то мимолетного и мало заметного блика, способного изменить всю картину.

Я люблю свою работу больше всего, потому что занимаюсь тем, что люблю.

Вот такая замкнутая система у меня и выходит, как только я судорожно пытаюсь понять, что же все еще держит меня на той волне, с которой мне страшно соскочить, а, точнее будет сказать, - на той игле.
Поэтому я и начал писать. Потому что люблю свою профессию и сам хочу немного поучаствовать в том литературном процессе, который творили на протяжении многих веков. И, вообще, если это было немного затянуто – так и скажите. Потому что люблю я уходить в эссеистику, которая позволяет выражать любую мысль.
В случае если нижеследующая рукопись окажется редким графоманством, недостойным даже капли читательского внимания, прошу прислать мне соответствующий отзыв на указанный на конверте адрес, а все листы с текстом – сжечь. Не хочу уподобляться Гоголю с его сгоревшим вторым томом, но и роль «негорящих рукописей» у Булгакова тоже меня не устраивает.

С уважением и ожиданием ответа,
доктор филологических наук,
профессор кафедры филологии Н-ского университета,
Нематарсов Валерий Юрьевич».

***

Только здесь в России существует такая страшная и странная вещь: доктором здесь называют любого, кто сидит в грязно-белом халате в зачуханных больницах и выписывает талоны на медикаменты, анализы, ну или ненужные облучающие с ног до головы рентгены.
Мерзко и обыденно, хотя профессия врача – важна. Был бы у меня лет в пятнадцать интерес к биологии с химией, я бы кинулся в любой медицинский ВУЗ, а потом бы, как только отучился, уехал бы в какой-нибудь населенный пункт в лесных чащах и помогал бы людям только таким образом.
Согласитесь, это в гораздо лучше, чем сидеть, например, в зале Государственной Думы и рассуждать о проблемах всей России, о плачевном состоянии дорог, о безграмотности населения, когда у самого свой бентли, коттедж на Рублевке и пара-тройка пиар-менеджеров, раздувающих из «ничего» поразительно громкий скандал.
Но у врачей, на самом деле, все сложно и вместе с тем невыносимо легко. Причем стоит только выписать рецепт на чудодейственное лекарство какому-нибудь богатому сморчку-импотенту из высшего эшелона власти, как из обычного врача ты мигом превращаешься в высококвалифицированного врача при правительстве.
Но я сейчас не об этом, это лишь пространно, а я, как и говорил, хочу вести разговор содержательный, без дураков. Во всех других странах доктор – это ученая степень, очень почетная ученая степень. У нас же, так, бирюльки. Слово с необычайно многозначным значением, простите за тавтологию.

Поэтому часто возникают некоторые недопонимания. На вопрос о том, что я из себя представляю, я заученно отвечаю:
-Я доктор фи…
-Ах, да Вы, батюшка, врач! – восклицает очередной недалекий «пациент» в какой-нибудь случайной очереди. Или случайный попутчик в поезде дальнего следования.
Мы, русские, как я заметил, можем рассказать абсолютно незнакомому человеку о себе всю подноготную, потому что уверены, что он нас и осудить не сможет, ведь не знает и никогда не знал.
Вот психиатрам и психологам платят за такие встречи огромные деньги, чтобы он помогал. Это его профессия. Только вот русский человек отличается тем, что стесняется ходить к таким врачам. Почему – никто не знает. Очевидно, что практика, так широко распространившаяся на Западе, не смогла ужиться с русским менталитетом.
Но я не такой. Если мне нужна будет помощь, то я всегда позвоню своему знакомому психиатру. Но это только в крайнем случае, когда я не смогу справляться со своими мыслями, эмоциями и поступками.
-Так Вы врач, да? – пробуждает меня повторяющийся вопрос моего попутчика.
-Да нет, не совсем, - отрицательно качаю головой.
-Ветеринар что ли? – заразительным смехом разражается тот, зажимая несоизмеримо огромный рот, из которого льется похабный и непристойным по своему звучанию смех, - уморили!..
-Нет. Доктор филологических наук, профессор, - отвечаю я.
-Очередной бездельник с научной степенью, лучше бы работал на заводе, а не сидел в кабинете, зависая в книжках всяких Достоевских, Пастернаков, Бродских, - обычно бурчал себе под нос «пациент», криво косясь на меня, а потом громко заявлял, - а я – простой рабочий человек. И работаю на благо Родины.
-И я тоже, на благо. Интеллектуальное, - тщетно пытался оправдаться я, чем вызывал кривую змеиную улыбку презрения на губах собеседника.
-И что твои Достоевские, - без обиняков переходил он на «ты», - уже спасли мир?.. А, может быть, они как-то в ядерной войне участвуют?.. Или помогают находить выходы из экономического кризиса?..
-Наука не котируется государством, - обессилено тянул я за последнюю ниточку.
-Нашел, чем удивиться, - возмущался собеседник, - иди лучше, парень, на завод. Получи техническую специальность и работай. Будь ты хоть доктором философических наук…
-Филологических, - поправлял я.
-Да хоть аэрокосмических или акробатических!.. А подохнешь ты в грязной квартире, в нищете, прижимая к себе книжку какого-нибудь раннего Васи Сидорова, «из неопубликованного и непризнанного». Дети твои будут голодать, семьи у тебя не будет. Когда же такое быть может, если папашка у них – тунеядец и бездельник?.. Ты от этих занятий что-нибудь получил?
-Я умнее стал. Я в отличие от Вас, - аккуратно начал я, - вышел из среды рабочего класса и стал интеллектуальной элитой хотя бы на йоту, - смущенно ответил я.
-Ну да. А элита сейчас кто? Правильно, техники. Спрос на них больше. А интеллектуальное знание зачем? Если я, работая на заводе, сколачиваю раза в три больше бабла, чем ты, работая в своей интеллектуальной и высокообразованной среде, то, извини, нахера козе баян?
-А образование? А язык? А развитие?
-Плюнь и разотри. Это, как ты там сказал, не копируется государством…
-Котируется, - снова поправил я.
-Один черт. Оторви задницу от удобного кресла, выпусти из рук буржуйскую ручку, и иди работать, парень, - заявлял мне человек в несколько раз меня младше.
После этого они обычно хлопали меня по плечу и, шепча какие-то напутственные слова о том, что пора бы сменить сферу деятельности, уделить время точным наукам, удалялись.
Ну да, думал я, в мои сорок шесть лет только и следует, что поменять специальность и стать токарем или сантехником ближайшего ЖЭКа.
А про книгу – и вправду. Всегда мечтал умереть с книгой в руке. Только не с Васей Сидоровым (толковый, наверное, был бы человек, если бы существовал), а, например, с Борисом Рыжим.

Не знаю, еще не думал.
Рано как-то все-таки.
Еще сорок шесть.

Я уже говорил, что все больше уходил в поэзию. И мне начало нравится писать стихи. В тот вечер, как только я приехал на место назначения, я чиркнул несколько строчек в ежедневник:

Находить уголок одиночества,
Слышать в каждом звуке сентенцию –
Убивай  тот мотив богоборчества,
Данный каждому от рождения
И до самой смерти.
Только ведь увядая,
Есть возможность понять,
Что и лестница вниз – не пустая.
А дорога наверх – сплошь кривая.


***

Однажды я поднимался по лестнице домой. Шел с работы, зверски устал. Очень сильно хотел есть, да вот только в кармане – дыра. Нет, деньги были, но… Их было не так много, хотя я мог позволить себе то немногое, чем сыт человек.
Дверь в одну из квартир была открыта. От нечего делать я заглянул внутрь и неуверенно ступил за порог. На полу валялось тело мужчины, кажется, с дыркой в голове, из которой медленно сочилась алого цвета кровь.
Вокруг него бегала молодая женщина, пытавшаяся ему хоть чем-то помочь. Завидев меня, она с непониманием и озлобленностью уставилась мне прямо в глаза:
-Кто Вы, черт Вас побери!.. И что Вы здесь делаете?
-Я доктор, - начал я по привычке, - доктор фи…
Её лицо просветлело, и она, кинувшись мне в ноги, проговорила с надеждой:
-Доктор, да? Доктор, да?
-Нет, нет, простите. Я не тот доктор, - виновато оборвал её я, поднимая с колен. Она пошатнулась и снова упала.
-Не тот доктор?.. Вы что, - она похолодела, - Вы…
-Дьявольская разница, - подтвердил я.
-Вы… Вы за ним? – растерянно проговорила она, тыча своим наманикюренным пальчиком в полумертвого мужчину средних лет с разбитой головой. – Вы что, мертвецкий?.. То есть…
Я посмотрел на истекающего кровью мужчину. Казалось, что скоро он умрет: его глаза медленно закатывались, лужа крови под головой все увеличивалась и увеличивалась.
-Ты это, мужик, скажи мусорам, что это она меня так отделала. Кочергой, слышишь? Камин недавно установили, так она от дури взяла меня и кочергой два раза… По затылку, из-за спины. Так и скажи, пусть, сволочь подзаборная, поваляется в тюрьме на нарах, да поймет, что это такое, - прохрипел он, немного приподнявшись, а потом обессилено упал замертво, глубоко вздохнув.
-Так Вы не тот доктор?.. Нет, да? Не тот?.. Вы – пато… Мертвецкий, да?.. Он мертв, правда? – смутилась она и прижала колени к груди.

Я опустился к мертвому и пощупал пульс.
Да, все правильно.
Мертвый.
Если руины и развалины российской науки можно назвать мертвым трупом познания, то я уже несколько лет, определенно, и являюсь «санитаром леса», патологоанатомом будущего российского процветания.
-Да, наверное, можно и так, - грустно проговорил я.

Потом приехала милиция. Квартиру заполнили десятки разношерстных людей. Это были врачи скорой помощи, приводящие в чувство слабую женщину с кровавыми руками, были и соседи со всего подъезда, выбежавшие в одних халатах да тапочках посмотреть на новый труп. Семен Семенович, сосед этажом выше, потирал глаза кулаками и жалобно выл под ухо своей жене Свете:
-Светка, черт бы тебя подрал, давай домой пойдем!.. Там футбол начинается, а я один буду как лох. Мужики засмеют, - по его лбу скатилась капелька пота, - скажут, что из-за какой-то бабы, убившей своего хахаля, пропустил важнейший матч лиги.
-Да заткнись ты уже, старый. Ты посмотри на Генку, каким человеком был!.. Смелый, храбрый, два раза отсидел, исправился, в Бога уверовал, смотри, какие иконки по углам, а как все нарядно. Истинно, его Бог к себе прибрал… Бизнес свой построил…
-На костях и крови, - неудовлетворенно и с отвращением проговорил Семен Семенович.
-И что?.. А ты что за свою жизнь сделал, кроме того как старый жигуль купил, который еще и развалился после первой же поездки?..
-А не надо было туда свою многотонную маменьку усаживать! – съязвил он.
-Ты бы вообще молчал!.. А Генка… Мерседес, дорогой дом за городом, да еще и жених хоть куда… Завидую я Ленке, вон какой муж был…
-Да сплыл… Может быть, - с иронией спросил Семен Семенович, заправляя безрукавку в спортивные штаны, - ты за этого Генку замуж бы выскочила?..
-Выскочила бы, если бы жив остался, да возраст не тот. Тебя, старого хрыча, подобрала на улице, воспитала, одела…
-Чья бы корова мычала!.. Я – слесарь первого разряда, могу все сделать по дому, так что закрой-ка свою пасть и придержи все словечки. И, вообще, пойдем домой уже… Футбол начался три минуты назад.
-Что мне с тобой делать… Пойдем!.. Смотри, - сказала Светка, дергая Семена Семеновича за штанину, - какие у Ленки туфли красивые… Милиция скоро уедет, может быть, возьмем, а? Ленка все равно на нарах гнить будет, а мы так, под шумок и утащим…
-Господь с тобой, Света!.. Что ты говоришь! Прости, Господи!.. Пригрел на своей груди гадюку! – ужаснулся Семен Семенович и спортивным шагом вышел из квартиры.
-А у Генки костюм был неплохой, как сейчас помню. И туфли кое-где должны быть заваляться те, свадебные, черные и посеребренными пряжками. Неплохо бы и их найти, да только вот когда… Эх, куда этот старый хрыч-то делся? Эй, Сема, подожди!.. Гляди и на свадьбу дочери наряд сварганим! Сема! – закричала Светка и понеслась вслед за Семеном Семеновичем.

Все милиционеры, преимущественно, были жестокие и злые, сыпавшие смелыми речевыми уличными оборотами, несвойственными даже мало-мальски образованному человеку.
 Среди них особенно выделялся женоподобный невысокий мужчина с типично свиньей, извините меня, мордой, если не сказать, рожей: маленькие поросячьи глазки, спрятавшиеся под метровыми складками жира, расплывшийся и приплюснутый нос с двумя широкими и нарочито вывернутыми ноздрями, неаккуратно свернутые в трубочку уши, слишком разросшиеся на итак переполненном свиньями чертами лице.

Жирный шкет в темно-синей одежде с погонами спросил писклявым голосом:
-Убитый что-нибудь говорил перед смертью?
-Да, - ответил я, - говорил. Он сказал, что я должен передать мусорам-свиньям, что это она,- я кивнул головой на бессознательную женщину, раскинувшуюся на кожаном диване, - его убила. Два раза по голове кочергой. Два раза. Насмерть.

За оскорбление сотрудника нашей доблестной милиции меня подержали в отделении несколько часов, не поскупившись на удары и колкие острые, не совсем цензурные словечки.
А я всего лишь выполнил их просьбу: передал последние слова умирающего, добавив, правда, немного от себя.

В этом мире нет ничего,
В этом мире не значит ничто
Больше, чем сам человек,
Поборовший, убивший свой век.
Ты – не кто-то.
Не некто.
Никто.



21 февраля 2011 года