Советские вокзалы

                Так получилось,  чисто случайно, что каждый из нас написал заметку о вокзале. Я наблюдал вокзальную жизнь в Ленинграде на Московском вокзале, а брат сделал то же самое в Москве на Ленинградском вокзале. Разница в годах между первой и второй миниатюрой  четырнадцать лет, то есть вот это состояние вокзальной жизни было в последние  годы в СССР. Да и не только на вокзалах была заметна деградация всего позднего «развитого социализма».
                1. Ленинград 1980г. Промозглая осень. На дворе мокрый снег с дождём. Улицы к ночи пустеют. Непогода загоняет людей в дома. На Московском вокзале многолюдно. Время позднее, двенадцатый час, но работает буфет, киоски, торгуют с лотков мороженым. Несколько цыганок стоят возле туалета. У одной из них на руках ребёнок. Он машет рукой  и кричит на прохожих. На первом этаже прохладно и зябко, на втором уже теплее. Вдоль стены большого зала прямо на полу лежат люди. Сначала, кажется, что все они ожидают своего ночного или утреннего поезда. Но это не так. Среди них есть люди в потёртых серых пальто, в стоптанных и опять же серых ботинках. И носки, и рубашка, и пиджак – всё это серое, затёртое, мышиного цвета.
                Места у тёплой стенки с радиаторами отопления заняты плотно. Здание вокзала построено, видимо, недавно. Железобетон, стекло, каркас с широким пролётом, внутри мозаичные полы с рисунком. А снаружи фасад имеет такой вид, который не позволит подумать, что там внутри, кто-то спит на грязном полу. Да не один, не пьяный, а много отверженных людей. И не только на полу, а и на лестничном марше, на подоконниках, везде, где только возможно. Среди серого потёртого лежбища и молодые, и уже немолодые люди. Здесь никак не скажешь, что вон там спит мужик. Слово мужик звучит крепко, а тут собрались люди с осунувшимися плечами, с тусклым взглядом...
               Если вдруг освобождается место, то тут же появляется человек в потёртом демисезонном пальто. Он с минуту стоит  перед появившейся вакансией, как бы взвешивая все «за» и «против». Потом быстро потирает руки, предвкушая отдых. Затем обитатель вокзала решительно сбрасывает со своих худых плеч потасканное пальто прямо на грязный пол и ложится на него. Тут, совсем рядом, один из лежащих встаёт, одевает своё пальто и стоптанные  полуботинки непонятного цвета и выходит из зала. И сразу же молодой парень тоже из вокзального «клана», занимает освободившееся место. Через минут пять  бывший  хозяин места возвращается. На его «кусочке» пола полулежит молодой коротко подстриженный парень. Они одного поля ягоды, вернее одного дома «мыши». Молодой парень лежит на боку, закрывает одной рукой лицо. На свои грязные ботинки он положил ноги в серых носках. Пришедший мужчина минуты три стоит над спящим молодым «коллегой». Вроде он не может понять, как это получилось, затем  начинает усердно искать среди спящих свободную полоску пола. Вскоре мужчина бросает своё пальто на пол, поправляет на голове чепчик, скрывающий на голове маленькую лысину, и растягивается на своём нехитром «пуфе». Ночлег снова найден.
               Два молодых парня в телогрейках садятся возле стенда с расписанием. «Ну что, подождём до двух часов?» - спрашивает один из них. «Да, пожалуй, можно вздремнуть», - одобряет второй. Один из них завалился за стенд и посетовал на неудобство. Но в ответ прозвучала шутка: «Может тебе тёплую булочку, да в постель дурочку?» - Они оба ухмыляются шутке. Через некоторое время за стендом раздаётся храп, который не смолкает и после двух часов ночи. Никакой поезд они не ждут и никуда не уезжают. Их дом здесь, на вокзале. К трём часам эти бродяги просыпаются, закуривают, жадно глотая дым, и засыпают снова.
              Кому-то захотелось слушать музыку. Бойко и чётко вдруг зазвучали ритмы и мелодии. Кто-то  робко возроптал, но это ничего не изменило. В конце коридора, в буфете, в белом халате маячит женщина, готовясь к ранней торговле. Частенько появляются в зале солдаты. Они, молодые и сильные, соскучившиеся по дому, всегда торопятся. Нет-нет, да и промелькнут два-три милиционера. Они, как в какой-то особенной детской игре, не замечают ни людей на полу, ни музыки,  ни даже того, что сейчас ночь. Они бодры, их походка пружиниста.

             2. Москва 1994 год. СССР уже развалился три года назад, а вокзалы ещё оставались советскими. Мы все зависли между прошлым коммунистическим и будущим диким капитализмом в ожидании каких-то непонятных перемен. Ленинградский вокзал. Мне даже бросилось в глаза, что он заметно чище других московских, хотя и здесь я видел и цыган, и бомжей, но не в таком изобилии, как на Киевском или Павелецком, и, всё-таки, мне довелось увидеть дневную разборку, то есть драку, среди бомжей Ленинградского вокзала.
             Я не понял, из-за чего у них возникла ссора. Пожилой бомж громко возмущался, махал руками перед своими сидящими у стены собратьями, и делал он это до тех пор, пока к нему не подошёл молодой бомж, такой же серый, как и он, и как-то неловко  с размаху, наотмашь, дал старому по лицу. В этом ударе не было той картинной мощи из кинобоевиков, всё делалось напротив, неказисто и грубо. Старый бомж не упал от этого удара, а напротив возмутился ещё больше, и я увидел его беззубый открытый негодующий рот. Не успел он закрыть его, как получил ещё один удар, покачнулся, но опять устоял. Откуда-то из его серой одежды  посыпалась мелочь. Появилась вдруг толстая старая бомжиха и стала быстро собирать мелочь в свои карманы. Она не вникала в драку и, как бы присутствуя, отсутствовала по существу этого инцидента. На неё никто  не обращал внимания, но она усердно продолжала выискивать копейки. Ударив ещё раз старика, молодой пошёл прочь, не оглядываясь. За ним, спрыгнув со своих мест, ушли ещё пять таких же молодых серых бомжей. Надо отметить, что в девяностые годы вокзальный бомж заметно помолодел.
              Старик всё ещё ворчал, но уже не так громко. Из носа и рта появилась алая кровь. Мне почему-то  она показалась странной на этом землистом лице, на сером и непонятном одеянии. Видел я и женщину, полураздетую, лежащую на тротуаре, тупо уставившуюся в асфальт. Был жаркий день и она, видимо, окончательно одурела от выпивки и зноя. Голова её поникла, отвисшие грязные груди застыли без движения. Всюду полно людей, но никому нет дела до вокзальных нищих.
             А неподалёку вдруг среди толпы раздался крик: "Помогите, помогите". Это два бравых милиционера почему-то схватили молодого человека подмышки и потащили в отделение милиции. Оно было здесь, совсем рядом. Никто никак не отреагировал на этот крик о помощи, потому как, если милиция кого-то забирает в участок, значит так оно и должно быть. Бывшие советские люди привыкли к произволу карательных органов. Всё это действо не вызвало ни какой реакции привокзальной толпы. Вскоре пленник со своим конвоем исчез в открытых дверях привокзального отделения милиции. И ничто уже не нарушало обычного дневного шума вокзала.
            Страна  распалась, и у каждого возникло много новых, серьёзных проблем, и никого не интересовали «ненужные люди». В те годы всем было тяжело, но этим обездоленным людям особенно. Они находились на самом дне социальной пирамиды новой капиталистической России. 

Июль 1994г.